Черный хлеб (СИ)

Наталья. Находка в аду

После неудачи братки вместе с Петром напились в хлам. Пили сперва хороший виски, потом водку «черная смерть», потом самогон.

Я прятала голову под подушку, чтоб не слышать музыку и пьяный гам. Но ближе к трем ночи, Петр решил меня осчастливить, и полез ко мне в постель.

— Натаха, ты ж красивая баба, молодая, а одна, тебе ж мужик нужен! — от него пахло спиртом, салом с чесноком, сильные лапы лезли под рубашку. Сопротивление его возбуждало, он рычал и рвал одежду и простыни.

Отбиться от пьяной скотины не удалось, слов он не понимал, силы были неравны. Как бы я ни кричала, ни плакала — с кухни доносилось ржанье и гогот:

— Упирается, сучка, счастья своего не ценит! Давай Петруха, мы сейчас подтянемся!

В шоке что изнасилование станет групповым я сдалась. Петр был пьян настолько, что кончить долго не мог и все вдалбливался в меня с громкими шлепками.

— О дает мужик! Молоток Петруха! А какого хрена мы ждем? Пошли к девкам, я знаю где, — они шумно вышли из дома, загудела машина, и козлы уехали.

Петр, так и не кончив, свалился с меня и захрапел. Я встала, завернулась в покрывало и пошла в баню, отмыться от грязи. Баня была не топленой, вода холодной, но мне было все равно. Я намыливалась, наверное, в пятый раз, когда в баню кто-то пришел.

— Наташа, это я, тетя Маша. Видела, что эти уроды уехали. Наташа ты прости, через стенку все слышно было, но мы люди старые, сама понимаешь… Давай помогу, обработаю царапины и синяки.

Слезы бежали, смешиваясь с мыльной водой. Даже когда я была в заложниках у тех отморозков, насиловать меня не давали. А тут, не бандит — явно бывший силовик, человек с двумя языками и психологическим образованием, и вдруг — такое грязное, глупое насилие.

Под успокаивающее бормотание тети Маши все царапины были обработаны перекисью, волосы и тело отмыто до скрипа. Она увела меня домой к себе, заваривала травы, умывала и читала наговоры:

— … и как на море-окияне, да на острове Буяне лежит камень Алатырь… да со семи дворов, да со семи ветров, да со семи мертвецов… — по это бормотанье я уплыла в сон.

Утром тетя Маша сидела рядом и ждала моего пробуждения.

— Проснулась? Ты, девка, не убивайся, я тебя отчитала, боль уйдет на время. А потом — не зря говорят, душа забывчива, тело заплывчиво. Перемелется, мука будет. Пойдем чай пить, я блинков напекла. А то скоро твой насильник явится, слышно встал уже. Гремит, ищет. Эти то два, что уехали, говорят разбились на машине, туда им и дорога.

Мне и правда стало легче от ее слов, чистой постели, от чаю с блинами и медом. То состояние отстраненности, когда все как будто не с тобой происходит, и из которого меня частично вытащили психиатры, вернулось опять. Мне было спокойно, не страшно. Мне было все равно.

Тетя Маша, глядя на меня, вытирала слезы.

— Терпи девонька, это пока крест такой, иначе не выживешь. Потом приезжай ко мне, когда все будет позади. Я разбужу ее, твою душу.

С грохотом открылась дверь. Петр, по возможности приведший себя в порядок, но с ужасающим перегаром, испытал облегчение, увидев меня в почти в нормальном виде.

— Машина придет через тридцать минут. Мы уезжаем. Одевайся и собери вещи.

Я попрощалась с тетей Машей, она крестила меня и плакала.

Зашла в дом. Вонь, объедки, пустые бутылки, мусор и общий разгром, следы насилия. Конец очередного этапа поисков, несущих разрушение всему до основания.

В машине я молчала, Петр спал на первом сиденье. На первой же заправке он ушел похмелится и поесть. Я выходить из машины не стала. Водитель принес мне бутылку воды и булочку.

Дорогу я не знала, куда едем, меня не просветили. По указателям стало понятно, что в Красногорск мы не будем заезжать, машина ушла на объездную. Дальше мог быть только Иркутск. Поиски подходили к концу — и возвращались к началу последнего пути моего любимого.

