Чужак

Глава первая

За время, проведенное в больнице, я многое узнал о своем дяде и его семье. Он работал продавцом в магазине одежды в центре Нью-Йорка, где жил со своей семьей последние десять лет. У них была довольно неплохая пятикомнатная квартира в районе Вашингтон-Хайтс.

Жена была спокойная, кроткая женщина, которую я полюбил с первого взгляда. Все ее слова и поступки свидетельствовали о ее добром отношении ко мне. Она приходила ко мне в больницу каждый день и приносила в подарок фрукты, печенье или книжку, чтобы мне было не скучно коротать время. Она проводила у меня столько времени, сколько могла. Иногда она приходила с моими кузинами — двумя маленькими девочками восьми и двенадцати лет.

Поначалу они относились ко мне с благоговейным страхом и застенчивым дружелюбием. Позже, когда они привыкли ко мне, они даже стали чмокать меня в щеку при встрече и прощании.

Моррис и Берта Каин и их дочки Эстер и Ирен стали моей семьей в одночасье, поэтому то, что в наших отношениях иногда чувствовалась определенная неловкость, легко объяснимо. Семейные отношения, которые для большинства людей дело обычное, казались мне необычайно сложными. Я с трудом разбирался в многочисленных кузинах и кузенах, а высчитывание троюродных братьев и сестер и вовсе выбивало меня из колеи. Тем не менее мы неплохо общались.

Я выписался из больницы в конце сентября и сразу попал в другой мир. Дядя Моррис приехал за мной на маленьком «бьюике». Когда мы появились дома, я понял, что семья заранее готовилась к моему приезду и организовала нечто вроде маленького праздника: тетя Берта испекла пирог и пригласила кучу родственников, чтобы познакомить меня с ними. Когда гости разошлись, мне показали мою комнату. Раньше ее занимала Ирен, старшая из сестер, которая после моего приезда перебралась в комнату младшей сестры — Эстер или Эсси, как ее называли в семье. Все в моем новом доме дышало теплом и дружелюбием.

Я помню, как дядя Моррис показывал мне мою комнату. Девочек уже уложили спать, и он, в сопровождении тети Берты, подвел меня к двери, открыл ее и, сказав: «Это твоя комната, Фрэнки» — жестом пригласил меня войти. Я переступил порог, дядя и тетя последовали за мной. Я огляделся. Первое, что я заметил, была фотография молодой женщины в рамочке, стоявшая на комоде.

Тетя Берта увидела, что я смотрю на фотографию.

— Это твоя мама, — сказала она. — Это единственная ее фотография, которая у нас осталась. Я подумала, что тебе было бы приятно иметь ее.

Я подошел поближе, чтобы рассмотреть фотографию. Когда она была сделана, моей матери было лет девятнадцать. Ее волосы были зачесаны на уши и собраны сзади в пучок, как носили в те годы. Губы застыли в легкой улыбке, а в глазах светились веселые огоньки. У нее был круглый упрямый подбородок, который казался слишком сильным для таких женственных глаз и губ. Я несколько минут разглядывал фотографию.

— Ты очень похож на нее, Фрэнки, — сказал дядя Моррис. — У тебя точно такой, как у нее, цвет глаз и форма рта. — Он подошел к комоду, взял фотографию, затем опять поставил на место. — Хочешь, я расскажу тебе о ней? — спросил он меня. Я кивнул. — Ну, тогда раздевайся, а я буду рассказывать.

Тетя Берта открыла один из ящиков платяного шкафа и достала новую пижаму.

— Мы решили купить тебе кое-что из одежды, — сказала она и, улыбнувшись, протянула мне пижаму.

— Спасибо, — сказал я, испытывая некоторую неловкость. Мне еще предстояло научиться принимать подарки. Я стал расстегивать рубашку, а дядя Моррис начал свой рассказ.

— Ты можешь гордиться своей мамой, Фрэнки. Она была не такая, как все. Видишь ли, когда-то давно мы все жили в Чикаго. Там наши корни. Твоя мама была гордостью семьи. Когда ей исполнилось двадцать, она окончила колледж и устроилась на работу. Именно тогда и был сделан этот снимок, через несколько месяцев после выпуска. Фран была очень отзывчивой и деятельной. Она участвовала в движении суфражисток и мечтала о равноправии женщин. В семье считали ее странной, но гордились ею. В то время женщины не имели права голосовать наравне с мужчинами, как сегодня, и она часто выступала с речами по этому вопросу. Она была прекрасным бухгалтером, и однажды, а работала она тогда в крупном чикагском универмаге «Маршал Филдз», ей удалось найти ошибку в отчетной документации, которую допускали из месяца в месяц и которую никто до нее найти не мог. Примерно в это время я уехал в Нью-Йорк. Чуть позже у нее завязался роман с одним человеком. Она хотела выйти за него замуж, но мои отец и мать были против. Видишь ли, он не был евреем, а порядки в нашей семье были очень строгие. Короче говоря, она сбежала с ним. Я как-то получил от нее письмо, в котором она говорила, что навестит меня в Нью-Йорке. Это была последняя весточка от нее. Потом следы ее затерялись. Вскоре после этого умерла мама, и отец переехал ко мне в Нью-Йорк. Он ненадолго пережил свою жену. Он всегда говорил мне: «Если бы мы не были такими глупцами и позволили Файгель поступить так, как она хотела, мы бы сейчас были все вместе». Он ни минуты не был счастлив после того, как Фран покинула нас.

Дядя Моррис опять взял фото и стал рассматривать его.

— И все-таки это прошлое, — сказала тетя Берта. — А сейчас нужно думать о настоящем. Теперь все наши родные знают, что ты, Фрэнки, с нами, и они счастливы так же, как мы, что отныне ты живешь в нашей семье. Мы хотим, чтобы ты любил нас так же, как мы любим тебя.

Она взяла у дяди Морриса фотографию и поставила ее обратно на комод.

— Да, мэм, — ответил я, застегивая последнюю пуговицу на пижаме и кладя брюки на стул. Я сел на край кровати, снял башмаки и носки и нырнул в постель.

— Спокойной ночи, — сказали мне на прощанье дядя и тетя. А тетя Берта нагнулась и поцеловала меня в щеку.

— Спокойной ночи, — ответил я.

Они направились к двери, но прежде чем выключить свет, тетя Берта сказала:

— Фрэнки.

— Да, мэм?

— Не нужно говорить мне «мэм», зови меня тетя Берта. — С этими словами она выключила свет и вышла из комнаты.

«Да, тетя Берта», — шепотом сказал я и приложил руку к щеке. В том месте, где она поцеловала меня, еще чувствовалось тепло ее губ. Засыпая, я видел освещенную лунным светом фотографию моей матери, и мне казалось, что она улыбается мне.

Глава вторая

На следующий день я проснулся рано. В квартире стояла тишина. Казалось, все еще спят. Я встал с постели, подошел к комоду и взглянул на свои часы. Было полседьмого. Я подошел к окну и выглянул на улицу.

Утро только начиналось: солнце еще не взошло, и все вокруг был покрыто серой пеленой. Окна моей комнаты выходили ео двор между двумя домами. Сквозь открытое окно послышался звон будильника; кто-то варил свой утренний кофе, и его густой аромат приятно щекотал ноздри. Стены домов, выходивших во двор, были выкрашены светлой краской, вероятно, для того, чтобы лучше отражать свет. Я отошел от окна, надел брюки и направился в ванную комнату.

Умывшись, я вернулся в свою комнату и сел на кровать. Мне нужно было привыкнуть к новой обстановке. Всю жизнь я спал в комнате, где была куча других ребят. И иметь собственную спальню было для меня весьма непривычно. Мне не хватало шумной утренней возни и приютских шуток. Услышав шаги в холле, я встал и открыл дверь — это была моя тетя.

— Доброе утро, Фрэнки. Что ты так рано? — улыбнулась она.

— Я привык вставать рано, — ответил я.

— Ты уже умылся? — спросила она.

— Да, — сказал я. — И оделся.

— Тогда не сбегаешь ли ты в булочную? Нужно купить пару батонов, — попросила тетя. — Может, ты избавишь меня от этих хлопот.

— С удовольствием, тетя Берта, — ответил я.

Она дала мне мелочь, объяснила, в какой именно магазин мне нужно сходить, и я ушел.

Было около семи, и люди уже спешили на работу. Я купил хлеб и еще газету «Ньюз». Вернувшись домой, я положил хлеб на кухонный стол и уселся читать газету. Несколько минут спустя на кухню вошла тетя и стала варить кофе. Минут через десять появился дядя Моррис. Он присел за стол и сказал:

— Доброе утро, Фрэнки. Ты хорошо спал?

— Отлично, дядя Моррис, — ответил я.

— Я смотрю, у тебя газета. Что пишут новенького?

— Ничего особенного, — сказал я и протянул ему газету. — Хотите почитать?

— Спасибо, — поблагодарил он меня и взял газету.

Тетя Берта поставила на стол тарелку с тостами и два стакана апельсинового сока. Дядя Моррис принялся завтракать, углубившись в газету. Я медленно выпил сок. Потом мы ели яйца и пили кофе с печеньем. Мы почти закончили завтрак, когда на кухню пришли девочки. Они в унисон пожелали всем доброго утра, подошли к отцу с двух сторон и поцеловали его в щеку. Он ласково потрепал дочерей и продолжил чтение газеты, запивая это занятие второй чашкой кофе. Потом девочки подошли к тете Берте и поцеловали ее. Наклонившись для поцелуя, она что-то шепнула им.

Девочки подошли и поцеловали меня. Я рассмеялся. Они взяли стулья и, придвинув их к столу, сели. Дядя Моррис взглянул на часы.

— О, мне пора, — сказал он. — А ты идешь в школу, Фрэнки?

— Да. Конечно, — ответил я.

— Ну и отлично, когда я вечером вернусь, расскажешь мне про свои дела. — Он поцеловал жену и ушел.

— В какую школу ты будешь ходить, Фрэнки? — спросила меня Эсси.

— В среднюю школу имени Джорджа Вашингтона, — ответил я.

— А я хожу в сто восемьдесят первую, — сказала она.

— Это очень хорошо, — заметил я.

Некоторое время мы молчали. Я не знал, о чем еще говорить.

Тетя Берта подала девочкам завтрак и тоже села за стол. Улыбнувшись, она спросила:

— Тебе понравился завтрак?

— Завтрак был отличный, тетя Берта.

— Я рада, — сказала она. — Думаю, тебе пора идти в школу. Нельзя опаздывать в первый день.

— Я не опоздаю, — сказал я и пошел в свою комнату. Я завязал галстук, надел куртку и зашел на кухню попрощаться.

— Пока! — сказал я.

Тетя Берта, встав из-за стола, проводила меня до двери. В коридоре она протянула мне деньги.

— Вот тебе на карманные расходы. На завтраки в школе и на всякую мелочь. Если тебе будет нужно еще, скажи мне.

Она дала мне три доллара.

— Нет, — сказал я. — Этого достаточно. Не думаю, что мне понадобится больше. Спасибо.

— Счастливого пути, — сказала тетя Берта, и я закрыл за собой дверь.

Я чувствовал себя не в своей тарелке. Не знаю почему. Все было так непривычно. Может быть, потому, что я не посетил утреннюю мессу перед школой.

Средняя школа имени Джорджа Вашингтона находилась на пересечении 191-й улицы и Абудон-авеню. Она располагалась на холме и выходила окнами на район Хайтс и на Бронкс, расположенный на другом берегу Ист-Ривер. Это было новое здание из красного кирпича с высоким куполом.

Меня направили в учебную часть. Я назвал служащей свою фамилию и стал ждать, пока она найдет мою анкету. Когда с формальностями было покончено, она сказала мне, чтобы после звонка на занятия я шел в классную комнату 608.

В девять часов зазвонил звонок, и коридоры школы наполнились ребятней. Я без труда нашел свой класс и, войдя в него, отдал свою учетную карточку учителю, который указал мне мое место в самом конце. Я огляделся: класс был смешанным — примерно двадцать учеников были цветными, двадцать — белыми. Мой сосед по парте был цветным.

— Новичок? — спросил он меня, улыбаясь. — Меня зовут Сэм Корнелл.

— А меня Кейн, Фрэнсис Кейн, — представился я.

Здесь все было не так.

Я отучился в школе уже почти неделю, когда в моей новой семье впервые заговорили о религии. Раньше я часто задавал себе вопрос: почему евреи именно такие, какие они есть? Теперь мне казалось, я это понял. Они не посещали церковь среди недели и даже по субботам, которые для них значат то же, что для всех воскресенья. Мне же поначалу не хватало привычного посещения утренней мессы. Не потому, что я был слишком религиозным. По правде говоря, я ходил в церковь только потому, что иначе было нельзя, и как только подворачивался случай улизнуть, я всегда им пользовался. Но сейчас в распорядке дня образовалась пустота, и мне было немного не по себе от того, что приходилось менять привычки, привитые с самого раннего детства.

В субботу утром я был дома. Когда я прочитал все имевшиеся под рукой газеты, то обнаружил, что больше мне делать нечего. Дядя Моррис с утра был уже на работе, где занимался сверкой счетов за прошедшую неделю. Я отложил газеты в сторону и встал.

— Тетя Берта, — сказал я. — Можно, я ненадолго съезжу в центр?

Она бросила на меня проницательный взгляд.

— Конечно, Фрэнки. Зачем ты спрашиваешь?

