Чудо в ущелье Поскоков

Пятая глава

призывает граждан сообщить в ближайший полицейский участок, если они где-нибудь заметят талиба, которого еще беспомощным ребенком усыновил чеченский боец, женатый на баскской сепаратистке

Ленивый субботний день в Змеином ущелье. Звонимир и Домагой во дворе возле гаража развлекались с сотрудником «Электродистрибуции» Ненадом Невестичем. Он уже почти месяц был в плену у этих дикарей, которые десятилетиями не платили за электричество, и сейчас стоял, бледный, прижавшись спиной к большому деревянному колесу, послушно расставив ноги и раскинув руки, а Домагой цепями фиксировал его запястья и щиколотки.

— Ну что, поехали? — спросил Домагой Звонимира, который стоял в нескольких шагах от них с завязанными черной тряпкой глазами и пятью ножами в руках.

— Валяй! — скомандовал Звоне, и младший брат привел в движение колесо с распятым на нем несчастным работником «Электродистрибуции».

Звонимир некоторое время принюхивался к ветру и прислушивался к тихому шуму шарикоподшипников в механизме колеса, а потом резким движением метнул первый нож. Нож просвистел в воздухе и звонко врезался в еловую доску в сантиметре от мошонки Ненада как раз в тот момент, когда тот висел на колесе вниз головой. Пленник вздрогнул и чуть слышно, чтобы не мешать метателю сохранить концентрацию, вздохнул.

— Бляха-муха, ты подглядывал! — обвинил Домагой старшего брата.

— Ну да! — усмехнулся тот, поднимая второй нож.

— Погоди чуток, — сказал Домагой, подбежал в Звонимиру и покрепче затянул повязку у него на глазах.

— Он не подглядывал, пусть дальше бросает! — крикнул с колеса Ненад, желая только, чтобы агония закончилась как можно быстрее. Он боялся не только ножей, но еще и того, что от вращения закружится голова и его вырвет мамалыгой с ванилью, которую Йозо сегодня приготовил им на обед. Ненад крепко зажмурился, пока Звонимир готовился к следующему броску.

Тот прикусил кончик языка, легким движением замахнулся, и именно в тот момент, когда нож вылетал из его руки, Йозо взволнованно крикнул из кухни:

— Тут… тут Крешо в телевизоре! Люди, здесь в телевизоре Крешимир!

Звонимир вздрогнул, неловко выпустил нож и промахнулся. При этом втором броске он чуть-чуть задел левое ухо Ненада, и тот, больше от ужаса, чем от боли, завыл как зверь. Но на него уже никто не обращал внимания: ни Звоне, который мог бы разозлиться и потребовать повторного броска, ни Домагой, который обрадовался бы промаху брата и принялся бы повторять, что правила распространяются на всех. Звоне бросил ножи и черную повязку, и братья, оставив пленника вращаться на деревянном колесе, побежали в дом.

— Только что видел его в заголовках новостей, сейчас, должно быть, покажут подробнее, — сказал папа, взволнованно махнув рукой на экран, где мелькали анонсы.

— Уважаемые зрители, добрый день, — начал ведущий с профессионально озабоченным выражением лица. — Неслыханное преступление совершено приблизительно два часа назад в Сплите, где в кафедральный собор Святого Духа во время происходившего там венчания ворвалась большая группа вооруженных мужчин и похитила невесту Горана Капулицы, начальника жупанийского полицейского управления. Перед входом в собор нас ждет на прямой связи репортер Шиме Чулина. Шиме, как мы слышали, нападавшие были вооружены тяжелым автоматическим оружием и гранатометами?

— Да, Хрвое, именно так, — подтвердил репортер с длинным желтым микрофоном. — Группа из двадцати пяти — тридцати вооруженных мужчин стрельбой и взрывами дерзко прервала обряд венчания, похитила и увезла в неизвестном направлении тридцатишестилетнюю Ловорку К. Нападавшие использовали тяжелое автоматическое оружие и гранатометы, а судя по данным, которыми мы располагаем, в кафедральном соборе было активировано еще и как минимум одно мощное взрывное устройство. Место преступления, как вы можете видеть за моей спиной, оцеплено, полицейское расследование продолжается, но на данный момент у нас нет информации о человеческих жертвах и о вреде, нанесенном памятнику культуры, каковым является собор.

