Чужак из ниоткуда 3

Глава восемнадцатая «Все может очень скоро измениться еще больше, Леонид Ильич!»

— Есть будешь? — спросила меня первым делом жена Леонида Ильича Виктория Петровна.

Готовила она почти так же вкусно, как моя бабушка, тут ничего не скажешь.

— Неудобно, Виктория Петровна, я лучше дома поем.

— Неудобно спать на потолке, — выдал известную всему советскому народу поговорку Леонид Ильич. — Пока ещё домой доедешь. Давай, садись, заодно и побеседуем.

— Уговорили, — сказал я.

— Руки только помыть не забудьте, — сказала Виктория Петровна.

Помыв руки, мы уселись за стол на кухне.

Я с удовольствием наблюдал за Викторией Петровной и Леонидом Ильичом. Они заметно помолодели — в каждом движении чувствовалась энергия, глаза поблёскивали. Ещё бы зубы им вырастить новые, подумал я, и совсем хорошо. А то вставная челюсть Леонида Ильича — это же чистое горе, жить и работать мешает.

Виктория Петровна поставила перед нами две тарелки с тушёным мясом и картошкой. На столе уже имелся нарезанный чёрный хлеб, порезанные с луком и смешанные с растительным маслом солёные огурцы, маринованные грибы маслята, а также домашний квас в стеклянном кувшине. Леонид Ильич поднялся, достал из холодильника початую бутылку зубровки [1], из кухонного шкафчика две рюмки, поставил на стол.

— Э, — сказала Виктория Петровна. — Сам-то ладно, а Серёже зачем?

— Рюмку-другую можно, — сказал Леонид Ильич. — Но не больше. К тому же разговор у нас.

Я молчал. К спиртному был равнодушен, но давно понял, что в России без этого никуда. Да и не только в России. Привычка, как и курение, весьма нездоровая, но так сразу её не победить. Нужно время.

— Давай, — Брежнев разлил зубровку по рюмкам. — За то, чтобы все наши начинания были доведены до конца.

Мы выпили.

Грибочки и огурцы с луком были великолепны. Мясо с картошкой тоже не отстало.

— Оставлю вас, — сказала Виктория Петровна, — я раньше поужинала. Лёня, — она престерегающе показала глазами на зубровку.

— Всё нормально будет, — сказал Леонид Ильич, — иди.

Виктория Петровна ушла в комнаты.

Брежнев взялся за бутылку.

— Мне половинку, Леонид Ильич, — сказал я.

Выпили по второй. За скорейшую победу социализма во всём мире.

— Думаешь, победим? — спросил Леонид Ильич.

— Обязательно, — сказал я. Зубровка подействовала, я не стал нейтрализовать её действие, расслабился, хотелось поговорить. Почему бы и нет, в конце концов? Может, и впрямь время пришло. Опять же, Брежнев сам предложил остаться и намекнул на какой-то разговор. Может, это он самый и есть?

— Обязательно победим, Леонид Ильич, — я налил себе в стакан кваса, отпил глоток. — Вопрос в том — когда.

— Как раз об этом я и думал последнее время, — сказал Леонид Ильич. — Когда. И как.

— Воевать точно ни с кем не надо, — сказал я. — И силой заставлять тоже.

— А как же страны Варшавского договора? — хитро прищурился Брежнев. — Мы, считай, их силой заставили.

— Я тогда не жил, — сказал я. — Но думаю, что выхода у нас не было особого. Было бы странно победить фашизм и потом уйти спокойно оттуда, где мы его победили.

— Это правда, — согласился Леонид Ильич.

— Но вот финансовую помощь им и всякой Африке с Ближним Востоком я бы урезал. А лучше совсем убрал. Как в пропасть же деньги уходят. И будут уходить. Халява развращает.

— Тебе-то что? Не твои деньги, государственные, — кажется Брежнев слегка обиделся.

— Как это — не мои? У нас государство чьё? Рабочих и крестьян. И примкнувшей к ним интеллигенции. Значит, и мои тоже. Но в принципе вы правы — в финансах я плохо разбираюсь. Понимаю только, что разбазаривать их просто так нельзя. Это американцы деньги печатают столько, сколько им надо, — вспомнил я слова Берегового. — Весь мир на доллар, как на наркотик, подсадили. А мы на свои живём, честно заработанные. К слову, Леонид Ильич, когда будете с амерами торговаться насчёт гравигенераторов и всего прочего, не берите доллары. И всякие их ценные бумаги там, облигации — тоже.

— Уже торгуемся, — сказал Брежнев невнятно, тщательно прожевывая мясо.

