Чудо в ущелье Поскоков

Восьмая глава

предлагает несколько ценных советов по приведению в порядок дома, а также открывает тайну исчезнувших простыней: одной желтой со светло-синими цветочками и другой, розовой в белый горошек

Ловорка проснулась, когда находящиеся в комнате предметы стали постепенно проступать в сероватом свете зари. Ее разбудила тишина, отсутствие в горной глуши какого бы то ни было звука. Сначала она вообще не могла понять, где находится, а потом обнаружила на своей груди мужскую руку с простым золотым кольцом и все вспомнила. Взяла эту безжизненную и тяжелую кисть и положила ее рядом со своей, понюхала и принялась гладить ею себя по щекам и быстрыми поцелуями прикасаться к подушечкам пальцев. В какой-то момент ей почудилось, что все, что было еще совсем недавно, и вообще вся ее прежняя жизнь были лишь длинным мучительным сном и ожиданием этого утра. Реальности, частью которой она теперь стала и в которой была счастлива.

Осторожно выбравшись из объятий, Ловорка встала, натянула трусики и простое хлопчатобумажное платье, застегивающееся спереди на пуговицы, которое Крешимир отыскал в шкафу покойной матери. Надела шлепанцы, прокралась через погруженный в тишину дом и вышла во двор. В огороде отец Крешимира бечевкой подвязывал кустики молодых помидоров к ясеневым колышкам.

— Доброе утро, — обратилась она к нему.

Старик и головы не поднял.

— Не надо ли чем-нибудь помочь? — предложила Ловорка, подумав, что свекор не слышал, но он продолжал заниматься своим делом, как будто ее не существует.

Она постояла еще немного, обдумывая, чем заняться, а потом отправилась на экскурсию. В неудобной для прогулки обуви, осторожно переступая через камни, иногда цепляясь подолом платья за ветки ежевики, Ловорка довольно быстро обошла всю деревушку, где остался только один жилой дом. Она с любопытством заходила в полуразрушенные сараи и хлева, через давно не мытые окна рассматривала комнаты в брошенных приземистых каменных постройках с прогнившими дощатыми полами, иногда замечала там одинокий стул с отломанной спинкой и паутину. Ее бабушка в Нережишчах до самой смерти жила в таком доме с высокой полутораспальной кроватью и иконкой какого-то святого с воткнутой за рамку увядшей веточкой маслины. У нее была такая же раковина из белого мрамора и закопченная дровяная плита в тесной кухне.

Возле самой стены дома, в мелкой ямке она вдруг увидела два коричневатых куриных яйца и просияла. Почему-то ей показалось, что это хороший знак. Ловорка взяла яйца, они были еще теплые. Подняла голову, как будто почувствовав, что откуда-то на нее смотрит он. И действительно, Крешо в одних трусах стоял на балконе и улыбался ей.

— Я нашла два яйца! — крикнула она, с гордостью показывая их. — Давай, одевайся, будем завтракать.

На сковороде она разделила на двоих глазунью, которую они съели без хлеба, потому что во всей кухне не нашлось никаких продуктов, кроме удивительно большого количества пакетов с кукурузной мукой. После такого скромного завтрака и он, и она остались голодными, но ничего не сказали. Она поцеловала его и рукой вытерла ему жирные губы.

— Я бы, если можно, взяла машину и поехала купить себе кое-что из одежды, а то и надеть нечего. Да и еды бы надо купить.

— Ключи на холодильнике.

— Хорошо… — сказала Ловорка и замялась, ей было неловко спросить. — А знаешь, — наконец произнесла она неуверенно, — мне и деньги нужны… Если у тебя есть…

Крешимир встал, извлек из буфета желтую жестяную банку, поцарапанную и проржавевшую по краям, с изображением парусника на крышке, одну из тех, больших, в которые когда-то паковали по три килограмма кофе, и, не говоря ни слова, поставил перед ней. Она открыла ее и изумилась, увидев, что банка почти до верха беспорядочно заполнена стянутыми резинками рулончиками купюр: одни побольше, другие поменьше, там были евро, американские и канадские доллары, британские фунты, швейцарские франки, японские иены…

— Ничего себе! — пробормотала она. — Чем же вы занимаетесь?