— Шиме, спасибо, оставайся на связи, — произнес ведущий и повернулся к бородачу, который сидел рядом с ним. — С нами в студии находится выдающийся эксперт по борьбе с терроризмом Петар Баретич. Мы вместе попытаемся пролить свет на мотивы и способ осуществления этого чудовищного преступления. Господин Баретич, информация, которой мы располагаем в данный момент, довольно скудна, но можно ли уже сейчас предположить, кто и почему сделал это? Идет ли здесь речь о мести организованной преступной группировки, которой два месяца назад нанес тяжелый удар начальник полиции Капулица, когда обнаружил и изъял у ее членов рекордное количество героина, или же дело в чем-то ином?

— Ну разумеется, можно предположить, что дело здесь именно в организованной преступности, но я все-таки не спешил бы с выводами, — осторожно и спокойно начал эксперт по антитеррору. — Способ, которым совершено нападение, позволяет нам сделать множество предположений. Тяжелое автоматическое оружие, например, обычно используют чеченские боевики, гранатометы — это отличительная черта афганцев, а факт взрыва указывает на стиль баскских борцов за независимость. Все это вызывает глубокое беспокойство, и, возможно, именно такого эффекта они и добивались, тщательно планируя террористический акт…

— Простите, я ненадолго прерву вас, чтобы показать эксклюзивные кадры из кафедрального собора, которые предоставил нашему каналу приглашенный на венчание оператор Велько Козина из «Арт-студии „Медитеран“».

Вещание из студии сменилось кадрами из кафедрального собора. Крупным планом показали жениха, Капулицу, в сером костюме с белой розой в петлице, который, размахивая руками, в бешенстве кричал: «Держите их! Закрыть дверь! Быстрее! Никого из церкви не выпускать!» После этого откуда-то с другого конца храма кто-то заорал: «Собор заминирован! Все немедленно наружу! Все наружу, собор заминирован!» Последовал оглушительный взрыв, потом еще несколько менее мощных, и под конец раздались очереди из автоматического оружия. Паникующая толпа визжала и звала на помощь, картинка на экране прыгала. Оператор Козина из «Арт-студии „Медитеран“», протискиваясь через толпу, как попало ловил объективом лица объятых ужасом людей, чью-то мутную протянутую ладонь, картины и позолоченные украшения на стенах, а потом вдруг на мгновение совершенно ясно стал виден крупный темноволосый мужчина, решительно тянущий за руку похищенную в белом подвенечном платье.

— Вот он, Крешимир! — крикнул старик Йозо.

— Ну нет… — нерешительно проговорил Звонимир и внимательно вгляделся в экран, на котором теперь в замедленном режиме повторяли кадры похищения.

— Ничего себе — Крешо, — шепнул Домагой оторопело.

— Точно. Крешо, — согласился теперь и Звоне.

Все трое, потирая ладонями головы, некоторое время стояли на кухне перед телевизором, озабоченно спрашивая себя, в какую гадость вляпался Крешо. Тем временем эксперт по антитеррору заканчивал научный анализ события:

— Исходя из того, что мы сейчас видели, я считаю, что здесь нет места сомнениям. Если нужно сформулировать, каков профиль организатора этого преступления, то я бы с большой уверенностью сказал, что следует искать талиба, которого еще беспомощным ребенком усыновил чеченский боец, женатый на баскской сепаратистке.

— Надеюсь, ваши слова услышал и кто-нибудь в полиции. Господин Баретич, большое вам спасибо.

— Спасибо и вам.

— А мы, дорогие телезрители, возвращаемся на место преступления, где все еще находится наш Шиме Чулина. Шиме, — обратился к репортеру ведущий, — я полагаю, начальник полицейского управления пока не сделал заявление?

