Чмоки

Серебряные червяки

Кейт свернула с Кромвелл-роуд в жилой квартал. Я глядел по сторонам, надеясь высмотреть дом Клэр, но на улице уже темнело, а эту часть Кенсингтона я знал плохо. Зигзагом проехав несколько переулков, мы остановились на широкой улице, обсаженной платанами. Кое-где со стволов осыпались экземные чешуйки коры.

Кейт жила на третьем этаже шестиэтажного дома, разделенного на квартиры. Я вошел вслед за ней в большую кухню-гостиную с высоким потолком. На сосновом полу лежали восточные коврики; диваны и кресла, окружившие кашмирский столик, были покрыты яркими попонками экзотического происхождения. Неожиданный поворот, особенно учитывая ее стародевичий стиль в одежде. Вместо модных этнических штучек я ожидал увидеть стандартную копровую циновку и мелкие, никому не нужные журнальные столики с фотографиями в серебряных рамках и какой-нибудь там миской с цветочной отдушкой.

Кейт пошла переодеваться, а я пока огляделся, пытаясь высмотреть что-нибудь из ее прошлого. На дальней стене висел фотомонтаж. Белые подростки из среднего класса, сбившись в кучку, улыбаются в камеру: тут у них и барбекю на пляже, и фондю на лыжном курорте. Я нашел среди них Кейт. Тогда у нее еще не было этой грустной, понимающей улыбки. Там еще была фотография более поздних времен: Кейт, в одном индийском саронге и с ниткой бус на шее, прищурившись смотрит на закат.

— Господи, не смотри! Я все хочу ее убрать…

Я обернулся. Кейт стояла у меня за спиной в вельветовых брюках и босиком.

— Хорошо у тебя.

Кейт прошла в кухонную половину:

— Спасибо. Вино будешь? Или, если хочешь, у меня вроде пиво есть…

— Лучше пиво. В конце концов, имею я право на законные три стакана?

(Дело в том, что, когда пьешь литий, надо соблюдать норму.)

Кейт достала из глубин холодильника бутылку светлого немецкого пива и чмокнула открывалкой. Когда протянула мне пиво, наши пальцы случайно встретились. Это был «Бек», точно такая же бутылка, как та, которой я поправил Алану физиономию. На этикетке была реклама будущей выставки в галерее Тейт. В данном случае сахар вместо алкоголя превратился в рекламу.

— Ты одна живешь?

— С Криспином, он у меня комнату снимает. Он, кстати, скоро уже с работы придет.

Кейт принялась готовить, а я пошел по коридору в направлении туалета, в котором оказалось как-то даже уж слишком светло. Облегчившись, я побродил по квартире, благо в гостиной запела Пэтси Клайн, а значит, можно было не бояться, что вдруг заскрипят доски. В доме было три спальни. Одна — нежилая, с целой горой коробок, сваленных у буфета. В другой на стене старый плакат «Соник Ют», много дисков и видеоигр. Тут, наверно, этот ее Криспин живет.

Комната Кейт была побольше, на кровати сбитое покрывало в рюшечках, на полу — одежда, на тумбочке — стопка книг, а из нее торчит бледно-бежевый вибратор сантиметра на три покороче, чем у Лиз. Я выключил свет в спальне и пошел обратно на кухню, где Кейт рубила лук с расстояния вытянутой руки.

— И часто ты пациентов на ужин приглашаешь? — поинтересовался я, взгромоздясь на высокую табуретку возле соснового стола, стоявшего посреди кухни.

Она улыбнулась:

— Ты первый.

Кейт рассказала мне, что я еще и первый ее пациент, которого она ведет одна, отдельно от доктора Махмуда. Очевидно, сверхурочное внимание ко мне объяснялось моим подопытным статусом.

