Черный ангел

1

Мы со Светланой Серпокрыловой находим пристанище в первом попавшимся на пути кафе, единственным преимуществом которого является его пустота в данное время суток. Ей я заказываю сухого «Мартини», большую порцию, для себя только сок и кофе — на улице, после дождей, опять всю ночь и утром был мороз, на дорогах гололед, и мне не очень хочется попадать в ДТП с содержанием алкоголя в крови.

На втором стакане язык Светланы развязывается и она, не дожидаясь от меня наводящих вопросов, рассказывает о своем бывшем бисексуальном муже — режиссере и о своих отношениях с братом-священником.

Любят женщины поболтать, любят. Факт общеизвестный и комментарию не подлежит. Это как раз тот случай, о котором поэт Вадим Степанцов писал в своих стихах: «Как жаль, что женщины земли не разбираются на части, а то б на рандеву пришли, башку долой и все залазьте». Однако в моем случае этот недостаток автоматически превращается в большое достоинство, ведь я-то не собираюсь с ней амуры крутить. Мне нужна информация, голова Серпокрыловой, слава богу, там, где нужно и все что от меня требуется — это держать уши открытыми. Что с удовольствием и делаю.

В работе муж Светланы, Андрей Серпокрылов — человек очень последовательный, чего не скажешь о делах его личных. Здесь беспорядок полнейший. Как Светлане удалось затянуть его в ЗАГС, для всех, в том числе и для нее самой, до сих пор остается тайной за семью печатями. Хотя лучше бы она этого не делала. Не было бы потом возни с разводом и прочей бюрократией. Едва расплевавшись с женой, Серпокрылов нашел себе новое увлечение — молодого актера, но и с тем долго не зажился — их отношения закончились громким скандалом, актер ушел не только от Серпокрылова, но и из театра. Светлана рассказывает все это с плохо скрытым злорадством. По ее словам в настоящее время парень переживает не лучшие времена, пытаясь погасить душевный пожар зеленым вином.

Что же до брата Светланы, то здесь ее рассказ отчасти совпадает с тем, что я уже слышал на кладбище. Меняется лишь полярность оценок. В частности, она рассказывает и о том, как нехорошо поступил с ней батюшка, оставив ее практически без крова над головой. После смерти матери им на двоих достался родительский дом, в котором жил Воронов со своей семьей, так как Светлана то болталась по гастролям, то жила у мужчин. После оказалось, что пока она жила вместе с Серпокрыловым на съемной квартире, батюшка каким-то образом ухитрился выписать сестренку и дал объявление о продаже дома. Когда же Светлана потребовала свою долю, то получила от ворот поворот. Тот приход к отцу Гедеону вместе с мужем, во время которого последний был сброшен с крыльца, и был связан с решением имущественных проблем — они потребовали от батюшки денег, тем более, что деньги были нужны для постановки нового спектакля и организации заграничных гастролей. Ничего хорошего из этого не вышло. После Светлана собралась подавать на брата в суд, но все никак руки не доходили, тем более, что батюшка по доброте душевной все-таки купил для сестры комнату в коммуналке.

— Никогда не надо отчаиваться, — говорю я. — Уверен, вам повезет, и вы найдете спонсора для ваших постановок.

— А нам уже повезло. Андрей нашел деньги.

Мне с трудом удается не показать своих эмоций. Он где-то нашел деньги! Вот с этого и надо было начинать, а не ходить целый час вокруг да около!

— И где, если не секрет?

— Да я не знаю. Вроде, иностранец какой-то помог. Это было совсем недавно. Через три дня мы приступаем к репетициям.

Итак, мы имеем не очень хорошие отношения брата с сестрой. Муж сестры ищет деньги для своих пьес. Денег у него нет. Он, вместе с бывшей супругой, просит деньги у Воронова, но получает фигу с маслом. Теперь деньги откуда-то взялись. Откуда? Может быть такое, чтобы Воронов, зная, что его недругу позарез нужны деньги, предложил ему стать соучастником? Мол, хочешь денег — я знаю, где они лежат. Надо только пойти и взять. Мог он так поступить? Почему бы и нет? Только потом злопамятный зятек приголубил его и забрал почти все себе.

Под предлогом посещения комнаты для мальчиков, я отлучаюсь, чтобы связаться с Вано и дать ему задание разузнать про Серпокрылова и про его театр. Светлана терпеливо дожидается меня за столиком. Я думаю, что она тоже может быть замешана, и чтобы у нее не возникли на мой счет подозрения, решаю сделать вид, что единственное мое желание — затащить ее в постель. Пусть пребывает в уверенности, что я просто бабник. Светлана в категоричной форме отвергает всем мои ухаживания. Может она вовсе и не такая, какой ее пытались мне представить ее бывшие соседи?

Мы расстаемся, и я направляюсь в офис. Альвареса уже нет. Тамары тоже. У нее сегодня отгул. Вместо нее роль секретаря выполняет небезызвестный Василий Хрулев, он же просто Колобок. Увидев меня, он едва не вытягивается по стойке «смирно».

— Чего нового, Колобок?

— Все в порядке, Сергей Николаевич! — бодро докладывает он и, видя, что я собираюсь скрыться в своем кабинете, говорит вдогонку: — А я вчера в библиотеке был, Сергей Николаевич.

— Сочувствую.

— Я словарь Даля читал.

— Словарь? На кой тебе понадобился словарь?

— Ну как, вы же спрашивали, что означает слово «хруль».

Вот баран, я-то с ним шутил, а он принял все за чистую монету.

Чтобы не терять достоинства я делаю умное лицо и с весьма серьезным видом спрашиваю:

— И что оно означает?

Хрулев вытаскивает из заднего кармана грязноватый клочок бумаги, читает, едва ли не по слогам:

— Хруль — это говяжья надкопытная кость.

— Несколько запутанно. Но криминала здесь нет, и это радует.

— И еще это означает — маленький человек.

— Второе мне нравится больше. Продолжай в том же духе и далеко пойдешь, маленький человек!