— Да, Хрвое, это так. Начальник полиции Капулица, как и следовало ожидать, лично возглавил расследование, в частности и ввиду того, что это дело касается его как частного лица, и мы предполагаем, что сейчас он, вероятно, организовал самое мощное во всей истории Сплита оцепление…

Подобные меры безопасности полиция Сплита вводила всего три раза: во время пасторского визита папы Иоанна Павла Второго, до этого — когда Франьо Туджман прибыл в Сплит на «Поезде свободы», а еще раньше — когда Иосип Броз Тито привез туда нашего большого африканского друга, эфиопского императора Хайле Селассие. Теперь длинные пестрые змеи из автомобилей медленно ползли, дергаясь, на жаре по всем главным и второстепенным направлениям в сторону Омиша и Солина. Были проверены документы у каждого пассажира всех транспортных средств, которые погрузились на паромы, следующие до Брача, Хвара, Виса, Шолты и Ластово. Хотя был еще май, жара стояла как в середине лета, у многих машин не было кондиционеров, водители нервозно сигналили, выруливали из колонн и ругались, размахивая руками. Произошло даже несколько драк. А одна взбешенная женщина заявила, что требует развода, и ушла, оставив в автомобиле мужа и детей.

Силы правопорядка тем не менее не проявляли озабоченности этим хаосом. Полицейские основательно и неспешно изучали личные документы граждан и вежливо просили показать содержимое багажников. Частный автоперевозчик Желько Кларич более четырех часов простоял в очереди на Солинском шоссе. Он спокойно, метр за метром, перемещал свою фуру, он профессионал, он привык ждать. В ожидании погрузки или разгрузки, на границе, на таможне, в праздном, бессмысленно проводимом времени проходила бо́льшая часть его жизни.

— Куда вы направляетесь и что везете? — спросил постовой в шесть часов вечера, когда наконец-то подошла очередь Желько. Полицейский рассматривал водительское удостоверение и свидетельство о регистрации транспортного средства, в то время как его коллега в кабине, за спиной водителя, с подозрением ощупывал одеяло и матрас Желько.

— Овощи из Северного порта, в Славонию.

— В Славонию?

— В Осиек. Испанский импорт: помидоры, перец и, прошу прощения, вот такие здоровенные огурцы, — показал руками Желько.

— Почему «прошу прощения»?

— Ну, знаете, некоторые могут подумать что-то не то…

— Пойдемте взглянем на груз.

— Смотрите, никто не запрещает, — примирительно сказал Желько и закурил сигарету, наблюдая в боковое зеркало, как сзади постовые развязывают узлы на брезенте и растерянно смотрят на бесконечные ряды зеленых картонных коробок.

— Сколько здесь таких? — крикнул один.

— Тысяча семьсот сорок четыре коробки помидоров, тысяча триста двадцать шесть коробок перца и восемьсот пятьдесят восемь огурцов, — зачитал Кларич по транспортной накладной.

— А что мы найдем, если отодвинем пару рядов? — спросил, увернувшись от приближавшегося по противоположной полосе старого черного «форда-эскорт», невесть откуда появившийся мужчина в сером костюме с белой розой.

— Приятель, не веришь — посмотри. На твоем месте я бы и не начинал без вилочного автопогрузчика, но ты, небось, лучше знаешь свою работу.

Начальник полиции на мгновение остановился и презрительно глянул на умника за рулем фуры, а потом резко махнул, чтобы тот ехал. Тяжелая машина задрожала и медленно тронулась с места.

— Выкуси, педрила, — немного отъехав, сказал Желько все еще отражавшемуся в зеркале заднего вида Горану Капулице.

Шеф полиции решил лично проверять документы выезжавших из Сплита, хотя ему уже стало казаться, что надежды найти Ловорку и того типа все меньше. «Прошло слишком много времени, кто знает, где уже эти двое», — подумал он, глядя, как отъезжает фура с овощами.

Неожиданно ему показалось, что в кармане что-то зашуршало. Он сунул руку и с удивлением достал маленькую пластмассовую аудиокассету. Повертел ее в руках, пытаясь вспомнить, откуда она взялась, и вдруг до него дошло. Женщина в подвале дворца, та, что схватила его за грудки, чтобы он помог ее мужу! Тогда, в спешке, он не заметил, но сейчас смутно припомнил, как она в толчее что-то сунула ему в карман.

— У вас в машине есть магнитофон? — спросил Капулица у одного из постовых.

