Черный ангел

1

Перед тем, как придти на указанное место встречи, я навещаю архиепископа. Естественно не для того, чтобы посвятить его в мои планы. Ему я говорю только то, что, либо на следующий день принесу ему деньги, либо не принесу их никогда. Феодосий, вопреки обыкновению, ведет себя как-то уж очень странно. Сегодня он не брюзжит и не ругается. Он серьезен и печален.

— Скажите, Сергей, а если я откажусь от этих денег?..

— Это ничего не изменит, — перебиваю я его, — я все равно доведу начатое до конца. Каким бы ни был это конец.

Он долго хранит молчание, потом достает зеленоватый от окислившейся меди нательный крестик.

— Надень это, Сергей. Этот крест подарил мне в лагере один старовер. Его я тоже лечил травами. Я многих тогда лечил. Правда, ему я ничем не смог помочь. Слишком было поздно. Он доходил. Перед смертью он отдал этот крест. Он сказал, что это очень древний крест и что в их семье его считали особенной реликвией и передавали по наследству от отца к старшему сыну. У них была легенда, связанная с этой вещью. Мол, это крест носил их далекий предок, от которого они якобы вели свой род. Он был священником, но это не помешало ему быть воином. Он участвовал в знаменитой Куликовской битве и когда в самый разгар боя он, обессиленный, упал на землю, враг занес над ним меч, чтобы добить его. Видя, что смерть близка, раненый воин поднес к губам нательный крест, чтобы поцеловать его напоследок. Вдруг крест засверкал ярким огнем и ослепил врага. Враг выронил на землю оружие и застыл на месте как скала и наш витязь нашел в себе силы поразить его. Конечно, вы можете не верить, думать, что это только вымысел, но крест действительно очень древний. Сейчас таких не делают. Кресты такой формы как раз и относят где-то к тому времени, о котором я говорил. И вот еще, что интересно: сидел я еще очень долго, менял лагеря, перебрасывался с этапа на этап. Вы не представляете, сколько мне пришлось пережить шмонов, и ни разу, заметьте, ни разу эту вещь у меня не нашли. Оденьте его. Я хочу, чтобы сегодня он был на вас.

2

Я стою возле входа в бывший дворец пионеров, как раз напротив входа в супермаркет, то есть там, где велел мне быть Карелин. Стрелка неуклонно приближается к назначенной отметке. По улице мимо театра, яростно колотя в бубны, пританцовывая, простуженными голосами выводя рулады: «Харе Кришна, харе Рама», шествуют с десяток молодых девушек и парней. Вот еще одни, которые полагают, что обладают монополией на истину. Прохожие бегут по своим делам и мало кто обращают внимания на процессию. К этим напевам все уже давно привыкли, это перестало быть экзотикой.

Меня грубовато дергают за рукав. Оборачиваюсь: шкет, худой и конопатый, лет десяти стоит рядом.

— Лысый?

— Что ты сказал? — не понимаю я.

— Вас зовут — Лысый? — повторяет он.

— Ну, допустим.

— Вот, держите это вам, — пацан протягивает мне небольшой сверток.

— Что это?

— Не знаю, мне просили это вам передать.

— Кто просил?

— Дядька какой-то, вон там, — отвечает пацан и убегает.

Я смотрю в указанном направление, но Карелина, а это только он мог передать мне посылочку, нет. Что это еще за сюрприз от зайчика? Может быть, Царегорцев с Альваресом правы, и Карелин не собирается играть по им же самим предложенным правилам. Вот будет хохма, если это хренотень сейчас рванет так, что меня потом придется собирать по частям! «Чушь это все: вряд ли за такое короткое время Карелин успел обзавестись взрывчаткой», — говорю себя я, но тут же вспоминаю заснеженный и морозный Петрозаводск. Я ведь, находясь в чужом городе, смог получить не только взрывчатку, но и ствол! Правда, мне помог случай, но ведь Карелин не в чужом городе. Мало ли, какими знакомыми он успел обрасти! Я взвешиваю пакет — легкий.

Пакет вдруг начинает пищать у меня в руке монотонную мелодию. Это телефон! Разворачиваю бумагу и подношу трубку к уху.

— Нервничаете, Сергей Николаевич? — говорит насмешливый голос Карелина. — Думаете, я вам зеленую лягушку в кулечке прислал?

— Нет, про лягушку я не думал, — честно говорю я, — я про другое думал.

