Чукотский анекдот

Глава девятая

— Раньше это называлось просто выборы. Никто их не называл демократическими, разными «волеизъявлениями» и прочими неудобными для произнесения словами, — рассуждал Василий Доджиев. — И это было значительно и, главное, спокойно. Никакой шумихи и ерунды. Биография кандидата, его данные, партийный стаж, ну, иногда семейное положение. Зато веселья было навалом. Особенно выпивки. Если намечались выборы в руководящие органы страны, в Верховный Совет, то ответственность предполагалась наистрожайшая!

Василий Доджиев говорил многозначительно, с очень важным видом поглядывая на своих собеседников из-под густых бровей.

За столом сидели его племянница Лиза Доджиева, телеграфистка районной конторы связи Анна и ее муж, хозяин квартиры Владимир Чейвун, прозванный «новым чукчей» по аналогии с «новыми русскими». Владимир не был уж так богат, во всяком случае, ему далеко было до настоящих «новых русских», оплетенных золотыми цепями, раскатывающих по Москве на шикарных машинах. Но по чукотским меркам, а тем более по меркам Чукотского района, Владимир Чейвун считался крепким мужиком. В его владении были мотоцикл «ИЖ», вельбот, два подвесных мотора и дора — мореходная посудина с дизельным мотором и небольшой каютой. Кроме того, у Чейвуна было собственное китобойное снаряжение, небольшой балок на берегу бухты Пинакуль и вместительная трехкомнатная квартира в пятиэтажном доме в районном центре.

Анна резала пекулем копальхен на широком деревянном блюде и пододвигала куски к сидящим за столом гостям. Она делала это машинально, и по ее действиям было видно, что она выросла в настоящей чукотской семье, в недрах которой еще сохранились древние обычаи гостеприимства, неписаные правила поведения за трапезой.

Василий, принесший бутылку водки и поэтому считавшийся хозяином напитка, бережно разливал драгоценную влагу по стаканам. Никто не пьянел, все в были меру веселые и оживленные, и речь была о главном и важном — предстоящих выборах губернатора Чукотского автономного округа.

— Раньше у нас слово «губернатор» считалось почти что бранным, как «белогвардеец», — вспомнила Лиза Доджиева. — А теперь — вот.

— К губернатору надо обращаться так: ваше превосходительство, — продемонстрировал свою эрудицию Чейвун.

— А как тогда Франтова называть? Ваше сиятельство?

— До сиятельства, он, конечно, не дотягивает, — заметил Чейвун. — Но может быть вполне каким-нибудь благородием.

— Прямо как в царские времена, — усмехнулась Лиза. — Раньше, когда в книгах читала, удивлялась. Когда перестройка начиналась, тоже удивлялась, а сейчас даже перестала.

— Еще год назад такой интерес был, — включилась в разговор Анна, прожевав кусок копальхена, — а сейчас все уже махнули рукой.

— Может быть, после выборов жизнь улучшится, — с надеждой проговорил Василий Доджиев. — Все-таки новое звание, и такие обещания. А раньше, помню, кандидат в депутаты никаких обещаний не давал. Только клялся верно служить партии.

— И этого было достаточно. — заметила Лиза. — Явка под сто процентов, проголосовавших «за» столько же.

— Сейчас такого не будет, — задумчиво произнес хозяин.

Чейвуна, как и всех его земляков, лет десять назад переселили из Нувукана в районный центр.