Уединился в автомобиле, вставил кассету, и полицейская «шкода» наполнилась звуками старого хита Миши Ковача в любительском исполнении:

нежно пел Крешимир Поскок шефу полиции Капулице, а в припеве к нему присоединилась сопровождающая вокальная группа: Желько, Культура и сержант Миле:

У Горана Капулицы задрожал подбородок, он зашмыгал носом, из горла вырвался болезненный писк, а из глаз брызнули слезы. Целых полчаса, а то и дольше двое постовых, участвующих в оцеплении неподалеку от Солина, изумленно посматривали на служебный автомобиль и рыдающего в нем шефа, всего в слезах и соплях. Меньше чем за час по полицейскому радио разнеслась история о том, как он плакал, как тряслись его плечи в сером люстриновом пиджаке и как в какой-то момент он резко выхватил из петлицы белую розу и с яростью пооткусывал с нее все лепестки.

Последнюю деталь полицейские нашли особенно смешной.

Сверчки трещали среди каменистого пейзажа на заросшей травой щебеночной дороге недалеко от заброшенного села, где во второй половине дня остановилась фура. Несколько человек встали цепочкой и разгружали ее, передавая из рук в руки картонные коробки с овощами. Желько Кларич протягивал их дяде Иве, дядя Иве — Культуре, а тот аккуратно составлял в стороне. Тетя Роса, как дама, была освобождена от физической нагрузки и стояла в отдалении с сумочкой в руке. После выгрузки четырех рядов коробок в глубине фуры показался желтый «твинго» с женщиной в подвенечном платье и мужчиной в черном священническом облачении.

Автомобиль по металлической рампе съехал на землю, и Ловорка с Крешо вышли всех обнять и расцеловать. Тетя Роса плакала, да и у Ловорки глаза были на мокром месте.

— Мы, трое из нашего взвода, скинулись, и Миле купил вам свадебный подарок, — сказал водитель, потягивая Ловорке большой сверток в пестрой упаковочной бумаге. — Ничего особенного, просто подарок на память, чтобы вы нас не забывали.

— Желько, дорогой, да как же мы вас забудем после всего, что вы для нас сделали, — растроганно сказала новобрачная.

— А где Миле? — спросил Крешимир.

— Этот говнюк Капулица его арестовал.

— Ох ты ж мать его! — выругался Крешо.

— Ну ничего, — успокоил их Кларич. — Так и было задумано.

— За Миле можно не бояться, он выкрутится, — махнул рукой Культура.

— Вам бы надо где-то укрыться, — с беспокойством обратился Крешимир к дяде Иве и тете Росе. — Не думаю, что Капулица вас запомнил, но все-таки вы тоже столкнулись с ним лицом к лицу.

— Нет проблем, — произнес Культура. — Две-три недели, пока все не затихнет, они побудут у меня.

Тут Ловорка разорвала пеструю упаковку свадебного подарка.

— Мы понятия не имели, что купил Миле, — проговорил Кларич извиняющимся тоном, когда оказалось, что там была здоровенная фарфоровая ваза в виде двух влюбленных лебедей с переплетенными шеями.

— Ух ты, как красиво, — восхитился Крешимир.

— И правда красиво, — согласилась Ловорка. — И романтично.

— Кто бы мог подумать, что у сержанта такая нежная душа, — сказал Культура как бы даже удивленно.

— И мы с дядей немножко взяли из наших сбережений, — сообщила тетя Роса, доставая из сумочки небольшой сверток. — Не хотелось приходить с пустыми руками.

Внутри была коробочка с двумя обручальными кольцами.

— Ой, тетя, — растрогалась Ловорка.

— Желаем вам счастья, дети, — сказал дядя Иве.

Вскоре овощи были загружены обратно в фуру, и Кларич уехал, а еще через несколько минут и Культура с дядей и тетей отбыли в желтом «твинго». Ловорка и Крешимир остались одни возле «гольфа». Невеста строго посмотрела на жениха, а тот от смущения опустил голову и принялся носком туфли тыкать в камешки.

— Хорошо, но где ты был? — прошептала Ловорка, а Крешо от ужаса, казалось, полностью утратил дар речи. — Ты слышишь, я у тебя спрашиваю, Крешимир?!

— Было… ну, это… не знаю… Была зима, снег шел.

— Снег шел?! — изумилась Ловорка. — Но он же уже растаял?

— Да, — сказал он пристыженно.

— Ну слава богу. Это, наверное, из-за глобального потепления, да? — спросила она язвительно.

