Чернобыль: необъявленная война

Глава 7 ИДЕОЛОГИЯ, СТРАХ, НАГРАЖДЕНИЯ И ПРОЧЕЕ

О патриотизме и идеологии. "Десятки водителей АТП 09124 собрались в ряд перед началом работы во дворе предприятия. После того, как было сообщено, что предстоит работа по вывозу населения из зоны Чернобыльской АЭС, было предложено водителям, которые или не хотят или не могут поехать, сделать шаг вперед. Ни один не сделал такого шага. Они повели 8о машин в поселок и работали там без устали" ("Правда" от 6 мая 1986 года. Корр. В. Губарев и М. Одинец. "Станция и вокруг нее").

Патриотизм советских людей в процессе ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС был искренним и массовым. И это не только официальная точка зрения, а то, что я видел своими глазами.

Люди откликались на чернобыльскую беду по-разному. Многие коллективы предлагали провести субботник, отработать безвозмездно смену, трудовой день, перечислить часть денежной зарплаты. Пенсионерка Любовь Александровна Виленская решила из своих скромных сбережений передать в фонд помощи Припяти 200 рублей. Эти деньги в банке перечислены на счет № 904.

На 1 сентября сумма поступлений — 488,7 млн руб., в иностранной валюте — 1356 тыс. инвалютных рублей, а также изделия из драгоценных металлов, облигации государственного займа. Безусловно, основные средства выделены государством, но и помощь тех, кто перевел деньги на счет № 904, весьма значительна. За июнь они составили около 300 млн руб.

На счет № 904 поступали вклады во все 4300 учреждений Госбанка. Не было переводов лишь из одного района — из Припяти и близлежащих населенных пунктов 30-километровой зоны.

Был здесь и двухрублевый счет московского первоклассника. На оборотной стороне квитанции он с ошибкой написал: "Это деньги дя моего ровесника". Пришел в Госбанк и 100-рублевый перевод от мужчины, у которого умерла жена, а на руках осталось 10 детей.

Все средства, поступающие в фонд Чернобыля, были направлены на помощь пострадавшим в Киевской и Гомельской областях. Десятки миллионов рублей выплачены в качестве денежных пособий эвакуированным из опасной зоны, компенсировалось утраченное имущество, в новых поселках строились дома, клубы и магазины.

Что двигало этими людьми?

Во-первых, желание помочь тем, кто попал беду. Помочь стране. Но не только. Движущей и объединяющей силой в течение первых месяцев аварии была, по-моему, как это ни странно, советская идеология с ее коммунистическими лозунгами: "Человек человеку — друг, товарищ и брат", "Народ и партия едины", подкрепленные всей мощью страны.

Высшей формой проявления патриотизма в то время было массовое стремление людей вступить в Коммунистическую партию Советского Союза. Тексты неприхотливые, но искренние.

"Выполняя задание государственной важности, понимая его ответственность и значимость, прошу принять меня кандидатом в члены КПСС. Своим трудом оправдаю высокое звание коммуниста".

"Осознавая свой долг перед Родиной, находясь в условиях сложной оперативной обстановки, прошу принять меня кандидатом в члены КПСС".

Эти заявления написаны на Чернобыльской АЭС. Физики и технологи, военнослужащие и пожарные, ученые и авиаторы просили принять их в ряды партии, потому что коммунисты и во время аварии на Чернобыльской АЭС на переднем крае". ("Правда" от 16 мая 1986 года. Ropp. В. Губарев и М. Одинец. "В первых рядах коммунисты").

Таких примеров было множество.

Власть "примазывается" к этому всенародному подъему и стремится его возглавить: через коммунистов, коммунистическую партию и коммунистическую печать.

"Подполковник С. Олейник первый вышел во главе группы воинов на расчистку кровли. Политработник капитан Н. Агафонов лично устранил неисправность в инженерной машине разграждения, которая преградила один из путей подвоза цемента к реактору.

Здесь особенно заметно, как много значит пример. Командиры, политработники облачались в специальную броню, которая защищала их со всех сторон, выходили впереди подчиненных на кровлю.

Были случаи, когда одна за другой группы воинов не могли сбросить кусок исковерканной трубы, преграждавшей путь роботу. Тогда вместе с очередной группой вышел политработник, старший лейтенант Н. Кулинич, работу сделали, сократив отведенное на нее время". ("Красная звезда" от 12 октября 1986 г. Корр, полковник А. Поляков. "Символ мужества").

А заканчивается вся идеология вот чем: "Мы благодарим ЦК КПСС за заботу, проявленную по отношению к чернобыльцам, за ту работу, которую неустанно ведет наша партия в борьбе за разоружение и за использование атома только в мирных целях".

Капитан П. Зборовский, с которым журналисты встретились в госпитале, где он проходит медицинское обследование, сказал: "Прежде всего хочу выразить огромную благодарность Ивану Степановичу Силаеву, который помнит меня, мою скромную работу. Этим самым хочу сказать спасибо нашей Родине, правительству, которые проявляют столько заботы о каждом из нас. Что сказать о своей работе? Есть такие слова: ""Раньше думай о Родине, а потом о себе"". Так мы и работаем".