Я спросил ее про семью. Выяснилось, что у нее есть младшая сестра, которая вышла замуж и уехала в Новую Зеландию. Кейт сказала, что всегда хотела быть врачом, а когда поступила на медицинский, то потом выбрала специальностью психиатрию, потому что у ее матери развилась депрессия. Правда, несмотря на героические усилия Кейт, мама по-прежнему отказывается лечиться, объясняя черную меланхолию неправильной погодой.

— Она у меня уникум: у нее каждый сезон новая депрессия. Триста шестьдесят пять дней в году… Ой, забыла! Надо же было ей перезвонить! Она мне в клинику звонила, оставила сообщение.

— Ну и позвони попозже.

— Попозже нельзя, она в ресторан идет.

— Так позвони сейчас.

— Сейчас я этих бесед не вынесу, — сказала она с нарастающим ужасом в голосе.

Ужас был, конечно, немножко наигранный, но я понял, что Кейт до сих пор живет в тени своей мамочки.

— Тогда дождись, пока она уйдет, позвони и оставь сообщение. Извинись, скажи, что жаль, что ты ее не застала.

Странно было, общаясь с ней, выступать в роли советчика.

— Тебе палец в рот не клади, Стив!

Кейт улыбнулась и отпила немного вина. В замке щелкнул ключ, и в кухню вошел Криспин в насквозь мокром мотоциклетном костюме. Он был моложе, чем я думал, тощий патлатый парень лет двадцати. Ну ясно. Мотоцикл из обычного парня делает героя-одиночку. Кейт познакомила нас, и он протянул мне мокрую ладонь, которую я честно выжал на терракотовую плитку.

— Привет, — нелюбезно бросил он. Голос у него был резкий, с манчестерским акцентом.

— Привет, как жизнь?

Криспин заткнул за ухо прядь жидких волос. Неприветливый парень. То ли общаться не умеет, то ли знает, что я ее пациент… Ну и хрен с ним. Я вообще стал склоняться к мысли, что мой нервный срыв был естественной реакцией на события современной городской жизни. Удивительно даже, что так мало народу с катушек слетает. С тех пор как я вышел из клиники, я почти в каждом лице различал подкожное кипение безумия. Когда Криспин ушел сушиться, я поделился своими мыслями с Кейт.

— Просто в большом городе людям не надо притворяться, — добавил я. — У них по глазам все видно. Ты давно в метро не ездила?

— Ненавижу метро.

На сковородке зашипел лук.

— Еще бы! — Я начал понемногу заводиться от пива. — Там любой спятит. Сидишь под землей, внутри какого-то серебряного червяка! Ни выйти нельзя, ничего.

— Ну, со мной все вроде понятно: у меня клаустрофобия в мягкой форме. А тебе, может быть, только кажется, что всем так плохо? Может, ты видишь то, что хочешь видеть? Потому что ты сам был болен?

Мне не понравился ее учительский тон.

— А, понял. Перед нами типичный случай проецирования?

Кейт усмехнулась: ее повеселили мои познания в психотерапии.

Она сунула под воду пучок латука, а я опять вспомнил про Алана.

— Слушай, а как ты думаешь, если Алан действительно ту девушку изнасиловал, может так быть, что он потом еще кого-то…

— Вообще-то его оправдали. Может, не стоит делать такие предположения? — Она положила латук сушиться в пластиковый циклотрон.

— Может, и не стоит, только он ее тогда изнасиловал, это точно. Все совпадает.

Я рассказал ей, что слышал в ту злополучную ночь, и добавил, что Алан, наверное, изнасиловал Клэр, а может, даже и убил. Может, он и меня уволил потому, что я слишком много знал.

Кейт рассмеялась:

— Господи, что ты такое выдумываешь!

Она вытерла руки и окинула меня профессиональным взглядом.

— Тебе надо постараться про него забыть. Тебе трудно сейчас это принять, но что поделаешь? Он тебя просто уволил, и все, — твердо сказала она, закрывая тему.

— Ладно, — согласился я, — может, я и перегибаю слегка.