— Вот и не берите. Берите натурой. Заводами, фабриками, технологиями. Если уж совсем заартачатся — готовую продукцию, баш на баш. Электронику берите, микропроцессоры, их Intel как раз восьмибитные начал выпускать, они нам для персональных компьютеров отлично подойдут.

— Наговорил слов, половина не понятна, — проворчал Брежнев. — Микропроцессора какие-то…

— Без микропроцессоров победа социализма невозможна, — сказал я. — Это я вам сразу говорю. Мало иметь море дешёвой энергии. Нужно ещё уметь быстро обрабатывать море информации.

— Ладно, — сказал Брежнев, — верю на слово. Занимайся, от меня полная поддержка. Так что у нас со временем?

— А почему вы меня спрашиваете?

— Потому что с твоим появлением всё изменилось. До того, как мальчик Серёжа Ермолов жил себе спокойно в городе Кушка, всё шло своим чередом, и мы примерно знали, чего нам ждать. Но потом в мальчика Серёжу словно кто-то или что-то вселилось. Он построил гравигенератор — штуку, до которой, как мне докладывают, нам нужно было ещё лет сто, а то и двести пилить; придумал комнатную сверхпроводимость и ещё кучу всего, до чего не могли додуматься лучшие учёные и инженеры не только Советского Союза, но и всего человечества; научился лечить болезни наложением рук и может вытворить такое, что не могут лучшие подготовленные секретные агенты и цирковые артисты.

Он замолчал, подумал, и налил себе ещё половинку.

— Тебе не предлагаю, — сообщил.

— Это правильно, Леонид Ильич, мне хватит. Так что вы сказать-то хотели?

— Откуда ты взялся на самом деле, Серёжа Ермолов, и кто ты такой, вот что! Мне докладывают знающие люди, что все эти разговоры про клиническую смерть и прочее — натуральные сказки. Не бывает такого. Не умеют люди того, что умеешь ты. И не знают. И знать не могут. Каждое новое открытие или революционное инженерное решение — результат долгой и нудной работы, множества проб и ошибок, бессонных ночей и даже жизней человеческих. А у тебя всё — раз, по щелчку пальцев, — Брежнев щёлкнул пальцами. — За тебя.

Выпил, пожевал гриб, вздохнул. — Чёрт, как же мне эта челюсть вставная надоела, сил нет.

— Вот, — сказал я. — Сам об этом только что думал. Хотите новые зубы? Свои? Могу помочь вашему организму их вырастить. И никаких сказок, человеческий организм способен на это, спросите любого врача. Просто нужно знать, как дать ему правильную команду.

— И ты знаешь — как, — сказал Брежнев.

— Знаю.

— Вот. А больше никто не знает. Почему?

— Леонид Ильич, — вздохнул я. — Вы сказали, что всё изменилось с моим появлением. Это правда. Но всё может измениться ещё больше и очень скоро.

— Что ты имеешь в виду?

— Если я скажу правду, вы мне не поверите и сочтёте сумасшедшим.

— А ты попробуй, — сказал Брежнев. В его взгляде я почёл решимость.

Ладно, попробуем. В самом крайнем случае спишем на зубровку.

— Что ж, ладно, — сказал я. — Только давайте так договоримся, Леонид Ильич. Всё, что я вам сейчас расскажу, останется строго между нами. До определённого времени. Даже моим маме с папой не говорите.

— До какого именно? — прищурился Брежнев.

— До того, когда я предоставлю неопровержимые доказательства сказанному.

— Ты за ними ездил в Ленинград, за доказательствами?

Всё-таки проницательный руководитель Брежнев Леонид Ильич. Весьма проницательный. И это хорошо.

— Да.

— Рассказывай.

— Всё просто, Леонид Ильич. Я ищу наших братьев по разуму, от которых у меня все эти знания и умения. Первые шаги сделаны. Область пространства, где находится предполагаемая и нужная нам двойная звёздная система, определена. Теперь, если астрономические наблюдения подтвердят, что там действительно находится двойная звезда с заявленными характеристиками, нужно будет направить туда радиотелескопы и ловить сигнал.

— Радиосигнал?

— Да. Система должна находиться от нас на расстоянии двести тридцать девять световых лет. Как раз в это время, двести тридцать — двести пятьдесят лет назад, цивилизация, существующая на четвёртой от главной звезды планете по имени Гарад начала искать себе подобных и посылать радиосигналы в космос. Если повезёт — поймаем.

— А если не повезёт?

— Тогда действуем по плану. Строим базу на Луне, потом станцию Дальней связи там же, и шлём сигнал уже сами. Радиосигнал идёт двести тридцать девять лет. Сигнал Дальней связи дойдёт практически мгновенно.

Брежнев откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди.