— Если скажу, мне придется тебя убить, — ответил Крешимир, закуривая сигарету.

Она задумчиво посмотрела на него:

— Тогда просто скажи мне, ведь не наркотиками?

— Нет.

— И никого не убиваете?

— Нет.

— Ладно, остальное меня не интересует. Сколько можно взять?

— Возьми, сколько надо.

Ловорка еще несколько мгновений, по-прежнему изумленно, глядела на деньги, а потом вдруг расхохоталась.

— Возьму все, — ляпнула она, сама не зная почему.

— Бери все, — сказал он.

— Вот дурачок, да неужели бы ты отдал мне все?

— Это, — объяснил ей Крешимир, показывая на жестянку, — это ничто по сравнению с тем, что я должен был бы тебе дать.

— Ума в тебя не так чтоб много, — сказала она растроганно.

— Знаю. Учительница в школе тоже мне так говорила.

— Несчастная женщина, — констатировала Ловорка, по-прежнему глядя на мужа влюбленными глазами, а потом, вспомнив что-то, встрепенулась: — Там, чуть в стороне, слева, маленький такой дом с большой дырой в крыше, он тоже ваш?

— М-м-м… — Он покачал головой. — Это от дяди Николы осталось. Он был врачом в Загребе, умер два года назад.

— А его дети сюда не приезжают?

— Детей у него не было, он там умер один, без родни, без детишек.

— Значит, если бы мы с тобой там поселились, это никому бы не помешало?

— Ну, мне, может быть, и помешало бы, я бы, наверное, был против того, чтобы спать в доме с дырой в крыше, — проговорил Крешимир.

— Если дело только в этом, можешь не беспокоиться, — сказала Ловорка и самоуверенно похлопала его по плечу.

Своего покойного дядю Крешимир едва помнил. Между дядей и его отцом десятилетиями не угасала какая-то старая вражда. В воспоминаниях осталась мутная картина: двое низкорослых мужчин, один крестьянин, другой врач, онколог, запыхавшиеся, с набрякшими жилами на шеях, стоят каждый на своей куче камней, переругиваются, оскорбляют и проклинают друг друга на все ущелье.

— Чтоб у тебя зенки повылезали! Чтоб тебя черви сожрали! — орал со своей стороны Йозо.

— Да чтоб тебя убил рак легких, — кричал Никола с другой стороны, — с метастазами в мозге и средостении!

У него был белый «Рено-18» — единственным, что Крешимир всегда помнил безошибочно, были автомобили. Уехав, дядя больше никогда не возвращался в эти горы. После него остался и постепенно ветшал и разрушался небольшой каменный дом с двумя комнатами и кухней, который он когда-то давно — Крешо тогда еще, пожалуй, и не родился — решил обновить в духе времени. Маленькую комнату Никола даже успел превратить в ванную, что по тем временам считалось безумной роскошью.

Потом сорок лет его владение ветшало, приходило в негодность от дождей, ветра и снегопадов. Когда Крешимир и его братья были детьми, их отец ни от чего не впадал в такую дикую ярость и не бил их с таким остервенением, как тогда, когда узнавал, что они залезали в дом дяди Николы. Этот дом был запретным, проклятым местом, отмеченным страшным знаком неведомой им ненависти.

— Папа, а почему вы с дядей Николой не разговариваете? — спросил один из них несколько лет назад в тот редкий момент, когда Йозо был в хорошем настроении.

Отец задумчиво наморщился.

— Хоть убей, не могу вспомнить, — наконец признался он.

Но даже если отец больше не помнил причины ссоры и невзирая на то, что его брат уже умер, Крешо был уверен: он взбеленится, узнав, что они с женой хотят там поселиться. По правде говоря, осматривая дядин одноэтажный дом, он и сам не знал, насколько это было бы разумно. Через дыру в крыше виднелось синее небо. Отверстие диаметром не меньше полутора метров зияло над бывшей ванной комнатой, часть потолка намокала и могла рухнуть. Кусок деревянной балки и обломки дранки торчали из штукатурки, которая обрушилась на ванну, унитаз и умывальник, в потемневшем зеркале Крешимир с трудом разглядел свое лицо. Однако, когда удалось открыть заржавевший кран, к его большому удивлению, откуда-то из глубины послышалось бульканье, а потом потекла вода, сперва мутная и грязная, а затем все более прозрачная и холодная.