Действительно, что же я? Вывалил на нее все сразу и требую, чтобы она тут же все поняла и со всем согласилась?

Кейт перешла к духовке, и я потрусил за ней.

— Но вот если человек маньяк, он же и дальше будет насиловать? Это же у него не пройдет?

— Скорее всего нет. По крайней мере, надо много работать. Обычно максимум, что можно сделать, — заставить его признать, что проблема существует, и выработать пути борьбы с ней. Но, вообще, это сложно.

Она пошла накрывать на стол, и я предложил помочь.

— О! Мужчина новой формации. Да нет, не надо, тут особо и делать-то нечего.

Она сунула спагетти в кипящую кастрюльку, и я вспомнил, как варил себе макароны, вернувшись с заседания совета директоров. Пока я читал рекламу на упаковке низкокалорийного печенья, явился Криспин и уселся за стол. На нем была майка с «Металликой», драные джинсы и мокасины дорогой марки, той же, что и у Кейт. Может, это она ему подарила?

Криспин открыл бутылку совиньона, и мы приступили к еде. Кейт всю дорогу вытягивала из него муторные подробности его рабочего дня, особо налегая на его отношения с какой-то Тришей. Эта Триша, которую он пытался окрутить, работала вместе с ним в музыкальном магазине «Цена звука».

Макароны немного переварились, но соус рагу получился на славу. Кейт добавила в него немного чили.

— Слушай, почему ты ее никуда не пригласишь, а? — продолжала Кейт.

Криспин сморщился.

— Да нет, ну правда! — посмеивалась она. — Что тебе мешает?

— Отстань, а? — проныл он.

— Тебе же нечего терять…

Криспин сердито зыркнул в мою сторону, как будто я подслушивал что-то секретное, но у меня сложилось впечатление, что этот разговор у них повторяется регулярно и сейчас они просто разыгрывают привычную сцену. Странные у них отношения, малость на инцест смахивают.

— Стив, а ты как думаешь? Стоит ему ее пригласить?

— Давай, Криспин, — сказал я. — По-моему, ты ей нравишься.

На самом деле мне было глубоко наплевать.

Вообще-то это чадушко уже малость великовато для игры в дочки-матери… Интересно, как она ко мне относится? У нее, наверно, в детстве были разные больные зверушки, она их лечила, а они, как водится, помирали, травмируя детскую психику. Может, и мы с Криспином — очередные увечные кролики у нее в садке? Криспин доел и тут же сорвался к друзьям в какой-то паб.

— Чудо, правда? — сказала Кейт.

— Хороший парень, — кивнул я.

— Хороший… Обычный злобарь, мелочь пузатая.

— Где ты его нашла?

— Мне надо было за ипотеку платить, а с деньгами не очень было — ну и решила комнату сдать. Написала объявление в газету, он первый откликнулся. Вот так.

— Знаешь, я бы на эту Тришу особенно не надеялся.

— Почему?

— По-моему, ты ему больше нравишься.

— Господи, глупости какие! — кокетливо улыбнулась Кейт: она-то знала, что я недалек от истины.

— Я же вижу, как он на тебя смотрит. Вообще, пока ты про Тришу не заговорила, я думал, вы с ним встречаетесь.

— Нет, мы с ним просто дружим, — твердо сказала она.

Я чувствовал, что она что-то недоговаривает, но приставать не стал: неудобно, все-таки, она мой лечащий врач. Было уже почти десять. Пора было ехать в «Пуффу», поэтому, чтобы побыстрей разделаться, я вызвался помочь с посудой. На прощание Кейт одарила меня поцелуем в щеку. Еще одно небольшое отступление от медицинского протокола.