Альварес появляется почти под конец рабочего дня.

— А что это у тебя с лицом? — спрашивает он, пристально разглядывая мою щеку. — Постой, это же синяк. Когда это ты успел?

— Это Светлана. Я ее слегка приобнял и за сиську потрогал, когда мы в кафе сидели, так она меня по морде и засветила.

— Ну и как, есть хоть за что подержаться? — смеется Хуанито.

— Я не успел прочувствовать. Мало времени было.

— Жаль… Жаль, что ты с ней поссорился. Если она и впрямь замешана, то лучше, если бы у вас сохранились хорошие отношения.

— А мы с ней и не поссорились. Заехав мне по лицу, она строго сказала, что я неправ, чтобы больше так не делал, а потом как не в чем не бывало, вернулась к прерванному разговору. Артистка, что с нее возьмешь. Странная женщина. Когда мы прощались, мне даже удалось взять ее номер телефона, а ты, говоришь, поссорились.

Свою часть работы Альварес выполнил. Он узнал, где находиться театр, в котором работает господин Серпокрылов, и даже успел там побывать. Собственно говоря, назвать все это театром, очень трудно. Небольшая студия, взятая в аренду в областном Доме офицеров. Хотя, как знать, может быть для театра больше и не надо. А для настоящего театра не надо и этого. Достаточно одной вешалки. Вешалка там была, Альварес это подтвердил. Еще он притарабанил две афиши, свидетельствующие о направлении, которого придерживался режиссер Серпокрылов.

«Циники». Постановка по мотивам одноименной повести А. Мариенгофа.

Эротико-философская драма про превратности жизни в двух актах и одном траурном марше.

Только один спектакль: «Трусы в скатку, ноги вприсядку, жопа всмятку».

Театр альтернативной пьесы на Большой Покровке»,

— Ты узнал, где он обитает? — спрашиваю я.

— Еще недавно он жил возле западного автовокзала. Снимал старую хрущевку. А неделю назад перебрался на Верхнереченскую набережную, дом четыре, квартира восемнадцать. Представляешь разницу? — говорит Альварес.

Разницу я представляю хорошо. Снять хату на Верхнереченской набережной — это для нашего города равносильно тому, как если бы поселится в Москве в квартире с видом на кремлевские звезды. Кстати, кремль у нас тоже имеется. Из красного кирпича с высокими пузатыми башнями. В нем располагается администрация губернатора, мэрия и разных мастей советы депутатов, а дома на Верхнереченской набережной и на параллельной улице издавна называли «правительственными». Это добротные здания из серого гранита, выстроенные в начале пятидесятых годов с высокими потолками и широкими окнами. Это центр нашего города и одновременно его окраина. Все потому, что на другом, луговом берегу реки, города уже нет. Вышел на балкон, глянул налево: цивилизация — машины шинами шуршат, людишки туда-сюда бегают. Глянул направо: как будто и не в городе, а на окраине мира. Степь да степь кругом. Словом, вся гамма ощущений в одном месте.

Значит режиссер, который постоянно мыкался в поисках спонсоров, совсем недавно переехал жить в очень престижное по местным меркам место. Вас не наталкивает это на размышления? Меня — да. Конечно дом номер четыре, не такой крутой как дома один, два и три, но все-таки.

— Скажи мне, Хуанито, как художник художнику, — спрашиваю я, когда мы выходим на улицу. — Ты рисовать умеешь?

— Умею ли я рисовать? И ты еще спрашиваешь? Да я был в детстве самым лучшим рисовальщиком! Видел бы ты мою школьную парту! Учителя из других школ нарочно приходили в нашу, чтобы полюбоваться. Ренуар и Ван Гог, по сравнению со мной, просто жалкие мазилы.

— Ладно, ладно разошелся. Пойдешь к Серпокрылову. Прямо сейчас. Домой. Представишься художником-декоратором, который ищет работу. С твоей внешностью иванушки-интернешэнэла ты сразу сойдешь за своего. Завяжешь с ним разговор и присмотришься, что к чему.

— Я если он сразу с порога пошлет куда подальше? У него же наверняка есть свой декоратор.

— А ты напирай на то, что у тебя особый, свойственный только тебе стиль. Который стоит того, чтобы на него посмотреть. Серпокрылов любит эксперименты, он должен клюнуть. Ты обязан с ним познакомиться. Хотя стоп. Не хочется пускать тебя туда одного. После того, что с Вороновым сделали его подельники… Вот что: мы пойдем вместе.

— Ну, придем мы к нему. А дальше?

— Познакомимся. И потом, если он и впрямь приложил руку к деньгам архиепископа, то он не самый умный человек. Вместо того чтобы спокойно выждать время, пока не утихнет шум, он сразу начинает жить на широкую ногу. Тогда деньги могут быть прямо у него на хате.

— И когда мы придем к нему, мы увидим, как он их считает и раскладывает по кучкам? Что тогда? Трахнем его по чайнику и отберем краденное?

— Там видно будет.

— А это ничего, что мы припремся к нему домой, а не, скажем, в театр? Это некультурно.

— Эким ты стал деликатным, Хуанито. С чего бы это? Раньше я за тобой этого не замечал.

— Посмотрел бы я на тебя, если бы тебе дали год условно.

— Ты главное никого там из окна не выкидывай, и все будет в порядке.

— Это не только некультурно, но и подозрительно, — продолжает настаивать он.

— Да успокойся ты, Вано. Все нормально. Среди творческих людей это в порядке вещей. Я по телеку слышал, что Ярослав Евдокимов, когда впервые приехал с Алтайских гор в Москву, пришел со своими рассказами прямо домой к актеру Валерию Золотухину, и последний долго соображал, как бы от него избавиться.

Последний аргумент становится решающим и мы выдвигаемся в сторону центра города.

Двери нам открывает женщина, но не Светлана Воронова-Серпокрылова, а нечто другое — томная особь женского пола с выражением богемной скуки на желтом рано начавшем стареть лице. Из того богатейшего выбора женской одежды, который предлагают рынку современные модельеры-дизайнеры, этой почему-то по душе только красные трусики-веревочки и некая прозрачная накидка, сквозь которую все видно. Во всяком случае, ничего другого на ней просто нет.