На это Крешимиру Поскоку сказать было нечего.

— Пятнадцать лет, баран! — неожиданно произнесла Ловорка ледяным тоном. Крешо затрясся и от страха немного втянул голову в плечи. Ловорка оглянулась по сторонам, увидела валявшуюся на земле сухую палку и схватила ее. — Пятнадцать лет жду его! — сказала она негодующим тоном и огрела палкой по башке.

Крешо наклонился, прикрывая рукой темя.

— Не знаю, жив он или мертв! — продолжила Ловорка, треснув его теперь по ребрам.

Крешимир отступил на пару шагов, но она неумолимо следовала за ним.

— Пятнадцать лет жду, что этот идиот объявится! — добавила Ловорка, лупя Крешо по плечам, а он бросился на землю и сжался. — Пятнадцать лет ни письма, ни открытки, ни поздравления, ни телеграммы! Хотя бы позвонил, обезьяна несчастная! — Взбешенная Ловорка колошматила его по спине, ногам и голове. — Я все глаза выплакала, а ему трудно было позвонить! Такая, значит, у него манера, да? А разве так ведут себя нормальные люди? Я, говорит, буду в среду, а потом пятнадцать лет от него ни слуху ни духу! Болван неотесанный!

Это была не первая, но, видимо, и не последняя трепка в жизни Крешимира, однако только о ней он знал наверняка, что мстить за нее не станет. Лохматый, с окровавленным носом и синяком под глазом, он покорно вел машину, а Ловорка, скрестив на груди руки, мрачно смотрела через лобовое стекло.

— Еще хоть раз в жизни такое сделаешь, я тебе сердце вырву, — бросила она ему.

Крешимир шмыгнул носом и кивнул.

— Нос вытри.

Он вытер кровь тыльной стороной ладони, а Ловорка сердито фыркнула.

— У тебя что, носового платка нет?

— Нету, — признал он покаянным тоном.

— Ох, мучитель ты мой! — тяжело вздохнула она и протянула ему платочек. — Только посмотри на свои волосы! — добавила она. — Должно быть, расчески тоже нет?

— Нету.

— Почему меня это не удивляет? А зубы ты когда последний раз чистил?

Крешимир задумчиво нахмурил брови, подсчитывая про себя.

— Говорю тебе сразу, я не стану жить с человеком, который не чистит зубы. Личная гигиена для меня очень важна. А белье? Ты регулярно меняешь трусы и майки?

— Ну а как же, — соврал он.

— Так я тебе и поверила! На какой температуре стирают белое белье?

— Семнадцать градусов! — брякнул наобум Крешо.

Ловорка презрительно фыркнула.

— Выше семнадцати? — спросил он неуверенно. — Нет? Ниже? На двенадцати?

— Ладно, хватит позориться. Только посмотри на себя, выглядишь так, будто тебя во время шторма на берег выбросило. В коричневых носках и черных туфлях! Смотри хорошенько, чтобы я тебя больше ни разу не видела в коричневых носках и черных туфлях. К таким вещам я особенно чувствительна. А еще когда у мужчины трусы приспускаются и видна щель между ягодицами. Ужас! А волосы в носу! Меня тошнит и может даже вырвать, когда я вижу, что у мужчины волосы растут из носа, как у моржа. Ногти — это отдельный разговор. Ногти обязательно стричь и все кусочки собирать и выбрасывать, чтобы я их потом за тобой не подметала. И не дай тебе бог после бритья оставить волосы в раковине. Или бросить посреди комнаты грязные трусы. За такое я убиваю без предупреждения. И за обоссанное сиденье в уборной то же самое. Увижу обоссанное сиденье — прощайся с жизнью. Не бросай вещи где попало. Я не требую многого, но какой-никакой порядок быть должен. Ненавижу, когда в кровати курят, ненавижу перхоть на воротнике и ненавижу следы пальцев на стеклянных поверхностях. И еще, если ты после обеда отнесешь на кухню и положишь в раковину тарелку и вилку, руки у тебя не отсохнут…

Она перечисляла и перечисляла, а Крешимир послушно кивал. В какой-то момент он, возможно, и спросил себя, насколько разумна авантюра, в которую он ввязался, но передумывать было поздно, потому что они уже входили во двор Смилевской приходской церкви. Солнце потихоньку опускалось за горы, и неоновые лампы начали светиться слабым голубоватым светом. Крешимир и Ловорка поставили машину под каштаном, священник, который неподалеку играл в шахматы с каким-то крупным мужчиной, встал и пошел им навстречу.

