Черный ангел

1

Не мною сказано, что жизнь наша, человеческая, очень похожа на зебру, в том смысле, что она тоже полосатая; черные полосы чередуются с белыми и возражать против этого бесполезно. Попал, мол, в черную полосу, так нечего сопли распускать — сиди и жди терпеливо, когда она закончится. Или наоборот, если полоса белая, как сахар-рафинад, то и жизнью наслаждайся, и о сухариках на день черный не забывай.

Все это конечно правильно, вот только мудрецы, которые придумали эту хохму про зебру, упустили из виду одну немаловажную деталь — эти самые полосы могут отличаться друг от друга не только по цвету, но и по размеру. Будь они хоть одинаковые по ширине, еще куда ни шло, но когда белая полоса немногим больше английской булавки, а черная по ширине может дать фору проливу Беринга, это уже свинство. Во всяком случае, если бы кто-нибудь спросил меня о состоянии дел в частном охранно-сыскном агентстве «Зета +», я бы охарактеризовал ее именно как очень широкую черную полосу с небольшими и очень редко встречающимися серыми вкраплениями.

Месяц назад заболел гриппом, плавно перешедшим в воспаление легких, босс «Зеты +» Павел Олегович Царегорцев. Но дело даже не в воспалении легких, я бы это как-нибудь пережил, не птичий же грипп, тем более что Павел — мужик крепкий, а в том, что уже на второй день его болезни в контору заявились две жопастые бабы, у каждой из которых было минимум по четыре подбородка. Означенных персон сопровождал премерзкий тощий субчик в очках, на журавлиной шее которого болтался завязанный немыслимым морским узлом галстук поносного, то есть, простите, горчичного цвета. Все трое, как по команде, предъявили мне украшенные двуглавым орлом корочки, из которых следовало, что они — ревизоры из налоговой инспекции. В довесок к удостоверению, тощий тип всучил мне бумагу, на которую я минут, наверное, десять пялился, как корова на кактус, пока не сообразил позвать Алису Дмитриевну — нашего бухгалтера, женщину со всех сторон опытную. Она мне объяснила, что согласно тому, что написано в бумаге, в нашей конторе будет проводиться комплексная документальная проверка финансово-хозяйственной деятельности на предмет выяснения, а в полном ли объеме и своевременно ли поступает в государственный общак, отстегиваемая нами доля. Если бы Павел был в рабочем состоянии, я бы даже не обратил внимания на этих господ, а так отдуваться пришлось мне, потому что в случае отсутствия босса, я автоматически становлюсь исполняющим его обязанности.

Бабы с подбородками, как вскоре выяснилось, оказались вполне свойскими, водку могли хлебать ведрами и обожали сальные анекдоты на половую тематику — и то и другое я предоставлял им в избытке, чего не нельзя было сказать о худом очкастом типе. Мало того, что он был у них главным, так еще плюс ко всему оказался язвенником и спиртного не употреблял. Поэтому он пил мою кровь.

По прошествии двух недель, ревизоры, оставив у меня на столе второй экземпляр акта, скорее хорошего, чем плохого (были доначислены какие-то копейки, которые мы не внесли в прошлом квартале из-за арифметической ошибки бухгалтера, за что та должна была уплатить штраф, тоже вполне терпимый), пожелав нам трудовых успехов, ушли, нагруженные пакетами, которые мы преподнесли им в благодарность за их нелегкий труд.

Только-только я собрался перевести дух, как явились два красномордых офицера-пожарника. Они, еще не войдя в офис, каким-то загадочным образом определили, что состояние пожарной безопасности в «Зете +» оставляет желать лучшего, о чем ими и было заявлено в категорично-повелительной форме. Чтобы это самое состояние дотянуть до нужных кондиций, мне пришлось три вечера кряду до усрачки поить господ пожарников в кабаке. Когда я к одиннадцати часам четвертого дня появился в «Зете +» (помятый, со свинцовой головой и таким чувством, что пока я спал у меня удалили печень, а вместо нее засунули кирпич), то меня уже ждала супруга одного из наших сотрудников Хуана Альвареса — потомка обрусевших испанцев, которого, как правило, все называют просто Вану — Марина и, едва завидев меня на пороге, с плачем упала мне на шею.

В перерывах между ее рыданиями и всхлипываниями я узнал, что час назад Хуана забрали в милицию за нанесение телесных повреждений разной степени тяжести одному, надо думать, не очень достойному гражданину (достойного Альварес метелить бы не стал). Я как мог успокоил паникершу, заверив, что ее Хуанито не такой человек, чтобы кому попало разбивать витрину, связался со знакомым адвокатом, взял ноги в руки и помчался в отделение милиции.

Через два часа Альварес был отпущен на подписку о невыезде. Освободившись, он рассказал мне, что именно произошло.

