Чужак из ниоткуда 3

Глава двадцать четвертая Переворот. Кантемировская дивизия. Победа. «Мне нужно в Пуэрто-Рико!»

Светлоглазый сломанной куклой медленно валится на асфальт.

Он ещё не упал, когда я выхватил у него из подмышечной кобуры пистолет и оказался возле машины с охранниками, которые уже открыли дверцы с двух сторон и начали вылезать, думая, что делают это очень быстро.

Первого я бью рукояткой пистолета в висок. Не на смерть, но не очнётся он теперь долго, а когда очнётся, выяснится, что земля с небом или пол с потолком (в зависимости от того, где он очнётся) норовят поменяться местами; всего тошнит; руки-ноги не слушаются. Что делать, сотрясение мозга такой степени быстро и безболезненно не проходит.

Второй успевает покинуть машину и даже вытащить пистолет, но я стреляю ему в плечо, и пистолет падает под колёса.

— Сука! — кричит он.

Я слышу это примерно так:

— С-с-су-уу-у-у-у-ка-а-а-а-а…

Голоса людей, когда находишься в орно, становятся низкими, тягучими и весьма неприятными. Такими голосами ни песню хорошую спеть, ни «я тебя люблю» сказать. А вот грязно ругаться — самое то, ибо ещё грязнее выходит. Только всё равно очень медленно и оттого не страшно, а больше смешно.

Кричи, кричи…

Я уже на другой стороне машины, подбираю второй пистолет.

Делаю подсечку раненому, он падает, зажимая левой рукой плечо правой, из которого уже показалась кровь.

Полежи, полежи, отдохни.

Что с другими машинами?

Та, что посередине, с одним шофёром внутри, завелась.

Из второй выбралась охрана с пистолетами в руках, но там рядом Антон, который уже стреляет, не спрашивая фамилий. Со среза ствола его «макарова» вырывается пламя, и я вижу, как пуля устремляется к своей цели — точно в грудь первому охраннику.

Но во второго он выстрелить уже не успевает, я это тоже вижу. Наоборот, успевает выстрелить охранник, положив для устойчивости руки на крышу «волги» и целя в голову Антона. Вернее, он думает, что успевает.

Я успеваю раньше.

Жаль, не могу перевести в режим орно оба своих пистолета, но и так нормально.

Мой выстрел на сотую долю секунды опережает выстрел охранника. Но этого достаточно, чтобы его пуля ушла в сторону, а моя пробила его локоть, заставив выронить пистолет.

Вторая моя пуля, выпущенная из второго пистолета, попадает в колено стрелявшему. Для гарантии.

Мэт и остальные из Circus Smirkus, жаль вы не видели. Джим Хокинс по кличке Юнга по-прежнему в форме. Хоть завтра на сцену!

Пуля Антона пробила грудь первого охранника.

Я уже возле второй машины, рву на себя водительскую дверь и приставляю шофёру пистолет к виску.

— Руки за голову. Вышел из машины, лёг на землю, — говорю очень медленно и раздельно, чтобы он понял мою пулемётную речь.

Он понял.

Выхожу из орно, прислушиваюсь. Милицейских свистков пока не слыхать. Уже хорошо. Вообще хорошо, что всё происходит ранним утром, даже солнце ещё не взошло, меньше народу и суеты. Точнее сказать, народу совсем нет. Те, кто хотел выйти из здания аэропорта, услышав выстрелы, благоразумно остались внутри. Те, кто был снаружи, попрятались.

— Антон, — командую, — этих всех — в кучу и держи на мушке.

Сам подхожу к охраннику из второй машины, которому я влепил две пули — в локоть и колено. Молодой, двадцать с небольшим. Лицо круглое, волосы тёмные, глаза карие. В глазах — боль. Присаживаюсь рядом с ним на корточки:

— Имя.

— Пошёл ты…

— Слушай внимательно, — говорю. — Сейчас я буду задавать вопросы. В зависимости от того, как ты станешь отвечать, тебе или окажут медицинскую помощь, или я прострелю тебе второй локоть, потом второе колено… и так далее, пока ты не истечёшь кровью и не сдохнешь прямо здесь. Торжественных похорон не обещаю, но, думаю, кто-нибудь тебя точно закопает. Ферштейн?

Не знаю, зачем я употребил в конце немецкое слово. Машинально. Немецкие словечки у советского народа проскальзывали в речи гораздо чаще английских. Видимо, наследие войны.