— И что мы им скажем? Этой твоей предполагаемой инопланетной цивилизации?

— Скажем, что мы, их братья, здесь, относительно недалеко. Пусть летят знакомиться. Им есть на чём.

— Ты уверен, что нам это нужно, и что они захотят?

— Уверен, Леонид Ильич. Они похожи на нас, как две капли воды. Только ушли дальше в научном, техническом и общественном развитии. Более того. Я практически уверен, что генетически мы идентичны. Вероятно, когда-то, очень давно, кто-то могущественный провёл эксперимент и перебросил первобытное племя двуногих прямоходящих с Земли на другую планету. Или даже не одно племя, а несколько.

— Какую-то ненаучную фантастику ты мне тут впариваешь, — сказал Брежнев.

— Понимаю, — сказал я. — Но другой фантастики у меня для вас нет. Разве что гравигенераторы, сверхпроводимость, термоядерные реакторы — очень скоро — и всё прочее в ассортименте.

— Н-да. С одной стороны — бред сумасшедшего. С другой — вот они, факты, с которыми трудно спорить. Ставишь меня перед неразрешимым противоречием?

— Невозможно.

— Что?

— Невозможно спорить, Леонид Ильич. Никаких неразрешимых противоречий. Всё просто и одно из двух. Либо признавайте, что на меня так повлияла клиническая смерть. Либо — второе. Каким-то загадочным и, действительно, совершенно фантастическим способом я, советский мальчишка Сергей Ермолов, получил знания и опыт взрослого человека, инженера-пилота экспериментального нуль-звездолёта «Горное эхо», который строится сейчас на орбите планеты Гарад и, думаю, уже скоро будет готов пуститься в путь. Вопрос в том, куда он отправится. К Земле или куда-нибудь ещё?

Помолчали. Леонид Ильич пожевал губами; протянул, было, руку к бутылке, но по дороге изменил направление и налил себе квасу.

Выпили квасу. Доели мясо.

— Чаю? — спросил Леонид Ильич.

— С удовольствием.

— Наливай. Вику звать не будем. Чашки в шкафу, заварка и сахар на столе, кипяток в чайнике. Мне — покрепче.

Я налил чай нам обоим, сел на своё место.

— Что такое нуль-звездолёт? — спросил Брежнев, поднося к губам чашку. — Горячий, з-зараза…

— Космический корабль, способный преодолевать межзвёздные расстояния со скоростью, намного превышающей скорость света.

— Как это может быть? Я читал, что превысить скорость света невозможно.

— В обычном пространстве невозможно. Но есть и другие.

— Ты знаешь, как построить такой корабль?

— В общих чертах, Леонид Ильич. Боюсь, однако, что без помощи гарадцев нам это сделать не удастся. Слишком сложная штука. Это всё равно, что в петровских временах построить космический корабль «Восток», на котором Гагарин летал. Как думаете, получится?

— Кто его знает… — Леонид Ильич глотнул чаю, причмокнул. — Царь Пётр Алексеевич был очень и очень предприимчивым и волевым человеком. Горы сворачивал.

— Паровоз, — сказал я.

— Что — паровоз? — не понял Брежнев.

— Паровоз можно было бы построить. Если очень и очень постараться — автомобиль с примитивным двигателем внутреннего сгорания, хотя в этом случае уже не обойтись без электричества.

— Будет двигатель внутреннего сгорания — будет и самолёт, — заявил Брежнев. — А там и до «Востока» недалеко.

— Да вы, гляжу, фантаст и мечтатель ещё почище меня, Леонид Ильич, — засмеялся я.

— Что ж не помечтать, когда такие перспективы открываются, — он поставил чашку на стол и внимательно посмотрел на меня. — Но, если серьёзно…Ты сказал, что получил опыт и знания другого человека. Человека, живущего, получается, вообще на другой планете за сотни этих самых световых лет от нас. Так?

— Двести тридцать девять.

— Неважно. Много. Что, по-твоему, случилось с этим человеком? Если он, конечно, вообще существует или существовал?

— Кемрар Гели, — сказал я. — Его звали Кемрар Гели. В том, что он существовал, лично у меня нет ни малейших сомнений…

В течение следующего часа я в подробностях рассказал Леониду Ильичу, как именно и с какими мыслями, воспоминаниями и способностями очнулся два с лишним года назад в военном госпитале города Кушка после того, как меня сбил грузовик. Точнее, не меня, а Серёжу Ермолова.

— Но я уже и есть Серёжа Ермолов, — закончил я. — Так что всё это случилось со мной. Но и Кемраром Гели тоже.

— Шизофрения, — сказал Брежнев. — Вообще-то подобное раздвоение личности называется шизофренией.