Володя неплохо учился в школе и мечтал поступить в университет на юридический факультет. Но пришлось идти в армию. Вернувшись со службы, быстро женился, пошли детишки. Первое время Владимир Чейвун состоял в кооперативе «Нувукан», созданном Михаилом Меленским. Каждый раз, когда проплывал мимо Нунакмунского мыса, у него сжималось сердце и в глазах закипали слезы. По преданиям, Чейвун состоял в родстве со знаменитым Пакайкой, хозяином всего побережья залива Кытрын. Большая его яранга стояла на самом мысу Кытрыткын, где сейчас вращалась антенна аэродромного локатора. В юности Володя Чейвун ходил на мыс, бил уток и с каким-то внутренним трепетом рассматривал оставшиеся на берегу округлые валуны. На старых рисунках эти валуны, подвешенные на длинных ремнях, поддерживали моржовые кожи, покрывавшие яранги. Кроме этих валунов, никаких следов людей на мысу не осталось. А ведь когда-то здесь кипела настоящая жизнь. Становище Пакайки располагалось на пути из южных районов Чукотского полуострова на север, к Улаку, а оттуда уже на побережье Ледовитого океана. Берега бухты Кытрын, включая Пинакуль на противоположном от районного центра берегу, считались его родовыми владениями. И вот недавно выяснилось, что, по новым российским законам, Чейвун, как прямой потомок Пакайки, может претендовать на земли, которые теперь занимали аэропорт с посадочной полосой, поселок, пограничная застава, строительная организация и дорожное управление. На родовых землях сегодня стояли жилые дома, мастерские, склады, магазины, площадки для каменного угля, электростанция и дом районной администрации, где еще недавно размещался районный комитет КПСС.

Конечно, Чейвун понимал, что никто ему эти земли не отдаст. Он мечтал получить в «пожизненное и наследуемое владение», как было прописано в законе, хотя бы берег и бухту Пинакуль. В советские времена там построили МРС, которая расшифровывалась довольно зловеще — моторно-зверобойная станция. По идее ее создателей, она должна была оказывать помощь местным колхозам, особенно тем, кто занимался морским промыслом. Здесь ремонтировались суда, моторы, заготавливался жир морского зверя в бочках, который потом увозился неизвестно куда. Эта была как бы своеобразная МТС, но для морских пахарей.

Чтобы просто получить разрешение на строительство балка, пришлось обойти все кабинеты и коридоры районной администрации. Местные бюрократы накинулись на бедного Чейвуна, как изголодавшиеся волки. Они гоняли его по этажам, заставляли бессчетное число раз переписывать бумажки, заверять, снимать копии, подписывать то у одного, то у другого. В это трудно поверить, но новоявленному хозяину пришлось затратить почти два года, чтобы ему разрешили на той же земле, которая испокон исков принадлежала его роду и которая большим и мелким начальникам Чукотки была совершенно ни к чему, возвести строение, скорее похожее на будку, нежели на жилье.

По этой причине Чейвун был не так ироничен по отношению к новым выборам. Он надеялся, что Базаров исполнит хотя бы одно предвыборное обещание: общинам будут действительно возвращены родовые земли, за людьми будет признано право собственности.

— Куда ни сунься, мы все равно зависим от тангитанов, — философски произнес он. — Так что я буду голосовать за Базарова.

— А как наш соплеменник, Пэлят? — подала голос Анна.

— Он настоящий большевик, — пояснил Чейвун. — Многие так называемые коммунисты быстро перекрасились, объявили себя демократами. Они и не были настоящими большевиками. Кто больше даст, тому и лизали руки… А Пэлят — он очень идейный. Как наши шаманы, как Млеткын. Ни за какие блага не переменит веру. Вот он такой. Может, у него шаманские корни?

Старший сын хозяина включил телевизор. В Кытрыне принималась только одна программа — первая. Передавали рекламу памперсов.

— Во жизнь стала! Чего только не изобретают! Вот теперь памперсы! — воскликнул Доджиев.

— А я хорошо помню эти памперсы, — заявил вдруг Чейвун. — В детстве ими пользовался. Бабушка подкладывала мне.

— Откуда памперсы? Американские, что ли? — удивилась Лиза.

— Наши исконные, чукотские памперсы. Экологически чистейшие, гигиенически проверенные.

— Ну, еще придумаешь! — усмехнулась Анна.