— Итак, вторая попытка. Имя?

— Владислав. Владислав Ничипоренко.

— Звание?

— Младший лейтенант.

— Где служишь?

— Комитет государственной безопасности.

— Задание?

Я сидел на корточках и держал пистолет, направленным в локоть второй руки. Слышал, как Антон сгоняет всех в кучу, заставляя здоровых тащить раненых.

— Мы должны были взять тебя, обездвижить и доставить в Кремль.

— К кому?

О молчал.

— К кому? — повторил я и ткнул стволом пистолета в здоровый локоть. — Сначала рука, потом нога. Ну?

Интересно, что бы я сделал, если бы он не ответил? Но он ответил.

— Лично к Андропову.

— В стране переворот?

— Нам сказали — восстановление конституционного порядка. Брежнев и Бесчастнов — предатели. Ты — американский шпион, троянский конь, засланный к нам с целью подорвать советскую власть изнутри.

Троянский конь, надо же. А ведь в чём-то они правы. Я действительно в некотором роде троянский конь и шпион и собираюсь очень сильно изменить всю земную жизнь. Вот только никто меня на Землю не засылал. Случайно получилось. Извините, бывает.

— Ты не москвич, слышу по говору. Откуда?

— С Украины.

— Что с Брежневым?

— Не знаю, правда. Знаю, что Андропов в Кремле, руководит всей операцией.

— Переворотом. Руководит переворотом.

— Пусть так. Рука очень болит, и нога… Ты обещал.

— Обещал — сделаю. Когда началась операция?

— На рассвете. В три тридцать утра.

Я посмотрел на часы. Сегодня шестое августа, понедельник, пять утра. Нормально так неделя начинается.

— Лежи здесь, сейчас пришлю к тебе медиков.

Дежурный врач с медсестрой нашлись в здании аэропорта, я послал их оказать помощь раненым. Милицейский патруль из двух человек оказался здесь же. Ребята-милиционеры — старший сержант и рядовой — благоразумно не полезли не пойми под чьи пули, остались в здании аэропорта и убрали граждан подальше от окон.

— Значит так, парни, — сказал я им, махнув удостоверением. — Я из Комитета госбезопасности и не только. Моя фамилия — Ермолов. Может, слышали?

Милиционеры одновременно кивнули.

— В стране попытка государственного переворота. Я сейчас отсюда исчезну. Ваша задача — проследить, чтобы никто не умер. Если явятся вооружённые люди, кто бы ни был, не сопротивляйтесь и расскажите, что видели.

Милиционеры переглянулись.

— Извините, товарищ Ермолов, — сказал старший сержант и представился. — Старший сержант Рюмин. Может быть, нужна наша помощь?

Я на секунду задумался. Двое вооружённых милиционеров на моей стороне могли оказаться не лишними. Вошёл в орно, глянул на их ауры. Честные ребята, верные присяге. И не без амбиций. Надо же. Однако оставлять людей без помощи милиции нельзя. Мало ли, что может случиться. Я слишком многого не знаю. Даже такую простую вещь, как функционирование аэропорта в текущих условиях, — не знаю. Будут ли отменены рейсы? И кто их отменяет, в подобных случаях? Нет, пусть остаются здесь и несут службу.

— Мы читали о вас в газете, товарищ Ермолов, — неожиданно сказал рядовой, — и по телевизору видели передачу. Мы вам верим. Моя бабушка так и вовсе говорит, что вас нам сам бог послал. Извините.

— Тронут, — сказал я. — Спасибо вам. Бабушке скажите, что всё будет хорошо. Насчёт помощи… Будьте теми, кто вы есть — представителями власти. Советской власти. Защищайте людей, предотвращайте беспорядки и панику, буде таковые возникнут. А я вас не забуду. Всё, пошёл.

Своих я нашёл в кабинете дежурного по аэропорту — лысоватого мужика в мятом костюме. От дежурного отчётливо попахивало спиртным, и он явно был растерян. Я заставил его открыть кабинет начальника аэропорта, где была спецсвязь и позвонил прямо в Кремль по номеру телефона, известному только мне.

Трубку сняли на четвёртом гудке.

— Слушаю, — с чуть свистящим мягким «ша» сказал голос на другом конце провода.

— Доброе утро, Юрий Владимирович, — сказал я. — Как ваше здоровье?

Секундное молчание.

— Серёжа?

— Я.

— Откуда ты звонишь?

— Это не важно.