Открываю рот, чтобы представить себя и своего коллегу-декоратора, но она, так и не проронив ни слова, ни поинтересовавшись кто мы, откуда, поворачивается к нам веснушчатой спиной и исчезает в одной из комнат. Мы с Вано недоуменно переглядываемся. Прихожая поражает своими размерами. Полагаю, что и сама квартира не маленькая. Атмосфера помещения, кажется, навсегда пропитана дымом табака и марихуаны. Из комнат доносится музыка и разноголосица. В помещении слева, видимо из кухни, кто-то кому-то гнусавым голосом декламирует белые стихи, голимые и скучные, как оттепель под Новый год. В ванной комнате слышны охи и вздохи. Словом, пока ничего подозрительного. Обычная тусовка околотворческой «интеллигенции». Бывал я как-то раз на такой: пустопорожние беседы, типа, о смысле жизни, а вообще ни о чем, под бульканье водочки и попыхивание травки. Та же пьянка, только облаченная в розовые штанишки.

Из комнат поочередно показываются и тут же исчезают в других дверях какие-то люди. Когда я уже собрался схватить за шиворот первого попавшего под руку, чтобы заставить позвать хозяина, в прихожей появляется человек, круглолицый, очень маленького роста в серой костюмной паре и съехавшим на бок галстуком. Он мало напоминает Серпокрылова, если сравнить его с изображением на афише, но от других участников вечеринки, тех которых мы уже заприметили, он, пожалуй, самый свежий, если не считать некоторой лунатичности в его глазах.

— Нам бы с Андреем Серпокрыловым увидеться, папаша, — первым нарушает молчание Альварес. — Мы пришли к нему по очень важному делу.

Пока человек всасывает сказанное, к нам подгребает еще один представитель здешней фауны, на этот раз опять женского пола. Готов спорит на что угодно, что она совсем недавно побывала под асфальноукладочным катком — у нее плоская грудь, плоские бедра, плоское лицо и плоский затылок. В зубах дымит длинная сигарета «More».

— О-о-о, мальчики появились, новые, — радуется она, оценивающе и бесцеремонно разглядывая нас. — Симпатичные. Особенно вот этот лохматенький. Познакомь нас, Сашок.

Сашок рад бы, но не может этого сделать, поскольку сам с нами не знаком. Прихожу к нему на выручку и показываю рукой на «лохматенького».

— Альберт Сливкин, художник-декоратор. А я…

— О-о-о, — перебивает женщина, выдавая свое любимое междометие. — О-о-о! Не тот ли это Сливкин, который совсем недавно устроил скандал в региональном союзе художников, когда залез с ногами на стол и плюнул оттуда председателю союза прямо на лысину?

Так как Альварес тормозит, я опять отвечаю за него.

— Нет, это был другой Сливкин. Альберт еще не настолько знаменит в этих краях.

— Очень жаль, очень жаль, — разочаровывается дама.

— Но у него еще все впереди, — пытаюсь спасти репутацию Альвареса. — Совсем недавно американский журнал «New-York Artist Journal» высоко отозвался о его работах. Там писали, что у Альберта очень удачно сочетаются возвышенные, духовные импульсы с грубым мужским эротизмом. Этакая, сублимация на уровне тонкого и физического уровней.

— Как это мило, мэтр! — женщина едва ли не кидается Альваресу на шею. — Надеюсь познакомиться с вами поближе. А меня зовут Альбина. Вы не находите, мэтр, что нашим именам свойственна некая космическая гармония? Вслушайтесь Альбина и Альберт. Альберт и Альбина. Как это звучит! Как это ласкает слух! Думаю, мы обязательно станем с вами друзьями.

«Только не в этом тысячелетии», — прочитываю я во взгляде Вано и на всякий случай дергаю его за полу куртки, чтобы он не ляпнул это вслух. Мой жест снимает Альвареса с ручника. У него наконец-то прорезается голос.

— Мы обязательно с вами познакомимся, близко, может даже ближе чем вам хочется, — обещает он, — но сейчас мы хотели бы поговорить с Андреем Серпокрыловым. Где он?

— Андрэ опять нажрался, — отвечает женщина. — Вы можете найти его в спальне. Он отдыхает. Не уверена, что у вас получится до него достучаться.

Следуя за Альбиной, мы проходим через всю квартиру в самую дальнюю комнату. Народу здесь много, но никто, похоже, не обращает на нас внимания.

— Вот, — говорит Альбина, указывая на большую двуспальную кровать, на которой лежит оранжевое нечто.

Навожу резкость. Нечто — это человек в оранжевых штанах, яркой рубахе цвета пламени, с оранжевыми волосами и оранжевой козлиной бородкой. Где-нибудь на Украине, в центре Киева, тип в таком прикиде произвел бы бешеный фурор, но здесь все это выглядит, мягко говоря, не совсем ординарно.

На всякий случай щупаю его пульс. В ситуации, где замешаны хорошие деньги и где люди очень вовремя попадают под автомобили, надо быть готовым ко всему. Нет, Серпокрылов вполне живой и здоровый. Только сильно пьяный. Наши с Вано попытки, привести его в чувство, успехом не увенчаются.

— Мы ему про Кузю, а он пьяный в зюзю, — комментирует Вано.

Мы стоим возле «уставшего» тела, не зная, что делать дальше. Пока все, что нам удалось выяснить, так это то, что у бывшего шурина Воронова, с которым у того были не самые лучшие отношения, появились деньги. Большие деньги. Что дальше? Заявиться сюда в другой раз? Или все-таки затесаться в толпу под видом гостей, подождать пока все остальные не упьются до оранжевого состояния и поискать то, что еще осталось от денег Феодосия Луцкого?

