Черный ангел

1

Около полуночи у меня в кармане настойчиво пищит мобильник. Волнуясь, подношу трубку к уху.

— Клиент готов, — говорит телефон голосом Тамары Зайцевой, — поднимайся. Код замка парадного 875.

Голос у нее спокойный, как Тихий океан, чем она нравится мне все больше и больше, в то время как себе я нравлюсь все меньше и меньше: я боюсь за Тому, и уже сто раз успел пожалеть, что втянул ее в это дело.

Не отвечая, прячу трубу и без лишней суетливости, чтобы не бросаться в глаза случайным встречным прохожим, подхожу ко второму парадному большого недавно отстроенного дома. Код она назвала правильно. Замок чуть слышно щелкает, приглашая войти внутрь. Новый немецкий лифт, который еще не успели засрать, с целыми, еще не оплавленными огнем зажигалок кнопками, ракетой поднимает меня на седьмой этаж. В квартире слева ждет моя подруга.

Несмотря на то, что у смотрителя библиотеки Макария Диева было больше возможностей знать про отверстие в стене между помещением библиотеки и кабинетом владыки, сильнее всего я заподозрил именно Гедеона Воронова. Этот его гонор, с которым он наезжал на меня, когда тушил голыми руками чинарик, говорил о том, что это человек, который способен на поступок, и что ничто человеческое ему не чуждо. Разве истинному священнослужителю не полагается быть скромным? Разве гордыня не входит в список наиболее тяжких грехов?

Что же до Диева, то уже через сорок восемь часов наблюдения за ним, Хуан Альварес вынес безоговорочный вердикт — этот человек денег не брал.

— Слишком законопослушный, — так определил его Вано. — Он скорее предпочтет сквозь землю провалиться, нежели нарушит какую-нибудь инструкцию или правило. Прям как не русский. Видел бы ты, как он с одной стороны улицы на другую переходит. Машин нет, проезжая часть пустая, но на красный Диев — ни ногой. Все идут, а он стоит. Немец, чисто как немец.

— А если его все-таки бес попутал? Деньги-то немалые, — говорю я.

— Даже если бы он, поддавшись порыву алчности, и взял сейф Феодосия, то не вел бы себя так спокойно. Сейчас бы он нервничал, дергался, что ничего такого за ним не замечается. Думаю мне надо переключаться на водителя и завхоза.

— Действуй.

Что же касается Воронова, то на следующий день Тамара, покрыв голову платочком и смыв с лица боевую раскраску, пришла к нему на исповедь. Она пожаловалась батюшке о том, как тяжело приходиться им, женщинам в целом, и ей в особенности, о том, как ей не везет в личной жизни — один мужик оказался алкоголиком, второй — изменял ей с мальчиками, о третьем вообще вспоминать не хочеться. Выслушав от Воронова универсальный рецепт — молиться, молиться и еще раз молиться, Тамара сказала, что она молится, вот только пока это ей не особо помогает. Наверное, все это оттого, что она слабая женщина. Вот если бы с ней рядом был верный и надежный наставник, который бы помогал ей, кто-то умудренный житейским и духовным опытом, настоящий человек, а не размазня, кто-то, на чье твердое плечо она могла бы опереться, кто укрепил бы ее в вере, тогда может быть… Словом, Воронов наживку заглотил, как окунь блесну, и уже на второй день пригласил ее вечером на душеспасительную беседу к себе домой, сплавив перед этим своих домашних к родственникам в провинцию.

Во время свидания Тамара должна была постараться усыпить бдительность клиента, а затем и его самого, что позволит мне беспрепятственно пошарить в его хате, в поисках украденных денег. Это у нее получилось.

— Все в порядке, — еще раз повторяет моя курочка, тихо закрывая за мной двери.

Заглядываю в комнату. На большом широком диване, свесив руки, дрыхнет батюшка Гедеон. Храпит он так, что мне кажется, будто я присутствую при испытании нового реактивного двигателя.

— Надеюсь, твоя честь не пострадала? — с тревогой спрашиваю я. — Иначе я за себя не отвечаю.

— Не успела. Надо действовать быстрее.

— А что, он может проснуться? — настораживаюсь я.

— Вообще-то не должен. Но кто знает, вон он какой бык!

— Что ты ему дала?

— Обычное снотворное, как ты мне сказал. Не клофелинить же мне его было, чтобы он сандалии откинул.

— Еще чего не хватало!

На Тамаре короткий светлый парик и большие накладные ресницы. Она накрашена так, как никогда в жизни не красится. Если бы я встретил ее в таком виде в другом месте, то дал бы аж пятьдесят баксов, прежде чем затащить в ближайшие кусты.