Грустно, что в больнице П. Зборовскому, да и не только ему, мать и отца заменяют Коммунистическая партия Советского Союза, ее Центральный Комитет, будущий Председатель Совета Министров России И. С. Силаев и размытое, каждым понимаемое по-своему понятие Родины. Ничего не поделаешь: такое было время.

Символом победы коммунистической идеологии стало водружение красного знамени на кровле третьего энергоблока Чернобыльской АЭС.

"На 150-метровой высоте, почти задевая за низкие, набухшие от осеннего дождя облака, алело полотнище флага. Он поднят в честь очистки от радиоактивного заражения самого опасного участка кровли третьего блока. Выполняли эту работу непосредственно руководившие очисткой кровли третьего блока инженеры В. Стародумов, А. Юрченко и подполковник А. Сотников.

— Вот по этой рабочей лестнице, закрепленной с внешней стороны трубы, они и двинулись наверх, — рассказал заместитель главного инженера станции В. Галущак.

Были приняты все меры радиационной безопасности, за ними следили визуально и по телекамерам. Путь наверх занял приблизительно 15 минут, чуть меньше — вниз. Одновременно они осматривали состояние конструкций трубы и площадок, опоясывающих ее по разной высоте.

Мы покидали станцию вечером. В лучах заходящего солнца трепетал над реактором алый флаг как символ еще одной победы всех, кто трудится на ликвидации последствий аварии, их мужества, верности сыновнему долгу перед Родиной!" ("Красная звезда" от 12 октября 1986 года. Корр, полковник Поляков. "Символ мужества").

Нужно ли было водружать флаг над одним из блоков Чернобыльской АЭС и совершать множество других подобных подвигов? Думаю, что нет. Но это было время символов, которые в государственном понимании были важнее, чем просто здоровье обыкновенного человека.

Но если бы только символы… Увы, коммунистическая идеология была далеко не безобидна. Идеология подчас доводила человека до состояния гипноза. Я испытал это на себе.

Май 1986 года. Иду с Володей Уваровым, сотрудником нашего головного института в Ленинграде, по главной улице Чернобыля. Жарко. Нехотя перебрасываемся словами. Неожиданно к нам подходят несколько человек с аппаратурой. Представляются: "Всесоюзное радио. Мы хотели бы взять у вас небольшое интервью".

Интервью для Всесоюзного радио по тем временам — это достаточно круто, если выражаться сегодняшним языком. Не только круто, но и очень ответственно, если знать то время. Однако, вспоминая это интервью сегодня, не могу отделаться от мысли, что оно было похоже на бред двух больных на голову людей. И вот почему.

Они нам задают вопрос, а мы им в ответ: о том, что "под руководством Коммунистической партии и Советского правительства…

Они нам еще вопрос, а мы: "Советские ученые приложат все усилия, чтобы победить взбунтовавшийся атом!.."

Нас никто не тянул за язык. Вопросы задавали спокойно. Профессионально. Но я вдруг почувствовал себя в состоянии гипноза. Такое состояние было не только у меня, но и у Володи Уварова. Под этим гипнозом мы говорили то, что каждый день слушали по тому же Всесоюзному радио, или читали в газетах, или смотрели в программе "Время" по телевизору.

Спустя некоторое время корреспонденты Всесоюзного радио свернули свою аппаратуру и вежливо распрощались. Ритуал был соблюден. А мы еще долго выходили из состояния гипноза. А когда вышли из него, с недоумением посмотрели друг на друга: мы ли это?

Идеология пропитала людей насквозь, стала их сущностью. В сельском совете села Шпили, несмотря на поздний час, нас встречает "мэр" поселка Галина Середа. Ждет она, конечно, не только нас, но и всех, кто будет направлен в Шпили в связи с событиями на Чернобыльской АЭС. В сельсовете дежурят круглосуточно, в основном молодежь.

Галина Середа два года как "мэр". Молодая, энергичная. По манере работать — комиссар, до "мэрства" — учитель математики. Муж — зоотехник. Двое детей: 4 года и 8 лет. В связи с аварией временно вынуждена расстаться с детьми, а в ее доме живет семья из Припяти.

Пытаюсь узнать как можно больше об их житье-бытье. Галя охотно рассказывает:

— Расселяем во все дома села и пострадавших, и командированных. Устраиваем с жильем. В этих же домах людей и кормят. Бесплатно. Как во время войны… Очень прошу вас не отказываться от того, что вам будут предлагать. И не платите. Иначе будут обиды.

— И что, все селяне согласны бесплатно кормить приезжих? — спрашиваю я.

— Соглашались не все, сначала две семьи отказались наотрез… Провели разъяснительную работу в каждом доме. Говорили так: "Не принимаете сейчас — значит не примете и во время войны. А дальше прямой путь в полицаи…" Через несколько дней прибегают. Плачут. Просят поселить, хоть кого-нибудь… Люди показывают на них пальцем.

Идеология, ставшая сутью большинства людей в стране, была и агрессивной.

