Чужак из ниоткуда 3

Глава двенадцатая Кристина. Коммуналка в Кривоколенном

— А-ааа!! — это уже закричала Света. — Врача!! Где врач!!

Она отстегнула сломанную рапиру, сорвала с головы защитную маску, — то и другое полетело на пол — упала перед соперницей на колени. — Кристина! Кристи!

— П…ц, — отчётливо произнёс Тимур Боширов, вскакивая на ноги.

Я уже мчался вниз по лестнице, перескакивая через две ступеньки, отмечая на бегу происходящее в зале.

Пока ещё не все сообразили, что случилось.

На трех ближайших дорожках судьи остановили бои.

Товарки по команде обеих спортсменок вместе с тренерами спешили к месту происшествия.

Зрители поднимались со своих мест, стараясь разглядеть, что там, на одной из фехтовальных дорожек, произошло.

Аура девушки Кристины переливалась алыми тревожными разводами, сигнализируя о ранении.

— Я врач! — крикнул я, подбегая, чтобы сразу обеспечить себе свободу действий. — Отойдите, не толпитесь!

Мгновение, и пробитая маска была аккуратно снята с головы девушки.

Кристина была без сознания.

Болевой шок.

Глаза закрыты.

Тёмные пряди волос на бледном лбу.

Полные чувственные губы, щёки, подбородок и шея залиты кровью.

Фехтовальщице необычайно повезло. С ней случилось примерно то же самое, что с Серёжей Ермоловым в пятилетнем возрасте. Буквально пару дней назад это воспоминание всплыло в памяти. Видимо, сработало то, что я думал о фехтовании.

С детскими воспоминаниями Серёжи Ермолова вообще всё было не просто. Что-то я помнил и довольно хорошо. Но многие эпизоды ушли из памяти, спрятались, словно испугавшись, что теперь они должны принадлежать кому-то другому. Однако время от времени под воздействием тех или иных факторов всплывали. Как этот.

Дело было всё в том же Алмалыке, в гостях у дедушки с бабушкой. Пятилетнему Серёже Ермолову едва не проткнул горло палкой такой же мальчишка, как он сам. Доигрались в фехтовальщиков. Было много крика, боли и крови, но всё обошлось, — бабушка Зина схватила внука в охапку, дедушка Лёша прыгнул в машину, и через несколько минут они были в поликлинике. Там врач обработал рану (скорее, глубокую царапину) и отпустил их восвояси.

Тут всё было хоть и похоже, но гораздо хуже.

Обломок рапиры пробил защитную сетку, затем правую щёку, прошёл между зубами и вышел с другой стороны через левую щёку.

Не смертельно, но очень неприятно.

Юная девушка и два симметричных рваных шрама на щеках.

Никуда не годится.

Кристина кричала в этот момент, рот был открыт. Будь иначе, клинок мог выбить зубы, разодрать нёбо. Или того хуже — пробить горло. Да что там горло, — обломок рапиры мог войти в глаз, проникнуть в мозг, и тогда…[1]

Не приведи, Создатель.

Вот и не привёл, отвёл беду, спасибо.

Теперь моя очередь.

Для начала пусть спит, а мы зарастим раны…

Я положил руки на лицо Кристины, обхватив её щёки, словно собирался поцеловать и сказал в пространство:

— Всем отойти и не мешать.

Прикрыл глаза и вошёл в орно.

Конечно, помешать мне попытались.

— Эй, — слышал я краем сознания. — Это не врач! Это какой-то мальчишка… Вон врач бежит. Доктор, сюда, сюда!

— Что… что здесь случилось? — запыхивающийся голос доктора. — Вышел покурить называется… Ну-ка, пропустите меня.

— Рапира сломалась, маску пробила.

Всхлипывания.

— Я не хотела-а-а!

— Светка, не реви, ты не виновата…

— Доктор, спокойно, отойдите и не мешайте, — голос Боширова. — Здесь работает Комитет государственной безопасности.

— Что значит отойдите и не мешайте? Это мой долг!

— Ваш долг быть на месте, когда идут соревнования. Мы с этим ещё разберёмся, уверяю вас. Покурить он вышел… Не мешайте, я сказал. Мы знаем, что делаем.

Молодец, Тимур. Мы действительно знаем, что делаем.

Я остановил кровь и запустил ускоренную регенерацию тканей. Молодой и здоровый организм Кристины правильно реагировал на полезное вмешательство.

Теперь маскировка. Как было сказано в одной замечательной повести братьев Стругацких, «Народу не нужны нездоровые сенсации. Народу нужны здоровые сенсации» [2] Чем меньше слухов, тем лучше.

— Перекись, вата, пластырь, — скомандовал я, протягивая руку назад и щёлкнул пальцами. — Быстро.

