Чмоки

Прогулка в парке

Алан вышел на Глостер-роуд и заглянул в навороченный гастроном. В таких местах наценку на пакет молока рассчитывают на основе маркетинговых замеров уровня дополнительных доходов, лени и лоховитости целевой аудитории. Я топтался у большой витрины с футонами и смотрел в стекло, в котором мелькали отражения ярких машин. Потом отгородился ладонями, как шорами, и таким образом разглядел в глубине тощие японские матрасики на деревянных реечных днищах — печальные детища отошедших восьмидесятых. Футоны нынче идут со скрипом. Скоро скучающий продавец белилами намалюет на стекле: «РАСПРОДАЖА — Последние дни». Может, одну какую-нибудь букву выпишет задом наперед для разнообразия. А что? Все веселей, чем подыхать от скуки, глядя, как обрастают пылью клавиши вечным сном уснувшей кассы.

— О! Стив, привет! Ты что здесь делаешь? — Голос Алана раздался прямо у меня за спиной.

Нервы натянулись рывком, как парашютные стропы. Может, показалось просто?

Я обернулся и увидел в слепящем свете чей-то силуэт.

— Кто это? — заикаясь пролепетал я.

— Ты что? Расслабься. Это я, Алан.

Он положил мне руку на плечо. Меня передернуло. Через дорогу в «Ровере» сидели два детеныша полицейских.

— Господи, напугал! — Я попытался засмеяться, но шею свело намертво.

Он видел, что я за ним слежу. Нарочно петлял, чтобы меня накрыть. И дети-полицейские знают уже, что я лазил к нему в дом.

— Извини, что напугал.

Алан глядел спокойно и слегка удивленно.

— Ну как ты? Лиз сказала, тебя уже выписали.

Фразы вылетали у него изо рта как отдельные, никак не связанные между собой единицы и прокручивались у меня в голове, как чужой багаж на «вертушке» в аэропорту.

— Выписали, — сказал я.

Алан потягивал через соломинку сок из пакетика, и его олимпийское спокойствие добавляло мне нервов.

— Ты за мной следил? — поинтересовался он.

Звук есть, а губы не шевелятся. Глюки, значит. Шалости внутреннего чревовещателя.

— Как в эти края занесло? День такой хороший, я думал, ты дома лужайку косишь.

Вот этот раз и фонограмма пошла, и губы задвигались. Алан пристально оглядел меня. Я чувствовал, что он видит все, что творится у меня в голове.

— Я к психотерапевту ездил.

— В воскресенье утром? — Алан удивленно приподнял бровь.

— На неделе у нее времени нет.

Он стоял так близко, что у меня в глазах рябило от его веснушек. Щека у него зажила, розовый шрам сантиметров в шесть длиной загибался с одного края как призрак улыбки.

— Да, спать с ними не очень прикольно…

— Что?

Господи, он что, видел меня с Кейт?

— Я говорю, на футонах спать неудобно. Ты ведь на футон смотрел?

— Да, у меня с позвоночником проблемы.

— Не связывайся лучше, все равно на таком не заснешь. Слушай, босс, а ты сейчас куда?

— В метро и домой.

Неубедительно получилось. Интересно, это одному мне так показалось или он тоже заметил?

Полицейские повыскакивали из машины и тормознули какого-то черного.[21]

— А не хочешь в Кенсингтонском парке посидеть? Кофе выпьем, — сказал Алан.

Никаких отмазок придумать не удалось, и я, как зомби, потащился за ним. Проходя мимо кафе, подумал: а что это он меня в парк тянет?

— Это хорошо, что ты на терапию пошел, — сказал Алан. — После нервного срыва это совершенно нормально. Ты к кому ходишь? Хороший врач?

Алан досуха высосал пакетик с соком и, не сбавляя шага, высокой дугой отправил его в урну. Шел он быстро, топать за ним в такую жару было тяжело.