Дорога до Иркутска заняла почти 18 часов, учитывая, что трасса местами была похожа на шахматную доску — колдобины чередовались слева-справа. Скорость на таких участках не превышала тридцати км в час. Дорога летом была очень красива — начало июня, цветение жарков, местами еще отцветала черемуха. На середине пути начались сосновые боры, светлые и торжественные. Я впервые увидела поля цветущего багульника — довольно высокий кустарник, цветет фиолетовыми цветами. В результате поляны в лесу покрыты фиолетовой дымкой, не хуже цветения лаванды на полях. Обстановку вокруг мозг фиксировал автоматически. Красиво, да. Но радости и эмоций нет.

По дороге дважды останавливались в придорожных забегаловках. Я пила только кофе, три в одном, из пакетика. Причем пакетик явно делили не на один стакан. Есть беляши и шашлык в таких местах я бы не рискнула.

Возле одного из таких павильонов, несмотря на мое состояние, невольно улыбнула своеобразная антиреклама. Возле уличного мангала, на разделочном столе для мяса был воткнут нож, а рядом сидела крупная дворняга, прозрачно намекая, какая именно баранина пошла на шашлык.

К концу пути сил сидеть уже не было. Хотелось встать, лечь — да хоть угодно что, лишь бы не сидеть на отбитой пятой точке.

Петр не пытался со мной говорить, только периодически наблюдал за мной в зеркало заднего обзора. Мне было безразлично, что он там себе думает. Я не боялась повторения произошедшего, в груди было пусто, хотелось просто спать.

В город мы приехали далеко за полночь. Машина уверенно подъехала по адресу нашей квартиры. Ключей у меня не было, Петр явно был намерен вскрыть замки. Пока он возился с дверью, открылась соседняя дверь слева. Выглянула женщина, точно же, это Валя, мы же общались пару раз.

— Хотела уже милицию вызвать, смотрю в глазок — это ты. Ты забыла, что оставляла мне запасные ключи? Вот они, — проговорила женщина, кутаясь в халат. — Намучалась я с вашей квартирой, раз пять ее вскрывали, не знала где вас искать. Ты мне должна, я за свой счет каждый раз двери ремонтировала.

— Хорошо, Валюш, давай я завтра загляну, устала с дороги.

В квартире явно прошел не один обыск. Все что могло быть разбито, отломано и прочее, просто отсутствовало. Видно было, что соседка просто подмела обломки.

Я прошла в комнату — заглянула в шкаф, чистое белье имелось. Взяла комплект, кинула в общей комнате на диван. Быстро застелила себе постель в спальне и упала, идти в душ не рискнула. Мужики бубнили на кухне. Ночью ко мне вернулись кошмары. Я опять ползла с ребенком под полом, мне помогала мертвая свекровь, потом я сидела под перроном, держа на руках полумертвого мужа. Дважды я просыпалась от крика, и будила своих мучителей. Во второй раз Петр вколол мне что-то в предплечье и ухнула во тьму.

Проснулась уже в час дня, на кухне меня ждал Петр. Видно, что он выпил уже не одну чашку кофе. Даже мне подал кофе — кинул в кружку ложку растворимого кофе и налил кипятку.

— Я не буду извинятся за случившееся, знаю, это бесполезно. Я виноват, перебрал, да и … Это больше не повторится. Тем не менее, поблажек не жди. Камни не найдены. Все запуталось еще больше. Ты пока не свободна. Программа та же. Ищем бумаги, письма. Обойдешь соседей, теперь одна. Запоминаешь все, анализировать буду я. Все ясно?

— Все ясно, белый господин. Могу я принять ванну? — без эмоций, но с сарказмом сказала я.

— Не кривляйся, тебе еще весело? — аж дернулся Петр.

— А то что? Белый господин накажет? Побьет? Изнасилует? — все это я произносила монотонно — так мне уже все равно. Можешь убить, я буду рада.

— Я могу посадить тебя на иглу. И ты будешь шелковая, и сделаешь все за дозу, — зло бросил он мне в лицо.

— Тогда ищи сам все что хочешь. Наркоша тебе ничего не найдет, мозги не те. Но я бы не отказалась, любая хрень лучше этого ада.

После ванны я, не торопясь, оделась, вышла на кухню. Петр нервно курил. На столе стояли пакеты с судками с едой. Я открыла один — доставка была из китайского ресторана. Молча поела.

— Я у себя в комнате. Почту принеси туда.

— Почты нет. Тут видимо из ящиков тащат все, и газеты, и рекламу. Наталья Львовна, в ваших интересах быстрее найти что-то. Ну ведь были у вас какие-либо милые секретики? Подарочки? Может вы оставляли где-то записки с любовными признаниями? Нам нужна любая зацепка, что прольет свет на пропажу брюликов.

— Ничего такого не помню. Конфетно-букетный период у нас был Москве. Здесь я жила мало и редко.