— Это точно памперсы, — настойчиво повторил Чейвун. — Делалось это так. В моем детском комбинезоне сзади был устроен специальный клапан на ремешках. В этот клапан бабушка укладывала пучок высушенного мха — и чукотский памперс готов!

Тем временем на экране появилась девица, страдающая перхотью. Она быстро избавлялась от нее чудодейственным средством. Это было неинтересно, так как в местном универсаме даже обыкновенное туалетное мыло невозможно купить. Дольше всего смотрели придурковатого парня Леню Голубкова из компании «МММ», который обещал быстрое обогащение. Он призывал зрителей в «партнеры». Это было тоже неинтересно, но поскольку программа была одна, выбора не было, то и приходилось смотреть все подряд.

— На Аляске можно смотреть двадцать, а то и больше программ! — заявил Доджиев.

— Какой же телевизор такое выдержит! — не поверила Анна.

— Через спутник.

— Наше телевидение тоже через спутник.

— Когда я был в Америке, — сообщил Василий, — тамошние эскимосы показывали мне небольшой прибор с маленькой антенной. Так вот этот прибор показывал на небольшом экране положение судна. Это в тысячу раз лучше компаса. Это называется «навигатор».

— У американцев чего только нет, — вздохнул Чейвун. — А помните, как нас дурили большевики — мол, вымирают ваши соплеменники, спиваются. А как оказалось — это мы спивались и вымирали!

— Базаров наобещал такое! Куда больше, чем Пэлят, — заметила Лиза Доджиева.

— У него больше денег, — сказал Доджиев.

— Пэлят говорит: я сделаю такие законы, которые помогут вам жить.

— А на хрена нам законы! — громко произнес Чейвун, видимо вспомнив свои хождения по чиновничьим кабинетам. — Нам не законы нужны, а еда, одежда, уголь, солярка, бензин.

— Ожидают борт из Въэна, — сообщил Доджиев. — Базаров прилетает. Везет подарки для избирателей.

Несмотря на зимнюю, темную пору, в середине дня над холмом, на котором стояла огромная чаша телевизионного ретранслятора, показалось низкое, красное солнце. По главной улице районного центра прошелся бульдозер, расчищая дорогу от аэропорта до здания районной администрации. На крыше заменили уже выцветший и разлохмаченный последней пургой трехцветный флаг. В пекарню был дан приказ испечь специальный каравай для подношения, а в районном Доме культуры под руководством Маргариты Глухих три девушки примеряли национальные костюмы — чукотский, эскимосский и русский. Большого различия между двумя первыми не было, но изобретательная Маргарита легко вышла из положения — чукчанку она нарядила в меховой кэркэр, а эскимоску в цветастую камлейку. Русская была в кокошнике и в дубленке.

Сначала Франтов собирался пригласить духовой оркестр пограничников, но его отговорил Талигур. Во-первых, Базаров еще только кандидат, он еще не избран, во-вторых, в прошлом году в оркестре, игравшем на морозе, двое музыкантов отморозили губы. На медных мундштуках остались белые полосы.

Самолет показался над замерзшим заливом и мягко коснулся хорошо укатанной заснеженной полосы. Это был ЯК-40, подаренный Чукотке премьер-министром Черномырдиным после его летнего визита в Чукотский автономный округ. Самолет вырулил ближе к зданию аэропорта и остановился. За неимением парадного трапа, к самолету приставили обыкновенную стремянку, и первым из раскрытой двери показался Виктор Александрович. К тому времени вся избранная толпа встречающих уже стояла поблизости, впереди три девушки с караваем хлеба на деревянном подносе. Прежде чем поздороваться с встречающими, Базаров принял хлеб, отщипнул изрядный кусок, макнул в деревянную солонку и положил в рот. Прожевав хлеб, Виктор Александрович принял блюдо и передал Саркисяну, своему бессменному помощнику, руководителю аппарата. И только после этого Базаров тепло обнял продрогшего Франтова, а с остальными обменялся рукопожатиями, заметив Меленскому:

— Надо бы мне сшить такую же хорошую кухлянку, как у тебя.