— Да бросьте вы. Ну зачем мне нужно вас подрывать. Захоти я вас убить, я подкараулил бы вас в другом менее людном месте. Но я играю честно, вы должны мне доверять, все будет так, как я вам сказал вчера — наши шансы будут одинаковыми.

— Вы хотите, чтобы я доверял вам, а сами мне не доверяете. Думаете, что мной телефон прослушивается.

— Я не доверяю не вам, а вашим друзьям. Впрочем, и вам тоже. Ладно, хватит время тянуть: возьмите свой телефон… Руки вытяните так, чтобы я видел… Выньте из него батарею и бросьте в урну.

— Батарея, между прочим, денег стоит.

— Не мелочитесь, Сергей. Скоро, очень скоро вы сможете купить себе сто таких, либо… либо вам вообще больше не понадобится никуда звонить.

Я выполняю требование. В конце концов, мобильник это собственность «Зеты +».

— Отлично. Сейчас идите вниз до самого конца. На площади сядете на маршрутку. Учтите заряд аккумулятора в том телефоне, что вам дали, на пределе. Хватит только на один короткий звонок. Если я не смогу дозвонится к вам в следующий раз, значит, вы решили позвонить и предупредить своих друзей. Пока все.

— А на какую маршрутку? Там много номеров?

— На любую, какая на вас глянет. Я увижу номер. Пока вы идете, вы не должны оглядываться и делать жесты, которые могут быть мною истолкованы как условные знаки, иначе я откажусь от встречи с вами.

Я все делаю, как велит Карелин. Первое маршрутное такси пропускаю, не глянулось, наверное, а сажусь на второе, идущее в седьмой микрорайон. Смотрю в окошко: в такое время по улице движется целый поток машин, поди разбери, где хвост. Да и мне это не особо важно, ибо выполнил все его условия, пришел один, без подвохов.

На пятой минуте езды опят звонит Карелин. Пожилая женщина с двумя сумками недовольно смотрит на меня.

— Можете выходить. Как выйдете, идите по улице в обратную ходу движения сторону.

Я торможу водителя и спрыгиваю на тротуар. Идти мне в обратную сторону движения приходится совсем немного. Темно-синее такси резко тормозит рядом. Карелин сидит за рулем.

— Быстро садитесь рядом, — приказывает он.

Я вскакиваю в салон, он пулей трогается с места, подрезая сзади идущую машину, вписывается во второй ряд и еще набавляет газу. Как я уже заметил, шоссе загруженное и он пару раз чуть не создает аварийную ситуацию.

— Если вы и дальше будете продолжать в том же духе, то вряд ли мы уедем с вами далеко. Машину, небось, сбондили, как и тот «Москвич», которым сбили Воронова?

Карелин не считает нужным отвечать и, стиснув зубы, продолжает вести драндулет. Пропетляв минут с десять по улицам, он сбавляет скорость.

— Видите это? — спрашивает он, показывая головой в сторону руля.

Я следую за его жестом и вижу, что вокруг пальцев его левой руки намотано нечто вроде изолированного провода.

— В машине бомба. Если я разожму руку, мы взлетим на воздух.

Мы понемногу приближаемся к городской окраине. Впереди пост ДПС. Метров за сто голосуют две молодые девицы в мини-юбках, с вульгарно накрашенными физиями, из того сорта, что работают вдоль автотрасс, предоставляя водителям-дальнобойщикам и всякому, кому не лень, нехитрый набор секс-услуг по десять баксов за сеанс.

— Возьмем девок, а? — весело подмигнув мне, говорит Карелин и подруливает к ним.

Труженицы шоссейных дорог забиваются на заднее сидение.

— До «Лесной мельницы», командир, — прокуренным голосом говорит одна.

«Лесная мельница» — кафе-шашлычная на трассе, за пять километров от города излюбленное место дорожных путан.

Расчет Карелина понятен, если я веду двойную игру, а менты на посту захотят его задержать, в его машине будут, не считая меня, еще двое заложников. Не спеша, мы проезжаем пост, Карелин, хоть и старается держаться невозмутимым, но видно, что нервничает. Значит, не такой он и бесстрашный как пытался вообразить. Ничто человеческое ему не чуждо. В том числе и страх.

Стоящие возле моста два мента не обращают на нас ни малейшего внимания. Заметив выруливающий со стороны объездной дороги рефрижератор, они кидаются в сторону поживы, один махая жезлом, другой усердно дуя в свисток.

Возле «Лесной мельницы» Карелин останавливается, чтобы высадить шлюх. Одна из них протягивает ему деньги.

