Чудо в ущелье Поскоков

Третья глава

говорит о том, что капитализм — это динамичная система, в которой ничто не остается там, где было раньше: кроме того, одной женщине кажется, будто на дереве мужчина, а полицейские поют песни Миши Ковача

— Вот видишь, это Сплит, — сказал ему дядя Иве следующим утром, когда они оглядывались на длинноногих девушек, которые шли мимо в коротких юбках, потряхивая грудью в расстегнутых блузках. — Весной всегда хочется развестись, а осенью всегда радуешься, что этого не сделал… Ну да ладно, — продолжил он, — тебя сперва еще женить нужно, на этой твоей… Как ты сказал ее зовут?

— Ловорка.

— Ловорка, точно. И ни на ком другом, только на ней?

— Да.

— Хм! Это существенно сужает наши возможности, — выразился дядя по-научному. — Романтичная идея, что на всем белом свете только она одна настоящая и без нее жизнь не жизнь, не очень рациональна. Сынок, в действительностине всегда все так, как в песнях Миши Ковача. На твоем месте я бы от такой мысли отказался и взял первое, что попадет в руки, но если ты все-таки настаиваешь, то вот, прошу, улица Чехова.

Они остановились в начале затененной густыми вечнозелеными дубами улицы, вдоль которой тянулись пятиэтажки с обветшалыми фасадами.

— Кофейня, мне кажется, была чуть дальше… Погоди, — сказал Крешо, пытаясь сориентироваться. — Да, точно, помню, здесь был банк. А дальше, метров через пятьдесят, кофейня.

От волнения он даже побежал, а дядя Иве, уже давно распрощавшийся с молодостью, смиренно пошел за ним следом.

— Я все это помню, я знаю, где мы! — крикнул Крешимир и вдруг остановился, застигнутый врасплох. — Не понимаю, — сказал он растерянно, показывая рукой на витрину с губной помадой, тенями для век и флаконами духов, над которой розовыми буквами было написано: «Нарцисс». — Кофейня была здесь.

— Ты уверен? Может, посмотрим еще где-нибудь поблизости?

— Да зачем? Стопроцентно, я знаю этот дом, здесь была кофейня.

— Улица Антона Павловича Чехова, двадцать три, — прочитал дядя Иве табличку возле входа. — Ну ладно, — добавил он, берясь за дверную ручку, — как говорится, на карту-то смотри, а у крестьянина спроси.

Внутри они чуть не потеряли сознание от запахов, которые слоями висели в воздухе: леса и цитрусовых, цветов, ликера и шоколада, мха, бумаги, корицы и мускуса — невероятной смеси, в облаках которой стояли две забальзамированные и чересчур накрашенные молодые женщины, одна рыженькая, другая блондинка.

— Простите, у нас только один вопрос, — начал дядя. — Мы ищем девушку, которая работала здесь в кофейне.

— Но это не кофейня, — ответила блондинка.

— Бог с тобой, дочка, я же не слепой. Я спрашиваю про кофейню, которая была здесь раньше.

— Вот здесь, с этой стороны, была барная стойка, а тут, на моем месте, — игровой автомат, — показал Крешимир дяде Иве. — Это здесь, точно. Теперь я все вспомнил.

— Я, ей-богу, ничего не знаю ни про какую кофейню, — сказала блондинка и обернулась к рыженькой: — Лиле, может, ты слышала, что здесь была какая-то кофейня?

Лиле покачала головой, дескать, ничего не знаю ни про какую кофейню.

— А давно вы здесь? — спросил дядя Иве.

— Мы? С утра.

— Да нет, я не об этом. Давно тут парфюмерный?

— А-а, вот вы о чем. Ну так примерно с полгода, — сказала Лиле.

— А что же тут было до того, как мы открылись? — задумалась блондинка.

— Может, видеопрокат? — предположила рыженькая.

— Точно, — согласилась ее коллега. — Видеопрокат… Видеопрокат «Сириус».

— Они сейчас на бульваре Мажуранича, — сообщила Лиле.

