Чужак

Глава первая

Я стоял на ступеньках административного корпуса и смотрел на морскую базу. Это было 30 декабря 1931 года. Холодный ветер дул со стороны залива Сан-Диего. Я поднял воротник бушлата и закурил. Бумаги об увольнении с военной службы находились у меня в кармане, возле ног лежал рюкзак с пожитками.

Я был рад, что уволился. И не потому, что мне не нравился флот. Я был убежден, что флот лучше, чем приют, где я бы дожидался того момента, когда отправлюсь к родственникам. Однако, как посмотреть. Не исключено, что я просто сменил одну тюрьму на другую. Но теперь все было кончено, и я был рад этому.

Жизнь на флоте была довольно однообразной. Множество ограничений и расписанный по минутам распорядок дня лишали возможности мыслить и поступать самостоятельно. Но, пожалуй, это принесло мне определенную пользу. Я много читал и многому научился. В артиллерийских классах я изучал математику, будучи баталером, изучал бухгалтерию и плюс к этому английский, историю и в определенном объеме географию.

Теперь все это было позади. Сделав последнюю затяжку, я отшвырнул сигарету, закинул рюкзак на плечо и направился к главным воротам базы. Там я предъявил бумаги об увольнении дежурному офицеру. Он просмотрел их и вернул мне.

— Все в порядке, моряк, — усмехнулся он, — до свидания.

— К черту «до свидания», — сказал я. — Прощайте, я уволился.

— Все так говорят, — сказал он, продолжая улыбаться. — Ты еще вернешься. Все возвращаются.

— Только не я! Я еду домой. — Выйдя из ворот, я подошел к автобусной остановке. Подъехал автобус, и я уселся в него. Бросив прощальный взгляд на базу, я удобно расположился на сидении.

Родственники будут рады услышать обо мне. Я вспомнил, когда в последний раз писал им. Это было в Нью-Йорке. У меня была увольнительная на сутки, и я все утро бродил по городу, не зная, чем заняться. Внезапно я обнаружил, что нахожусь перед домом Джерри. Недолго думая, я поднялся по ступенькам и позвонил в дверь.

Мне открыл слуга.

— Джерри дома? — спросил я.

— Нет, он на занятиях в колледже. Что-нибудь передать ему?

Я колебался.

— Нет, ничего не надо передавать. — Я повернулся и начал спускаться по ступенькам. Дверь позади меня закрылась.

В тот момент я ощутил настоящую тоску по дому. Это был город, в котором я прожил всю жизнь, но вокруг не было ни одного знакомого лица, ни одного человека, с кем бы я мог поговорить. Я чувствовал себя несчастным. Гуляя по городу, я зашел в почтовое отделение одной из гостиниц и принялся писать письмо.

В голову мне пришла блестящая мысль. Взяв письмо, я пошел в банк и выписал чек на всю сумму моего счета. Вложив чек в письмо, я отправил его. Потом довольный вернулся на корабль. Больше мне ничего не надо было от Нью-Йорка.

Это было почти два года назад, и теперь я был свободен и собирался ехать к ним в Аризону. Выйдя из автобуса в городе Сан-Диего, я прямиком направился в гостиницу и зарегистрировался. Но прежде чем подняться к себе в номер, я подошел к стойке приема телеграмм.

Служащая подала мне чистый бланк и карандаш. Я наклонился над стойкой и с радостным ощущением начал писать. Теперь все будет отлично, я еду домой, и в кармане у меня двести долларов.

Я поднялся по лестнице вместе с посыльным, который показал мне мою комнату. Быстро распаковав рюкзак и сложив вещи в шкаф, я спустился вниз и попросил дежурного клерка порекомендовать мне хороший магазин, где я мог бы купить одежду. Он отправил меня в фирменный магазин на Гранд-авеню. Там я выбрал три хороших костюма по девятнадцать долларов каждый. Продавец сказал, что костюмы будут готовы через несколько дней. Я попросил его поторопиться, и он заверил меня, что я смогу их получить в субботу, на следующий день после Нового года. Затем я приобрел шесть рубашек стоимостью доллар двадцать пять центов каждая. Мой гардероб завершили носки, нижнее белье и галстуки. Купив напоследок за шесть долларов небольшой чемодан, я вернулся в гостиницу. Теперь, подумал я, я уеду тут же, как будут готовы костюмы.

Прошло несколько дней. Новогодний вечер и почти весь следующий день я провел у себя в комнате. В гостинице праздновали, и сквозь закрытую дверь до меня доносился шум вечеринок. Соблазн был достаточно велик, но я не думал о нем, у меня без того было, о чем думать. Я представлял себе, как обрадуются родные, получив мою телеграмму, как сильно они будут ждать моего приезда. Девочек я наверняка не узнаю, они, должно быть, уже совсем взрослые.

На следующий день я пошел в магазин и получил свои костюмы. Сняв форму, надел коричневый твидовый костюм и, подойдя к зеркалу, не узнал себя. Я уже очень давно не носил цивильную одежду и поэтому чувствовал себя просто замечательно. Я решил пойти за билетом на поезд, который отправлялся до Таксона на следующее утро. Потом я вернулся в гостиницу и подошел к конторке, чтобы рассчитаться. Когда я стоял там, наслаждаясь своей новой одеждой, то заметил, как клерк опустил в мой почтовый ящик корреспонденцию. Я попросил его отдать ее мне.

Это была телеграмма из Таксона. От волнения я даже не вскрыл ее. Родные ответили мне. Я был настолько взволнован, что буквально помчался в свою комнату, чтобы прочитать телеграмму. Переступив порог, я развернул ее. Это была копия моей телеграммы, к которой был приложен листок, на котором я прочитал:

«Ваша телеграмма от тридцатого декабря тысяча девятьсот тридцать первого года не доставлена адресату в связи с тем, что…»

Далее перечислялись причины, в том числе следующая:

«По данному адресу не проживает, новый адрес — неизвестен».

Некоторое время я не мог понять, что к чему. Мои мечты развеялись, словно дым. Пораженный до глубины души, я не знал, что теперь делать. Мне никогда не приходило в голову, что родные могут переехать, не сообщив мне об этом. И вдруг я понял, что они не могли сообщить, потому что не знали моего адреса. Я снова почувствовал себя одиноким, потерянным, обманутым в своих надеждах. Сквозь закрытое окно доносился шум улицы, внизу в вестибюле звенел женский смех. Номер показался мне слишком тесным; я курил сигарету за сигаретой. Не знаю, как долго я сидел так в кресле, но когда поднял голову, за окном было уже темно, в городе зажглись фонари. Я медленно поднялся и начал бесцельно расхаживать по комнате, не в состоянии сосредоточиться на какой-нибудь мысли.

Спустившись в кафе, я заказал ужин, но так и не съел ничего. Расплатившись, я вышел в гостиную и, усевшись в кресло, принялся глядеть на людей, не видя их. Мыслей в голове по-прежнему не было. Мой взгляд упал на телеграфную стойку, я подошел к ней. Девушка за стойкой посмотрела на меня.

— Вы что-нибудь знаете об этом? — спросил я ее, доставая из кармана телеграмму.

Взглянув на телеграмму, девушка сказала:

— Нет, мистер Кейн, я получила ее и сразу отнесла портье.

— А не могли они ошибиться?

— Не думаю, такие вещи проверяются очень тщательно.

— Спасибо, — сказал я и отошел, а девушка задумчиво посмотрела мне вслед.

Небольшая лестница вела в переговорный пункт, там было меньше людей, чем в вестибюле, и я поднялся туда. Мне не хотелось сейчас быть одному, но большое скопление людей меня тоже не устраивало. Трудно было объяснить мое состояние. Я сел на диван, стоявший рядом с одной из телефонных кабинок. Прошло уже примерно полчаса, когда снизу поднялась девушка-телеграфистка. Я проследил, как она вошла в соседнюю со мной кабинку и закрыла дверь. Я не слышал, чтобы в аппарат бросили монету, и не услышал разговора. Через несколько минут она появилась и, увидев меня, изобразила на лице удивление. Потом улыбнулась. Я вежливо кивнул в ответ, мне совсем не хотелось улыбаться.

Она достала из сумочки сигарету.

— Не найдется ли у вас спичек? — спросила она, продолжая улыбаться.

Все было шито белыми нитками, но меня это не волновало. Я достал из кармана спички и дал ей прикурить. Она села рядом со мной, и я подвинулся, чтобы ей было удобнее.

— Спасибо, — сказала она.

— Не стоит.

— У вас новый костюм? — спросила она.

— Что? — Сначала я не понял, о чем она спрашивает, потом до меня дошло и я кивнул. — Только сегодня купил.

— А как вы чувствуете себя в штатском?

— Думаю, что хорошо, — ответил я.

— Наверное, еще не совсем привыкли?

— Конечно, но скоро привыкну.

— Как жаль, что так получилось с телеграммой, — участливо сказала она.

— Этого следовало ожидать, — ответил я и почувствовал себя немного лучше. Она была первой в этом чертовом месте, кто проявил интерес ко мне. Я посмотрел на нее. Она была довольно симпатичная: темные волосы, голубые глаза, тоненькая, стройная фигурка. Я улыбнулся ей.

— Не хочу обременять вас своими заботами, с вашей стороны очень любезно посочувствовать мне.

— Ох! Да я не имела в виду ничего такого, просто у меня близкий родственник служит на флоте, и мне интересно, как он будет себя чувствовать, когда уволится.

— Думаю, не так уж плохо, особенно если будет знать, чем заняться.

— А что вы собираетесь делать? — спросила девушка.

Я прикурил сигарету.

— Что я собираюсь делать? Не знаю, еще не думал об этом. Честно говоря, не знаю. Наверное, работать.

— Вам нужна какая-нибудь определенная работа?

— Да нет, любая, какая подойдет.

— Сейчас очень трудно найти работу, — сказала девушка.

— Может быть, но мне никогда не составляло труда найти работу, — уверенно сказал я.

Несколько минут мы сидели молча, потом она встала.

— Мне пора, уже поздно, надо спешить домой, к ужину.

Я посмотрел на нее.

— А почему бы вам не позвонить домой и не сказать, что вы не придете сегодня вечером? Почему бы вам не пойти со мной? Не хочу казаться нахальным, но мы могли бы прогуляться и вы показали бы мне город. Я его плохо знаю.

Девушка улыбнулась.

— Очень любезно с вашей стороны пригласить меня, мистер Кейн, но мне действительно надо домой.

Черта с два! Ей так же надо было домой, как и мне. Я продолжал вести свою игру.

— Пожалуйста, пойдемте, — попросил я. — Мне будет очень приятно. Вы не знаете, как одиноко чувствует себя человек в незнакомом городе.

Она еще немного поломалась.

— Ну хорошо, я пойду с вами, мистер Кейн. Но сначала действительно позвоню домой, мистер Кейн.

Я понял ее намек.

— Для вас просто Фрэнк.

— Тогда все в порядке, Фрэнк, — улыбнулась она. — Меня зовут Элен.

Элен зашла в кабинку, но снова никому не позвонила, а я сидел и ждал, усмехаясь про себя.

Мы отправились в ночной клуб с довольно приличной программой, где поели и выпили. Я никогда много не пил, но в этот раз не следил за собой. Мы танцевали и пили, и снова танцевали и пили. Около двух ночи мы вышли из клуба, и я поймал такси.

— Я отвезу тебя домой, — сказал я.

— Я не могу в таком виде появиться домой, — хихикнула Элен. — Отец ужасно расстроится.

— А где же ты будешь ночевать?

— В гостинице. Я часто остаюсь там, когда допоздна задерживаюсь на работе.

Мы сели в машину, и я назвал шоферу адрес гостиницы. Я был слегка пьян, но свежий воздух, проникавший сквозь приоткрытое стекло машины, освежил меня. Откинувшись на сиденье, я посмотрел на Элен. Она зажалась в угол и хихикала.

— В чем дело? — спросил я.

— Я чувствую себя такой глупой. — Она снова хихикнула.

— Неужели? — спросил я, обнимая ее и придвигая к себе.

Она, не сопротивляясь, прижалась ко мне. Я поцеловал ее.

— Все еще чувствуешь себя глупой? — спросил я, снова целуя ее. В этот раз она ответила на мой поцелуй, губы ее пылали.

— Уже нет, — сказала она, отстраняясь. — А ты здорово целуешься.

— Это еще не все, что я умею делать, — игриво заметил я. — У меня талант. — Я снова поцеловал ее в губы, потом в шею. Она крепко обняла меня, но неожиданно отпрянула.

— Гостиница, — хрипло прошептала она. Такси остановилось перед гостиницей. Я отпустил ее. Она поправила одежду, мы вышли из машины, и я расплатился с шофером.

— Пошли, — сказал я, беря ее за руку.

Она отдернула руку.

— Я не могу идти вместе с тобой. Меня уволят. Нам нельзя встречаться с постояльцами. Давай лучше попрощаемся здесь.

Я посмотрел на нее. Попрощаемся здесь. Что за чепуха? Мне совсем не улыбалось истратить на нее кучу денег, чтобы потом попрощаться у входа в гостиницу. Я снова посмотрел на нее. Может быть, я ошибся? Может, она действительно пошла со мной, чтобы сделать мне приятное? Я пожал плечами.

— Ты уверена, что сможешь получить комнату? — спросил я.

Она кивнула.

— Тогда порядок. Спокойной ночи. — Я повернулся и вошел в вестибюль, чувствуя легкое недовольство. Противная динамистка. Но, подойдя к своему номеру, я уже смеялся. В конце концов, она отвлекла меня от моих неприятностей.

Я вошел в номер, снял пиджак и галстук, потом достал бумажник и пересчитал деньги. У меня оставалось еще почти сто десять долларов. Я решил, что завтра уеду из гостиницы и подыщу себе дешевую комнату, а в понедельник начну искать работу. Сняв рубашку, я подошел к умывальнику, умылся, присел на кровать и закурил. Раздался тихий стук в дверь. Я быстро подошел к столу, где остались лежать деньги, и сунул их в тумбочку. Потом подошел к двери и открыл ее.

На пороге стояла Элен. Я посмотрел на нее, не показывая вида, что удивлен.

— Почему ты не приглашаешь меня войти? — спросила она.

— Конечно, — пробормотал я, делая шаг в сторону, — входи.

Она переступила порог, и я закрыл дверь.

— Я забыла поблагодарить тебя за приятно проведенное время.