— Оставь себе, я сегодня не на работе, — великодушничает он. — Накупи на эти деньги гандонов, они тебе пригодятся.

— Мерси, папаша, — улыбается девица.

— Не за что, удачной охоты, — говорить он, перед тем как снова тронуться.

— Теперь, когда мы остались одни, может, выкинете провод от своей псевдомины, — предлагаю я, — он же вам мешает вести машину. Вы уже поняли, что никто за нами не едет. Или меня боитесь?

Карелин освобождается от проволоки. Я был прав: взрывчатка была блефом.

— Я давным-давно отвык бояться, чтобы вы знали. Просто не хочу, чтобы всякие нелепые случайности испортили мне такой хороший день.

Мы еще катим довольно долго, потом он сворачивает на проселочную дорогу. Минуем небольшую деревеньку и выезжаем на разбитую тракторами и весенней распутицей грунтовку между двух полей. Едем по ней до тех пор, пока телега не начинает буксовать.

— Может выйти и подтолкнуть? — предлагаю я.

— Не стоит, уже недалеко, пешком дойдем.

Бросаем тачку прямо на дороге и идем через поле, которое заканчивается высоким склоном. Внизу течет река. С другой стороны на низком берегу заливные луга. Вода уже начала прибывать и скоро, сколько будет хватать глаз, везде будет вода… много воды. Чуть левее от нас между полем и склоном тянется реденькая посадка деревьев. Идем туда. Кое-где между кочками лежат серые не растаявшие островки снега. Почти на самом склоне чуть особняком стоит совсем высохшее дерево. Его покоробившийся и лишенный коры и жизни ствол с обломанными ветвями, почерневший от времени и сырости, вызывают у меня ассоциации с гоголевской «Страшной местью», с тем местом, когда на кладбище вдоль берега Днепра поднимались из могил мертвецы — высокие, худые и страшные. «Душно мне», — кричали они, и от их крика кровь застывала в жилах.

У Карелина похоже аналогичные ситуации.

— Как скелет, — говорит он, показывая на дерево, — идол Черного ангела. Ангела смерти.

Рукавом он стирает со лба испарину, и расстегивает байковый ворот рубахи. Над рекою гуляет свежий ветерок, но Карелину тоже душно.

Мы встаем друг напротив друга. Карелин достает из-за пазухи толстый пакет.

— Здесь, — говорит он, показывая мне кипу исписанных листов, — вся моя история. Мои показания. Я подробно рассказываю, как и за что я уничтожил Перминова, и не только его. Здесь вся моя жизнь. В конце стоит моя подпись и сегодняшнее число. Подлинность подписи заверена нотариусом, все станицы проштампованы. Здесь все, кроме кражи денег у Феодосия и убийства Воронова. Владыка не писал заявления в милицию, значит, хотел избежать огласки. Что ж я иду вам навстречу, а Воронов наказан поделом: он действительно был соучастником. В тот день, мы оба правили вечерню, и я заметил, что с Вороновым что-то происходит. После окончания службы я спросил, что с ним такое, он сначала ломался, а потом все-таки рассказал про то, как он случайно подслушал разговор между архиепископом и уголовным авторитетом, навестившим владыку. И самое главное про деньги. О том, что есть отверстие в стене между библиотекой и кабинетом владыки он еще раньше знал. Я тоже. Он сказал, что владыка положил деньги в свой сейф. В глазах его светилась алчность. Я заметил, что неплохо было бы заиметь на кармане такую кучу бабок. Я говорил лишь в шутку, чтобы просто поиздеваться над ним. Он же сказал, что вот, мол, как повезло владыке, даже урки к нему бабки несут, словно он авторитет какой-нибудь. Еще он сказал, что не верит, что Феодосий отдаст их церкви. Присвоит и все. Тогда я решил, а почему бы и не забрать их?

— И вы предложили ему кражу?