— Большое спасибо вам, девушки, — вежливо поблагодарил дядя Иве, а потом, уже на выходе, ему попалась на глаза реклама туалетной воды. — «Босс»? Это что-то такое для начальников, да? — Он оглянулся и посмотрел на продавщиц: — А нет ли у вас какого-нибудь парфюма для простых рабочих? Чего-нибудь, например, для строителей или плотников?

Ни та, ни другая не знала, что на это сказать.

— Э-э, так я и думал, — заключил дядя.

В «Сириусе» на бульваре Мажуранича был только один человек, какой-то парень, который работал там всего две недели и ничего не знал об истории видепроката и о том, что раньше он находился по адресу Чехова, двадцать три, и тем более о том, что там раньше располагалась кофейня. Пришлось ждать хозяина, который должен был вот-вот прийти. В результате Крешо с дядей целых сорок пять минут топтались в помещении, разглядывая коробки с фильмами.

— А нет ли у вас того фильма с таким высоким актером? — вдруг спросил дядя Иве.

— Как его имя?

— Я не помню, как его имя, но вы его наверняка знаете. Господи, да такой высокий! Волосы причесывает на пробор сбоку, всегда в кожаной куртке. Немного похож на Фрфу Мужинича в молодости.

— Боюсь, не смогу вам помочь, — беспомощно признался парень.

— Ладно, неважно, — сказал дядя Иве, а потом тихо прокомментировал Крешо: — Сейчас любого болвана берут на работу в видеопрокат.

Когда наконец появился хозяин, парень показал ему на ожидающую его пару.

— Никогда никакой кофейни там не было, — сказал хозяин «Сириуса», когда они объяснили, зачем пришли.

— Как это не было, я прекрасно помню, что была, — соврал дядя Иве.

— Кофейня-бар «Жираф», — добавил для верности Крешимир.

— Увы, я не знаю. До того, как мы туда переехали, там был копировальный центр. Они прогорели, когда его владелец, некий Матас, так его звали, сел в тюрьму.

— В тюрьму?! Надо же! — изумился дядя. — А что этот бедняга натворил?

— Евро подделывал.

— Ну, молодец!

— Навестите его в Билице, может, он что-то и знает.

На следующий день около полудня Крешимир с дядей сдали свои удостоверения личности при входе в окружную тюрьму в Билице, прошли через металлодетектор и сели на два простых деревянных стула в комнате для свиданий. Вскоре охранник привел Ерко Матаса, осужденного за подделку банкнот, тот сел напротив, скрестил на груди руки и враждебно уставился на посетителей.

— Это вам. Небольшой знак внимания, — сказал дядя Иве, подтолкнув к нему коробку шоколадных вафель и блок сигарет.

Матас угрюмо шмыгнул носом и даже не посмотрел в сторону подарков. Иве стало немного неловко, но он не позволил себе растеряться.

— Мы пришли к вам, чтобы получить определенную информацию, — начал он. — Мы разыскиваем одну женщину, которую вы, возможно, знаете, она работала…

— Двести кун! — почти грубо прервал его заключенный.

— Простите?

— Это вам обойдется в двести кун.

— Договорились, — сказал дядя Иве и потянулся за бумажником.

Ерко Матас взял купюру и подозрительно посмотрел ее на просвет.

— У него глаз опытный, — пояснил дядя Крешимиру.

— Итак, что вас интересует? — спросил фальшивомонетчик, пряча двести кун в карман синей тюремной робы.

— Мы ищем одну официантку, которая работала в кофейне «Жираф». Вдруг вы вспомните. Кофейня была на улице Чехова, в доме двадцать три, там же, где был ваш копировальный центр. Девушку звали Ловорка, и она, вот так, немного…

— На месте центра кофейни не было, во всяком случае я об этом ничего не знаю, — снова перебил дядю Иве Матас. — До меня там находилась мастерская по ремонту обуви, хозяином был Маринко Шево. Может, он вам что-то расскажет. Маринко уже на пенсии, живет в Омише, улица Жертв Блайбурга, дом семнадцать, третий этаж, квартира Ковачич. Еще вопросы есть?