— Это я должен благодарить тебя, — вежливо сказал я. Можно подумать, что она действительно пришла за этим. Я протянул руку и выключил свет, теперь в комнате горел только ночник у кровати.

Мы стояли в полумраке и смотрели друг на друга. Я шагнул к ней, она отпрянула. Я схватил ее за руку.

— В чем дело, детка? — спросил я, притягивая ее к себе и целуя.

— Я боюсь, — сказала она, — у меня еще никого не было.

Я сунул руку за вырез платья, грудь у нее была мягкая и теплая. Она тяжело задышала, я опустил ее на кровать и снова поцеловал. Она лежала на кровати, прижимая к себе мою голову. Я приподнялся и посмотрел на нее.

— Когда-нибудь это все равно случается, детка. Я не сделаю тебе больно.

Я сунул руку под платье и ощутил мягкое, теплое бедро молодой женщины, полной страсти и огня.

— Я боюсь, Фрэнк, — прошептала она, гладя мою руку, лежащую на ее бедре. — Но…

Я не дал ей договорить и поцеловал в грудь. Она продолжала шептать:

— Но ведь я нужна тебе, тебе нужен кто-то. Там, внизу, ты был таким одиноким.

Я поднял руку и выключил ночник.

— Ты нужна мне, детка.

Глава вторая

Среди ночи я неожиданно проснулся, что-то было не так. Я протянул руку. Элен рядом не было. Я сел на кровати, и меня словно подбросило. Я подскочил к тумбочке, открыл ящик, в который положил деньги. Он был пуст. Тихо ругаясь, я оделся. У меня осталось всего десять долларов, которые лежали в кармане брюк. Сев в лифт, я поспешил вниз, бросив при этом взгляд на часы. Было около пяти.

— Телеграфистка здесь? — спросил я, подходя к стойке портье.

— Нет, — ответил дежурный. — А кто вам нужен?

— Та девушка, которая работала днем. Элен.

— A-а, эта. Наша телеграфистка заболела, и она просто подменила ее днем. Что-нибудь случилось?

Еще бы! Меня обчистили. Я задолжал гостинице около двадцати долларов, а он спрашивает, случилось ли что-нибудь!

— Нет, — ответил я. — Просто мне нужно было отправить телеграмму, но это подождет.

Я вернулся к себе в номер. Недолго же я протянул. Я не раз слышал о моряках, которые возвращались на службу через несколько дней после увольнения, потому что лишались денег, полученных за весь срок службы. И мне это было непонятно, а теперь я сам очутился в таком положении. Я закурил и стал думать, что делать дальше.

Около десяти утра я спустился вниз и подошел к телеграфной стойке. Там сидела девушка.

— Вы не знаете, где Элен? — спросил я.

Она пожала плечами.

— Откуда я могу знать? Ее прислали из конторы подменить меня. Хотите, чтобы я разыскала ее?

— Будьте любезны, — попросил я. — Это очень важно.

Она связалась по телеграфному аппарату с центральной конторой, и вскоре пришел ответ. Ее наняли на один день и сразу же рассчитались после окончания смены. Адреса она не оставила.

Вот так! Я подошел к портье и спросил, где могу найти управляющего. Мне показали его кабинет. Это был спокойный седовласый мужчина среднего роста.

— Чем могу быть полезен, мистер Кейн? — вежливо поинтересовался он.

Я все ему рассказал. Он слушал меня, скрестив руки на груди. Когда я закончил, он спросил, что мне нужно от него.

— Не знаю, можете ли вы что-нибудь сделать, — честно признался я.

— Я тоже не знаю, — сказал он, поднимаясь. — У нас имеется сейф для постояльцев, где они могут оставлять деньги и драгоценности. У нас висит объявление, что мы не несем ответственности за ценности, оставляемые в номерах. Если мы будем принимать близко к сердцу подобные невероятные истории, то что из этого получится? Я, например, уже слышал множество таких историй. Люди приходят сюда, потратив, потеряв или проиграв свои деньги, и ожидают, что мы что-нибудь сделаем для них. Но наш бизнес ничем не отличается от любого другого, и мы должны вести дела нормально, иначе потеряем работу. У вас хватит денег расплатиться по счету? — поинтересовался он.

— Нет, — ответил я. — Я же сказал вам, что эта сучка полностью обчистила меня.

— Так-так, — сказал управляющий, качая головой. — Очень неприятная история.

— Я понимаю, но, может быть, вы дадите мне несколько дней? Я найду работу и заплачу все до последнего цента.

Он рассмеялся.

— Вы, вероятно, не представляете себе, мистер Кейн, как сейчас сложно найти работу. А номер ваш довольно дорогой — три с половиной доллара в сутки. Нет. Боюсь, владелец гостиницы не согласится на это.

— Может быть, вы дадите мне работу и я отработаю эти деньги?

— Извините, но это тоже невозможно. У нас избыток рабочей силы, на следующей неделе мне предстоит уволить несколько человек.

— Ну хорошо. Мы вернулись к тому, с чего начали. Что же мне делать?

— Не знаю. Но в силу сложившихся обстоятельств вам следует немедленно освободить номер. Мы также потребуем, чтобы вы оставили в качестве залога одежду. Ну, разумеется, не ту, что на вас.

При этих словах я разозлился.

— Поганый ублюдок! Вот как, черт возьми, вы обращаетесь с теми, кто честно хочет уладить дело. Да если бы я хотел обмануть тебя, то уже давно бы смылся, не сказав никому ни слова, и тебе самому пришлось бы расхлебывать эту кашу. Так ведь нет! Я был настолько глуп, что распинался перед тобой!

Управляющий попытался остановить меня, но я продолжал кричать:

— Сейчас я соберу свои вещи и уйду отсюда к чертовой матери, и только попробуйте задержать меня! Если вы это сделаете, то я растрезвоню по всему городу, как вы позволяете своим телеграфисткам обчищать постояльцев. Посмотрим, как вам это понравится. — Я направился к двери.

— Ну хорошо, мистер Кейн, не волнуйтесь, — сказал управляющий. — Предположим, что я позволю вам забрать свои вещи. Тогда вы забудете об этом инциденте?

— Можете успокоиться, я ухожу! — зло крикнул я. — Вы можете забыть обо всем, но я не забуду.

Хлопнув дверью, я вернулся в свою комнату и стал укладываться. Когда все было готово, я спустился на лифте вниз. Выйдя из гостиницы, я остановился возле киоска из углу и купил газету.

— Вы не знаете, где можно снять недорогую комнату? — спросил я у продавца.

— Конечно, знаю, — ответил он и написал мне адрес на клочке бумаги. Дом находился в нескольких кварталах от гостиницы, и я направился прямо туда. Я снял комнату за три с половиной доллара в неделю, заплатив за две недели вперед. У меня осталось три доллара и около восьмидесяти центов. Комната была гораздо хуже гостиничной, но, в конце концов, я мог в ней спокойно прожить две недели.

На следующий день я отправился на поиски работы, и мне повезло. В мои обязанности входило доставлять из большого магазина на Сентрал-стрит бакалейные и мясные заказы. Жалование мне положили четырнадцать долларов в неделю. Я вернулся домой усталый и растянулся на кровати. Бегать целый день с заказами оказалось довольно утомительно, а последние несколько месяцев я, в основном, отдыхал. Я сел на кровати и попытался прикинуть свой бюджет. Взяв листок бумаги и карандаш, я написал:

Я посчитал, что доллара в день на еду мне будет достаточно. Завтрак — чашка кофе и рогалик, обед — кофе с бутербродом или тарелка супа и кофе, ужинать буду в кафетерии. Я снова лег на кровать. Волноваться было не о чем, как-нибудь проживу.

Но случилось то, чего я не принял в расчет.

Глава третья

На работу я приходил к семи утра. В начале рабочего дня я разносил утренние заказы. Продавцы подготавливали их с вечера, а я забирал их, укладывал в тележку и развозил. Работа мне не очень нравилась, но возможность откладывать по четыре доллара в неделю вселяла надежду скопить денег и уехать на Восток, где я предполагал разыскать родственников.

Это произошло спустя два дня. Я нес заказы в тележку и внезапно почувствовал боль и слабость. Первой мыслью было, что я отравился несвежей пищей. Мне показалось, что тротуар наклонился в сторону здания, мне все труднее было держаться на ногах. Я выронил заказы на землю и завалился на стену, недоуменно глядя на месиво из разбитых яиц и молока. Меня прошиб пот. Я собрал в кулак всю силу воли и только поэтому не свалился на землю. Я упорно боролся с самим собой, понимая, что мне нельзя падать, никак нельзя, но стена уходила вверх, а тротуар неотвратимо приближался.

Из магазина вышел хозяин, посмотрел на месиво, потом на меня, держащегося за стену. Я был бледен, как полотно, пот заливал глаза, и я плохо видел. Хозяин даже не сделал попытки помочь мне. Я хотел обратиться к нему, но смог лишь пролепетать что-то невнятное.

— Зайди в магазин и подожди, пока не протрезвеешь, — сказал он и, развернувшись на каблуках, вернулся в здание.

Я беспомощно посмотрел ему вслед. Потом попытался снова что-то сказать, но не смог. Я стоял, прислонившись к стене и надеясь, что все-таки смогу не упасть. Меня охватило чувство ярости, стыда и унижения. Этот сукин сын подумал, что я пьян! Мне хотелось плакать, но сил на слезы не было — надо было бороться и устоять. Я шел как по канату, боясь свалиться каждую секунду. В конце концов я медленно сел на тротуар и опустил голову на руки. Я закрыл глаза и теперь не видел этот ужасный наклон, которого так боялся. Я попытался не думать о нем, не думать вообще ни о чем.

Через некоторое время все прошло и я почувствовал себя лучше. Подняв голову, я открыл глаза — они были мокрыми от слез. Ужасно болела голова, но тротуар уже выглядел нормально. Я поднялся, чувствуя, что меня еще трясет. Держась за стену, я добрался до дверей магазина. Мимо меня прошел продавец, чтобы убрать на тротуаре. Я дотащился до маленького стеклянного закутка, который хозяин называл своим кабинетом.

— Мистер Роджерс, — начал я.

— Вот твои деньги, Кейн, — сказал он и протянул мне пять долларов.

Я с трудом взял их, потому что едва двигался, и пересчитал.

— Но, мистер Роджерс, здесь только пять долларов, а я отработал три дня, и мне причитается семь.

— Я вычел два доллара за то, что ты разбил, — сказал он и повернулся ко мне спиной.

Я машинально сунул деньги в карман и побрел к выходу, но у двери обернулся.

— Мистер Роджерс, я не пьян, мне просто стало плохо.

Хозяин промолчал, но я видел, что он не поверил мне.

— Это правда, мистер Роджерс! — произнес я дрожащим голосом. — Мне стало плохо и…

— Если ты заболел, то все равно не сможешь работать, — сказал он и отвернулся. — И хватит об этом, у меня нет лишнего времени.

Я понял, что он все-таки не поверил мне. Миновав продавцов, я снял фартук и надел пиджак. Продавцы украдкой наблюдали за мной. Я проработал слишком мало, чтобы познакомиться с ними, но чувствовал, что они думают точно так же, как мистер Роджерс.

Я направился прямо домой. Я еще не совсем оправился, чтобы искать в этот день новую работу. Я чувствовал себя неловко, мне казалось, что прохожие удивленно разглядывают меня. Поднявшись к себе, я лег и так провел остаток дня. Есть мне совершенно не хотелось.

Утром я вышел из дома, но за целый день так и не нашел работы. Это повторилось и в следующие два дня. У меня осталось совсем мало денег, ел я уже один раз в сутки. К середине следующей недели я впал в отчаяние — работы не предвиделось, а в воскресенье мне надо было платить три с половиной доллара за комнату.

Я шел по улице, и меня вдруг осенило. Надо вернуться в Нью-Йорк. У меня там друзья, и город я знаю как свои пять пальцев. Друзья помогут мне найти родных. Вернувшись к себе, я собрал одежду: новые костюмы, которые купил несколько недель назад, и рубашки, кроме одной, — и уложил их в чемодан. Спустившись вниз, я сказал хозяйке, что к концу недели освобожу комнату. Я принялся искать ломбард и обнаружил его в конце Мэйн-стрит. Войдя внутрь, я выложил свои вещи на прилавок. Ко мне подошел пожилой мужчина в очках.

— Сколько я могу получить за это? — спросил я.

Мужчина осмотрел новые костюмы, потом меня.

— Ничего не выйдет, — сказал он. — Я не беру ворованные вещи.

— Дядя, — сказал я, — эти вещи не ворованные. Я купил их на прошлой неделе, но я потерял деньги и теперь вынужден продать их.

— Может быть, у тебя есть чек на них? — спросил он, продолжая сверлить меня взглядом.

Я вытащил бумажник и, отыскав там чек на костюмы, протянул его мужчине.

— Я дам тебе по пять долларов за костюм и по пятьдесят центов за рубашку.

— Помилуй Бог! Всего несколько недель назад я заплатил за эти костюмы по двадцать долларов, а ты предлагаешь мне пять.

— Дела идут плохо, — владелец ломбарда развел руками, — да и костюмы сейчас не больно-то покупают.

Я начал укладывать вещи обратно в чемодан.

— Подожди минутку, — остановил меня мужчина. — Ты хочешь продать вещи или заложить?

— Продать, и вместе с чемоданом, — сказал я, продолжая укладывать вещи. — Я же сказал, что уезжаю.

— В таком случае могу предложить тебе по семь с половиной долларов за костюмы, так как они мне не особо нужны, и два с половиной доллара за чемодан.

Мы сошлись на тридцати долларах и на синем рабочем комбинезоне. Я переоделся в задней комнате, отдал владельцу ломбарда костюм, который был на мне, и, выйдя на улицу, хорошо пообедал в ближайшем ресторане. Потом купил пачку сигарет и закурил. На обратном пути я чувствовал себя гораздо лучше. Поднявшись в комнату, я лег спать.

На следующий день рано утром я был на грузовой станции. Я направлялся домой — в Нью-Йорк.

Глава четвертая

Это было тяжелое путешествие. Таких, как я, едущих зайцем в товарном поезде, было много. Причины у всех были разные: одни пустились в путь без цели, это были люди без угла, которые просто-напросто слонялись по стране, другие имели цель добраться до дому или до нового места, где можно найти работу.

Они ничем не отличались от остальных людей, некоторые были добрые и старались помочь, некоторые злые и подлые. Но я не общался с ними, у меня были свои дела. Я часто менял поезда, слезал где-нибудь, проводил сутки в ночлежке, ел и снова отправлялся в путь.