Накануне, Вано подумал, что давно не показывался в школе, где учатся его спиногрызы. Особенно он хотел познакомиться с новым учителем самого младшенького, который учился во втором классе. У пацана, из-за случившейся прошлым летом травмы правой кисти, были проблемы с чистописанием. Собственно именно это Альварес и хотел обсудить с преподом, и это удалось, но совсем не так как представлялось. Когда он приоткрыл двери в классное помещение, то увидел жуткую картину: Сергей Иванович Метелкин держал ухо его сына и толстой указкой из оргстекла лупил своего ученика по плечам. При этом, не обращая внимания на слезы ребенка, приговаривал: «Я тебя выучу каллиграфии, маленький звереныш». Последователь монаха Сильвестра так увлекся, что когда заметил в дверях собственно зверя, от которого и произошел звереныш, спасаться было уже поздно: через полчаса, он был доставлен в травматологическое отделение ближайшей больницы.

Теперь, кто прав, а кто нет, предстоит решить судьям.

Вот так веселенько мы и жили. Когда, наконец-то, появился Павел Царегорцев, с похудевшим, желто-зеленого цвета лицом, то не нашел ничего лучшего, как с первых же минут приступить к упрекам, за какие-то мелочные ошибки, возможно и в самом деле допущенные во время моего временного руководства фирмой. Я же, которого это самое руководство уже достало хуже горькой редьки, ответил ему довольно резко и неразборчиво в выражениях. Одним словом, поругались.

Я уже встал, чтобы выйти из кабинета босса, оставалось только решить стоит ли сильно хлопать дверью или пожалеть стены, как зазвонил телефон. По привычке, я схватил трубку раньше Царегорцев.

— Сергей? — услышал я озабоченный голос, в котором правильно угадал моего хорошего знакомого старшего оперуполномоченного из райотдела капитана Александра Жулина, с которым когда-то вместе работал. — Мы тут сейчас на вызове… на Фигнер, 28… Думаю, тебе надо подъехать. Тут, кажется, парня из вашей конторы убили… охранника.

Вот так вот, ни много, ни мало. Было от чего скваситься.

2

Задвинув все словесные препирания на второй план, мы на тачке Царегорцева едем по указанному адресу. Настроение у нас, как у президентов, которым за совокупление с парнокопытными животными, без разрешения парламента, объявили по импичменту.

Пару месяцев назад Царегорцеву удалось пробить контракт с одним из частных ЖЭКов, руководство которого, в качестве эксперимента, решило в подъездах нескольких подведомственных им домов поставить охранников-консьержей, в чьи обязанности должно было входить слежение за порядком, не пускание забулдыг и наркоманов, любящих, особенно в холодное время года, кучковаться по парадным, а также сообщать в милицию обо всех подозрительных личностях шастающих по лестничным клеткам.

Эксперимент оказался удачным. Уже через неделю одному из наших ребят удалось предотвратить квартирную кражу: вор-домушник был задержан в тот самый момент, когда, набив краденым барахлом две большие сумки, выходил на улицу. После этого охрана была установлена и в нескольких других домах, для чего нам пришлось расширить штат еще на целых пятнадцать человек. «Зета +», таким образом, уверено стала превращаться в солидную фирму с большим числом наемных работников.

Злополучный дом номер 28 по улице Фигнер — двухподъездная девятиэтажная коробка с претензией на современную планировку. Возле дома стоит ментовский уазик, машина «скорой помощи» и с десяток любопытных, из чего ясно, что произошло нечто нехорошее.

Павел тормозит, от волнения чуть не наехав на ноги одиноко стоящему среди гражданских зевак сержанту, изображающему милицейское оцепление, который сразу же набрасывается на нас, едва мы ступаем на землю.

— У вас что, глаза повылазили? Не видите, куда прете?!

Царегорцев лопочет извинения, а я, не обращая никакого внимания на ментовское блеяние, иду вперед. Сержант, оставив в покое Павла, старается преградить мне путь.

— Проходить можно только жильцам! — кричит он. — Вы здесь живете?

— Все в порядке, Караваев, пропусти их, — приказывает сержанту, появляющийся из дверей парадного капитан Жулин.

Вслед за ним двое санитаров выносят носилки с накрытым простыней телом. Когда те равняются с нами, Жулин велит санитарам остановиться и сам откидывает простынь.

— Ваш? — спрашивает капитан.

Меня хватает только на то, чтобы молча кивнуть. За меня отвечает Царегорцев.

— Наш… Никитюк Владимир… Приняли на работу полтора месяца назад. Окончил частную школу телохранителей. Двадцать два года… Как это все произошло?

Прежде чем ответить, Жулин велит санитарам трогаться дальше и орет на Караваева, который слишком близко подпустил зрителей.

— Его зарезали, — коротко бросает капитан, так просто, будто обмениваясь впечатлениям о вечернем телесериале. — Удар, очевидно, был нанесен неожиданно для жертвы. Никаких следов борьбы. Похоже: он даже ничего не успел понять. Смерть наступила восемь — десять часов назад. Ближе к полуночи. Его сразу не обнаружили, потому что тело было скрыто перегородкой, за который он сидел. Только когда один особо любопытный догадался заглянуть в окошко…

— Странно, что он так близко подпустил к себе постороннего. На расстояние ножевого удара! — удивляется Царегорцев.