Перед тем как приступить к осмотру не принадлежащей мне частной собственности, я выставляю Тому за двери. Она пытается протестовать, но в своих намерениях я очень настойчив.

— Если меня здесь накроют, ты окажешься соучастницей, — говорю я, — поэтому давай, марш отсюда.

— Если я тебя буду ждать внизу, то это все равно соучастие. Это называется стоять на стреме.

— Правильно, поэтому ты будешь ждать меня у нас дома!

Оставшись один, я, избегая производить лишний шум, приступаю к детальному шмону. Гедеон обитает в современной четырехкомнатной квартире, расположенной в двух уровнях. Мне требуется около полутора часов, чтобы пройти всю хату. Несмотря на то, что батюшка не тот человек, которому грозит смерть от голода, то есть, он весьма зажиточный товарищ и будь я вором-домушником, я бы нашел чем поживиться, ничего не указывает на то, что это именно он спер у архиепископа сто кусков евро.

Вскоре, единственным местом в квартире, где я еще не искал, остается сам ее хозяин. Помня, что говорила Тома, я очень осторожно освобождаю его карманы, готовясь тут же слегка приголубить его по голове, если он вздумает растопырить зенки. Не дать же ему меня узнать!

Из кармана костюма (батюшка облачен в мирские шмотки) выуживаю две толстых пачки рублей. Купюры крупные, на глаз наберется тонн пятьдесят-шестьдесят. Кидаю хрусты на стол и вижу, как из одной пачки вылетает свернутая зеленоватая бумажка. Разворачиваю, читаю. Бумажка оказывается квитанцией о купле-продаже валюты в обменном пункте «Проминвесткомбанка». Сегодня днем Гедеон Воронов обменял на деревянные ровно две тысячи евро.

Похоже, что мы с Тамарой попали в десятку!

Накрыв батюшку пледом, чтобы случайно не задубел ночью, я ухожу, тщательно закрыв двери.

2

Архиепископу Феодосию Луцкому я предоставляю в качестве доказательства того, что Воронов совершил кражу, квитанцию банка. Однако я совершаю промашку, рассказав, как она была добыта. Узнав, что отец Гедеон был подвергнут соблазнению со стороны легкомысленной девицы, архиепископ разом вскипает как масло на чрезмерно раскаленной сковороде. Мне показалось, что еще немного, и он набросится на меня с кулаками. Смысл его замечаний сводится к тому, что информацию я добывал непристойными, ярко выраженными греховными методами, которые лично ему неприемлемы. Может, он хотел, чтобы я ласково попросил Воронова, а не он ли слямзил кейс с деньгами и тот, растрогавшись, честно бы мне все рассказал?

— Я же просил согласовывать все ваши действия со мной! Вы этого не сделали!

— Я нашел вора! Правда я еще не нашел денег, теперь-то мы знаем, кто это сделал. Причем, с тех пор как я взялся за дело, прошло не так уж много времени!

— Эта квитанция усиливает наши подозрения, но не является бесспорным доказательством. Мало ли зачем ему понадобилось менять валюту.

— Для суда, возможно, это не доказательство, но не для нас с вами. У него дома были и доллары, которые сейчас становятся менее популярны, чем евро, курс которых постоянно растет. Если ему понадобилась «древесина», то почему он не поменял на нее доллары? У меня только один ответ: он спешил побыстрее избавиться именно от краденных денег!

— Хорошо, согласен, вы нашли вора… Но какими методами!

— А какими такими методами?

— Вы не должны были пользоваться услугами падших девиц. Во-первых, этим вы еще больше развращаете их самих, во-вторых, вы подвергли соблазну отца Гедеона, а в Святом Евангелие четко сказано: «Кто соблазнит хоть одного из малых сих, тому лучше было бы и не родится, тому лучше…»

— Первым соблазнили Воронова вы, а не я. В тот день, когда приняли от вашего знакомого уголовного авторитета деньги, да еще оставили их в своем кабинете с ненадежными замками, взломать которые мог даже первоклассник.

— Вы незаконно проникли в чужую квартиру. Вы совершили правонарушение, а меня, духовное лицо, сделали соучастником!

— Воронов сам пригласил женщину к себе домой. Его усыпили обычным снотворным. Уверен, что когда он проснулся, у него даже не болела голова. Да он даже мог не понять, что произошло. Ну, устал, ну заснул. А женщина, увидав такое дело, просто ушла. Из квартиры, кроме этой квитанции, не пропало даже пуговицы от штанов. Что же касается моего вторжения, то этот грех я беру на себя. Считайте, что я вам ничего не рассказывал. И последнее, особа, о которой вы толкуете, вовсе не развращенная и не падшая. Она просто играла роль. На самом деле она наш агент. Кроме того, она замужем и у нее четверо детей.