Когда я проснулся в Хобокене, находящемся через реку от Нью-Йорка, у меня оставалось совсем мало денег, но это меня особо не волновало. Я знал, что не пропаду, раз уж я здесь.

От товарной станции до парома было четыре квартала. Когда я сошел с поезда, шел дождь, а когда добрался до парома, дождь перешел в обильный снегопад. Был поздний вечер, люди возвращались с работы. Перед паромом стояло несколько грузовиков, направлявшихся в Нью-Йорк. Я забрался в кузов одного из них и таким образом очутился на пароме.

Палуба дрогнула, раздался плеск воды о причал, и паром отвалил. Я вошел в салон для пассажиров, сел в кресло и выглянул в иллюминатор, пытаясь разглядеть Нью-Йорк, но мне это не удалось. Все, что я видел, — это белые хлопья снега, слепившиеся в большое белое одеяло между водой и небом.

Когда паром подошел к причалу, я увидел небоскребы и сияющие огни Нью-Йорка и почувствовал, что вернулся в родной дом. Только этот город и людей, живущих в нем, я мог воспринимать нормально. Я услышал звяканье цепей, раздвигающих ворота, и пошел вперед. Грузовики начали съезжать с парома, и я смешался с толпой, сходящей на причал. Мне было холодно, но я был слишком возбужден, чтобы обращать на это внимание. Синий сатиновый комбинезон был плохой защитой от непогоды, но я не думал об этом.

Паром причалил к Сорок второй улице. Я направился к Таймс-сквер и остановился на углу, словно зевака, впервые попавший в Нью-Йорк. Задрав голову, я смотрел на большое табло на Таймс-Билдинг, на котором светились слова: «Девятнадцать часов. Десятое февраля тысяча девятьсот тридцать второго года».

Я был голоден и зашел в кафетерий, где очень хорошо поел. Расплачиваясь за еду, я обнаружил, что у меня осталось около сорока центов. И все же я не волновался. Ночь я провел в дешевой гостинице за двадцать пять центов, так что утром я мог рассчитывать лишь на пятнадцать центов. Засыпая, я улыбался, говоря себе, что это мой город, в котором я смогу прожить даже без денег.

Когда я проснулся, снег все еще продолжал идти. Покинув ночлежку, я отправился на Шестую авеню в агентство по найму рабочей силы. На каждом углу я видел людей, которые стояли, подняв воротники пальто и надвинув на глаза кепки. Возле их ног лежали жестяные коробки, в которых были разведены небольшие костерки — над ними они грели руки, и корзины с яблоками, на которых была прикреплена табличка: «Купите яблоки у ветерана».

Следующую ночь я спал в подъезде, и когда проснулся, снег по-прежнему продолжал падать. На очищенных участках тротуаров снег был собран в большие сугробы, и множество мужчин и женщин сталкивали его лопатами в сточные канавы.

Я остановился у газетной стойки на углу и прочел один из заголовков: «Ожидается, что для уборки снега будет привлечено тридцать тысяч рабочих». Этот заголовок натолкнул меня на мысль. Зайдя в соседний ресторанчик, я купил себе на завтрак за десять центов чашку кофе и рогалик, а затем направился в санитарное управление на Восьмой улице, чтобы получить работу по уборке снега, но очередь туда растянулась на целый квартал, и пока я смотрел на нее, она только увеличивалась. Достав сигарету, я закурил и пошел по направлению к Третьей авеню. Ворота подъемника были закрыты, поэтому, чтобы добраться в верхнюю часть города, мне пришлось истратить последнюю монету.

Я вышел из поезда на Сто двадцать пятой улице. В конторе санитарного управления на Сто двадцать шестой улице я получил работу и был сразу отправлен на участок вместе с остальными. Командой из пятнадцати человек руководил симпатичный итальянец, профессиональный чистильщик улиц. Мы смотрели на него с некоторой завистью, думая, как это здорово, что он имеет постоянную работу и постоянный заработок.

— Пошли за мной, парни, — сказал итальянец.

Я получил большую совковую лопату, забросил ее на плечо и отправился вслед за остальными. На углу Сто тридцать пятой улицы и Амстердам авеню мы остановились. Перед нами туда-сюда ездили большие машины, которые сгребали снег в огромные сугробы, а рабочие сбрасывали лопатами снег в канализационный люк. В конце квартала другая группа грузила снег в большой грузовик.

Итальянец, который был старшим над нашей командой, расставил нас посередине дороги, где уже работали люди. Он сказал по-итальянски несколько слов их начальнику, и тот увел свою команду в другой конец улицы.

В мою задачу входило сгребать снег к люку, а остальные парни сваливали его вниз. Когда наш надзиратель решил, что работа у нас налажена, он отошел к тротуару, где был разведен большой костер, возле которого стояло несколько чиновников из санитарного управления. Они грели задницы у огня и покрикивали на тех, кто работал.

Рядом со мной были два человека — ирландец с тонкими губами и бледным лицом и маленький крепкий негр. Большинство работяг были в куртках лесорубов, свитерах или в пальто, на руках у них были перчатки. Я не чувствовал особого холода, только руки закоченели, а вскоре промокли и ноги. Когда пальцы заныли от холода, я положил лопату и подошел к костру, возле которого стояли чиновники из санитарного управления. Они ничего не сказали, только мой надзиратель, куривший вонючую гвинейскую сигару, внимательно посмотрел на меня и заявил:

— В чем дело, парень? Ты что, лентяй?

— Господи! — воскликнул я, показывая ему свои руки. — Я отморозил пальцы.

Я протянул руки над костром. Надзиратель полез в карман, достал пару старых рабочих рукавиц и протянул мне.

— Спасибо, — сказал я и надел их.

В рукавицах было несколько дыр, но они были теплыми. Я отошел от костра, взял лопату и принялся за работу.

Спустя примерно час ирландец объявил:

— Еще несколько минут, и будет перерыв на обед. — Посмотрев с завистью на чиновников из санитарного управления, он добавил: — Увидишь, как они забегают, когда приедет их начальник.

И действительно, через несколько минут подъехал небольшой двухместный автомобиль, из которого вышел человек, тянувший по виду на начальника. Все надзиратели тут же разбежались по своим группам и стали бойко отдавать приказания, делая вид, что очень заняты.

Просвистел свисток, и наш главный сказал:

— Порядок, ребята, сложите инструменты в грузовик и идите обедать. — После чего повернулся и ушел.

Некоторые работяги, достав из карманов пальто свертки с бутербродами, разбрелись по подъездам. Другие отправились в ближайшие рестораны и закусочные.

Было около двух. Я медленно брел по улице и прошел почти квартал, прежде чем обнаружил свободный подъезд, в котором можно было погреться. Я уселся на ступеньки, достал из кармана сигарету и закурил. Когда я чуть расслабился, меня начало трясти, что совсем не означало, что я слишком замерз и голоден. Просто я сидел, не двигаясь, и тело стало восприимчивей к холоду.

Через несколько минут входная дверь отворилась и в подъезд вошел парень, который работал рядом со мной. Вместе с ним был другой парень примерно моего возраста. В подъезде было темно, и сначала они не заметили меня.

— Что мама прислала на обед, Сэм? — спросил старший.

— Горячий суп, бутерброды и кофе, — ответил младший.

— Ох! Я так проголодался. Пойдем сядем на ступеньки, и я поем.

Они направились к лестнице, но остановились, увидев меня.

— Что ты здесь делаешь? — спросил старший.

— Курю, — ответил я.

— А ты ел? — спросил он.

— Я не голоден.

Они уселись рядом со мной. Старший открыл бумажный пакет и достал оттуда две молочные бутылки — одну с супом, другую с кофе, и несколько бутербродов. От запаха горячего супа у меня только что слюнки не потекли.

— Тяжело работать? — спросил младший.

— Нет, Сэм, — ответил старший и, повернувшись ко мне, пояснил: — Это мой брат, он принес обед.

— Отлично, — сказал я.

Парень начал пить суп прямо из бутылки. Держа бутылку перед губами, он запрокинул голову, и казалось, что суп льется ему прямо в горло. Я поднялся на несколько ступенек, чтобы ему было свободнее, и сверху посмотрел на него. Младший брат наблюдал за мной, и я отвернулся, чтобы не видеть, как ест старший. Сигарета догорела до конца и обожгла мне пальцы, и я швырнул окурок через перила, даже не загасив его.

Похоже, мысли младшего брата передались старшему. Он обернулся и крикнул мне:

— Эй, парень! Оказалось, что я не так уж голоден. — Он повернулся к брату: — Мама налила слишком много супа, мне все не съесть. — Потом снова обратился ко мне: — Может быть, ты допьешь? Жалко все-таки выливать.

Я молча посмотрел на него и взял из его рук бутылку.

— Спасибо, — пробормотал я и начал пить суп.

Не знаю, что это был за суп, но он был очень хорош. Я все еще пил суп, когда парень, не оборачиваясь, протянул мне через плечо бутерброд. Я взял бутерброд, и в этот момент у меня возникло такое чувство, что мы заключили молчаливую сделку. Он, конечно же, понял, в каком положении я нахожусь, и деликатно, чтобы не обидеть, предложил мне свою помощь. Я не стал больше благодарить его, в этом не было необходимости, да он и не ждал от меня никакой благодарности.

Когда мы допили кофе, я полез в карман и достал три сигареты. Сунув одну в рот, я предложил братьям две оставшихся.

Младший покачал головой, и старший сказал:

— Он учится в школе и занимается бегом. — Сам он взял сигарету.

Я зажег спичку, дал прикурить ему, потом прикурил сам. Некоторое время мы сидели молча и курили.

— Ты давно в Нью-Йорке? — спросил старший.

— Нет, вчера только приехал.

— Сегодня чертовски холодно.

— Да, — согласился я.

— Меня зовут Том Гаррис, — представился он.

Я тоже назвал свое имя. Несколько минут мы сидели молча, а потом услышали звук свистка с улицы.

— Это нам, — сказал Том. — Пошли. — Я стал подниматься. — Дай ему твое пальто, — сказал Том Сэму. — Ты весь день будешь в помещении, и тебе оно ни к чему. А вечером я принесу его.

Сэм без слов снял пальто и протянул мне. Я надел его. Даже если бы я очень постарался, то все равно не смог бы отблагодарить его. Я вышел на улицу первым и направился к нашей команде, которая уже собралась посреди квартала.

Теперь работа пошла быстрее, и я решил, что день прошел удачно. Перед самым окончанием работы Том спросил меня:

— Где ты остановился?

— Пока нигде.

— Можешь несколько ночей переночевать у меня, ну хотя бы до того времени, как получишь жалованье.

— У тебя, наверное, нет места, — слабо возразил я.

— Есть. У нас большая квартира.

Рабочий день закончился. Мы пошли вслед за надзирателем в контору и сдали лопаты. Том хлопнул меня по плечу, и я пошел с ним по Сто двадцать шестой улице к многоквартирному дому, расположенному между Конвент и Николас авеню, в котором и находилась его «большая квартира». Мы вошли в полутемный подъезд. По запаху свинины и тусклым лампочкам, освещавшим только потолок, можно было сразу понять, что в доме живут негры. Поднявшись на третий этаж, мы вошли в квартиру.

Дверь на кухню была открыта, там стоял стол, несколько стульев, темный деревянный шкаф и угольная печь, на которой что-то варилось в большой кастрюле. В углу я увидел седую негритянку лет пятидесяти.

Том подошел к ней и сказал:

— Мама, это Фрэнсис Кейн. Ему негде остановиться. Он будет ночевать у нас.

Тогда я еще не знал, что несколько ночей растянутся почти на месяц. Негритянка подошла ближе и заглянула мне в лицо, а я посмотрел на нее. Конечно, мы не собирались выяснять, кто есть кто, но я понял, что без ее одобрения я не смогу остаться здесь.

Она несколько минут смотрела на меня, потом сказала:

— Садись, Фрэнк. Сейчас мы будем ужинать.

Я поблагодарил ее. Мы поели. Тепло от печки разморило меня, голова и веки налились свинцом. Чтобы отогнать сон, я помотал головой.

Было около семи, когда негритянка сказала:

— Том, вам лучше пойти спать, потому что в половине одиннадцатого тебе надо быть на работе.

Я посмотрел на Тома, и он объяснил мне:

— Я убираю снег ночью на Сто двадцать девятой улице. Они не знают, что днем я работаю в другом месте. Хочешь пойти со мной?

— Да, — ответил я, — спасибо.

Младшего брата не было видно, и когда я поинтересовался, где он, Том сказал, что после обеда Сэм работает в соседнем магазине.

Мы улеглись спать на большой двуспальной кровати. В комнате стояла еще одна кровать. Том сказал, что это кровать его сестры.

Я разделся и лег. Следующее, что я помню, это как кто-то тряс меня за плечо:

— Вставай, мальчик, вставай. Пора на работу.

Я открыл глаза и сел. В комнате с трудом можно было что-нибудь разглядеть, потому что проникавшего из соседней комнаты света было явно недостаточно. Еще окончательно не проснувшись, я начал одеваться. Глаза мои постепенно привыкли к темноте, и я увидел, что кровать сестры занята. Я увидел девичью головку и белки глаз, наблюдавших за моим перемещением по комнате. Я почувствовал себя неуверенно и, выходя из комнаты, пожелал ей спокойной ночи. Она промолчала. Мы с Томом вышли на улицу, каждый из нас держал сверток с едой. Мы работали до половины шестого утра. Работа была точно такая же, какую мы выполняли днем. Закончив в половине шестого, мы вернулись к Тому домой и сразу легли спать. В половине девятого мы снова поднялись и проработали весь день.

Глава пятая

Так прошло два с половиной дня, а потом нас уволили. Но денег я получил за пять дней, потому что работал в две смены. Когда мне выдали семнадцать с половиной долларов, у меня было такое чувство, что мне принадлежит весь Нью-Йорк. Здесь было не так уж сложно найти работу или подработку. Впервые за последние несколько недель я перестал сторониться людей, перестал считать себя лишним. Напротив, я ощутил себя частицей этих людей. Ведь я тоже трудился.

Я зашел в ломбард и купил себе костюм, две рубашки, пальто и ботинки. Вещи были подержанные и обошлись мне в одиннадцать долларов. Свою старую одежду я оставил в ломбарде.