Поезд громыхал по линии Пикадилли. Я с отвращением вдыхал мерзкий воздух подземки. Перед глазами мелькали картинки: Алан насилует ту девушку, Алан насилует Клэр… Пармезан забурлил у меня в глотке, и я испугался, что меня сейчас вырвет. Напротив меня дремал молодой скелет наркомана в чилийских гадах, которые мы продавали оптом по тридцать девять девяносто пять. Голова скелета мотнулась и поникла на плечо к сидевшей рядом арабке в парандже. Арабка испуганно распахнула глаза и быстро пересела. Серый призрак проснулся, зевнул, оглядел меня пустым взглядом. У него над головой висела реклама агентства знакомств: «Придет и к вам любовь…»

Я вышел на Уоррен-стрит и двинулся в сторону пешеходной зоны возле юстонской высотки. В витрине камуфляжного магазина торчал манекен в прикиде для насильников на этот сезон: черный вязаный шлем и расстегнутая армейская куртка поверх темно-синего синтетического спортивного костюма. Ветер рвался в цементный каньон, гнал мусор по пустой улице. Какой-то бомж развалился на вентиляционной решетке и, попивая пиво из брошенной кем-то банки, смотрел, как у его ног скачет на ветру пустой пакетик. На Драммонд-стрит не было ни души, только старик в черном костюме искал себе пропитание в мусорном баке. Скоро все там будем.

Ночного сторожа в «Пуффе» тоже сократили в целях экономии. Никто не видел, как я подошел и отпер дверь ключом Тони. Я поднялся по лестнице на нужный этаж, отключил сигнализацию и в свете с улицы нашел Аланову дверь. Знакомый офис опять напомнил мне, сколько я всего потерял из-за Алана. Я вошел в кабинет, спустил жалюзи и зажег настольную лампу на шарнирной ножке. В верхнем ящике рядом с ежедневником лежала записная книжка.

Я уселся в крутящееся директорское кресло и стал искать в книжке какую-нибудь Клэр с кенсингтонским номером телефона. Многие номера начинались с подходящих цифр, но никакой Клэр там не было. В ежедневнике я только раз наткнулся на ее имя, написанное большими буквами и обведенное в кружок в ячейке давно прошедшего вторника. Я взял обе книжки и отважно зарядил их в ксерокс. Копии получились отвратительно серые, но все-таки читабельные. Я сунул оригиналы обратно в стол и прогулялся по другим ящикам. В третьем сверху обнаружился американский охотничий нож, лежащий поверх каких-то папок. Кривое лезвие блеснуло недоброй улыбкой. Я выложил нож на стол и просмотрел бумаги, но ничего интересного не нашел.

Нижний ящик оказался заперт. Я хотел было взломать замок, да вовремя вспомнил один случай. Мы как-то взяли из банка большую сумму денег, и Алан на несколько часов запер их в этот ящик, а ключ спрятал в какую-то книгу с полки над столом. Я пересмотрел их штук двенадцать, и наконец из «Мира инвестиций» за 1995 год на ковролин вывалился маленький серебристый ключик. И тут я сообразил, что не посмотрел, между каких страниц он был вложен. Ладно, будем надеяться, что Алан тоже не помнит.

Послышался какой-то звон. Я выключил свет, расплющился и врос в стену возле двери.

К счастью, оказалось, что звук доносится с общей лестницы: кто-то из соседей сверху засиделся допоздна в офисе.

Я вернулся к столу. В нижнем ящике было несколько папок. На одной из них было написано «Своя тема», но ничего связанного с моим увольнением я там не нашел. Я отодвинул от стены картотечный шкаф, в котором хранились финансовые бумаги. С тех пор как Алан забыл однажды вечером ключ от дома, там, с обратной стороны, был скотчем прилеплен дубликат. Я отодрал его и сунул в карман. Придвинул шкаф обратно к стене и вернул ключ в книгу.