— Если он Шево, то почему на двери написано «Ковачич»? — поинтересовался дядя Иво.

— Квартира оформлена на жену, — объяснил фальшивомонетчик, взял сигареты и вафли и ушел.

В Омише, на улице Жертв Блайбурга, дом семнадцать, третий этаж, Маринко Шево в пижаме открыл им дверь, впустил в комнату, показал на тахту, сам уселся в кресло и продолжил на приставке играть в Call of Duty.

— Такой молодой, а уже на пенсии, — произнес дядя Иве просто так, чтобы что-то сказать, но этому человеку действительно не могло быть больше тридцати.

— Позвоночник, — объяснил сапожник-пенсионер, не отрывая взгляд от экрана.

— Позвоночник — это беда, — сочувственно кивнул Иве.

— Мы пришли, потому что нам сказали, что вы можете нам помочь, — начал Крешимир. — Мы ищем одну девушку, которая работала в кофейне, там, где вы…

— Говнюк! — сказала, проходя через комнату на кухню, какая-то женщина, судя по возрасту, супруга Шево.

— Корова! — кратко парировал Шево, пробегая с автоматом в руках через какие-то развалины.

— Кофейня «Жираф» была там же, где ваша мастерская по ремонту обуви, на Антона Павловича Чехова, двадцать три… — продолжил Крешимир.

— Не было там никакой кофейни, — перебил его Шево, давая автоматную очередь по двум вражеским солдатам. — Или я никогда про нее не слышал…

— Осел! — перебила его жена, возвращаясь из кухни.

— Бестолочь! — лаконично бросил он ей в ответ и продолжил: — На том месте до меня у одного типа, Елича…

— Там за сгоревшим грузовиком два немца, — предупредил его дядя Иве.

— О, спасибо, — сказал бывший сапожник и двумя меткими выстрелами ловко ликвидировал обоих нацистских бандитов. — Так вот, у Елича там была мастерская по ремонту и обслуживанию стиральных машин.

— Елич? Может быть, знаете, где он сейчас?

— Не имею никакого… А-а-а-а! — Он вдруг вскрикнул и упал, сраженный пулей немецкого снайпера, который ловко укрывался на башне церкви.

— Неужто тебе конец?! — злорадно крикнула из соседней комнаты жена. — Неужели он тебя, гада, убил?! Черт бы побрал и тебя, и тот день, когда я за тебя вышла!

— Все перемешалось, — недовольно пробурчал Крешимир, когда они покинули квартиру Шево.

— Капитализм, динамичное общество, — объяснил ему дядя. — Ничто не остается там, где было раньше.

Елича, который ремонтирует стиральные машины, оказалось не так уж трудно найти на новом месте, на Пуянке, но зато они здорово намучились, пока несколько дней искали албанца, который до Елича арендовал помещение для ведения бизнеса на улице Чехова, двадцать три, и давно уже вернулся к себе домой. После того как они поговорили по телефону с десятком его внуков, племянников, сестер и других родственников, им наконец-то позвонил кондитер Синан Фехмиу из Струмицы, который направил их к парикмахерше Татьяне Крагич. Однако госпожа Татьяна тоже не слышала про кофейню «Жираф», хотя та была на месте ее парикмахерской, так что она послала их к пекарю Шиме Лозе. От пекаря Шимы Лозы Крешимир с дядей Иве попали к часовому мастеру Юре Кодричу, который посоветовал им поискать фотографа Мате Ливаду.

После почти двух недель поисков Крешимир совсем одурел от множества имен и адресов, давняя любовь стала казаться ему потерянной, и он решил бросить поиски. Дяде пришлось уговаривать его сделать последнюю попытку: пойти в Мертояк к Мате Ливаде на Одесскую улицу, дом семнадцать. Они поднялись на восьмой этаж и только хотели позвонить в дверь, как она открылась и из квартиры вышел священник.

— Слава Иисусу Христу! — приветствовал его дядя Иве, как и положено.