— Да. Как только он услышал об этом, он стал возмущаться, как, мол, я мог такое сказать, да знаю ли я, что будет, если он сообщит обо всем куда следует, но я уже знал, что это его возмущение неискренне. В то время я был уже по горло сыт его напускной святостью и лицемерием. Короче говоря, я врезал ему кулаком в живот. Одного удара оказалось достаточно, чтобы он расклеился. На вид он, конечно, здоровый, внушительный, даже говорили, что огонь может голыми руками тушить. Я сам не ожидал, что он окажется таким гнилым. Он даже заплакал после удара, как ребенок. В общем, он согласился. Я-то уже давно подумывал бросить это все, к чертям собачим, а если бы у меня были деньги, то я смог бы уехать, то есть сделать то, что должен был сделать девять лет назад, когда у меня были и деньги и новый паспорт. Тогда я не сделал этого, потому что тоже, как некоторые, был озабочен поисками смысла жизни и тому подобной ерундой. Я думал, что от моих молитв и постов мир изменится, станет лучше. Куда там. Пока я молился, такие как Перминов, которым ничего не стоит оправдывать убийц и насильников продолжал спокойно делать карьеру. Тварь, которая приговорила меня к расстрелу. Ничего, он свое получил. Пока он медленно подыхал, я рассказывал ему, за что он подыхает… Ладно, я отвлекся, короче взяли мы с Вороновым эти деньги. Я брал, а Воронов стоял на стреме. Сторожа не было, я сам его отправил на больничный, еще тогда, когда приходил за мечом, а система безопасности, сигнализация — это секрет Полишинеля, только для честных людей. Я уже выходил с деньгами, но тут мне пришла в голову мысль сломать обе двери, чтобы все подумали на посторонних. Не понимаю, почему старик — архиепископ сразу решил, что это сделали свои.

— Прежде чем выломать двери, вы закрыли замок всего на один оборот, а Феодосий точно помнил, что закрывал на два. Вывод: двери были открыты ключами, выбитая дверь — для отвода глаз. Если это посторонние подобрали бы ключи, зачем им ломать двери?

— Никто не застрахован от ошибок, — снисходительствует он к себе. — Что толку жалеть о том, что случилось. От Воронова я решил избавиться сразу. Он размазня и мог выдать меня при первой же опасности. Во-вторых, это мои деньги. Да, да, мои — это те самые деньги с процентами за девять лет, которые я дал монастырю. Когда мы забрали, то Воронову я дал всего две тысячи. Остальные, сказал, разделим потом. Он пытался протестовать, но я быстро дал понять, где его место. Деньги я положил в банк. Здесь в пакете вместе с бумагами вы найдете кредитную карточку. Там же бумажка, на которой указан код, чтобы можно было снять деньги. Но все это вам нужно еще получить, а получить вы это сможете только через мой труп. Как видите, я сдержал свое слово.

Он прячет пакет обратно, снимает куртку, сворачивает ее в клубок и кидает далеко в кусты.

Я достаю из кармана волыну и направляю на него.

— Так, так, — злобно скалиться он, — так, так.

Я не люблю, когда обо мне думают плохо, поэтому спешу вывести его из заблуждения.

— Это пистолет системы «Кольт». Он заряжен резиновыми пулями, но этого будет вполне достаточно, чтобы успокоить вас и забрать пакет. Но я делаю так. — С этими словами, я беру шпалер за дуло и швыряю в сторону пашни. — Я тоже держу слово.

Довольный, он поворачивается и, подставив лицо ветру, смотрит куда-то через реку, на затянутую дымкой даль.

— Там в машине, в багажнике, ее владелец. Если вам вдруг повезет, и вы останетесь живы, не забудьте про него, — говорит он и добавляет после паузы: — Хороший день… Хороший день и для жизни… и для смерти.

Я не успеваю ему возразить, потому что, не успев произнести до конца последние звуки, он с разворота наносит мне удар ребром ладони. Это так неожиданно, что я едва успеваю среагировать и хоть как-то защитить себя. Удар приходиться в область левого уха, сильная боль оглушает меня и отбрасывает в сторону. Не давая опомнится, он продолжает атаку и бьет ногой, стараясь попасть в низ живота. Ноги у него не такие проворные, как руки, и мне удается блокировать удар. Но и теперь он не дает мне времени для контратаки и быстрым прямым в челюсть сбивает с ног. Его кулак тяжелый, как отбойный молоток. Оглушенный, единственно, что я успеваю сообразить, так это то, что надо сделать все возможное, чтобы создать дистанцию между нами, успеть встать на ноги и внутренне собраться для продолжения поединка, если, конечно, его можно назвать таковым.

Или я действую не очень-то ловко, или он прекрасно соображает, что не надо позволять мне подняться: перекатившись несколько раз по земле, я пытаюсь привстать, но тут же получаю удар ногой по корпусу, что делает меня похожим на рваный футбольный мяч. Если так будет продолжаться и дальше, меня надолго не хватит, я уже начинаю жалеть, что, решив поиграть в благородство с этим дикарем, выбросил пистолет. Он снова пытается ударить лежачего, но на этот раз мне удается увернуться от удара и увеличить расстояние между нами. Одним прыжком он опять сводит на нет все мои усилия.