Еще история. Повесился молодой парень. Затравили герои-чернобыльцы за то, что он не был с ними вместе в командировке на ликвидации последствий аварии. На его возражения, что его просто не отпустили с работы, только смеялись. Мол, должен был настоять.

Идеология работала. И работала достаточно эффективно. И столько времени, сколько это было нужно властям. Кампания под названием "Ликвидация последствий аварии на Чернобыльской АЭС" для официальных властей практически закончилась после завершения строительства "саркофага" и запуска в эксплуатацию первого и второго энергоблоков Чернобыльской АЭС. После чего интерес к простому "ликвидатору" практически был утерян.

Октябрь 1987 года. Ко мне в гостиничный номер на две ночи поселили парня из подмосковной Истры. Он мне рассказал про шахтера-проходчика, работавшего возле четвертого блока в страшные майские-июньские дни 1986 года. Видимо, переоблучился, но никто его не лечит. И никому до него нет дела. В конце 1986 года такое отношение к людям было единичным. Позднее оно приняло массовый характер.

О трусах и паникерах. На общем фоне героической борьбы ликвидаторов с навалившейся неожиданной бедой, которую достаточно подробно освещали в прессе и по телевидению, появлялись материалы о трусах и паникерах.

Кто, по мнению сторонников возрождения Чернобыльской АЭС, мог помешать этому? Только трусы и паникеры! И потому им был дан бой: по всей стране.

…Отметим сразу: к чести тысяч людей, которые работают на ЧАЭС и живут рядом, паники не было, хотя отдельные паникеры и появились. Однако случившаяся беда настолько сплотила людей, что они сами навели порядок" ("Правда" от 6 мая 1986 года. Корр. В. Губарев и М. Одинец. "Станция и вокруг нее").

"Есть враг не менее коварный (первый, видимо, радиация. — Е. М.) — это всевозможные слухи и сплетни, с которыми воевать необходимо беспощадно. А средство этой борьбы единственное — откровенная и исчерпывающая информация о происходящем, гласность" ("Правда" от 18 мая 1986 года. В. Губарев. "Зона особого внимания").

Первый секретарь Киевского обкома партии Г. Ревенко: "Когда были осознаны масштабы аварии и ее последствия, люди прониклись ответственностью за происходящее. Не буду скрывать, были случаи дезертирства, паникерства, попыток свалить вину на других. Идет жесткое испытание каждого человека. От некоторых, в том числе и руководящих работников, мы уже избавились — они расстались с партийными билетами, эти люди случайно оказались в партии, так как не выдержали даже первого испытания" ("Огонек" № 20, май 1986 г. Вл. Губарев, Мих. Одинец. "Трудные дни Чернобыля")..

"В Киевском обкоме партии нам назвали фамилии 27 бывших коммунистов. Среди них начальник группы рабочего проектирования филиала института "Гидропроект" В. Фаустов, самовольно покинувший коллектив, шоферы А. Грищенко, Н. Галасюк, исключенные из рядов КПСС с одинаково беспощадной формулировкой за трусость и паникерство.

О трусах что и говорить: трус — он трус и есть. А вот о паникерстве следует сказать особо. Паникеры, безусловно, произрастают на почве слухов, испускаемых иногда злонамеренно, а чаще из-за элементарной безграмотности или недостаточной информированности" ("Правда" от 2 сентября 1986 года. Корр. О, Гусев, А. Покровский. "Четыре месяца спустя").

Вспоминает А. А. Афанасьев, подполковник запаса: "Помню, что один из офицеров части, заместитель командира полка по производству подполковник Куликов, отказался от командировки на Чернобыльскую АЭС. Ему было предложено уволиться в запас, он был исключен из рядов КПСС. Чтобы не ехать "в это пекло", он согласился на увольнение. Были и другие попытки отказаться от поездки, но они так же пресекались".

Вопрос о трусах и паникерах непростой.

Я уже писал, что объективной информации об аварии на Чернобыльской АЭС практически не было. Не было и гласности. А потому преобладали и слухи, и элементарная безграмотность в связи с аварией на атомной станции.

Люди в то время имели право испугаться. Основания были. Информации нет. Проблема практически не знакома, хотя о мощи ядерных взрывов и их последствиях слышали неоднократно. Не зная толком, что случилось на Чернобыльской АЭС, они и побежали.

Василий Васильевич, хозяин дома в селе Шпили, в который поселили Бориса Соловьева и Славу Феногенова, был снят с работы за то, что одним из первых вывез своих детей из поселка и не взял других детей.

— Секретарь партийной ячейки бежал еще первее, но остался на работе, — огорчался Василий Васильевич.

Могли испугаться и по другой причине: боялись, как бы о них не забыли. Такое в нашей истории было неоднократно. А может быть, соображали чуть быстрее, чем другие. Или не хотели ждать, когда власти покажут им, куда идти. А вдруг не покажут? А вдруг не в ту сторону?

Несколько другая ситуация была в Припяти. Припятское начальство, видимо, как самое информированное, побежало первым. За ними и народ рванул в разные стороны. Переполненные автобусы беженцев не брали. Драпали на электричках. Порядок навели несколько позже. Те, кто уехал из Припяти до обеда 26 апреля, пострадали меньше, чем те, кто уезжал утром 27 апреля. Счет тогда шел на минуты!