Сев в метро, с ногами забрался на лавочку и в грязноватой теплоте вагона стал просматривать добытые копии. На завтрашней страничке в ежедневнике было четыре записи: две деловых встречи после обеда и две личных вечером. Перьевой ручкой аккуратно выведено: 18:00 — «Эллинг», а чуть пониже — обычной: 19:30 — «Базар». «Эллинг» — это бар на первом этаже в «Хилтоне» на Парк-лейн. «Базар» — тоже знаю. Это паб для дизайнеров на Портобелло-роуд, если от Аланова дома ехать, то на север, и там где-то с милю. Пару месяцев назад мы с Аланом водили туда Гудрун на ее день рождения. Меня оттуда потом вышвырнули за драку в пьяном виде. Какой-то пижон из мажоров пролил Гудрун вино на рукав и забыл попросить прощения. Я решил, что обязан его проучить, а дальше понеслось…

Добравшись до станции «Восточный Патни», я обнаружил, что с велосипеда сперли переднее колесо. Разгневанный, я бросил прикованные к перилам останки и пошагал домой. Когда я пришел, Лиз еще не было. В гостиной остался слабый, уже застарелый запах марихуаны, на столе стояло несколько пустых винных бокалов.

На другое утро я проснулся в девять. Лиз крепко спала в гостевой спальне. Похоже, опять назревает конфликт. После завтрака я перепробовал все номера с кенсингтонским кодом из Алановой книжки. Где-то автоответчик, где-то длинные гудки. Если кто-то брал трубку, то выяснялось, что никакой Клэр там нет. Я вспомнил, как мучился Тони, пытаясь вызвонить своего Джима.

Лиз пришла с опухшими глазами. Значит, скоро опять начнем сцепляться по любому поводу.

— Сварить тебе кофе?

— Не надо, я сама.

Между нами была какая-то пустота, как будто мы с ней не жили, а играли в дурацком несмешном сериале.

— Да ладно, давай я. Ну как вчера, весело было? — спросил я, засыпая кофе в кофеварку. Судя по жутким кольцам вокруг глаз, Лиз вчера выкурила не меньше килограмма травы.

— Я у Мэри была. А ты как?

— Тоже ничего было. Спагетти ели.

— Здорово. Кстати, я вчера с родителями говорила… — начала Лиз, протирая уголок заспанного глаза.

Папаша Джералд — существо довольно безобидное, а вот с дорогой тещей Эйприл у нас не заладилось с самого начала. Ослепленная родительской любовью мамаша считала, что ее единственная дочь должна выйти за аристократа. А тут влез я — бастард, без году неделя в респектабельном мире среднего класса, а пожалуйста, туда же!

— Я отцу пересказала, что Рассел говорит, и сказала, какой у нас доход и расход.

— И зачем, позволь спросить?

Джералд до пенсии был адвокатом, а потом благодаря своей деловой жилке вступил в страховой синдикат при «Ллойде»,[16] который сейчас весь в долгах. Еще Джералд помог кому-то сколотить официальную благотворительную организацию для помощи погоревшим коллегам. Когда Лиз мне рассказала, я предложил послать им всем по бесплатной бритве в комплекте с буклетом о переселении душ.

— Отец говорит, что нужно выставить дом за хорошую цену и посмотреть, что будут предлагать. Ты об усыновлении подумал?

Я отвел глаза и принялся теребить кожицу у основания ногтя.

— У меня же другая ситуация, чем у тебя, ты понимаешь? Я не могу всю жизнь ждать! — Лиз горестно поглядела на свой живот, как будто там и правда дотикивал последние минуты какой-то генетический таймер. У нее жалобно задрожали губы. Я хотел обнять ее, но она со слезами оттолкнула меня:

— Тебе на меня наплевать! Когда ты в клинике лежал, тебе вообще все равно было, есть я или нет!

Она вырвала из соснового держателя кусок бумажного полотенца и принялась вытирать глаза.

— Мы не можем больше так жить, — тихо сказала она.

— То есть? Ты что, хочешь развестись?

В глубине души я знал, что она говорит правильно, но, хотя мы по сто раз пережевывали все это на тренинге, я все равно пережил некоторый шок.