Не пошло и пяти секунд, как Боширов (я не оборачивался, но знал, что это он) вложил мне в руку требуемое.

Обработать раны перекисью и наложить пластырь.

Теперь ещё немного подстегнуть регенерацию, чтобы не возиться потом со шрамами. Так. Очень хорошо. Ну, просыпайся, дорогая. Уже можно.

Девушка открыла глаза — чистые и синие, словно небо над Новой Ксамой в погожий зимний день.

— Что… Что произошло?

— Уже всё хорошо, — сказал я и улыбнулся. — Небольшая травма, до свадьбы заживёт. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, вроде, — она сдвинула тёмные (соболиные, как говорят здесь, на Руси) брови, прислушиваясь к себе. — А ты кто?

— Кристи! — рядом со мной на колени упала Света. — Господи, слава богу, живая! Крис, прости меня, я не хотела!

— Тимур, — я обернулся к Боширову. — Возьми Свету, пожалуйста.

— Извини, — товарищ капитан взял девушку под локоть. — Свет, всё хорошо уже, пойдём-пойдём, Кристине надо в себя прийти.

— Я уже в себе, — сказала Кристина. — Голос у неё был приятно- низкий, с едва заметной хрипотцой. — Помоги встать,- обратилась ко мне. — Ты врач, что ли? Как-то больно молод для врача.

— И врач тоже, — сказал я, протягивая руку.

Дальше началась суета. Кристину окружили товарки по команде и тренер, повели переодеваться и умываться, чтобы смыть кровь.

— Пластырь не снимать! — крикнул я им вслед. — Умылась, и тут же назад. Ещё не всё с твоей раной.

Кристина молча подняла руку, показывая, что слышит.

У кого-то я недавно видел похожий жест…

Ирка Шувалова, точно. Когда мы прощались в Кушке.

Вот как это у них получается — заставлять думать друг о друге?

Или это мы, мужчины, сами такие?

Мужчины, н-да…

Ко мне подошли врач и тренер.

— Кто вы, и как это сделали? — спросил врач — молодой парень лет тридцати.

— Она выступать сможет? — спросил тренер.

— Товарищ доктор, — обратился я к врачу. — Меня зовут Сергей, я сотрудник Комитета государственной безопасности, это всё, что вам нужно знать. На вашем месте я бы не стал задавать больше никаких вопросов, а вернулся к своим обязанностям. Насколько я понимаю, соревнования продолжаются, и ваша помощь может понадобиться. Не дай бог, конечно. И пожалуйста, больше не допускайте таких ошибок. На первый раз мы с товарищем капитаном, — я кивнул на Боширова, с непроницаемым видом стоявшего рядом, — вас простим, но в следующий раз на нашем месте могут оказаться те, кто не простит. Всё, идите, с Кристиной я сам разберусь.

Врач явно хотел ещё что-то сказать, но, встретившись со мной взглядом, передумал, развернулся и ушёл.

— Теперь вы, — обратился я к тренеру. — Извините, сначала нужно было с товарищем доктором вопрос решить. — Вас как зовут?

— Ничего, — сказал тренер, — понимаю.

Чем-то он напомнил мне нашего физрука в Кушке Виктора Леонидовича Носатого — такой же худой, жилистый, подтянутый. С длинным носом и серыми, чуть навыкате, глазами. Только моложе, что-то около тридцати пяти.

— Смирновский, — представился он. — Сергей Олегович.

— Тёзки, значит, — сказал я, пожимая его твёрдую, словно доска, сильную руку. — Я — Сергей.

— Спасибо тебе, — сказал тренер. — Ничего, что я на «ты»?

— Нормально, — ответил я. — Скажите, Сергей Олегович, такое часто на соревнованиях происходит?

— На моей памяти второй раз, — покачал головой тренер. — Около года назад на первенстве России точно так же обломок шпаги пробил ключицу одному спортсмену.

— Надо с этим что-то делать. Сталь менять, из которой оружие изготавливается, маски защитные усиливать как-то. Не то в один прекрасный момент дело плохо закончится. Вы же сами видели. Хорошо — клинок щёку пробил и даже зубы не задел. А если бы в горло? Или в глаз, а оттуда прямо в мозг?

По глазам тренера я видел, что перспектива ему совсем не нравится.

— Надо, — ответил он. — Полностью с тобой согласен. Но — что именно?

— Пишите обоснование, — сказал я. — Изложите то, что видели, приведите случаи, когда оружие ломалось и наносило травмы. Или даже просто ломалось. Опросите коллег, наверняка они тоже смогут вспомнить. Обоснование, примеры, вывод. И соберите подписи — десятка полтора-два уважаемых в фехтовании людей. Потом позвоните мне, телефон я вам оставлю. Попробую что-нибудь сделать.