— Так за чем дело стало? Маргарита Глухих сошьет. Только надо найти хорошие шкуры.

Базаров, не оборачиваясь, бросил назад, своему помощнику:

— Закажите Маргарите Сергеевне кухлянку для меня.

— Будет сделано! — Саркисян сделал пометку в блокноте.

Маргарита Сергеевна Глухих, коренная эскимоска из Нувукана, с любопытством наблюдала за происходящим. Несколько дней назад она вернулась из долгой поездки по арктическим районам планеты с выставкой национальных эскимосских орнаментов и традиционной одежды. Поездка щедро финансировалась фондами аборигенов Арктики. Настолько щедро, что Маргарита Сергеевна Глухих вернулась на родную Чукотку чартерным рейсом из Нома, специально организованным и оплаченным только для нее Аляскинским банком и его президентом Вилли Хенсли. Когда она вышла из самолета совершенно одна, бережно поддерживаемая под локоть летчиком, пограничники и таможенники от изумления застыли на месте. Так путешествовали только очень большие московские начальники и первые секретари обкома и окружкома.

— Вот наш кандидат в губернаторы хочет заказать тебе кухлянку, — подскочил к ней Саркисян.

— А почему нет? — улыбнулась Маргарита Сергеевна. — Если изберут, так и быть, подарю.

— А если нет? — задорно спросил Меленский.

— Тогда за деньги, — ответила Маргарита. — Нынче настоящая эскимосская одежда стоит дорого. Если на улице Нома встретите человека, одетого во все национальное, — то, как правило, это не эскимос, а достаточно богатый белый человек.

— Сильно, однако, тебя испортили капиталисты! — шутливо погрозил пальцем Саркисян.

Из самолета выгрузили огромное количество аккуратно упакованных пакетов, на которых крупно было написано: «Подарки от Главы Администрации Базарова В. А.». Их погрузили на отдельную автомашину, и караван тронулся прямиком через тундру в Люрэн.

На первой ехали кроме Базарова Франтов, Меленский и Саркисян. На второй — члены избирательной комиссии. Рядом с шофером уселся Геннадий Анатольевич Рыжков, председатель избирательной комиссии. Точно так же, как члены этой комиссии, этот человек оставался несменяемым на протяжении многих лет. Правда, выборы случались не так часто, но, как коммунист, Рыжков возглавлял на партийных конференциях и счетные комиссии. Словом, человек он был исполнительный и верный, и на него можно было положиться. Точно так же, как Лиза Доджиева, которая вечно «членствовала» и умела заполнять протоколы любой сложности аккуратным, каллиграфическим почерком.

Она держала в уме все формулировки, положенные таким документам, и ее текст всегда отличался точностью и убедительностью.

Честно говоря, Базаров несколько опасался встречи с местными избирателями. Люрэн — село трудное, со смешанным населением. С одной стороны, в нем жили аборигены, привыкшие при советской власти к «заботе партии и правительства»: с другой, в этом селе окопались многие приезжие неудачники с сомнительными биографиями, — женившиеся на местных женщинах. И те, и другие отличались повышенным общественным темпераментом, любили качать нрава, обличать начальство и угрожать обращениями в вышестоящие органы. Раньше на это можно было не обращать внимания, но сегодня они могли повлиять на настроение избирателей.

Люди собрались в местном, полуразваленном, давно нетопленом Доме культуры. Заметно было, что тангитаны заняли все сидячие места, а местные жители встали в проходах и позади, а некоторые из них, особенно старики, просто уселись на пол. Многие были явно навеселе, отпускали шуточки, громко посмеивались, особенно над теми, кто в президиуме.

Председатель сельского Совета, которого теперь называли главой администрации, предоставил слово Франтову. Поправив нарядный галстук, Франтов начал:

— Товарищи сельчане!