— Ножевого? — почему-то удивленно переспрашивает Жулин и, пристально глядя на нас, с сомнением качает головой. — Не знаю, не знаю. Вскрытие покажет.

По-моему капитан что-то недоговаривает.

За почти трехгодичное существование «Зеты +», это уже второй случай гибели нашего сотрудника. Первая смерть, происшедшая около года назад, оказалась несчастным случаем, роковым стечением обстоятельств, а сейчас — это самое настоящее убийство.

Охранник-консьерж должен был нести службу в специальном помещении, оборудованном под лестницей, отгороженным металлопластиковой конструкцией и стеклом.

Когда мы подходим ближе, то видим, что почти весь пол в комнатушке, и рядом с нею, залит кровью. На небольшом пятачке, стараясь не вступить в кровавую лужу, толкутся два эксперта-криминалиста. На площадке стоит неприятный металлический запах крови.

— Орудия убийства не обнаружено? — спрашиваю я у Жулина. — Хотелось бы посмотреть на этот ножичек. Рана, как я вижу, была еще та.

— Оружия не нашли. Я вообще не знаю, был ли это нож. Надо подождать результатов экспертизы, — отвечает он и спрашивает не без издевки, поворачиваясь к Царегорцеву: — Скажи, Павел, а как получилось, что мертвый охранник пролежал здесь несколько часов и никто из ваших его не хватился? У ваших ребят что, не принято время от времени переговариваться между собой? Переговорное устройство у него было в порядке. Я проверял. Должен же быть, наконец, какой-то старший по смене, который проверяет посты.

— Я… Я пока не могу ответить на эти вопросы, — отвечает Павел, на глазах превращаясь из бледно-зеленого в ярко-красного, — но я обязательно с этим разберусь.

Кинув на меня злой многообещающий взгляд, несмотря на то, что ни к проверке постов, ни к инструктажу бойцов я не имею ни малейшего отношения, он строго бросает мне, как старый опытный ветеран, проштрафившемуся сопляку-новобранцу:

— Срочно найди Логинова, хоть из-под земли вырой, и чтобы через полчаса оба были у меня!

Я понимаю, что гибель нашего человека, тем более при исполнении им служебных обязанностей, — это ЧП и ситуация сейчас стрессовая. Но это не повод относится ко мне как к последней шестерке, тем более при посторонних. Да, я тоже в шоке; да, мне тоже сейчас не до веселья; да, мне тоже хочется рвать и метать, но надо же держать себя, ну хоть в каких-то рамках!

— Сам найди, — отвечаю я своему оборзевшему шефу, не менее зло, стараясь, однако, говорить тихо, ибо не хочу, чтобы Жулин был свидетелем нашей ссоры. — Я тебе не мальчик на побегушках и даже не секретарь.

Царегорцев, не глядя на меня, дрожащими пальцами закуривает сигарету и выходит на улицу. Скоро до меня доносится звук его отъезжающей лайбы. Скатертью дорога, дорогой начальничек.

3

— Все, мы закончили. Можно отправляться? — говорит Жулину один из экспертов: Михал Михалыч Головин, среднего роста и возраста мужичок с печальными глазами. Такие глаза были у моей собаки, когда ко мне приходили гости и, ужравшись в сосиску, пытались накормить ее сникерсами.

— Подожди еще, дядя Миша, подожди, — останавливает старший опер, — еще квартиры не закончили проверять. Неизвестно пока, какой подарочек еще можем обнаружить. Не думаю, что этого парня убили просто так, ради спортивного интереса.

Все вещи, бывшие при Никитюке (часы, небольшая сумма денег, дубинка, газовый «Магнум», переговорное устройство), остались нетронутыми, поэтому Жулин, скорее всего, прав: сюрпризы на сегодня еще не закончились.

Скрипя, раздвигаются двери лифта и на площадке первого этажа появляются: пожилой мент с поседевшей головой в форме капитана, судя по всему, местный участковый и еще двое в штатском, один из которых известный мне подчиненный Жулина лейтенант Петухов, а второго я вижу первый раз в жизни.

Похожий на восьмиклассника-акселерата, Петухов кивает мне и приступает к докладу, явно играя на публику.

— Мы проверили все квартиры в этом парадном. Никого из жильцов не грабили или что-нибудь в этом роде. Никто ничего подозрительного не слышал. Всего здесь двадцать семь квартир, по три на каждом этаже. Нам удалось увидеть жильцов только шестнадцати. В одиннадцати квартирах двери никто не открыл. Я переписал их номера. Вот. — Жулин берет протянутый ему блокнотный листок, в то время как Петухов продолжает пояснять: — В седьмой, двенадцатой, пятнадцатой, шестнадцатой, двадцать пятой и двадцать шестой хозяева ушли не так давно на работу. Соседи слышали, как те закрывали двери и звук их шагов. Жильцы из двадцатой — цирковые артисты, находятся на гастролях за границей. Акробаты. Где могут находиться хозяева еще четырех квартир, выяснить не удалось. Все двери целые. Явные признаки взлома или принудительного открытия отсутствуют.