Придя домой к Тому, я предложил миссис Гаррис половину оставшихся у меня денег, потому что она разрешила мне остаться. Но она не взяла их, сказав, что они мне самому понадобятся. Около двух мы с Томом пошли спать, и в этот раз проспали до девяти, а когда встали, то пошли ужинать. Пока мы ели, явилась сестра Тома, и у меня впервые появилась возможность разглядеть ее. Ей было лет четырнадцать; ее густые черные волосы были убраны назад; у нее было слегка вытянутое лицо, темно-коричневая кожа, подкрашенные ярко-красной помадой губы, широкие плечи и тонкие, но мускулистые руки и ноги. Она присела к столу и заговорила с Томом.

— Вас уволили?

— Угу, — ответил Том.

— И что ты собираешься теперь делать? — Я понял, что этот вопрос, главным образом, обращен ко мне.

Том промолчал.

— Не знаю, — ответил я. — Я не знаю, что собираюсь делать. Наверное, буду искать работу.

Элли покачала головой.

— Черта с два ты ее найдешь! Сейчас нигде нет работы.

— Я об этом не думал. А предыдущую нашел достаточно легко.

— Тебе просто повезло, но больше не повезет.

— А где мама? — спросил Том, круто меняя тему разговора.

— Они с Сэмом на собрании, — сказала Элли. — Она просила передать, чтобы ты приходил сразу как проснешься.

— Хорошо, — сказал Том, — тогда мне пора. — Он взял пальто, и они вместе ушли.

Было ясно, что я не могу пойти с ними, поэтому мне этого не предложили. Прошло около часа. Я читал газету, курил и начал уже клевать носом. В это время открылась дверь и вошла Элли. Она подошла к столу и села.

— До сих пор не ложился?

— Нет.

— Они пробудут на собрании еще долго. Я устала, поэтому пораньше вернулась домой.

Я молча смотрел через окно во двор. Они всегда оставляли окно слегка приоткрытым, потому что у соседки было радио, и, сидя на кухне, можно было слушать музыку. Но в этот вечер радио молчало.

— Ладно, спокойной ночи, — сказала Элли.

— Спокойной ночи, — ответил я.

Она вышла в соседнюю комнату, и я слышал, как она ходит там. Потом она крикнула мне через открытую дверь:

— А ты что, не устал? Почему не ложишься спать?

— Нет, не устал. Подожду, пока Том вернется.

— Они вернутся поздно, ты же знаешь эти собрания.

— Все в порядке, — сказал я. — Я не устал.

Минут пятнадцать мы молчали, потом она в пальто, накинутом поверх ночной рубашки, прошла через кухню в туалет и вскоре вернулась в спальню. Проходя мимо, она посмотрела на меня, но я отвернулся. Еще через несколько минут до меня донесся ее голос.

— Фрэнк, принеси мне, пожалуйста, стакан воды!

— Сейчас, — ответил я.

Взяв стакан, я подошел к раковине, налил в него воды, потом отнес в спальню и протянул ей. Элли взяла воду и выпила. Она сидела на кровати, закутавшись в одеяло. Когда она отдавала мне стакан, одеяло развернулось, и ночная сорочка соскользнула с ее плеч. Моему взору предстали обнаженные девичьи плечи и грудь. Она посмотрела на меня.

Я хотел уйти, но она схватила меня за руку и сказала:

— Что с тобой, мальчик? Ты боишься?

— Нет, — сказал я и добавил: — А может, и боюсь.

— Никто не узнает, — сказала она.

— Дело не в этом, — ответил я и направился к двери, понимая, что это было бы подло по отношению к Тому и его матери после всего, что они для меня сделали.

Элли вскочила с кровати, схватила меня за плечо и притянула к себе. Она была абсолютно голой. Я попробовал оттолкнуть ее, но она не пускала, и я подумал, что мне придется ударить ее, потому что так просто от нее не отвяжешься, а это, может быть, подействует. Я хлестнул ее по щеке.

Она сделала шаг назад, тело ее напряглось, и она проговорила со злостью:

— Если ты не сделаешь этого, я буду кричать и вопить, сбежится весь дом, и я скажу, что ты пытался изнасиловать меня.

Я постоял некоторое время, потом повернулся уходить. Она раскрыла рот и принялась орать. Я подскочил, зажал ей рот рукой и велел заткнуться, пригрозив, что убью. Она стукнула меня по руке. Я схватил ее, швырнул на кровать и снова направился к двери.

— Я буду кричать, — сказала она.

Я опять вернулся к ней.

— Ну ладно, — сказал я, — ладно.

Миссис Гаррис с сыновьями вернулись с собрания около половины первого. Элли спала, а я сидел на кухне и пытался при слабом свете читать газету.

Сэм сказал:

— Ночью будет холодно, дует сильный ветер.

Сначала я ничего не ответил, а потом произнес:

— Я тоже думаю, что ночью будет холодно.

— Хочешь выпить чего-нибудь горячего? — спросил Сэм у матери.

— Нет, — ответила она. — Если Том с Фрэнком хотят кофе, то там есть приготовленный.

Мы не стали пить кофе, а отправились спать. Рано утром я ушел на поиски работы, не надеясь, что найду ее. И правда, я истратил тридцать пять центов, но так ничего и не нашел. Не было даже работы на девять-десять долларов в неделю. Около семи я вернулся и рассказал Тому о своих блужданиях.

— Будет что-нибудь, — сказала миссис Гаррис. — Не волнуйся, мальчик, Господь не оставит тебя.

Я улыбнулся ей и сказал:

— Спасибо, мэм, но Бог не может обеспечить даже вашу семью, поэтому лишний рот вам ни к чему.

— Не говори так, мальчик, — ответила миссис Гаррис. — На жизнь нам хватает.

Глава шестая

Три дня мы питались овсяной крупой. Конечно, это хорошая пища, но она чертовски надоедает. К концу недели у меня все еще не было работы и осталось всего три доллара.

В субботу вечером Том спросил меня:

— Не хочешь пойти на вечеринку?

— Конечно, хочу, — сказал я, — но, может быть…

— Пойдем, — оборвал он меня. — Это платная вечеринка, вход стоит двадцать пять центов. За эти деньги можно послушать музыку, поесть и выпить. А кроме того, — добавил он, беря меня за руку, — там будут девушки.

— Хорошо, — улыбнулся я, — но…

Ничего, — снова оборвал он меня. — Они, скорее всего, подумают, что ты просто бездельник, который забрел в Гарлем.

Через час мы оделись и вышли. Сэм остался дома. Он сидел за столом и читал.

— Отличный парень мой брат, — сказал Том. — Он сейчас староста класса.

— Да, похоже на то. Он все время сидит над книгами, — ответил я.

Вы когда-нибудь пили джин с пивом? В стакан пива наливается две порции джина — вот что пили на вечеринке. Наверное, я опьянел после первого же стакана, потому что не совсем помню, что там происходило. Было человек тридцать. Какой-то мужчина играл на гитаре. Было несколько белых мужчин и женщин. Казалось, что белые избегают друг друга и разговаривают только с неграми. Когда я попытался заговорить с белой девушкой, она отвернулась и подошла к симпатичному негру.

Около трех ночи вечеринка закончилась. Том так нагрузился, что еле двигался. Я обхватил его и вывел на улицу. Холодный воздух освежил меня, и, когда мы добрались до дома, я был абсолютно трезвым. Пока мы шли, довольный Том что-то пел и орал, а когда мы вошли в подъезд, он упал. Я попытался поднять его, но мне это не удалось. Света в подъезде не было, я чиркнул спичкой и, услышав под лестницей какую-то возню, посмотрел туда. Там стояла Элли и белый мужчина лет сорока. Лицо его было напряжено, взгляд испуганный, пальто и пиджак расстегнуты. Элли стояла и смотрела на меня. Мужчина двинулся к выходу, но она схватила его за плечо.

— Дай мне еще двадцать пять центов, — сказала она.

Он сунул руку в карман, протянул ей монету и поспешил на улицу.

Элли спокойно подошла ко мне и посмотрела на лежащего Тома.

— Он что, упал? — спросила она.

— Да. Помоги мне поднять его, я один не справлюсь.

Общими усилиями мы дотащили Тома до квартиры и уложили на кровать. Было примерно половина четвертого. Сэм спал, из соседней комнаты доносилось похрапывание миссис Гаррис. Я пошел на кухню, и Элли отправилась за мной. Я посмотрел на нее.

— Ты никому не скажешь? — спросила она.

— Не скажу, — ответил я.

— Надо же как-то добывать деньги, — в голосе ее звучало отчаяние. — Сэм получает в магазине всего полтора доллара в неделю и чаевые и еще продуктовые талоны на тринадцать с половиной долларов каждые две недели. Но этого не хватает, нам надо больше денег.

— А что ты своим говоришь?

— Что работаю три вечера в неделю на ленточной фабрике на Сто тридцать второй улице, хотя я уже несколько недель как там не была.

— И давно ты этим занимаешься?

— Не твое дело, — огрызнулась Элли.

— Ладно. — Я посмотрел в окно. Самочувствие мое было неважным. Элли подошла ко мне.

— У тебя есть деньги? — спросила она.

— Нет, — солгал я, сам не понимая почему.

Она протянула мне монету в двадцать пять центов.

— Может, тебе понадобятся завтра деньги, ведь ты по воскресеньям ходишь в церковь.

— Нет, спасибо, — сказал я и посмотрел на нее. — Нет.

В глазах у нее появились слезы. Несколько минут мы смотрели друг на друга. Слезы уже текли у нее по щекам, глаза опухли, как это бывает у негров, когда они плачут, и покраснели. Я тронул ее за плечо.

— Не волнуйся, все будет в порядке.

Она вышла из кухни. Придя в спальню, я увидел, что ее кровать свободна. Я заглянул в соседнюю комнату — Элли спала вместе с матерью. Я вернулся к себе и лег на ее кровать.

В воскресенье я проснулся рано и продолжал лежать, прислушиваясь к похрапыванию Тома и Сэма. Наконец я встал и пошел на кухню. Было шесть утра. Я сполоснул лицо и начал намыливать его. На улице было еще темно, и я включил тусклый кухонный свет. В то время, когда я брился, в кухню зашел Сэм и, усевшись на стул, принялся наблюдать за мной.

— Ты что так рано поднялся? — спросил я.

— Мне надо идти в магазин разносить утренние заказы, — ответил он. Некоторое время мы молчали. — Сколько тебе лет, Фрэнки? — спросил Сэм.

— Двадцать.

— А тебе не намного больше, чем мне. Мне почти восемнадцать. Я думал, что ты старше.

Я повернулся и посмотрел на него. Он был довольно симпатичным парнем: темная кожа, жесткие курчавые волосы, тонкие черты лица, большие выразительные глаза.

— Фрэнки, а что ты думаешь о нас? Я имею в виду Тома, маму и Элли. Ты думаешь, что отличаешься от нас? — Его большие карие глаза были серьезными.

— Вы очень хорошие люди, и не были бы лучше, если бы…

— Если бы были белыми? — оборвал он меня.

— Нет. Если бы даже были моими родственниками. Большей доброты и симпатии я и желать не могу.

Сэм поднялся.

— Мне пора. Увидимся позже, я буду дома в десять. Мы пойдем в церковь.

— Конечно, увидимся, — сказал я.

Закончив бриться, я оделся и вышел на улицу. Было довольно холодно. Я закурил и пошел по Сто двадцать пятой улице. Проходя мимо магазина, в котором работал Сэм, я увидел, что там много народа. Недолго думая, я вошел внутрь. И сразу увидел Сэма. Он был занят упаковкой заказов в картонные коробки. В магазине было много женщин, в основном, ирландок, возвращавшихся из церкви, расположенной на углу. Сэм заметил меня и кивнул. Я кивнул в ответ.

Когда подошла моя очередь, я купил дюжину дешевых яиц, фунт ветчины, дюжину рогаликов и пачку дешевых сигарет. Заплатив семьдесят два цента, я взял сверток с покупками и пошел домой.

Миссис Гаррис и Элли были уже на кухне, а Том еще спал. Я положил пакет на стол.

— Вот, купил к завтраку.

— Не надо было этого делать, — сказала миссис Гаррис.

Мы не садились есть, пока не пришел Сэм. Том тоже поднялся, его мучило похмелье.

— Здорово мы вчера повеселились, — сказал он.

— Отличная вечеринка, — согласился я.

— Ты пойдешь в церковь? — спросила меня миссис Гаррис.

— Да.

Мы все вместе вышли на улицу. Церковь находилась за квартал от дома в небольшом складе, который обогревался стоящей посередине печкой. Я был ошеломлен, увидев церковь, устроенную в складе. Для меня церковь всегда ассоциировалась с большим зданием и впечатляющей церемонией. Миссис Гаррис посмотрела на меня и сказала, словно прочитав мои мысли:

— Бог везде, сынок. — Она ласково улыбнулась. — Даже в бедности.

Мне стало немного стыдно.

На меня обращали внимание, но поняв, с кем я пришел, тут же теряли ко мне всякий интерес. Гаррисов здесь все знали, и после службы меня познакомили со многими людьми, в том числе и с проповедником. У него была очень теплая улыбка, и я почувствовал себя лучше, когда миссис Гаррис сказала, что я их друг.

Мы вернулись домой и занялись каждый своим делом. Сэм достал учебники и уселся за уроки.

В четверг мы с Томом работали на разгрузке угля и заработали по три доллара, в последующие дни работы не подвернулось. Вечером в четверг было собрание, и я остался дома один. Элли опять пришла рано, но мы сидели молча и не разговаривали. Нам было о чем подумать, но не о чем говорить. Когда остальные вернулись, мы уже спали.

Дни летели, на носу был март, погода становилась теплее. Я заметил, что с деньгами в семье стало хуже, и подумывал о том, что пора уходить.

Однажды днем, когда мы с Элли были дома вдвоем, я сказал:

— Наверное, мне скоро придется вас покинуть. — Она посмотрела на меня с удивлением. — Ты же понимаешь, что я не могу все время жить у вас.

Она подошла и взяла мою руку, а я обнял ее. Воспоминание о том вечере и ее близость возбудили меня. Элли почувствовала это и отвела меня за руку в комнату. Судя по тому, с каким жаром она отдалась мне, я понял, что она не хочет, чтобы я уходил. Это была не страсть и не вожделение — это было тепло, доброта и понимание.

Мы поднялись, едва переводя дыхание, руки Элли лежали на моих бедрах, а я ласкал ее грудь, ощущая под ладонями твердые соски. Внезапно я снова повалил ее на кровать и упал сверху.