Пока мы взвешиваем варианты, в комнату входит тот самый маленький человек в костюме, которого мы видели в прихожей. На его круглом как блюдце лице поблескивают капельки воды. Видимо, чтобы вернуть себе ясность в мыслях, он сунул физию под струю воды, а может даже занюхал нашатыря.

— Кто вы такие и что вы делаете в спальне Андрея Юрьевича? — набрасывается он на нас.

Вано, который очевидно подумал, что это очередная пассия Серпокрылова и который очень не любит иметь дела с ревнивцами, спешит объяснить:

— Я художник, пришел поговорить с господином Серпокрыловым насчет работы. Какая-то женщина отвела нас сюда.

— Так вы тот самый художник! — облегченно восклицает круглолицый человек и тут же снова становится подозрительным. — А разве вы не должны были встретиться с Андреем Юрьевичем завтра в одиннадцать в театре?

— Конечно же, должен был встретиться. Но Андрей Юрьевич позвонил и переиграл место и время. Он попросил меня придти к нему домой, сейчас.

— Но я вижу, что вы пришли не один? — круглолицый переводит взгляд на меня.

Я молчу, предоставляя право Вано выкручиваться самому, раз уж он начал.

— Это мой помощник, — говорить Вано.

— Вы полагаете, что не справитесь один?

— Видите ли, принимая во внимания некоторую необычность работы и сроки, — опять бросает пробный камень Альварес и, кажется, опять попадает; услышав о необычности работы, человек совсем успокаивается.

— Ну, это ваше дело, — соглашается он, — вдвоем работать или нет. Главное, чтобы все было сделано вовремя и качественно. Меня зовут Александр Марусин.

— Очень приятно, — говорит Вано, — но теперь, раз Андрей Юрьевич отдыхает, может нам лучше уйти и вернуться завтра?

Марусин задумывается.

— Ну, раз уж вы пришли… Последнее слово останется за Вольдемаром, а не за Серпокрыловым.

— За кем? — брякает Вано.

— За коммерческим директором проекта, — удивленно поднимает надбровные дуги Марусин. — За Владимиром Ивановичем Клюевым. Вы ж его прекрасно знаете. Ну, он же вас и предложил, как проверенного человека.

— Ну да, ну да, — быстро соглашается Вано, потом растерянно добавляет, — а он что, здесь?

— Кончено, я сейчас его позову. Одну минутку.

Он высовывается в дверной проем.

— Вот лажа, — шепчет мне Альварес, — кажется, мы попали. Может нам лучше выпрыгнуть в окно? Здесь какой этаж?

— Достаточный, чтобы сломать себе шею. Не бойся. Может этот Вольдемар тоже в таком состоянии, что мать родную и ту не узнает. Стой спокойно. В случае чего, сошлемся на недоразумение, извинимся и уйдем как люди, по нормальному, через дверь.

Вольдемар приходит абсолютно трезвый. Это мужчина крепкого телосложения и моего примерно возраста. С ним, к сожалению, все в порядке, не считая двух расстегнутых на ширинке пуговиц. Полагаю, что это он занимался в ванной комнате физическими упражнениями.

— Пришел художник, — говорит Марусин и добавляет заговорщицки: — Тот самый.

Новопришедший окидывает нас обоих взглядом и взрывается руганью.

— Ты кого сюда притащил, папуас! Здесь нет того человека, о котором я говорил! Этих двух дятлов я вижу первый раз в жизни!

Растерянная рожа Марусина вовсе не вызывает у меня сочувствия. Напротив, у меня сильное желание треснуть по ней изо всех сил кулаком. И по роже Вольдемара тоже самое. Да так, чтобы с копыт. Не люблю, когда меня незаслуженно оскорбляют. Похоже, что и Вано обуревают сходные чувства, потому что у него сразу сжимаются кулаки. На всякий случай хватаю его за руку.

— Спокойно, Вано, спокойно. Не забудь, что ты еще свой прошлый срок не отсидел, — тихо говорю ему.

Я выступаю на первый план, даю объяснения. Ну, художники, ну ищем работу. Пришли к Андрею Юрьевичу. Нас привели в его комнату. Мы же не виноваты, что у Марусина, и ему подобных, пусто в голове.

Вольдемар, как ни странно, успокаивается так же быстро, как только что вскипел. Тут его кто-то зовет, он просит нас задержаться и покидает комнату, а когда возвращается, то приносит нам извинения, потом говорит, что если у нас есть время, мы можем подождать. Мол, его друг Андрей Серпокрылов быстро пьянеет, но так же быстро приходит в себя. Он уверен, что не пройдет и двадцати минут, как режиссер встанет на ноги и с ним можно будет разговаривать. Кто знает, может он и заинтересуется нами.

От души поблагодарив Клюева за радушное приглашение, высказываю предположение о том, что нам будет лучше придти завтра, причем не сюда в квартиру, а сразу в театр. Там и поговорим. Альварес кидает на меня удивленный взгляд. Он не понимает, что это мне вдруг захотелось так быстро смотаться отсюда. Теперь, когда нас, так сказать, официально пригласили, разве не логично задержаться в этом месте и присмотреться к квартире и к ее хозяину, когда тот очухается. Разве не для этого я настоял на нашем сюда приходе?

Все это так, вот только не нравиться мне этот Вольдемар. Слишком уж быстро у него сменилось настроение: только что кричал, как недорезанный, а теперь само радушие. Это раз. Во-вторых, этот дегенерат Марусин сам сказал, что все вопросы с наймом художников решает именно Клюев, но если верить словам последнего, то мы, почему то, должны ждать, когда очухается Серпокрылов. Я незаметно толкаю в бок Альвареса, показывая глазами в сторону прихожей. Но не тут то было. Клюев вцепляется в нас словно энцефалитный клещ. Он провожает нас до прихожей, одновременно с этим засыпая кучей вопросов, о том, какую художественную школу мы заканчивали, где раньше работали, имели ли дело с театром, каких других художников мы знаем. Не человек, а просто бездонная бочка с вопросами. Через несколько минут я уже не сомневаюсь — он нарочно тянет время, чтобы мы задержались как можно дольше. Зачем-то это ему очень нужно.

