Чужак

Интерлюдия Джерри

Джерри устроился поудобнее в своем любимом кресле, достал сигарету из маленького ящичка на столе и посмотрел на Марти и Жанет, сидящих напротив. Потом он обвел взглядом комнату. Ему нравилась ее простая и вместе с тем дорогая и элегантная обстановка, висящие кое-где картины, увеличенная фотография Жанет на радиоприемнике.

Эта фотография была сделана во время их медового месяца, который они провели в Гранд-Каньоне. На фотографии Жанет смеялась, указывая на какой-то предмет. Ока стояла в пол-оборота на фоне громадного, красивого каньона. Это была лучшая фотография, которую он когда-либо сделал в жизни, и он очень гордился ею.

Джерри глубоко затянулся и прислушался к разговору. Марти и Жанет все еще говорили о Фрэнсисе. Его немного раздражало то, какой оборот приняла их беседа. Он усмехнулся про себя, понимая, что ведет себя глупо. Разве может раздражать призрак, ведь призраки принадлежат прошлому, а Фрэнки был частью прошлого.

Марти наклонился в кресле, лицо его было серьезным.

— Странно, Джерри, но ты никогда не рассказывал мне о том, как ты познакомился с Фрэнки. И вообще ты почти весь вечер молчишь.

Джерри видел, что от него ждут ответа. Он тщательно обдумал в уме вопрос и начал отвечать с той подкупающей простотой и искренностью, которой уже научился хорошо пользоваться.

— Мы познакомились самым обычным образом, история похожа на твою. Мы подрались. Никто из нас не мог одержать верх, поэтому мы прекратили драться и пожали друг другу руки.

А вообще-то все началось много лет назад. Я учился в Академии Лоренса в Коннектикуте. В один из выходных ко мне приехал отец. Я сидел на краешке кровати в своей комнате и смотрел на отца, а он расхаживал передо мной взад-вперед и говорил. Мой отец был замечательным человеком. Даже когда я был совсем маленьким, он обращался со мной как с равным и интересовался моим мнением по различным вопросам.

— Понимаешь, сынок, тут есть одно дело, — сказал он. — В ближайшие два года меня собираются выдвинуть кандидатом на пост мэра, и ребята считают, что…

— Я должен ходить в школу в Нью-Йорке, — закончил я за него. Это мне было понятно, я уже разбирался в политике. С детских лет наблюдая за отцом, я многому научился у него.

— Правильно, сынок, — сказал он. — Для меня очень важно, если ты поможешь мне. Если люди увидят, что ты учишься вместе с обычными детьми, то ты знаешь, как они к этому отнесутся. — Он тоже присел на краешек кровати и обнял меня за плечи. — Я знаю, как тебе здесь нравится, сынок, и понимаю, что значит для тебя уехать отсюда, когда ты уже привык и все твои друзья живут здесь. Конечно, ты теперь большой, почти мужчина, и имеешь право сам выбирать, что тебе нравится.

Я хотел быть похожим на своего отца, для меня он был величайшим человеком в мире. Он был лидером, и мне тоже хотелось быть лидером, чтобы люди уважали меня и восхищались мной.

— Я знаю, чего мне хочется, но я также знаю, что я должен делать, — сказал я. — Да, мне не хочется уезжать отсюда, но в жизни есть более важные вещи.

Так я попал в школу приюта Святой Терезы. Мне никогда не нравилось там, потому что там было мерзко и грязно, большинство ребят были глупыми и бедными и не умели себя вести. Я не сторонился их, но и не ощущал себя их частицей, как это было со мной в Лоренсе. — Джерри рассмеялся. — Мне кажется, что я страдал снобизмом, но я старался побороть в себе это, честно старался, и мне казалось, что у меня это получилось, потому что ребята приняли меня в свою компанию. Да, приняли как своего, я нравился им, но я так и не стал их вожаком, потому что это место было занято другим парнем — Фрэнсисом Кейном.

Они знали его. Он был грубый и жестокий, устанавливал правила, и они делали то, что он им говорил. Сначала мы приглядывались друг к другу, потом подрались. И хотя никто из нас физически не одержал верх, я чувствовал, что побежден. Я понимал, что если бы я даже и одержал верх, он все равно бы остался победителем.

Как бы там ни было, я был чужаком в этой школе, а он был из них, был частицей их. Я же, придя со стороны, никогда не смог бы стать их частицей. Он был первым мальчишкой, которому я позавидовал.