Электричества, правда, не было. Он проверил во всех помещениях, поворачивая черные выключатели из бакелита. Старый холодильник «Ободин» стоял в углу кухни мертвым. Носком ботинка Крешо стукнул по буфету, и из-под него в панике бросилась бежать целая армия мелких насекомых. Каменную раковину для мытья посуды по-честному поделили своими сетями два паука, один занял правый угол, другой — левый.

В шкафу спальни, на вешалке Крешимир обнаружил изъеденное молью шерстяное пальто-кромби и аккуратно сложенное пожелтевшее постельное белье с вышитой монограммой, витиеватые буквы которой ни о чем ему не говорили. На стене висела покрытая пылью картина, изображавшая Святое семейство. Двуспальная брачная кровать была разобрана и сложена возле стены, все ее составные части, как показалось Крешо, были целы. Но тут он вдруг унюхал слабый запах мертвечины. Осмотрел всю комнату и в углу, между стеной и комодом обнаружил свернувшуюся клубком засохшую и подгнившую мертвую лисицу. Предположив, что это легко могло бы разволновать жену, он вынес лису и отшвырнул подальше, в гору, а потом открыл все окна, чтобы проветрить, причем в самый последний момент, минут за пять до возвращения Ловорки.

Ее не было часа три, и вернулась она в машине, так набитой покупками, что сама с трудом поместилась за рулем. Крешимир раньше никогда не видел, чтобы за такое короткое время кто-нибудь накупил столько всякой всячины. Улыбаясь и пожимая плечами, словно извиняясь за свою расточительность, она вышла из машины в новых джинсах и белой майке, а Крешимир, даже если бы он мог рассердиться из-за чего-то такого, забыл все, когда увидел ее грудь, прикрытую тонкой тканью.

Все обитатели Змеиного ущелья замерли от удивления, глядя, как они вместе выгружают пакеты с покупками и относят их в про́клятый дом. Она купила еду, одежду и обувь, постельное белье, занавески и коврики, косметику и стиральные порошки, тряпки, щетки, губки для уборки в доме, посуду и даже маленькую газовую плитку с двумя конфорками. Крешо, удивляясь, как дитя, вынимал из пакетов новые полотенца, мужские и женские трусы, блузки и рубашки, носки, брюки, платья, майки и пуловеры, спортивные костюмы, кроссовки, туфли и шлепанцы. Потом мясо, сырое и копченое, телятину, кур, замороженный зеленый горошек, маринованные огурцы, яйца, муку, растительное масло, сахар, печенье, картошку, макароны, рис, специи, мороженое. Мороженого он не ел лет двадцать.

— Теперь хорошо бы все это убрать в холодильник, — сказала Ловорка, беспомощно глядя на «Ободин». — Может, ты знаешь кого-то, кто в ладах с электричеством?

— А то! — беззаботно махнул рукой Крешо.

Через двадцать минут два сотрудника «Электродистрибуции» с инструментами в руках осторожно передвигались по хрупкой черепице на крыше дома покойного Николы.

— Еще одно нелегальное подключение, — раздраженно шепнул Ненад Ратко. — Я все припомню, будь спокоен, здесь еще столько дерьма обнаружится, что каждый по сорок лет каторги огребет.

— Эй вы, наверху, потише! — распорядился Крешо и вернулся в дом.

— А эти инкассаторы, — спросила его жена, когда он вошел, — неужели так уж необходимо держать их здесь? Почему не отпустить людей домой?

— Меня ты об этом не спрашивай, — ответил Крешимир. — Будь моя воля, я бы их выпустил, но после всего, что я натворил, раздражать папу еще и этим не стоит.

Ловорка несколько секунд молча глядела на мужа.

— Не могу, — повторил он упрямо. — Не сейчас. Может, позже, но не сейчас.