— Может, все-таки останетесь и подождете немного? — опять предлагает Вольдемар, само радушие.

— Лучше, мы придем завтра. В театр, — настаиваю я, подталкивая Альвареса в двери.

У Клюева пикает мобильник, на который только что пришло SMS-сообщение. Прочитав его, смотрит на нас.

— До свидания, — говорю я ему.

— До скорого свидания, — хищно улыбаясь, уточняет Вольдемар.

Мы выходим на площадку.

— Гостеприимный молодой человек, — делится своими впечатлениями Вано.

— Угу, гостеприимный. Как пиранья. Куда идешь! — я хватаю Вано, который уже намылился спускаться вниз по ступенькам за воротник. — Давай наверх быстро!

— Ты думаешь?

— Уверен!

Да я действительно уверен, что нас задерживали не просто так. Что если он дал знать, про наш приход кому-то еще? Он ведь выходил из комнаты на некоторое время, после того как мы ему представились. Интересно, что за сообщение он получил? Может о том, что все готово и внизу нас с Вано уже поджидают? Не зря он сразу же заулыбался и перестал уговаривать. Поэтому мы меняем маршрут и, вместо того, чтобы спускаться вниз, идем наверх. Пусть я и ошибаюсь, но лучше подстраховаться. Попробуем перейти по чердаку в левое крыло здания и выйти на улицу через последнее парадное.

Взбираемся по металлической лестнице и вот он чердак. Переход завершается благополучно. Никто на нашем пути не встретился, и мы спускаемся к выходу. Я первый берусь за ручку двери, открываю — струя слезоточивого газа, выпущенная прямо в лицо, сравнимая по силе разве что со струей пожарного шланга, едва не сбивает меня с ног. Это не дамский газовый баллончик, от которого даже и муха не чихнет, не знаю уж для чего они его носят, может, для того, чтобы выжать слезу, а добротная и качественная продукция, предназначенная для экипировки специальных подразделений по охране правопорядка, для разгона граждан на тот случай, если те будут собираться в большие толпы и качать права. Ослепленный и полузадушенный, мгновенно теряю всякую ориентировку во времени и пространстве. Достаточно одного прямого удара по челюсти или куда там еще точно не знаю, чтобы свалить меня. Последнее, что я слышу, пистолетные выстрелы, звуки которых эхом раскатываются по всей лестничной клетке.

2

Придя в сознание, я обнаруживаю себя лежащим на полу движущего автомобиля — какого-то фургона, больше годящегося для перевозки крупного рогатого скота, нежели для людей. Руки у меня скручены одноразовыми наручниками из полимерной ленты. В глазах продолжает гореть огонь. Удивительно, как до сих пор у меня сохранилось зрение. Несмотря на все происшедшее, я сразу понимаю, что соваться к режиссеру Серпокрылову было равносильно, что к пчелам в улей. Вольдемар раскусил нас, поняв, что мы попробуем уйти через крышу, и дал приказ передвинуть засаду в другое место.

Зато теперь все понемногу встает на свои места — священник Гедеон Воронов, соблазнившись на хороший куш, рассказал все про деньги архиепископа своему недругу Серпокрылову, который водил дружбу с бандитами. Не исключено, что сам Воронов непосредственного участия в краже не принимал, а послужил исключительно в роли наводчика, а те две тысячи евро и были для него всем гонораром. Убрали же его как ненужного свидетеля, скорее всего не из-за страха перед законом, а перед дарителем.

Осматриваюсь. Рядом, прислонившись спиной к металлической стенке кузова, сидит человек. Руки у него в таком же состоянии, как и мои, левый глаз подбит. У меня сжимается сердце — Вано! И он попал. Ну, я-то ладно, шел первый и первым получил на всю катушку, но уж он мог как-то выскользнуть. У него и оружие с собой было. Как же это его угораздило?

Тусклая лампочка дежурного освещение позволяет также увидеть двух мерзких типов, у одного из которых в руке облегченный вариант «Калашникова», у другого пистолет. У человека с пистолетом вспухшая рожа, расквашенный нос, из которого до сих пор продолжает сочиться кровь — он то и дело вытирает ее, за неимением платка, рукавом. Видимо, это Вано постарался и успел пару раз ему навесить. Дурак! Бежать надо было, а не поединки устраивать. У него то возможности были. Не сидел бы сейчас здесь со мной.

Едем мы достаточно долго. За время, занимаемое дорогой, можно было бы легко успеть соблазнить даже снежную королеву. Когда машина, наконец, останавливается, то мне кажется, что я слышу металлический скрежет — обычно так скрипят отодвигаемые в сторону ворота, большие ворота. Так и есть — фургон опять трогается, но проезжает совсем немного и замирает на месте. Приехали. Двери открываются снаружи и, вместе с лучами фонарей, нас встречают еще две малопривлекательные личности, морда одного из которых мне кого-то смутно напоминает. К ним присоединяется и наш знакомый Вольдемар Клюев. Он ехал на второй машине.

— Выгружайтесь, — командует он. — Станция конечная.

Конвоиры, ехавшие вместе с нами, подбадривают нас пинками, львиная часть коих достается на долю Вано, который своим сопротивлением разозлил их гораздо больше, чем я.

Оглядываюсь. Мы находимся во дворе, обнесенном высокой, в два человеческих роста, кирпичной стеной, возле большого двухэтажного особняка.

— Куда пялишься! — говорит мне тот, что с автоматом, слегонца добавляя прикладом по шее, так что в голове начинают названивать праздничные бубенчики.

— Оставь его пока, — распоряжается Вольдемар. — Все равно никому ничего не скажет. Давайте их внутрь.

Особняк построен совсем недавно. В него даже не завезли мебель и только-только закончили внутренние отделочные работы. Пахнет лаком и краской. Нас конвоируют в большую комнату, где без всяких церемоний опять швыряют на пол и пару раз пинают, для порядка.