— Я не знаю, что я хочу. Я вообще ничего не знаю! С тобой невозможно общаться.

— Но мы же с тобой сейчас общаемся…

Услышь меня сейчас Джоанна, она бы мной гордилась. Лиз же прожгла меня взглядом и молча вышла.

Через полчаса я поднялся наверх и застал ее за медитацией. Лиз неподвижно сидела в кресле и, как ленту для печатной машинки, прогоняла через голову мантру. Позвонил Тони и раздраженно заявил, что ждет меня в китайском ресторанчике в Сохо. Я не успел спросить, что случилось: мой друг повесил трубку.

Лиз спустилась в гостиную и сообщила, что едет в Дорсет, проведать Карла и Марлу. Марла — ее подруга, бывшая стилистка, которая вышла замуж за продюсера, и, похоже, довольно удачно. Я сказал, что это хорошая мысль, поскольку нам теперь нужно немножко отдохнуть друг от друга.

Когда Лиз уехала, я откопал фотоаппарат и пошел к метро. На полпути вспомнил, что забыл про литий. Хотел было вернуться, но передумал: с нервами у меня теперь получше, он мне, наверно, вообще больше не нужен. На улице напротив метро висел новый плакат: гигантских размеров «Вольво» на фоне «красивой природы». Прямо под ним сто настоящих машин пульсировали, зажатые в пробке, уткнувшись друг другу в бампер, как молекулы в углеводной цепочке. Грузовой «Форд» через радиаторную решетку втягивал выхлопы заезженного BMW и выкашливал свинцовые облачка в физиономию «Хонде Сивик», которая, в свою очередь, окуривала «Сааб», на заднем стекле которого был прилеплен стикер «С нами едет малыш». У перил был прикован мой теперь уже одноколесный велосипед. Не забыть купить в Ковент-Гардене колесо.

Я пришел в ресторан в полпервого и где-то минуту искал Тони. Наконец, нашел: он сидел в дальнем конце зала в черном японском костюме, похожем на саван, и в темных персолевских очках. Тони явно нервничал. Лицо его отливало мертвенным лоском, а голова была похожа на бледный пузырь, как проволокой поросший сухим волосом. Скачущей от похмелья рукой он поднес к сигарете зажигалку. Так, значит, опять развязался.

— Здорово, как жизнь?

— Стив! Слава богу, — простонал он. — Алан сбесился просто. Ты хоть знаешь, что ты его нож на столе оставил?! Он в полицию хочет заявить. Он нам с Гудрун с утра уже плешь проел… Нет, ну это надо быть таким идиотом, а!

Я охнул, сраженный собственной тупостью, но все же попытался перейти в наступление:

— Все, успокойся! Не психуй. С ножом нехорошо вышло, но он ничего не докажет. Я же даже не взял ничего. На нас он это не повесит.

Несмотря на это, пофигизма у меня поубавилось. Это, наверное, потому, что я литий забыл.

— Но дверь-то не взломана! — театральным шепотом прошипел Тони.

— Ну и что? Знаешь, сколько народу с ключами ходит?

— Да, вот сколько, мать твою, — замки-то сменили!

— Он ничего не сможет доказать. Ты подумай: ты же не делал ничего.

— Он думает, я в его вещах рылся. И еще про тебя спрашивал, виделся я с тобой или нет.

— А ты? — Паранойя Тони понемногу передавалась мне.

— А как ты думаешь? Ладно, ключи у тебя?

— Спокойно. Все здесь.

Я передал ему ключи, и он сунул их в карман, предварительно нервно оглядевшись по сторонам, как какой-нибудь наркодилер.

— Нам, между прочим, и встречаться нельзя. Если нас вместе застукают и Алан узнает…

— Никто нас не застукает. Слушай, а ты, я вижу, развязался? Может, тогда бутылочку возьмем?