Саша Жулин задумывается. На его месте я бы тоже задумался. Как быть дальше? С одной стороны, за одной из этих четырех дверей тоже могут быть трупы или, и это самое важное, кто-нибудь, кто нуждается в помощи и кого еще не поздно спасти. С другой стороны, если высаживать все двери подряд, то может получится скандал, особенно, если ничего не обнаружится.

— А кто хозяева этих четырех квартир, чем они занимаются, ты не спрашивал у их соседей? — говорит он Петухову.

— Как же, — довольно улыбается тот, — немного удалось узнать. В двух живут мелкие бизнесмены-челноки. Еще в одной — три девки, студентки. Но квартиру эту они снимают. И в последней, там соседи затруднились сказать, кто хозяин. Новый какой-то. Три дня назад появился и еще не успел обжиться. Предполагают, что какая-то шишка. Видели, как его привозит и отвозит личный шофер на сером «Mitsubishi Pajero», и не только отвозит, но каждый раз поднимается и провожает до дверей, то есть как бы еще и охраняет.

Мы с Жулиным переглядываемся.

— Где эта хата? — спрашивает капитан.

— Номер пять, на втором этаже. Как раз над нами.

Мы поднимаемся на второй этаж. Указанная квартира располагается посредине между четвертой и шестой. Жулин еще раз нажимает на кнопку звонка и, не дождавшись результата, прижимается ухом к дверям, в надежде услышать хоть какие-то признаки человеческого присутствия.

— А что это вы здесь делаете? Какого хрена вам тут всем надо? — раздается неожиданный и не очень любезный голос снизу.

Мы оборачиваемся: на площадке между этажами стоит парень лет эдак тридцати и недовольно, но вместе с тем встревожено смотрит на собравшуюся возле пятой квартиры компанию. Думаю, что ни от кого из нас не ускользнуло, что правую руку этот субъект держит под курткой на уровне пояса и вид у него более чем решительный.

В руке у маленького Петухова, который наполовину скрыт широкой фигурой участкового капитана, появляется ствол.

Вижу, что Жулин подавляет в себе движение выхватить оружие. Вместо этого он показывает новоприбывшему удостоверение сотрудника милиции.

— Старший оперуполномоченный Жулин. В этом доме произошло преступление. Ночью убили охранника. Я веду предварительное следствие. Теперь опустите руку и скажете, кто вы такой.

— Прапорщик Сапега. Областная прокуратура, — надменно представляется субъект.

Прапорщик. Всего лишь. А форсу в его голосе на двух генерал-лейтенантов с лихвой хватит.

— Документы предъявите!

У Сапеги широко раскрываются глаза, словно хотят вылезти из орбит. Вся его рожа так и хочет сказать: «Чего-чего? Какие тебе документы, сопля зеленая? Да я таких как ты в упор привык не замечать!». Впрочем, все это мне только кажется. Недовольно пыхтя, прапорщик поднимается к нам и показывает раскрытое удостоверение.

— Сапега Артем Юрьевич, — щурясь, читает Жулин. — Вы имеете отношение к этой квартире?

— Да, конечно. Я водитель Александра Петровича, — отвечает тот и в его голосе, вместо спеси, впервые проступает тревога: — А разве с ним что-то произошло?

— Этого мы пока не знаем, но если вы скажете мне, кто такой этот ваш Александр Петрович?..

— Ну ты и даешь, опер, — недобро хмыкает Сапега и в его глазах снова начинают плясать высокомерно-нагловатые огоньки, — начальства своего не знаешь. Петрович, я хотел сказать Александр Петрович Перминов — это ваш новый областной прокурор. Две недели прошло, как в должность вступил, пора бы и запомнить.

Мы с Жулиным опять обмениваемся многозначительными взглядами. Второй раз за последние пять минут.

Из газет я уже знал, что месяц назад в областную прокуратуру нагрянула комиссия из столицы, которая, поработав несколько дней объявила, что надзор за соблюдением законности в регионе оставляет желать лучшего, а раскрываемость преступлений вообще ни в какие ворота не лезет, даже в тюремные. Тем более в тюремные: кто туда полезет, если раскрываемость на уровне отметки «шиш с маслом»?

После таких неутешительных выводов старому прокурору объявили о его несоответствии с занимаемой должностью и… Перевели на аналогичную должность в соседний регион (надо полагать, что там преступлений меньше и работа, соответственно, легче), а сюда прислали нового, кажется, откуда-то с Севера.

— Вы всегда приезжаете за ним, Сапега? — спрашивает Жулин.

— Естественно, — отвечает тот. — Я приезжаю, звоню в дверь, Александр Петрович выходит и мы вместе идем к машине.

— Мы звонили. В квартире, похоже, никого живого нет.

— Не может быть. Вчера Александр Петрович велел мне приехать за ним без десяти десять. Сейчас как раз время… — Он смотрит на часы. — Без десяти.

Жулин осматривает всю свою гвардию, к числу которой, временно, до той поры, пока меня не догадаются прогнать, принадлежу и я.