— Пойми, я должен уйти, я должен уйти! Я не могу оставаться у вас, получая все и ничего не отдавая.

Она застонала, словно я причинил ей боль. Дыхание ее сбилось, ей было трудно говорить:

— Ты… должен… уйти…

Вечером за ужином я объявил, что ухожу. Они просили меня не делать этого.

— Как бы там ни было, но я должен найти работу, — сказал я. — А здесь работы нет. Завтра я уйду.

На следующее утро я попрощался за руку с Томом и Сэмом, поцеловал миссис Гаррис и Элли и поблагодарил их всех.

— Если тебе понадобится помощь, вспомни про нас, Фрэнки, — сказала миссис Гаррис.

— Я никогда не забуду вас, — сказал я и, подойдя к двери, улыбнулся на прощанье.

Я быстро закрыл за собой дверь, спустился по лестнице и вышел на улицу. Солнце светило ярко, день был теплый, и я почувствовал, что у меня все будет в порядке.

Я стоял и смотрел по сторонам, не зная, в какую сторону направиться. Подмышкой я держал сверток, в котором лежало несколько рубашек. Я решил направиться на восток, в сторону Восьмой авеню. В ушах звучал ласковый голос миссис Гаррис: «Если тебе понадобится помощь, вспомни про нас, Фрэнки». Я улыбнулся про себя. Им самим так многого недоставало, а они щедро делились со мной. Я остановился, к горлу подступил комок.

«Ну вот, уже и размяк», — с осуждением сказал я себе, засмеялся и пошел дальше.

Глава седьмая

Я шел по Восьмой авеню и справлялся во всех магазинах насчет работы. Где-то мне отказывали с сожалением, где-то просто выставляли вон — в зависимости от настроения. На углу Семьдесят второй улицы и Колумбус авеню мне удалось получить работу в кафетерии. Надо было мыть тарелки. За четыре часа работы я получил доллар и ужин. Поев, я подошел к управляющему и спросил, не понадобится ли мыть тарелки завтра.

Некоторое время управляющий молча разглядывал меня. Это был толстый человечек, небольшого роста, с дружелюбными глазами и улыбкой.

— Извини, — сказал он, — на самом деле мне не нужна была твоя помощь и сегодня, я просто хотел…

— Я знаю, — оборвал я его и улыбнулся. — В любом случае большое спасибо. — Я вышел.

Начинало темнеть, и мне надо было позаботиться о ночлеге, если я не хотел ночевать на улице. Я пошел в гостиницу и снял небольшую комнатку за пятьдесят центов. В вестибюле лежало несколько газет, я прочитал их и отправился спать. Я думал о том, как разыскать родственников, но не хотел, чтобы они увидели меня в столь плачевном виде. Я также немного боялся, что встречу кого-нибудь из знакомых, и тогда мне придется им что-то объяснять.

На следующее утро я проснулся рано и уже в половине восьмого был на Шестой авеню. В агентствах, как обычно, было полно народа, что не свидетельствовало о сдвиге к лучшему. Меня отправили по нескольким адресам, но когда я приходил на место, оказывалось, что или уже кого-то взяли или собирались взять. Я пообедал в дешевом ресторанчике на Шестой авеню недалеко от Сорок шестой улицы — съел сосиски с фасолью и выпил кофе, уплатив при этом тридцать пять центов. Вернувшись в гостиницу, я снял койку в общей комнате, где, кроме меня, было еще человек десять. Люди эти отличались от тех, кого я встречал в ночлежках, они еще не опустились полностью. Несколько постояльцев играли в карты, я немного понаблюдал за ними и лег спать.

На следующий день я решил попытать счастья в отделе оптовой торговли. Мне повезло. Когда я пришел на склад небольшого фирменного бакалейного магазина, то тут же был принят на работу, потому что только что из магазина на углу Колумбус авеню и Шестьдесят девятой улицы уволился мальчишка, который занимался доставкой заказов. Случилось это так. Инспектор по кадрам поднял на меня взгляд и скорее крикнул, чем спросил:

— Что тебе нужно?

— Работу, — просто ответил я.

— У меня нет работы, — коротко бросил он. И как раз в этот момент на его столе зазвонил телефон. Он снял трубку и рявкнул в нее:

— Рейзеус слушает.

Я стоял и ждал. Прошло несколько секунд, инспектор не говорил, а только слушал. Не знаю, как я догадался, что речь шла именно о работе — может быть, по тому, как он взглянул на меня, или по тому, как слушал. Руки у меня вдруг вспотели, сердце заколотилось. Я точно знал, что работа есть и что она мне подходит.

Инспектор положил трубку. Появился водитель грузовика, подойдя к столу, он показал инспектору накладную. Они поговорили несколько минут, потом водитель вышел. Инспектор снова посмотрел на меня.

— Что ты торчишь здесь? — снова крикнул он.

— Мне нужна работа, — повторил я.

— Я же сказал тебе, что у меня нет работы.

— Вам только что звонили как раз по этому поводу, — рискнул я.

Несколько секунд он изучающе смотрел на меня.

— Опыт есть? — спросил он.

— Есть некоторый, — ответил я. — Я работал в большом продовольственном магазине в Сан-Диего. — Я не стал уточнять, что проработал там всего два дня.

Во взгляде инспектора появился интерес.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать.

— Тебе не подойдет эта работа, — сказал он, поворачиваясь ко мне спиной. — Доставка заказов — это работа для мальчишки, за нее платят восемь долларов в неделю.

— Мне это подойдет, — сказал я.

Он снова посмотрел на меня.

— Там платят всего восемь долларов в неделю, — повторил он.

Я засунул руки в карманы, чтобы он не заметил, что они дрожат.

— Меня это устраивает, — снова сказал я. Боже, как я боялся, что он выставит меня! Никогда ничего я так не желал в жизни, как этой работы.

— Тебя не могут устраивать восемь долларов в неделю. Ведь ты не мальчишка, тебе нужно больше на жизнь.

Я продолжал держать руки в карманах.

— Послушайте, сэр, — сказал я, голос мой слегка дрожал от напряжения. — Я должен получить эту работу, она мне очень нужна. Я сейчас совсем на мели. Шесть недель назад я работал на уборке снега, и это была последняя работа, которую мне удалось найти. Восемь долларов в неделю большие деньги для меня.

Инспектор откинулся на спинку кресла и слегка отвернулся.

— Ты живешь с родителями? — спросил он.

— Нет, у меня нет родителей. Сейчас я живу в гостинице.

— Но почему ты хочешь работать за восемь долларов в неделю? Такой большой, молодой и сильный парень, как ты, может найти себе более высокооплачиваемую работу.

— Я пытался, сэр, — с отчаянием произнес я. — Честно, я пытался, но у меня ничего не вышло.

Он молчал. Я начинал сходить с ума от этой игры в кошки-мышки. Внезапно он развернулся в кресле в мою сторону и рявкнул:

— Ладно! Ты принят.

Почувствовав слабость в коленках, я опустился в кресло, стоящее возле стола, и вынул из кармана сигареты. Вставив одну в рот, я попытался прикурить, но никак не мог зажечь спичку, потому что руки тряслись. Инспектор зажег спичку и протянул мне. Я прикурил, глубоко затянулся и поблагодарил его:

— Спасибо, сэр. Большое спасибо.

Мне стало совсем плохо, и я подумал, что заболеваю. Живот подвело, накатила тошнота. Я в отчаянии глотал слюну. Не сейчас! Боже, только не сейчас! Я уронил голову на руки. Инспектор поднялся, подошел ко мне и положил руку на плечо.

— Тебе, наверное, очень плохо, сынок? — спросил он, и в голосе его не было абсолютно никакой враждебности.

Не поднимая головы, я кивнул. Мне стало лучше, приступ тошноты прошел. Я посмотрел на него.

— Все в порядке? — спросил он.

— Да, сэр. Все в порядке. Это просто… ну, вы понимаете, что я имею в виду? — Он кивнул, и я продолжил: — Когда и куда мне отправляться?

Вернувшись за стол, инспектор написал что-то на клочке бумаги и протянул мне. Я прочел адрес.

— Если хочешь, можешь приступать прямо сейчас.

— Если вы не возражаете, сэр, я так и сделаю.

Инспектор взял со стола еще один лист бумаги.

— Как тебя зовут?

— Фрэнк Кейн, сэр, — ответил я.

Он написал несколько слов на листке и, улыбнувшись, протянул его мне.

— Ну что ж, давай. Отдашь эту записку управляющему магазином. Если у него возникнут какие-нибудь вопросы, скажи ему, чтобы позвонил Рейзеусу.

— Благодарю вас, мистер Рейзеус, большое спасибо.

— Удачи тебе, Фрэнк, — сказал инспектор, поднимаясь с кресла и протягивая руку.

Мы обменялись рукопожатием, и я вышел на улицу. День был чудесный, я был счастлив, ощущение того, что у меня есть работа, буквально все перевернуло во мне. Я поклялся себе, что буду стараться что есть мочи, но не подведу такого замечательного парня, как мистер Рейзеус. Я прочитал записку, которую держал в руке. Это была самая лучшая записка, которую я когда-либо читал: «Гарри, рекомендую тебе Фрэнка Кейна. Прими его на работу. Плата — десять долларов в неделю. Дж. Рейзеус».

Разве я имел право подвести такого человека! Лишних два доллара в неделю! Да за него я позволю отрезать себе правую руку по локоть. Насвистывая, я направился к станции подземки на Франклин-стрит.

Глава восьмая

Я вышел из подземки на Шестьдесят шестой улице и направился к магазину. Было около полудня, и солнце отбрасывало на землю причудливые, бесформенные тени. Это был небольшой магазинчик всего с одной витриной. Над входом висела серо-черная вывеска: «Отличный чай и кофе». В витрине были выставлены бакалейные товары, но люди проходили мимо, не обращая на них внимания. Магазин располагался почти на углу улицы в отремонтированном здании, с одной стороны его находилась аптека, с другой — пивная. Немного дальше по улице были кафе-мороженое, овощной базар и мясная лавка. Над магазином расположился клуб, в окне которого виднелась вывеска: «Рабочий союз».

Я вошел в магазин и увидел покупательницу, которая выбирала консервы. Мужчина в белом фартуке, повязанном вокруг талии, терпеливо ждал. Дождавшись, когда покупательница вышла из магазина, я обратился к мужчине:

— Меня прислал мистер Рейзеус.

— Отлично, — воскликнул тот. Он явно нуждался в работнике.

Я протянул мужчине записку, он прочитал ее, положил в карман и повторил:

— Отлично. Я Гарри Кронстайн.

Мы пожали друг другу руки.

— Рад познакомиться с вами, сэр, — сказал я.

Гарри сунул руку под прилавок, достал фартук и протянул мне.

— Надень. И первым делом подмети. Мой мальчишка сегодня не пришел.

Я опоясался фартуком. В дальнем углу магазина стоял веник. Я взял его и начал подметать. Сначала я вымел магазин, собрав мусор у двери, потом за прилавком и в кладовой. Мусор я выбросил в пустой ящик, стоявший посередине кладовой. Потом вернулся в магазин.

— Что дальше?

Гарри одобрительно посмотрел на меня.

— Где ты научился так мести? — спросил он. — Большинство мальчишек не знают, как к этому делу приступить.

— Я работал во многих магазинах, — ответил я.

Перед прилавком лежали ящики с консервами, их только что выгрузили из машины. Гарри показал мне на них:

— Распакуй, что можно поставь на полки, а остальное убери в кладовую.

Я оглядел полки. Они были заставлены не полностью, кое-каких товаров не хватало. Найдя ящики с этими товарами, я поставил их возле полок. Через некоторое время на полу уже оставалось немного ящиков. Товары, для которых не хватило места, я отнес в кладовую.

Потом спросил у Гарри, где стремянка, чтобы можно было дотянуться до самых верхних полок. Когда я убрал туда три ящика, он остановил меня.

— Хватит. Закрываемся на обед.

Обедать мы пошли в кафе-мороженое. Мы сели в отдельную кабинку и разговорились. Теперь я смог хорошенько разглядеть его. Он был пониже меня ростом, водянисто-голубые глаза его были почти полностью скрыты очками в массивной оправе, посреди головы лысина, по краям опушенная рыжевато-коричневыми волосами, на пухлой верхней губе рыжие усы. Длинный, кругловатый подбородок доставал почти до кадыка. Говорил он медленно, улыбался осторожно. Улыбка у него была мягкая, но в ней не было того задора, который я обычно отождествлял со смехом.

Я рассказал ему о моих последних злоключениях и узнал, что в магазине нет продавца, и поэтому мне придется и доставлять товары и работать продавцом. Я съел бутерброд, выпил кофе, и мы вернулись на работу.

Около четырех я закончил распаковывать ящики с консервами. К этому времени Гарри собрал несколько заказов, которые я доставил по адресам, получив при этом около сорока центов чаевых. Когда я вернулся в магазин, Гарри велел мне разобрать витрину. В витрине были полки, сделанные из яичных упаковок. Витрина была небольшая, и я быстро разобрал ее. Затем я снял вывеску и вымыл окна снаружи и изнутри. При этом я вспомнил, как мыл окна у Кифа. Интересно, как они сейчас там поживают. Потом Гарри подвел меня к холодильнику и показал, где лежат различные сорта сыра и масло и как их надо резать. Взяв несколько упаковок из-под яиц, он показал мне, как надо оформлять витрину.

Я поблагодарил его за урок, и он улыбнулся.

— Чем раньше ты научишься всему, тем лучше. Тогда ты сможешь как следует помогать мне.

— Если от меня что потребуется, ты тут же скажи, Гарри. Я буду стараться. Мне нужна работа.

— Отлично, — сказал он и достал часы. Было семь вечера, пора было закрывать магазин и идти домой. Мы сняли фартуки и вышли.

Я вернулся в гостиницу и снова снял отдельную комнату, потом отправился ужинать. Я чувствовал себя отлично, поэтому перед сном немного погулял. Перед тем, как подняться к себе, я попросил портье разбудить меня в семь утра, потому что у меня не было будильника и я боялся опоздать на работу.

На следующее утро я оказался у магазина раньше Гарри. Он подошел медленной походкой и пожелал мне доброго утра. Мы зашли в магазин, и я подмел пол. Потом Гарри отправил меня в кафе-мороженое за кофе. Я принес термос с кофе, и мы выпили его с булочками. Спустя час после открытия магазина пришел мистер Рейзеус, я в это время протирал пол перед прилавком. Подняв голову, я поздоровался. Он кивнул и подошел к кассе, где стоял Гарри.