— Крешо, ты? Что тебя сюда привело?

— Э, Стипан мой, я пришел, чтоб ты меня женил.

— Да ну? А я уж подумал, что ты пришел меня сменить, — сказал священник, показывая на его облачение.

Крешимир посмотрел на него с удивлением. Он уже и забыл, что несколько часов назад изображал из себя Его Экселенцию апостольского нунция.

— А, это, не обращай внимания, сейчас переоденусь.

— Слава богу, хотя бы вы соответствующим образом одеты, — сказал священник, с улыбкой протягивая руку Ловорке. — Стипан, рад познакомиться.

— Ловорка, — ответила Ловорка и искренне улыбнулась ему.

— А кстати, это тебя я сегодня видел по телевизору? — спросил вдруг дон Стипан как бы между прочим и серьезно посмотрел на Крешимира, а Крешимир ответил ему таким же взглядом и, как на миг показалось, хотел что-то сказать. Но тут же сдержался. Они несколько секунд смотрели друг на друга, а потом преподобный отец беззаботно улыбнулся.

— Неважно, тебе показалось. С чего бы тебя вообще стали показывать по телевизору? Но почему вы только вдвоем? А где сваты? Где знамя? Свидетели?

— Да у нас как-то по-быстрому все получилось, — сказал Крешимир. — Не будем сейчас вдаваться в подробности.

— И не надо, — прервал его дон Стипан. — Не знаю почему, но мне кажется, что чем меньше я знаю, тем лучше. Все документы при себе? Кольца?

Пара закивала.

— Станислав! — крикнул священник мужчине, который все еще с отчаянием смотрел на шахматные фигуры. — Найдешь полчаса, побудешь свидетелем на венчании?

— Не смогу, меня ждут к ужину.

— Ну так ты сообщи, что немного опоздаешь.

— Мне бы хотелось умыться и причесаться, если можно, — попросила невеста.

— Конечно, а как же. — Дон Стипан любезно кивнул и обернулся к пожилой женщине, которая с кухонной тряпкой в руке появилась в дверях жилого дома. — Ружа, пожалуйста, покажи молодой даме, где у нас ванная комната.

Ловорка отправилась приводить себя в порядок, а Крешимир в своей сумке, стоявшей в багажнике, обнаружил белую рубашку и галстук. Он и не знал, что тетя Роса упаковала их и положила в машину.

— Как твой конь? В порядке? — спросил он, переодеваясь, и кивнул на синий «пассат» дона Стипана, стоявший в глубине двора.

— Да и не спрашивай, — вздохнул священник. — Ездил я с ним на сервис, как ты мне и сказал, а толку никакого. Даже кажется, что теперь хуже, чем было. Газ не схватывается. Как будто ему что-то мешает.

Домашняя помощница священника Ружа срезала в саду несколько желтых роз, сложила их в красивый свадебный букет и стала свидетельницей Ловорки. С другой стороны рядом с Крешимиром стоял Станислав Пирич, поэт, художник, орнитолог-любитель и секретарь местного отделения Матицы хорватской. Когда дон Стипан закрыл книгу, молодые поцеловались — нежно, с закрытыми глазами.

— Ну давай посмотрю этот твой инжектор, — сказал Крешимир.

Когда новобрачные добрались до гор, на землю давно спустился вечер. Уже на въезде в ущелье Крешо показалось подозрительным, что с наблюдательного пункта никто его не приветствует. Он остановился во дворе и вышел из автомобиля. Из дома выбежал Домагой и бросился ему в объятия.

— Братец ты мой, — сказал младший из братьев, судорожно обнимая Крешо.

— Что случилось? Где все?

— Папа в доме, а Бране и Звоне уехали тебя искать.

— Искать меня? А где они хотят меня искать?

— Не знаю, по телевизору показали, что ты вместе с чеченцами и талибами устроил теракт в какой-то церкви, и они заперли пленных в подвале и тут же отправились вниз, в Сплит, спасать тебя. Папа кричал, говорил, что не даст им свою машину, тогда Бране отвесил ему пару подзатыльников и забрал ключи.