Я пошел в другую комнату, надел пальто и вновь появился в гостиной. Тетя Берта смотрела на меня очень внимательно, и, как мне показалось, немного смущенно. Я понимал, что она была слишком деликатна, чтобы спрашивать о том, куда я собрался, и толком не знал, что сказать ей. Я сомневался, стоит ли говорить ей о том, что я собираюсь навестить брата Бернарда и потом, может быть, зайду в церковь. Но она оказалась сообразительнее, чем я. Когда я подошел к входной двери, она спросила меня:

— Ты надолго, Фрэнки?

Я остановился.

— Не знаю, — ответил я. — Я хочу пройтись и повидаться с приятелями.

— Видишь ли, — сказала она. — Я хотела сходить сегодня с тобой в синагогу. Я подумала, что было бы неплохо, если бы ты пошел туда, если у тебя нет срочных дел.

Я задумался. Моей тете не откажешь в проницательности. Может быть, она умеет читать чужие мысли?

— А как вы считаете, мне можно туда пойти, ведь я раньше там никогда не был? — спросил я.

Она удовлетворенно улыбнулась и сказала мягко:

— О чем речь! Конечно, можно. Мы будем просто счастливы, если ты пойдешь в синагогу.

— Хорошо, — сказал я. — Будь по-вашему.

— Подожди минутку, — сказала тетя. — Я надену пальто, и мы тут же отправимся.

Всю дорогу она молчала. Мы подошли к серому кирпичному зданию.

— Вот и синагога, — сказала тетя Берта.

Я стал рассматривать здание. Оно не производило должного впечатления: самое обычное одноэтажное здание без каких-либо украшений: ни статуй святых, ни даже звезды Давида, невзрачное строение с обычной дверью, совершенно не похожее на святое место, куда люди приходят поклоняться Богу. Я почувствовал смутное разочарование.

Но еще более я был разочарован, когда мы вошли внутрь. Дверь располагалась чуть ниже уровня улицы, и пришлось спуститься на несколько ступенек. Открыв дверь, мы оказались в небольшой комнате с голыми, выкрашенными серой краской стенами. Я хотел снять головной убор. Тетя остановила меня.

— В синагоге, Фрэнки, люди находятся в головном уборе. Нужно всегда закрывать голову.

Я взглянул на нее, ничего не понимая. Здесь все было наоборот. Тетя провела меня через комнату, и мы очутились в молельном зале. Там было несколько человек. Помещение это оказалось тоже весьма скромным. Оно было уставлено незатейливыми скамейками, выкрашенными под красное дерево, большинство из которых не мешало бы снова покрасить. Стены тоже нуждались в ремонте, потому что в нескольких местах штукатурка сильно потрескалась.

В дальнем конце зала находилось небольшое возвышение под балдахином из вылинявшего красного бархата, перед которым стоял человек. Он громко читал на иврите книгу, которую держали перед ним два человека.

Мы прошли вперед и зашли в один из рядов, образуемых скамьями. Я попытался было встать на колени, но тетя взяла меня за руку и покачала головой, давая мне понять, чтобы я этого не делал. Я сел рядом с ней.

— Евреи, — шепнула она мне, — не склоняют колени перед Богом. Для них главное — это смиренность духа, а не тела.

Я в изумлении посмотрел на нее. Все, что я видел вокруг, не было похоже на церковь. Здесь не нужно было вести себя каким-то особенным образом, за исключением того, что нельзя было снимать головной убор.

— А где рабби? — спросил я. Мужчины, которых я видел на возвышении, были в обычных костюмах.

— Это тот, который читает тексты из Торы.

Конечно же, я ожидал увидеть священника, одетого в какие-нибудь особенные одежды, но это было не так. Тетя взяла со скамьи небольшую книгу и, открыв ее, передала мне. Пол-листа было отпечатано на иврите, пол-листа — на английском.

— Вот что он читает, — сказала она, указывая пальцем строчку. — Он читает на иврите, но ты можешь читать по-английски.

Рабби подождал немного, пока ему перевернут страницу манускрипта, и продолжил. Монотонным, успокаивающим голосом он произносил непонятные слова: «Борух атто адоной, элохену мелех хоолом…»

Я посмотрел в книгу. Тетя пальцем указала мне строчку по-английски. Я прочел: «Будь благословен, о ты, наш Бог, наш Всевышний…»

Я закрыл глаза и представил следующую картину: отец Куин, коленопреклоненный, молится перед алтарем, на его белых одеждах мягкие отблески свечей. Я как будто услышал тихое хоровое пение, почувствовал благодатное тепло церкви, запах благовоний. Мои губы невольно произнесли:

— Аве Мария, Пресвятая Матерь Божия…

Тетя Берта прикоснулась к моему плечу. Я вздрогнул и открыл глаза. Она улыбалась, но в уголках ее глаз я заметил блестящие слезинки.

— Бог один, Фрэнки, — услышал я.

Напряжение, которое я испытывал, вдруг спало, и я улыбнулся ей в ответ. Она была права: не важно, на каком языке произносят имя Бога — на английском, латинском или иврите.

Когда мы вернулись, дядя Моррис был уже дома, и тетя рассказала ему, куда мы ходили. Посмотрев на меня, он спросил:

— Ну, и что ты думаешь по этому поводу?

— Не знаю, — ответил я. — Все это довольно странно.

— Может быть, ты хочешь посещать школу, где занятия идут на иврите? Тогда ты больше узнаешь о нашей вере, — спросил он.

Я замялся, и тетя Берта сказала:

— Думаю, мы должны дать ему возможность самому определиться, Моррис. Он достаточно большой, чтобы принимать решения. Пусть он подумает, и если захочет, то скажет нам.

Я был очень признателен ей за это, потому что в тот момент действительно не знал, хочу я этого или нет. Тетя Берта сказала то же самое, что раньше говорил мне брат Бернард, и если это было действительно так, то я не видел особой разницы в том, ходить или не ходить в эту школу.

— Но, — запротестовал дядя Моррис, — он ведь должен готовиться к обряду «бар митсвах».

Понимающе улыбнувшись мне, тетя Берта ответила мужу:

— Пока это не так уж важно. Сам по себе этот обряд не сделает его лучше, чем он есть сейчас. А если у него возникнет потребность в вере, я думаю, он без труда найдет ее. Он и так уже дважды благословлен.

С тех пор дядя и тетя не возвращались к вопросу о религии. Мне была предоставлена полная свобода в этом смысле, и я, надо сказать, никогда больше серьезно не задумывался о религии. Я не пошел в школу иврита, не стал я ходить также ни в католическую церковь, ни в синагогу. Я был уверен, что если мне нужно будет общаться с Ним в будущем, то я сумею это сделать, как сумею решить в дальнейшем и все жизненные проблемы. Всему свое время.

Глава третья

Я уже тогда понял, что прошлое не вернуть. Хотя я по-прежнему дружил с Джерри и Марти, мы уже не могли достичь той душевной близости, которая существовала между нами до того, как я переехал к дяде и тете. И это объяснялось отнюдь не угасанием наших дружеских чувств, скорее всего, причиной было то обстоятельство, что я начал жить нормальной жизнью после того, как попал в семью. Моя бездомная жизнь закончилась, и мне нравилось мое новое положение. Я стал постигать такие ранее неведомые мне понятия, как забота и внимание к другим. Это касалось, по правде говоря, только моих родных. К другим мое отношение не изменилось. По сути дела, происходило определенное раздвоение моей личности с точки зрения отношения к окружающим, и мне было нелегко определить, в каких ситуациях как себя вести. Но я особо не задумывался об этом, да и, правду сказать, не очень-то разбирался в этих тонкостях. Более того, мне на это было тогда наплевать.

Время шло своим чередом. Я был нормальным учеником, не лучше и не хуже других. Постепенно получилось так, что я превратился в лидера среди ребят, чему я не очень удивился. Я всегда был лидером, поэтому воспринял это как должное. Я всегда был энергичнее других и как бы на полшага впереди остальных. Меня не волновали присущие подросткам смутные мечты насчет секса и тяга к противоположному полу, мне было смешно наблюдать их отношения и разговоры на этот счет — для меня это был уже пройденный этап. Кроме всего прочего, физически я был развит лучше, чем ребята моего возраста. В течение первого года обучения в новой школе я организовал баскетбольную команду и команду пловцов. В баскетбол я играл только одним известным мне способом — на победу. К черту всякие там правила, спортивное поведение и честную игру! Это все придумали придурки, которым не хватает скорости и умения уйти от соперника. А потом, я терпеть не мог проигрывать.

И хотя мои контакты с чужими людьми не претерпели каких-либо заметных изменений, мои отношения с родственниками становились все более теплыми по мере того, как члены моей новой семьи осторожно полировали шероховатости и острые грани моего характера. Постоянное чувство готовности в любую минуту дать отпор и защитить себя, что было моей характерной чертой, мало-помалу стало исчезать и, в конце концов, превратилось в сдержанную настороженность, контролировать которую я учился по мере того, как все больше постигал премудрости нормальных человеческих отношений и неизвестные мне ранее способы убеждения людей в своей правоте.

В пятницу перед Рождеством у нас в школе должен был состояться баскетбольный матч с ребятами из школы Джеймса Монро, а после матча — танцевальный вечер. Ходили слухи, что меня собирались выбрать старостой класса, и, хотя я делал вид, что ничего об этом не знаю, я, конечно, был в курсе и понимал, что выборы будут зависеть от того, как я покажу себя в этой игре.

Я вышел на площадку с твердым намерением превзойти себя. Играл я как черт, не подпуская к себе никого, в той жесткой манере, которую усвоил на Десятой авеню. Игра моя была рассчитана «на зрителя», чтобы показать всем свое безусловное лидерство. Когда матч был закончен и подвели окончательные итоги, оказалось, что мы выиграли. И, конечно, я стал признанной звездой.

Я знал, что кое-кто из ребят был раздражен и недоволен: я слышал их реплики, когда мы мылись в душе после игры. Но я лишь усмехнулся про себя: пусть поворчат. Если бы они сильно выступали, я бы их мигом успокоил.

Я оделся и пошел в зал, где должны были состояться танцы. Мельком оглядев толпящихся школьников, я вдруг заметил Марти и Джерри, которые с серьезным видом толковали о чем-то с одним из членов школьного совета. Я знал, что для назначения кандидатуры на должность старосты класса требуется его разрешение. Продолжая делать вид, что ни о чем не догадываюсь, я направился к двери якобы для того, чтобы уйти из зала, и так рассчитал траекторию своего движения, чтобы обязательно попасться им на глаза.

— Эй, Фрэнки! — окликнул меня Марти. — Куда это ты направился, хотел бы я знать?

— Домой, — улыбнулся я. — Я обещал тете прийти вовремя.

— Брось, — перебил он меня. — Ты же украшение вечера. Все наши хотят, чтобы ты остался на танцы. Да и остальные тоже хотят.

— Кто это остальные? — переспросил я.

— Как кто, родители, — ответил он. — Будет просто кошмар, если ты на виду у них уйдешь. Ходят слухи, что тебя собираются избрать старостой класса в следующем месяце, так что будет неудобно, если ты уйдешь.

Я улыбнулся про себя. Тут как раз подошел Джерри.

— Слушай, Джерри, — Марти схватил его за рукав. — Фрэнки собирается уходить домой.

— Почему? — обратился ко мне Джерри. — Ты что, плохо себя чувствуешь или что-нибудь случилось?

— Нет, — ответил я. — Просто устал. Ты что, не видел, что я носился весь вечер как угорелый.

— Подумаешь, носился! — продолжал Джерри. — Оставайся на танцы. Ты же будущий староста класса!

— Послушайте, ребята, — сказал я. — Может быть, вы введете меня в курс дела: кто распустил слухи о том, что меня собираются избрать старостой?

Марти и Джерри переглянулись.

— Вот в чем дело, — начал Марти. — Мы с Джерри подумали, что ты самая подходящая кандидатура: ты ведь самый авторитетный в классе, все к тебе хорошо относятся, и работу эту ты наверняка потянешь.

— А что мне придется делать? — спросил я.

— Да ничего особенного, — ответил Джерри. — Войдешь в состав школьного совета, а это для класса будет большой подмогой. Ну, получишь еще кое-какие привилегии. Пошли на танцы, а потом еще поговорим.

— Ладно, — согласился я. — Только сначала позвоню домой тете. — Я позвонил и вернулся в зал. Какой-то дешевый оркестр наяривал в углу, и уже довольно много народа танцевало вовсю. Недалеко был накрыт стол, и кое-кто потягивал пунш и лимонад. Ко мне подошел Марти с девушкой. Я узнал ее: это была клевая девчонка, мы вместе занимались в группе по биологии. Я, правда, не знал, как ее зовут.

— Кажется, вы знакомы, — сказал Марти. — Она собирается быть заместителем старосты класса. — Ничего больше не сказав, Марти оставил нас вдвоем.

Мы переглянулись, у девушки была очень приятная улыбка, делавшая ее лицо живым и веселым.

— Хочешь потанцевать, Фрэнки? — спросила она.

— Конечно! — ответил я, чувствуя неловкость. — Только я в этом не мастак.

— Ничего, — ободряюще сказала она, — я тебе помогу.

Она нырнула в мои руки. Я напрягся и вскоре наступил ей на ногу. Она улыбнулась и сказала:

— Спокойнее, расслабься!

Я старательно выполнял ее команды, и, как мне показалось, получилось не так уж плохо. Наконец музыка стихла.

— Ну, что? Не так уж и трудно, правда? — улыбнулась девушка.

— Да, — осклабился я. — Только ты чересчур шикарный партнер для меня.

Она рассмеялась.

— Ничего, скоро научишься. Нужна лишь небольшая практика.