Они поговорили немного, и я несколько раз услышал свое имя. Через некоторое время мистер Рейзеус сел в машину и уехал. Я закончил протирать пол, и Гарри велел мне принести несколько ящиков консервов, чтобы оформить витрину.

Мы покончили с этим делом к обеду и отправились в кафе-мороженое. После обеда мы вернулись в магазин, и я разнес несколько заказов, получив при этом около двадцати центов чаевых. У нас были разные покупатели — и очень бедные, которые жили на пособие, и люди среднего достатка, получавшие двадцать или тридцать долларов в неделю. У нас был и дешевый и дорогой ассортимент. Для поддержания бизнеса Гарри обслуживал несколько ресторанов, которые мы называли «оптовыми покупателями». Они брали сразу коробку яиц, ящик сахара, несколько ящиков дешевых консервированных овощей. Туда я тоже ходил с заказами. В семь часов я собрался идти домой, но Гарри немного задержался, и я подождал, пока он закроет магазин, потом поужинал и вернулся в гостиницу.

Следующим днем была суббота. Как и предупреждал меня Гарри, это был длинный день, потому что по субботам мы работали до двенадцати ночи. Гарри сказал, что в субботу я начну обслуживать покупателей, поэтому я с волнением ждал этого дня; а кроме того, это был день зарплаты.

Утро было ярким и светлым. Я снова пришел раньше Гарри и стоял возле магазина, ожидая его. Мы открыли магазин и выпили кофе, потом я убрал в холодильник бутылки с молоком и со сливками и стал ждать покупателей. Около девяти в магазин зашли несколько человек. Гарри кивнул, и я приготовился обслужить их.

Первой моей клиенткой была высокая, смуглая итальянка с хриплым голосом. Мне казалось, что такой голос был отличительной чертой бедных итальянцев. С первыми ее покупками я справился легко, но потом она попросила сыра. Я повернулся к холодильнику и достал сыр. Ей нужно было полфунта, но я отрезал немного больше. Весы показывали почти три четверти фунта. Я подумал, что при цене сорок центов за фунт этот кусок будет стоить тридцать центов. Я уже собрался назвать цену, как сзади подошел Гарри и прошептал:

— Тридцать шесть.

Я снял сыр с весов и назвал цену, которую мне подсказал Гарри. Итальянка ответила, что ее это устраивает, и я завернул сыр. Она купила еще дюжину самых дешевых яиц и фунт самого дешевого кофе. Я достал большой пакет и начал писать на нем стоимость покупок, потом подсчитал общую стоимость. Она составила два доллара тридцать восемь центов. Гарри стоял рядом и проверял правильность моих записей. Я подумал, что он, наверное, хочет проверить и общую сумму, поэтому протянул ему пакет. Он быстро пробежал глазами по колонке цифр и вернул мне пакет без комментариев. Я понял, что все правильно. Я сложил покупки в пакет, и итальянка дала мне бумажку в пять долларов. Положив ее на кассу, я сказал:

— Пять долларов минус два тридцать восемь.

Гарри пробил чек и дал мне сдачу. Я пересчитал ее в присутствии покупательницы и сказал:

— Спасибо, заходите еще.

Я повернулся, чтобы обслужить следующего покупателя, но Гарри уже сделал это. Он подошел ко мне.

— Прекрасно, — сказал он с улыбкой. — Хотя кое-чему надо еще подучиться. Когда ты отрезаешь сыр и он весит немного больше, чем просили, не бойся завышать цену. Покупатели все равно этого не поймут, большинство из них не могут сходу подсчитать. А нам это поможет оплатить утреннюю еду и кое-что еще, например, битые яйца. Ведь контора не делает на это скидки.

— Понятно, — сказал я. И я действительно понял! Это только подтверждало мои мысли. Лазейки существуют везде, их только надо найти.

Глава девятая

В воскресенье я спал допоздна. Проснувшись, посмотрел на тумбочку, где стоял новый будильник, который я приобрел вчера вечером за шестьдесят центов. Он показывал начало двенадцатого. Потом я перевел взгляд на пол, где оставил пакет с продуктами, он стоял там. Вытащив из кармана пиджака сигареты, я закурил. Я лежал на спине, удобно устроившись на подушке, и наблюдал за дымом, поднимавшимся к потолку. Я чувствовал легкость и расслабленность. Положив руку под голову, я принялся размышлять о вчерашнем дне.

Прошедшие недели казались мне теперь очень далекими, как будто я никогда не голодал, не мерз и не убирал снег. Настроение у меня было отличное.

Я вспомнил, как вчера около десяти в магазин пришел мистер Рейзеус. С ним был еще какой-то мужчина. Гарри сказал, что это хозяин, мистер Биг, который владел многими магазинами, в которых так же, как мы, работали другие люди. Хозяин был небольшого роста, спокойный, улыбающийся седовласый мужчина. Войдя в магазин, он приветливо кивнул мне. Я был занят покупателем, но, конечно же, улыбнулся ему в ответ, хотя и не предполагал, кто он такой. Мистер Биг подошел к кассе и посмотрел на нее, потом повернулся к Гарри и, поздоровавшись с ним за руку, поговорил несколько минут. Потом он обошел весь магазин и удалился. После того, как мистер Биг ушел, мистер Рейзеус тоже перекинулся с Гарри парой слов. Выходя, он пожелал мне спокойной ночи, и мне было очень приятно, что он помнит меня.

Позже, когда мы закрылись и я подметал пол, Гарри подозвал меня к кассе и выдал жалование. Он дал мне семь долларов и спросил, все ли в порядке.

Я на секунду смутился, потом сказал:

— Вы заплатили мне много, я отработал всего три дня, это половина недели, а значит, мне причитается только пять долларов.

Гарри улыбнулся.

— Два доллара от меня. Я всегда разрешал своим помощникам брать в субботу домой пакет с продуктами, но тебе ничего не нужно, и я решил это как-то компенсировать. Ты хорошо работаешь, и я это ценю.

Я посмотрел на деньги, которые держал в руке, потом на Гарри.

— Спасибо, — сказал я. — Я постараюсь их отработать.

— Конечно, — ответил Гарри и рассмеялся.

— Если вы не возражаете, я хотел бы взять продукты для своих знакомых. Они очень хорошо отнеслись ко мне, и мне хотелось бы отблагодарить их.

— Бери, — сказал Гарри, повернулся к кассе и стал считать наличность.

Я отобрал дюжину самых лучших яиц, фунт настоящего масла, кусок постной ветчины, кусок выдержанного американского сыра, сахар, муку, несколько банок хороших овощных консервов и несколько пакетов кукурузных хлопьев. Посчитав, сколько это стоит, я добавил два батона белого хлеба и большой торт за двадцать пять центов. Подойдя к Гарри, я протянул ему пакет, где были перечислены наименование и стоимость каждого товара. Общая сумма составляла три доллара и десять центов. Я положил деньги на кассу и начал упаковывать продукты.

Гарри подошел ко мне, держа деньги в руке.

— А для кого именно эти продукты? — спросил он.

— Для моих друзей. Когда я в феврале приехал в Нью-Йорк и был на мели, они приютили меня. Но они бедные, и я не мог долго оставаться у них, однако без них я совсем бы пропал.

Пока я перевязывал пакет и прилаживал к нему деревянную ручку, чтобы было удобнее нести, Гарри молчал. Потом протянул мне деньги.

— Оставь их себе.

— Я хочу заплатить за продукты, — сказал я. — У меня достаточно денег, я сегодня получил более двух долларов чаевых.

— Возьми, — продолжал настаивать он. — Мы сумеем наварить эту сумму.

Я взял деньги и положил их в карман.

— Еще раз спасибо, я не забуду вашей доброты.

— Не стоит, — улыбнулся Гарри. — Пойдем лучше в ресторан и выпьем кофе, перед тем как расходиться по домам.

Мы просидели в кафе-мороженом около часа. Когда мы вышли, было уже около двух, и я отправился в гостиницу на троллейбусе. Ночной портье узнал меня, протянул ключ. Заметив пакет в моих руках, он сказал с улыбкой:

— В номерах готовить запрещено, мистер Кейн.

Я рассмеялся и, направляясь к лестнице, бросил через плечо:

— Не волнуйтесь, я этого делать не собираюсь.

Сигарета догорела почти до конца. Я потушил окурок в маленькой пепельнице, стоящей на тумбочке, побрился и спустился вниз в душ. Уже было поздно, поэтому очереди не было. Я зашел в душ, включил воду и намылился. Смывая мыло теплой водой, я чувствовал себя отлично. Потом я так сильно растерся грубым полотенцем, что кожа покраснела и начала зудеть. Вернувшись к себе, я оделся, вышел на улицу и сел в подземку. Я вышел на Сто двадцать пятой улице и направился к дому Гаррисов. Было уже около часа. Войдя в полутемный подъезд, в котором по-прежнему пахло жареной свининой, я поднялся по лестнице и постучал в дверь.

Дверь мне открыл Том. Увидев меня, он расплылся в улыбке.

— Парень! — воскликнул он, — а мы только что говорили о тебе. Входи.

Я переступил порог, а он крикнул в комнату:

— Ма, угадай, кто это? — Он схватил мою руку и с энтузиазмом стал трясти ее. — Как дела?

Я улыбнулся и убрал руку, пока он не раздавил ее.

— Отлично! — сказал я. — Просто отлично.

Вбежали Сэм и Элли, а за ними степенно вплыла миссис Гаррис. Я поздоровался за руку с Сэмом и Элли и поцеловал миссис Гаррис. Они встретили меня так, словно мы не виделись несколько лет, хотя прошло всего пять дней. Когда первое возбуждение утихло, я положил на стол пакет.

— Я нашел работу, — гордо заявил я. — Настоящую работу, в бакалейном магазине, как Сэм. И вот принес вам кое-что. — Я развязал пакет и стал выкладывать продукты. — Это самые лучшие яйца, настоящее масло и сыр, торт и… — Я остановился, заметив, что миссис Гаррис плачет, сидя на стуле.

Я подошел к ней и обнял за плечи.

— Что это вы, мэм? — ласково спросил я. — В чем дело?

Она подняла на меня взгляд и улыбнулась сквозь слезы.

— Ни в чем, Фрэнки, ни в чем. Я, наверное, плачу от радости. Я каждый день молилась за тебя, молилась, чтобы ты снова улыбался, чтобы уголки твоего рта хоть чуть-чуть поднялись вверх.

Я молчал, не зная что сказать, и просто смотрел на Тома, Сэма и Элли. Том закивал головой.

— Это правда, Фрэнки. Она говорила нам, чтобы мы каждый день молились за тебя, и мы все молились. — Он посмотрел на брата и сестру. — Правда?

Те согласно закивали головами.

— Не знаю, что и сказать, — пробормотал я.

Миссис Гаррис улыбнулась мне.

— Тебе и не надо ничего говорить. Просто Бог услышал наши молитвы, и теперь мы должны сказать: «Благодарю Тебя, Господи. Благодарю Тебя за Твою доброту».

Позже, когда мы поели, я рассказал им, как нашел работу, сколько зарабатывал, чем занимался.

— Для нашей семьи это тоже была хорошая неделя, — сказала миссис Гаррис.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

Она с гордостью посмотрела на Элли.

— Элли тоже нашла хорошую работу — вот что. Она перешла на другую ленточную фабрику и теперь зарабатывает пятнадцать долларов в неделю.

— Отлично, — обрадованно сказал я, бросив взгляд на Элли.

Элли сидела с каменным лицом. Вдруг она вызывающе посмотрела на меня, и я понял, чем она занимается на самом деле, но ничего не сказал, чтобы не беспокоить пожилую женщину.

— Правда, ей приходится вечерами поздно возвращаться домой, — продолжала миссис Гаррис, — но Элли хорошая девочка и не жалуется на это. — Она посмотрела на старые часы, стоящие на полке, и воскликнула: — Ох! Как быстро пролетел день. Уже почти четыре, мне пора идти на воскресную молитву. Том и Сэм, пойдемте со мной. Элли ходила утром, поэтому она останется дома и займет Фрэнка до нашего прихода. Поторапливайтесь.

Они вышли — мать и два сына. Когда миссис Гаррис спускалась по лестнице, сыновья нежно поддерживали ее под руки. Даже английскую королеву не провожали с такой осторожностью, почтением и преданностью. Лица братьев светились нежностью и заботой. Я закрыл за ними дверь и повернулся к Элли.

Она сидела на подоконнике, глядя на темный, грязный двор. Я сел на стул рядом и посмотрел на нее. Мы молчали, я закурил.

— Значит, теперь у тебя есть работа, Элли, — тихо сказал я.

— Ты же знаешь, что нет, Фрэнк, — сказала она, не глядя на меня, голос ее дрожал.

— Я ничего не знаю, — сказал я. — Может быть, ты объяснишь мне?

Некоторое время она молчала, потом заговорила с напряжением, хотя и старалась сдерживать себя:

— Я работаю в одном заведении вместе с другими женщинами. — Негритянский акцент в ее речи сейчас чувствовался больше обычного. — Мы делимся заработком с владельцем.

— Ты должна бросить это и заняться чем-нибудь другим, — сказал я.

— Например?

У меня не было ответа на этот вопрос. После некоторого молчания Элли продолжила, передразнив меня:

— Ты должна заняться чем-нибудь другим. Конечно. Можно подумать, что я могу пойти в универмаг на углу Сотой улицы и сказать: «Я белая. Возьмите меня продавать товары черномазым, которые не могут получить эту работу, потому что в вашем магазине работают только белые». А Тому, конечно же, не следует сидеть весь день дома и смотреть на свои руки — большие, сильные, умелые руки, которые ему некуда приложить. Разве не видно, как он постепенно тупеет? Потому-то он уходит из дома и пьет паршивый дешевый джин, который делают белые. Ах эти белые, они настолько добры, что по дешевке продают его черномазым. А те пьют его, чтобы залить пламя, которое бушует в их груди, и напиваются до того, что забывают о том, что они черные. На короткое время они представляют себя белыми, которым принадлежит весь мир, смеются и радуются, пока не рухнут замертво. А когда они просыпаются на следующее утро, их тошнит, у них болит голова и живот, и тогда они обхватывают больную голову руками и видят, что руки у них черные и грязные и их нечем занять. Они плачут, но не глазами, а сердцами, и спрашивают себя при этом: «А где же те прекрасные, удачливые белые руки, которые были у меня вчера?»