Да кто бы сомневался! Тони подхватился и тут же заказал бутылку белого.

— Нет, нельзя было тебе ключи давать. Зачем тебе вообще его книжка понадобилась?

— Я уже говорил: хочу понять, почему он меня уволил.

— Да что тут понимать-то! Компания ему нужна была. Господи, ты что, совсем, что ли, идиот?

— Слушай, ты помнишь, я тебе про девушку рассказывал? Ну, про Клэр? Так вот: похоже, он ее тогда изнасиловал. Я у него на пороге кровь видел. Не знаю, может, он ее убил даже.

— Ну что за бредятина? Если бы он ее убил — наверно, про это в газетах бы написали? Слушай, Стив ты бы следил за собой, а то опять съедешь…

Тони затянулся и выдохнул через ноздри. Над столиком поплыл канцерогенный дымок. Когда он в таком поганом настроении, ему уже бесполезно что-нибудь объяснять.

— Что, не очень получается с новым режимом? — спросил я. — Ты же вроде бегать собирался и все такое…

— А, это… — отмахнулся Тони, как будто речь шла о событии столетней давности. — Это только время терять. Нет, я теперь хочу к анонимным алкоголикам сходить. Сам я из этого всего просто не вылезу. Сегодня вечером как раз встреча, — добавил он. Судя по голосу, эта перспектива его пугала.

— Молодец. Я слышал, людям помогает.

— Ага, — кивнул он, заглатывая стакан, прежде чем взяться за только что принесенную жареную утку. — Я, кстати, с Джимом встречаюсь. Помнишь, я все дозванивался?

— Да? Здорово…

— Я его хочу к нам в какой-нибудь магазин пристроить.

— Значит, у вас с ним ненадолго?

Тони не понял.

— Магазины-то закроют скоро.

Тони наклонился ко мне через стол и стал говорить о своей любви. Теперь, когда он оказался в светлом круге от лампы, вокруг глаз у него проступили синяки. В черном костюме и с белесым лицом он был похож на панду. Нет, не на добродушного отца семейства из бамбуковой провинции Сычуань, а на серое, линяющее, заеденное блохами нечто до предела истощенное хилой бюджетной кормежкой и годами жизни в садистских условиях Лондонского зоопарка.

Мы бодро схряпали по тарелке глутомата и заполировали его содержимым бутылки. Тони прикончил большой стакан скотча, заплатил по счету, встал и велел мне подождать пять минут, прежде чем уходить, чтобы нас, не дай бог, не застукали вместе на улице.

Я сел в метро, доехал до Фулем Бродвей и пошел в сторону «Ла Паэзаны». Домики стояли рядами, викторианский рабочий квартал был малость облагорожен занавесками в рюшечках и медными молоточками на дверях. В дверях ресторана меня встретила носатая девица в бежевом костюме и с золотыми сережками.

— Извинитье. Ми закрыто, — сказала она, не особо убедительно изображая крайнее расстройство.

— Ничего. Мне с менеджером поговорить.

— У вас встречья? Потому что он занят сейчас. — Девица оглянулась на полупустой зал. Солнце било лучами в оранжерею в дальнем его конце.

— Не страшно, я подожду. Я по личному вопросу. Может, мне в бар пока пройти?

Она оглядела меня и задумалась.

— Хорошо, ви ждите там. Как мне сказать, кто к нему пришел?

— Друг Алана Дентона.

— Кого? — Она подалась вперед и приложила ладонь к уху.

— Алана Дентона.

Девица пошла искать менеджера, а я взгромоздился на хлипкий плетеный табурет у стойки и заказал себе эспрессо, чтобы нейтрализовать действие выпитой бутылки. За ближайшим столиком упитанный донжуан кормил с ложечки мороженым барби с поднятым воротником и браслетом с золотыми подвесками. Менеджер переплывал от столика к столику, непринужденно заговаривая с посетителями и подчеркнуто игнорируя меня. Наконец он подошел и оперся локтем о стойку:

— Чем могу помочь?