— Хочешь пунша? — предложил я, и мы направились к столу, беспрестанно здороваясь с ребятами и девочками, но никто не назвал мою партнершу по имени, поэтому я все еще не знал, как ее зовут. Почти все танцы мы протанцевали друг с другом. Несколько раз меня отвлекали, чтобы поздравить с прошедшей игрой. Вечер закончился около одиннадцати, и мы пошли домой вместе. Оказалось, что она живет в нескольких кварталах от меня, и я проводил ее до самой двери. Перед тем как проститься, мы еще поболтали немного о танцах, и я вдруг осознал, как здорово было сегодня.

Было начало двенадцатого, и она сказала:

— Мне пора, уже поздно.

— Да-а, — протянул я. — Уже поздно.

— Спокойной ночи, Фрэнки, — улыбнулась мне моя спутница.

— Спокойной ночи, — ответил я и неожиданно для себя поцеловал ее. Она обняла меня за шею, и я почувствовал чистый запах ее волос. Я начал было целовать ее, как раньше целовал Джулию, но что-то остановило меня: ее мягкие губы были сладкими и нежными, и абсолютно невинными. Она не прижималась ко мне и не целовалась так неистово, как Джулия. Я немного расслабился и обнял ее за талию. Инстинктивно я попытался добраться до ее груди, но она вовремя меня остановила. Я чувствовал приятную мягкость ее губ и кожи. Она положила голову мне на плечо. Я обнимал ее крепко, но осторожно. Наши объятия были лишены страсти, в них царила чистота юных чувств и радость жизни.

— Не знаю, что ты думаешь, Фрэнки, — сказала она, — но я не целуюсь с каждым встречным.

— Не сомневаюсь, — ответил я. Аромат ее тела кружил мне голову.

Сделав шаг назад, она сказала:

— Спокойной ночи, Фрэнки! — и скрылась за дверью своей квартиры.

Я вышел было на улицу, как вспомнил, что так и не узнал ее имени. Я вернулся к двери и прочитал табличку под дверным звонком. Там было написано: «Линделл». Меня вдруг осенило — я вспомнил, что ее зовут Жанет Линделл. Весело насвистывая, я пошел домой.

Глава четвертая

Когда начались рождественские каникулы, ко мне зашли Джерри и Марти. В тот день тетя Берта повела девочек в кино, и мы втроем расположились в гостиной.

Джерри, как обычно, выступал в роли основного оратора. Он пытался убедить меня в прелестях должности старосты класса, хотя в этом не было особой нужды.

— Имей в виду, — говорил он. — Тебе это много даст. Ты будешь входить в школьный совет, и тебе будут ставить зачеты по гражданскому праву автоматически.

— Да, — вторил ему Марти. — И, кроме того, ты будешь главным в классе. Все будут тебя слушаться. Ты же прирожденный лидер.

Конечно же, мне это нравилось.

— Ладно, — согласился я. — Что нужно делать?

— Ничего особенного, — выпалил Джерри. — В общем и целом выборная кампания уже подготовлена. Детали мы берем на себя. Все, что тебе требуется сделать, это произнести небольшую речь в пятницу после каникул на собрании, где будут представлены кандидаты на эту должность.

— О, нет! — возразил я. — Я не буду выступать перед всеми с речью. Я в такие игры не играю!

— Подожди, — остановил меня Марти, — все элементарно. Мы заготовили тебе речь. Вот экземпляр. — Он вытащил из кармана листок бумаги и протянул мне.

Я начал читать. Не дочитав и до половины, я остановился.

— Что за чушь вы мне подсовываете? — спросил их. — Бред какой-то. Если вы хотите меня избрать, дайте это кому-нибудь другому, пусть он и читает. Здесь же ничего не поймешь!

— В политических делах никогда ничего не поймешь, — возразил Джерри. — Мой отец говорил мне это тысячу раз. Важно не то, о чем кандидат говорит или что он делает. Кандидат побеждает тогда, когда он нравится избирателям. Будь человек хоть семи пядей во лбу, его не изберут даже на самую вшивую должность, если он не умеет себя подать. Мы с Марти подготовим тебя. Ты будешь выступать последним, мы об этом позаботились. Остальные претенденты будут из кожи лезть, чтобы изобразить из себя что-то, а ты просто выйдешь, произнесешь эту речь и считай, что ты уже староста.

— Да, — подтвердил Марти. — Все так и будет.

— Ладно, — согласился я. — Но учтите, ребятки, если все, о чем вы тут наговорили, не сработает, вам придется ответить на много вопросов.

— Не беспокойся, — выпалили они в унисон, — все пройдет как по маслу!

Я зубрил свою речь десять вечеров подряд под руководством Джерри и Марти. Они инструктировали меня насчет того, какая у меня должна быть походка, как держать руки, что надеть. Короче говоря, мне все это надоело до чертиков. За два дня до собрания они велели мне забыть все, чему они меня учили, и спокойно ждать выступления.

Но не тут-то было. Я думал о своей речи постоянно: и в школе и дома. Я просыпался по ночам и без устали повторял ее, а когда спал, то видел во сне, как выступаю. Наконец, день выборов настал. Памятуя советы друзей, я надел галстук-бабочку, пуловер под пиджак и пошел в школу.

Заняв свое место на сцене рядом с другими кандидатами, я смутился. Мне казалось, что весь зал смотрит только на меня. Жанет села рядом. Она периодически улыбалась мне, и я тоже выдавливал из себя что-то вроде улыбки, хотя был уверен, что выглядел при этом отвратительно.

Сначала выступил директор нашей школы. Он говорил о нас, учениках, о том, что мы должны стать хорошими гражданами своей страны и должны приобщаться к демократии, но я особо не прислушивался, поскольку страшно нервничал. Потом выступил первый кандидат.

В течение целых десяти минут он обещал своим товарищам по классу представлять их интересы, как никто другой. Когда его весьма продолжительная речь закончилась, с первых рядов, как было заранее спланировано, вскочили несколько человек и стали изображать бурные аплодисменты. Когда они успокоились, выступил второй кандидат. Он наобещал то же, что и предыдущий оратор, причем затратил на это ничуть не меньше времени. Я заметил, что присутствующим все это уже порядком надоело и внимание их, мягко говоря, ослабло. Оратор закончил под восторженные крики ребят из команды поддержки. Наконец, настала моя очередь.

Сердце мое было готово выскочить из груди, горло перехватило судорогой. Казалось, я не в состоянии вымолвить ни слова. Взглянув на Жанет, я увидел, что она показывает мне скрещенные на удачу пальцы на обеих руках. Я повернулся лицом к публике и медленно поплелся к центру сцены. Лица смотревших на меня ребят казались расплывчатыми, как будто покрытыми пеленой. Усилием воли я заставил себя открыть рот.

— Уважаемый директор, уважаемые учителя, друзья! — начал я, и мне показалось, что мой голос эхом отзывается в зале. «Слишком громко», — подумал я.

Мои слова, казалось, вывели аудиторию из полусонного состояния.

— Я страшно боюсь, — продолжал я уже более спокойно и естественно. Все засмеялись, даже учителя. И я почувствовал, что напряжение спадает. — Хотите верьте, хотите нет, но я не знаю, зачем здесь нахожусь.

Зал опять грохнул. Мне стало совсем легко.

— На днях несколько ребят, кстати сказать, мои друзья, подошли ко мне и спросили: «Хочешь быть старостой класса?» И я, как последний идиот, согласился. Теперь я задаю себе вопрос, могу ли я считать их своими друзьями?

В зале опять захохотали, многие зааплодировали. «Вот это да! — подумал я. — Джерри оказался прав, им это нравится».

— Я прослушал выступления моих оппонентов и теперь спрашиваю себя, стал бы я голосовать за себя или нет?

Зал взорвался хохотом, все присутствующие, вытянув шеи, со вниманием ждали моей следующей реплики. Прежде чем продолжить, я подошел к краю сцены.

— Если членство в баскетбольной команде и команде пловцов школы можно рассматривать как рекомендацию для избрания на должность старосты класса, — продолжал я, расстегнув пиджак и продемонстрировав всем черно-оранжевую букву — знак спортивной команды нашей школы, — то считайте, что у вас есть еще один первоклассный игрок для сборной по настольному теннису.

Зал прореагировал не так бурно, но все же кое-кто засмеялся. Я вернулся на прежнее место.

— Даже не знаю, что и пообещать вам в случае моего избрания. Мои оппоненты наговорили вам столько, что добавить еще что-то у меня фантазии не хватит.

Зал сотрясли хохот и аплодисменты. Я поднял руки, призывая всех к тишине.

— Не подумайте, что я против их предложений: они целиком и полностью правы. Я совершенно с ними согласен. Я бы мог пообещать вам меньше домашних заданий, больше времени для подготовки к экзаменам и сокращение учебного времени, но я боюсь, что не смогу этого сделать, поскольку министерство образования наверняка будет возражать.

В зале опять послышались смех и аплодисменты, которые я расценил как всеобщее одобрение моей речи. Я бросил взгляд на Марти и Джерри, которые сидели в первом ряду и улыбались. Джерри поднял руку со скрещенными пальцами, давая мне понять, что все идет хорошо. Я продолжил:

— Я не хочу отнимать ваше время, поскольку знаю, как вы горите желанием поскорее вернуться к занятиям (смех в зале). Но хочу заверить вас, как от имени своих оппонентов, так и от себя лично, что кого бы вы ни выбрали, этот человек сделает максимум того, что сможет. Я уверен, что почти все кандидаты смогут это сделать.

Закончив речь, я направился к своему месту и сел. Зал поднялся, крича и аплодируя.

Жанет шепнула мне на ухо:

— Встань и поклонись.

— Хорошо, — сказал я, — если ты сделаешь это со мной.

Она кивнула. Я взял ее за руку и мы вместе вышли на середину сцены. Улыбаясь, мы смотрели в зал. Она была чертовски хороша в своем розовом платье. Я поднял руку, чтобы успокоить зал.

— Если вы не будете голосовать за меня, — сказал я, — то хотя бы не забудьте проголосовать за Жанет как претендентку на должность заместителя старосты. Она будет самым красивым заместителем старосты за всю историю школы имени Джорджа Вашингтона.

Зал смеялся и аплодировал до тех пор, пока не прозвучал гонг, извещавший о конце собрания. Мы спустились со сцены и сразу же были окружены толпой друзей.

Выборы состоялись в тот же день в полдень, и пока проводился подсчет голосов, Жанет, я и еще несколько наших приятелей ожидали в школьной канцелярии окончательных результатов. Я о чем-то болтал с Жанет, когда ко мне подошла Рут Кабелл.

— Тебе, Фрэнки, — съязвила она, — нужно записаться в драмкружок. Я уверена, что мисс Гиббс будет счастлива иметь в своей труппе такого артиста, как ты.

Прежде чем я смог что-либо ответить, она ушла рисовать стенную газету.

— Кто такая? — спросила Жанет.

— Сестра Марти, — ответил я.

И в этот момент к нам подбежал Марти. Он был возбужден.

— Наша взяла! — заорал он. — Вас обоих выбрали! Полная победа нашей группировки! Что я вам говорил?

Он схватил мою руку и стал трясти ее как сумасшедший. Но я даже не улыбнулся, потому что реплика Рут не выходила у меня из головы. Лишь через некоторое время я стал хохотать вместе со всеми.

Показался Джерри в окружении кучи ребят. Среди них были и некоторые мои соперники. Все желали мне удачи. И только тогда я забыл о том, что сказала мне Рут.

Глава пятая

Если бы меня не избрали старостой класса, то я никогда бы не узнал миссис Скотт, а Марти никогда бы не стал тем, кем он является сейчас. Но я забегаю вперед. Со мной это иногда бывает: мысли мои иной раз опережают перо.

Я познакомился с миссис Скотт на первом собрании школьного совета, куда, кроме старост класса, входили еще некоторые учителя. Нас представили друг другу. Я сразу заметил эту добропорядочную леди лет пятидесяти с серыми глазами и тонким решительным ртом. Она занималась вопросами детской психологии от имени соответствующего бюро — некоей организации по надзору за детьми.

Вопросы, которые обычно обсуждались на собраниях школьного совета, были связаны с разными мелкими нарушениями дисциплины, как то: опоздания на уроки, прогулы, грубость учеников и тому подобное. Обычно нарушителей дисциплины не наказывали — члены совета пытались выяснить, кто виноват в случившемся: ученик, учитель или же родители. В конечном итоге последнее слово оставалось за миссис Скотт. Она проводила беседы с виновником, пытаясь выяснить причину проступка.

По всей школе количество таких нарушений было огромным. Девочка, которая помогала миссис Скотт протоколировать эти разбирательства, окончила школу, поэтому миссис Скотт попросила порекомендовать ей кого-нибудь в качестве помощника. Я предложил кандидатуру Марти, поскольку знал, что ему нужны только отличные оценки, и подобная работа ему зачтется.

Марти и миссис Скотт хорошо сработались, потому что дело это ему понравилось. Вероятно, именно тогда он и решил стать психиатром. Вообще-то он всегда мечтал стать врачом, так что работа с миссис Скотт как раз соответствовала его интересам.

Мы с Жанет стали хорошими друзьями, и в школе все говорили, что мы встречаемся. Мне она очень нравилась, хотя, конечно, наши отношения не заходили так далеко, как с Джулией. Впрочем, тогда я не мог знать, какими они будут чуть позже. Мы все время были вместе и целовались по вечерам в субботу, когда я провожал ее после свидания домой. Так медленно и мучительно тянулся процесс нашего взросления.

Занятия в школе продолжались. Незаметно подошла Пасха, а за ней и летние каникулы. Я сдал экзамены и вместе с родственниками уехал на целое лето в Рокавэй.