Сэм каждое утро перед школой работает в магазине. Он знает там все: где что лежит, знает все цены, но он всего лишь разносчик заказов. Он не может обслуживать покупателей, ему не разрешают резать масло и сыр, потому что чернота с его рук может перейти на прекрасный белый сыр, который будет уложен на прекрасный белый хлеб, чтобы отправиться потом в прекрасный белый рот. Конечно, мне надо заняться чем-нибудь другим.

Элли повернулась ко мне, лицо ее было жестким, а глаза не по-детски серьезны.

— Зато я могу лежать на прекрасной белой кровати голая и притворяться, чтобы клиент думал, что я страстно желаю его. И потом, когда он с дрожащими коленями будет надевать брюки, его тоже не будет волновать моя чернота, его будет волновать совсем другое. Он спросит: «А ты уверена, что не больна, девочка? Если больна, то скажи. Я не буду сердиться, просто мне надо знать, не пойти ли к доктору, пока не поздно». А я посмотрю на него и скажу: «Я не больна, мистер, можете не волноваться. Может быть, снаружи я и черная, но внутри чистая и белая, как любая белая женщина, которых вы знаете». Но я скажу это не так, как сейчас, я скажу это тихим, хриплым голосом, со слезой: «Я не больна, мистер».

Она встала, выпрямилась и посмотрела на меня.

— Я не больна, мистер, — повторила она.

Меня глубоко тронул тон, которым она произнесла это. Я отложил сигарету, встал и обнял ее.

— Вы мне нравитесь, леди, — сказал я.

Она положила голову мне на грудь и плакала, плакала, плакала. Я позволил ей выплакаться, а потом мы стояли молча некоторое время.

— Извини, — сказал я.

Элли отстранилась от меня, взяла сигарету из пачки, которую я оставил на столе, и закурила.

— Не знаю, почему я тебе все это наговорила, — сказала она так тихо, что я с трудом услышал ее. — Ты совсем не виноват, что они такие: видно, мне просто надо было выговориться.

— Я знаю, как это бывает, когда на душе накипит, а высказать свою боль некому, — сказал я. — Я много раз испытывал подобное.

Она подошла к раковине, сполоснула лицо, причесалась. У нее были курчавые волосы, но она пользовалась каким-то кремом, чтобы размягчить их, поэтому они волнами обрамляли ее личико. Ее темная кожа была нежной с голубоватым оттенком, что высветляло ее. У нее была стройная фигурка, высокая грудь, плоский живот, длинные ноги, которые казались еще длинней из-за высоких каблуков.

Она села, взяла горящую сигарету и затянулась.

— Мне теперь лучше, — произнесла она уже обычным голосом.

Я чувствовал себя отвратительно. Мы сидели и молчали, дожидаясь прихода семейства. Когда в подъезде раздался голос Тома, Элли отложила сигарету, подошла к раковине и прополоскала рот.

— Маме не понравится, если она узнает, что я курю, — объяснила она.

Я ушел от них около семи, как раз перед ужином. Мне не хотелось ничего брать у них, а накормить они могли меня, только урезав свои порции. Я пообещал, что приду на следующей неделе, и отправился ужинать в кафетерий на Сто двадцать пятой улице. Потом я пошел в кино и посмотрел фильм под названием «Мотылек». Это была комедия из жизни американцев, однако она совсем не соответствовала реальности. Так у нас никто не жил.

Глава десятая

К концу следующей недели мой быт окончательно наладился. Придя в пятницу с работы, я поинтересовался у портье насчет постоянной комнаты, и за три доллара в неделю получил номер с ванной. Он был больше предыдущего, имел два окна, выходящих на улицу, и большой шкаф. Картину дополняли несколько кресел, небольшой столик возле кровати и комод.

Суббота была тяжелым днем, я весь день был в бегах, и в итоге к концу недели у меня скопилась неплохая сумма чаевых. Я нравился покупателям, потому что был очень внимательным, вежливым и делал все, о чем меня просили. Я обнаружил, что у меня прирожденный дар продавца. Я легко находил общий язык с людьми, шутил с теми, кому это нравилось, и был серьезным с теми, кому это не нравилось. Работать приходилось довольно много, но мне это было по душе.

В воскресенье у Гаррисов было тихо. Когда я пришел, Том читал газету. Я положил пакет с продуктами на стол и спросил:

— А где остальные?

— Ушли на прогулку, — ответил он.

— Какие новости?

— Никаких. Один день работал на разгрузке угля, а больше ничего.

— Плохо.

— Конечно.

Я дал ему доллар, и он молча взял его.

— Купи себе сигарет, — сказал я, — или сходи в кино или куда-нибудь еще. Тебе надо встряхнуться. Если сидеть дома и переживать, ничего хорошего не получится.

— А кто переживает? — Том бросил на меня сердитый взгляд. — Лично я не переживаю.

Мы дождались, когда семья вернулась с прогулки, и поболтали все вместе. Около шести я ушел от них, поужинал, купил газету и вернулся в гостиницу. Не спеша разделся, растянулся на кровати и принялся читать газету. А потом выключил свет и лежал некоторое время в темноте, куря и размышляя о том, как помочь Тому найти работу. Когда я уже засыпал, у меня забрезжила одна идея.

Недели шли за неделями, плавно сменяя друг друга, наполненные обычными заботами. Я зарабатывал достаточно денег, чтобы при разумной экономии существовать вполне прилично. Единственное, на что я тратил деньги, были субботние пакеты с продуктами для Гаррисов. Я ездил к ним каждое воскресенье и всегда уезжал в подавленном настроении.

Март сменился апрелем, апрель маем, май июнем. Я купил себе кое-что из одежды, но большей частью ходил в рабочих брюках и рубашке. Я купил себе также новый костюм, но мне некуда было его надевать, кроме как к Гаррисам.

Однажды утром, когда я помогал разгружать грузовик, прибывший со склада, водитель сказал мне, что переходит работать на другой грузовик.

— А кто будет работать на этом? — спросил я.

— Тони, — ответил он. Тони был его помощником.

— Это значит, что тебе понадобится другой помощник, — сказал я.

— Конечно. Даже два — один для меня, другой для Тони.

Я задумался. Это была бы подходящая работа для Тома. Я решил поговорить с мистером Рейзеусом, когда он на следующее утро зайдет к нам.

Когда мистер Рейзеус появился, я попросил его уделить мне несколько минут и рассказал про Тома. Он поинтересовался, надежный ли Том парень.

— Очень надежный, — сказал я. — Он тоже хочет работать, и работа ему просто необходима.

Мистер Рейзеус покачал головой.

— У меня всегда были неприятности с черномазыми, — сказал он. — Первые несколько недель они работают хорошо, но как только у них в карманах заведется несколько долларов, они исчезают и пьянствуют до тех пор, пока не спустят все до последнего цента.

— Не знаю, как насчет других, но за этого парня я ручаюсь. Он будет работать очень хорошо, он не пьяница.

Мистер Рейзеус удивленно посмотрел на меня.

— Ты так хорошо знаешь этого парня?

Я кивнул.

— Я работал с ним раньше, он хороший работник.

Мистер Рейзеус пожал плечами.

— Ну хорошо, пусть зайдет ко мне на следующей неделе, я поговорю с ним.

— Спасибо, мистер Рейзеус, — сказал я и вернулся к работе. Настроение у меня было хорошее. Теперь моим друзьям станет немного полегче. Я с нетерпением ждал воскресенья, когда смогу пойти к ним и сообщить эту новость.

Воскресный день был солнечным, ясным и теплым. Я надел новый костюм и отправился к Гаррисам. Всю дорогу я представлял, как они обрадуются, услышав эту новость, особенно миссис Гаррис. Войдя в подъезд, я подумал, что этот старый курятник всегда неизменен: и запахи в нем одни и те же, и вечно скрипят под ногами растрескавшиеся ступеньки. Электрическая лампочка была слишком маленькой для такого подъезда, и в нем царил полумрак.

Я открыл дверь и вошел в квартиру. Элли сидела за столом и читала «Санди ньюз» на странице с цветными комиксами. Окно было открыто, и в кухню со двора доносился привычный гам: где-то плакал ребенок, кричали друг на друга муж с женой, а фоном для этой картины нищеты служила звучавшая по радио негритянская музыка.

— Привет, Фрэнки, — сказала Элли, взглянув на меня.

— Привет. А где все?

— Мама пошла в церковь с Сэмом, а Том ушел рано утром и вернется к вечеру.

Элли говорила медленно, словно устала. Я положил пакет на стол и развернул его.

— Продукты лучше убрать в холодильник, чтобы не испортились, — сказал я.

Элли встала и молча убрала масло и все прочее в холодильник. В кухне было жарко, я снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула и посмотрел на нее. На ней было новое платье из блестящего черного атласа, плотно облегающее грудь и подчеркивающее ее форму. По тому, как платье обтягивало ее бедра, когда она двигалась, я понял, что под ним ничего нет. Убрав продукты, Элли вернулась на свой стул.

Время тянулось медленно, пот тек по шее за воротник и дальше на спину, под майку. Я расстегнул ворот.

Элли опустила голову на руки, лежащие на столе. В вырезе платья мне была видна ее грудь.

— Что случилось, Элли? — спросил я. — Ты плохо себя чувствуешь?

— Да, я заболела.

Я подошел к ней.

— Что тебя беспокоит?

Она не ответила и встала.

— Дай мне сигарету, — попросила она.

Я вынул из кармана пачку и достал ей сигарету. Когда она наклонилась вперед, чтобы прикурить, я заглянул в вырез ее платья и невольно обнял ее и прижал к себе. Я ощутил ее тело, но она не сделала движения навстречу мне, а застыла в моих руках, словно каменная. Я сунул руку за вырез платья и коснулся ее груди, пытаясь как-то расшевелить ее, но она продолжала стоять с абсолютно безразличным видом, держа в руках зажженную сигарету. Я отпустил ее и снова сел, чувствуя, что меня отвергли. Не глядя на нее, я закурил.

Элли подошла к окну и стала смотреть во двор. Через несколько минут она отвернулась от окна и подошла ко мне. Я сидел, не поднимая головы.

— Это не значит, что я равнодушна к тебе, Фрэнки, — ласково сказала Элли. — Я хочу тебя сильнее, чем кого-либо. Но я больна.

— Если ты больна, — недовольно проворчал я, — то почему не идешь к доктору?

— Я ходила, — глухо ответила она, и в ее голосе прозвучал плохо скрываемый страх.

Я поднял взгляд и посмотрел на нее. Лицо ее по-прежнему ничего не выражало.

— И что он сказал? — спросил я.

Элли отодвинулась от меня, помолчала несколько секунд, потом ответила:

— Я заразилась.

— Триппер?! — спросил я, потрясенный.

Прошло еще несколько секунд, прежде чем она ответила.

— Сифилис, — сказала она и резко опустилась на стул, глядя мне в глаза.

Я не знал, как реагировать на это, в голове творилось что-то невообразимое. Я открывал рот, как рыба, но не мог выговорить ни слова. В глазах Элли был вызов. Я мало что знал об этой болезни, но одно знал точно — что это очень плохо.

— И что ты собираешься делать? — наконец вымолвил я.

— Не знаю. Доктор сказал, что мне надо обратиться в больницу.

— Ты больше не должна… — я запнулся.

Элли встала.

— А почему бы и нет?! — с яростью воскликнула она. — Почему я должна бросить это занятие? Ведь именно благодаря ему я подцепила эту заразу.

— Но ты можешь заразить кого-нибудь.

— А с чего меня должно это волновать? Их ведь не волновало, когда они заразили меня! Так пусть им будет хуже. Я не собираюсь из-за них обрекать семью на голод.

— Пусть это тебя не беспокоит, — сказал я. — Мой хозяин хочет видеть Тома, чтобы поговорить с ним насчет работы грузчика.

Элли с явным недоверием посмотрела на меня.

— Это ты просто так говоришь.

— Нет. Я говорю правду. Он сказал мне, что хочет поговорить с Томом.

Элли поверила мне.

— Вот видишь, — продолжал я, — ты можешь лечь в больницу и вылечиться, о родных тебе не надо беспокоиться.

Она расчувствовалась, но от слез удержалась. Потом подошла ко мне и взяла меня за руку.

— Это так здорово, Фрэнки, — сказала она, улыбаясь. — Но мне все-таки трудно в это поверить.

Вошла миссис Гаррис. Некоторое время она стояла в дверях, наблюдая за нами. Элли подбежала к ней.

— Мама, Фрэнки сказал, что его хозяин хочет поговорить с Томом насчет работы!

Лицо пожилой женщины расплылось в улыбке.

— Это правда, Фрэнки? — спросила она.

Я кивнул.

— Да, мэм, это правда. Он хочет поговорить с Томом прямо на этой неделе.

Миссис Гаррис смотрела на меня с восхищением.

— Господь позаботился о нас, когда Том привел тебя, — сказала она.

Элли и миссис Гаррис были счастливы. Вошел Сэм, и они сообщили ему новость. Через некоторое время я попросил Сэма сходить в магазин и купить пачку сигарет и большую бутылку содовой. Было жарко, и хотелось выпить чего-нибудь холодненького. Элли пошла вместе с Сэмом. Том все не появлялся.

Миссис Гаррис села в свое старое кресло-качалку, и деревянный пол заскрипел. Подождав, пока шаги детей стихнут в подъезде, она заговорила:

— Ты настоящий наш друг, Фрэнки, мы глубоко ценим все, что ты сделал для нас.

— Да я ничего не сделал, — сказал я смущенно. — Вы сделали для меня гораздо больше, и я все равно никогда не смогу отблагодарить вас за это.

Миссис Гаррис помолчала некоторое время, потом продолжила:

— Я никогда не спрашивала тебя от этом раньше, Фрэнки. Может быть, это не мое дело, но есть ли у тебя друзья, кроме нас? Я имею в виду — друзья среди белых людей?

Прежде чем ответить, я подумал о Джерри, Марти и своих родных.

— Нет, — ответил я. — А если и были, то давно.

— А ты никогда не пытался разыскать их, увидеться с ними?

Я покачал головой.

— Вряд ли из этого вышло бы что-нибудь хорошее. Это было так давно, что они, наверное, уже забыли обо мне.

— Настоящих друзей никогда не забывают, — сказала миссис Гаррис, — поэтому не имеет значения, как долго ты не виделся с ними. У тебя должны быть друзья среди белых. — Она слегка замялась. — У тебя должны быть друзья, с которыми ты мог бы хорошо проводить время: парни и девушки твоего возраста.