— Да из клиники, — просипел я, обгоняя араба в белой рубахе до щиколоток. — Она просто проверяет, как мне лекарства подходят, а потом мы с ней разговариваем. Это ненадолго.

— А что ты пьешь?

— Литий. Это даже не лекарство, а что-то вроде соли…

— А, да, слышал.

— Слушай, мне очень неудобно, что я тебе щеку тогда… Я думал даже письмо тебе написать, извиниться…

— Ерунду не говори! За что извиняться? И вообще, говорят, мужика шрамы украшают. — Он ухмыльнулся и выдвинул челюсть, как герой из фильма про летчиков-истребителей.

Мы перешли дорогу напротив Кенсингтонского дворца[22] и вошли в парк. Может статься, что скоро нас на групповой посетит принцесса Диана с мобильником и полной сумочкой конфет для страждущих. Пчелы тянули нектар из цветов; неподвижные, как ящерицы, пенсионеры сидели на деревянных скамейках; мужики с пивными пузами, перетянутыми резинками пестрых трусов, лежали на травке, подрумянивая на солнце багровые меланомы. Мы сошли на газон. Сквозь жидкую сухую траву черной лысиной проглядывала земля.

— Осторожно, не наступи, — сказал Алан, указывая на рыжую собачью кучку.

Я обошел ее, хотя особого смысла в этом не было: тут и чайной ложки не наберется земли, которая не побывала бы в свое время в собачьем кишечнике. Алан улыбнулся навстречу двум подружкам в обрезанных джинсовых шортиках.

Мы молча дошли до коридорчика из оплетенных зеленью шпалер. Тут я сбавил шаг, обрадовавшись прохладе, а Алан прошел вперед. Посреди дорожки он вдруг остановился и, обернувшись, пристально посмотрел на меня. Солнечный луч, прорвавшийся сквозь листву, осветил его, словно луч прожектора, и я увидел сжатые челюсти — до того сжатые, что мышцы проступили через кожу.

Секунду мы молча смотрели друг на друга. Ясно. Он меня убить задумал. Для этого сюда и заманил. Сейчас накрутит себя и набросится. И все тогда: я цифирь в статистике, очередной псих, которого вернули обществу, чтобы он там помер. Никто и не узнает, что это Алан.

Я напрягся, надо было как-то защищаться. А если у него нож? У меня похолодело в животе.

И тут у Алана за спиной возникла женщина с шоколадным лабрадором, и на поводке потащила собаку в нашем направлении.

— Ты чего? Дыхалки не хватает? — спросил Алан.

Сердце малость сбавило обороты.

— Ничего, все нормально. Ну что, пошли в кафе. Где оно тут?

— Сейчас дойдем.

Начались клумбы, между клумб перекрещивались асфальтовые дорожки, по дорожкам катили свои коляски заторможенные няни-иностранки.[23] Алан провел меня мимо армии тюльпанов с рекламы пленки «Фудзи» — они были такие яркие, что начисто вытянули краски из всего, что было вокруг. Радио шепотом докладывало о ходе теннисного матча в Уимблдоне, звук был приглушен, дабы речи комментатора не навлекли на корт гнев бога дождя.

У меня было предчувствие чего-то недоброго, какая-то пустота в области грудной клетки. Кожу покалывало, как будто по мне скользила целая сотня рыбок-тарпонов. Мы миновали пень, украшенный резными изображениями неаппетитных фей, и вышли к детской площадке, полной карапузов и приставленных к ним лиц.

Блондинчик в темно-синем блейзере раскачивался на качелях, при водимых в движение домашней рабыней с Филиппин, и покрикивал на нее: «Сильней! Сильней!» Алан направился было к деревянному строению, в котором располагался буфет, но на дверях висел замок. В объявлении было написано, что заведение закрыто на две недели.

— Облом, — констатировал Алан.

— Ну, я пойду, наверно… — начал я.

— Да ладно, пошли перекусим, если у тебя время есть.

— Не знаю даже. — Все это мне не нравилось, но, в конце концов, в ресторане народу полно, там-то он мне ничего не сделает… А может, и про Клэр что выясню…

— А тебе самому разве не надо никуда?

— Никуда совершенно. Ну что, может, по спагетти?

Я пожал плечами, и мы пошли по газону в сторону Кенсингтона. Реактивный самолет прочертил в небе белую дорожку, похожую на дорожку Аланова кокаина.

Доходный ресторанчик «ПастаПастаПаста» почти на углу Хай-стрит в такой солнечный день из-за своего мрачного интерьера выглядел удручающе. Когда проходили мимо стойки, меня чуть не стошнило от пармезанного духа, похожего на запах детской рвоты. Мы сели за столик, и Алан заказал у официантки бутылку вина. Мы крошили хлебные палочки, читали меню, выбирали, кто что будет. С одной стороны от нас была белая английская семья, а с другой в полном молчании сидели двое туристов средних лет, муж и жена. Они напомнили мне нас с Лиз.

Принесли вино, Алан предложил выпить за мое здоровье.

— И за дружбу. Кстати, как у тебя с Тони?

— Да пошел он… Я с ним больше не общаюсь, все. И с Джулией, кстати. Она, как я понял, ручку-то к этому тоже приложила, да еще как, сука такая.

— Да, у нее совершенно никаких принципов нет.

Я аж рассмеялся. Тоже мне еще Д'Артаньян.

— А Тони все же неприятностей на свою голову нажил, — сказал Алан. — Его арестовали вчера: пьяный за рулем был.

— Да ну?

— А что? И так ясно было, что он в конце концов нарвется. Адвокат его договорился, чтобы суд отложили на месяц, только, думаю, зря это всё: у него там превышение бог знает на сколько. Он в обед где-то принял и на красный свет проехал.

Я вспомнил, как Тони штормило на выходе из ресторана.

— Кошмар. Сейчас, по-моему, надо вообще мозгов не иметь, чтобы в пьяном виде кататься. Полиция озверела совсем.

— Ну да, а сам ездишь! — засмеялся Алан.

— Я?! Шутишь, что ли? — Он что, забыл, что ли, что его стараниями у меня «Сегун» отобрали?

— А помнишь, мы с вами с Лиз в ресторан ходили? Тогда у тебя явно больше нормы было.

Я насторожился и глотнул газировки, прежде чем отвечать.

— Так меня же Лиз везла, — осторожно сказал я.

— Вот как? Я утром проснулся, а твоей машины нет уже. Как же так получилось?

Лингвини встали у меня поперек горла, и я закашлялся с набитым ртом. Я вдруг с ужасом понял, что Алан с самого начала знал, что я возвращался к его дому.

— Я его утром рано забрал, чтобы не заблокировали, — заикаясь пробормотал я.

— До семи? Ну ты даешь! Как знаешь, конечно, но сдается мне, ты чего-то темнишь…

Я обмяк на стуле. Алан был с самого начала на десять ходов впереди меня. Теперь можно не надеяться: про Клэр он словечком не обмолвится. Получился временный пат.

Когда Алан сказал, что заплатит, я только для виду чуть-чуть поспорил. На Глостер-роуд я с ним попрощался и пошел получать снимки. Наша беседа ввергла меня в уныние, но фотографии малость поправили мне настроение. Получилось лучше, чем можно было ожидать. В конверте было несколько четких снимков остервенело присосавшихся друг к другу голубков. Здорово. Это даже больше чем надо.