Эти выдуманные детки действуют на Феодосия, как рассол в похмельное утро. Вижу, что он готов мне почти поверить, что все так оно и есть на самом деле. Самое время спросить святого главнокомандующего, что он намерен делать дальше… Мой вопрос стариканом полностью игнорируется, подозреваю, что он и сам не знает, что делать дальше, зато он доводит до моего сведения, что он пригласил к себе Воронова, и он скоро должен явиться.

На мой взгляд, это архиепископ сделал несколько поспешно. Вдруг кореш с огнеупорными ладонями все-таки обратит внимание на пропажу квитанции, насторожится и чухнет далеко и быстро вместе с оставшимися девяносто восьмью штуками, из которых, если владыка меня не наколол, что-то еще должно отвалиться и мне.

— Но Воронов сам хотел встретиться со мной, — заявляет архиепископ. — Он хочет сделать пристройку к храму и просит епархию выделить для этого средства. Мы собирались обсудить смету предполагаемых расходов. Как вы советуете мне поступить при условии, что вмешательство милиции и огласка теперь уж совсем нежелательны?

— Есть два пути. Первый — не говорить ему ничего, а продолжать слежку, до тех пор, пока он сам не приведет нас к деньгам. Путь второй — сказать ему, что вы знаете, что он украл деньги, в качестве доказательства предъявить квитанцию, а кроме того, вот это. — Я кладу ему на стол аудиокассету. — Высказывания Воронова, которые записаны на этой кассете, явно свидетельствуют о его намерениях совершить грех прелюбодеяния. Возможно, он сам не пожелает скандала. Если же он все-таки предпочтет деньги возможности оскандалиться, в чем я сомневаюсь, то можете сказать, что если про кражу узнает даритель, то вы не ручаетесь за его жизнь и здоровье.

— Сергей, — мнется Феодосий, — я же говорил вам, что не хотел бы примешивать сюда уголов…

— А вам и не придется. Вы только так скажете Воронову. Это называется «взять на понт».

— А также «взять на пушку», «взять на характер», «на горло», «на храп», «на глотку»! Не учите меня, я знаю, как это называется, — опять сердиться архиепископ, большой знаток лагерной фени.

— Вам виднее. Так или иначе, но это наверняка подействует, и он отдаст все. Куда он денется? Потом найдете предлог, чтобы лишить сана и выгнать взашей. Да он и сам уйдет.

Немного подумав, Феодосий решает так: он начнет беседу на интересующую Воронова тему. В процессе же беседы, если будет на то настроение архиепископа и воля Всевышнего, то владыка попытается схватить его за жабры. Если же воли и настроения не будет, установим за ним тотальное наблюдение, обложим со всех сторон. По-моему, Феодосий тоже любитель экспромтов.

— Где быть мне, пока вы разговариваете? — спрашиваю, заняв наблюдательный пост возле окна, из которого хорошо виден вход на территорию резиденции.

— Вы будете в библиотеке. Воспользуетесь подслушивающим окном. Диева я услал с поручением.

Проходит полчаса, и архиепископ начинает растерянно посматривать на часы. По его расчетам Воронов должен уже придти. Меня это тоже начинает тревожить.

Наконец, на углу улицы показывается нужный нам пастырь овец православных, согласно аббревиатуре «поп». Вижу, как волочится за ним подол его поповского вицмундира. В руке он держит кейс. Я сообщаю об увиденном Феодосию. На мое сообщение, тот отвечает нервным старческим кашлем. Старикан волнуется. Я предлагаю владыке поменяться местами и самому побазарить с отче Гедеоном. Уверен, что сумею заставить его сказать всю правду. Владыка тем временем может сходить в ближайшее кафе и съесть порцию мороженого. Мое предложение не находит отклика, Феодосий отрицательно мотает головой.

Воронов, между тем, сравнявшись с особняком архиепископа, начинает переходить дорогу.

— Пожалуй, мне пора уходить в библиотеку, — говорю я, отворачиваясь от окна.

Громкий стук и следующий сразу за ним истошный бабский визг не дает мне исполнить намерение. Я устремляюсь к раме как раз вовремя, чтобы заметить как тело Воронова, подброшенное метра на два вверх, планирует в одну сторону, кейс в другую, а большой золоченный крест, ранее висевший на шее, в третью. Красная машина, кажется старый «Москвич», сворачивает за поворот. Успеваю заметить только ее зад.

— Как глупо все получилось, — слышится за спиной шепот Феодосия. — Господи, прости его душу грешную!