— Что за пленные? — спросила Ловорка.

— Неважно, потом объясню, — сказал Крешо, увидев отца, который на миг с отвращением выглянул из окна кухни, и спохватился: — Ловорка, знакомься, это мой младший брат Домагой. Домагой, это моя жена Ловорка.

Домагой от испуга раскрыл рот. Взволнованный возвращением брата, он только сейчас понял, что с Крешимиром приехала какая-то женщина в подвенечном платье, с букетом желтых роз в руке.

— Ловорка, очень приятно, — произнесла она, с достоинством подавая ему руку, а Домагой оцепенел от страха.

— Поздоровайся с женщиной, дурень, — рассердился Крешо, которому стало очень неловко из-за того, какой невоспитанный у него брат.

— Неважно, просто это пока странно и ему, и мне, — сказала Ловорка, примирительно улыбаясь, а Домагой осмелел и пожал ей руку.

— Ловорка, — начал Крешимир, немного подумав, — я должен вернуться вниз, в город. Из-за Бране и Звоне — кто его знает, что там с ними может случиться.

— Да ты ненормальный! — сердито сказала она.

— Любимая, это же мои братья. Они отправились мне помочь, а теперь я должен…

— Крешимир! — перебила его жена. — Если ты сейчас уедешь, уеду и я. И матерью клянусь, ты меня больше не найдешь. Однажды ты уже вот так уехал на неделю, и потом о тебе пятнадцать лет не было ни слуху ни духу. Второй раз со мной такого не случится. Уедешь — нам с тобой вместе больше не быть.

— Но мне и нужно-то день-два.

— Нет, ни на секунду! — спокойно и решительно сказала Ловорка.

— Братишка, не уезжай никуда, — умоляюще подал голос Домагой. — Не бойся, они и без тебя, сами вернутся. Останься дома, прошу тебя. Не бросай меня с папой один на один.

Крешимир глянул на жену, потом на брата и тяжело вздохнул.

— Ладно, пойдем, покажу тебе дом, — сказал он Ловорке.

Двое пленников наблюдали за этой картиной, прильнув к металлической решетке на окошке подвала, а когда Ловорка, Крешо и Домагой вошли в дом, старший инкассатор Ненад Невестич, тот, с плотно забинтованной головой в районе уха, которого несколько часов назад, привязанного к колесу, неосторожно ранил ножом Звонимир, принялся нервно ходить от одной стены к другой.

— Вот всякий раз, когда я слышу, что подъезжает машина, думаю, что это приехали нас спасать. Почему никого нет? Почему никто не спасает нас из этого ада?

— Я сирота, вырос в детском доме. Меня никто не станет искать, — ответил Ратко грустно.

— Ну, зато я единственный ребенок. Меня мать с отцом ищут, — сказал Ненад. — Наверняка с ума сходят, не знают, куда я подевался.

То же время в сотне километров от них. Субботний вечер в квартире Невестичей. Папа сел за накрытый стол, мама принесла ужин — вареную стручковую фасоль. Половником разложила еду по двум тарелкам, потом они перекрестились и взялись за вилки. Вдруг папа застыл на полпути с вилкой в руке.

— Хм, знаешь что, — сказал он. — Может, ты подумаешь, что я рехнулся, но в последний месяц я чувствую что-то странное.

— Бог с тобой! — удивилась мама. — Что тебе странно?

— Не могу понять, но как-то так, как будто что-то стало по-другому, — сказал папа, растерянно оглядываясь. Посмотрел на часы с кукушкой и пестрый ковер на стене, посмотрел на буфет, холодильник и мойку, посмотрел на третью, пустую тарелку на столе, посмотрел на герань и аспарагус на окне в кухне, но ничего не пришло ему в голову. — Может, ты другие занавески повесила? — спросил он.

— Нет.

— Ну не знаю, должно быть, мне показалось, — решил папа.

— Ешь, фасоль остынет, — заметила мама.