Пытаюсь поменять тактику и схватить его за ногу во время удара.

Карелин приближается ко мне, выбирая место, куда бы пнуть, но в момент размаха он, случайно запинается за вывороченный плугом ком земли и падает на землю на обе руки. Я не пытаюсь использовать его положение, чтобы напасть на него — он очень сильный и вряд ли у меня хватит сил, если начну с ним бороться. Пока он, бормоча под нос какие-то проклятия, встает, я уже нахожусь на ногах, на расстоянии в трех метрах от противника. Восстанавливаю дыхание.

Карелин несколько секунд смотрит на меня, а поняв, что я не собираюсь нападать первым издает негромкое первобытное рычание и двигается в мою сторону. Я же намерен пока только защищаться. Мои предыдущие попытки блокировать удары его мощных кулаков не принесли нужного эффекта, только слегка сбавили их силу, но зато порядочно травмировали мои руки, поэтому теперь от его взмахов я попросту уклоняюсь. Этому способствует еще то, что его несколько косолапые ноги не очень ловки и это дает мне возможность продолжать держать его на определенном расстоянии.

Сделав серию быстрых, но неудачных ударов по воздуху, он тоже меняет манеру боя, становясь более скупым в движениях и более сосредоточенным. Продолжая потихоньку наступать, он вытесняет меня с пахоты в сторону деревьев, где на твердой, поросшей желтой травой земле, он будет чувствовать себя более уверенно и опять удвоит усилия. За это время, мне удается провести одну короткую контратаку, во время которой, слегка смазываю ему по носу.

Из его рубильника начинает течь кровь, но он не обращает на это ни малейшего внимания. Оказавшись на твердом грунте, он набрасывается на меня с удвоенной силой. Мне все сложнее и сложнее уходить от его резких и точных движений. К моей удаче, во время одного из выпадов, он теряет бдительность, раскрывается, и я провожу хлесткий удар в живот. Удар болезненный, это видно по тому, как перекашивается его физия, но, тем не менее, он остается на ногах. Схватка продолжается в том же духе, пока ему не удается оттеснить меня к краю склона. Он не очень крутой, градусов в сорок-сорок пять, но если скатиться с такого, то наверняка можно что-нибудь себе поломать, а это будет означать конец. Карелин порядком устал, но зато между мною и началом склона остается всего пара метров. Еще немного и я окажусь на самом краю.

Продолжая напирать на меня, как танк, он снова, как мне кажется, забывает о защите, и я бью его в челюсть. Вернее пытаюсь ударить, потому что Карелин, который, проявив неожиданную для меня реакцию, отклоняется, ловит мою руку за запястье и, выкручивая ее, наносит два стремительных удара в солнечное сплетение. Я задыхаюсь и падаю на оба колена. Все — это конец. Он снова победно рычит и заносит кулак для окончательного удара.

И тут что-то происходит: он застывает в неподвижной позе. Рука его замирает в воздухе, рев переходит в стон, кулак выпрямляется в ладонь и прижимается к правому боку. Губы искривляются гримасой боли. Ртом он делает судорожные глотательные движение, как будто ему не хватает кислорода. У меня не то положение, чтобы ломать голову над происходящим, и я обрушиваю на него все остатки моей силы и энергии. Мой кулак вонзается в его расслабленный и незащищенный живот. Карелин подскакивает вверх, неловко падает и замирает.

Пошатываясь, я поднимаюсь на ноги. У меня такое состояние, что боли просто не чувствую. Зато я ощущаю сильную слабость и усталость. Стоя недалеко от поверженного врага, я жадно вдыхаю. Свежий чистый воздух придает мне силы. Я смотрю на Карелина и не испытываю к нему ни капли сострадания. Впрочем, он еще не вырубился, так как пострадал гораздо в меньшей степени, чем я. Мне бы сейчас не останавливаться, а продолжать массажировать его, пока он находится в таком положении, но что-то удерживает меня, чтобы не бить лежачего.

Карелин поворачивает ко мне свое лицо, и это оказывается непростительной его ошибкой. Несмотря на то, что гримаса у него страдальческая, блеск в его глазах дает мне понять, что он уже пришел в себя и теперь только ждет удобного момента, чтобы броситься на меня. Это решает все. Куда-то девается мое благородство, и я в одно мгновения сам почти превращаюсь в дикую тварь. Потом мне даже казалось, что я рычал как Карелин. Я собираюсь в комок, отталкиваюсь ногами от земли и приземляюсь точно на грудь лежащего врага. Громко хрустят ребра, слышится страшный то ли крик, то ли хрип.