— Но я прекрасно провожу время с вами, все вы так добры ко мне.

— Но ты никуда не можешь пойти с нами, скажем, на танцы. Мы черные, и это не положено.

— Ну, это меня не волнует, я вообще не люблю танцы.

Она улыбнулась.

— А еще я должна сказать тебе вот о чем: мне кажется, что ты нравишься Элли, но если она будет строить какие-то планы, то это принесет нам одни неприятности. Я не хочу обижать тебя, но это не годится. — Я задумался, а миссис Гаррис продолжила: — Она всю неделю ждет воскресенья, ждет, когда ты придешь, и наряжается к твоему приходу в свои лучшие платья.

Я знал об Элли гораздо больше, чем ее мать, но Элли никогда не говорила мне о своих чувствах и мыслях. Я понимал, что не люблю ее, и ни на минуту не допускал, что она любит меня. У нас были совсем другие отношения: сочетание дружбы и секса; причем отношения эти были настолько запутанными, что не поддавались какому-либо анализу.

— Я понял, что вы сказали, мэм, — наконец вымолвил я. — Все будет в порядке. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас чувствовал себя несчастным.

Она снова улыбнулась.

— Я знала, что ты скажешь это, Фрэнки. Ты хороший парень. Мы подумаем и решим, что делать.

Вернулся Сэм с содовой. Мы открыли бутылку и выпили по стакану. Потом Сэм предложил мне пойти вместе с ним в парк и посмотреть бейсбольный матч.

Я не знал, как поступить — мне хотелось дождаться Тома, чтобы сообщить ему о работе, но миссис Гаррис настояла, чтобы мы шли в парк. Она сказала, что устала и хочет прилечь отдохнуть, а Тому до моего возвращения ничего говорить не будет. Я надел пиджак, и мы с Сэмом отправились. Когда мы спускались по лестнице, он сказал, что Элли пошла к подружке и вернется позже.

Глава одиннадцатая

В парке было жарко, солнце пекло нещадно. Игра была интересной, и мы с удовольствием наблюдали за ней. Мы купили несколько бутербродов с сосисками и по бутылке лимонада и подкрепились, наблюдая за игрой.

Когда мы вернулись домой, было уже около шести, но Том все еще не приходил. Элли уже была дома и настойчиво пыталась оставить меня на ужин, но я отказался, пошел на Сто двадцать пятую улицу и поел. Потом я отправился в кино и вышел из кинотеатра в начале одиннадцатого, после чего решил снова зайти к Гаррисам, посмотреть, не вернулся ли Том.

Когда я свернул за угол, мимо меня проехала пожарная машина. Колокол звенел вовсю, а пожарные спешно натягивали костюмы. Я посмотрел вслед машине. Чуть подальше горел дом, из окон валили клубы дыма. Я стоял на углу и тупо смотрел на пожар. Только через несколько минут я сообразил, что это горит дом Тома, и бегом бросился туда.

Возле дома уже собралась толпа, которую сдерживали полицейские. Пожарные подвели длинную лестницу к шестому этажу, сильные струи воды били в горящее здание. Пробравшись через толпу в первый ряд, я стал искать глазами кого-нибудь из Гаррисов, но было уже темно и плохо видно. Толпа бурлила; кто-то схватил меня за плечо. Я обернулся. Это был Том.

— Фрэнки! — закричал он. — Где они?

— Не знаю, — крикнул я в ответ. — Я только что пришел из кино. А ты так и не был дома?

— Да вот только возвращаюсь.

Откуда-то вынырнули Сэм и Элли, они тяжело дышали.

— Где мама? — крикнули они Тому.

— Я только что пришел. А разве она не с вами?

— Нет, — ответил Сэм. — Она устала и легла пораньше спать.

Мы подошли к одному из полицейских, высокому крупному негру.

— Я ищу свою мать, — сказал Том.

— А как она выглядит?

— Пожилая женщина, миссис Гаррис, шестьдесят два года, седые волосы.

Полицейский покачал головой.

— Я не видел, чтобы из дома выходил кто-нибудь похожий, — сказал он. — Спросите лучше у командира пожарников.

Мы подбежали к командиру пожарников и повторили вопрос. Он тоже покачал головой.

— Такую не видел. Но вы не беспокойтесь, если она осталась в здании, мы эвакуируем ее.

Том повернулся в сторону дома и закричал:

— Мама еще там! Я пойду за ней. — Он рванулся к подъезду, но полицейские схватили его.

— Туда нельзя, — сказал один из них. — Пожарники ее выведут.

— Моя мама там! — кричал Том, пытаясь вырваться. — Она на третьем этаже. Я пойду за ней!

— Нельзя, черт тебя побери! — заорал полицейский.

Тому удалось высвободить одну руку, он замахнулся, намереваясь ударить полицейского. Тот увернулся и ударил Тома кулаком в подбородок. Том упал, полицейский прижал его к земле.

— Мы не можем позволить ему входить туда, — сказал он извиняющимся тоном людям, собравшимся вокруг. — Он может погибнуть, здание полыхает, как спичечный коробок.

В этот момент я услышал крик. Я посмотрел в ту сторону, откуда он раздался. Это Элли, прорвав оцепление, бежала к дверям дома. Я бросил взгляд через плечо: Сэм стоял на коленях возле брата, по его лицу текли слезы. Я выскочил из толпы и рванул за Элли.

— Вернись! Вернись! — кричал я ей вслед.

Она исчезла в подъезде. Когда я подбежал к двери, в спину мне ударила струя воды, это один из пожарников направил на меня шланг. Я влетел в дом, внутри было темно и полно дыма, над головой била струя воды. Я нагнулся и побежал по лестнице.

— Элли! — кричал я. — Элли! Вернись!

Ответа не последовало. Я взбежал на третий этаж, Элли как раз входила в кухню. Я проскочил в дверь и схватил ее, пытаясь оттащить назад. Задняя часть квартиры была вся охвачена пламенем. Мы с трудом могли видеть друг друга сквозь густой дым. Элли закашлялась.

— Тебе туда нельзя, — прохрипел я, таща ее за собой.

Элли перестала кашлять и попыталась вырваться.

— Там мама! — закричала она. — Мама! Мама, ты слышишь меня? Я пришла за тобой.

Она вцепилась мне в лицо. Я хотел ударить ее, но она ударила меня первой и, вырвавшись из моих рук, бросилась в спальню.

Позади нее вспыхнули языки пламени, их горячие, синие пальцы лизнули мое лицо. Я двинулся было за ней, услышав из темноты ее крик:

— Мама! Где ты, мама! — И тут раздался грохот и протяжный крик. На мгновение языки пламени передо мной погасли и я увидел, что стена между комнатами рухнула, а вместе с ней — и потолок, завалив вход в комнату. Пламя вспыхнуло с новой силой, я выскочил в подъезд, в моих ушах все еще стоял этот крик. Подъезд был охвачен пламенем, я подскочил к лестнице, споткнулся и кубарем слетел на второй этаж. Вокруг меня падали горящие обломки, я сбежал по последнему пролету лестницы. Входная дверь полыхала, но другого пути на улицу не было. В это время в подъезд ударила струя воды, я опустился на четвереньки и пролез под ней на улицу. Там я вскочил на ноги и побежал к линии оцепления.

Один из пожарников схватил меня.

— Ты в порядке? — хрипло спросил он.

— Да, — ответил я, кашляя.

Он проводил меня до оцепления, полицейские теснили толпу.

— Назад! — кричали они. — Дом сейчас рухнет! Назад!

Я очутился рядом с Томом и Сэмом. Том все еще лежал на земле, но уже пришел в себя. Мотая головой из стороны в сторону, он попытался сесть, и в этот момент дом с грохотом рухнул.

Мы посмотрели на него. Над ним стояло облако пыли, отдельные языки пламени взвивались в черное небо. Том поднялся. Он еще не знал, что Элли осталась там. Сделав шаг по направлению к зданию, он закричал, запрокинув голову к небесам:

— Они заплатят за это, мама! Ты слышишь меня? Они заплатят за это, каждый из них! Эти проклятые ублюдки в банках, сволочи, которые не позволяют нам жить в других местах. Я заставлю их заплатить за это, мама! Обещаю тебе! Ты слышишь меня? Обещаю!

Подскочивший полицейский попытался оттащить его. Том повернулся к нему, вцепился в шею и начал душить. В свете пламени лицо полицейского вздулось и побелело.

— Ты будешь первым, — закричал Том, бешено сверкая глазами. — Ты будешь первым, но не последним! Каждая сволочь заплатит мне за это!

К ним подбежал полицейский-негр, который раньше говорил с нами. Он попытался оттащить Тома, но ему это не удалось. Тогда он отступил, замахнулся дубинкой и ударил Тома по голове. Том рухнул как подкошенный. Освобожденный полицейский жадно глотал воздух.

Подошли двое мужчин в белых халатах, положили Тома на носилки и понесли к машине скорой помощи. Открыв заднюю дверь, они загрузили носилки внутрь. Мы с Сэмом подбежали к водителю.

— Это мой брат, — сказал Сэм. — Можно мне поехать с вами?

Водитель кивнул.

— Садитесь назад.

Мы забрались в автомобиль. Сидящий там врач внимательно посмотрел на меня.

— Тебе, видно, здорово досталось, парень, — сказал он.

Я оглядел свой новый костюм — он был грязный, рваный и мокрый от пены. Больше я уже не смогу надеть его, но меня это не волновало.

— Ты тот самый парень, который побежал за девчонкой? — спросил врач. — Я кивнул. — Тогда давай я осмотрю тебя. — Он потянулся за стетоскопом. — Снимай пиджак.

Я машинально снял пиджак, глядя на Сэма, сидящего рядом с братом. Лицо его было каменным, он еще полностью не осознал происшедшего. Он не плакал, а просто сидел молча и глядел на Тома. Мне показалось, что он даже не замечает, что я нахожусь вместе с ним в автомобиле.

Одежда моя совершенно промокла, лицо и руки горели, волосы на них опалились. Доктор проверил мой пульс и дал мне что-то выпить. Я выпил.

— Тебе чертовски повезло, — сказал он. — Серьезных ожогов у тебя нет.

Машина тронулась.

Спустя два часа я сидел в больнице вместе с Сэмом, мы ждали доктора, чтобы узнать о самочувствии Тома. У Тома была серьезная травма головы, и поначалу доктора считали, что он не выкарабкается, а если и выкарабкается, то уже не будет нормальным человеком.

Когда нам разрешили войти в палату, Том сидел на кровати и плакал, слезы ручьем катились по его щекам. Сэм, который почти не разговаривал до этого момента, подбежал к нему и зарыдал.

— Том, Том! — всхлипывал он, обнимая старшего брата.

Том посмотрел на него потухшими глазами, словно не узнавая, и продолжал плакать и бубнить себе под нос что-то непонятное. Потом он оттолкнул Сэма.

— Уходи. Я хочу видеть маму. Где она?

Я повернулся к доктору, собираясь поговорить с ним, но он предупредил мои вопросы, сказав:

— Боюсь, что он никогда больше не будет здоров. Слишком сильны травма и потрясение. Прежде всего он сейчас нуждается в отдыхе и покое.

Когда доктор говорил это, Сэм находился позади меня, и, хотя он стоял к нам спиной и смотрел на Тома, он слышал каждое слово доктора. Он повернулся ко мне, в глазах его стояли слезы, рот судорожно дергался, он пытался сдержать рыдания.

— Поплачь, малыш, — ласково сказал я. — Даже мужчины иногда плачут.

Сэм сел на стул и закрыл голову руками, тело его сотрясалось от рыданий. Мне больше нечего было сказать ему в утешение, поэтому я просто подошел к нему и обнял за плечи. Через некоторое время он перестал плакать, и мы вышли в холл и сели там, совершенно не зная, что делать дальше. Прошло, наверное, полчаса, прежде чем Сэм обратился ко мне. В голосе его прозвучали взрослые нотки:

— Фрэнк, ты можешь устроить меня на ту работу, которую ты нашел для Тома?

— А как же школа? — спросил я.

— Я получу необходимое разрешение. Я уже достаточно взрослый. Ты сможешь устроить меня на эту работу?

— Думаю, что смогу, — ответил я.

— Как странно, — произнес Сэм, будто разговаривал с самим собой, — еще несколько часов назад у меня были дом, семья, а теперь я не знаю, куда идти и где жить.

— Может быть, поживешь у меня, пока все уладится? — предложил я.

Он с благодарностью посмотрел на меня. В этот момент в холл торопливо вошел высокий негр. Я узнал его, это был проповедник, которого я однажды видел в маленькой церкви на складе.

— Здравствуйте, ваше преподобие, — сказал Сэм, поднимаясь.

— Сэм, — сказал священник и обнял его за плечи. — Я услышал о том, что случилось, и сразу пришел сюда. Пойдем ко мне домой, ты будешь жить у меня. И помни, ты не одинок. Господь всегда с тобой.

— Вы знакомы с моим другом? — спросил Сэм, указывая на меня.

Священник посмотрел на меня и кивнул.

— Да, мы встречались. — Он протянул мне руку. — Вы очень храбро вели себя.

Я промолчал.

Мы вышли из больницы и попрощались возле дверей. Священник сел с Сэмом в такси. Он предложил подвезти меня, но я, поблагодарив его, сказал, что прекрасно сам доберусь до дома. Проводив взглядом удаляющуюся в ночь машину, я направился в гостиницу.

Элли и миссис Гаррис хоронили два дня спустя, дождливым утром во вторник. Служба проходила в маленькой церкви, оттуда мы поехали на кладбище. Когда первые комья земли стали падать на гроб, священник закрыл Библию и произнес проповедь. Я наблюдал за Сэмом. Он стоял, совсем одинокий, на краю могилы, капли дождя падали на его непокрытую голову. Том находился в больнице, ему предстояло пробыть там долгое время.

Очередной мокрый комок земли шлепнулся на гроб.

Священник с непокрытой головой возвышался над могилой, подняв глаза к темному, серому небу, и капли дождя на его лице смешивались со слезами. На фоне неба он был похож на большую статую из черного дерева.

— Боже! — воскликнул он. — Обрати свой взор на нас, на тех, кто молит тебя о поддержке, понимании и надежде…

Надежда… Это слово звучало в моих ушах несколько дней подряд. Оно имело сокровенный смысл — я чувствовал это по тому, как священник своим богатым баритоном посылал его к небесам, и по тому, как Сэм смотрел на него в это время. Надежда… Что бы мы делали без нее?