Она вздохнула, пожала плечами и вернулась к делам. Крешмир принялся наблюдать, как супруга ловко вытирает влажной тряпкой буфет и складывает туда продукты, но тут она сунула ему в руки веник и отправила в комнату. И даже не заметила его смущения. Старший сын Йозо Поскока никогда не держал в руках метлы и испугался, что не сообразит, как ею пользоваться, но через несколько минут его волнение утихло. Ему даже понравилось и наполнило раньше не знакомым чувством удовлетворения наблюдать, как под слоем пыли открываются аккуратные гладкие доски, по крайней мере до того момента, пока не явились Звонимир и Бранимир. А он подметал так старательно, что заметил их, только услышав под окном издевательские голоса.

— Какой симпатичный молодой человек, — сказал Звоне слащавым тоном.

— Юноша, после того, как здесь закончите, не зайдете ли прибраться и ко мне? — добавил Бране.

Три секунды спустя, держась за ухо, от окна отпрянул первый, а второй в это время уже стоял закинув голову назад, чтобы остановить кровь из носа.

Сразу после того, как он подмел комнату, Ловорка закончила убирать кухню и появилась в дверях с оранжевым пластмассовым тазом, полным теплой мыльной воды, в которой плавали две жесткие щетки. Супруги опустились на колени и принялись на четвереньках мыть деревянный пол.

— Ну как, нравится? — спросила Ловорка мужа, заметив, что он то и дело поглядывает на ее грудь, которая, покачиваясь, вырисовывалась под майкой.

— Что? — притворился удивленным Крешо.

— Ладно, ладно, не выкручивайся, — сказала она и шутливо ему подмигнула, убирая со вспотевшего лба прядь волос.

Комнату неожиданно осветила электрическая лампочка, на кухне задребезжал старый холодильник.

— Хорватия наша![3] — воздев руки к небу, радостно воскликнула она и пошла положить продукты в холодильник и приготовить что-нибудь поесть.

На обед у них были телячьи шницеля и жареная картошка, а когда они покончили с едой, Ловорка убрала со стола посуду и, не говоря ни слова, подошла к Крешо и оседлала его. Расшатанный старый стул угрожающе потрескивал под ними, пока они целовались и миловались. Крешо так увлекся, что совсем забыл о работе, но его жена оказалась неумолимой. Послала его во двор выбить оба матраса, соломенный и пружинный, достать из машины постельное белье, а сама взялась за ванную комнату. Ближе к концу дня она торжественно заявила:

— Я только что в первый раз пописала в наш унитаз.

— Не забудь сообщить, когда еще и покакаешь, — бросил ей муж, осторожно садясь на только что собранную кровать. Он слегка попрыгал на ней, собственным задом проверяя стальные пружины матраса, и это занятие навело его на некоторые не вполне пристойные мысли.

— Ловорка!

— Что такое? — откликнулась она из ванной.

— Зайди на минутку.

— И не мечтай.

Тогда зашел он — посмотреть, как идут дела у нее, и изумился. Ванная комната совершенно преобразилась, совсем как в телевизионных рекламах волшебных чистящих средств. Эмалированная ванна сверкала, хромированные краны сияли. На раковине лежало новое мыло, рядом висели чистые полотенца. Оказалось, что на плитках, покрывавших стену, были изображены розочки. Утром он и не заметил этого под грязью. Все выглядело безукоризненным. Разумеется, кроме бреши в потолке.

Потом Ловорка принесла чистое постельное белье. Обмениваясь призывными взглядами и мимоходом щипая друг друга, они надели на подушки новые наволочки и натянули простыню на матрас. Новую одежду отправили в шкаф и в комод, а тут уже пришло время ужина. Ловорка решила, что на сегодня работать хватит, и пошла делать сэндвичи.

На Змеиное ущелье опустилась теплая синяя майская темнота. Ловорка отправилась в душ, а рядом, в доме Йозо, Бранимир и Звонимир вышли на балкон и, облокотившись о перила, закурили. С балкона была прекрасно видна круглая светящаяся дыра в крыше покойного дяди Николы, а через нее — их голая сноха, которая намыливалась и поливала себя водой.

— Завтра, наверное, будет дождь, — заметил Звонимир.

— Наверное, — согласился Бранимир.

— А может, и не будет, — засомневался Звонимир.