— Двери ломать надо, — подсказывает седой капитан.

— Не надо ломать, — протестует прокурорский холуйчик, — у меня есть ключ.

— У вас есть ключ? — удивляется Саша Жулин.

— Да. А что тут странного? Александр Петрович доверяет мне, — с ярко выраженной гордостью главшестерки заявляет Сапега. — Я с ним уже два с половиной года работаю. Он даже взял меня с собой из Владимира. А ключ он мне вчера дал. Я днем ему холодильник привозил. И еще другие вещи. Александру Петровичу только позавчера эту квартиру предоставили. До этого он в гостинице жил.

— Он один живет?

— Пока да. Семью еще не успел перевезти. Не было куда.

— Ладно, давай сюда ключи, надо разобраться во всем до конца.

— Я сам открою, — сердито отвечает прапорщик, не выпуская ключа из рук. — И зайду сам.

— Сам так сам, — соглашается Жулин.

Но когда замок щелкает, он резко отодвигает Сапегу плечом, пожилой участковый оттесняет его еще дальше, все остальные, в том числе и я, следуем их примеру, так что прапорщик все-таки оказывается в арьергарде.

Участковый и Петухов первыми достигают порога гостиной комнаты, замирают как по команде, зеленеют рожами и, зажав рты и толкаясь, бегут в сторону туалета, откуда сразу же слышаться звуки отторжения из желудков всего того, что было ими сожрано за завтраком. Наступает очередь Жулина и моя. Наученный примером предшественников, я осторожно заглядываю в комнату только одним правым глазом и тут же начинаю испытывать жгучее желание последовать за участковым и молодым опером. Я смотрю на Сашу. Он сдерживается, но кожа на его лице приобретает ровный серый цвет придорожной пыли в засушливое лето. Скорее всего, я выгляжу не лучше: себя не видно.

— Ни хрена себе подарок, — шепчет капитан. — Вот тебе и вступил в должность.

Я поворачиваюсь к стоящему сзади Сапеге. Он еще пока самый румяный среди нас. Как колобок.

— А ну-ка, прапор, глянь, — говорю я, уступая прапорщику свое место, — это твой хозяин?

— Не знаю, — еле слышно после увиденного отвечает Сапега и, покачиваясь на ватных ногах, порывается удалится, но Жулин задерживает его и на всякий случай поддерживает за ворот куртки, чтобы тот ненароком не плюхнулся, как коровья лепешка на пол прихожей.

— Ну что там у вас? — орут с лестничной площадки эксперты-криминалисты, которым не терпится побыстрее слинять в лабораторию к своим колбочкам и пробирочкам, пинцетикам и скальпелечкам.

— Не у нас, а у вас, — поправляю я их. — У вас еще один труп, поэтому распаковывайте свои саквояжи и заходите на второй круг. Вам будет над чем покумекать. Это не просто труп, а салат из трупа.

— Труп, порезанный на салат?! — оживляется Головин. — Это интересно! Солнечный зайчик на сером фоне обыденности и рутины! А то, знаете ли, надоели уже все эти однообразные расстрелы из автоматов, контрольные выстрелы в лоб, зарезания кухонными ножами, зарубания топорами. Совсем у людей фантазия перевелась!

— До хрена разговариваете, дядя Миша! — грубо обрывает эксперта Жулин, который совсем не в восторге от такого цинизма. — Приступайте к работе!

4

Несмотря на все подозрения о личности жертвы, официально он еще не опознан. Неофициально тоже. Из всех присутствующих, только прапорщик видел его вблизи и в течение достаточно долгого времени, чтобы попытаться по останкам опознать своего хозяина.

Эксперт Михаил Головин, для которого все увиденное — обычный рабочий момент, натягивая на руки резиновые перчатки, смело вступает в комнату. После недолгого осмотра, он делает несколько фотографий, потом склоняется и поднимает с пола нечто, что оказывается нижней и средней частью головы без лба, и показывает зрителям, главным образом Сапеге.

— Это что ли прокурор Перминов? — спрашивает Жулин.

У Сапеги хватает выдержки, чтобы только утвердительно кивнуть, прежде чем исчезнуть в ванной. Мы его больше не удерживаем.

Набравшись мужества, мы еще раз обозреваем комнату, больше напоминающую разделочный цех на скотобойне, потом, предоставив действовать криминалистам, выходим на свежий воздух, что нам действительно необходимо.

Пока я могу с твердостью утверждать лишь одно: Александр Петрович Перминов, был не столько новым, сколько самым кратковременным из всех других прокуроров области, когда-либо занимавших этот пост.

Выйдя на улицу, мы молчим, так как дар речи к нам еще не вернулся. Саша Жулин вообще, казалось, забывает не только о моем существовании, но и обо всем остальном на свете.