— Ну, хватит, хватит, — опять миролюбиво говорит Вольдемар, — а то говорить не смогут.

Он садится на стоящий посреди комнаты фанерный ящик и некоторое время смотрит на нас. Четверо его прихлебателей стоят рядом с нами, готовые по первому сигналу броситься на наши поверженные тела.

— Зачем вы пришли к Серпокрылову?

Неизвестно к кому обращается Вольдемар, ко мне или к Вано, поэтому, как люди воспитанные, мы предпочитаем хранить молчание. Альварес — тот вообще лежит лицом вниз, без всяких признаков жизни, то ли на самом деле ему хорошо досталось, то ли решил, что легче косить под бездыханное тело.

— Слушай, Вован, — говорит тот, о котором я пытался вспомнить, где мог видеть его харю раньше. — А я ведь этого хмыря знаю. Это же мент. Гадом буду. Мы мента взяли!

— Что ты несешь, Хотабыч?

Хотабыч — услышав это погоняло, я вспомнил и человека. Гена Жуков, таковы его настоящее имя и фамилия. Мне даже приходилось его задерживать, когда он с дружками вымогал деньги у частных предпринимателей. С тех пор я его ни разу не видел.

Заявление Хотабыча, что я мент никого не радует. Видно, что они бы предпочли иметь дело с конкурирующей фирмой, нежели с милицией. Только Вольдемар пытается оставаться невозмутимым.

— Мы у него изъяли удостоверение и ксерокопию лицензии, — успокаивает он своих костоломов. — Про этого длинного не знаю, у него документов не было, а другой — частный сыщик Лысков.

— Точно Лысков. Капитан Лысков, — опять вспоминает Хотабыч.

— Когда ты с ним встречался?

— Да уж давно. Лет пять-семь назад, я думаю.

— Что, Лысков, не понравилось ментом-то быть? Частным сыщиком лучше? Башляют больше?

— Не в этом дело, — говорю я. — Пидриле одному, на тебя похожему, глаза на жопу натянул. Ну и выгнали.

— За пидрилу ты, Лысков, еще ответишь, — обещает Вольдемар. — Говори, на кого работаешь?

— Этого тебе лучше не знать. А то раньше смерти от страха подохнешь.

— А чё так?

— А вот так. Напросишься, увидишь.

— Если твой работодатель такой крутой, то чего ж он частного детектива нанял, а не сам разбираться стал?

— Потому-то и крутой, что он в кабинете сидит и по телефону базарит.

— Гонит он, Вован. Его тот мудак Жердецкий нанял, не иначе, — встревает Хотабыч. — Говорил я, хлопнуть его надо было и все дела.

Вот еще одно имечко, которое я совсем недавно ловил своими ушами. Жердецкий… Жердецкий… Кто же это такой? Это не про него ли сообщалось в криминальных новостях от Никиты Баландина-Христофорова из «Трех С». Когда мы с Альваресом сидели в кафе, и я рассказывал ему про смерть областного прокурора. Кажется это какой-то любитель живописи и коллекционер, которого ограбили. Интересный, однако, поворот событий. Они думают, что он наш клиент. Да широкий у этой компашки профиль, и по произведениям искусства они выступают, и по всему остальному.

— Скажи, как ты вышел на Серпокрылова? Кто тебе его сдал? — спрашивает Вольдемар.

Признаться, теперь я даже и не знаю, что и говорить. Может попробовать напугать, жаль только, что я не знаю имени законника, который дал архиепископу деньги.

— Вы взяли кое-что, что вам не принадлежит, — говорю я.

— С этим трудно не согласиться. Конкретнее.

— Прежде всего, я не знаю, никакого Жердецкого и никаких картин. Речь идет о деньгах. Сто тысячах евро, которые вы, с подачи вашего любезного Серпокрылова, и еще кой-кого, присвоили себе.

— Не фига себе, — присвистывает Хотабыч и смотрит на остальных. — Что это все означает, а Вован?

— Хрен его знает, — отнекивается Клюев.

— Это еще не все: за деньгами, которые вы присвоили, стоит один очень важный человек, — подливаю я масло в огонь. — Не завидую я вам, ребятки.

— Кто этот человек?

— Вова Бельмондо, знаете такого? — бросаю наугад я, имя первого подвернувшегося уголовного авторитета, который по возрасту вполне может оказаться дарителем. — Он дал деньги одному человеку, а вы их уперли. И наводчика мочканули.

Теперь уже настает очередь Вольдемара. Он подозрительно смотрит на своих подручных.

— Хотабыч, твоя работа?

— В первый раз слышу, — открещивается Хотабыч. — Я думал ты сам без нас дело провернул.

— Ничего я не проворачивал. Одно из двух: или мент нам лапшу на уши повестить пытается, или кто-то из вас крысятничает с режиссером на пару.

Эта их перепалка озадачивает меня больше, чем их самих. Во всяком случае, видно, что самого Вольдемара сейчас больше волнуют украденные картины, чем деньги архиепископа. Между бандитами продолжает возрастать нервозность: с одной стороны, это очень неплохо, с другой — я очень опасаюсь, что теперь за нас с Вано примутся всерьез и, в надежде докопаться до истинны, будут избивать до тех пор, пока мы не испустим дух. По глазам вижу, что они так и намерены поступить.

— Послушайте, — говорю я. — Мне наплевать на картины и все такое прочее. Мы ищем деньги. В своих поисках мы и вышли на Серпокрылова. При делах вы или нет, я не знаю. Почему бы вам не поговорить с ним?

— Значит, речь идет о ста тысячах? — впервые заинтересовано спрашивает Вольдемар.

— Да. О девяносто восьми, если быть точным.

— И к ним приложил руку режиссер?

— Я в этом уверен, — говорю я, хотя если признаться честно, уже ни в чем не уверен, главное сейчас тянуть время. Лишь бы не замочили нас сразу. А там, если повезет, что-нибудь придумаем.

Вольдемар обводит взглядом свою гвардию.