— Точно никогда не знаешь, — кивнул Бранимир, сглотнув слюну.

— Я бы не обрадовался, если бы дождь пошел, — изрек Звоне.

— Я тоже, — поддержал его Бране.

— Но если пойдет, мать его, то уж пойдет. Нас не спросит.

— Это ты, брат, хорошо сказал.

К сожалению, неожиданному удовольствию средних сыновей Йозо Поскока от болтовни про атмосферные явления быстро пришел конец. На следующий день за покупками поехал Крешимир и около полудня уже вернулся с грузом строительных материалов. До ужина он аккуратно отбил весь совершенно негодный старый потолок в ванной комнате и из гипсовых плит выложил новый, а днем позже заменил сгнившую дранку и залатал дыру в крыше новой черепицей. Потом они с женой застелили старыми газетами пол во всем доме, накрыли пленкой мебель и побелили все помещения. Двери покрасили свежей зеленой краской, вымыли окна, положили коврики, повесили люстры, в спальне поставили на комод букет ноготков в фарфоровой вазе в виде двух влюбленных лебедей с переплетенными шеями, а в кухне, между пестрыми занавесками на окне, поместили глиняный горшок из тех, в которых кое-кто выращивает дома каннабис, но в этом зарозовели цикламены.

Запущенная каменная хибара за месяц как по волшебству превратилась в небольшой симпатичный, удобный и светлый дом. Вскоре заметно изменился и Крешо. Ходил он теперь всегда в выглаженной одежде, чистый, причесанный, бритый, щеки его слегка округлились, и весь он излучал удовлетворенность.

— Неплохо. Ризотто из кабачков на закуску, а потом мясо серны с клецками и два куска торта «Добош» на десерт, — сказал Крешо в понедельник после обеда, похлопав себя по животу. — А что у вас было на обед?

— Мамалыга с кокосовой стружкой, — ответил Домагой уныло.

— О, это тоже вкусно, — дал свою оценку старший брат.

На следующий день он вышел из дома с зубочисткой в зубах.

— Сначала грибной суп, а потом шницель в соусе из зеленого перца, — сказал он. — Я так наелся, что потом осилил только маленький кусочек шоколадного торта. А что у вас было вкусного?

— Мамалыга с кетчупом, — мрачно выдавил из себя Бранимир.

— Эх, знай я, пришел бы обедать к вам, — вздохнул Крешо.

— Сегодня Ловорке не хотелось долго возиться с едой, — объяснил он в среду, подтягивая пояс на брюках. — Она просто сделала фаршированные баклажаны, бараньи отбивные с жареной картошкой и штрудель с вишней. А чем угощались вы?

— Мамалыгой с карамелью.

— Вот это да! Йозо неплохо вас кормит, — отреагировал Крешимир.

— Я и понятия не имел, что говяжий язык с каперсами такая вкусная штука, — тихонько икнув, констатировал он в четверг. — А что было у вас?

— Мамалыга с арахисом.

— Ух ты! — восхитился Крешо.

— Сегодня пост, так что обед у нас был скромный, — печально сообщил он в пятницу. — Зеленые макароны с креветками, а потом сибас в соли, вареный мангольд с оливковым маслом и карамельный пудинг. А у вас было что-нибудь посерьезнее?

— Мамалыга, — прошептал оголодавший Звонимир.

— А с чем? — спросил Крешо.

— Ни с чем, — ответил Домагой и расплакался.

Как-то утром Домагой и два пленника окапывали деревья в саду, а Ловорка на другом краю ущелья развешивала на веревке выстиранные простыни. Ненад вдруг замер и, облокотясь на мотыгу, задумчиво уставился на женщину.

— Копай, дурак, — шепнул ему Ратко. — А то заметят, что стоишь без дела.

— Мне кое-что пришло в голову, — тихо сказал Ненад и кивнул в сторону Домагоя. — Можешь отвлечь его на пять минут?

— О чем это вы там шепчетесь? — прикрикнул на них Домагой.

— Ничего особенного, хозяин, — безропотно ответил Ратко. — Ненад спросил, действительно ли сегодня воскресенье.