— А что важно?

— Важно, где Леонид Ильич и жив ли он.

— Если я скажу, что здесь, в Кремле, вместе с Викторией Петровной, ты мне поверишь?

Я не поверил.

— Поверю, — сказал я.

— Но ему нужна твоя помощь. Всем нам.

Спокойный, чуть дающий «петуха» на высоких тонах, голос. Характерные мягкие шипящие. Слушая его, я вспомнил, что похоже выговаривает «ша» и «ща» дядя Юзик, ювелир. Забавно, два ювелира, подумал я. Только один настоящий, а у второго кличка такая.

— Что случилось?

— Сердце.

— А что с Бесчастновым? Где Гречко? Щёлоков?

— Они живы и здоровы. Серёжа, приезжай, мы всё обсудим и решим к всеобщему удовлетворению. Даю слово коммуниста, с тобой и твоей семьёй ничего не случится. Ты нужен стране.

Вот в этом, Юрий Владимирович, я ни секунды не сомневаюсь.

— Хорошо, я приеду. Распорядитесь, чтобы меня пропустили.

— Распоряжусь. А что с…- он замялся.

— С теми, кого вы послали? Не беспокойтесь. Все живы, хоть и не совсем здоровы. Ждите. Поеду через Боровицкую. И учтите, если Леонид Ильич не выживет, я очень сильно расстроюсь.

Положил трубку. Кажется, он мне поверил. Это правильно. Я не обманул и действительно приеду. Только немного позже. Вот только когда именно и как… Нет, всё-таки интриги и перевороты — не моё. Плохо я в этом понимаю. Можно сказать, совсем не понимаю. Что мне известно? Андропов сидит в кабинете Брежнева в Кремле и руководит оттуда вооружённым переворотом. В том, что переворот вооружённый, не сомневаюсь ни секунды. Как там у Ленина было? Телефон, телеграф, железнодорожные станции и мосты в первую очередь. В наше время ещё и аэропорты. Даже странно, что до сих пор не вижу войск. Были бы в аэропорту войска, подчинённые непосредственно Андропову, я бы не вырвался так просто. То есть сам-то мог вырваться, но не вместе с родителями, Ленкой и охраной. Значит, — что? У Андропова маловато войск, чтобы одновременно захватить всё, что необходимо и надёжно взять власть? Чёрт, понятия не имею, кто его мог поддержать. Дивизия Дзержинского? Возможно. Но я не знаю ни количества личного состава этой дивизии, ни какое у неё вооружение. Что в других городах страны тоже не знаю. Да ни хрена не знаю. Потому что не любил никогда политику. То ли дело на Луну полететь, базу там построить и всё прочее в том же духе. Одно слово — инженер-пилот. Вот и результат. Как сказал француз Шарль де Монталамбер сотню с лишним лет назад: «Если вы не занимаетесь политикой, политика займётся вами». За точность цитаты не ручаюсь, но смысл этот. Что сказать, прав был француз.

Но что же, всё-таки делать? Брежнева нет в Кремле, это ловушка, Андропов надеется меня заманить, зная мою непосредственность и доброту. Хитёр. Но — недостаточно. Я уже не тот Серёжа Ермолов, который принёс ему готовый антиграв два года назад.

— Что случилось, сынок? — спросил папа. Всё это время он стоял рядом со мной. — Переворот, да?

— Да, папа, — я вкратце рассказал ему о положении дел и моих сомнениях.

— Тут и думать нечего, — сказал папа. — Обезглавь бунт, и он закончится. Классика.

— Как это? — не понял я. — Ты предлагаешь убить Андропова?

— Зачем убивать. Обезвредить.

— Каким образом?

— Ты не забыл, что твой отец начштаба Кантемировской дивизии? Одной из лучших в Союзе, между прочим. Ну-ка, пусти меня к телефону.

Не мудрствуя лукаво, папа позвонил домой комдиву — генерал-майору Рябинину Юрию Григорьевичу.

Они были друзьями, служили вместе ещё в Германии, где отец командовал танковой ротой, а Юрий Григорьевич батальоном. Потом в академии бронетанковых войск вместе учились, но с разницей в два курса. Потом пути разошлись, а теперь вот пересеклись снова. Отец, помню, сильно обрадовался, когда узнал, кто у него будет командиром.

Я тоже знал Юрия Григорьевича — здорового мужика на пару лет старше папы, обладателя низкого рыкающего голоса и медвежьей силы; он бывал у нас дома вместе со своей женой Розой Михайловной и сыном Русланом, тринадцатилетним любознательным мальчишкой, с которым мы подружились.