— Во веки веков. Вы родственники? — спросил священник и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Бедняга. Боюсь, долго не протянет.

— Что поделаешь, нас всех это ждет, — ответил дядя философски.

Они протиснулись мимо священника в квартиру и направились по коридору в спальню, где, окруженный своими близкими, умирал Мате Ливада, известный нескольким поколениям жителей Сплита как Фото Мате. Его супруга, сыновья и снохи с удивлением посмотрели на неожиданно появившихся мужчин, которые как раз собирались объяснить, зачем пришли, но неожиданно с постели подал голос умирающий.

— Крешимир, — шепнул старик почти неслышно, показывая узловатым пальцем на Крешо, и его желтое лицо неожиданно озарилось. — Я тебя сразу узнал.

— Вы знаете, кто я? — спросил Крешо, поспешно подошел к кровати и, потрясенный, упал на колени.

— Конечно я знаю, кто ты. Она тебя точно так и описала, — сказал Мате Ливада, положив ладонь Крешимиру на темя, и стал нежно поглаживать его волосы. — Я уже больше десяти лет жду, когда ты придешь. Даже думал, вот, умру и никогда тебя не увижу…

— Прошу вас, перестаньте, хватит, ему нельзя утомляться, — подала голос одна и снох Ливады.

— Госпожа, прошу вас, не перебивайте их, — попросил дядя Иве. — Это судьба. Судьба! — воскликнул он страстно.

— Когда кофейня закрылась, Ловорка пришла ко мне и сказала: «Дядя Мате» — она всегда звала меня дядя Мате, — продолжал старый фотограф слабым шепотом. — «Дядя Мате, — говорит, — если меня будет искать один высокий темноволосый симпатичный парень, вы ему скажите, где я». — «Скажу, душа моя, почему бы не сказать», — говорю ей. Она потом сто раз заходила в мою фотостудию спросить, не приходил ли ты. Каждый день. Иногда по нескольку раз. Уж очень она любила тебя, бедняжка…

Из глаза дяди Иве, хоть он и был не из тех, кто может запросто заплакать, выкатилась крупная слеза.

— А где она сейчас? Где она?! — спросил нетерпеливо Крешемир.

— Она сейчас… кх! кх! — начал было умирающий, но ему помешал приступ кашля.

— Где она?! — в отчаянии воскликнул Крешо еще раз.

— Люди, опомнитесь. Человек умирает! — возмутился сын Ливады.

— Она сейчас работает в… в… в… кх! кх!.. в кофейне «Зебра», — начал старик, снова собравшись с силами.

— В кофейне «Зебра»? Где эта кофейня «Зебра»?

— На Чехова кх!.. кх!.. кх!.. На Чехова, двадцать восемь, — шепнул старик и перед тем, как из его утомленных легких вырвался последний выдох, добавил: — Кофейня «Зебра», прямо напротив того места, где была кофейня «Жираф». — И тут его голова утонула в подушке, глаза закрылись, и Фото Мате умер.

— Примите мои искренние соболезнования, — с достоинством произнес дядя Иве, протягивая руку вдове.

— Это был великий человек, — добавил он, обмениваясь рукопожатиями со старшим сыном Ливады.

— Нам всем будет его не хватать, — шепнул снохе, судорожно обнимая ее.

От парфюмерного магазина «Нарцисс» до видеопроката «Сириус», мимо окружной тюрьмы, Омиша, Пуянке и Струмицы, Татьяны Крагич, Шимы Лозы и Юре Кодрича и до Маты Ливады с Одесской, семнадцать, Крешимир с дядей снова вернулись к вечнозеленым дубам на улице Антона Павловича Чехова. Они проплутали четырнадцать дней, чтобы узнать, что достаточно было просто перейти на другую сторону улицы.

— А что, если она тут больше не работает? — спросил Крешо неуверенно за миг до того, как войти в «Зебру».

— Ну, мать твою, тогда тебе останется только повеситься, — малодушно заметил Иво.