— А какое ему дело, воскресенье или не воскресенье? Неужто он на мессу собрался? — Младший Поскок улыбнулся, довольный своей шуткой. Ему действительно редко удавалось быть остроумным, высокомерно ироничным, вроде отца и старших братьев. И это была не единственная черта, которой, как он чувствовал, ему не хватало. Сколько бы он ни пытался стать таким, каким с давних времен были мужчины его племени, — строгим, мрачным, твердым, беспричинно грубым и жестоким, — Домагою это не удавалось, он раскисал, что-то всегда трогало его сердце, на глазах выступали слезы. Он не умел ни обругать, ни ударить первым, а если, бывало, кто-нибудь его побьет, братья всегда за него мстили. Кроме того, он скрывал, что боится оружия. Впадал в ступор, если что-то в его руках стреляло, и потом еще долго дрожал, а если во что-нибудь и попадал, как тогда, когда он случайно убил зайца, его охватывало чувство страшной вины и отвращения к самому себе. Крешимир, Бранимир и Звонимир чувствовали, как брат страдает, и старались защитить его, но вот Йозо был беспощаден. Крешо, который особенно внимательно следил, чтобы братишку никто не обижал, не раз схватывался с папой, когда тот впадал в ярость из-за мягкотелости младшего сына.

Домагой знал, что он безнадежен, и ненавидел себя за это. Вот и теперь, в саду, удовольствие оттого, что он шуткой заставил пленника замолчать, быстро прошло, и он засомневался, не слишком ли был снисходителен. В присутствии братьев, уж не говоря об отце, пленники не решились бы болтать и отлынивать от работы, на них бы накричали, отругали бы их, пригрозили, а то бы и ударили, но с ним они вели себя как угодно, не боясь наказания, потому что видели, какой он слабак и ничтожество.

— У нас в детском доме было большое поле, — неожиданно подал голос стоявший за спиной Домагоя младший и более худой инкассатор. — Как отсюда и до самого дна ущелья, а может, и дальше, и что там только не росло: картошка, огурцы, перец, помидоры, кабачки, баклажаны, мангольд, лук, кудрявая капуста, морковь… У нас хватало овощей на весь год, а какую-то часть мы еще и продавали. И всем этим руководил один воспитатель, Любо, а я был его главным помощником. Он утром придет в нашу комнату и уже в дверях зовет меня: «Малой, идем, на нашу картошку колорадский жук напал». Он меня очень любил. Даже хотел усыновить, взять к себе домой, чтобы я был совсем как его сын, только жена ему не позволила. А эта жена была алкоголичкой. Бедный наш воспитатель Любо здорово с ней настрадался, — рассказывал Ратко, измельчая мотыгой комок земли, и Домагой слушал его с интересом, пока вдруг не подумал, что опять поступает неправильно, что пленник его заболтал, чтобы он забыл о своих обязанностях.

— Что за херню ты тут несешь! — прервал он его злобно и, резко выпрямившись, шагнул прямо на грядку с перцем.

— Ну не знаю… — смутился Ратко. — Мы тут работаем вместе и… Просто как-то так получилось.

— Получилось? — повторил Домагой, и инкассатор смущенно опустил голову. — Слушай, педрила, не доводи меня, а то я этой мотыгой снесу тебе башку! Чтобы я больше ни слова не слышал!

Ратко покорно кивнул, и неожиданно, к большому удивлению Домагоя, его плечи затряслись и он заплакал.

Пленник стоял среди перца, хлюпал носом, испачканными в земле руками размазывал слезы по щекам и извинялся. Говорил, что ему очень жалко, что он любил воспитателя Любо и что его всегда пронимает, когда он вспоминает о нем. Ну почему же люди такие, говорил Ратко, ведь он ничего плохого не думал, почему Домагой назвал его педрилой? Некрасиво так называть человека…

Домагою вдруг стало тяжело. Было жалко, что он обидел парня, он готов был обнять его и объяснить, что не имел в виду ничего плохого. «Какая же я скотина», — думал Домагой, не замечая, что второй пленный исчез.