3

Я смотрю на Карелина. Он в сознании, только глаза потеряли хищный блеск. Теперь они напоминают глаза вытянутой из воды и пролежавшей полчаса на берегу рыбы: матовые и безжизненные. Он смотрит на меня, и его окровавленные губы сворачиваются в неприятную улыбку.

— Твоя победа не полная. Осталось нанести последний удар, — хрипит он.

— Последний удар уже был, Карелин, хватит. Шоу закончено: я победил, ты мой раб и я могу делать с тобой, все, что захочу.

— Что ты хочешь делать?

— Доставлю тебя туда, где тебя уже давно заждались. Хищникам место в клетке.

Зная, что никуда в таком состоянии он не денется, я иду в поисках своего пистолета. Когда возвращаюсь, то вижу, что Карелин дополз до сухого дерева, того, что сравнивал со скелетом и при помощи оставшихся торчащих сучьев пытается подняться. Это ему удается, и он встречает меня стоя, опершись спиной о сухой ствол. Я не могу не удивиться силе воли этого человека. Из-зо рта при каждом вздохе вырываются какие-то черно-красные сгустки.

— Тебе нельзя сейчас двигаться, Карелин. Кажется, у тебя поломаны ребра.

— Разве ты надел мне на шею веревку, чтобы мне приказывать? Разве у меня не свободны руки? Запомни, щенок, никогда я, потомок детей Перуна, не буду рабом.

— Да этого мне и не надо, я просто применил к тебе твою собственную мораль, но драться мы действительно больше не будем. Ты не в том состоянии, хотя я поражаюсь твоей силе и выдержке. А если будешь выпендриваться, я раздроблю тебе выстрелом колено и отволоку к машине, где ты поменяешься местами с ее хозяином. А потом мы вдвоем с ним отвезем тебя ментам. Зачем тебе это? Ты же человек опытный и должен знать, что в тюрьме лучше иметь здоровые ноги, а не искалеченные.

Вместо ответа, он глядит куда-то в сторону от меня.

— Вот они, твои друзья-мусора, легки на помине. Спешат, опоздать бояться.

Опасаясь подвоха, я отступаю от него на пару шагов и оборачиваюсь. В самом деле, по полевой дороге по направлению к нам прыгает на ухабах бежевый бобик с синей полосой на корпусе. Чуть поодаль рулит белая «Волга» и тоже с полосой. Несмотря на ветер в их сторону, уже начинает доноситься рев двигателей. Мне почему-то становиться неловко перед Карелиным за то, что он может подумать, что это я навел.

— Я знаю, — говорит он, прочитав мои мысли, — это не ты им сообщил. Сами как-то вычислили. Или местные сказали.

— Тем лучше, значит поедешь с комфортом. Тебе нужна срочная медицинская помощь.

Бобик, которому загородило дорогу брошенное нами такси, сворачивает с дороги и, пытаясь объехать препятствие, увязает двумя мостами в мокрой вспаханной земле. Водитель «Волги», боясь застрять, остановился еще раньше.

— Помнишь, что я говорил тебе, Лысков? — с трудом ворочая языком, захлебываясь говорит он. — Если человек позволяет держать себя в тюрьме, значит, он достоин тюрьмы. Если он позволяет относиться к себя как к быдлу, значит, он и есть быдло, и лучшего отношения не заслуживает. И не надо жалеть таких. Их надо презирать. Меня никто больше не посадит в тюрьму, меня никто не сделает быдлом. Я навсегда останусь свободным человеком. И хер вам всем… Вот.

Ехавшие в бобике, бросив бесплодные попытки вырваться из грязи, бросают машину и бегут к нам. Мне кажется, что я узнаю Жулина, а по развевающемуся во все стороны яркому галстуку, Царегорцева.

Карелин оборачивается и еще раз смотрит за реку, на приволье. Боясь, что он захочет сигануть с кручи, я обхожу его сбоку так, чтобы успеть помешать этому порыву. Но он и не думает об этом. Он отпускает дерево и делает два неровных шага навстречу бегущим и плюет в их сторону. Подмигивает мне, снова бросается к дереву, прямо на толстый торчащий, несколько заостренный сук, который с треском распарываемой ткани вонзается ему в живот.

— Я свободен, — шепчет он или это только мне кажется.