Это были мои самые лучшие летние каникулы. На пляже у нас образовалась компания таких же ребят, как и я, и мы отлично проводили время. Я много плавал и валялся на песке целыми днями. Я загорел и стал черный, как негр. Я ничем не выделялся среди других ребят из нашей компании. Мы разглядывали девчонок в купальниках и обсуждали их прелести, много времени уделяя полемике по поводу того, можно ли рассчитывать на расположение той или иной из них. Вскоре я стал пользоваться благосклонностью одной юной леди и возомнил себя выдающейся личностью, но был разочарован, когда узнал, что почти все ребята думают то же самое. Расстались мы с ней без лишних эмоций.

За лето я поправился на три килограмма. Потом настало время заколачивать наш летний домик и возвращаться в город. Да, это было самое счастливое лето в моей жизни. Позднее я пытался вспомнить детали тех дней, но мне это не удавалось, наверное, потому, что каждый день был так хорош и так незаметно сменялся другим, не менее приятным и счастливым, что я не успевал оценить его в полной мере.

Наступил второй год обучения в школе имени Джорджа Вашингтона. Наши команды по баскетболу и плаванью стали постоянными, и еще до окончания первого полугодия я стал носить свитер с оранжево-черной буквой «В» — знаком сборной нашей школы. Я стал одной из самых авторитетных личностей в школе. Вокруг меня всегда была толпа приятелей, и мне уделяли столько внимания, сколько вряд ли получал кто-либо еще из моих сверстников.

Все мы повзрослели за это лето: Джерри, Марти, я сам — и Жанет. Об этом я узнал через день после футбольного матча, который состоялся в праздник Благодарения. В тот день я провожал ее домой. Она зашла переодеться, собираясь пойти к бабушке на праздничный обед. Я вызвался проводить ее и туда. Когда мы пришли к ней, родители уже ушли. Пока она переодевалась, я вошел в гостиную, бросил пальто на кушетку и уселся читать газету.

Через несколько минут Жанет в купальном халатике и с комбинацией в руках вошла в комнату.

— Мне нужно погладить ее, — сообщила она мне, — она еще не высохла.

Когда Жанет скрылась в кухне, я медленно подошел к двери и стал наблюдать за ней. Жанет вытащила из ниши гладильную доску, включила утюг и вернулась в гостиную. Я последовал за ней.

— Утюг нагреется через несколько минут, — сказала она. — Это быстро.

— Ничего, — ответил я. — У меня куча времени.

Она взглянула в окно и крикнула:

— Посмотри! Снег идет!

Я подошел к ней.

— Вот это да! — сказал я.

Она повернулась ко мне.

— Это же первый снег в этом году!

— Ага, — буркнул я и, обняв, поцеловал ее. — Первый снег…

Какое-то мгновение она обнимала меня. Потом выскользнула из моих рук.

— Утюг, должно быть, уже нагрелся, — сказала она, направляясь на кухню.

— Я тоже! — заметил я.

Жанет засмеялась и потрогала утюг.

— Еще не совсем.

— Как это? — запротестовал я, подыгрывая ей. — Зато я перегрелся!

— Да я не тебя имею в виду, дурачок, а утюг! — Жанет взглянула на меня и, в ответ на мою улыбку, подошла.

Я снова поцеловал ее и крепко прижал к себе. Под халатом у нее почти ничего не было. Обнявшись, мы сели на кушетку. Я положил ее голову к себе на колени и снова поцеловал ее. Она ответила мне нежным поцелуем. Мои руки скользнули под халатик: пальцы горели, касаясь нежной кожи. Жанет тяжело задышала. Я целовал ее, нежно гладя ее спину. Она обхватила меня и крепко прижала к себе. Моя рука, расстегнув бюстгальтер, осторожно гладила ее обнаженную грудь, а потом передвинулась на живот. Я стал целовать ее шею и плечо, выскользнувшее из халатика.

— Хватит, Фрэнки! — простонала Жанет, не в силах сопротивляться моим разгоряченным губам.

— Нет, дорогая! — запротестовал я, целуя ее грудь. Она крепко прижала к себе мою голову.

— О, Фрэнки! — повторяла она снова и снова, а я, не переставая, покрывал ее поцелуями.

Я сделал попытку развязать пояс халатика, но она вдруг решительно остановила меня, крепко схватив за руки.

— Нет, Фрэнки, нельзя! Это нехорошо!

Я снова попытался поцеловать ее, но она отвернулась.

— Хватит, остановись, так нельзя, — сказала она устало.

Я прижал ее к себе еще на мгновение, затем она легонько оттолкнула меня и встала, поправляя халат.

— Нельзя таким способом добиваться друг друга, мы уже не дети.

Я взял ее руку и поцеловал, а потом провел ею по своей щеке.

— Да, ты права, мы уже не дети.

Она вдруг прильнула ко мне и чмокнула в щеку.

— Фрэнки, ты прелесть! — выпалила она и исчезла в кухне.

Я подошел к двери и взглянул на нее.

— Жанет, — сказал я, улыбаясь, — ты нехорошая девочка, потому что дразнишь меня.

Она взглянула на меня, и я заметил боль в ее глазах.

— Я не дразню тебя, Фрэнки, — сказала она серьезно. — Мне кажется, я тебя люблю.

— Я знаю, что ты не хочешь мне зла, дорогая, — сказал я так же серьезно.

Она закончила гладить, сложила доску, убрала утюг и пошла в свою комнату переодеваться.

Когда она вышла, я снова поцеловал ее. Я проводил ее до дома ее бабушки. Пожелав друг другу хорошо провести праздник, мы расстались. По пути домой я думал о ней. Без сомнения, Жанет тоже повзрослела за это лето.

Глава шестая

За три дня до Рождества я узнал о неприятностях Сэма Корнелла. Как это ни странно, но, хотя я был членом школьного совета, я ни разу не присутствовал на собраниях, куда его вызывали. Впрочем, я пропустил довольно много таких собраний, потому что часто ходил на тренировки по баскетболу, а еще из-за лени и просто потому, что мне было не очень интересно присутствовать на них.

В тот день меня остановил в коридоре Марти и сказал, чтобы я во второй половине дня зашел к миссис Скотт. Я спросил его, зачем.

— По поводу Сэма Корнелла, — ответил он. — Ставится вопрос о направлении его в интернат для трудных подростков.

— А в чем дело? — полюбопытствовал я.

— Он влип в одну историю. Ты был бы в курсе дела, если бы почаще ходил на собрания, — ответил Марти.

— У меня нет времени на такую чепуху, — сказал я. — Кроме того, я решил не баллотироваться на должность старосты в этом полугодии. У меня и так дел хватает. Я же в баскетбольной команде, ты что, не знаешь?

— Ладно-ладно, шеф, — улыбнулся Марти. — Ты лучше скажи, пойдешь к миссис Скотт?

— Да, — ответил я. — И прямо сейчас, пока у меня есть время.

Мы вместе спустились на этаж, где располагалась администрация, и расстались. Я вошел в кабинет миссис Скотт.

— Добрый день, — поздоровался я. — Вы меня искали?

— Здравствуй, Фрэнсис. Да, я просила тебя зайти. Где ты пропадаешь последнее время? Я не видела тебя ни на одном из последних собраний совета.

— Я не мог на них присутствовать. Я очень занят, — начал оправдываться я. — Мне нужно много тренироваться. Ведь я в школьной сборной по баскетболу.

— Мне это известно, но, тем не менее, ты обязан быть на собраниях как староста класса. Тебя ведь для того и выбирали.

— Знаю, — сказал я уверенно, — но я решил не выставлять свою кандидатуру на следующих выборах.

— То, что ты решил не заниматься подобной деятельностью в будущем, не является оправданием для увиливания сейчас, пока ты еще занимаешь пост старосты. Кроме того, это нечестно по отношению к тем ученикам, которые голосовали за тебя. Собственно, об этом я и хотела поговорить с тобой.

— А я думал, что вы хотели поговорить со мной о Сэме Корнелле.

— И о нем тоже. Кстати, одной из причин того, что у нас ничего не получилось с перевоспитанием Сэма, как раз и является то, что ты не присутствовал на последних собраниях. Видишь ли, Сэм один из тех, кто голосовал за тебя. И когда с ним приключилась эта неприятная история и мы рассматривали его дело, тебя не было. Если бы ты был, он бы больше верил нам. Все могло бы сложиться иначе, если бы среди членов школьного совета он увидел знакомое, дружелюбное лицо человека, который мог бы направить его на путь истинный.

— Хорошо, — сказал я. — Что же мне делать сейчас? Извиниться?

— Нет, Фрэнсис, не нужно вставать в позу, так не пойдет. Ведь на самом деле ты не чувствуешь себя виноватым. В настоящее время ты слишком эгоистичен и самовлюблен, чтобы жалеть Сэма. Но о тебе я не беспокоюсь. У тебя все будет хорошо. Я хочу помочь Сэму, и, может быть, ты тоже сможешь помочь ему.

— Каким образом?

Миссис Скотт подошла к своему столу и села.

— Присаживайся, — пригласила она меня.

Я сел на стул рядом.

— Тебе, наверное, известно, Фрэнсис, — начала миссис Скотт, — что я терпеть не могу направлять учеников в исправительный интернат. Я совершенно не приемлю устойчивое мнение, что некоторые дети изначально скверные. Вся моя деятельность основана на том, что неисправимых детей нет. Неисправимыми они являются только в той степени, в какой мы их сделали таковыми. Это я и хочу кое-кому доказать. И неудачи таких детей — это неудачи и нас, взрослых. — Она улыбнулась мне. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Думаю, что да, — неуверенно ответил я.

— Отлично, — произнесла миссис Скотт. — Мы сможем работать лучше, если будем понимать друг друга. — Она достала из стола папку и открыла ее. — В течение первого и второго полугодий Сэм был хорошим учеником. Его средний балл по всем предметам был восемьдесят пять, а по поведению и прилежанию он входил в группу «А». Неплохо у него было и с посещением занятий: только один прогул и два опоздания.

В этом полугодии он отсутствовал тридцать дней, прогулял бесчисленное количество уроков и совершенно безобразно себя вел. Он запустил большинство предметов и, без всякого сомнения, провалится на экзаменах. Но даже все это вместе взятое не является достаточно серьезной причиной для того, чтобы отправить его в интернат. Дело в том, что он был пойман на мелком воровстве. Кроме того, его обвиняют в магазинных кражах, которые он совершал вместе с ребятами из его района. Естественно, мы провели расследование и выяснили, что большая часть его прогулов ничем не обоснована. В общем, он попался на крючок, как вы образно говорите.

Мы беседовали с его родителями, но они, похоже, не видят объяснений происходящему. Его мать говорит, что он хороший мальчик и что друзья портят его. Я склонна верить ей. Я до сих пор уверена, что Сэм хороший парень. Должно быть, что-то произошло этим летом, и Сэм потерял ориентиры в таких понятиях, как «хорошо» и «плохо». Он сбился с дороги и никак не может вернуться на путь истинный. Я разговаривала с ним, но понять, в чем дело, не могу. Видишь ли, если бы я смогла выяснить причину происшедшей в нем перемены, я бы объяснила ему в доходчивой манере, что на самом деле хорошо, а что нет. Но Сэм не доверяет мне, а без доверия я не смогу помочь ему. В октябре он был освобожден под честное слово от следствия комиссией по делам несовершеннолетних, но нарушил свое обещание. Это означает, что он автоматически должен быть направлен в интернат. Со своей стороны, я пытаюсь доказать им, что он еще не потерян для общества и больше не будет доставлять им неприятности. Но доказать это я смогу, лишь докопавшись до причины и объяснив ее Сэму. Я тебе уже говорила, что одна ничего не могу сделать. Я думала, что Мартин сможет помочь в этом деле, но он плохо знает Сэма, поэтому у него ничего не получилось. В общем, Мартин предложил тебя: он сказал, что в прошлом году вы были дружны.

— Да, — сказал я, — мне пришлось догонять в первом полугодии, и Сэм мне здорово помог.

— Видишь ли, — продолжила миссис Скотт, — если ты поможешь Сэму, то отплатишь ему добром за добро.

— Но как же я это сделаю? — возразил я. — Я совершенно не разбираюсь в педагогике.

— Тебе и не нужно в ней разбираться, — настаивала миссис Скотт, придвинувшись со своим стулом ко мне. Ее лицо стало серьезным. — Отнесись к нему по-дружески. Поощряй в нем хорошее. Если он будет доверять тебе, то откроет свою душу. А мы с тобой обсудим его проблемы, и я скажу тебе, что делать дальше. Если он будет доверять тебе, то ты сможешь помочь ему. Мы в нашем совете полагаем, что когда оступившийся ученик, которого разбирают на собрании, видит только лица учителей и незнакомых ему людей, он тут же занимает оборонительную позицию. И в результате мы не находим общий язык и не можем помочь ему. Когда же среди членов совета есть его друзья-одноклассники, он чувствует себя не так одиноко и начинает доверять нам. Ты не поверишь, сколько учеников мы спасли таким образом. Если врач смог добиться доверия со стороны пациента, то это уже половина победы. Если Сэм поверит в тебя, ты станешь его врачом.

— Я попытаюсь, миссис Скотт, — согласился я.

— Я думаю, Фрэнсис, тебе это удастся. Хочешь ознакомиться с материалами на Сэма?

— Нет, спасибо, — сказал я. — Мне бы хотелось услышать все от него самого.

Она улыбнулась. На этот раз ее лицо, можно сказать, сияло.

— Я рада, что ты понял меня, Фрэнсис. Именно так ты и должен относиться к Сэму, если считаешь его своим другом. Мне кажется, тебе изначально свойственно правильное представление о справедливости. Сколько тебе лет?