Военному человеку, ещё и другу, не нужно долго объяснять, что случилось, да ещё и уговаривать. Товарищ генерал-майор сразу всё понял.

— То-то мне коньяка хотелось постоянно тяпнуть последнее время, — прорычал он в трубку (я стоял рядом, и всё слышал). — Верный признак большого шухера, пардон за мой татарский. Ты на машине?

Папа вопросительно посмотрел на меня.

— На трёх, — показал я. — Три чёрные «волги».

— Ты во Внуково? — уточнил Юрий Григорьевич.

— Да, вместе со всей семьёй.

— Очень удобно, по дороге считай. Нам везёт. Товарищ полковник, боевая тревога! Приказываю вам немедленно явиться в расположении дивизии вместе со всей семьёй. Семью — под охрану, сам — за дело. Поднимай дивизию в ружьё, Алексеич, я позвоню дежурному и буду сразу за тобой. Пусть выгоняют технику из боксов и сидят за рычагами в полной боевой. Помнишь, как в Германии, во время Карибского кризиса?

— Помню.

— Действуй.

От аэропорта Внуково до Наро-Фоминска, где стояла Кантемировская дивизия, около пятидесяти километров по трассе. Мы пролетели это расстояние меньше чем за полчаса (шоферов «волг» выгнали из машин, за руль сели папа, Борис и Антон). Я ехал вместе с Борисом сразу за папой и думал, что горжусь свой семьёй. Особенно мамой и Ленкой. Ни паники, ни нытья, ни лишних вопросов. Собранные и молчаливые. Надо — значит, надо. Наступило время мужчин. Дело женщин — помогать или хотя бы не мешать.

Уже потом, гораздо позже, я понял, как и чем рисковали мой отец и Юрий Григорьевич. Приказа вышестоящего начальства у них не было, поскольку не было вышестоящего начальства. Нет, его не убили или нейтрализовали заговорщики (возможно, кого-то хотели да не успели), а просто все ушли, как говорили у нас в Кушке (и не только) в отказ. Заговорщики, организаторами которых и становым хребтом были Андропов, Суслов и министр внутренних дел Щёлоков, успели нейтрализовать Брежнева, Косыгина, Устинова и ещё несколько высокопоставленных товарищей, занимавших ключевые посты, но уже на министре обороны машина заговора забуксовала и начала давать сбои. Маршал и дважды Герой Советского Союза, прошедший Гражданскую и Отечественную войны, товарищ Гречко Андрей Антонович в нужный момент просто исчез с радаров. Хотя, как позже утверждали заговорщики, должен был их поддержать. Не поддержал. Но и против не выступил. Просто исчез. Да ещё и приказал всем своим замам и командующим округов без его личного приказа в ближайшие три дня никаких действий не предпринимать. Вообще никаких. Пусть хоть небо на землю упадёт.

Это было настолько странно, что подчинённые, мягко говоря, охренели. А потом, слегка отойдя от охренения, самые умные тоже исчезли с радаров на те же три дня. Отдав приказ подчинённым ничего не предпринимать все эти три дня без их личного приказа.

— Как это — ничего? — осведомился по слухам какой-то комдив Западного военного округа. — А что тогда, бухать, что ли?

— Да хоть бухать, — ответили ему. — Но чтоб через три дня был трезвый, как стекло танкового прицела!

— Ясно, — сказал комдив и украдкой потёр руки.

А самые-самые умные внезапно затеяли учения с выходом в поле, боевыми стрельбами из всех стволов, обрывами связи вследствие действия диверсионно-разведывательных групп условного противника, встречными боями и прочими «радостями» военно- полевой жизни. Как, например, командующий Туркестанским военным округом генерал-полковник Белоножко, который давно хотел погонять подчинённых на предельных режимах, да всё случай не представлялся.

В общем, так и получилось, что приказывать генерал-майору Рябинину и полковнику Ермолову было некому. Так что, когда замполит дивизии, поколебавшись некоторое время, махнул рукой и со словами «да пошло оно всё….» присоединился к Юрию Григорьевичу и папе, судьба заговорщиков была предрешена. Двенадцать с лишним тысяч человек личного состава.

Три танковых полка; один самоходный артиллерийский; один зенитный ракетный и один мотострелковый полк.