Они вошли в кофейню и остановили официанта.

— Добрый день. Простите, дружище, мы ищем Ловорку.

— Да Ловорки нет, не работает, — сказал официант.

— А что, уволилась или… — испуганно начал Крешо.

— Замуж выходит, взяла отпуск на неделю.

— Выходит замуж?! — воскликнул изумленный дядя Иве. — А за кого?

— Я так и знал, — сказал Крешимир и от отчаяния ударил лбом по мишени дартса. — Она выходит за того, за Мела Гибсона.

Официант бросил быстрый удивленный взгляд на Крешимира, а потом повернулся к дяде:

— Она выходит за Горана Капулицу.

— За Горана Капулицу? Ничего себе! — остолбенел Иве.

— Кто такой Горан Капулица? — спросил Крешо.

— Ты не знаешь, кто такой Горан Капулица? — удивился официант.

— Понятия не имею, кто этот Горан Капулица.

— Горан Капулица — начальник жупанийского полицейского управления, — объяснил дядя Иве. — Самый молодой из всех полицейских начальников в стране. Большая шишка.

— Простите, а вы, случайно, не Крешимир? — задумчиво глянув на Крешо, неожиданно спросил официант.

— Да, Крешимир, а что?

— Ничего, я узнал вас по описанию.

— Крешо, пошли домой, нет смысла. Послушай, что говорит тебе твой дядя Иве, что было, то было. Ваши пути разошлись. У нее своя жизнь, муж…

— Он ей не муж!

— Да, пока не муж, но очень скоро им будет. Каково бы сейчас было, если бы ты за пять дней до венчания появился у нее на пороге. Оставь женщину в покое. Да я говорю это и из-за тебя: если сейчас ее увидишь, будет только хуже. Не трогай рану, пусть зарастет.

— Эта не зарастет.

— Зарастет, зарастет.

— Нет, дядя. Пятнадцать лет не зарастала, не зарастет и теперь, — сказал Крешо, глядя в глубь небольшого парка на виллу, видневшуюся сквозь кроны платанов. — Я должен ее увидеть, а там будь что будет.

— Ну хорошо, должен так должен. Хочешь, я пойду с тобой?

— Не надо. Отправляйся-ка ты домой.

— Я тебя в машине подожду.

— Дядя, поезжай домой, — решительно сказал Крешо, вылез из машины и, срезая угол, по косой, двинулся через парк.

Все его тело неприятно трепетало. Стоило ему добраться до усыпанной белой галькой дорожки, как он вдруг почувствовал сильнейшее напряжение и странное чувство незащищенности, как будто находился в простреливаемом пространстве, где его подстерегала неизвестная опасность. Встреча с женщиной, которую он предал, вызывала у него такой ужас, что, пройдя еще несколько метров, он вдруг почти помимо своей воли остановился: ноги отказывались служить, его парализовал страх. Он беспомощно оглянулся и увидел, что дядя все еще там, в машине.

— Катись отсюда! — взбешенно рыкнул он в его сторону. — Езжай домой, болван!

Дядя Иве негодующе покачал головой, но мотор все же включил.

Крешимир двинулся дальше. Прошел весь парк и остановился на тротуаре, этот адрес дал им официант из «Зебры»: спокойная улица на Бачвице, немного запущенный, но все еще красивый трехэтажный дом, перед которым росла большая искривленная сосна. Красный детский велосипед и мяч лежали на газоне возле деревянного сарая, за которым виднелась живая изгородь из лавра. Вокруг было тихо. Крешо толкнул железную садовую калитку и, когда она скрипнула, на мгновение замер. Потом шагнул во двор и остановился, не зная, что теперь делать, и тут же ужасно испугался, увидев, как Ловорка проходит мимо одного из открытых окон на втором этаже. В глупой панике он подбежал к сосне и спрятался за стволом, хотя к окну никто даже не подошел.