— Пятнадцать.

— Забавно, иногда мне кажется, что ты гораздо старше. У тебя, в отличие от твоих сверстников, есть уверенность в себе. Ты, наверно, удивишься, когда узнаешь, как уважают тебя ученики нашей школы. Марти говорит о тебе так, будто ты святой.

— Мне кажется, это оттого, — заметил я, — что мы знаем друг друга довольно давно.

— Он рассказал мне, как вы познакомились, — сказала миссис Скотт.

Картина нашей первой встречи промелькнула у меня перед глазами: я увидел побледневшего, бесстрашного мальчика, ожидающего моего удара.

— Он рассказал вам? — переспросил я.

— Да. А еще он мне рассказывал, как ты учил его боксировать, как вы ходили вместе плавать и как ты работал летом в каникулы. Так что, как видишь, я достаточно много знаю о тебе.

Как раз в этот момент прозвенел звонок. Я встал, чтобы попрощаться, так как следующим уроком была математика, на которой мне обязательно нужно было присутствовать.

— Извините, у меня занятия, — сказал я.

Миссис Скотт встала и довела меня до двери.

— У меня такое ощущение, — сказала она, — что тебе удастся повлиять на Сэма.

— Надеюсь, — ответил я, открывая дверь. — Он хороший парень.

— Да, Фрэнсис, — добавила миссис Скотт, когда я уже перешагнул порог. — Подумай насчет твоего решения уйти из старост. Эта работа гораздо важнее, чем что-либо другое.

— Для кого как, — ответил я и направился в коридор, заполненный детьми, спешащими на занятия. — До свидания.

Миссис Скотт улыбнулась.

— Ты прав, но мы поговорим об этом как-нибудь еще. Спасибо, что зашел.

— Что вы, что вы, это мой долг! — ответил я по-испански. Миссис Скотт закрыла дверь, и я пошел на занятия.

Глава седьмая

После математики я опять столкнулся с Марти.

— Ну что, ты был у нее? — спросил он.

— Да, — ответил я.

— Ну и что ты собираешься делать?

— Не знаю. Понятия не имею, с чего начать.

— Ладно, — улыбнулся Марти, — для начала хотя бы встреться с ним.

— Спасибо за совет, об этом я и сам догадался, — сказал я. — Дело, однако, в том, что я не в восторге от роли осведомителя.

— Послушай, Фрэнки, — сказал Марти с типичной для него серьезностью. — Никаким осведомителем ты не будешь. Ты просто поможешь Сэму выпутаться из-неприятностей. А только так и должны поступать друзья.

— Возможно, — заметил я. — Но не исключай и того, что ему моя помощь не больно-то нужна и он посоветует мне не лезть в его дела.

— Конечно, тебе решать, как лучше действовать. Но даже если ничего не выйдет, твоя совесть будет чиста, потому что ты пытался помочь. Хотя мне кажется, у тебя это получится, — закончил Марти уверенно.

— Благодарю тебя, дружище, за доверие! Посмотрим.

— Конечно, — воодушевленно сказал Марти. — Поживем — увидим. Кстати, я хочу пригласить Джерри выпить кока-колы, ты как, пойдешь с нами?

— Нет, спасибо, — отказался я. — У меня сейчас занятия.

— Ладно, до встречи, — попрощался Марти, и я пошел дальше по коридору. У биологического класса я натолкнулся на Рут, которая выходила из дверей.

— О! Это ты? — воскликнула она. — Черт меня дернул выйти именно сейчас.

Как же я разозлился! Она достала меня своими постоянными приколами, и я не собирался больше терпеть от нее такие штучки.

— Если бы я знал, что встречу тебя здесь, то обошел бы это место десятой дорогой. Уж кого-кого, а тебя-то я меньше всего хотел бы видеть, — съязвил я.

— Но почему же, мальчик, нервы шалят?

— С нервами все в порядке, просто мне надоели твои шуточки. Что ты имеешь против меня?

— Совершенно ничего, малыш, — улыбнувшись, сказала Рут. Я узнал эту улыбку: так улыбался Марти. — Просто я думаю, что ты обманщик, испорченный и жестокий, — а я терпеть не могу таких людей.

— А ты что из себя представляешь? — взбесился я. — Ни рыба ни мясо, сучка поганая. Эгоистка! Кто тебе дал право так говорить о людях, которых ты не знаешь?

Она размахнулась, чтобы влепить мне пощечину, но я оказался проворнее и схватил ее за запястье. Так мы стояли и смотрели друг на друга: глаза ее сверкали. Через какое-то мгновение я отпустил ее руку — на ней остались отметины от моих пальцев.

— На твоем месте я не стал бы так делать, — сказал я, улыбаясь, потому что немного понимал женскую психологию. — Воспитанные девушки так не поступают.

Блеск в глазах Рут погас, лицо приняло обычное спокойное выражение.

— Ты прав, Фрэнки, — сказала она. — Извини. Наверно, у тебя никогда не было возможности показать, какой ты есть на самом деле. С того момента…

— С того момента, как я влепил Марти, когда мы боксировали у вас в гостиной?

— Нет, не тогда. Тут все дело в Джулии.

— В Джулии? — удивился я. — Ты что, все знаешь?

— Я знаю, что Джулия имела кое-какие виды на тебя, а я, как оказалось, помешала ей. До того, как ты появился, мы были как сестры. А потом все изменилось. Она стала такой скрытной, и я, наверное, немного приревновала ее к тебе. После того, как она ушла от нас, она несколько раз писала и спрашивала о тебе, просила передать привет, но я ни разу не говорила тебе об этом.

Прозвенел звонок на занятия, но я не пошел в класс. Мне захотелось услышать от Рут, что она знает о наших с Джулией отношениях. Я взял ее за руку и повел по коридору. Она безропотно подчинилась.

— Почему же ты мне ничего не сказала? — спросил я.

— Тогда я была еще наивным ребенком. Но сейчас я другая и знаю это. Кстати, Джулия вышла замуж.

Я почувствовал неожиданное облегчение.

— А когда ты узнала о наших отношениях?

— Однажды в воскресенье вы вернулись с пляжа и стояли перед дверью ее комнаты. Я услышала голоса, выглянула и увидела, как вы целуетесь. Именно поэтому я невзлюбила тебя. Марти здесь, собственно, не при чем.

— Вот в чем дело! — воскликнул я. — И это все?

— А тебе что, мало?

Теперь я знал, что мне нечего беспокоиться насчет наших отношений с Рут. Я почувствовал вдруг, что намного старше ее. Мне стало легко и весело. Мы дошли до конца коридора. Вокруг никого не было, поскольку начался урок.

— Поцелуй — это чепуха, — сказал я. — И ты в этом сейчас убедишься. — Быстро взяв ее за плечи, я поцеловал ее в губы и тут же отпустил. — Поняла?

Рут потянулась ко мне, но я, отдернув руки, изобразил позу защищающегося.

— Больше нельзя! — улыбнулся я.

— Нельзя… — задумчиво покачала головой она.

— Ну, что, друзья? — я протянул Рут руку.

— Друзья, — ответила она. Мы стояли и молча жали друг другу руки.

— Мне пора, — нарушил я молчание. — Пора на урок…

Я уже почти дошел до своего класса, как какие-то странные звуки заставили меня обернуться: Рут плакала.

— В чем дело? — спросил я. — Извини. Мне не хотелось бы показаться тебе нахальным.

— Ничего! — всхлипнула она. — Иди, оставь меня в покое, я хочу побыть одна, дурак здоровый! — Рут повернулась и побежала вниз по лестнице.

«Все девки — чокнутые», — подумал я. Войдя в класс, я извинился перед мистером Вэйсбардом за опоздание. Он был клевый мужик. Когда я сказал ему, что задержался из-за неотложных дел в школьном совете, он улыбнулся.

— Ну что ж, хорошо, — сказал он хорошо поставленным голосом, а затем добавил шепотом, так что каждое слово было отчетливо слышно на задних рядах. — Между нами: на твоем месте, Фрэнсис, я бы сначала вытер губную помаду, оставшуюся после неотложных дел.

Глава восьмая

Я вышел из класса. Кто-то схватил меня за руку. Я повернулся: это был Марти. Я все еще не мог оправиться после шутки мистера Вэйсбарда.

— А, это ты? — удивился я.

— А ты думал кто?

— Никто!

— Слушай сюда! — начал он. — Сэм сейчас в канцелярии, ждет разговора с миссис Скотт. Если ты зайдешь туда вроде бы как случайно и затеешь с ним разговор, тебе будет потом гораздо легче войти с ним в контакт.

— И кому принадлежит эта блестящая идея? — съязвил я.

— Это миссис Скотт придумала, — ответил Марти. — Она специально не вызывает его, чтобы он побыл возле двери и чтобы у тебя был повод поговорить с ним.

— Замечательно! — отрезал я. — Только мне нужна уважительная причина, чтобы не присутствовать на уроке испанского.

— Миссис Скотт об этом уже позаботилась: она написала записку, и вот я несу ее.

— Она все предусмотрела, не так ли? — продолжал язвить я.

— Почти все, — бросил Марти через плечо и скрылся.

Я спустился в канцелярию и увидел Сэма, сидящего у дверей кабинета миссис Скотт.

— Здорово, Сэм! — довольно громко сказал я, сделав вид, что удивлен тем, что вижу его в таком месте. — Ты чего тут торчишь?

— Привет, Фрэнки, — вымученно улыбнулся он. — Явился на беседу с мисис Скотт.

Я положил сумку на стол и подошел к нему.

— А я забежал взять кое-какие бумаги, — не очень ловко соврал я. — Зачем тебе эта старая ведьма?

— Она мне сто лет не нужна, — ответил он. — Да деваться некуда. Я тут попал в переплет.

— Что-то серьезное? — полюбопытствовал я.

— Достаточно серьезное. Похоже, что меня из школы вытурят, — сказал Сэм с нарочитым безразличием, хотя я увидел, как напряжен его рот.

— Да, плохи дела. — Я взглянул на него с участием. — Чем-нибудь могу тебе помочь?

— Думаю, что нет, — ответил Сэм, глядя в другую сторону. Он чуть не плакал.

— Какого же черта ты не поговорил со мной раньше! — воскликнул я. — Я староста класса, у меня, естественно, есть связи с начальством, а ты держишь меня в неведении! Слушай, мы с тобой друзья, и ты в свое время помог мне. Давай-ка пойдем в уголок и ты мне все расскажешь. Может быть, я все-таки смогу помочь тебе.

Сэм посмотрел на меня, и в его глазах забрезжила надежда. Мы отошли к окну и сели.

— Все началось прошлым летом, — начал Сэм. — Я искал работу на летние каникулы. Дома нужны деньги. Я обратился в несколько мест, где требовались курьеры, но меня не взяли, потому что я цветной. Я попробовал устроиться на вокзале — носильщиком или кем-нибудь в этом роде, но подростков там не берут. Можно было, конечно, взять ящик для чистки обуви и пойти на улицу, но этим много не заработаешь. Летом многие ребята так подрабатывают.

— Ты мне говоришь! — заметил я. — Когда я жил в приюте, я именно так и зарабатывал.

— Правда? — улыбнулся Сэм. — Тогда ты знаешь, как это нелегко. Короче говоря, приходит ко мне однажды один парень и говорит: «Сэм, а почему бы тебе не заняться шмотками?» — Сэм невольно стал имитировать голос того парня. — А я ему и говорю: «На старых шмотках много не заработаешь». Тогда он мне говорит: «Подучиться тебе чуток надо». Я ему и говорю: «Что ты имеешь в виду?» «Слушай, — говорит, — ты нормальный пацан. Я знаю, что ты ищешь работу, но не можешь найти. И я знаю, почему. Хочешь, скажу?» «Почему?» — спрашиваю я. А он и говорит: «Потому что ты негр». «Вот удивил!» — говорю я. «Но это еще не все. Нам, неграм, — говорит парень, — остается только ночевать в холодных халупах в Гарлеме. Мы по горло сыты этой болтовней о равных возможностях и прочей чепухой. В школе я учился на бухгалтера, закончил с отличием, у меня были лучшие оценки в классе. Но когда человек оказывается на улице и начинает искать работу, дело принимает другой оборот. Белые ребята, какие бы они ни были тупые, все равно находят работу. А нам одно дерьмо подбирать остается. Ну их всех к черту! Нужно хапать, что хочешь, и в гробу всех видеть». «Легко тебе язык чесать», — говорю я. А он мне: «Я говорю о настоящих шмотках, о барахле высшего качества. У нас тут есть один мужик, он берет барахло с рук и не интересуется, откуда оно. Причем платит приличные башли. Ты мне скажи: тебе не надоело, что тебя все время накалывают? Или ты как все остальные придурки, которые хавают всякое дерьмо, которое им подсовывают?» Я ему говорю: «Я не придурок, но если вы воруете, вас все равно сцапают, так что иди подальше». А он мне: «Черта лысого, у меня все схвачено. Эту работу делают такие, как ты пацаны. Если вас и сцапают, то ничего не сделают, все равно домой отпустят. Но ты не бойся, никого не сцапают: все организовано» «Как это?» — спрашиваю я. А он: «Это уж мое дело. Я часть денег отстегиваю полицейским. И когда мы этим занимаемся, они находятся на другом участке. А как я это организовываю — тебя не касается. Тебе нужно только делать то, что я скажу. Ну, что, заметано?» Я говорю: «Может быть. Я подумаю». «Ладно, — говорит он, — но помни, держи язык за зубами, а то…» — и так вот рукой показывает. Я поразмыслил и решил попробовать. Он-то уверял, что все безопасно. А оказалось не так: нас всех сцапали. Его и того скупщика краденого уже посадили в тюрягу. А скоро, видать, и я к ним присоединюсь».