Отдельные батальоны разведки и связи, инженерно-сапёрный батальон, химзащиты, материального обеспечения, ремонтно-восстановительный и медико-санитарный.

Почти три с половиной сотни танков Т-62 и Т-64.

Почти три сотни БМП.

Более семи десятков САУ.

БТРы. Реактивные установки «Град».

Сила.

И вся эта сила была поднята по тревоге и отправилась походным маршем на Москву ровно в восемь часов и четырнадцать минут утра шестого августа одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года.

Чуть больше семидесяти километров по трассе. Плюнуть и растереть, если не ждать поломавшихся. Мы не ждали. Стальная лавина пёрла по Киевскому шоссе в грохоте и дыме танковых выхлопов, распугивая гражданский транспорт, собак, гусей и редких представителей ГАИ.

На МКАДе колонна разделилась.

Ещё в Наро-Фоминске я высказал отцу и Юрию Григорьевичу мысль о том, что Брежнев может быть под домашним арестом на своей даче в Заречье:

— Вчера было воскресенье. Леонид Ильич в Москве, я это точно знаю. Летом по воскресеньям он чаще всего на даче вместе с Викторией Петровной. Путч начался в три тридцать утра. Часа хватит, чтобы оцепить дачу автоматчиками. Это самое простое. Потом, под угрозой смерти Виктории Петровны, например, привезти его в Останкино и заставить выступить по телевизору с отречением, — импровизировал я на ходу.

— Как ты сказал, путч? — спросил папа.

— Если удастся — путч. Не удастся — мятеж.

— Хрен им, а не путч, — кровожадно сказал Юрий Григорьевич. — Всех в асфальт закатаем гусеницами. Вот только насчёт отречения… Как это? Не отрекаются Генеральные секретари.

— Всё когда-нибудь случается впервые. Если Розе Михайловне на ваших глазах приставят пистолет к голове и скажут вам отречься от советской власти и дать присягу какому-нибудь новому Романову, что вы сделаете?

— Это какому Романову, — не понял товарищ генерал-майор. — Григорию Васильевичу [1]? Так он же коммунист!

— Владимиру Кирилловичу, — объяснил я. — Сыну великого князя Кирилла Владимировича Романова. Слышали о таком?

— Ну и фантазия у тебя, Серёжа, — покачал головой Рябинин. — Не дай бог. Но ты прав, сценарий с Останкино не из серии невероятных. Значит, предлагаю действовать так…

Папа очень не хотел брать меня в этот рейд на Москву, но деваться ему было некуда.

— Я знаю Леонида Ильича, а он знает меня, — сказал я. — Знает и доверяет. Вы окружайте Кремль, берите обратно под наш контроль вокзалы, Останкино, мосты и всё прочее, что надо, а я загляну в Заречье. Если Леонид Ильич там, доставлю его в Останкино. Пусть выступит перед народом. Чтобы все знали, что случилось, и кто мятежник. Думаю, одного этого хватит, чтобы путч закончился.

— А если его нет в Заречье? — спросил Юрий Григорьевич.

— Тогда будем брать Кремль, — сказал я. — А дальше — по обстоятельствам.

Два батальона: танковый и мотострелковый, — столько решил выделить Рябинин на операцию «Заречье».

— Бить — так наверняка, — сказал он. — Пусть там все обосрутся.

Итак, на МКАДе два батальона ушли влево, а остальные силы дивизии рванули прямо по Ленинскому проспекту — окружать Кремль и далее по плану. Связь держали по радио.

Я ехал в БМП командира мотострелкового батальона майора Тимченко, назначенного командовать операцией.

Дача Брежнева была окружена за каких-то пятнадцать минут, — на подъездах оставлены импровизированные блок-посты с приказом стрелять на поражение во всех, кто попробует прорваться к даче силой. Танковая рота и рота мотострелков, разворачиваясь в цепь, двинулась к даче. Три танка и три БМП, среди которых был и БМП майора Тимченко подошли к главным воротам. Перед ними уже стоял взвод автоматчиков с каким-то капитаном во главе.

Танки остановились и навели орудия на автоматчиков.

Капитан нервно облизал губы, но остался на месте.

Майор Тимченко вылез из боевой машины пехоты и, не торопясь, направился к автоматчикам. Я последовал за ним.

— Ты куда? — обернулся он ко мне. — Быстро назад, не дай бог, что с тобой случится…

— Не бойтесь, товарищ майор, — заверил я его. — Я мальчик, с которым ничего не случится. Всё, что могло — уже случилось.