Крешимир простоял так, неподвижно, не меньше минуты, прежде чем осмелился снова выглянуть. Он уставился на искривленный сильными морскими ветрами ствол, который почти достигал фасада здания, и тут ему в голову пришло нечто совершенно неожиданное. Еще не успев осознать, насколько идиотский его план, он уже карабкался по сосне, хватаясь за ветки и стопами нащупывая опору на узловатом и местами потрескавшемся дереве с толстенной корой. В какой-то момент кусок коры под ногой отломился, и Крешимиру пришлось крепко обнять ствол, измазав смолой лицо и одежду, чтобы не соскользнуть вниз. Наконец он добрался до ветки, которая была не больше чем в полутора метрах наискосок от окна Ловорки. Это была спальня, он видел часть кровати, рядом комод, над ним — большое зеркало. А потом появилась она.

Что-то напевая, Ловорка рассматривала себя в белом подвенечном платье, и это была столь волшебная картина, что у него перехватило дыхание. Она была еще красивее, чем он помнил, видимо, за прошедшие годы сбросила несколько килограммов. Разглядывая ее с дерева, Крешимир внезапно разрыдался, по его щекам покатились слезы. Вцепившись в ветку, он трясся от плача. Вдруг у него из горла вылетел стон, и Ловорка увидела его отражение в зеркале.

— Крешо! — воскликнула она ошеломленно, а он испугался, растерялся, отпустил ветку и с почти пятиметровой высоты шлепнулся спиной на бетонную дорожку. К счастью, ничего страшного не случилось. Держась за поясницу, он тут же встал и, хромая, побежал к сараю, сердце его бешено колотилось.

— Крешимир! — крикнула она, подбегая к окну.

Но он уже притаился возле живой изгороди за деревянным сараем.

— Крешо! — позвала она еще раз и умолкла, решив, что все это ей почудилось, да и чем еще могло быть, как не миражом, — увидеть из окна спальни на втором этаже Крешимира Поскока, притаившегося на дереве напротив окна. Такое даже никому не расскажешь. Решат, что ты свихнулась.

Честно говоря, за последние пятнадцать лет у Ловорки были и более дикие видения, связанные с этим мужчиной. Она замечала его повсюду: в переполненном городском автобусе, в толпе на рынке, в очереди в банке, на лесах строящегося дома — в желтой защитной каске, он улыбался ей с разных плакатов. Желание увидеть Крешо бесчисленное количество раз материализовалось в проезжавших мимо автомобилях. Ловорку опалила безумная ревность, когда она приняла за него одного мужчину, который гулял с ребенком на Бачвицах, но самое удивительное было как-то раз, когда она случайно увидела его в телевизоре, в желтой спортивной форме, он бежал по левому краю и поднятой рукой давал знак полузащитнику послать ему мяч. Даже самые опытные болельщики, делавшие ставки в кофейне «Зебра», не могли заставить ее поверить, что в клубе «Интер» из Запрешича нет ни одного игрока по имени Крешимир Поскок.

Она закрыла окно и исчезла где-то в глубине квартиры, а Крешо внизу, за живой изгородью, проклинал себя за глупость и трусость. После такого детского поступка ему было неловко звонить в дверь ее квартиры, но он понимал, что должен сделать это, чтобы не жалеть потом всю жизнь. Он хотел уже встать, когда услышал у себя за спиной шуршание листьев. В тот же миг кто-то закрыл ему рот ладонью и чем-то сильно ударил по темени.

Оглушенный, Крешимир попытался вырваться, но вдруг стало темно, как будто на него набросили плотную ткань. Что-то твердое еще раз хрястнуло его по голове, и он потерял сознание.

Он пришел в себя в полном мраке, в тесном пространстве, видимо в багажнике какого-то автомобиля. Воняло бензином и гнилой картошкой. В голове пульсировала боль, Крешимир чувствовал, что из носа теплой струйкой течет кровь. Снаружи сначала слышался шум городского движения, но вскоре он стих, казалось, остался где-то вдали. Потом под колесами заскрипела щебенка, значит, машина свернула на второстепенную дорогу. Вскоре она остановилась, и кто-то вышел, хлопнув дверцей. Потом еще кто-то, видимо с другой стороны. Мгновение спустя поблизости остановился еще один автомобиль.