Вот он — диагноз. Этого я и боялся.

— Вы знаете хоть одного сумасшедшего в истории человечества, который сделал бы столько полезного, сколько уже сделал я? — привёл я заранее приготовленный аргумент. — Сумасшедшие не способны к научной или художественной деятельности. Великий Леонардо да Винчи не был сумасшедшим, это общеизвестно.

— Опять неразрешимое противоречие, — сказал Брежнев. — Мы уже в это упирались.

— Это вы в это упирались, Леонид Ильич, — возразил я. — У меня никакого упора, уверяю вас, пру вперёд, как паровоз на реактивной тяге.

Брежнев засмеялся.

— Паровоз на реактивной тяге — это хорошо, — сказал весело. — Но что же тогда получается, Бог есть?

— Откуда такой вывод? — удивился я.

— Ну как же. Кто ещё способен на подобные штучки?

— Есть многое на свете, друг Горацио, — привёл я расхожую фразу из «Гамлета». — То, что кажется нам чудом, чаще всего является лишь проявлением неизвестных нам законов природы. Так и здесь. Мы, возможно, просто не знаем тех законов, по которым знания и память Кемрара Гели с планеты Гарад слились с памятью и сознанием земного мальчика Серёжи Ермолова. Возможно, пока не знаем. А возможно, и никогда не узнаем.

— Что, и на Гараде не знают?

— Не знают, — покачал я головой. — Больше скажу, Леонид Ильич. На Гараде не знают, есть Бог или нет. В отличие от Союза Советских Социалистических Республик, где совершенно точно знают, что Бога нет. Ощущаете разницу?

Брежнев задумался.

— Ты хочешь сказать, что научных доказательств существования или отсутствия Бога быть не может? — наконец, спросил он.

— Именно так, Леонид Ильич.

— Так что, на Гараде верят в Бога?

— Кто-то верит, кто-то нет. Там свобода вероисповедания.

— У нас тоже.

— Нет, — сказал я. — Позвольте процитировать. Статья сто двадцать четвёртая Конституции СССР гласит: ' В целях обеспечения за гражданами свободы совести церковь в СССР отделена от государства и школа от церкви. Свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды признаются за всеми гражданами' [2] Свобода отправления религиозных культов, свобода совести и свобода вероисповедания — это разные вещи.

Брежнев нахмурился.

— Хочешь сказать, нам нужно Конституцию менять в этой части?

— Я ничего не хочу сказать, Леонид Ильич. Единственное, что я хочу — найти Гарад и установить с ним связь. Согласитесь, что это будет почище изобретения гравигенератора.

— Да уж, — вздохнул Брежнев. — Если всё это правда, то мне даже представить трудно, какой шухер поднимется.

— Вселенский, — сказал я. — Если учесть, что на Гараде тоже не знают о существовании Земли. Там тоже ищут братьев по разуму и пока не могут найти.

— Кстати, снова о Гараде. Ты самого главного не сказал. Какое там общество?

— Знамя Гарада алое, Леонид Ильич. Того же цвета, что и наше. На этом знамени начертано четыре слова: «Жизнь», «Созидание», «Любовь» и «Защита».

— Красиво. Но ты не ответил на вопрос.

— Коммунистическое, Леонид Ильич, — ответил я. — В том понимании, которое мы вкладываем в это определение. Или, скажем так, почти коммунистическое. На Гараде нет эксплуатации человека человеком, богатых и бедных. Гарадцы равны перед законом — на деле равны, а не на бумаге, и каждый работает на благо всего общества. За что общество обеспечивает его всем необходимым.

— От каждого по способностям — каждому по потребностям?

— По разумным потребностям, — уточнил я. — Но скорее — каждому по труду, как при социализме. Только честно и справедливо, а не так как зачастую у нас. Деньги, к слову, на Гараде имеют хождение. Пока имеют.

Мы проговорили ещё какое-то время, обсуждая наши действия на ближайшее и отдалённое будущее, в связи с новыми обстоятельствами. Домой я попал, когда часы показывали четверть первого. Сестра Ленка и отец уже спали. Мама сидела на кухне и читала своего любимого Гоголя.

— Есть будешь? — спросила.

— Не голоден, мам. Леонид Ильич и Виктория Петровна накормили.

— Горе ты моё, — вздохнула мама. — Что-то волнуюсь я за тебя, сынок. Так волнуюсь, что сердце иногда болит.

— Ну что ты, мама, — я подошёл и обнял её. — Всё будет не просто хорошо, а очень хорошо. Обещаю.

[1] Крепкая настойка на травах.

[2] Герой цитирует Конституцию СССР 1936 года, которая тогда действовала.