— Хотабыч и Кислый останетесь здесь, — приказывает он, — а мы поедим за режиссером. Если он взял деньги, то почему мы об этом не знаем? А ведь обязан был поделиться, не так ли?

Все согласно кивают.

— А с этими что делать? В бетон закатать? — говорит тот, кого назвали Кислым.

— Это от них никуда не денется. Пока закройте в гараже. Да, а этому, Лыскову, врежьте, как следует. За пидрилу.

Упомянутый Кислый дважды просить себя не заставляет — толстая подошва опускается мне на голову. Я проваливаюсь в темноту.

3

Кто-то сильно лупит меня по щекам. Слух возвращается чуть раньше, чем зрение, потому что сначала я только ощущаю удары, совсем не звонкие, а хлюпающие и теплые.

— Лысый вставай, вставай! Да очнись ты, мать твою!

Я открываю глаза, и некоторое время тупо смотрю перед собой.

— Лысый, вставай. Двигайся, быстрее, иначе хана!

Это Альварес. И не просто Альварес, а Альварес со свободными руками! Его пальцы все в крови, кровь и на моем лице, отсюда и хлюпанье. Мало того, я вдруг понимаю, что и мои руки тоже свободные. И в эти свободные руки Альварес пытается сунуть ствол. Но что это за ствол, где он его раздобыл и почему у нас свободные конечности — с этим еще предстоит разобраться.

Я сажусь на пол и осматриваюсь: в трех шагах от меня в луже крови лежит распростертое тело Гены Хотабыча. Нога его рефлекторно колотится по паркету. Картина мерзкая, как и вся наша жизнь. Отворачиваюсь.

— Соображать можешь? — быстро спрашивает Вано.

— Надеюсь, — отвечаю я, еле двигая опухшими губами. — Как ты ухитрился его уделать?

— Потом расскажу. Сейчас возьми пистолет. Через минуту сюда вернется второй бандит. Который с автоматом. Застрели его. Я-то все равно не попаду. Там в доме у Серпокрылова я четыре раза стрелял пластиковыми пулями с четырех метров. И все время мимо.

Что верно, то верно — Робин Гудом Вано никогда не станет. Стрелок из него никудышный. Я беру в руки ствол. Восемьсот граммов приятно утяжеляют руку, это действует как анестезия, так что я на какое-то время забываю о своих болячках.

— Этот, который с автоматом, только один в доме?

— Похоже на то. Остальные уехали вместе с Вольдемаром.

— Ладно, разберемся.

Я проверяю ствол на готовность к стрельбе. Ждать приходиться совсем недолго. Скоро мы слышим шаги. Кислый, второй надзиратель, возвращается. Сначала я подумал просто вырубить его ударом по макушке, но потом решил не рисковать. Кто его знает, быка здорового. Поэтому как только он, ничего не подозревая, переступает порог комнаты, моя пуля пробивает ему бедро в десяти сантиметров выше колена. Кислый взвывает от боли и падает назад. Вано уже тут как тут. Подскочивши к раненому бандиту, он вырывает из его рук автомат и отвешивает такой сильный удар по хлебальнику, что даже все еще продолжающееся гудение в ушах не мешает мне услышать, как трещат, ломаясь, его передние зубы. Засунув пистолет за пояс, и взяв у Вано автомат, я занимаю пост возле дверей, на тот случай, если на звук выстрела появится еще кто-то непредвиденный. Вано обыскивает поверженное тело, находит мобильный телефон, тут же соединяется с конторой, чтобы обрисовать ситуацию, в которой мы с ним оказались. Царегорцев на месте. Он молча слушает и только в конце задает вопрос, насчет нашего местоположения.

— Да пес его знает, — отвечает Вано. — За городом. У нас тут один пленный есть. Только он пока в отключке. Вы пока объявляйте срочную мобилизацию, а мы его в чувство приведем, уточним наши координаты и еще раз выйдем с вами на связь.

«Пленный» в чувство приходить не желает. Альварес перестарался, врезал ему как следует. Его можно понять — это тот самый бандит, который больше всего бил его.

4

Пока Кислый «отдыхает», у нас есть время немного перевести дух. Порванной на тряпки футболкой, Альварес перевязывает свои изрезанные руки.

— Ногу ему перемотай, — говорю я, показывая на тело Кислого. — А то кровью изойдет.

— Так ему и надо, если изойдет, — ворчит Вано, но моему совету все-таки следует, а заодно найденной в соседней комнате веревкой стягивает бандиту за спиной руки и ноги в районе щиколоток. Это правильно: с этим субъектом у нас впереди очень серьезный разговор и в таком положении он будет более склонен к беседе по душам.

Потом Вано рассказывает, как все вышло. Бандиты спешили, и, в отличие от меня, руки Альвареса были схвачены наручниками довольно безалаберно, поэтому, пока нас везли, ему удалось расслабить путы. Кроме того, обыскивая, они пропустили одну вещь, которая ему очень пригодилась в последствии — первую гитарную струну, купленную Вано взамен лопнувшей накануне для своего старшего сына, который учиться в музыкальной школе. Когда Вольдемар с тремя остальными корешами уехал обратно к Серпокрылову, а Кислый отправился в поисках ключей от гаража, Хотабыч остался их сторожить. Руки Вано были к тому времени уже свободны. Я был в отключке, а Вано имитировал бессознательное состояние, поэтому Жуков, на свою беду, к своим обязанностям отнесся довольно наплевательски. Вместо того чтобы не спускать с нас глаз, он мерял шагами большую пустую комнату, осматривал обои на стенах, наверное, мечтая о том времени, когда сам сможет отгрохать себе такой домик. И только Хотбыч повернулся к нему спиной, Вано, быстро размотав струну, скрутив ее в петлю, накинул на шею надзирателю и сильно развел руки в стороны, да так что тот скончался. Потом, забрав у Хотабыча ствол, бросился приводить меня в чувство.

— Понимаешь, я даже не помню в точности, что я делал. Как в дурном сне все происходило, словно это был другой человек, а не я, — говорит Альварес.