Мы подошли. Дула автоматов были направлены на нас. Но как-то неуверенно. Я вошёл в орно и оценил ауры стоящих перед нами военных.

Так я и думал, — они боялись. Они все отчаянно боялись. Включая капитана, который уже начал догадываться, в какую безумную авантюру его втянули.

— Майор Тимченко, Кантемировская дивизия, — представился майор. — Леонид Ильич дома?

— Я… — капитан снова облизнул губы. Глаза его забегали.

— Послушайте, капитан, — сказал я. — Меня зовут Сергей Ермолов. Слышали о таком? По глазам вижу, что слышали. Так вот. В этот самый момент Кантемировская дивизия окружает Кремль с целью восстановления конституционного порядка, который вы, идиоты, попытались столь бездарно нарушить. Но ещё не поздно всё исправить. Повторяю вопрос. Леонид Ильич здесь?

— Так точно, — сказал капитан. Его глаза перестали бегать и теперь меня буквально ели. — Товарищ Брежнев с Викторией Петровной живы, здоровы и находятся под нашей охраной. Капитан Громов, дивизия имени товарища Дзержинского!

Дзержинского, значит. Так я и думал. Сообразительный капитан, однако. Далеко пойдёт.

— Вольно, капитан, — сказал я. — Ведите. И прикажите вашим солдатам опустить оружие. Отныне вы подчиняетесь товарищу майору, — я кивнул на Тимченко. — Всё понятно?

— Так точно! — снова вытянулся капитан.

Через два с половиной часа всё было кончено.

Как я и задумывал, Леонид Ильич, вспомнив молодость и войну, въехал в Останкино вместе с Викторией Петровной и мной на БМП товарища майора Тимченко в сопровождении роты танков, где и выступил сразу по всем каналам с речью, которую ему быстро набросали профессионалы-редактора.

После этого подразделения внутренних войск, засевших в Кремле, сложили оружие и сдались.

Андропов и Щёлоков застрелились.

Много крови пролилось среди комитетских, где предателей оказалось больше всего. Однако товарищ Бесчастнов, который, как выяснилось, всё это время был под охраной Петрова и Боширова, остался жив. Ранили Петрова, но не особо тяжело, за его жизнь я не опасался.

И ещё на Курском вокзале полегло две трети взвода мятежников из дивизии Дзержинского под командованием какого-то особо рьяного лейтенанта, вздумавшего проявить никому не нужный героизм. Их, вместе с рьяным лейтенантом, положили мотострелки-кантемировцы, потеряв убитыми четверых и раненными девять человек.

Там же, на Курском, погибли и двое гражданских, случайно подвернувшихся под пули.

Уже ближе к вечеру, когда стало ясно, что порядок в стране восстановлен и можно выдохнуть, Леонид Ильич лично открыл сейф в своём кремлёвском кабинете, превращённом в эти часы в самый натуральный штаб, достал бутылку хорошего армянского коньяка и протянул её начштаба Кантемировской дивизии:

— Наливай.

В кабинете на этот момент нас было четверо. Сам Леонид Ильич, товарищ генерал-майор Рябинин Юрий Григорьевич, мой папа и я.

Отец поставил бутылку на стол, достал из имеющегося здесь посудного шкафа четыре стакана, открыл бутылку и щедро плеснул. Взрослым побольше, мне — на палец.

А лимон у нас уже был нарезан, к чаю.

— Выпьем, — сказал Леонид Ильич. — Спасибо вам, мужики, выручили. Век не забуду.

— Не за что, Леонид Ильич, — сказал Рябинин. Он общался с генеральным секретарём впервые, и было заметно, что ему это лестно.

Выпили, закусили лимончиком. Брежнев закурил и разрешил курить отцу и Юрий Григорьевичу.

— Ну а ты? — он посмотрел на меня. — У тебя какие планы, Серёжа? Я правильно помню, что ты только что из отпуска?

— Правильно, Леонид Ильич, — сказал я. — Мне теперь в Пуэрто-Рико надо. По делу. Срочно. Если вы, конечно, не забыли.

— С тобой забудешь, — усмехнулся Брежнев. — А забудешь, так ты десять раз напомнишь. Ладно, в Пуэрто-Рико так в Пуэрто-Рико, — он посмотрел на моего отца и подмигнул. — Ну что задумался, танкист? — Наливай по второй. Имеем право, заслужили.

[1] Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС