Чудо в ущелье Поскоков

Первая глава

сообщает о десятках рецептов приготовления мамалыги, об ошибках при стирке цветной одежды и о супе из пепельницы; двоих чуть не убивают, а один хочет жениться, и не знаешь, кого жалеть больше всех

Змеиное ущелье высоко в горах. Найти его нелегко, оно спрятано, защищено, как крепость, к нему ведет только одна дорога, петляющая через теснину, которая после очередного поворота неожиданно выводит на небольшое каменистое поле, а оно через каких-нибудь двести метров упирается в высокие, почти вертикальные скалы. Здесь редко видящая солнце земля, с трудом отвоеванная у колючих кустов, ясеней и грабов, разбита на небольшие участки, засеянные клевером, есть тут и пара грядок с луком, и несколько рядов картошки и нута. Оранжевые цветы тыквы греются на маленьком расчищенном клочке земли за невысоким забором из камней.

На границе поля к отвесным скалам прижалось село: десяток брошенных, полуразрушенных и заросших травой и кустами домов и низких конюшен с разбитой черепицей, а среди всего этого запустения — надменный белый трехэтажный дом Йозо Поскока. Он и его сыновья — единственные, кто остался жить здесь, в родном краю своего разбросанного по миру племени. Давно уже переселились отсюда остальные Поскоки, осели в далеких городах, нашли работу, выучили детей, забыли и родные места, и свою многовековую бурную историю.

Они были людьми гордыми, непокорными, гайдуками и контрабандистами, которые, замаскировавшись овечьей шкурой, неожиданно выскакивали из стада и короткими кривыми ножами резали подряд и турецких сборщиков налогов, и австрийских землемеров, и югославских жандармов, милиционеров и почтальонов. В церковных летописях неоднократно и подробно описаны случаи, как какой-нибудь из государственных служащих, переоценив собственный авторитет, дерзал отправиться в Змеиное ущелье, а дальше долго-долго его никто не видел и ничего о нем не слышал. Потом, спустя много дней, чиновника, обглоданного зверями, находили в какой-нибудь яме пастухи. Узнать такого человека можно было лишь по расшитой золотом форме, которую бедняга высокомерно носил при жизни.

Но сейчас все это стало далекой историей. Народ разъехался, привык к городским правилам и обычаям и совершенно утратил дикий, бунтарский нрав, из-за которого в давние времена фамилию Поскок произносили только осторожным шепотом, причем всегда с проклятиями. Остался один только Йозо, к ужасу его супруги, прошлой весной упокоившейся Зоры.

Пока еще можно было надеяться, что в этом есть смысл, Зора умоляла Йозо бежать с ней и детьми из этих скал и камней от горной скучищи, от глубокого, непроницаемого мрака зимних ночей, когда только благодаря доносящемуся издалека вою волков знаешь, что ты еще не умер и не лежишь сейчас в ледяном гробу. Она упрашивала его переселиться куда-нибудь, где светло, где слышны звуки человеческих голосов, смех, музыка, может быть даже куда-нибудь к морю, чтобы жить рядом с другими людьми, возле магазинов, кафе, почты, больницы и школы, чтобы иметь в доме телефон и водопровод.

— Нам будет легче, Йозо, — умоляюще шептала жена глубокой ночью в постели, толкая его ногой.

— Иди к черту! — отвечал он и поворачивался к ней задом. — Если уедем вниз, так они сразу заставят зарегистрировать машину.

— Так ведь все регистрируют свои машины. Такой порядок, несчастный ты человек.

— Э, а я не хочу! Кому какое дело, что у меня есть, а чего нет.

Тут Зора всхлипывала, глубоко вздыхала, и по ее щекам катились слезы. Она так стонала и плакала не меньше десятка лет после свадьбы, а потом слезы кончились. Она вдруг умолкла и больше с мужем никогда не разговаривала. Молча наливала ему в тарелку суп и поправляла воротник его рубашки, они без единого слова ложились в брачную постель, а потом вставали, не сказав друг другу «доброе утро». Даже определенным делом занимались в полной тишине. И так больше тридцати лет. Словно принеся обет Богородице, Зора молчала, пока не настал ее смертный час, когда она, в последний раз нежно посмотрев на своего спутника жизни, еле слышно прошептала:

— Говнюк, — и после этого умерла, оставив Йозо с четырьмя хоть и взрослыми, но враждебно настроенными сыновьями: Крешимиром, Бранимиром, Звонимиром и Домагоем.

Старый Поскок, грубый, всегда хмурый мужчина, ни разу в жизни никому не сказал доброго слова, не приласкал, не поцеловал. Если бы кто-то попытался поцеловать его, Йозо, вероятно, убил бы такого человека на месте. Если уж кто-нибудь и был ему дорог, он этого никогда не показывал. С сыновьями же у него была особая проблема: все они оказались выше его. Крепко сбитый, низкорослый отец еще так-сяк терпел, пока они были маленькими, но стоило кому-то из отпрысков добраться до тринадцати-четырнадцати лет, как он начинал ненавидеть его, да так, что даже избегал смотреть на него. Все четверо, унаследовав телосложение от матери, тянулись вверх, становились крупными, широкоплечими мужчинами, а их папа, из своей лягушачьей перспективы бросавший на них косые взгляды, через некоторое время понял, что нужно будет хорошо подумать всякий раз, когда ему захочется кому-то из них вмазать. По правде говоря, Йозо сыновей даже побаивался. Ведь он до сих пор при перемене погоды костями чувствовал последствия драки с Крешимиром двадцать лет назад.

Крешимир, которому тогда было не больше двенадцати, случайно сломал топорище, и Йозо неосторожно влепил ему затрещину, после чего тот схватил отца за грудки и надавал оплеух: одну, другую, третью, четвертую, backhand, forehand, backhand, forehand, backhand, forehand… Крешо, вероятно, не остановился бы и по сей день, если бы папа не пнул его, совсем неспортивно, коленом в пах. И он, скрючившись, упал, а Йозо принялся его добивать. Дважды врезал ногой по ребрам, а когда замахнулся в третий раз, парень схватил папу за ногу. Повалил на землю, забрался на него, ухватил за волосы и стал шмякать затылком о землю. Почти потеряв сознание, Йозо, к счастью, кое-как вытащил из-под себя руку, ткнул двумя пальцами Крешимиру в глаза, освободился и убежал.

Всю вторую половину дня они таскались по горе, с дубинами поджидали друг друга в засадах и забрасывали камнями, пока отец, полумертвый, не рухнул под кленом. Крешимир сломал ему нос, ногу и два ребра. В сумерках Йозо едва дополз на четвереньках до дома, а там, на крыльце, стояла Зора и молча злобно улыбалась. Рада, нехристь, скотина, невеста Сатаны.

— Смейся, смейся, — сказал Йозо, сплевывая кровь. — Ты еще второго не видела.

Действительно, нельзя было сказать, что старший сын тогда легко отделался: у него треснула кость руки, был рассечен лоб и выбиты два зуба, но, по общему мнению, Йозо тот бой проиграл. И с той поры его карьера пошла по нисходящей. Несмотря на более поздние столкновения и с Крешимиром, и с остальной молодежью, ему ни разу не удалось вернуть чемпионского пояса.

После того как умерла жена, он был вынужден разговаривать с сыновьями больше, чем ему хотелось. Из дома он выходил не особенно часто и поэтому взял на себя задачу готовить для семьи, неожиданно обнаружив, что ему нравится варить и жарить, экспериментировать с продуктами, выдумывать рецепты. Взять, к примеру, мамалыгу. Удивительно, сколько существует способов ее приготовления. Йозо ставит воду на огонь, ждет, чтоб закипела, потом высыпает в нее кукурузную крупу, а потом, за минуту до того, как смесь загустеет, осторожно помешивая, добавляет в нее то натертый сыр, а то и жаренную с луком свиную грудинку, или паштет из печенки, или помидоры пелати, тушеную морковь, молотые грецкие орехи, корицу, мед, абрикосовый джем, фруктовый йогурт… Старик каждый раз начинает просто сиять, когда найдет что-нибудь новое, чтобы подчеркнуть вкус мамалыги, даже если это не особенно нравится его сыновьям, у которых однажды после мамалыги с какао был жуткий понос. Но несмотря на такие проколы, папа не сдавался. Он мог бы есть мамалыгу каждый день.

Да по сути дела, они каждый день ее и ели.

— Всякое бывало, но чем ты сегодня изгадил вот это? — говорил иногда за столом кто-нибудь из сыновей, с отвращением ковыряясь ложкой в клейкой массе невероятного бурого цвета.

— Горчицей.

— Ты, папа, просто больной.

— Если кому-то не нравится, пожалуйста, кухня вон там, — отвечал Йозо, решительно показывая рукой в сторону кухни.

Этой фразой каждый бунт в столовой и заканчивался, потому что никто другой не хотел браться за приготовление еды. Точно так же как никто не упрекал Домагоя, младшего из них, который после смерти любимой супруги и матери решил взять на себя стирку. Все без раздражения носили несвойственное мужчинам розовое нижнее белье. А стало оно таким, потому что поначалу Домагой не знал, что белые и цветные вещи стирают отдельно.

«У-у-у-у! У-у-у-у! У-у!»

Солнечным весенним утром, когда природа еще спала над камнями, сквозь деревья, на которых только-только появились мелкие нежно-зеленые листья, разнесся тихий гул мотора. До этого все было спокойно и гармонично, никто на этом свете никому не был врагом. Серый ястреб спокойно сидел на верхушке дуба, змеи лениво грелись на солнце среди камней. Не было даже ветра, роса поблескивала на серебряных нитях паутины. И тут не пойми откуда раздались эти звуки, и в Змеином ущелье неожиданно повисла непонятная напряженность.

«У-у-у-у! У-у-у-у! У-у!» — донеслось снова, и Йозо, сидевший на кухне, оторвал взгляд от газеты и стал внимательно прислушиваться, так же как и Крешимир, который в гараже менял проржавевший глушитель. Бранимир и Домагой кололи дрова во дворе и разом застыли с топорами в руках.

«У-у-у-у! У-у-у-у! У-у!» — в третий раз подала голос неведомая птица, и парни всё бросили и побежали в дом, к небольшой кладовке на первом этаже под лестницей.

В это время меньше чем в километре от Змеиного ущелья на ухабах подпрыгивала белая «лада-нива» с надписью по бокам «Электродистрибуция».

— С тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года, — сказал сидевший рядом с водителем сухощавый двадцатилетний парень, роясь в каких-то бумагах.

— Ни хрена себе! — ошеломленно воскликнул полный водитель, он был немногим старше. — С восемьдесят четвертого года не платят за электричество?!

— Насколько нам известно, — подчеркнул сухощавый. — Может, они и раньше не платили, но данные за более ранние годы сданы в архив и лежат в подвале.

— Просто не верится. А ты никого не спрашивал: им напоминали, предупреждали, что отключат?

— О них никто не знает.

— Не может быть.

— В фирме никто никогда и не слышал про Змеиное ущелье. Разве что старик Неделько. Ну, ты знаешь Неделько, тот, хромой, который после Нового года уходит на пенсию. Мне кажется, он может что-то знать. Когда я его спросил, он глянул на меня жуть как испуганно и ничего не захотел рассказывать.

— Странно.

— Правда, кое-что он сказал: «Если у тебя есть мозги, не суйся в это дело». — «Но почему, господин Неделько? — спросил я его. — В чем там дело? Мы всегда в таких случаях отключаем пользователей». — «Парень, я тебе все сказал, — ответил он. — Оставь в покое Змеиное ущелье. И забудь, что вообще о нем слышал».

— Мне это все кажется каким-то розыгрышем, — подвел черту водитель. — А ты хоть проверил, какие-то люди там есть, живет еще кто-нибудь наверху?

Сухощавый открыл было рот, чтобы сказать, что кто-то наверняка живет, потому что налицо большой расход киловатт, но этого не понадобилось, потому что одно из доказательств существования жизни в Змеином ущелье появилось справа от дороги, метрах в десяти от них, с полуавтоматической винтовкой, недружелюбно целясь в лобовое стекло «лады-нивы». Потом слева из-за куста высунулся второй, с пистолетом.

— Кто это? — начал было шепотом ошеломленный сухощавый, а водитель стремительно сконцентрировался, грязно выругался в адрес Создателя неба и земли, врубил задний ход и подал на несколько метров назад.

Но тут у них за спиной на дорогу вышел третий мужчина, с небрежно висящим на плече ручным гранатометом. Отступать работникам общественного предприятия было некуда.

— Глуши мотор, руки на руль! Перед собой держать руки, чтоб я их видел! — приказал Крешимир, осторожно приближаясь со все еще вскинутой полуавтоматической винтовкой и держа водителя на прицеле.

Водитель заглушил мотор и поставил машину на ручник. Потом оба чужака очень медленно и боязливо подняли ладони, показывая, что прибыли невооруженными, с добрыми намерениями. Троица Поскоков моментально окружила их автомобиль.

— Э-лек-тро… — Бранимир начал было мучительно складывать надпись над желтой молнией на дверце.

— Электродистрибуция, — помог ему Домагой.

— Выходите! — приказал Крешимир, слегка стукнув стволом винтовки по лобовому стеклу «лады». — Оба. Вылезайте!

— Мы насчет электричества, — решился сказать водитель, выбираясь из машины, широко разведя руки.

— У нас есть некоторые вопросы касательно ваших счетов, — добавил сухощавый.

— Нет, у нас вообще-то нет никаких вопросов касательно ваших счетов, — поправил его водитель. — Мы просто решили съездить узнать, нет ли каких…

— Кто вас послал? — перебил его Крешимир.

— Ну, эти… — смутился водитель. — Мы насчет электричества.

— Баран, ты не слышишь, что у тебя человек спрашивает? — разгневанно рявкнул Бранимир, протиснулся между братьями и прижал ствол пистолета к щеке сотрудника «Электродистрибуции». — Кто вас послал, говнюки?

— М-м-мы насчет электричества, — повторил несчастный дрожащим голосом. — Нас никто не п-п-послал. Мы сами приехали.

— Крешо, дай я его прикончу, — попросил старшего брата Бранимир. — Когда одного шлепнем, другой сразу заговорит.

Крешимир застыл на месте, обдумывая предложение, а потом замотал головой:

— Ведите их в дом. Папа сообразит, что с ними делать.

Оба незваных гостя в синих комбинезонах стояли на коленях, со связанными за спиной руками, во дворе под шелковицей, старый Йозо угрожающе прохаживался вокруг них с пистолетом-пулеметом в руках, а Крешимир, Бранимир и Домагой отошли в сторону и с любопытством следили за ним.

— Говоришь, Ратко, — обратился Йозо к водителю.

— Нет, господин, я Ненад. Он Ратко, — сказал водитель, кивнув в сторону своего товарища.

— Ненад, — поправился Йозо. — То, чем ты занимаешься, Ненад, дело поганое. Ты и сам знаешь, что поганое.

Ненад опустил голову и пристыженно закивал, чтобы не обидеть пожилого человека. К тому же еще и вооруженного.

— Ты, скорее всего, хороший человек, — продолжал Йозо задумчиво. — Я это по твоему лицу вижу. Ты не плохой, просто тебя впутали. Ты попал в плохую компанию. Берешь с людей деньги за электричество. А когда ты заставляешь человека платить за электричество, тебе никогда не приходит в голову, что на месте этого человека мог бы быть твой отец? Или твоя мать? Знают ли твои папа и мама, чем ты занимаешься, Ненад? Разве они так тебя воспитывали, чтобы ты забирал у людей деньги за электричество? Знают ли они, разбойник, где ты сейчас находишься?

Ненад, опустив голову, горько заплакал, а Йозо счел, что заплакал тот из-за его слов, что он растрогал парня упоминанием о родителях и об их стыде из-за морального падения своего сына. Это заставило старого Йозо Поскока расчувствоваться. Сердце его дрогнуло. А как же иначе, ведь он и сам отец.

— Ну, давай, — шепнул он Ненаду, уже помягче. — Скажи, сынок, кто вас послал, и, возможно… Я ничего не обещаю, но, возможно, я вас оставлю в живых.

— Никто нас не посылал, уважаемый. Мы сами приехали, — подал голос Ратко.

— Папа, дай мне его прикончить! — крикнул Бранимир. — Дай мне разделаться с одним, и другой сразу же…

Йозо знаком руки остановил его и наклонился совсем близко к лицу сотрудника «Электродистрибуции».

— Не надо лгать, парень. Нехорошо это — лгать, — терпеливо продолжил он. — Я знаю, что вас кто-то послал, и я знаю даже, кто именно… Неделько! — Тут он замолчал, посмотрел Ратко в глаза и усмехнулся, увидев, что попал в точку. — Крешо, ты помнишь Неделько? — распрямляясь, спросил Йозо у старшего сына. — Не помнишь, ты еще маленьким был, когда этот стервятник заявился сюда со счетами за электричество. Задал я ему тогда перца, больше и в голову не приходило сюда соваться. И как он поживает, этот товарищ Неделько? — снова обратился Йозо к прибывшим. — Не болит ли у него колено?

— Он хромает, — сказал Ратко.

— Хромает, — повторил Йозо сентиментально. — Он еще дешево отделался. Я ведь только ногу ему прибил гвоздями. А сначала-то хотел ухо отрезать. — Тут Йозо снова повернулся к старшему сыну: — Я уже и нож держал у него над ухом, да твоя мать не позволила. «Не надо, Йозо, на глазах у ребенка», — сказала. В те времена она со мной еще разговаривала. А теперь смотри, — продолжал старик недовольным тоном, снова обратившись к пленным. — Отпустишь человека, я бы сказал, пощадишь его жизнь, и негодяй будет тебе благодарен. А так! — Йозо сделал выразительный жест, согнув руку в локте кулаком вверх. — Одного отпустишь, а на пороге два других. Не-е-ет, так дело не пойдет. — Он тряхнул головой, резким движением затвора послал пулю в ствол и направил пистолет-пулемет на сотрудников «Электродистрибуции». — Йозо больше так не облажается.

— Пожалуйста, не надо! Умоляем вас, господин Поскок! Мы не хотели! Нам так жалко, это никогда не повторится! Смилуйтесь! Бога ради, не стреляйте! — в отчаянии заскулили дуэтом пленники в синих комбинезонах, но Йозо уже приподнял ствол и немного отвел голову в сторону, потому что его пистолет-пулемет был старого образца и при выстреле дымил.

«У-у-у-у! У-у-у-у! У-у!» — снова послышался тот же звук, и старик замолк, а Крешимир, Бранимир и Домагой навострили уши.

«У-у-у-у! У-у-у-у! У-у!»

— Да это тоже ихние! — рявкнул Йозо. — Крешимир, Бранимир, Домагой, быстро. На позиции!

Трое братьев мигом сорвались с места и стремительно рванули в сторону дороги, но тут по всему Змеиному ущелью пронесся резкий свист, и Звонимир, который весь день провел на дежурстве в наблюдательном укрытии, встал на каменный выступ и широко замахал сверху рукой отцу и братьям.

— Ложная тревога! — крикнул он. — К нам едет дон Стипан!

Синий «фольксваген-пассат» настоятеля из Смилева, незавидная обязанность которого, в частности, состояла и в заботе о душах обитателей этой почти заброшенной деревушки, через пару минут остановился у них во дворе.

— Слава Иисусу и Марии! — приветствовал всех святой отец, выбираясь из машины.

— Во веки веков, — смиренно пробормотали Поскоки.

— Что нового, люди добрые?

— Да вот живем себе потихоньку, дон Стипан, — сказал Йозо.

Крешимир махнул рукой в сторону автомобиля священника и заметил:

— Как-то странно мотор звучит.

— Пожалуй, — согласился священник. — Я вот тоже на днях это заметил. Как будто его что-то душит.

— На первый взгляд, похоже, инжектор полетел.

— Ну, доброго тебе здоровья, взгляни-ка, что там, — сказал священник, протягивая Крешимиру ключи от машины, а потом обернулся и спросил про двоих связанных, стоящих на коленях: — А это кто такие?

— Бандиты, ваше преподобие, — отвечал ему глава семьи. — Явились содрать с нас деньги за электричество. Грабят народ. Если бы вы приехали на пять минут позже, живыми бы их не нашли.

— Нельзя, Йозо, грех это — людей убивать.

— Эх, да у тебя все грех.

— Это грех, Йозо. Смертный грех. Отпусти этих людей, даже если они тебя обидели, никогда больше так не сделают.

— Да сделают, Стипан мой, сделают, то и дело ко мне приезжают. Уже второй раз за тридцать лет требуют деньги за электричество. Не могу я больше такое терпеть.

— Господин Поскок, это какая-то ошибка. Даю вам слово, мы никогда больше к вам не приедем, — попробовал вмешаться в разговор Ненад из «Электродистрибуции», но на него никто не обратил внимания.

— Йозо, послушай меня, — сказал священник, осторожно приближаясь к хозяину дома. — По-христиански будет простить, — продолжил он, кладя руку на пистолет-пулемет и опуская ствол. — Освободи людей.

Йозо покрутил головой и, глядя на пленных, тяжело вздохнул.

— А вам повезло, — недовольно сказал он и повернулся к сыновьям: — Отведите их в подвал.

— Йозо, не надо. Отпусти людей, — снова сказал священник, уже умоляюще.

— Э, теперь и ты, так тебе все и подай, — сказал Йозо. — Я пощадил их жизни, как мы и договорились. И больше меня ни о чем не проси. Они мои пленные.

Дон Стипан остановился и несколько секунд укоризненно смотрел Йозо в глаза, но тот не уступал.

— Значит, не отпустишь?

— Не отпущу.

— Ну ладно, — сказал его преподобие.

— Может, поешь чего-нибудь? У нас осталась мамалыга с вишней.

— Да нет, спасибо, меня дома обед ждет, — сказал дон Стипан, осторожно садясь на стул в кухне.

— Не знаешь, что упускаешь, ну да ладно. Чем же мне тебя угостить? Хочешь пива, ракии, а может, тебе кофе сварить?

— Давай кофе и какого-нибудь сока, если есть.

— У меня есть все, что пожелаешь, друг мой. А что тебя вдруг к нам привело?

— Месса по твоей покойной жене, во второй четверг будет год, как она умерла.

— Ну и ну! — удивился Йозо. — Неужели прошло столько времени? А кто заплатил за мессу?

— Она сама, перед тем как умереть. Заплатила за заупокойные службы на десять лет вперед. «Знаю, мои и не вспомнят», — она так и сказала, и вот, не ошиблась. Твоя покойная жена была очень набожной.

— Должно быть так, раз ты говоришь, ты знал ее лучше, — сказал Йозо.

— Когда ей бывало тяжело, она всегда надеялась на доброго Бога.

— Ну, что поделаешь. Кто не ошибается?

Его преосвященство на мгновение замолчал, пытаясь сообразить, как следует понимать замечание Йозо, и разглядывая кухню, в которой Домагой готовил ему кофе. На полке над холодильником стоял календарь, открытый на февральской странице, хотя на дворе уже был апрель, а рядом с ним — заваливающаяся набок пыльная фотография в рамке: несколько мужчин в камуфляжной военной форме. В центре нетрудно было узнать Крешо Поскока, выглядевшего гораздо моложе, чем сейчас, он обнимал кого-то высокого, улыбающегося, с калашниковым на груди и в лихо заломленной фуражке. Когда священник увидел в раковине гору грязной, местами заплесневелой посуды, от отвращения у него скривилось лицо. Что-то желтое пригорело к плите, вся стена над которой была в разноцветных пятнах от многолетней готовки.

— Вот, отче, не хотят мыть посуду, — сказал Йозо, заметив, куда смотрит священник. И кивнул на Бранимира, который только что присоединился к ним за столом: — Тут как-то вот этой обезьяне лень было вымыть тарелку, так он ел из пепельницы.

— Из пепельницы? — удивился дон Стипан.

— Из большой хрустальной пепельницы. Чистых тарелок не осталось, так этот умник налил себе суп в пепельницу.

Бранимир улыбнулся, довольный своей находчивостью.

— Ну вот, ему смешно, — недовольным тоном продолжил его отец. — Не дай бог! Всю жизнь приучаешь детей к порядку, и все без толку. Когда раздеваются, все до одного бросают штаны на полу. Боятся, что руки отвалятся, если аккуратно заправить постель. А о стирке я даже и говорить не хочу. Один выстирает себе рубашку и повесит сушиться, а другой ее утащит с веревки и наденет, и начнется драка.

— Тяжело в доме без женских рук, — заключил дон Стипан, отпив кофе, который только что поставил перед ним Домагой.

— Да что ты, это тебе так кажется, — сказал Йозо и ладонями похлопал себя по животу. — Я на шесть килограммов поправился.

— Имей в виду, при твоем росте это заметно.

Йозо Поскок вздрогнул и, прищурившись, с ненавистью глянул на него. Если бы такое замечание о его росте высказал не священник, а кто-то другой, то без предупреждения получил бы оплеуху. Бранимир, знавший отцовское слабое место, поднял голову, с радостью ожидая гневной реакции, а Домагой испуганно сделал шаг назад. Тут и дон Стипан заметил, что в кухне неожиданно как-то похолодало. К счастью, напряженность снял Крешимир, войдя и бросив на стол ключи от «пассата».

— Как я и думал, полетел инжектор.

— Значит, дело серьезное?

— Да не особо. Его нетрудно и поменять, — сказал старший сын, садясь за стол. — Но надо купить новый насос, а это двести евро. Сколько лет машине?

— Совсем новая, и полутора лет нет.

— Значит, она еще на гарантии?

— Думаю, да.

— Ну, тогда ерунда, отвези ее на сервис, они должны бесплатно устранить проблему. Но только поскорее. Ты, конечно, можешь на ней пока покататься, но долго она не протянет. Что еще скажешь? — спросил Крешо, поставив локти на стол и сплетя пальцы.

— Да ничего, я вот приехал сказать, что месса за упокой вашей матери будет в следующий четверг.

Крешимир слегка опустил голову и серьезно кивнул, как оно и полагается, если упоминают покойника.

— Я спросил у вашего папы, как вы без нее обходитесь, он говорит, что все у вас хорошо, — продолжил дон Стипан. — Рад был это услышать.

— Да какое там! Какое хорошо, Стипан мой, — возразил Крешо.

— Посмотрите-ка на него, — подал голос Йозо. — А что же тебе не нравится?

— Все, — сказал Крешимир горько. — Все не нравится. Вот, пожалуйста, дон Стипан, например, трусы. Резинки растянулись, все трусы у нас вот такие, — он развел руки в стороны, чтобы показать, и развел он их ого-го как. — Если иду, извините за выражение, отлить, мне их и снимать не надо: так растянуты, что можно просто высунуть.

— Эх, трусы ему мешают, — с издевкой сказал Йозо в адрес старшего сына.

— Не только трусы! — возмутился Крешимир. — Посмотри на рубашки Домагоя.

— А что не так с моей рубашкой?

— Оторвалась пуговица, и он пришил фиолетовую, с маминого жакета. Хорошо хоть нужного размера, — продолжал Крешимир.

Домагой стыдливо прикрыл ладонью обтянутую фиолетовой тканью пуговицу размером с монету в одну куну — она и правда колола глаз на сине-белой клетчатой рубашке.

— А посмотри на Бранимира. Со дня маминых похорон носит черные суконные штаны.

— Да вы чего, хорошие штаны, что тут такого, — примирительно сказал Йозо.

— Одни и те же штаны, папа, — подчеркнул Крешимир. — Нельзя носить целый год одни штаны.

— Да, пожалуй что так, — согласился все-таки Йозо и обратился к Бранимиру: — Правильно тебе брат говорит. Елки зеленые, Бране, ты бы мог и переодеться.

— В этом доме ничего ни на что не годится с тех пор, как мамы не стало, — взволнованно продолжил Крешимир. — Ходим во всем мятом, грязном, небритые, как звери в этих горах.

— Ну ладно, можно и без оскорблений, — сказал папа тихо.

В кухне Йозо Поскока повисла неприятная тишина. Было очевидно, что его старший сын сказал что-то, что всех их давно мучило и в чем им было стыдно признаться.

— Кхм! — тихо кашлянул наконец дон Стипан и тоном знатока обратился к Поскокам: — Боюсь, что из ситуации, в которой вы оказались, есть только один выход. Кому-то из вас придется жениться. Если хоть один приведет сюда жену, всем станет легче.

Услышав такие слова, Поскоки испуганно переглянулись, утратив от потрясения и недоверия дар речи. Бранимир нервно хохотнул, но тут же замолк, сообразив, что всем сейчас не до смеха. Никто не ожидал, что священник может сказать нечто столь ужасающее. Никто, кроме, наверное, Крешимира, который, с отсутствующим видом глядя перед собой, подушечками пальцев собирал по столу крошки.

— Хочу, чтоб ты знал, дон Стипан, — наконец произнес он, — я тоже об этом думаю.

— Крешо, сын мой… — произнес Йозо умоляющим тоном.

— Никогда не верил, что скажу это, — продолжал Крешимир, не обращая внимания на отца, — но, может, действительно нужно жениться. Нельзя так дальше, отче. Нельзя жить без женщины.

Священник молча кивнул.

— Крешо, подумай еще, — предупредил его отец. — Подумай, не надо повторять мою ошибку.

Крешимир задумчиво кивнул, но выглядел при этом как человек, который принял трудное для себя решение и не собирается от него отказываться.

— Я до сих пор ничего вам не говорил, потому что и сам не был уверен, — сказал он, — но я уже давно думаю о том, чтобы поехать вниз, в город, и найти себе жену.

Это заявление всех потрясло, но никто ничего не сказал. Один только Домагой, самый младший и чувствительный из них, любимец покойной матери, которая растила его почти как девочку, раз уж дорогой наш Бог не дал ей дочку, стыдливо спрятал лицо в грязную оконную занавеску и безутешно зарыдал.