Вместо того чтобы причитать вместе с ним, бегу на улицу. Громкий визг продолжает терзать слух. Кричит женщина, которая оказалось очевидицей происшествия. Ее спутник наконец-то догадывается влепить ей пощечину. Это приводит ее в чувство. Одного быстрого взгляда на тело Воронова достаточно, чтобы сказать: агрегат восстановлению не подлежит. У него такой вид, как если бы он проработал двадцать лет в детском саду на должности куклы. Сигареты голыми руками он тушить умел, а вот принимать на грудь несущиеся со скоростью сто километров в час тачки не научился. И уже не научится.

Кейс от удара об асфальт раскрылся, и лежащие в нем бумаги теперь порхают по улице. Один листок приземлился возле меня. Наклоняюсь и вижу, что это смета на проведение строительных работ. Похоже, что шансы на то, то отче Феодосий получит назад свои денежки, приближаются к нулевой отметке.

3

Как установило расследование, о результатах которого по большой дружбе, долгих уговоров и разливанного моря пива сообщил мне Жулин, наезд на Воронова, приведший к его смерти, был сделан на автомобиле «Москвич-412», который был найден брошенным за два квартала от места происшествия. Драндулет принадлежит продавцу магазина «Быттехника» некоему Сидорову, который сам совершить наезд не мог, ибо находился в этот момент на рабочем месте, о чем свидетельствуют все его коллеги и бывшие на тот момент покупатели. «Москвич» был просто угнан, о чем его хозяин не подозревал, до тех пор, пока к нему на работу не пришли компетентные товарищи с ордером и не начали выкручивать руки.

Один свидетель, пожилой мужичок-пенсионер, который выгуливал свою собаку, показал, что видел как из «Москвича» выскочил человек в спортивном костюме и форсированным темпом скрылся в подворотне проходного двора. К сожалению, расстояние от него до автомобиля было приличное, а зрение у свидетеля, наоборот, плохое и, по его собственному признанию, опознать этого человека свидетель ни за что бы не смог. Он сказал только, что у человека, которого он видел, были короткие темные волосы, подстриженные под ежик.

Архиепископ оказался человеком весьма последовательным: он ни словом не обмолвился, ни оперуполномоченным, ни следователю, о том, что покойный Гедеон Воронов подозревался им в воровстве денег, благо за долгую жизнь накопил опыт общения с представителями правоохранительных органов и знал как с ними разговаривать, чтобы запудрить мозги.

— Я прекращаю частное расследование, — решительно заявляет Феодосий на нашей следующей встрече. — Воронов, царство ему небесное, мертв. Куда он спрятал деньги, мы никогда не узнаем. Загородного дома у него нет. К родственникам он бы деньги не повез, потому что пришлось бы их посвящать, а квартиру его вы проверили.

— Да, но я не поднимал паркет и не распарывал подушки, — вставляю я.

— Только этого еще не хватало! — пугается Феодосий. — Возможно, он спрятал кейс с деньгами в камеру хранение. Если это так, то номер ячейки и код он унес с собой в могилу. Когда-нибудь служащие камеры хранения обнаружат деньги, но доказать что они принадлежать мне я не смогу. Все, что мы могли с вами сделать, мы сделали.

— Нет. Мы продолжаем расследование. Остановить его на этой отметке было бы очень некрасиво с любой стороны.

— Я, конечно, понимаю ваше желание получить обещанные мою проценты, — кивает головой владыка, — любовь к золотому тельцу в современных людях, воспитанных на антидуховных ценностях, особенно сильна, но…

— Золотой телец здесь совершенно не причем. Нет, сказать, что деньги меня не интересуют, было бы неправдой, но и свою работу я тоже люблю. Мне нравится заниматься сыском и я не успокоюсь, пока не проверю все версии.

— А какие у вас еще версии?

— Наличие у Воронова сообщников. Если они были, то его смерть под колесами автомобиля может быть далеко не случайна! Что если, не решившись взять деньги в одиночку, он привлек на свою сторону третье лицо или лиц, которые потом избавились от него. Есть и еще нюанс, если хотите знать, нам с вами крупно повезло, что следователь, занимавшийся гибелью Воронова, провел это дело очень безалаберно, хотя человек он, в принципе, добросовестный, я его хорошо знаю. Просто в последнее время на него навалилось много бытовых проблем — тяжело больная, прикованная к постели супруга, за которой надо ухаживать, двое малышей, один ходит в детсад, другой в младший класс школы. За всем этим ему надо успеть. Неудивительно, что он поторопился посчитать смерть отца Гедеона, как непреднамеренное убийство, результат действия хулигана-угонщика, и забросить дело в архив. Один глухарем больше, одним меньше. Но если все-таки он завтра вызовет меня к себе повесткой и, предупредив об ответственности за дачу ложных показаний, спросит, а чего это вы гражданин Лысков так зачастили к архиепископу Феодосию Луцкому, а не связаны ли ваши визиты с гибелью Воронова, я окажусь в очень затруднительном положении. Что я должен буду ему отвечать?