— Да, дело дрянь, — посочувствовал я Сэму. — Ну, а со школой что?

— После этой переделки я покумекал немного и пришел к выводу, что тот парень был прав, когда говорил о школе: какой смысл получать образование, если потом все равно не будет возможности его применить. Короче, как только мне подвернется какая работа, я школу брошу.

Я задумался. Какое-то время мы сидели молча. Потом я встал и подошел к окну. «Черт знает, что ему сказать? — думал я, — он знает, что говорит».

— Послушай, — обратился я к Сэму, — давай я поговорю с миссис Скотт. У меня есть одна идея (я врал, потому что никакой идеи у меня не было). Может быть, она сработает. В общем, подожди меня здесь: когда выйду — расскажу.

И прежде чем Сэм открыл рот и задал мне вопрос, я исчез в кабинете миссис Скотт.

— Ну, что скажешь, Фрэнсис? — улыбнулась она.

Я рассказал ей все, что поведал мне Сэм. И миссис Скотт спросила, нет ли у меня каких предложений.

— Нет, — признался я.

— Ну, тогда у меня есть: тебе нужно привлечь его к классной работе. Тогда у него появится чувство причастности ко всему, что происходит в классе. Лучше всего, если ты назначишь его членом какого-либо комитета, куда сам входишь. Так ты сможешь поддерживать с ним тесные отношения, что поможет ему преодолеть предубеждения.

— Как же я могу один принять такое решение? Ведь оно должно утверждаться руководством школы.

— Это я беру на себя, — успокоила меня миссис Скотт.

— Хорошо, — согласился я. — Пойду скажу ему.

— Подожди минутку, Фрэнсис, — остановила меня она. — Не говори, что это моя идея. Скажи, что это ты сам придумал. Пусть у него появится чувство ответственности перед тобой. Думаю, он не подведет тебя.

— Я тоже так думаю, — сказал я, направляясь к двери. — А вы собираетесь поговорить с ним?

— Да, — ответила миссис Скотт. — Я хочу дать ему понять, что если бы не ты, у него не было бы никаких шансов. Я также хочу, чтобы ты очень серьезно к этому отнесся. Серьезнее, чем, может быть, полагал.

— Знаю, — ответил я, держась за ручку двери. — Сам напросился.

Глава девятая

Сэм был назначен помощником кассира, который обслуживал учащихся во время ленча. Он также занимался счетами всей школы. И отлично справлялся с работой. Ему не только платили за нее, но еще ставили зачеты по бухгалтерскому учету. Он стал регулярно посещать занятия, и успеваемость его улучшилась. Я довольно часто виделся с ним, иногда специально приходил поговорить. Я был уверен, что у него все будет в порядке.

Подходило время новых выборов классного старосты. Мне не хотелось больше заниматься этой работой — было много других дел. В школе я много занимался спортом и общественными делами. Дома же все крутилось вокруг семьи и друзей. Я чувствовал себя в центре всех событий, мне казалось, что весь мир вращается вокруг меня.

Как-то после обеда мы — Джерри, Марти и я — собрались у Жанет обговорить предстоящие события. Для начала мы расселись поудобнее. Я занял свое любимое кресло — мягкое кресло отца Жанет — и, вытянув ноги, положил их на пуфик. Мне нравилось это кресло: не только потому, что оно было очень удобным, но еще и потому, что стояло таким образом, что все находящиеся в комнате были обращены лицом к человеку, сидевшему в нем. Джерри и Жанет расположились на кушетке напротив меня, а Марти — в кресле справа.

— Вы уже знаете, — начал я, — что я не хочу быть старостой. У меня полно других дел.

— Но, — возразил Джерри, — только ты сможешь с легкостью обойти претендентов. Все тебя прекрасно знают, у тебя авторитет в классе. Ты победишь элементарно.

— Нет, — возразил я. — У старосты всегда полно работы.

— На мой взгляд, — заметил Марти, — ты не очень-то много времени на нее тратил. Воз, главным образом, тащила Жанет.

— Если у Жанет есть какие-либо претензии ко мне, — сказал я, — пусть она сама их выскажет. — Я повернулся к Жанет. — Что ты скажешь по этому поводу?

— Никаких претензий, — улыбнулась она и покачала головой.

— В общем, так, ребята, — сказал я. — Если все вы считаете, что эта работа такая уж замечательная, почему бы кому-либо из вас не заняться ею?

— Ты же знаешь, — ответил Марти, — я не могу. Я занят по горло у миссис Скотт, и то, чем я занимаюсь у нее, очень важно, в особенности для моей будущей учебы в колледже.

— Ладно, — оборвал его я. — Хватит ныть. А вы, детишки, что думаете насчет должности старосты? — обратился я к Жанет и Джерри.

— Жанет? — воскликнул Марти. — Но девочки ни разу не избирались старостами.

— Что отнюдь не означает, что они не могут ими быть, — сказал я. — Сама-то ты что думаешь, Жанет?

— Я на это не гожусь, — сказала ока. — У меня нет шанса быть избранной. А вот Джерри?.. — она посмотрела на него.

Джерри помолчал, потом застенчиво улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он. — Если вы этого хотите, я готов, но с одним условием.

— С каким же? — обрадовался Марти.

— Я соглашусь, если только со мной будет работать Жанет, — ответил Джерри и, улыбнувшись, посмотрел на нее.

— Конечно, Жанет будет с тобой работать, — сказал я, радуясь в душе, что так просто можно утрясти этот вопрос. Хотя мне показалось, что Жанет расстроилась из-за того, что я с излишней поспешностью согласился на предложение Джерри. «Может быть, я ошибся», — подумал я, но тут же отбросил эту мысль.

И действительно, получилось так, как мы решили, — на целый учебный год.

— Я слышала, что ты не хочешь больше быть старостой? — спросила миссис Скотт, встретив меня на следующий день в коридоре. Марти уже сказал ей о моих намерениях.

— Надо же, как быстро эта новость облетела школу, — улыбнулся я.

— Мне казалось, что ты передумал после нашего разговора.

— Нет, не передумал.

— А как же помощь Сэму? — спросила она.

— С Сэмом все в порядке, — успокоил ее я. — Джерри ведь тоже может этим заниматься. Ему это нравится.

— Знаешь, Фрэнсис, — продолжила миссис Скотт. — У меня такое впечатление, что я ошиблась в тебе.

— Возможно, — бросил я. — Никто не застрахован от ошибок.

— Но я все же надеюсь, что не ошиблась, — сказала она, направляясь в свой кабинет. — Я в тебя верю.

После того, как Джерри и Жанет были избраны на руководящие должности в классе, я стал реже общаться со своими одноклассниками. Я преуспевал в спорте, и меня тянуло к старшеклассникам. Вскоре я был принят в их компанию. Среди них я чувствовал себя гораздо комфортней, чем с однокашниками, которые казались мне совсем еще детьми.

Свои свидания с Жанет я ограничил до одного раза в неделю. У меня появились девушки постарше: они были более опытными, и я кое-чему у них научился.

Однажды после уроков, когда я направлялся домой, мне повстречался Джерри.

— Привет, — поздоровался я.

— Привет, — ответил он. — Что случилось? Ты все куда-то исчезаешь.

— Вовсе нет, — как ни в чем не бывало ответил я.

— Знаю-знаю, — сказал он. — Наслышан. И Жанет тоже знает. Не думаю, что она довольна твоим времяпрепровождением.

— Слушай, я не мальчик, — сказал я. — И сам разберусь, что мне делать, а что нет. Кстати, Жанет тоже сама может разобраться в своих проблемах.

— Но ведь Жанет… — Джерри взглянул на меня, и я увидел смущение в его глазах.

— Жанет и я люди свободные, цепями не связанные, — сказал я с бравадой.

Он схватил меня за руку, и я посмотрел на него в упор.

— Ты знаешь, Фрэнк, я ждал, что ты это скажешь, — сказал Джерри очень серьезно.

— Ну и прекрасно! Что из этого, дружок?

— Ничего. Только не нужно фамильярничать. — Он отпустил мою руку и пошел, посвистывая.

Я смотрел ему вслед, недоумевая, о чем он сейчас думает? А потом отмахнулся от этой мысли.

Несмотря на то, что произошло, я в тот же день вечером пошел навестить Жанет. Было уже около семи. Я позвонил в дверь.

— Проходи, Фрэнки, — улыбнувшись, сказала Жанет.

— Привет, — поздоровался я.

Мы прошли в гостиную: там уже расположились Джерри и Марти. Я был удивлен, увидев их, но не подал виду, как будто то, что они там торчали, было само собой разумеющимся.

— Здорово, ребятки! — сказал я.

— Вот это да! — съязвил Марти, глядя на Джерри. — Боги спускаются с Олимпа! — И, манерно отвесив поклон, сказал мне: — С возвращением, о заблудший брат наш!

— Не расстраивайся, мудрец, — сказал я Джерри. — Не обращай на него внимания. Он всегда сначала ляпнет что-нибудь, а потом думает.

— Каким ветром тебя занесло? — продолжал Марти.

— Я пришел поговорить с Жанет, — улыбаясь, ответил я. — А вы что здесь делаете?

Марти залепетал что-то о школьных делах.

— Ну, что ж, — сказал я, — не буду вам мешать. Посижу тихонько, пока вы закончите.

Я уселся в любимое кресло и уткнулся в журнал.

— Да, кстати, а где родители? — спросил я Жанет.

— Поехали к бабушке. Она не совсем здорова.

— Вот беда, — посочувствовал я. — Надеюсь, ничего серьезного?

— Небольшая простуда.

— Думаю, нам пора идти, — сказал Джерри, поднимаясь с дивана. — Мы ведь, можно сказать, уже закончили наш разговор.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы ломали из-за меня свои планы, — притворно-извиняющимся тоном сказал я.

— Правда, не уходите, — сказала вслед за мной Жанет. — Я сейчас радио включу, может быть, что-нибудь хорошее передают.

Марти стал объяснять, что обещал прийти домой пораньше, и Джерри поддержал его. Они ушли, несмотря на наши протесты. Когда дверь за ними закрылась, мы переглянулись и расхохотались.

— Поцелуй меня, мой малыш, — я протянул руки к Жанет.

Она подошла ко мне, и мы обнялись. Когда, почти бездыханные, мы отпустили друг друга, Жанет, улыбнувшись, сказала:

— Давно не виделись…

— У меня были дела, — ответил я. — Если б я был уверен, что ты скучаешь, то заходил бы почаще.

— Не обманывай меня, Фрэнки, — сказала Жанет. — Не обманывай меня никогда. Не нужно этого делать.

— Знаю, малыш, — согласился я.

— Я люблю тебя, Фрэнки!

Я снова ее поцеловал, но на этот раз более сдержанно: мне показалось, что между ней и Джерри… Но ее губы были такими сладкими, а мы были такими молодыми и такими серьезными… Хотя в то время я так не считал.

Глава десятая

Несколько недель спустя, когда я поглощал свой ланч в школьной столовой, ко мне подсел Марти.

— Привет, Фрэнки! — поздоровался он. — Ну, что скажешь?

— Ничего, — ответил я. — Ты что-нибудь расскажи.

— Да что мне рассказывать? В последнее время ты у нас в центре внимания.

— Да уж!

— Вся школа только и говорит о том, что ты отказался руководить классом, потому что это якобы тебе уже не подходит, больно ты загордился.

Я засмеялся:

— Пусть языки почешут.

— Миссис Скотт не очень-то прислушивается к этим разговорам, — продолжал он.

— Ну ее, — вырвалось у меня. Я открыл бутылку молока вилкой.

— Слушай, что с тобой? — спросил Марти.

— Ничего, — спокойно ответил я и отпил молоко из кружки. — Мне порядком надоела эта ее возня по «оказанию помощи ученикам». Мы для нее как подопытные кролики. Глядишь, скоро книгу накропает под названием «Эксперимент номер 999» или как-нибудь еще.

Марти отхлебнул молока из моей бутылки. Я посмотрел на него и сказал:

— Еще пирог есть, угощайся.

Он улыбнулся:

— Нет, спасибо. Я не голоден.

— Тогда какого черта ты здесь торчишь?

— Хорошо, если ты действительно этим интересуешься, так знай — я тебя искал. Миссис Скотт хочет, чтобы ты поднялся к ней в кабинет. Может, мы будем действовать вместе? Она считает тебя способным к такой работе.

— Вот что я скажу тебе, — сказал я, вставая. Марти продолжал сидеть, глядя на меня. — Иди и скажи ей, пусть она ищет себе другого доносчика. С меня хватит.

— Хорошо, — Марти встал. — Я скажу ей, если ты так хочешь. Но думаю, что ты сейчас совершаешь ошибку.

— Ничего, — ответил я. — Не обращай внимания: я все время ошибаюсь.

Я вышел из столовой в сад, затем пересек улицу. На небольшом холме, с которого можно было видеть реку и район Бронкс, стоял ряд скамеек. Я сел и закурил. Была середина апреля: было довольно тепло, но пасмурно. Я услышал звонок с урока и подумал: «К черту занятия!» Мне не хотелось больше идти в школу. По крайней мере, на математику. Кто-то из учеников выходил из школы, кто-то направлялся на занятия. Я откинулся на спинку скамейки. Сигарета кончилась. Я выбросил бычок и закурил новую.