Так мы прожили до сентября. Поиски результатов не давали, меня не трогали. Петр все время психовал, но сдерживался. Мне разрешили одной гулять по городу. Я бродила по улочкам центра — старая застройка, улицы узкие, много исторических зданий, гордость иркутян — деревянное зодчество. Ничего красивого я не видела, если честно. Потом выходила на набережную, здесь можно было гулять вдоль Ангары. Народа на набережной было обычно не много. Вспоминать из прошлого мне было нечего — с Игорем мы по городу никогда не ходили, так посетили пару ресторанов, и то на Байкале в Листвянке. Так как я мало времени проводила в Иркутске, я его плохо знала и не любила.

В один из вечеров мой тюремщик куда-то ушел. Меня закрыли без возможности выйти. Учитывая, что поиски меня не сильно увлекали, я лежала на диване и тупо щелкала по каналам телевизора. Что-то интересное было только на кабельных каналах.

Невольно я начала вспоминать как мы здесь жили. Как Игорь приходил с работы, а я беременная на восьмом месяце бежала его встречать. Во время беременности у меня началась аллергия на цитрусовые, красные яблоки и шоколад. А шоколад я любила безумно, он мне даже снился.

И тогда Игорь покупал мне бананы и конфеты — сливочная коровка. А я тайком на прогулке покупала шоколад и прятала его в шкафу, в объемном кармане летнего платья-халата в стиле милитари. Так же тайком я съедала сперва — по одному квадратику в день, потом по два, а потом меня покрывала красная сыпь. И мой тайник был раскрыт, теперь, уходя Игорь проверял нет ли там шоколада. Это была игра полтора последних месяца беременности.

Я достала из шкафа платье. На карманах были заглажены складки, кроме того, сверху отстроченные клапана с металлическими фирменными пуговицами. Я провела ладонью — на ощупь вроде ничего нет, привычным жестом сунула руку внутрь. Так и есть, листок.

Дрожащей рукой я достала страницу из обычной тетради в клетку. Такую тетрадь я держала возле телефона, для записи номеров или просьб «передать Игорю».

Листок был исписан рукой Игоря. Мир взорвался, все мое безразличие рухнуло. Я держала в руках последнее письмо Игоря. Как бы я не пыталась, я не могла читать, листок плясал в дрожащих руках, слезы застилали глаза. Кое как справившись с собой, я прочитала:

«Талка, прости меня. Я крупно попал, и вряд ли уйду живым. Лети к отцу, уезжай немедленно.

Твой отец организовал акцию по приватизации всего Союзалмаззолота. Для прикрытия, большим людям в Москву должна была уйти партия неучтенных редких необработанных алмазов. Утром мне сказали, что на курьера с охраной напали, и поручили срочно отвезти камни в Москву. Чисто случайно я узнал, что кейс пуст, похоже наш генеральный играет против, похоже замешаны местные силовики. У них свои планы на «прихватизацию» объединения. Меня выбрали козлом отпущения. Я приеду в Москву без камней, меня грохнут. Не приеду — убьют вас всех. Доказать подставу мне нечем. За мной следят. Я буду путать следы, у тебя будет всего два-три дня. Спеши. Мать привезет Кирилла в Москву. Прощай, моя душа. Твой отец был прав. Я тебя довел до беды. Был твой Игорь.»

Последний привет через года… Если бы я прочла письмо тогда и успела сбежать с отцом. Да, мы бы спрятались где-нибудь в Бразилии, но мой сын попал бы в руки к бандитам, или погиб бы весте с бабушкой.

Я долго ревела, так и уснула с письмом. Проснулась от включенного света, письмо было уже в руках Петра. Я вышла вслед за ним на кухню, он уже говорил по телефону.

— Пошла вон — махнул мне рукой — и сиди тихо, не лезь никуда.

Следующие два дня квартира стала штабом прилично одетых, интеллигентных мужчин. Сверху лоск и дорогие костюмы — внутри те же дикие звери, что при потере вожделенных миллионов готовы изнасиловать женщину, убить ребенка.

На третий день прилетел отец с охраной. Меня перевезли в тихую гостиницу.

Потрясение вернуло мне саму себя. Я вспомнила все — все мучения, и жажда мести закипела в моей крови. Кроме того, жалость к мужу, шесть лет живущему «овощем», жалость к себе, своей изуродованной судьбе. Кроме всего, теперь я думала о том, что запрещала себе все годы, что не выдала даже под «сывороткой правды» — забрать сына у женщины, которой я сама его отдала.