Архиепископ, не готовый к такому повороту событий, долго смотрит на меня.

— Значит, вы думаете, что смерть Воронова, это не несчастный случай? — медленно говорит он.

— Да.

— Основание?

— Слишком вовремя он погиб — вот мое основание. И не говорите, что вы сами, такой бывалый человек, не думали над этим.

Святой отец не знает, что ответить. Либо не хочет.

— Мы продолжаем расследование? — уточняю я.

— Похоже, вы не оставляете мне другого выбора, — вздыхает собеседник. — С чего продолжим?

— С начала, святой отец.

Я прошу Феодосия очертить круг знакомых отца Гедеона, с которыми он общался и мог иметь доверительные отношения. О друзьях и знакомых Воронова среди мирских речь не идет, так как если таковые и были, то сам архиепископ о них ни сном, ни духом. Что же касается тех, кто так или иначе связан с церковью, то круг этот получается настолько широким, что на проверку всех тех, кто в него входит, понадобятся долгие месяцы. Не последний вопрос, как проверять? Устанавливать за каждым их них слежку — людей не хватит, а приставать к каждому с расспросами, где он был и что делал, когда погиб Воронов, может навести людей, что со смертью священника что-то нечисто. Клиент же наш больше всего боится именно огласки и не хочет выносить сор из избы. За то время, что провожу в компании осточертевшего мне Феодосия, я успеваю тысячу раз пожалеть о том, что поддался минутному порыву и настоял на продолжении расследования.

— И все-таки, кто из этих людей был ближе всего к отцу Гедеону? — спрашиваю я, просмотрев еще раз составленный архиепископом Луцким список.

— Ближе всего к нему был иерей Михаил Карелин. Он служит в том же храме, где служил покойный Воронов. — Они вместе правили службы, кажется, иногда ходили друг к другу в гости. Но это самый последний на земле человек, которого бы я заподозрил не только в убийстве, но и в краже.

— Отчего же так?

— Среди местного духовенства он стяжал славу бессребреника.

— Объясните.

Луцкий объяснил. Отец Михаил, он же Михаил Николаевич Карелин весной девяносто четвертого года пришел в Вознесенский монастырь, что в десяти километрах от города. Пришел не с пустыми руками: Карелин подарил монастырской казне двести шестьдесят пять миллионов рублей, что по тогдашнему курсу, если мне не изменяет память, составляло где-то от семидесяти пяти до восьмидесяти тысяч долларов. Монастырь тогда как раз отстраивался, реставрировался после запустения, которое он претерпел в годы застоя, так что деньги пришлись как нельзя кстати. Настоятелю Карелин объяснил, что ему опротивела мирская суета и теперь он намерен посвятить все свою оставшуюся жизнь молитвам и службе Богу — в тот момент ему было всего тридцать один год. Он остался при монастыре послушником, был тихим, от разговоров всячески уклонялся, безропотно выполнял любую работу, какую ни скажут, а все свободное время проводил в своей келье. Замечено, что он знал несколько специальностей и был физически сильным человеком. Затащить на горбу на третий этаж полный мешок цемента было для него раз плюнуть. Только по прошествии времени он, что называется, освоился, стал более общительным, занялся богословием и религиозной философией. Однако, в монахи он так и не постригся — настоятель, отметив его склонности, высказал предположение, что Карелину лучше не запираться в пустыне на всю жизнь, а поступить в духовную семинарию и стать священником. После некоторых раздумий, Карелин дал себя уговорить. Так как он был холост, то в качестве матушки настоятель сосватал ему свою племянницу, которая была ровесницей Карелина, но до сих пор сидела в девках. Живет он в частном доме в отдаленном микрорайоне города, скромно и тихо. Иногда он тоже посещает библиотеку при епископате, но в день кражи он не приходил.

С тяжелым чувством, ругая себя на чем свет стоит, я выхожу на улицу.

4

Альварес как верный и добрый пес-доберман ждет меня у входа в епархию или, правильнее в данных обстоятельствах будет сказать, выхода. В общих чертах передаю ему суть нашей беседы. От комментариев он воздерживается, но на его кислой мине даже близорукий может прочитать слова, написанные большими заглавными буквами: «МИССИЯ НЕВЫПОЛНИМА». Согласен, я погорячился, но что теперь уже об этом разговаривать.