Наморщив лоб так, что тот напоминает давно отслуживший свой срок и списанный из филармонии аккордеон, капитан думает думу. Казалось бы, обнаружив мертвого, и это еще слабо сказано, недавно назначенного высокого должностного лица, старший опер должен метаться, распоряжаться, изображать деятельность. Но ничего этого не происходит. Жулин — человек неспешный и редко когда что делает, хорошенько перед этим не поработав головой. Суета не для него. Да что толку суетиться? Перминова уделали примерно в то же время, что и Никитюка, с тех пор прошло несколько часов, поэтому бегать с пистолетом вокруг дома, в надежде на то, что убийца до сих пор сидит где-то рядом в кустах и трясется от страха, ожидая когда его поймают, дело безнадежное.

Однако думай не думай, а убийство областного прокурора, который только-только приступил к своим обязанностям — это происшествие чрезвычайной важности и очень скоро не только у таких как Жулин, но и у товарищей чинами побольше, задницы будут в мыльной пене. И не только задницы. Вслед за головой покойного прокурора, покатятся и другие головы, в этом можно не сомневаться.

Из дверей дома выскакивает на улицу ошарашенный и перепуганный прапорщик Сапега. Пошарив мутным взглядом, он берет курс в сторону служебного прокурорского «японца», но от окрика Саши застывает на месте.

— Далеко ли собрались, Сапега?!

— Я? Так это… Предупредить ведь надо… Делать надо что-то!

— Без вас предупредим и сделаем. А вам я приказываю оставаться на месте… До тех пор, пока у вас не возьмут показания.

Жулин прав: двери в квартире Перминова сломаны не были, а у прапорщика был дубликат ключей, хотя вряд ли он сам мог иметь отношение к убийству прокурора. Слишком уж он по-лакейски гордился занимаемым им местом, это было видно по его замашкам, как только прапор появился. Да и о том, что у него есть запасные ключи, скрывать не собирался. Хотя, это вовсе не означает, что ими не мог воспользоваться кто-то другой.

Слабые отблески былой заносчивости и важности пробегают по физии Сапеги и исчезают. Он наконец-то понимает, что теперь, он уже не личный водитель и доверенное лицо высокопоставленной особы, а просто обыкновенный прапор прокуратуры и не более. Ведь тот, кого назначат на место павшего Перминова, наверняка притащит за собой своего человека, а для него, Артема Сапеги, места не будет. Опустив лицо и втянув голову в плечи, он возвращается к парадному.

— Боже за что мне это все?! — стонет Жулин.

— Зато тебя, наверное, в телевизоре покажут, — утешаю я, но капитан, не слушая, идет к телефону в комнатке охранника, он, наконец, решается сообщить своему начальству о чрезвычайном происшествии.

Я поднимаюсь в квартиру номер пять, чтобы еще раз своими глазами взглянуть на то, что осталось от Александра Петровича. Скоро сюда нахлынут целые орды правоохранителей и начальников всех мастей и званий и меня вежливо попросят удалиться. Это в лучшем случае.

5

Войдя в квартиру Перминова, я начинаю жалеть, что у меня с собой нет резиновых сапог, они бы мне сейчас ой как пригодились. Кстати о сапогах — в углу прихожей валяется окровавленный костюм индивидуальной противохимической защиты «АЗК», который, скорее всего, и был на убийце в тот момент, когда он ставил на бедном прокуроре свои садистские опыты.

В квартире, кроме двух экспертов и меня, никого из живых нет. Все остальные пустились по второму кругу опрашивать жильцов в свете вновь открывшихся обстоятельств. Меня охватывают те же чувства, которые должны были быть у героя Арнольда Шварцнегерра в фильме «Хищник», когда он увидел в джунглях висящие на деревьях тела своих товарищей со снятой кожей. Наш клиент, хоть и не висит на дереве, но выглядит, пожалуй, еще покруче: мало того, что его ободрали как кролика, у него еще отрезали голову, которую в свою очередь разрубили на части. Верхняя часть черепа, лишенная скальпа и аккуратно очищенная от мозгов, разбросанных по всей комнате, стоит на журнальном столике. Поначалу я даже принял ее за пепельницу, но, только наведя резкость, понял, что это на самом деле. Рядом стоит на четверть опустошенная бутылка виски «Cheavas Rigal». В самом черепе находятся остатки желтоватой жидкости.

— Неплохой сервиз! Как думаете, Сережа? — спрашивает эксперт Головин, перехватывая мой взгляд и осторожно поднимая кусок прокурорского черепа.

— Что это за жидкость, Михал Михалыч?

— Судя по запаху, тоже самое, что и в бутылке, виски, — отвечает Михалыч, потом окунает облаченный в резину перчатки указательной палец и подносит желтую капельку к моему лицу. — Хотите попробовать?

Я автоматически отшатываюсь назад.

— Ну и шуточки у вас, однако!

— Что делать? Профессиональная деформация, — вздыхает Головин. — Ладно, не хотите попробовать, как хотите, тогда выйдете, пожалуйста, вы нам мешаете.

— Одну минуту, Михаил Михайлович! Значит что, убийца пил виски из этой хреновины! Он что, другой посуды не нашел?

— Возможно, эта штука ему больше понравилась. Может так вкуснее, не знаю, я не пробовал.