— Ты так говоришь, словно жалеешь его.

— Да не жалею. Просто не по себе как-то. И руки вот струной изранил. Оба указательных пальца почти до кости порезаны. Что теперь будет?

— Некоторое время ты не сможешь ковырять ими в носу. Будешь пользоваться мизинцами. Так даже удобнее… Не переживай, нарастет твое мясо. Ты лучше скажи, как ты вообще оказался вместе со мной?

— Когда этот, — показывает на связанного бандита, — тебе газом в морду зарядил, то в меня не попало, потому что шел за тобой. Ты сразу упал, а я ему врезал ногой по рылу и отскочил на площадку первого этажа. За это время успел достать оружие и шмальнул несколько раз в дверной проем. Только все напрасно — все пули куда-то в сторону ушли, хотя расстояния особого и не было. Смотрю, а там еще один с автоматом в руках. Я, понятное дело, не стал дожидаться, когда он в меня рожок разрядит, побежал на второй этаж, так они мне кричать начали, что если я не спущусь и не выброшу ствол, они тебя замочат. Что было делать? Пришлось подчиниться.

— Крутые ребята… И ведь не боялись же среди бела дня нападать.

— Ну, это как сказать, когда нас в фургон засовывали, уже стемнело. Да и вообще все это очень быстро было. Минуты три-четыре заняло, не больше. Мы сами им на руку сыграли, когда выходили из другого парадного. Кто догадается связать все это с Серпокрыловым?.. О! Смотри, кажется, он очухался.

В самом деле, Кислый шевелится. Мы особо не мудрствуем, чтобы развязать ему язык. Времени мало. В течение нескольких секунд мы даем ему насладиться зрелищем Хотабыча, потом вся та же гитарная струна обвивается вокруг его собственной шеи. Этого вполне достаточно, чтобы Кислого охватил словесный понос. Мы узнаем, что их бригада, банда или шайка, называйте это, как хотите, состоит из семи человек. Главный — Владимир Клюев. Промышляют грабежом, а с недавнего времени переключились на частных коллекционеров произведений искусства. Такой их специализации способствовало то, что сам Клюев искусствовед по образованию. Недавно им повезло бомбануть две квартиры и еще один художественный музей в соседнем регионе. Клюев не хотел связываться с перекупщиками краденых шедевров, слишком много он на этом терял и решил переправлять краденые ценности за границу самостоятельно. Именно ему первому пришло в голову использовать для этого своего школьного товарища Андрея Серпокрылова.

Серпокрылову нужны были деньги для организации заграничных гастролей. Вольдемар предложил ему сделку — он берет на себя финансовую сторону проекта, плюс лично сам Серпокрылов получает неплохую мзду, а за это среди театральных реквизитов будут спрятаны некоторые холсты. Обо всем этом знал только режиссер, остальные же члены труппы даже не догадывались.

Холсты планировалось выдать за сценические декорации. Правда для этого с ними надо было поработать, то есть нанести специальной краской поверх одного изображение другое. Эту идею Вольдемар почерпнул из одного старого советского детектива, в котором его герои-мошенники так примерно и действовали. Благо и свой художник у него был на примете. Завтра он должен был приступить к работе. Наше появление, под видом художников-декораторов, спутало все карты, и он решил разобраться с нами по-свойски. Поэтому-то и затягивал время, ждал, когда его люди подкатят к дому, где живет Серпокрылов, и устроят засаду. Что же касается каких-то денег, которые мы ищем, то об этом он ни сном, ни духом, разве что сам Клюев от себя провернул нечто такое, хотя Кислый особо в этом не уверен.

Мне теперь и самому кажется, что мы опять взяли ложный след.

5

Ровно неделя понадобилась нам с Вано, чтобы выйти на улицу без боязни напугать нашими лицами прохожих. Для нас все окончилось благополучно.

Павел Царегорцев хорошо подсуетился. После нашего звонка он сразу же связался с начальником РОВД Олегом Станиславовичем Барышевым — прямым шефом капитана Жулина, тем более, что адрес по которому проживал Серпокрылов был на их территории и они уже получили сообщение о имевшей неподалеку место стрельбе. Владимира Клюева и его сподручных взяли уже возле квартиры Серпокрылова. У одного из задержанных было обнаружено огнестрельное оружие. Через час опергруппа была уже возле загородного дома Клюева, где мы с Вано сдали им еще двоих бандитов — живого и мертвого. Там же, при обыске были найдены похищенные произведения искусства.

Сам режиссер Серпокрылов раскололся уже на следующие утро, а вслед за ним, видя, что деваться некуда, пошли каяться и остальные, стараясь при этом свалить всю вину на Клюева и на покойного Геннадия Жукова. Смерть Хотабыча для Вано, к счастью, осталась без последствий. Во-первых, Жуков к тому времени уже пребывал в розыске по подозрению в убийстве, во-вторых, после того, что они уже сделали с нами и что еще собирались сделать, все признаки необходимой самообороны были налицо.

Украденные сто тысяч так в деле и не всплыли, что подтверждало наши догадки про ложный след. С другой стороны, нам не пришлось выдавать нашего клиента и придавать огласке факт кражи. На вопрос, почему мы вышли на Серпокрылова, мы с Вано, условившись ранее, дружно ответили, что хотели вернуть Родине художественные ценности в надежде получить обещанное вознаграждение. Хорошо, что еще архиепископ уехал из города на какой-то их религиозный сбор в столицу и был не в курсе наших похождений, иначе бы просто мог потерять дар речи.

Кроме наших побитых морд, меня ждала еще одна неприятность. Когда на следующий день я вернулся за своей машиной, которая осталась неподалеку от дома Серпокрылова, то обнаружил ее без колес, аккуратно стоящую на кирпичных столбиках. Вот тебе и престижный район — людей похищают, колеса у машин скручивают. Вано рассудил, что покупка новых должна производиться за счет фирмы, потому как мы были при исполнении, но разговор об этом я пока с Павлом не затевал в виду того, что наши отношения продолжали оставаться прохладными.