— Что будем делать? — скорее риторически спрашивает он. — Дорабатывать водителя архиепископа и завхоза? До сих пор в их поведении ничего подозрительного не обнаружено. Правда у них у обоих короткие прически, то есть они могли быть за рулем того угнанного «Москвича».

— Забудь про них. Они оба на момент гибели батюшки находились на территории епископства и выбежали на улицу следом за мной. Они не виновны.

— А с кем Воронов теснее всего общался? — интересуется мой помощник.

Я рассказываю Вано про Карелина, то, что услышал от Луцкого. На Альвареса мой рассказ производит сильнейшее впечатление.

— Восемьдесят тысяч баксов! — повторяет он, дрожа от возбуждения. — Восемьдесят тысяч баксов! Вот так за здорово живешь взять и отдать дяде! Такую охренительную кучу бабла! Это же надо быть таким идиотом! Нет, Лысый, можешь к нему даже не ходить. Убийца, судя по всему, человек хитрый, чего не скажешь про этого Карелина. Сто пудово: он не виноват. Зря ты его подозреваешь.

— Ты прав. Есть и еще один аргумент в его пользу, почему он не мог сбить Воронова. Это все та же короткая прическа. А у Карелина, его портрет мне набросал архиепископ, грива как у рок-музыканта. Правда, он как человек близкий к Воронову может сказать нам, не было ли среди других его знакомых подозрительных личностей. Кому-то из нас придется с ним встретиться. Но это чуть после, а сейчас…

Я смотрю на часы.

— Похороны отца Гедеона уже в самом разгаре. Поехали на кладбище. Это единственное место, где родственники, друзья и знакомые Воронова собрались всей шоблой, мы можем посмотреть на их лица. Сравним, оценим, проанализируем.

— Я тебе и так могу сказать, какими будут их лица. Ничего кроме безмерной скорби ты на них не увидишь. Точно тебе говорю. Ты же не думаешь, что убийца, даже если он тоже присутствует на похоронах, будет комментировать последнее выступление Петросяна по телевизору.

— Поехали!

— Может ты сам? А я чем-нибудь другим займусь? Не люблю я эти похороны. Я даже и на собственные-то не приду.

— На собственные — это ты как хочешь. А на эти поедешь со мной. Во-первых, мне одному будет скучно. Во-вторых, два глаза хорошо, а четыре — лучше. Не выделывайся. Садись в машину, а то опоздаем, и его закопают без нас. Мы рискуем пропустить самое интересное.

Поворчав по инерции еще с минуту, Вано все-таки садиться в машину.

Мы прибываем на место к окончанию панихиды. Гроб с телом выносят из кладбищенской церквушки. Народу прилично — большую часть массовки создают бывшие прихожане Воронова, которые часто видели его живым, и теперь пришли, чтобы узнать, как он выглядит мертвым.

— И как мы теперь определим, кто из них близкий покойнику, а кто просто так погулять пришел? — спрашивает Вано.

— Близкие те, кто ближе к телу, это и ежу понятно. Идем вперед.

Безо всякого энтузиазма Вано следует за мной как привязанный. Он прав: лица присутствующих ничего, кроме грусть-печали, не выражают. На подходе к последнему пристанищу Воронова места становится мало, народ скучивается, подается вперед, так уж всем хочется бросить кусок глинозема на деревянный ящик с покойником. Под напором толпы мы с Вано разделяемся, меня оттирают назад, он, напротив, оказывается почти у самой могилы.

— Светка-то, шалава, вишь, тоже пришла. Не постеснялась-то глаза свои бесстыжие на люди показывать, — слышу я приглушенный женский голос.

Оборачиваюсь: слева от меня стоят две пожилых женщины и перешептываются.

— Как же она могла не появиться? Брат все-таки помер, не чужой человек, — говорит ее собеседница, менее категоричная в оценках.

— Раньше надо было любовь свою показывать. Сколько крови она из него выпила, сколько нервов вымотала, а теперь, вишь, стоит платочком кисейным глазища позорные вымакивает. Артисточка выискалась.

— Зря ты так, Николаевна, — пытается урезонить вторая, но ее собеседница крепко стоит на своих позициях, сдавать их не собирается.

— Я знаю что говорю. Змея она подколодная, вот и весь мой сказ!

Предмет их разговора становиться для меня настолько занимательным, что я не могу не вмешаться.

— Это вы, простите, о ком? — спрашиваю я, тоже полушепотом.