В мою сторону шли несколько девушек: среди них была и Жанет. Я отвернулся, надеясь, что она не заметит меня. Мы не виделись вот уже три недели — с того самого вечера, когда я застал Марти и Джерри у нее дома. Жанет сказала что-то своим подружкам и направилась ко мне. Выглянувшее солнце осветило ее волосы: она была очень хороша, но мне не хотелось говорить с ней. Лучше бы она не заметила меня…

— Привет, Фрэнки! — сказала Жанет. Что-то в ее улыбке, однако, озадачило меня. Она как будто бы говорила: «Не сердись. Я сделала что-то не так, но не нарочно».

— Привет, Жанет!

— У тебя что, нет занятий? — спросила она.

— Есть, но мне лень идти. Наверно, весна действует.

— Да, сегодня отличный денек, правда?

— Ага, — согласился я.

— Ты не против, если я присяду? — спросила Жанет.

— Нет. Скамейки для того и поставлены.

Она села на некотором расстоянии от меня. Мы сидели молча, отрешенно глядя в сторону реки. Но мне казалось, что между нами идет безмолвный разговор. Я представил себе, как Жанет спрашивает, почему я не заходил к ней, а я отвечаю, что хотел, но был слишком занят; а потом она спрашивает, собираюсь ли я помогать миссис Скотт, и я говорю, что нет, потому что миссис Скотт притворщица и на нас ей плевать; Жанет, конечно, говорит, что я неправ и что миссис Скотт тетка что надо, а я ей отвечаю, что это ее личное мнение и она имеет право его иметь; потом она интересуется моими успехами в школе, и я говорю, что все в порядке, потому что в среднем у меня около восьмидесяти баллов; еще она спрашивает, буду ли я в составе школьной команды по плаванью в этом учебном году, а я говорю, что еще не решил; потом следует вопрос о здоровье моих тети и дяди, и я отвечаю, что с ними все в порядке, если не считать, что дядя простудился и всю зиму лечится от кашля; в свою очередь я спрашиваю Жанет о родителях и бабушке, а она отвечает, что у них все в порядке, только бабушка стареет; и пока мы разговариваем, я думаю о чем-то другом, например, о том, как она впервые поцеловала меня, и как сказала, что любит, когда гладила комбинашку на кухне, и как щекотало у меня в носу от запаха ее надушенных волос; потом мы говорим о наших общих знакомых, хотя хотели бы поговорить о том, нравится ей Джерри или нет и нравится ли она мне… Но мы всего-навсего сидели на скамейке и глядели на Бронкс, раскинувшийся за рекой.

Вторая сигарета потихоньку заканчивалась, я прикурил от нее третью и бросил бычок за ограждение. Мы наблюдали, как он летел и потом скрылся из поля зрения. Наконец, Жанет заговорила.

— Ты изменился, Фрэнки, очень изменился за этот год.

— Все мы изменились, — ответил я. — Мы уже не дети.

— Не в этом дело, Фрэнки, — медленно проговорила Жанет. — Иногда мне кажется, что я не знаю тебя — такой ты бываешь разный. Конечно же, я согласна, что все мы изменились — Джерри, Марти, я, — но ты, мне кажется, стал каким-то холодным, резким и эгоистичным. Ты не был таким раньше.

Тут я вспомнил, что то же самое говорила мне Рут. Я взглянул на Жанет:

— Я всегда был таким, — спокойно сказал я.

Мы опять замолчали и стали наблюдать, как небольшая лодка с трудом плывет против течения. Я швырнул сигарету. Мне больше не хотелось курить — во рту было противно от табака. В спину подул легкий ветерок: я почувствовал, как он обдувает мою голову. Я взглянул на Жанет: ее волосы, взлохмаченные ветром, закрыли ей лицо. Мне захотелось дотронуться до них — они всегда были такие мягкие и красивые.

Она взглянула на меня.

— Ты выглядишь, как мальчишка после незаслуженной трепки, — сказала она и попыталась улыбнуться. Но у нее ничего не получилось.

Я не ответил.

— Фрэнки, почему ты не приходишь ко мне больше?

«Вот она это и сказала! — подумал я. — Сколько же мужества понадобилось ей, чтобы задать этот вопрос…»

Я не знал, что ответить, и промычал что-то по поводу занятости.

— Ты ведь и раньше был занят, но находил время, — сказала она.

На этот раз я промычал что-то по поводу ее встреч с Джерри.

— Я стала встречаться с Джерри после того, как ты променял всех нас на другую компанию. А что ты хотел, чтобы я торчала дома, рыдала и ждала, когда ты вернешься? — Ее лицо напряглось и побледнело.

— Но, Жанет, — попытался возразить я, — раньше мы были детьми и не отдавали себе отчета в том, что говорили…

— Может быть, ты и не отдавал отчета… — Жанет заплакала, и ее слезы заблестели ослепительными бриллиантами в лучах проглядывавшего солнца. — А я говорила то, что думала. И еще я думала, что ты любишь меня. — Она закрыла лицо ладонями и наклонилась вперед, беззвучно плача.

К горлу подкатил комок, слова не шли. Я нервно оглянулся: слава Богу, вокруг никого не было!

— Но, Жанет! — я наклонился к ней и дотронулся до плеча.

Как же мне сказать ей, что мне ужасно жаль, что я не хотел сделать ей больно и что я чувствую себя полным дураком? Я вспомнил Еву, девушку из старшего класса, с которой встречался в последние недели, ее влажные, горячие поцелуи, и всякие штучки — как она умела одним взглядом или движением пообещать блаженство на земле, но взамен ничего не дать… Она всегда дразнила, только дразнила. Как же я мог сказать Жанет, что люблю ее девичью свежесть, простой, прямой и честный взгляд, тепло ее глаз? Как мне сказать, что я хочу ее и даже больше…

Она с раздражением убрала мою руку со своего плеча и крикнула:

— Уходи! Ты низкий, подлый человек. Я ненавижу, ненавижу тебя!

Она вскочила и побежала к школе, прижав к лицу маленький платочек. Я собрался было последовать за ней, но вспомнил, что нас могли увидеть из окон школы. Я опять сел и стал смотреть ей вслед.

Становилось холодно. Я посмотрел на реку и поежился. Со стороны школы донесся звонок. Я почти обрадовался, потому что мне нужно было идти на испанский язык. Я встал и пошел к школе.

На втором этаже я увидел Жанет, выходящую из туалета. Я подошел к ней.

— Жанет, — сказал я.

— Никогда больше не подходи ко мне, никогда! — сказала она низким холодным голосом.

— Хорошо, — так же холодно ответил я. — Если ты так хочешь.

Она пошла по коридору, и я смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом.

«Черт бы побрал эту школу, — подумал я. — Детские штучки».

Глава одиннадцатая

Когда я вернулся домой, семья как раз собиралась обедать. Девочки уже вымыли руки. Ирен сидела за столом, а Эсси помогала матери у плиты.

— А вот и я, родственники, — объявил я.

— Я уже начала беспокоиться, Фрэнки, — сказала тетя. — Иди быстрей мой руки, мы собрались обедать без тебя.

Я удивленно посмотрел на нее, потому что почувствовал в ее голосе раздражение. Лицо ее казалось озабоченным, от чего мелкие морщинки обозначились сильнее.

— Вы же знаете, тетя Берта, — сказал я, пытаясь развеселить ее, — что я никогда не опаздываю к обеду.

Девочки прыснули.

— Это правда, мамочка, — сказала Эсси, — он никогда не опаздывает.

Я вышел в гостиную. Дядя сидел в кресле рядом с окном. Взгляд его был направлен в пустоту, руки нервно теребили подлокотники.

— Дядя Моррис, вы меня удивляете, не думал, что вы уже дома.

— Привет, Фрэнки, я пришел сегодня пораньше. — Он попытался улыбнуться, но это у него не слишком-то получилось. — Я устал.

Я пошел в ванную, вымыл руки, потом позвал его.

— Пойдемте обедать, все уже собрались.

— Я не хочу есть, — с трудом проговорил дядя.

Что-то произошло, я чувствовал в воздухе какое-то напряжение. Мне стало не по себе. Может быть, я сделал что-то не так? Вытерев руки, я отправился в кухню. Обед прошел в тишине, дядя Моррис так и не появился. После обеда я помог Эсси вымыть посуду: она ее мыла, а я вытирал и расставлял. Потом мы сидели в гостиной и слушали радио. В восемь часов девочки отправились спать. В половине десятого я сказал, что тоже иду спать. Я чувствовал, что дядя и тетя хотят поговорить и я им мешаю. Словом, этот вечер был тихим и мрачным. Обычно дядя Моррис смеялся, шутил, играл с дочерьми, но сегодня ничего этого не было. Когда девочки перед тем, как уйти, поцеловали его, он не поцеловал их в ответ. Я отправился к себе и начал раздеваться. Сквозь закрытую дверь до меня доносились приглушенные голоса дяди и тети. Некоторые слова можно было разобрать. Я вытянулся на кровати, положив руки под голову, и посмотрел в окно. День был длинный и утомительный. Я задремал, оглушенный непонятной депрессией, охватившей меня. И вдруг резко проснулся. За дверью по-прежнему слышались голосам тети и дяди. Я взглянул на часы, было около двух. Я прислушался.

Тетя тихонько плакала, дядя говорил:

— Беспокоиться, собственно, не о чем; ты же слышала, что сказал доктор. Несколько лет в Аризоне, и я буду в полном порядке. Мне повезло, что болезнь обнаружили в начальной стадии, она вполне излечима.

Тетя заговорила о детях. Я расслышал свое имя, но не понял смысл сказанного — что-то о том, что мне еще нет шестнадцати.

— Об этом тоже можешь не беспокоиться, — сказал дядя. — Там такие же прекрасные школы, как и здесь, и Фрэнки поедет с нами. Просто нам надо будет все им хорошенько объяснить. Я уверен, что они поймут. В конце концов, ему не хватает всего четыре месяца, и я думаю, они учтут это.

Тетя что-то добавила, и я услышал, как дверь в их комнату закрылась. Интересно, почему нам надо ехать в Аризону и какое отношение к этому имеет тот факт, что мне еще нет шестнадцати? Я уже почти засыпал, когда меня осенило. Я сел в кровати. В Аризоне лечат от туберкулеза, теперь понятно, почему дядя кашлял всю зиму. Это была не простуда, это был туберкулез.

Я вскочил с кровати, накинул халат и вышел в гостиную. Перед тем как постучать, секунду помедлил.

— Это я, — громко прошептал я. — Можно войти?

— Да, — раздался голос дяди. Я открыл дверь и вошел в комнату.

— Что это ты так поздно? — спросил дядя.

— Я проснулся и слышал ваш разговор, — выпалил я. — Что-то случилось, я чувствую это. В чем дело?

Тетя с дядей обменялись взглядами, и дядя сказал:

— Ни в чем. Мы решили уехать отсюда, вот и все.

— Да, я знаю, в Аризону. Но почему? — Они молчали. — Потому, что вы больны? — спросил я.

Дядя посмотрел на меня.

— Так ты понял?

— Да, догадался. Я не ребенок.

— Ну что ж, значит, ты все знаешь.

— Послушайте, — сказал я, подходя к кровати и присаживаясь на краешек. — Если вам нужны деньги, то у меня есть в банке на Бродвее.

Дядя улыбнулся.

— Нет, спасибо. Деньги у нас есть, оставь свои деньги себе.

— И все-таки, если это поможет, — сказал я, — имейте в виду, мои деньги в вашем распоряжении. Там более полутора тысяч.

— Полторы тысячи долларов! — удивился дядя. — Это большие деньги. Где ты взял их?

— Я работал, — ответил я, поднимаясь. — Когда-нибудь я расскажу вам об этом. Так что если вам понадобятся деньги, вам стоит только сказать мне об этом.

— Нет, сынок, деньги нам не нужны. Но все равно спасибо.

Я хотел уйти, но меня окликнула тетя:

— Подойди и поцелуй меня перед сном. — Я наклонился к ней. — Ты очень хороший мальчик, — сказала она, улыбаясь. — А теперь иди спать и ни о чем не беспокойся. Все будет в порядке.

Я вернулся к себе и вспомнил, что они говорили о том, что мне еще нет шестнадцати, но я забыл их об этом спросить. Сначала я хотел вернуться и спросить, но потом решил отложить это до утра. В любом случае они знали, что у меня есть деньги и что я не пропаду. Я уснул.

Глава двенадцатая

Проснулся я поздно и вынужден был спешить, так что не успел поговорить с родными. У меня нашлось только время сказать:

— Пока, увидимся после школы.

В школе я увидел Джерри, мы поболтали несколько минут и расстались. Во время ланча я подошел к Рут и сел рядом с ней.

— Как дела? — спросил я.

— Нормально. Приходится много зубрить. Ты же знаешь, я заканчиваю в этом семестре.

— Да, знаю.

— А где ты скрываешься последнее время? И с Марти давно не общаешься. Вы что, поссорились?

— Нет, не поссорились. Просто заняты разными делами.

— Ну ладно, заходи как-нибудь. Родители будут рады видеть тебя.

Я оглядел столовую. Она показалась мне какой-то другой. Наверное, потому, что мне оставалось провести здесь считанные дни, если наша семья переедет в Аризону.

Я вернулся домой сразу после тренировки по баскетболу. Девочки играли, тетя читала в гостиной газету. Я сел рядом. Она посмотрела на меня.

— Впервые за сегодняшний день у меня нашлось время посидеть и почитать газету, — сказала она.

— Да, — сказал я, не вдумываясь в ее слова, а потом спросил: — Когда будем переезжать?

— Не знаю, — ответила тетя. — Сначала надо уладить некоторые дела. Дом дядя продал, и теперь нам надо подыскать там жилье и договориться насчет школы для тебя и для девочек. Теперь нам придется строго рассчитывать свой бюджет — дяде надо будет отдохнуть некоторое время.