— Хорошо, — сказал мой тёзка и понизил голос. — Слушай, я не товарищ доктор, скажи по секрету — ты кто?

— Как-нибудь узнаешь, обещаю, — улыбнулся я и позволил себе потрепать тренера по плечу. — Что до Кристины, то, думаю, очень скоро она будет в полном порядке.

Кристина мне понравилась сразу. Не могу сказать, что я сходу влюбился в её синие глаза, чувственные губы и соболиные брови, но был не прочь продолжить знакомство. Благо, повод был. Она как раз спустилась из раздевалки — отмытая от крови, переодевшаяся, с фехтовальным чехлом в руках.

— Мы в больницу? — спросила она меня и дотронулась до пластырей на щеках. — Странно, совсем не болит. Языком чувствую изнутри что-то…

— Отставить щупать раны языком, — приказал я. — Они ещё не зажили.

— Нет там никаких ран. Я в зеркало смотрела. Покраснение, бугорки какие-то — и всё. Как ты это сделал, Серёжа?

— Нет — и хорошо, — ушёл я от надоевшего хуже горькой редьки вопроса и повёл Кристину к выходу, махнув Боширову рукой — пока, мол, ушёл, увидимся позже и получив в ответ понимающий кивок. — Может, и не было ничего, а? Ты где живёшь? Я провожу.

— Как же не было, когда было, — упрямо сказала Кристина. — Светкина рапира мне щёку насквозь пробила, я помню. С двух сторон. Больно было так, что думала сейчас обмочусь. Извини. Больно и страшно.

— Ничего, — сказал я. — А потом?

— Потом не помню. Сознание потеряла. Но не от боли, а от страха.

— От страха обмочиться? — догадался я.

— Ага, — ответила она и рассмеялась. — Смешно, да?

— Ничего смешного. Считай, что я горжусь твоей выдержкой. Ты и правда отлично держалась.

— Держалась… Валялась в отрубе, пока ты… Я поняла. Ты экстрасенс, да? Читала про таких. Умеешь то, что не умеют обычные врачи. В Кривоколенном я живу, у тётки. Но её сейчас нет, поехала в Ленинград старую подругу навестить.

— Удачно, — сказал я. — Значит, едем к тебе. Закончим лечение. Кривоколенный — это где-то в районе улицы Кирова?

— Ну да, Мясницкая как говорит моя тётушка, она только старые московские названия признаёт. Я её тётушкой называю, а на самом-то деле она мне двоюродная бабушка…

Так, болтая, мы вышли из Дворца тяжелой атлетики ЦСКА и дошли до станции метро «Аэропорт». Я уже нёс её фехтовальный чехол с рапирой и формой, и с удовольствием поддерживал тот лёгкий трёп, который мы вели.

С Кристиной было легко — вот что главное.

С Наташей было интересно, где-то волнующе и немного загадочно (до того момента, как я получил от неё письмо, когда вся загадочность превратилась в банальность).

Ирка Шувалова была просто моей одноклассницей, в которую, вероятно, был влюблён настоящий Серёжа Ермолов, но никак не Кемрар Гели.

С Венди Кемпбелл мы были абсолютно разными. Включая страны, интересы и воспитание. Добавить к этому серьёзную разницу в возрасте — десять лет, не шутка — и становится понятно, почему наша связь не могла быть долгой.

Таня Калинина… Слишком юна для серьёзных отношений. К тому же поэтесса, а они везде одинаковы — что на Гараде, что на Земле. Вот если бы я писал стихи, а она была моей поклонницей… Я вспомнил одного своего знакомого, довольно известного стихотворца из Новой Ксамы, который при знакомстве с симпатичной девушкой неизменно произносил одну и ту же фразу: «Девушка, вы умеете писать стихи? Могу научить. Здесь недалеко». Некоторые соглашались. Нет-нет, с Таней мы просто дружим.

А вот с Кристиной — легко!

Мы как-то сразу оба поняли, с какой целью направляемся к ней домой. Без всяких объяснений, намёков и долгих хождений вокруг да около. И это понимание устраивало нас обоих. Устраивало и одновременно возбуждало. Она мне нравилась. Я ей — тоже. Что ещё нужно для любви? Короткой или длинной — неважно. О будущем подумаем потом. Сейчас мне нужно подумать, где купить вина и торт.

Подходящий гастроном нашёлся на Кирова-Мясницкой. Я выбрал торт, а вина покупать не стали.

— Не хочу, если честно, — сказала Кристина. — Я вообще не любительница спиртного. Так, иногда, глоток-другой сухого или шампанского. Но ты бери, если хочешь.

— Мне не продадут, — сказал я. — Восемнадцати нет.