Пока Ратко разговаривал с охранником, Ненад прокрался через весь сад и огород, ловко перепрыгнул через два невысоких, сложенных из камней забора, пригибаясь, добежал до Ловоркиной сушилки для белья и украл мокрую простыню, а заодно прихватил и топор с пня, на котором Йозо на днях заострял колышки для растений.

Недели через две, после обеда, собирая со стола грязную посуду, Ловорка вдруг спохватилась.

— А что это происходит с нашими простынями? — сказала она недовольным тоном. — Развешиваю их сушиться, а прихожу снимать — нахожу на одну меньше. Сперва исчезла желтая со светло-синими цветочками, а потом, вчера к вечеру, еще одна, розовая в белый горошек.

Крешимир не знал ответа на эту загадку, да по правде сказать, и думал о ней недолго. Пожал плечами и взял пластмассовую миску с остатками еды, чтобы угостить собак. Пошел через двор и столкнулся с Бранимиром. Если бы он попытался вспомнить, понял бы, что последние несколько дней постоянно сталкивается после обеда или с ним, или со Звоно. Однако ему не пришло в голову проанализировать и эту странность.

— Эгей, Крешо, — позвал его Бране, — куда направляешься?

— Да вот мы только что пообедали, осталось немного утки с дикими апельсинами, — сказал Крешо. — Иду угостить собак. Я бы мог и сам съесть за ужином, но Ловорка говорит: «Не надо, брось, на ужин я сделаю пирог со шпинатом».

— Утка с дикими апельсинами, — повторил Бранимир, скривившись от отвращения.

— Не поверишь, очень вкусно, если попробовать.

— Ну ладно, хорошо, как скажешь, — согласился Бране, хотя было видно, что он вовсе не поверил старшему брату. — Давай сюда, я отнесу, чего тебе ноги топтать.

— Да не стоит, мне не трудно.

— Ладно, ладно, давай, я как раз иду в ту сторону, — настаивал Бранимир, ухватившись за край миски. — Посмотрю, что скажут псы насчет этой вашей херни. Сто процентов, что даже и не посмотрят, когда им это предложу.

— Только не забудь нам миску вернуть, — согласился Крешо.

Бранимир сделал вид, что направляется к собакам, а сам, едва убедившись, что Крешимир зашел к себе в дом, побежал в другую сторону, за гараж, где, скрючившись в пыльном углу тракторного прицепа, его ждал Звонимир.

— Что сегодня? — спросил Звоне.

— Утка с дикими апельсинами, — похотливо шепнул Бране.

— О-о-о! — сладострастно вздохнул Звоне.

Присев над миской на корточки, они жадно хватали остатки мяса и обгладывали кости. Звоне вцепился в кусок спинки и крылышко, а Бранимиру досталось немного грудки, шея и немного мяса на ножке.

— Одни кости нам оставили, — с горечью произнес Звоне, обсасывая копчик.

— А где картошка? — разочарованно заметил Бране. — Мать их так, всю картошку съели.

— Но вообще-то неплохо, — пробурчал Звоне. — Разве что лаврового листа маловато.

— Розмарина, — поправил его Бране.

— Думаешь?

— Розмарин бы отлично дополнил вкус. И, возможно, не помешала бы щепотка шафрана.

— Не-е-ет… Шафран бы все испортил.

— Вот бы сейчас глотнуть бочкового вина, — сказал один из едоков отбросов.

— Не знаю, — задумчиво заметил другой. — Я бы скорее взял гран-крю.

— Да чтоб ваши кости уволок дьявол, вам бы только пожрать на халяву! — с гневом и отвращением рявкнул старый Йозо, неожиданно появившийся из-за угла с черенком от лопаты в руке, а Бране и Звоне, испуганные, посрамленные, с жиром на подбородках, старались прикрыться руками, чтобы не получить по кумполу. — Скотина, от роду не жравшая! — в бешенстве продолжал колотить их папа. — Вы настоящие скоты, коль жрете отбросы! Паразиты продажные! Сволочи! Вылизываете чужие тарелки!

— Не надо, папа! Не надо, папа, мы так больше не будем никогда в жизни! — дуэтом вопили провинившиеся.