Крешимир показал супруге гору немытой посуды на кухне, грязные оконные стекла, пыльные занавески, ванную комнату с волосами на дне пожелтевшей ванны и с зеленой плесенью на стенах, потрескавшийся унитаз, из которого воняло мочой, обувь, разбросанную в коридорах и на лестнице, и груды одежды, натолканной в шкафы. Повсюду, куда бы они ни шагнули, их подошвы прилеплялись и с тихим потрескиванием отклеивались от чем-нибудь заляпанного пола. Ловорка обошла эту запущенную мужскую берлогу, испуганно стиснув руку Крешо. Она ничего не говорила, но он чувствовал ее изумление, и ему было стыдно. Наконец они дошли и до его комнаты с кроватью, на которой, сбившись, лежало то же постельное белье, что было там месяц назад, когда он уехал.

— Я знаю, это совсем не то, что ты ожидала… — Крешо начал тихо и очень неловко извиняться. А потом замолчал. Не знал, что еще сказать.

Но Ловорка просто улыбнулась и успокоила его:

— Все будет хорошо. Только постели чистое белье.

Где-то на дне комода Крешимир откопал, должно быть, последний комплект белья и принялся застилать кровать, а Ловорка задернула занавески и закрыла дверь на замок. Крешимир закончил с бельем, повернулся и посреди комнаты увидел жену — полностью раздетую. Такая картина его почти испугала. Ловорка немного дрожала и улыбалась как-то грустно и одновременно страстно. Соски ее болезненно горели, и она прикрыла их ладонями.

— Любимый, — прошептала Ловорка, — если бы ты знал сколько… если бы знал… Я думала, что вся моя жизнь пройдет и я не доживу до этого.

Она заплакала, Крешо подскочил к ней и обнял. Не прерывая поцелуя, Ловорка принялась вытаскивать из-под его ремня рубашку и расстегивать брюки.

Застрекотали кузнечики, и где-то далеко в горах заухал одинокий филин. Охотничьи собаки Йозо дремали в своих будках, несколько кур уселось в пыли под шелковицей, спрятав головы под крыло. Домагой принес сидевшему перед телевизором отцу его пивную кружку, наполненную гемиштом — треть вина и две трети минеральной воды. Оба пленника, которых вывели из подвала только затем, чтобы дать им ужин, жались в углу кухни. Царила тишина, Йозо требовал полной тишины, когда смотрел мексиканский сериал «Опьяненные любовью».

Однако этим вечером он никак не мог сосредоточиться на событиях, происходивших на экране, из-за шума над головой в комнате этажом выше. Домагой и два инкассатора испуганно смотрели, как морщится старик, и вздрагивали всякий раз, как наверху что-то падало, или начинали дрожать стены, или раздавались дикие крики: «О-о-о, зверюга! О-о-о, что ты со мной делаешь, зверюга!»

Младший сын в ужасе ломал руки, вынужденный слушать необузданную любовную игру брата и его жены, их исступленное рычание, самозабвенное мычание, веселое ржание, восторженное фырканье, ласковое кудахтанье, обворожительное блеяние, нежное мяуканье, мучительные завывания, угрожающее собачье ворчание, игривое тявканье. Когда из комнаты Крешимира напоследок донеслось умильное щебетание, Йозо раздраженно выключил телевизор, встал и серьезным тоном обратился к присутствующим представителям молодого поколения.

— Будьте осторожны, дети! — сказал он, назидательно поднимая указательный палец. — Наша земная жизнь полна искушений, и всякое зло только и ждет, чтобы проникнуть в крещеную душу, но нет большей беды, чем когда оно наносит человеку, особенно молодому, удар низом по верху. Когда молодой человек отступает перед грехом плоти, он забывает, откуда вышел и куда направился. Женщина хватает его, давит, изнуряет, выжимает, изматывает. Парень, до вчерашнего дня здоровый как спелое яблоко, превращается в ничто. Мычит, как теленок, в женскую, простите, задницу, и нигде его больше нет: он не сидит в кофейне, не играет в шары или в карты, не ходит на охоту, ни напиться ему, ни подраться «на кулачки». Все красивое и хорошее, что наш добрый Бог уготовал нам, мужчинам, перестает для него существовать. Исчезает полностью, и тогда он попадает в лапы дьяволу. Только одно это я и хотел вам сказать, дети мои. Йозо сейчас пойдет приляжет, а вы уж как хотите.