Проблема личной безопасности существовала реально, в том числе и за пределами 30-километровой зоны. И каждый решал ее по-своему.

Уезжали из мест, загрязненных радиоактивными изотопами, и в более позднее время.

22 апреля 1988 года. Брагинская Центральная больница находится за пределами 30-километровой зоны. По штату в больнице должно быть 50 врачей, налицо только 21. За два года уехали 34 специалиста.

От деревни Гдель до Чернобыля —18 километров. Население из 245 дворов было отселено, а спустя полгода вернулись в родные хаты. Хозяйство налажено. Поют петухи. Плодоносят сады.

Были исключены из партии учителя — супруги Шевченко, оставившие выдренскую школу в середине учебного года. Разочаровал и лучший механизатор, ходивший в активистах" ("Правда" от 22 апреля 1988 года. корр. А Симуров. Гомель-Могилев-Минск. "Чернобыль: два года спустя. Вокруг "зоны"").

Страх. Вновь возвращаюсь в май 1986 года. Впервые едем в Припять. Предлагаю водителям решить, кто из них сегодня поведет машину. Но вышла заминка. Смотрю на Юру-большого. Стоит спокойно. Смотрит прямо. У Юры-маленького голова опущена. Руки висят плетьми.

За несколько дней с момента выезда группы из Ленинграда Юра-маленький наслушался столько страшилок про радиоактивность и ее влияние на организм человека, что его можно понять. Рассказы Юра мог бы еще переварить, если бы не реальные люди, подвергшиеся радиоактивному облучению, которых он видел в зоне.

Молчание затягивалось. Неожиданно Юра-большой протягивает как-то коряво, под острым углом прямую руку и осторожно отодвигает в сторону Юру-маленького. Выходит вперед…

Проблема на время решена.

От страха никто не застрахован. Да и возникает он неожиданно. Вдруг и сейчас. Есть множество причин для страха, известных с давних времен.

Например, страх от пожара. Когда огонь бушует вокруг тебя, завораживающе играя огненными языками. Или страх от землетрясения, когда почва уходит из-под ног. И у человека несколько мгновений, чтобы определиться со своей судьбой. Существует множество других обстоятельств, общим для которых является возникновение страха.

Здесь, в Чернобыле, для миллионов людей в СССР впервые реальностью стало новое понятие страха. Страха перед радиацией.

У каждого страха есть свои особенности. Есть эти особенности и у страха, связанного с последствиями воздействия радиоактивного излучения на человека. Это как бы страх в кредит, его последствия в большей части как бы отложены на потом. Если что-то и произойдете человеком под воздействием радиации, то это, как правило, не сразу, а спустя некоторое время, даже через месяцы или годы. Может быть страшно и оттого, что уровни радиации, где придется работать, очень высокие и есть большая вероятность летального исхода. Испугать человека может и собственное воображение, рисующее ужасные картинки протекания болезни, связанной с переоблучением. В остальных случаях всегда есть надежда, что все обойдется. Организм выстоит и победит! И есть надежда, что при отсроченных последствиях всегда есть возможность что-то подправить.

Мотивация преодоления страха у каждого человека является сугубо индивидуальной. У пожарных, работавших на крыше четвертого блока Чернобыльской АЭС, такой мотивацией было, вероятно, высочайшее чувство профессионального долга. У дозиметристов та же мотивация — это их работа, и ничья больше!

Исходя из своего собственного опыта, могу сказать, что в тех случаях, когда ситуация представляет серьезную опасность и вызывает страх, я обычно говорю себе твердо: "НАДО!" И иду выполнять работу. Такое случалось со мной в командировках, при проведении предремонтных работ на атомных подводных лодках.

В качестве мотивации преодоления страха могут помочь самые обыкновенные мысли: "Что скажут о тебе люди? Что подумают о тебе твоя семья, твой ребенок?" И так далее. Чтобы победить страх, необходимо в нужный момент найти свою мотивацию. Юра-маленький, вероятно, свою мотивацию преодоления страха в тот день не нашел.

В результате за руль садится Юра-большой.

На следующий день (у нас снова поездка в Припять). Машину вел уже Юра-маленький. Далась поездка ему нелегко. Чуть позднее Юра-большой рассказал: "Утром, перед поездкой в Припять, открываю глаза и вижу, что Юрка лежит на спине с широко открытыми глазами. Сказал, что не спал всю ночь. Шел умываться по инерции, весь какой-то затравленный и покорный".

После своей поездки в Припять Юра-маленький вел себя уже как заправский солдат, побывавший в ряде сражений. И видно было, как он радовался тому, что ему удалось преодолеть страх.

И таких примеров преодоления страха при ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС было множество.

Интересна еще одна особенность, которая выявилась у людей в процессе ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Здесь, в Чернобыле, нормы морали и человеческих отношений имели свои нюансы. И опять это было связано с радиацией.