Я ждала отца, чтобы уехать в Красногорск, забрать сына, и улететь в Швейцарию, к Игорю. Не может быть, чтобы, увидев, и услышав сына он не очнулся. Ему просто пока не для чего бороться, но я обязательно донесу до него, как он нам нужен.

Все это я выложила отцу, который приехал ко мне в гостиницу. Мы ужинали в кафе на первом этаже, стилизованном под русскую избу, я начала излагать свои планы. Отец резко прервал меня. Взяв салфетку, якобы вытер рот, мимоходом показав мне указательным пальцем у губ «молчи».

Тут же начал свой рассказ, о том, как отдыхал в Анапе, познакомился с женщиной из Красногорска. У нее два мальчика 5-то лет, и он думает женится на ней. Я была в шоке от подобной бестактности. Какие женщины? Он забыл о внуке?

— Я тебе покажу их фото, они в ноутбуке. Сейчас поднимемся в номер, у меня много фото. Тебе надо привыкать, доча, все же будущая мачеха, — его глаза пытались мне что-то сказать, но я не понимала что.

Недоумевающая я, и словоохотливый отец поднялись в его номер. Он написал на салфетке «меня прослушивают, молчи и ничего не говори», закурил и сжег салфетку в пепельнице.

Позвонил администратору, заказал чай в номер, и достал ноутбук. Пока ноут грузился, принесли чай. Я тоже закурила, усевшись в кресло возле окна, пила чай и ждала. Отец нашел в компе нужную папку и позвал меня.

— Иди садись ближе. Смотри, вот эта женщина. Ее зовут Катя. — он внимательно смотрел на меня.

Я всмотрелась в лицо женщины. Подняла на отца вопросительный взгляд. В ответ он мне кивнул — «да». Я помотала головой «не может быть», в ответ «да, да, да», а вслух отец начал рассказывать,

— А вот ее дети, это Антон, а это Кирилл — опять взгляд на меня.

Я выхватила ноут и жадно всмотрелась в лицо мальчика — мой сынок, моя кровиночка, жив, здоров! Светлые волосы, серые глаза, — так похож на Игоря! Я стала листать фото — вот они в море, вот на велосипедах, вот хохочут на карусели, вот перемазаны мороженым.

— Это в кафе, мы ели черничное, все мордашки выкрасились, — глаза отца запрещали плакать, но горючие слезы застилали глаза, воздуха не хватало.

Отец забрал ноут, зажег сигарету и продолжил предупреждающим тоном:

— Я думаю эта женщина мне подходит. Когда мы выпутаемся из этой ситуации, — подчеркнул он, — я женюсь и заберу их к себе. Пока я не хочу рисковать ее жизнью. Да, Катерина ничего не подозревает. Для нее я просто чудаковатый старик, который месяц ухаживал, но даже за ручку не держался.

Натали, мне надо задержаться, а ты лети к Игорю, занимайся его лечением. Когда я завершу все дела, мы поговорим обо всем. Письмо вину с Игоря снимает, но это может быть игрой, к тому же камни не найдены, долг на мне по-прежнему висит. Дальше уже начинаются не только криминальные, но и политические игры. Не мешай мне, не давай козырей моим врагам, и все будет хорошо.

— Ты знаешь, что Петр напился и изнасиловал меня? даже когда меня держали в заложниках и кололи черт знает чем, меня не насиловали. Я хочу отомстить, — мой голос дрожал от гнева и стыда.

— Знаю, он сам мне сказал. Просил прощенья. Не обольщайся, что те отморозки были лучше, они знали, что с меня получат больше за живую, не то ты давно уже была…, - он махнул рукой, — пока не мечтай о таком. Пока он не только твой, но и мой тюремщик. Чувство вины, которое он испытывает, может когда-то сыграть нам на руку, забудь, — его лицо и глаза говорила совсем другое, и я поняла, что всех этих козлов настигнет возмездие.

Взяв салфетку «я написала можно ли мне фото сына?» — отец печально покачал головой, скомкал и поджег салфетку, показал на ухо — и на моих глазах удалил все фото с ноута, затем очистил корзину, журнал операций. Словом, уничтожил все следы. Посмотрел на меня с жалостью и написал «Он счастлив. У него хорошая мать, брат. Он в безопасности. Не делай из него мишень!»

Я сжалась как от удара. Мишень. Это я помню, каково быть мишенью, как мы бежали через ночь и метель. Как я отдала его женщине, которая не просто растит его как родного сына, но и спасает его жизнь.

Утром я улетела в Москву, а затем в Женеву. Через месяц я увезла Игоря на лечение в Штаты.