Ну что ж, как гласит старая поговорка: «Если не можешь победить кого-то, то подружись с ним». Так я и сделал. И чем больше я узнавал его, тем больше он мне нравился, несмотря на его манеру разговаривать, одежду и грязные руки и лицо. Мы с ним во многом были похожи, но отличало нас то, что он был лидером. Я пытался отыскать в нем чуждое, но мне это так и не удалось.

Даже отец обратил на это внимание. Однажды я пригласил Фрэнка к нам домой на обед. Вечером отец поинтересовался, кто он такой, и я объяснил ему. «Это опасный парень, — сказал отец. — Он сильный и жестокий, и пусть его слова не обманывают тебя». Я улыбнулся отцу и сказал, что знаю об этом. Но Фрэнки не был опасен для меня. Он был моим другом, и я ему нравился.

В комнату вошла служанка и поставила на стол электрическую кофеварку, а рядом с ней три маленьких чашечки, сахарницу и чайные ложки. Джерри молча наблюдал за ней.

— Я сама все сделаю, — сказала Жанет, беря у нее салфетки.

— Хорошо, мадам, — сказала служанка и вышла из комнаты.

Держа на коленях чашку и сахарницу, Джерри продолжал:

— Вы помните тот случай, когда его выбирали старостой класса? Он должен был сказать речь, которую мы написали ему. Помните, как у него плохо получалось, когда мы репетировали, как мы боялись, что он испортит все дело? Я тоже думал, что он провалится, даже в глубине души мечтал об этом, потому что тогда я смог бы сказать, что хоть в этом превосхожу его.

Вспомните, что он сделал, когда поднялся на сцену, как стоял молча некоторое время, а потом заговорил, и голос его был выше, чем обычно. Я ждал: «Ну, наконец-то, сейчас он провалится». Но он не провалился. Он стал говорить так, как разговаривал обычно: просто, спокойно, дружелюбно. И тогда я до конца понял, что имел в виду отец, когда говорил, что его словам нельзя доверять. Мы знали, что он до смерти боялся этого выступления, но, тем не менее, сумел овладеть собранием. А кроме того, он показал себя хорошим артистом. Помните, как он провернул этот трюк с Жанет? И оказался прав, интуитивно оказался прав. У него был нюх, он инстинктом чувствовал вещи, которые мне приходилось планировать. Он от природы был политиканом, которых я насмотрелся, еще будучи ребенком. В своем лице он объединял моего отца и меня — у него была притягательная сила и интуиция отца и моя расчетливость.

И глядя на него и Жанет, стоящих на сцене взявшись за руки, я думал: «Такие люди встречаются редко. Наблюдай за ним и учись у него». И я наблюдал и учился и в конце концов научился любить его.

Для меня во Фрэнке не было ничего сложного. Для меня он был средоточием непосредственности, простоты и такта в сочетании с острым и быстрым умом. Он знал, чего хочет, и шел к своей цели. Он говорил, чего хочет, и делал то, что хочет, несмотря ни на что.

Джерри поднес чашку к губам. Кофе уже остыл. Слегка поморщившись, он поставил чашку обратно на стол.

— Теперь вы видите, что Фрэнки не был для меня загадкой, какой он был для вас. Я узнал его довольно хорошо и мог предугадывать его поступки.

— Но ведь ты не знал, что он собирается сбежать, — вмешался Марти.

Соглашаясь с этим замечанием, Джерри кивнул.

— Это правда. Но вы должны помнить, что я не видел его в тот день, когда он поехал на вокзал провожать родственников. Если бы я хоть мельком увидел его, я бы знал об этом.

Но в голове у Джерри мелькали другие мысли.

«Смог бы я действительно догадаться? Так ли уж хорошо я знал его, как говорю? И так ли уж он оттеснял меня на второй план, как я себе это представлял? Никто не мог предсказать того, что случилось; человек не может знать будущего. Правда состоит лишь в том, что у него всегда было то, чего мне хотелось больше всего. Он был известным человеком в школе и первым начал встречаться с Жанет. И хотя я получил все, что хотел, после его ухода, не знаю, получил ли бы я это вообще, если бы он не убежал? Правильно ли поступила Жанет, затеяв эту встречу и этот разговор?»

У него не было принципиальных возражений против самой идеи, просто ему было интересно, откуда она возникла. В конце концов, речь ведь шла о Фрэнке, и хотя он уже принадлежал прошлому, для него все еще оставался путь назад.