— Я могу пойти работать, — сказал я.

— Надеюсь, в этом не будет необходимости. Я хочу, чтобы ты закончил школу и поступил в колледж. Ты уже решил, кем хочешь быть?

— Нет.

— А я думала об этом. Если бы ты захотел, то мог бы стать врачом или адвокатом. Мы были бы только счастливы, да и тебе было бы от этого хорошо.

— У меня еще достаточно времени, чтобы подумать о будущем. Скажите мне честно, как обстоят дела? Что сказал доктор?

— Нам до некоторой степени повезло. Хоть у твоего дяди и туберкулез, но в самой начальной стадии. Доктор сказал, что через некоторое время он полностью поправится.

— Отлично, а то я волновался.

Тетя улыбнулась.

— Между нами, должна сознаться, что я тоже волновалась. Сегодня я уже чувствую себя лучше, а вчера совсем расстроилась.

— Знаю, слышал.

Она снова улыбнулась.

— Ты многое слышал, так ведь, Фрэнки? — Я улыбнулся. — Ты странный мальчик, слишком взрослый для своих лет и очень симпатичный, но мне это нравится.

Я подошел к тете и обнял ее за плечи.

— Вы мне тоже нравитесь.

Тетя погладила меня по щеке.

— А как насчет стакана молока для растущего юноши?

— Добавьте несколько штучек печенья и по рукам.

В этот момент в гостиную вошел дядя. Тетя поднялась и поцеловала его.

— Как дела, Моррис?

— Неплохо, — сказал он и поздоровался со мной. — За имущество мне дают пятнадцать тысяч, и это хорошая цена. На эти деньги мы сможем прожить некоторое время. Но есть одна закавыка. Я ходил в управление по охране детей, чтобы предупредить их, что я переезжаю в другой штат. Они поинтересовались причиной, и, когда я все объяснил, они сказали, что мы не можем взять Фрэнки с собой.

Услышав это, я вскочил.

— Почему?

— Они говорят, — сказал, повернувшись ко мне, дядя, — что для детей, взятых из приюта, существует правило: если в семье кто-то заболевает заразной болезнью, которая может угрожать ребенку, то он автоматически возвращается в приют. Завтра утром я повидаюсь со своим адвокатом, и, возможно, мы все уладим.

— Как бы ни решилось дело, я не собираюсь возвращаться в приют, — сказал я.

— Тебе это не грозит, Фрэнки, — сказал дядя. — Все утрясется.

Прошла неделя, заполненная домашними хлопотами. Было решено, что мы переедем в небольшое местечко недалеко от Таксона. Тетя начала потихоньку паковать вещи. Переезд должен был состояться через две недели. Был субботний вечер, и я помогал ей. В этот прекрасный майский вечер все были охвачены ожиданием предстоящего путешествия. Девочки о нем лишь и говорили.

Дядя вернулся домой усталым и уселся в кресло в гостиной. Тетя Берта принесла ему горячего чая, и он медленно пил его. Когда он позвал меня, я на кухне заворачивал в бумагу посуду и укладывал ее в ящики.

— Садись, — сказал мне дядя. Я устроился на диване рядом с тетей. Она взяла мою руку и легонько погладила.

— Не знаю, как и сказать тебе об этом, Фрэнки, — начал дядя. — Но рано или поздно мне все равно пришлось бы сделать это. Ты должен знать, что не сможешь поехать с нами.

Я открыл рот, чтобы возразить, но тетя Берта сжала мою руку и сказала:

— Дай дяде закончить.

Я промолчал.

— Ты знаешь, — продолжал дядя, — что я виделся со своим адвокатом в надежде, что он все уладит. Но пользы от этой встречи не было, здесь ничего поделать нельзя. Существует закон, хороший ли, плохой ли, но мы обязаны ему подчиниться. Я разговаривал с разными официальными лицами, и все без толка. Мне сказали, что ты должен вернуться в приют и оставаться там до восемнадцати лет. Тогда ты сможешь приехать к нам.

У меня запершило в горле, но я надеялся, что не заплачу. Мне почему-то казалось, что я все-таки уеду в Аризону. Я молчал.

Тетя посмотрела на меня, когда она заговорила, голос ее был полон нежности и сочувствия:

— Как бы то ни было, Фрэнки, в этом есть и свои преимущества. Ты сможешь закончить здесь школу, рядом с тобой будут друзья. Дядя Моррис говорил с братом Бернардом, которого очень волнует твоя судьба, и он обещал, что будет присматривать за тобой и заботиться о тебе. А когда ты закончишь школу, то приедешь к нам и поступишь в колледж. В Аризоне есть несколько очень хороших университетов. А пока ты будешь здесь, мы будем считать, что ты не с нами потому, что учишься где-то в колледже.

— Меня это не волнует, — глухо произнес я. — Меня не волнует, как это будет считаться, меня не волнуют друзья. Без них я не буду скучать, а без вас буду. Я хочу быть вместе с вами.

— Мы тоже хотим, чтобы ты был с нами, — печально произнесла тетя. — Ты просто не представляешь, как мы этого хотим. Мы очень привязались к тебе и любим тебя, но ничего не можем поделать. Мы должны поступать, как велит закон, у нас нет выбора.

Я посмотрел на дядю и тетю, и на глаза мои навернулись горячие слезы. Я хотел что-то сказать, но не смог, и только молча смотрел на них, а слезы катились по моим щекам. Я не всхлипывал, просто слезы сами собой катились из глаз. Они тоже молча смотрели на меня, в глазах у тети стояли слезы. Я выбежал из гостиной, ворвался к себе в комнату и рухнул на кровать.

Тетя и дядя подошли к моей двери, и до меня донесся голос тети:

— Моррис, я все-таки войду и поговорю с ним. Ты видел его лицо? Он был похож на маленького мальчика, которого не пускают домой.

— Нет, — сказал дядя, — пусть побудет один. Он скоро возьмет себя в руки. Он настоящий мужчина.

Они ушли.

Я невольно задумался над словами дяди. Я был настоящим мужчиной? Да, я был им, но вел себя как маленький мальчик, которого не пустили домой. Я был мужчиной. Стараясь взять себя в руки, я перестал плакать, пошел в ванную и умылся. Потом отправился на кухню.

Тетя с дядей сидели за столом. Когда я вошел, они посмотрели на меня.

— Тебе лучше? — спросил дядя.

Я лишь кивнул, потому что боялся говорить, все еще не доверяя своему голосу.

— Садись и выпей чая, — предложила тетя.

Я так и сделал. И только через много лет понял, что дядя для моей же пользы специально громко говорил возле моей двери. Но тогда я не знал этого и чувствовал себя довольно отвратительно. Мне не хотелось возвращаться в приют.

Я был рад, что никому не говорил о том, что собираюсь уезжать, и решил, что и теперь не скажу, что возвращаюсь в приют. Я не хотел, чтобы меня жалели.

Глава тринадцатая

Была пятница, 13 мая 1927 года. Все вещи, в том числе и мои, были упакованы. Мы с дядей собирались ехать в приют. Родные мои уезжали на следующий день. Я не хотел отправляться в приют до их отъезда, надо было просто отвезти туда мои вещи.

— Ну что, готов? — спросил дядя.

— Да, — ответил я и, взяв чемодан, отнес его к машине. В дороге мы молчали.

— Никак не думал, что такое может случиться, — сказал дядя, как бы извиняясь за то, что произошло.

Я промолчал, не зная, что ответить. Когда мы приехали, я взял чемодан, и мы отправились в кабинет брата Бернарда. Он поздоровался за руку с дядей, потом со мной.

— Ты поселишься в своей старой комнате, Фрэнки, — сказал он. — Отнеси-ка прямо сейчас туда свои вещи.

Мы с дядей пошли наверх. Положив чемодан на свою кровать, я открыл его. Подошли какие-то ребята, с любопытством посмотрели на нас и ушли. Я не знал их, наверное, это были новички. Вошел парень, которого я знал — Джонни Иган. Он здорово подрос за то время, что я отсутствовал, и теперь был почти с меня ростом.

— Привет, Фрэнки, — сказал он. — Вернулся?

— Да, — ответил я.

Джонни ничего не сказал и, постояв несколько минут, ушел. Я открыл тумбочку, распаковал чемодан, повесил одежду в шкафчик, туда же поставил обувь. Все было закончено в несколько минут. Я закрыл чемодан и сказал:

— Отвезем его домой.

— Нет, — сказал дядя, — оставь его здесь. Он пригодится, когда ты поедешь к нам.

Мы снова спустились в кабинет брата Бернарда. Дяде надо было подписать кое-какие бумаги. Когда он сделал это, мы встали, собираясь уйти. Брат Бернард протянул дяде руку.

— Не беспокойтесь за Фрэнки, мистер Каин, мы присмотрим за ним.

— Не сомневаюсь, — ответил дядя. — Фрэнки вернется завтра во второй половине дня. Он проводит нас на поезд, а потом приедет.

— В котором часу? — спросил брат Бернард.

— Часа в три, мы уезжаем в час.

— Я буду ждать его. Ну что ж, сэр, надеюсь, вы скоро поправитесь.

Они снова пожали друг другу руки.

— Я жду тебя завтра после обеда, Фрэнсис, — сказал брат Бернард, обращаясь ко мне.

— Хорошо, сэр, — ответил я.

Мы вышли из кабинета, спустились по лестнице мимо спортзала и вышли на улицу. В спортзале несколько ребят играли в баскетбол. Эта старая тюрьма совсем не изменилась.

Возвращались домой мы тоже молча.

Это был самый унылый вечер, проведенный мною в кругу семьи. Спать легли рано, потому что рано надо было вставать.

Утром пришли грузчики. В половине одиннадцатого дом был уже пуст, и мы отправились завтракать. С собой дядя и тетя взяли всего два чемодана с самыми необходимыми вещами. Я поехал их провожать на Центральный вокзал. Около двенадцати подали состав. Мы зашли в вагон. Казалось, прошло всего несколько минут, а мне уже было пора выходить.

На прощание я поцеловал девочек и дал каждой по коробке конфет, которые купил специально для них.

— Я буду скучать без тебя, Фрэнки, — сказала Ирен, обнимая меня за шею.

— Я тоже буду скучать, — ответил я, взъерошив ей волосы. Потом повернулся к дяде, протянул ему руку. Мы попрощались.

— До свидания, желаю удачи. Надеюсь, что вы скоро поправитесь, — сказал я.

Он улыбнулся.

— До свидания, Фрэнки, веди себя хорошо. Наше расставанье ненадолго.

Тетя обняла меня и поцеловала. Она плакала.

— Я буду ждать нашей встречи, Фрэнки.

— Я тоже, — сказал я, чувствуя, что вот-вот расплачусь. Но я удержался от слез, потому что не хотел их расстраивать. — Спасибо за все.

— О! Фрэнки, Фрэнки, — воскликнула тетя, снова целуя меня. — Не надо благодарить нас. Мы любим тебя и хотим, чтобы ты всегда был с нами. Я буду ужасно скучать без тебя.

Я не знал, что сказать. В это время проводник тронул меня за плечо.

— Вам пора, сэр. Мы отправляемся.

Я кивнул. Тетя отпустила меня.

— Ну что ж, до свидания, — сказал я и, почувствовав, что на глаза снова наворачиваются слезы, вышел из вагона.

Я подошел к окну и помахал своим родным; в ушах звучали их прощальные слова. Девочки прижались лицами к стеклу, дядя говорил что-то, но окно было закрыто, и я не слышал его. Поезд тронулся, дядя открыл окно, и я пошел рядом.

— Не волнуйся, Фрэнки, — крикнул он, — мы расстаемся ненадолго.

Теперь, чтобы успевать за поездом, мне пришлось бежать.

— Конечно, нет, — ответил я, — конечно, нет.

Я добежал до конца платформы, и поезд вошел в тоннель. Последнее, что запечатлелось в моей памяти, это как они махали мне и кричали: «До свидания, до свидания». У меня перехватило дыхание. Несколько минут я стоял не двигаясь, потом повернулся и медленно побрел назад. Никогда еще в своей жизни я не чувствовал себя так одиноко.

Выйдя на яркий солнечный свет, я медленно брел по городу и, наконец, добрался до приюта. Некоторое время я стоял и смотрел на него, затем закрыл глаза и вспомнил, как тетя целовала меня перед сном. Я вспомнил радостные звуки и запахи дома, вечера, проникнутые теплом и любовью, которые мы проводили вместе: я делаю уроки, дядя Моррис читает газету, тетя Берта собирается укладывать девочек спать.

Я снова посмотрел на приют — облезлое, серое, грязное здание. Рядом с ним старая кирпичная школа, церковь на углу, на другой стороне улицы больница. Я вспомнил гонг, созывающий нас на обед, жесткое регламентирование нашей жизни, скучные нравоучения, наказания. Я ненавидел это место. «Не вернусь сюда, не вернусь!» — подумал я.

Я посмотрел на часы, было два. Я побежал в банк и снял со счета двести долларов. Потом на метро добрался до Центрального вокзала. Я собирался взять билет на следующий поезд до Таксона, но, подойдя к окошку кассы, подумал, что меня в первую очередь будут искать именно там. Я убегал, не зная куда. Взгляд мой упал на плакат, на котором было написано: «Железная дорога Балтимор — Огайо», там также был нарисован огромный, круглолицый, улыбающийся проводник. Я подошел к расписанию, поезд до Балтимора отправлялся в три десять. Я шагнул к кассе.

— Дайте мне билет до Балтимора на поезд в три десять, — сказал я.