Вспоминает П. Н. Сафронов, заместитель начальника УС-605: "Поступок, за который мне до сих пор стыдно. В первые дни моей работы на станции Л. Л. Бочаров повел меня к наблюдательному окну на отметке +61.00, чтобы показать место расположения в развале будущей опоры под балку "мамонт" на оси "51" Переходы внутри четвертого блока были сложными, запутанными, связанными с перебежками по коридорам, лестницам вверх-вниз, в некоторых местах приходилось проползать, пролезать и т. д. И все это надо было делать очень быстро, так как радиационная обстановка не позволяла задерживаться.

В общем, я от него отстал и затерялся. В этой обстановке я решил, что лучше выбираться назад самостоятельно, что с некоторым трудом и сделал. Мне было не по себе, что Лев Леонидович начал меня искать и затратил на это время в радиационном поле. За 14 лет нашего знакомства он упрекнул меня за это всего два раза — тогда, когда вернулся, и через 10 лет — на юбилейном банкете".

Видимо, такое запоминается на всю жизнь.

Чудак. На Руси всегда находились, в хорошем смысле этого слова, "чудаки", которые стремились узнать по жизни: а что же там внутри события или вещи? Или, проще, докопаться до истины. Одним из таких "чудаков", на мой взгляд, является Юрий Михайлович Симановский, кандидат технических наук, сотрудник головного ВНИПИЭТ в Ленинграде. Он активно участвовал в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, но и здесь остался самим собой. Его влекло туда, куда добровольно не влекло никого, — внутрь четвертого блока.

Время его командировок — лето 1987-го и лето 1988 года. Вот его впечатления: "Кроме работ, которые поручались и которые мы выполняли в полном объеме, была у меня и индивидуальная программа: хотелось полнее ощутить масштаб произошедшего и оценить последствия трагедии. Еще мучила совесть, что большинство моих друзей побывали здесь многократно и всего насмотрелись, а я всего первый раз, поэтому хотелось увидеть побольше. Начал с того, что поднялся строительным лифтом на крышу здания третьего и четвертого блоков, откуда пожарные тушили крышу машзала. Вид окрестностей — отличный, приятный глазу: леса, поля, вдали река.

Далее я решил сходить на блочный щит управления четвертого блока. Ходил один. Фон там средний — 10–15 Р/ч. Щит выглядел мертвым, но неразрушенным. Стояли даже кресла операторов. Пульт управления, откуда отдавались последние перед аварией команды, внешне был неповрежденным. На всем лежал плотный слой пыли. Прошел за щит, где имелся пролом в машзал четвертого блока. Огромное безлюдное помещение с крышей, местами проломленной. Слева виднелась неказистая, наскоро построенная разделительная стенка между турбинными отделениями третьего и четвертого блоков. Гамма-фон более 20 Р/ч не располагал к длительному созерцанию.

Следующий самостоятельный поход я предпринял под перекрытие "саркофага". В компанию никого не приглашал, так как не каждому хочется получать рентгены за впечатления. Хотя там не было окон и искусственного освещения, но было достаточно светло. Справа от меня метров на 8-ю поднимался холм налитого бетона. Сверху спускались брошенные пожарные шланги. По одному из них я поднялся на холм, прошел по нему к центральному залу и с удивлением обнаружил, что ноги мои, как в сыпучий песок, проваливаются сантиметров на 5-10, чуть не потерял ботинок. Наверное, в спешке в этот бетон забыли положить нужное количество цемента. Гамма-фон составлял 10–20 Р/ч".

И далее Юрий Михайлович очень подробно описывает цвет уложенных труб, обсуждает качество стыков между конструкциями и многое другое. Был он и в других, не менее опасных, местах, которые и описал завораживающе спокойно.

Я знаю Ю. М. Симановского с 1969 года. Он несколько раз приезжал в командировку на один из заводов в Северодвинске, где я тогда работал. Именно Ю. М. Симановский "сосватал" меня и на работу во ВНИПИЭТ. После возвращения в Ленинград я часто бывал вместе с Юрием Михайловичем в командировках по стране. Меня всегда поражал его искренний интерес к тем местам, куда он попадал. За время командировки он изучал их досконально. Человек обширных знаний и неистребимого желания узнать как можно больше, Ю. М. Симановский и в Чернобыле остался верен себе.

Больше людей, у которых была своя личная программа на Чернобыльской АЭС, я не видел.

Награждения. Видимо, в каждом человеке "живет" жажда подвига и славы. В обычной жизни проявить себя не всегда удается. Но жажда эта теплится внутри каждого человека и ждет своего часа. Участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС было тем самым "часом". Ошибки исправляли в аварийном порядке и под лозунгом "Этого ждет вся страна!"

Подвиг был обыкновением на Чернобыльской АЭС. Тут все совпало: и время, и место. Но вот незадача: человек совершает свой подвиг, а награда обходит его стороной, потому что система награждения и несовершенна, и несправедлива.

Поначалу задумка по поводу награждения была правильной. Списки людей для награждения должны подавать начальники районов и руководители тех служб, в которых непосредственно работал кандидат на награждение. Кому как не им знать о герое все! Процесс мог пойти открыто. В духе гласности. Но такая схема не прижилась.