Все ниточки тянулись к Клэр, и я решил попробовать найти ее дом. Я прочесал на мопеде все улицы между Кенсинггон-хай-стрит и Кингс-роуд, но безуспешно. Все-таки тогда было темно, да и я был пьяный. В районе оказалось дикое количество больших домов с полукруглыми подъездными дорожками, но все были как будто не те. Возле Слоун-Сквер[24] видел свадебный кортеж из черных лимузинов. В головной машине очередные два дурачка мчались навстречу забвению. Я пожелал им удачи, и в ту же секунду у меня над головой крылатым предвестником несчастья взревел красный королевский вертолет с человеком-тампоном внутри.[25] Так ничего и не найдя, я вернул мопед к дому Кейт. На станции «Глостер-роуд» все люди выглядели странно неживыми, как бесчувственные углеродные статуи или манекены из магазина. Казалось, столкни сейчас кого-нибудь на рельсы под током — остальные и ухом не поведут.

Когда доехал до станции «Восточный Патни», выяснилось, что вдобавок к переднему колесу с велосипеда свинтили седло. На его месте торчал изуродованный штырь. Я озверел: стервятники чертовы, я на нем всего один раз проехал. Скоро останется один замок, пристегнутый к потрепанной уличной мебели на манер мемориальной доски.

Мне надо было выпить водки. Я зашел в мрачный бар, построенный еще в тридцатые годы в самом конце вереницы магазинов, отпочковавшейся от жилого квартала. Названия магазинов были похожи на перечень ленивых забав: «Табак», «Вино», «Тотализатор», «Видеопрокат». В баре телевизор показывал спутниковые программы, вокруг были одни футбольные майки с названиями команд высшей лиги. Я протолкался к стойке сквозь табунок болельщиков «Кристал Паласа»,[26] пинтами поглощавших сладковатую смесь, известную как «смерть жене».[27] Я заказал водку и уселся у мутного окошка в мир бетона и асфальта. Острый шпиль построенной в шестидесятые годы церкви торчал в небе, как кнопка на сиденье учительского стула, поджидая, пока придет Бог и сядет на него.

Выпив еще водки, я вышел из паба в тенистые буржуазные бульвары. Я устало брел по улице, огибающей поле для гольфа, когда солнце вдруг провалилось за длинное темное облако, и тени исчезли. Нигде не было видно детей, и поэтому ничто не оправдывало существование нагромождения тихих серых домов. Слышен был только шепот телевизора и ритмичное шипение дождевателя на газоне. Воздух был густой, вокруг было грустно и пусто. Я шел к дому, и мысль моя бродила по печально-лиловым рощам воображения.

Вдруг мне показалось, что за мной кто-то идет.

Оглянулся — никого, только дорожка загибается навстречу большой улице. Пошел — и теперь уже точно услышал за спиной шаги, лишь на четверть секунды не попадающие в такт с моими. Резко обернувшись, я увидел, как за дерево юркнула тень. Я тихонько прошел назад вдоль газона, но за деревом никого не было.

На подъезде к дому рядом с «Пунто» жены стоял старый «Ровер» Мэри. Когда соседи уезжали, Лиз всегда делала музыку погромче, и теперь даже снаружи бухало диско. Это была «Я проживу без тебя» — гимн брошенок в исполнении Глории Гейнор. Я похолодел: неужто Лиз как-то узнала про вчерашнее?

— Давай вали, вали-вали! — надрывалась Глория, увлекая за собой миллиарды разбитых сердец. Внизу никого не было. Я прошел в заднюю часть дома. В гостиной Глория торжествовала над неудачами. Стеклянные двери были открыты в сад.

В саду на лужайке были танцы в стиле диско. Мэри подпевала Глории, сжимая вместо микрофона старый марихуановый кальян из лилового пластика. На траве валялись подушки с дивана и пустая бутылка «Абсолюта». Тут же были большой герметичный пакет с травой, несколько модных журналов и обертки от шоколада. Когда песня кончилась, Мэри нагнулась, чтобы опять запалить кальян, а Лиз обернулась и увидела меня.

— Стив пришел! — воскликнула она, и они с Мэри рассмеялись непонятно чему.

Я стоял в дверях и чувствовал себя дураком.

— Стив, прости, просто у тебя лицо такое… Ты что, привидение увидел? — прокричала Лиз.

Вообще-то она была недалека от истины. Я уже не помню, сколько лет не видел ее такой счастливой. Интересно, что с ней? Я спросил, как там Карл с Марлой. О, у них все прекрасно, они купили себе карликовую вьетнамскую свинку.

Я сходил на кухню за пивом, а когда вернулся, девушки уже простирались на подушках. Глория кончилась, теперь вместо нее играла сильвестеровская «Настоящая любовь». Лиз, слава богу, прикрутила звук. Мэри тянула дым сквозь воду, Лиз листала «Вог».

— Смотрите все! — Она показала нам фотографию какой-то модели: заморенного подростка в бальном платье на фоне интерьеров заброшенного дома.

— Хорошо хоть у нее ноги большие, а то бы она в щель в полу провалилась, — хихикнула Лиз.

— Ага, прямо в больницу, анорексию лечить, — отозвалась Мэри из клубов дыма.

Я потягивал пиво, голова слегка кружилась.

— Кстати, я сегодня обедал с Аланом.

Лиз села и удивленно уставилась на меня.

— Я его в Кенсингтоне встретил.

— Да? И о чем вы говорили? — спросила Лиз.

— Да насчет работы. Я думал, может, он меня с кем сведет.

— Здорово. — Лиз слегка расслабилась. — Хорошо, что ты настроился на позитив. На прошлой неделе Стив пытался его убить, — пояснила она Мэри.

— Можно понять человека, — заявила та, восседая по-турецки в своей открытой маечке на бретельках.

— Мне сейчас в обидки играть не по карману, — сказал я. — Денег-то нет.

При напоминании о наших проблемах у жены поникли плечики.

— Сейчас бы окунуться. — Лиз посмотрела в сторону пустого бассейна. Вдоль бледно-голубой окантовки края протянулась зеленая, как аэрозолем проведенная полоска водорослей, фосфоресцировавшая в вечернем свете. Помпу заменить — еще две тысячи… Может, можно еще позвонить ремонтникам и отменить заказ? Лиз взяла травы из мешочка и свернула себе двойную самокрутку.

— Будешь? — Она неверной рукой протянула мне косячок.

— Шутишь? Забыла, что ли, как она на меня действует?

— У тебя тогда просто депрессия была. Сейчас-то все по-другому.

«Может, она и права, — подумал я, — может, действительно теперь будет по-другому». От пива я осмелел и успел два раза как следует затянуться, прежде чем Мэри сообщила, что трава из Калифорнии.

— Что-что? — залепетал я, чувствуя, как горло сжимает панический страх. Я-то думал, это отечественный продукт, который Лиз обычно покупала у «ботаника» из диетического магазина.

— Мне из Сан-Франциско привезли, — сказала Мэри. — У них за городом фабрики огромные, и они ее там круглые сутки выращивают под ультрафиолетом. Высокие технологии — прямо как вино или силикон.

— Я знаю. Курил уже, — сказал я, поднимаясь на ноги. Голова кружилась.

— Только не психуй, — сказала Лиз. — Все нормально будет.

Я улегся обратно на подушку. Кожа на лице натягивалась, как на барабане. Мэри практиковалась у изгороди в тай-ци. Кайф нарастал, я говорил с Лиз.

Оказывается, Мэри поссорилась с Ленни. Мэри скучает по Ионе, а бывший муж хочет оставить его у себя еще на неделю. И, что самое неприятное, Иона привязался к новой подруге Ленни рокерше Кейси.

Может, это все трава, но мне вдруг показалось, что, если мы с Лиз разведемся, конца света не случится. По крайней мере, хоть ребенка не успели нагрузить своими проблемами. Я вспомнил, как Тони катает в коляске своих тройняшек по воскресеньям в грустном парке, полном разведенных отцов, а потом возвращается в пустую квартиру, выписывает алиментный чек, в одиночестве ест принесенную из забегаловки кормежку и дрочит в салфетку на мерзостного погодного комментатора с ТВ. Никаких угрызений по поводу Кейт я не испытывал.

Над деревьями поплыла вверх полная луна, и я вдруг подумал: а может, Лиз тоже с кем-нибудь спит? Подумал, но особо не обеспокоился. Лиз читала журнал, Мэри замирала в грациозных позах в дальнем конце сада. Потом она перешла к джет-кун-до и резкими движениями рук и ног принялась сокрушать воображаемого противника. Надо думать, удары предназначались Ленни.

Когда солнце зашло, мы пошли внутрь и в обкуренном состоянии принялись готовить себе изысканный ужин. В духовке пеклась ножка молодого барашка. От соблазнительного запаха у меня под языком брызгали фонтанчики слюны. Мне было поручено обработать пакет натуральной брюссельской капусты. Кочешки были так проедены плесенью, что пришлось ободрать с них половину листьев, прежде чем надрезать крестом оголившиеся черенки. Я послушно приготовил целую горку бледно-зеленых дум-думок. Рядом Мэри чистила морковку и резала ее тонкими полосками длиной с сигарету.

Лиз ободрала кожицу с паприки, вычистила семена и выложила на тарелку темно-красные языки, похожие на вегетарианские стейки. Трудное это дело — готовить не из полуфабрикатов. Я открыл бутылку шипучего вина, и мы приступили к закуске, состоявшей из салата с пармезановой стружкой. Из-за вина сыр неприятно отдавал железом.

— Вкуснотища, — неискренне восхитился я, всасывая губами листик салата.

Лиз достала мясо из духовки и вручила мне нож. Как только я надрезал баранину, стало ясно, что ей доходить еще час. У кости красное, волокнистое мясо еще дышало. Лиз сказала, что духовка дурит, и я постарался не думать о том, во сколько влетит ремонт. Пока баранина допекалась, оставалось только курить и пить вино. Мэри перезарядила фиолетовый кальян и принялась рассуждать об астрологии. Я вспомнил, как на прошлое Рождество она все доказывала нам, что Вифлеемская звезда на самом деле была НЛО, и свернуть ее с этой идеи было так же невозможно, как разубедить во внеземном происхождении кругов на сельхозполях.

— Жаль, что я астрологией не увлекалась, когда за Ленни выходила. Вы знаете, что я — Лев, а он — Козерог? Мы бы никогда не ужились.

— А что, Львы с Козерогами не сочетаются? — спросила Лиз, прикладываясь к кальяну.

— Лев — огонь, а Козерог — земля. Они в гороскопе друг другу противостоят. Ну, то есть вообще никак не сочетаются.

Интересно, а я всегда думал, что все дело в том, что он наркоман.

— А какие знаки сочетаются? — спросил я.

— Ну вот ты кто? Близнецы? Значит, у тебя со Львом должно быть хорошо.

— А ведь еще важно, какой у человека восходящий знак, — уточнила Лиз, явно сомневаясь, что я вообще могу с кем-нибудь нормально ужиться.

— Конечно, но, вообще, все это очень сложно. Надо сначала гороскоп составить. — Мэри говорила, одновременно пытаясь удержать в легких дым, и в результате была похожа на третьеразрядную чревовещательницу.

— А я слышал, что эти знаки изначально были рассчитаны на персидский календарь, а у них год был намного длиннее, чем у нас.

— Ну и что? — удивилась Мэри.

— Ну и пришлось там что-то урезать, чтобы с нашим календарем сошлось. Даже вроде был какой-то тринадцатый знак, про который все молчат. Так что все эти выкладки не работают.

Тут вмешалась Лиз:

— Мало того что не работают! — От травы глаза у нее горели красным огнем. — Я знаю мужика, который для «Стиля» гороскопы составляет, так он просто на улице покупает старые журналы и оттуда все передирает.

— Да нет, что в газетах гороскопы дурацкие — это понятно, — сказала Мэри. — Я же не об этом говорю. Я говорю, что вам надо настоящие гороскопы составить.

— Мэри, ты серьезно думаешь, что звезды нами управляют? — спросил я. — Да им на нас плевать!

Я взял у нее из пачки «Мальборо лайтс» еще одну сигарету. Кайф постепенно сходил на нет, мне было серо и тоскливо.

— Ну и что? Звезды ведь влияют на всякие там приливы-отливы. А мы чем хуже? Мы ведь тоже в основном из воды состоим.

— Мэри, дружочек, там наверху — пусто. Ничего нет, поняла? Одно большое-пребольшое ничего.

— Господи, как так можно мыслить: сплошной негатив. Стив, тебе надо все-таки как-то сблизиться со своей духовной стороной.

Я поглядел на меленку в буфете. Хорошо, что сегодня в ней не пульсирует космическая энергия и моя «духовная сторона» со мной больше не сближается. Я подумал даже, что, может, стоит начать опять пить литий, потому что следующая групповая у меня уже завтра. Мэри зажгла кальян, я затянулся, и прохладный дым устремился мне прямо в мозг.

К тому моменту когда поспело мясо, кабачки с тмином уже перепарились в отсеке для подогрева и приобрели какой-то бежевый оттенок, но нам было все равно. Мы с обкуренной жадностью смели еду, и, отставив тарелку, Лиз тут же потянулась к травке.

— Слушайте, у нас сигареты еще остались? — спросила она. — А то без табака слишком крепко получается.

— У меня в куртке должны быть. В прихожей, — отозвался я.

Я был не в состоянии встать из-за стола. Лиз пошла за сигаретами. Я спросил Мэри, как ее тренировки.

— Нормально. Скоро соревнования, я, пока Ионы нет, по три часа в день тренируюсь. Кстати, сейчас разучиваю новый прием. Называется «обезьяна, хватающая персик».

Мэри поднялась, нанесла по воздуху удар и одним ртутным движением быстро отдернула кулак.

— Класс, — выдохнул я.

Тут вошла Лиз. В руке у нее были фотографии Алана и Джулии. Матерь божья, я же их в куртке оставил!

— Это что? — дрогнувшим голосом спросила Лиз. Лицо у нее было белое, как стиральный порошок.

— Да какие-то фотки старые, — заикаясь, пробормотал я.

— Что ты дуру-то из меня делаешь?! — крикнула Лиз. — Они сегодня только из проявки! Тут дата на конверте.

Лиз шваркнула фотки об стол и разрыдалась. Я хотел успокоить ее, но она сорвалась и умчалась в сад. За ней убежала Мэри.

Я в тупом недоумении уставился на фотографии. Целующаяся парочка явно не подозревала, что ее снимают. Видимо, Лиз разозлилась, что я за ними шпионил, да еще так бездарно врал. Я, как робот, стал убирать тарелки. Когда пришла Мэри, я спросил ее:

— Слушай, может, мне пойти извиниться?

— Не волнуйся, она отойдет. Просто у нее сильный сейчас стресс. Кстати, с кем это он тут? — спросила Мэри, подобрав фотографии.

— Да с Джулией. Это помощница Салли. Я их вместе застал.

— Да уж вижу. А зачем ты их снимал?

— Да сам не знаю, по приколу просто.

Я вышел в сад. Лиз сидела на ступеньке и смотрела на полную луну. Я молча сел с ней рядом, и она по-сестрински взяла меня под руку. Я извинился за вранье. Тело было налито свинцом.

— Дело не только в фотографиях, — сказала она. — Вообще вся наша жизнь… Мне сейчас надо одной побыть. Я переночую у Мэри.

Она улыбнулась пустой улыбкой, и я подумал, что, может быть, наконец это все. Расходимся. Большая черная точка в конце, лунное затмение.