Я не могу оторвать взгляда от жутковатой посудины. Даже машинально протягиваю к ней руку, как будто хочу дотронуться. Михаил Михайлович хватает меня за запястье.

— Осторожно! Не трогать! Если из нее пили, то, возможно, на краях осталась слюна.

— Этот тип чокнутый, не иначе!

— Лично я в этом не сомневался уже тогда, когда сюда вошел. Маньяк изобразивший себя скифом или чем не будь еще в этом роде.

— Скифом? Почему скифом?

— По сохранившимся преданиям именно скифы, после победы в сражении, устраивали пир, вино на котором пили из чаш, сделанных из черепов убитых врагов. Тот же, кому не повезло убить ни одного врага, даже самого завалящего, вынужден скромно сидеть в сторонке и покусывать ногти. А как же иначе, посуды у него ведь не было! Кстати с древнерусским князем Святославом тоже подобная история приключилась.

— Он остался без бокала? Это — печально.

— Нет, из него самого бокал приготовили.

— Значит Александр Петрович погиб так же как наш известный предок. Хоть какое-то утешение для родных убитого, — соглашаюсь я. — Но все это давным-давно в прошлом. И скифов уже нет.

— Может быть, нашелся один чокнутый, который вообразил себя таковым. Поверхностный осмотр раны, полученной охранником на входе, не исключает возможность, что орудие преступления было очень нехарактерным.

— Нехарактерным… Это как?

— Никак. Просто нехарактерным, — отрезает собеседник, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Ну да меня не обманешь, я слишком хорошо знаю Михаила Михайловича и все его закидоны.

— А может, все-таки шепнете на ушко, а, дядь Миша? Это ведь и нас касается. Парень — охранником был, нашим коллегой. Увидите, что размеры моей благодарности, будут…

— Я люблю коньяк, — перебивает он. — Виски — говно.

— Вас понял, повторять не надо.

— Хороший коньяк. Дорогой, — мечтательно прибавляет он, задумчиво хлопая большими, как у коровы, веками. — Такой коричневый-коричневый, тягучий-тягучий и ароматный-ароматный.

— В тот день, когда вы решили заняться криминалистикой, отечественная поэзия понесла тяжелую утрату. Не беспокойтесь я вас понял, — говорю я, прижимая руку к груди. — За мной не выдохнется.

Михаил Головин вздыхает и еще раз оглядывает помещение и все, что в нем.

— Учитывая обстоятельства, рискну предположить, что орудием преступления был меч или же, на худой конец, нечто на него похожее. Может какой-то очень большой кинжал. Во всяком случае, тело охранника пробито насквозь очень острым и плоским предметом, с шириной лезвия не менее четырех сантиметров.

То, что он говорит, весомый довод в пользу версии о придурке, забывшем в каком времени он живет.

— А этот? — говорю я, показывая на сидящий, хоть слово «сидящий» не совсем уместно в такой ситуации, в кресле безголовый кусок мяса.

— Что этот? — не понимает Головин.

— Его тоже убили нечто подобным?

— Его? Не знаю. Проникающие раны на теле отсутствуют. Пока нельзя точно сказать, от чего конкретно он умер. Правда башку ему оттяпали точно не кухонным ножом, но мне почему-то кажется, что это оказия произошла уже тогда, когда он был мертв. Прав я или нет, покажет детальная экспертиза. И еще… На тумбочке есть следы от ударов, получившиеся, скорее всего, тогда, когда убийца рубил ему голову. Эти следы показывают, что клинок был не только широким, но и длинным. Вот, теперь думайте сами.

— А кожа? Или «скиф» забрал ее с собой, в надежде сделать из нее сбрую для своей лошади.

— Нет, — заверяет эксперт, — кожа на месте. Труп на ней сидит! А вы разве не заметили?

— Признаться, я особо не приглядывался.

— Ладно, — ставит точку Головин, — а теперь все, Сережа. Давай топай отсюда. Итак, из-за тебя, сколько времени потерял.

Я подчиняюсь, тем более, все, что хотел, уже увидел.

На кухне Александр Жулин терзает расспросами прапорщика Сапегу. Я говорю капитану, что если у него лично ко мне нет вопросов, то я, пожалуй, пойду. Скоро здесь будет очень жарко. Саша останавливает меня, говоря, что с прапорщиком он закончил.

— Могу тебя поздравить, — говорю я, когда мы выходим из злополучной квартиры, — на сей раз это, кажется, не заказное убийство. Значит, у вас есть шанс его раскрыть.

— Из того, что мне уже пришлось увидеть, речь может идти о маньяке-психопате, — жалуется он, — а это значит, что вести расследование будет еще сложнее, нежели в том случае, о котором ты толкуешь. Психопаты действуют вне пределов человеческой логики, и в этом их сила.

— И слабость, — добавляю я. — Впрочем, существует проверенный способ узнать, имеем мы дело с маньяком или нет. Такие типы, как правило, не останавливаются на одном убийстве. Надо просто немного подождать. Если через пару недель вы найдете вашего Помордина, ошкуренного и с оторванной башкой или же посаженного на кол, значит — это точно маньяк.