Что хорошо с людьми такого сорта, которые любят перемывать косточки своим ближним, так это то, что им не нужно представляться ни ментом, ни журналистом, ни слесарем-газовщиком. Достаточно лишь показать свою заинтересованность, а потом только успевай запоминать и переваривать. Принимая меня за одного из прихожан батюшки, пожилые дамочки забрасывают меня целым ворохом информации. Одна лишь проблема, что надо еще будет отделить овец от козлищ, разобраться где действительно имевшие место события, а где просто зады грязных сплетен.

Я узнаю, что отец Гедеон не единственный сын у своих родителей. Его сестра Светлана была поздним ребенком в семье, намного младше своего братца. Вскоре после ее рождения, папаша Воронов приказал всем долго жить, и брат Светланы стал для нее как бы и отцом. То ли эта обязанность оказалась будущему священнику не по плечу, то ли сказались особенности характера сестренки, но все его советы как себя вести и что делать были ей по барабану. Как только она подросла, то очень скоро во всей округи не осталось не одного лица мужского пола, который бы ее хоть разочек не прыгнул с ней в гречку. Видя гримасу недоверия на моем лице, рассказчица божится, что все так и было, а уж кому как не ей знать, ведь она долгое время жила по соседству с Вороновыми до тех недавних пор, пока батюшка не обзавелся новой квартирой, и, стало быть, кому же, как не ей, отвечать за базар. Ну да ладно. Словом, когда Светлана Воронова выросла, она решила стать артисткой, поступила в театральную студию. Там она познакомилась с молодым театральным режиссером, по словам рассказчицы, таким же развратником как сама и даже умудрилась выйти за него замуж.

Режиссер этот ставил авангардные пьески в местном театре очень фривольного содержания, а Воронова в них играла главные роли. Замужество продолжалось недолго — слишком уж оба ценили свободу своего тела. В настоящее время режиссер и актриса находятся в разводе, что никак не сказалось на их профессиональных отношениях, сестра покойного батюшки по-прежнему играет в пьесках своего экс-супруга, во время которых показывает свои голые ляжки и растатуированные ягодицы всем желающим на это смотреть. Естественно, брат из-за всего этого очень переживал, так как это могло сказаться на его репутации. Последний раз, это было как раз перед тем, как Воронов сменил адрес, Светлана приезжала к нему домой. Они поскандалили в очередной раз.

— И бывший мужик Светкин с нею приезжал. Так батюшка его с крыльца выкинул. Так орали все, что на всю улицу было слышно, — итожит свой рассказ женщина.

— И что же они орали?

— Я не знаю что, но только орали. Батюшку-то после этого «скорая помощь» забрала. На следующий день. Давление поднялось. Гипертонический криз. Он две недели не мог службу править. Вот как это гадюка довела его, сердешного.

В массовке происходит рокировка. Те, кто стоял возле могилы, отступают назад, освобождая место тем, кто еще не попрощался с покойником. Разговорчивая собеседница подается вперед. Я остаюсь на месте, закуриваю сигарету. Люди начинают расходиться, и скоро возле свежего, заваленного венками холма остаются только самые близкие Воронову люди. Альварес присоединяется ко мне.

— Видишь того попа? — без предисловий спрашивает он, указывая подбородком на фигуру в желто-черном балахоне.

— Вижу. И что?

— Это и есть тот чудак, который монастырю восемьдесят тонн баксов отстегнул. Представляешь? Как только я понял из разговоров людей, что это и есть отец Михаил из Андреевского храма, нарочно поближе к нему подобрался, чтобы на него посмотреть. Странно, на вид он вполне нормальный, на идиота не похож.

— Кстати, а лицо-то у него голое. Он безбородый, хоть и поп, — замечаю я.

— Я заметил, что у него на шее и на подбородке пятнышки розовые. Как от старого ожога. На этих местах щетина не растет. Если он отпустит бороду, то станет похож на ободранного козла. Зато он волосатый. Это тебе архиепископ правильно сказал. Уж не думаешь ли ты, что он имеет отношение к нашему расследованию?

Сейчас я думаю больше про то, что я услышал, когда стоял в толпе. Можно ли из этого что-то выжать или нет?

— Еще я заметил, что не все его родственники горячо любят друг друга, — продолжает Вано, который хоть и отбрыкивался от поездки на кладбище, все-таки хорошо поработал как сыщик. — Видишь вон ту женщину? Такое впечатление, что она там как изгой. Она и стоит особняком.

— С чего ты решил, что они с покойником родственники?

— Она похожа на него. Только не пойму, кем она может ему приходиться? Для сестры слишком молодая, для дочери старая.

— Это сестра. Просто у них большая разница в возрасте. Ее зовут Светлана.

— Откуда ты знаешь?