У него были обвислые усы и налитые кровью глаза.

— Я тут у вас с девушкой познакомился. Теперь вот найти пытаюсь.

Он улыбнулся и махнул рукой в сторону зала:

— Тут столько девушек…

— Ее зовут Клэр. Она была здесь с Аланом Дентоном. Вы знаете Алана?

— Алана? — озадаченно переспросил он.

— Ну да, Алана Дентона. Рыжий такой. Мы с ним еще у вас обедали несколько недель назад. Вы его точно знаете.

— Хм, Алан… Да, может быть…

— А Клэр, его подругу? Года двадцать два, волосы светлые. Вы с ней так говорили, как будто вы ее знаете.

Он потер себе мочку уха и призадумался.

— Клэр? Нет, не помню, к сожалению. Может, вам лучше у вашего друга спросить, нет?

— Спасибо. — Ясно было, что больше тут ничего не выжмешь.

Я доехал в метро до «Гайд-Парк-Корнер». На станции мне в нос ударил запах, неизменный запах метро — моча плюс хлорка. На платформе трое туристов из Центральной Европы напряженно изучали карту лондонской подземки, как будто это был план-схема преисподней. На выходе с эскалатора пассажиры выныривали из адской пасти и тут же натыкались на двух малолетних панков, просивших милостыню. Один из них лежал на куске картона. У него не было ног. Пуффовские эксклюзивные ботинки такому явно ни к чему — не наша целевая аудитория.

Старик с потрепанной седой бородой привалился к фотобудке и протягивал кепку. Ему было лет семьдесят: грязные тощие пальцы, пальто перевязано обрывком засаленной веревки. Мне вдруг мучительно захотелось прилепиться к программе пенсионного обеспечения. Даже странно, почему большие страховые фирмы не спонсируют таких вот нищих стариков. А может, и спонсируют. Может, у него работа такая — стоять тут и давить на подсознание, чтобы народ бежал обогащать сектор финансовых услуг.

Я пробрался сквозь толкучку и вдохнул несколько более свежий воздух кольцевой развязки. Я обогнул очередь из пропиаренных туристов у входа в «Хард Рок Кафе» и пошел по Парк Лейн в направлении отеля «Хилтон». Туристы с поклажей муравьиными цепочками карабкались из автобусов в отель и обратно. Без четверти шесть. Будем надеяться, что Алану не пришло в голову явиться заранее.

Купив фотопленку в киоске в вестибюле отеля, я по витой лестнице спустился в гробовой полумрак подземного бара «Эллинг». Здесь было просторно, декор — помесь Лас-Вегаса и Полинезии. Под бамбуковым потолком висело огромное каноэ, а к стене было прилажено здоровенное синее чучело носатой рыбы. Из-за грубо вырезанного тотемного столба вышла официантка-филиппинка, одетая как островитянка с южных морей, и провела меня к столику, сделанному из крепкого куска тропической древесины. Удачно она меня посадила: меня здесь не видно, а лестница как на ладони.

Из сочувствия к клиентам, утомленным сменой часовых поясов, бар освещался слабо. За соседним столиком потерпевший кораблекрушение скандинав трудился над завтраком, который здесь подают круглосуточно. Рядом с ним за миской королевских креветок сидел старый американский ящер. Он сосал из бокала «лондон-саур» и с холодной яростью выдирал мясо из розовых панцирей. Ящер явно пересидел на солнце. Вялая шкура у него на кадыке, дрожавшая в такт движению беспощадных когтей, темнела печеночными пятнами. Я заказал себе ромовый коктейль, который принесли в керамическом кокосе. Потягивая напиток, я стал ждать появления Алана. В другом конце зала какой-то толстяк подкатил было к ярко одетой девице, но обломался и вернулся к себе за столик. В шесть с четвертью показался Алан, и я снова ощутил укол ненависти.