Моя подколка его нисколько не злит. Напротив, услышав ее, Саша даже слегка улыбается. В первый раз за сегодняшнее утро. Я знаю: увидеть начальника ГУВД генерала-майора Помордина в одном из описанных мною видов — тайная и заветная мечта едва ли не каждого второго мента в городе.

— Михал Михалыч, — продолжаю я, — утверждает, что преступник использовал холодное оружие с длинным и широким клинком. Это может быть меч, широкая шпага, палаш, что-то в этом роде. А вся такая фигня осталась лишь в музеях или в частных коллекциях. Если хочешь услышать мой совет, то после того, как твои гвардейцы здесь все закончат, пошли их проверить всех любителей собирать подобную рухлядь. Ведь все коллекционеры холодного оружия должны состоять на учете в органах внутренних дел. И руководство краеведческого музея пусть спросят, все ли экспонаты на месте. Ничего ли не стырили у них за последнее время?

— Совсем не обязательно, чтобы меч был непременно из средневековья. Сейчас и современные образцы древнего оружия в магазинах продаются. Сам видел. Правда, стоят немеренно. Под ними на витринах так и написано: «Для солидных людей». Я сначала думал, что это просто бутафория, пока не пощупал. Оказалось — самая настоящая сталь. Может не такая каленная, как у настоящего холодного оружия, но чтобы человека проткнуть — вполне сгодится.

— Правильно, — подхватываю я, — и магазины эти тоже навестите. Может, продавцы что вспомнят. Покупки такого товара должны носить единичный характер.

Сирена «скорой помощи» приветствует меня на выходе. Одновременно со второй труповозкой, на место подкатывают представители прессы и телевидения. Наверное, кто-то из жильцов дома, чей род деятельности связан с масс-медия, успел звякнул. Уже знакомый мне сержант Караваев рвется навстречу незваным гостям, показывая, что он скорее ляжет костьми, чем пропустит писак и телевизионщиков на доверенную ему под охрану территорию.

Я же не хочу сверкать своим портретом и делать из него общественное достояние, поэтому спешу отвернуться в сторону. Зачем привлекать к себе ненужное внимание? Далеко уйти не получается, глазастые репортеры все-таки засекают меня.

— Одну минуточку! Постойте, пожалуйста! Всего два слова, — требовательно хнычет чей-то голос позади меня.

Так как я и не думаю останавливаться, а, напротив, подняв воротник куртки и втянув голову в плечи, убыстряю шаг, меня обгоняют и перерезают путь.

— Только на два слова, пожалуйста, — повторяет молодой мужчина среднего возраста с лицом, главной достопримечательностью которого являются маленькие, но чрезвычайно оттопыренные ушки и до омерзения тонкие, напоминающие дождевых червяков, губы. В руке он сжимает микрофон. Его напарник, подбирающийся ко мне с правой стороны, держит на плече большую кинокамеру.

Останавливаюсь.

— Информационная программа «Три С». Скажите, вы Лысков, да? Частный детектив, да? Я вас запомнил с прошлого года, когда мы приходили к вам на фирму брать интервью по делу о наркотиках на фармацевтической фабрике, — захлебывается он. — Говорят, что в доме, из которого вы только что вышли, нашли несколько трупов? Это правда, да?.. Скажите, что же случилось на самом деле?.. Вас тоже подключили к расследованию?.. У вас уже наметился круг подозреваемых?

Несмотря на то, что «пара слов» уже давным-давно себя исчерпала, я, понимая, что уйти просто так не получиться, останавливаюсь и прочищаю горло, дабы речь моя лилась легко и свободно.

— Бери его крупным планом, Овсов! — командует репортер своему коллеге с камерой, видя мою готовность дать интервью. — Взял?

— Угу, — отвечает человек с лошадиной фамилией.

Мне дают знак, что можно начинать.

— Никаких трупов в доме нет, — говорю я. — Это вас дезинформировали. Но преступление на самом деле имело место… Даже два преступления. Сегодня утром в извращенной форме были лишены девственности две пожилые гражданки. Шестидесяти восьми и семидесяти лет. Благодаря вовремя принятым оперативно-розыскным мерам был установлен круг подозреваемых, который очень быстро свелся к одному человеку. Нам известен его портрет. Это человек где-то тридцати с лишним лет. Светловолосый. У него маленькие, как у летучей мыши, лопоухие уши и тонкие, как шнурки от ботинок, губы. В руке он обычно носит микрофон, который, по заключению экспертов, и послужил орудием преступления. Известно также, что этот человек работает на телевидении в программе «Три С», по месту его работы была выслана опергруппа, усиленная подразделением спецназа. Как мне только что сообщили по мобильной связи, преступника задержать не удалось, он находиться на выезде, поэтому на его рабочем месте, в студии «Три С», устроена засада.

Оператор хрюкает от смеха, теряет бдительность, кинокамера соскальзывает с его плеча и падает в снег, перемешанный с грязью. Пользуясь заминкой, я отодвигаю плечом со своего пути репортера и скрываюсь за угол дома.