Списки кандидатов стали подавать предприятия, их подписывали первые руководители с подачи отдела кадров, и дальше эти списки отправлялись в отделы кадров главков, затем в отделы кадров министерства. В общем, "кадры" решали все. Результат такой схемы следующий.

Вспоминает Р. Н. Канюк: "Очень много награжденных "ликвидаторов" среди тех, кто работал в Голубых Озерах, Иванкове, Чернобыле, Зеленом Мысе и т. д. Эта категория работников не видела (и слава богу) вообще четвертого блока и работала на очень определенном расстоянии от Чернобыльской АЭС.

Очень много, около двух третей, ликвидаторов: строители, монтажники, водители, механизаторы, ИТР, которые каждый день вдыхали радиоактивную пыль, остались без поощрений и наград, и их никто больше не вспоминает. Становится страшно, когда думаю о ныне покойном Н. Королюке, звеньевом бригады бетононасосов из Снечкуса, который не раз меня спрашивал: "По какому принципу руководство поощряет рабочих, да и всех остальных"?

Такие же вопросы задавали мне и многие другие… Наверное, таких случаев очень много у руководителей первой и второй вахт УС-605, которые длились по два месяца и где были самые трудные смены".

Вспоминает А. А. Афанасьев, подполковник запаса:…мне известны лица, которые ни одного дня не были даже в зоне Чернобыльской АЭС, а пробыли весь положенный срок в Тетереве (хоть и в 1986 году), но получили высокие государственные награды. Не хочу называть фамилию одного из политработников, направлявшегося на Чернобыльскую АЭС из поселка Снечкус Литовской ССР. Не хочу называть и других подобных лиц. Пусть эти махинации останутся на их совести".

Вот мнение заместителя начальника УС-605 П. Н. Сафронова: "Среди руководителей механизаторов и автомобилистов, в ОРСе, УПТК было достаточно людей из Москвы и Подмосковья. Нужно было видеть, как они после сдачи "саркофага" начали осаждать руководство Правительственной комиссии по выделению им различных льгот — квартир, машин, званий, наград, должностей. Особенно мне запомнились А. Г. Беченов и Н. С. Кононенко. Уезжали они из Чернобыля вполне удовлетворенными.

Как всегда, более высокие награды получали руководители высоких рангов, менее — исполнители из числа бригадиров, а на линейных работников практически ничего не оставалось. Лично мне доставило удовлетворение награждение меня комплектом цветных портретов всех советских космонавтов. В 1986 году свободно приобрести их было невозможно".

Кроме орденов и медалей, были и другие награды.

По окончании работ по "саркофагу" Б. Е. Щербина выделил правительственные премии, в том числе и руководству 4-го района. Эти премии нигде не фиксировались, награжденный по телефонному звонку шел в кассу Правительственной комиссии, расписывался в ведомости и получал свою сумму.

После окончания работ по установке опор по осям "41" и "51" тоже были награждения, но, к сожалению, основным работникам, которые вынесли на своих плечах всю тяжесть работ, в том числе и прорабам, наград не досталось. Никого из третьей и четвертой смен в списки на награждение не включили.

Вспоминает О. Ф. Карасев, старший прораб УС-605:…мне вручили грамоту УС-605. Я дорожил этой грамотой, но недолго. Она поблекла в моих глазах, когда я узнал, что такие же имеют и бухгалтеры, и секретарь-машинистка, и поварихи".

Так убивали справедливость и желание честно работать.

Еще более бестактным представляется то, что вспоминает дозиметрист Н. Ф. Горбаченко, непосредственный участник ночных событий на четвертом блоке Чернобыльской АЭС:

"27 апреля. Шестая больница Москвы. Появились версии о виновности персонала… Почти каждый день кто-то умирает… В душе пустота, неизвестно будущее — жить или умереть, где семья?

27 октября выписали домой инвалидом с повязками на ранах, которые тревожат по сегодняшний день. 31 декабря 1986 года везут на родную станцию и тайно вручают правительственные награды: ордена и медали — живым, ордена посмертно — вдовам. Неужели не нашли места в Киеве, или в нем награждали только героев?! Нашли "стрелочников" — судят. Через несколько лет их освобождают. И опять тишина. Как смотреть в глаза детям павших? За что погибли их отцы?!"

И в завершение темы. Десять лет спустя было принято решение о награждении "чернобыльцев". В результате большая группа "ликвидаторов" из Соснового Бора усилиями организации "Союз-Чернобыль" была награждена орденами и медалями.

Но это уже из рубрики "Награда нашла своего героя".

Ловчилы. Среди отдельных работников, в частности среди "партизан", были случаи умышленного оставления "накопителей" на завале с целью скорейшего набора 25 бэр, с последующим отъездом из Чернобыля.

Однако эти ухищрения быстро выявляли и пресекали. Делали это очень просто. Как правило, участок, на котором проводили работы, имел достаточно подробную дозиметрическую картограмму. Из этих данных легко подсчитать время, которое можно затратить на проведение работ. Эти данные знали как дозиметристы, так и прорабы. И поэтому любое превышение по набранным дозам сразу вызывало подозрение. Начинали расследование, и, как правило, "ловчила" попадался. К нарушителям принимали в зависимости от степени вины различные дисциплинарные меры. И проблему закрывали.