Кто-то открыл багажник и схватил Крешо, который принялся пинаться вслепую, так как на голову и плечи был натянут мешок. Руками двигать он тоже не мог.

— Цыц, мать твою! — выругался кто-то и два раза треснул его палкой по плечу.

Крешимир закричал, извиваясь от боли, а злоумышленники схватили его, вытащили из багажника, поставили на ноги и сдернули мешок. Они были на каком-то пустом пляже: Крешо и еще трое. Двое, в полицейской форме, держали его за руки, а третий, в штатском, встал перед ним и зловеще улыбнулся.

— Крешимир Поскок, — сказал он и изо всех сил ударил его по лицу. — Я знал, что ты явишься, — продолжил он, и Крешо посмотрел на него более внимательно.

За прошедшие годы этот тип изменился: потолстел, полностью облысел и заметно постарел, но его светло-голубые водянистые глаза остались такими, как были. По ним Крешо безошибочно узнал настырного полицейского, маньяка, который в тот дождливый вечер пятнадцать лет назад, сидя в углу, нервно постукивал ногой. Так, значит, Горан Капулица теперь начальник жупанийского полицейского управления. Когда официант в кофейне «Зебра» произнес его имя, Крешимир и не подумал, что речь идет о том самом говнюке.

— Я знал, что ты появишься, и ждал тебя, — презрительно продолжал Капулица. — Поэтому всегда держал рядом с ее квартирой двух человек, они тебя поджидали. Может, кто-то на моем месте и не стал бы, но я знал, нутром чуял, что однажды ты пожалуешь.

И тут Крешимир неожиданно оттолкнул державших его полицейских, левым локтем врезал по физиономии тому, что слева, а правым хрястнул их начальнику прямым ударом в нос. Капулица пошатнулся, отступил на несколько шагов, из его ноздрей фонтаном ударила кровь. Но полицейские уже опомнились. Тот, что был справа, ударил Крешо дубинкой по ногам, и тот рухнул на колени. Тогда подошел Капулица, схватил его за волосы, закинул голову назад и заглянул в лицо:

— Не сдаешься, да? Это я уважаю. Приятно видеть человека с такой силой воли. Только, знаешь, напрасно, ничего у тебя не выйдет!

— Мартышка! — беспомощно сказал Крешо, просто чтобы не молчать.

Капулица усмехнулся и продолжил:

— Ничего не выйдет, парень! Теперь она моя. В субботу обвенчаемся, и все будет кончено…

— Не будет кончено. Никогда не будет.

Капулица, продолжая улыбаться, подло ударил его ногой в живот, Крешо вскрикнул и согнулся от боли.

— Будет. В субботу она скажет мне «да», и это будет ее окончательным ответом, как в той игре «Кто хочет стать миллионером». Назад хода нет! Ты не знаешь Ловорку. В церкви, дав клятву перед Богом, она будет считать, что дело сделано. Как говорится, приняла Маре обет, обет она не нарушит. Ловорка будет только моей, как я того и заслуживаю. Я пятнадцать лет ждал ее, говнюк вонючий. Пятнадцать лет она только о тебе и говорила, ждала тебя, а я ее заклинал и упрашивал, ласкался, лгал, обещал, покупал подарки… И наконец, полгода назад, сломал ее. Теперь она выйдет за меня, а ты, мой дорогой Крешимир, отправляйся-ка с песнями домой. — И тут начальник полиции действительно запел, насмешливо глядя на Крешимира, сначала тихо и хрипловато, а потом все громче, самозабвеннее:

— Ну-ка, ребята! — обернулся Капулица к подчиненным, и все трио громко запело, обращаясь к Крешо:

Они пели так красиво, что Крешимир зажмурился и от восхищения поднял руки, но с окончанием припева трепет прошел, потому что на него со всех сторон посыпались удары. Они ногами и руками били его по голове, груди, животу и бедрам до тех пор, пока он снова не потерял сознание.