Он еще раз поднимает голову, вздрагивает, обхватывает руками дерево и сильным, сверхчеловеческим рывком еще больше прижимает себя к стволу. Нечеловеческий крик, который Гоголю и в страшном сне не приснился бы, раскатывается по округе, пока не растворяется в бесконечности. Все кончено: тело Карелина, из спины которого торчит толстый окровавленный кусок древесины, обмякает. Секунду, и оно застывает в таком положении, потом сук ломается под тяжестью и тело валиться на бок. Менты, которые видели что произошло, от неожиданности и жути, застывают, как вкопанные.

На четвереньках я начинаю искать в кустах место, куда он кинул куртку. Бегущие совсем близко. Найдя пакет, я достаю кредитную карточку и листок с написанным кодом, которые прячу в свой карман.

Первыми подбегают Жулин, Царегорцев и еще два мента. Жулин с ментами к Карелину, Царегорцев ко мне.

— Как ты, Лысый? — спрашивает он.

— Нормально. Скажи лучше, как вы здесь оказались?

Павел бросает куртку на траву и садится рядом со мной, прижав колени к подбородку.

— Я еще вчера догадался, что ты пойдешь с ним на встречу. Вид у тебя был странный, нехороший. Поэтому так и решил: ты пойдешь. И никому об этом не скажешь, как и требовал от тебя Карелин. Запрещать или отговаривать тебя от этого — дохлый номер. Твое упрямство родилось раньше, чем ты сам. Я сам встретился с Жулиным и рассказал ему про то, как ты вычислил настоящего убийцу прокурора. Про Феодосия, я не обмолвился ни словом. Саша, правда, хотел знать, что послужило тебе отправной точкой, откуда мы вообще узнали о существовании Карелина, но я прикинулся валенком и посоветовал ему спросить тебя. Сказал только, что нашими клиентами являются члены этого «рыцарского ордена», все вместе взятые. Он больше не настаивал. Нам пришлось посвящать в это дело Тамарку. Вчера ночью она вшила тебе в подкладку куртки передатчик-биппер. Жулин подогнал. Ты ее не ругай, пожалуйста.

— Почему Тамарку?

— Потому что у вас на мордах было написано, что вы спите вместе. Тоже мне секрет нашли, — усмехается он. — Передатчик посылал сигналы, и мы могли знать район, в котором ты находишься. Близко к тебе мы даже и думать боялись подходить. Зная, какой Карелин внимательный и осторожный. А здесь, в этой местности, военная часть располагается ПВО. Из-за помех, которые создают их локаторы, мы чуть не потеряли тебя. Сигнал был очень слабым. Иногда вообще пропадал. Пришлось местных опрашивать, куда поехала машина такси. Поэтому мы и опоздали.

— Вы не опоздали, вы приехали как раз вовремя, — возражаю я.

— Может быть, — пожимает плечами Павел.

К нам подходит Жулин. Я протягиваю ему исповедь Карелина.

— Возьми, капитан, — говорю ему, — здесь его признание в убийстве. В убийствах. Можете выпустить того пацана. Он не виновен.

— Ну и мужик, — доносится до меня голос одного из ментов, — все видал, но только не такой странный способ самоубийства. Смотри, какой сук толстый!

— У основания толщиной почти как моя рука! — соглашается второй.

Отчего-то их восхищенные базары начинает меня доставить.

— Зачем он это сделал? — спрашивает Жулин у меня. — Зачем он себя убил?

— Он язычник, — отвечаю я.

— Ну и что? Что ты предлагаешь: сжечь его на костре?

— Наши далекие предки верили, что человек, когда после смерти получает очередную, следующую жизнь, рождается в том же самом состоянии, в котором он находился в момент перед смертью. Воин родится воином, князь князем, слуга слугой. Поэтому, когда славянский воин-язычник видел, что ему грозит пленение, он просто пронзал себя мечом. Чтобы в после смерти снова стать воином, а не рабом. Карелин верил в это.

— Православный? Поп?

— А ты почитай его бумаги и все поймешь. Там все написано. А что не поймешь, так я объясню. Да и скажи своим, пусть чувака из багажника достанут, а то задохнется чего доброго. Стоят тут треплются. Бездельники! — последние слова я почти выкрикиваю.

— Ты чего, Лысый, чего кричишь? Сейчас дам команду, вынут они его. Че кричать-то?

Краем глаза вижу, как Царегорцев жестом показывает Жулину, оставь, мол, его в покое, отойдет. Уже когда мы с Павлом шли к машине, я сказал ему:

— Знаешь, еще немного и он меня заколбасил бы. Но тут, что-то случилось и он… он остановился. У него был такой вид, будто он и не человек, а машина для убийства, у которой на самом интересном месте сел аккумулятор.