Были "ловчилы" и другого уровня. Они работали на стадии оформления финансовых документов. Так некоторые командиры и, наверное, штатские начальники среднего звена завышали себе и некоторым своим подчиненным количество дней пребывания в опасной зоне. Там, где коэффициент пять. Здесь надо было ловить ловкачей за руку, но это не всегда удавалось.

Вспоминает П. Н. Сафронов, заместитель начальника УС-605: "Компьютерный центр предназначался для ученых Украинской академии наук. Он достаточно быстро заполнился оборудованием, но за все время до конца нашей командировки я не видел, чтобы там велись работы. Бригады ученых менялись еженедельно, приезжая из Киева, но компьютеры использовали только для компьютерных игр. Так мне казалось всегда при довольно частом посещении центра".

Пьянство. В Чернобыле был введен "сухой закон". Спиртное в любом виде, даже пиво, не продавалось. Но были талоны. Они накапливались, и их можно было обменять на водку и коньяк в ресторане Иванкове или других местах. Привозили спиртное шоферы. Они же возили водку и другие спиртные напитки уже за деньги из Киева. Конечно, на КПП их проверяли, но шоферы — народ ушлый, умели прятать.

Случаи пьянства в 30-километровой зоне, конечно же, были. И сам по себе этот вопрос не очень интересный и даже стандартный. И меры по борьбе с пьяницами были вроде стандартными: понижение в должности и предупреждение, что отправят домой с соответствующей характеристикой.

Интересно другое: моральный фон и условия работы в зоне Чернобыльской АЭС были другими: а) не было времени кого-либо перевоспитывать; 6) "грязную" работу по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС должны выполнять только люди с чистой совестью и без вредных привычек.

И потому пьяниц сразу и без сожаления отправляли домой. В результате страдали лучшие, а пьяницы уезжали в свои родные места, где они продолжали пить в более спокойной обстановке.

Как приходило прозрение. Сначала был искренний энтузиазм и желание участвовать в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. В этом большое несчастье страны. Был даже азарт. Если не я, то кто же!

Потом вдруг неожиданно почувствовал, что я просто пешка в руках кого угодно: ближайших начальников, министерства, нелепых идей. И просто обстоятельств, которые неожиданно появились и потащили меня куда-то, независимо от моего желания.

Работа для меня вдруг потеряла смысл. Просто имитация действий также раздражала. И пошло отторжение. Возник нервный срыв. Тихий. Внутри себя.

Был сумасшедший бег… И вдруг неожиданное затишье.

Где-то на исходе второй недели пребывания группы в зоне чернобыльской аварии мне все стало безразлично. Хандра накапливалась постепенно, а кризис наступил сразу. Переплелось всё вместе: и абсурдная идея уборки радиоактивных фрагментов топлива на территории Чернобыльской АЭС, и бессмысленная дезактивация города Припять в мае, и мои проколы в отношениях с Рябевым и Курносовым. Образовавшаяся смесь оказалась трудноперевариваемой.

А может, я все преувеличиваю? И все не так? Может, причина в другом? Может быть, все проще? И мое состояние — не что иное, как воздействие радиации? Апатия и безразличие… Ведь это я уже видел. В 30-километровой зоне. Например, у "партизана", который почему-то не радовался, что его демобилизуют. После получения "долгожданной" дозы радиоактивного излучения ему все стало безразличным. А ведь он так ждал, так хотел этой демобилизации!

Уже в Сосновом Бору я часто ловил себя на том, что время от времени меня швыряет из стороны в сторону. И требуется усилие воли, чтобы заставить себя идти в определенном направлении. Иногда меня "посещали" провалы памяти. Я долго не мог подобрать нужное слово и, видимо, в поисках этого нужного слова продолжал говорить. Со стороны это воспринималось как бред, что давало повод Галине Шестаковой, моей заместительнице по работе, говорить моим сотрудникам в Сосновом Бору: "Миронов не в своем уме".

Несколько лет подряд, независимо от времени года — хронические простудные заболевания. Еще позднее неоднократно, независимо от себя самого, я мог устроить скандал в общественном месте. Нагрубить постороннему человеку или членам своей семьи. Когда остывал, мне было стыдно за то, что я натворил в момент накатившей на меня ярости. И все-таки считаю, что я легко отделался. Удалось укротить безумный кашель. Подкорректировать иммунную систему. Сохранить щитовидную железу. И все это в большей степени благодаря самому себе, а не Министерству здравоохранения страны.

У Славы Феногенова все получилось много хуже.

"Когда после моего возвращения из командировки в мае 1986 года, — рассказал Слава, — сотрудники лаборатории спрашивали, как обычно: "Ну, как там?" — я подводил их к прибору УИМ, который постоянно стоял в лаборатории для контроля радиационной обстановки, и приставлял датчик к горлу в районе щитовидной железы. Тут же сигнальная лампочка переключения диапазонов измерений начинала менять свой цвет, а стрелка зашкаливала за обычные значения измерений. Это впечатляло тех, кто задавал вопросы, а мне не надо было ничего комментировать".