— Узнал. Я ведь тут тоже даром времени не терял. Слушай, надо бы с ней как-нибудь покалякать. А ну-ка повернись ко мне сынку!

Альварес послушно поворачивается, я придирчиво оглядываю его. Нет, на кавалера Вано определенно не тянет. Как его жена только терпит этакого охламона? Придется мне.

— Ты, Вано, пока свободен. Только не исчезай далеко. Ты мне можешь понадобиться в любую минуту. Лучше возвращайся в офис и жди меня там. А я попробую познакомиться с этой особой.

Радуясь предоставленной отлучке, он быстренько сматывается. Я остаюсь на месте и гадаю, каким боком подъехать к сестричке Воронова. Что-то мне подсказывает, что с кладбища она пойдет одна. Хорошо, если я окажусь прав. Если же она будет в толпе, то поговорить мне с ней не получится.

Мне везет, ситуация складывается в мою пользу. Она не только не уходит вместе со всеми, но дольше всех задерживается. Я подхожу ближе. Скоро кроме нас двоих у могилы никого не остается. Краем глаза наблюдаю за «объектом». Светлана выглядит как нормальная тридцатилетняя женщина в свои тридцать лет. Не красавица, но и не страшненькая. Она на любителя. Кому-то может нравиться, кому-то не очень. По ее виду, нельзя сказать, что она уж очень грустит. Скорее просто задумчива. Краем глаза замечаю, как она пару раз украдкой посмотрела в мою сторону. Заметила. Самое время для начала беседы. Желательно начать с чего-нибудь этакого. Творческого. Если меня только не ввели в заблуждение насчет ее профессии. Не глядя в ее сторону декламирую, хоть и чтец-декламатор из меня неважный:

«Рождаемых число ряды усопших множит,

Бессмертной жизнью тешится мечта.

3а гробом жизни нет и быть ее не может,

Идет за жизнью смерть, за смертью пустота.

Воскреснуть мертвому природа не поможет,

Она и без того по горло занята».

Светлана поворачивается ко мне теперь уже в открытую.

— Хорошие стихи, — говорит она. — Кто автор?

— Честно говоря, не помню. Стихи я запоминаю гораздо лучше, чем имена их создателей.

— Хорошие стихи, — повторяет она. — Вот только с вашей стороны было неэтично их читать над могилой священника. Особенно вот это: «Воскреснуть мертвому природа не поможет, она и без того по горло занята». Вряд ли бы это все ему понравилось. По поводу воскресения Леня придерживался иного мнения.

— Леня?

— Да, это его настоящее имя. Мирское, как они говорят. А вы его хорошо знали?

— Не так, чтобы очень знал. Скорее наоборот. Был раза три в церкви, когда он службу правил. Один раз на исповеди. Я сюда зашел проведать могилу брата. Он у меня давно умер. Возвращался и узнал от людей, что хоронят отца Гедеона. Решил немного задержаться, чтобы отдать ему последнюю память.

— Какое странное совпадение. Леня тоже был моим братом.

— Примите мои соболезнования. Я думал, что вы просто прихожанка. Наверное, вам очень грустно?

— Грустно мне? — удивляется она, но потом, подумав, соглашается. — Да, хорошего мало. Это точно. Но больше я грущу оттого, что мы так и не смогли найти с ним общий язык. И теперь уже никогда не найдем.

— Меня зовут Сергей, — представляюсь я. — А вас?

— А меня Светлана. Светлана Серпокрылова.

Ага, значит она на фамилии бывшего мужа. Видно, что ей нравится носить такую фамилию, которую она выговаривает с какой-то даже гордостью. А ведь она могла и не называть ее, я ведь свою не назвал. Только имя.

«Серпокрылова? Что-то я такое слышал. Это с театром часом никак не связано?» — собираюсь сказать я, но вовремя спохватываюсь. Я же ведь только что сказал, что у меня плохая память на имена.

— Давайте я вас немного провожу. В такие минуты людям лучше не оставаться наедине с собою.

— Как хотите, — покорно соглашается она. — Как хотите.

Никуда не торопясь, прогулочным шагом мы идем к кладбищенским воротам, словно по аллеям парка культуры и отдыха. Разговариваем. Тема все та же — смерть, которая не имеет никакого отношения ни к живым, поскольку они еще живы, ни к мертвым, поскольку, когда она к ним приходит, они уже перестают существовать. На выходе, я предлагаю ей зайти куда-нибудь, помянуть ее брата. Не особо ломаясь, она дает себя уговорить. Может оттого, что нашла меня привлекательным, а может оттого, что ей просто хочется излить кому-то душу и посторонний человек в данной ситуации подходит как нельзя кстати.