— Бедненький, — она неожиданно погладила меня по щеке. — Что ж мы делаем… А сколько тебе?

— Семнадцать, — ответил я. — По паспорту.

— Что значит — по паспорту?

— Это значит, что на самом деле пятнадцать. Не хочу тебя обманывать с самого начала, потому и говорю.

— Всё интереснее и интереснее.

— Ага, со мной так всегда. Я уже работаю, Кристина, и вполне самостоятелен, можешь мне поверить. Что до паспорта и реального возраста… Расскажу как-нибудь, если захочешь. Это захватывающая история.

— Конечно хочу! Бери торт и пошли.

— Больше ничего не надо? Чая, колбасы, сыра, масла?

— Ого. У тебя на всё это есть деньги?

— Я же сказал, что работаю.

— Хм. Ну ладно. Тогда масла и сыра. Пригодятся.

Люблю девушек без комплексов.

Коммунальная квартира, представляла собой просто многокомнатную квартиру с одной большой кухней, ванной комнатой и туалетом. Только жила в этой квартире не одна семья, а несколько. Каждая в своей комнате.

— У нас ещё считается нормальной и даже хорошей коммуналкой, — рассказала Кристи, пока мы шли от Кирова-Мясницкой к её дому в Кривоколенном. — Всего три семьи на пять комнат.

— Действительно, хорошая, — сказал я. — В шестьдесят пятом, когда мой папа в Академии бронетанковых войск учился, мы жили на улице Красноказарменной, в Лефортово. Тоже старый дом, дореволюционный. Так там комнатушек двадцать было на одну кухню и удобства, не меньше.

— Спал за шкафом?

— Как ты догадалась?

— Так я тоже гарнизонная, отец военный.

— То-то мне кажется, что сто лет тебя знаю, — сказал я искренне.

— Ага, и мне.

Мы поцеловались, не доходя до подъезда её дома сотню шагов.

На улице уже стемнело, и февральские снежинки красиво кружились в свете редких фонарей. Губы у Кристины были мягкие, сладкие, отзывчивые.

— Домой, — сказала она, отстранившись и ухватив меня за руку. — Там тепло и хорошо.

О том, что нужно позвонить к себе домой я вспомнил, когда за окном давно сгустилась московская ночь.

Стараясь не разбудить Кристину, которая спала на моей правой руке, нащупал на прикроватной тумбочке часы, поднёс к глазам. В окно между шторами просачивался свет от уличного фонаря.

Половина двенадцатого.

Вот же ёлки зелёные, мать уже начинает волноваться. Нет, не так. Волнуется она давно, но уже начинает волноваться сильно. Но не потому, что поздно, а потому, что я не позвонил.

Извини, мама, у меня слишком давно не было женщины. Да ещё такой замечательной.

Надо вставать.

Стараясь не разбудить Кристину, постарался высвободить руку.

— Ты куда? — сонно пробормотала она. — Не уходи.

— Домой не позвонил, — сказал я. — Мать с ума сойдёт.

— Телефон в прихожей на стенке.

— Может, лучше с улицы?

— Ещё чего, — она приподнялась на локте. — Тебе что, было плохо со мной?

— С ума сошла, — я наклонился, поцеловал её в тёплый глаз. Ресницы смешно защекотали мои губы. — Ты — лучшая.

— Было с кем сравнить?

— Как тебе сказать…

— Как есть. Но — потом. Сейчас знать ничего не хочу. Иди, звони из прихожей, мне плевать, что соседи тётушке скажут. Да и ей плевать, она всегда будет на моей стороне. И возвращайся скорей. Ночь только начинается, и у меня на тебя большие планы.

— Я быстро.

Поднялся, надел джинсы и рубашку, сунул ноги в тапочки и тихонько вышел в прихожую. Там, на стене, висел телефон, помнивший, вероятно, похороны Сталина.

Я зажёг свет, снял трубку и набрал домашний номер.

На втором гудке трубку сняла мама.

— Алло!

— Мам, это я.

— Ну наконец-то. Ты где, почему не звонил?

— Мам, прости, забыл.

— Работа?

— Нет. Девушка.

Молчание в трубке.

— Мам, — продолжил я. — Всё хорошо, не волнуйся. Я не приду сегодня ночевать.

— Даже так?

— Так получается, мам.

— У тебя точно всё хорошо?

— Просто отлично. Всё, целую вас, завтра увидимся. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сынок.

Я повесил трубку и пошёл в комнату. Начиналась взрослая жизнь.

[1] реальный случай, происшедший в 1982 году на чемпионате мира в Риме, когда погиб советский фехтовальщик-рапирист Владимир Смирнов.

[2] «Сказка о Тройке», первая публикация в альманахе «Ангара» (1968 год)