А дальше лающий кашель, до боязни, что порвутся сосуды. Горло — постоянная проблема. Глохли уши. Никакиетаблетки не помогали. Слава обошел всех врачей. Отчасти помогли в Ленинградской военно-медицинской академии. Лечили антибиотиками. Стало лучше. Однако в 2001 году щитовидную железу Славе Феногенову пришлось все-таки удалить.

Прошлого не вернуть, но оценить прошлое можно.

"В целом, — сказал Слава Феногенов, — я благодарен руководству группы за то, что работа была выполнена "меньшей кровью". В условиях, в которые мы попали, и при определенных амбициях своих руководителей мы могли бы остаться на всю жизнь инвалидами. Людьми, никому не нужными, кроме своих близких, для которых могли также стать большой обузой. Имея определенный опыт работы с радиоактивностью и решая все вопросы коллегиально, мы смогли выстоять".

А ведь мы работали в мае 1986 года всего-навсего рядом с Чернобыльской АЭС!

Вечером 21 октября 1987 года возвращаемся с работы. К нам в автобус подсаживается несколько мужиков. С одним из них проговорили всю дорогу. И, конечно, о ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Его основная мысль: "Нет народа мужественнее, чем наш". Я очень осторожно начал говорить о бессмысленности восстановительных работ на Чернобыльской АЭС в 1986 и 1987 годах. Что их разумней проводить только сейчас, когда устранена возможность выброса радиоактивных аэрозолей из развала четвертого блока, когда исчезла газовая активность, а активность основных изотопов значительно снизилась. И начинать ликвидацию последствий аварии лучше с относительно чистых мест и идти к более грязным, а не наоборот.

Мужик сначала насторожился. Потом потихоньку начал соглашаться. Однако чувствовалось, что ему это неприятно сознавать. Пройти весь этот ад с самого начала с верой в свою и своего народа исключительность, а потом почувствовать, что это убеждение на грани глупости, всегда трудно и больно. Закончили тем, что наш народ не только самый мужественный, но и самый безалаберный и доверчивый.

Мысли вслух. Советские специалисты приучали народ к мысли, что никаких отрицательных изменений в здоровье людей не наступило. У госпожи М. Энсти, координатора ООН по проблемам Чернобыля, другая точка зрения. Она заявила, что пагубные последствия аварии, как физические, так и психологические, "имеют глобальные масштабы и сохранятся в течение длительного времени". Судя по кризисной ситуации в России с участниками ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, права г-жа М. Энсти.

В настоящее время ползучее влияние чернобыльской аварии привело к ухудшению здоровья людей. Экономическая ситуация в стране усугубила положение "ликвидаторов". И снова простой человек вынужден был для себя решать, что делать. В результате начались массовые голодовки протеста. Все это вместе привело и к политическому взрослению участников ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.

И все-таки самым важным и неожиданным, что меня поразило в связи с чернобыльской аварией, — это всеобщий энтузиазм большинства людей, принявших участие в ликвидации последствий аварии. Казалось бы, парадокс: авария — и всеобщий энтузиазм народа.

Это для меня долгое время было загадкой. Затем сложилось собственное мнение по этому поводу. Оно таково.

Во времена застоя было ощущение, что страна остановилась в своем развитии. Жила по инерции. Непонятно было и на что жила, так как наша работа, казалось, никому была не нужна. Была какая-то игра: люди делали вид, что они работают, а государство делало вид, что оно платит.

И всех это устраивало. Карьеристы делали свою карьеру. Вокруг делания карьеры шла мышиная возня. И все силы уходили именно на это. Все казалось каким-то опереточным и несерьезным. Диагноз страны — кома. Страна сознает себя в таком состоянии, но ничего сделать уже не может.

И вдруг объявлены перестройка и гласность. Народ на первых порах поверил Горбачёву. Менее чем через год произошла авария на чернобыльской АЭС. В результате Чернобыльской катастрофы создалась неожиданная ситуация, когда народ оказался востребованным. И каждый человек оказался нужен. А чиновники от партии, от науки, от армии, которые до аварии чувствовали себя достаточно комфортно, вдруг неожиданно оказались в очень трудном положении. Под ними зашатались кресла. Их сытая, красивая, налаженная жизнь грозила рухнуть. Возникла ситуация, при которой с одной стороны — народ, который готов на жертвы в тяжелую для страны минуту, с другой — чиновник, вынужденный сохранить лицо и по возможности с достоинством вытащить страну из "радиоактивной лужи", в которой она оказалась.

Интересы власти и народа неожиданно совпали. Они совпали в том, что надо спасти Чернобыльскую АЭС. И потому появились свой чернобыльский стиль в работе и очень хорошо организованное снабжение стройки всем необходимым, подкрепленное всей мощью страны и определенной демократизацией отношений между начальниками и подчиненными.

Единение рухнуло сразу же поели завершения строительства "саркофага". Опасность миновала. Народ чиновникам стал не нужен. Перестройка и гласность сначала затоптались на месте, затем начали агонизировать. Положение становилось неуправляемым со всеми признаками революции.