— Сукины дети! Да чтоб вас разорвало, чтоб вы сдохли, дай боже. Вот смотрю я на вас каждый день, как вы тут, спрятавшись, как крысы, глодаете кости, и думаю, неужто это мои дети? Неужто это мои сыновья? Неужели я их так воспитал? Где ваша честь, где достоинство, говнюки поганые! Неужели эта корова вас так околдовала, что вы за ней объедки подбираете?! Позор! Стыд и срам!

И кто знает, чем бы все кончилось, если бы в этот жаркий июльский полдень, словно Бог, сошедший с синих небес, не прогремел голос:

— Поскоки!.. Поскоки, вы меня слышите?

Крешо с Ловоркой выбежали из дома, а Йозо, возившийся возле гаража, оторопело поднял голову и моментально, без раздумий, как настоящий военачальник, приказал:

— Тревога! Быстро! За оружием!

Звонимир и Бранимир с трудом, но без колебаний поднялись и побежали в дом, туда, где под лестницей был склад оружия.

— Поскоки!.. Поскоки, где вы? — снова зазвучал тот же голос, а Крешо, как козырьком прикрыв ладонью глаза от солнца, увидел высоко над селом крохотную человеческую фигуру, которая выпрямилась на скале, держа над головой что-то очень большое и пестрое. Крешо указал на эту фигуру отцу, а тот тут же крикнул Бране и Звоне, которые уже бежали к нему с автоматами и ракетной установкой:

— Бросьте все это! Снайперку! Тащите снайперку!

— Поскоки, твари! — продолжал тот, наверху, когда Крешо направился домой за биноклем.

— Пленный! — сообщил Йозо, всматриваясь через оптический прицел полуавтоматической снайперской винтовки. — Кто сегодня стерег пленных?

Бранимир с виноватым выражением лица оглянулся по сторонам и нашел во дворе только младшего и худого, Ратко.

— Ух! Мать твою! — гневно бросил Йозо в сторону Бране. — Пока вы тут жрете…

— Что это там у него в руках? — спросил сам себя Крешо, всматриваясь через бинокль, а потом понял: — Змей! Он сделал змея!

— Да чтоб у меня глаза лопнули, если сейчас не собью и его, и змея! — Старик решительно загнал пулю в ствол.

— Погоди, не мешай ему, — сказал Крешо и наклонил пониже ствол его винтовки, — давай посмотрим, что будет.

С высоты метров в тридцать над Змеиным ущельем Ненад Невестич гордо смотрел на своих мучителей, оставшихся далеко внизу, а ветер раздувал полотно его треугольного летательного аппарата, сделанного из двух простыней — желтой со светло-голубыми цветочками и розовой в белый горошек, натянутых на конструкцию из прямых прочных прутьев.

— Поскоки, твари! — презрительно крикнул им Ненад. — Пришло время расплаты за все зло, которое вы мне причинили! Думали, что будете до смерти держать меня здесь, но я же умный сукин сын! Умнее всех вас, вместе взятых, деревенщины вы невоспитанные! Не ожидали такого? Признайтесь, болваны! Не ожидали, что я смогу удрать от вас таким способом! Э-э, видите, в этом и состоит разница между образованным городским метросексуалом, который в японском ресторане ест палочками, и вами, грязными имбецилами, горными овцеебами! До свидания, парни! Но я вернусь! Ждите меня через несколько дней, приеду с полицией! Так же, как вы взяли меня в плен, я сделаю все, чтобы всех вас впятером упекли в тюрьму на веки вечные! Долой угнетателей, да здравствует свобода! — закончил сотрудник «Электродистрибуции» и вместе со змеем оттолкнулся от края скалы.

— Вот дурак, — прошептал Крешимир.

Все, раскрыв рты, ошарашенно смотрели на Ненада и в какой-то момент даже пожелали ему успеха. Импровизированный летательный аппарат поначалу действительно держался в воздухе, плыл как птица, как мечта, как страсть и, может быть, даже десяток секунд парил над селом, прежде чем накрениться и спиралью, как винт, делая все меньшие круги, устремиться к земле. Невольный Икар что-то крикнул и рухнул на шелковицу. Сначала с кроны дождем посыпались зрелые черные ягоды, а затем рухнул полуживой, окровавленный образованный городской метросексуал, который в японском ресторане ест палочками.