4

Рано утром появляюсь в епархии. Поскольку я предварительно позвонил и условился о встрече, впускают меня в кабинет владыки без всяких слов.

— У вас нездоровый вид, Сергей, — замечает его преподобие, вглядываясь мне в лицо.

— Я просто устал, — отвечаю я, — но зато не даром устал. Вот ваши деньги. Может, не все сто тысяч, с учетом того, что успел потратить Воронов, но почти все. Вы сможете получить их в банкомате. Правда одного банкомата на всю сумму может и не хватить. Придется немного поездить.

Я кладу на стол кредитную карточку.

— А Карелин?

— Он погиб. Убил себя.

— Один грех всегда порождает другой, более тяжкий, — печально отвечает Феодосий и умолкает в раздумье.

Я снимаю с шеи медный нательный крест.

— Возвращаю вам вашу реликвию.

— Вам она помогла?

— Разве я не стою сейчас перед вами?

— В таком случае оставьте ее себе. Мне все равно некому ее передать, а осталось уже не долго. Пусть она охраняет вас и ваших детей.

— Спасибо.

— Не надо, не благодарите. Сергей, у меня есть еще одна просьба… Эти деньги, — он показывает на кредитку. — Я не хочу их видеть здесь у себя. Получите их сами. Я дам вам машину и пошлю с вами нашего бухгалтера. Вы получите наличные, оставите себе оговоренную нами сумму, а остальные наш бухгалтер в вашем присутствии оприходует на счет епархии как пожертвование. Заодно он переведет вашей фирме оставшуюся часть гонорара. Мы разговаривали вчера об этом по телефону с Павлом Олеговичем. Платежное поручение я уже подписал.

В тот же день, под вечер, когда я зашел к Жулину, которому требовалось уточнить что-то в моих показаниях, тот сказал мне, что согласно результатам вскрытия, у Карелина обнаружено острое воспаление аппендицита, что, однако, не повлияло на причину смерти, коей является громадная колотая рана в области брюшины. Вот здесь с уважаемыми экспертами я вынужден не согласиться: повлияло. Еще как повлияло! Если бы не его аппендикс!

5

В клубе «Орден Священного Грааля» проходит торжественная церемония принятия нового члена клуба. Орден располагается на том же месте, на задней территории вокруг двухэтажного особняка. Несмотря на то, что особняк находится в налоговом залоге, а против бывшего Великого магистра Краснова возбуждено уголовное дело, тем не менее братья ордена как ни в чем не бывало продолжают заниматься своим любимым хобби. Мэр города пообещал, в крайнем случае, оставить за клубом кусок земельного участка и мастерскую. Да братьям больше и не надо.

Все рыцари напялили на себя свои доспехи, а председатель клуба — Илья Сергеевич Синяк, в сверкающей, надраенной пастой кольчуге.

Молодой, прыщеватый пацанчик выдувает из жестяного самодельного рога несколько жутковатые для моего непривыкшего уха звуки и церемония начинается.

— Братья, — начинает Синяк, — сегодня мы собрались здесь, чтобы принять в почетные и пожизненные члены клуба Сергея Лыскова, человека, который…

Я не буду перечислять все те лестные эпитеты, которые достаются в мой адрес. Моя скромность и стремление остаться как можно менее заметным не позволяет мне этого. Скажу лишь, что мне в конце церемонии торжественно вручили длинный клинок.

— Дерево? — спросил я в полголоса Синяка. — А смотрится, как настоящий.

— Сталь, — слегка обиженно отвечает Синяк, — хорошая.

Торжество закончилось угощением в виде бутербродов с майонезом и шпротами и красным вином. Быков зажаренных целиком на вертеле, как мне доводилось видеть на репродукциях старинных гравюр, изображающих сцены из рыцарских замков, не наблюдалось. Орден переживал не самые лучшие в финансовом плане времена. Будем надеяться, что еще все уладится.

— Эти люди, кажутся тебе смешными? — спрашиваю я Тамару, когда мы вечером катим домой.

— Почему? Мужики и дети — одно и тоже. Разница лишь в том, что игрушки первых стоят неизмеримо дороже.

Мне тоже не смешно. Ума не приложу, что мне делать с этим полутораметровым ножичком, лежащим на заднем сидении. Холодное оружие. Так ведь и в тюрьму угодить не долго. И выбросить жалко, подарок.

22.12.04 г.