— Какие товарищи! Какие сельчане? — С разных сторон послышались возмущенные голоса: — Теперь мы — господа!

— Господа! Господа! — пронеслось во всему битком набитому залу.

Франтов пожал плечами, оглянулся на Базарова и неуверенно протянул:

— Господа, значит, и друзья… Мы собрались, чтобы поддержать кандидата в губернаторы, нашего земляка Виктора Александровича Базарова…

— Господина! Господина! — послышалось из задних рядов.

— Можно и господина, — промямлил Франтов, чувствуя, как теряет власть над собравшимися.

— Можно вопрос?

— Вопросы — потом! Сейчас выступит наш кандидат.

Базаров встал, но начал не сразу. Он нашел самого активного в зале, того, кто громче всех кричал, невзрачного пьяного мужчину, непонятно — то ли местного, то ли приезжего, и спросил:

— Вы хотите жить по-новому?

— Нет!

Базаров не ожидал такого дружного отказа от новой жизни и даже поначалу растерялся. Но взял себя в руки и продолжал:

— Может, и правильно.

— Нажились по-новому! — услышал он знакомый голос.

— Я имею в виду полный отказ от прошлого, — заявил Базаров. — От лжи, от несбыточных коммунистических обещаний…

— Сам же обещал!

Базаров уже ненавидел этого мужичка. В недавнее время он бы попросту прервал собрание и велел бы местным властям вывести из зала этого смутьяна. Но сегодня этого делать нельзя.

— Все мы в той или иной степени люди из прошлого, — примирительно произнес Базаров. — Но перед нами во весь рост встала трудная задача…

— Построения нового общества! — подсказал неутомимый голос.

— Совершенно верно! — подхватил Базаров и, не давая больше встревать оппоненту, продолжал: — Новое рыночное общество, где будут царить закон и новый порядок.

— Точно так же говорил Гитлер, когда вводил новый порядок в Германии.

— Да перестань, Томчин! Дай человеку сказать!

— Откуда ты знаешь, что говорил Гитлер?

— Из его книги «Майн кампф», — с вызовом ответил Томчин. — Купил в Москве в подземном переходе у Красной площади, так сказать, у стен Кремля…

— У нас теперь демократия: что хочешь, то и покупаешь, — пробасил кто-то.

Видя растерянность Базарова, Франтов поднялся и миролюбиво произнес:

— Господа-товарищи! Давайте не будем отвлекаться. Мы собрались по важному поводу — выдвижение кандидата на должность губернатора Чукотского автономного округа.

— А почему такое название — губернатор? — Это опять был Томчин. — Такой должности в Конституции нет.

— Ну, глава администрации, какая разница!

Похоже, Франтов начал терять терпение. Он не любил это село, и в селе его тоже не любили.

— Нет, разница есть, — продолжал Томчин. — Если губернатор, то мы должны его называть «ваше превосходительство».

— Уж больно ты грамотный, Томчин! — сердито воскликнул Франтов.

— Спасибо коммунистической партии и советскому правительству — выучили!

Тут раздались голоса, призывающие Томчина к порядку, и дальше собрание пошло по накатанной колее.

Выбрали доверенное лицо, врача сельской больницы Веру Кававнаут, молодую женщину с измученным лицом. Она монотонно прочитала биографию кандидата, особо подчеркнув, что у него два высших образования — физкультурный институт и высшая партийная школа. Потом снова взял слово Базаров.

— Дорогие мои земляки! — начал он и объяснил: — Почему я вас называю земляками? Да потому что сам уже почти двадцать лет живу на Чукотке. Я, можно сказать, сроднился с этой суровой землей, полюбил ее навсегда, так же как и народ Чукотки.

Про народ он долго распространялся, и по его словам выходило, что в мире лучше чукчей и эскимосов людей нет. Какие они смелые, сильные, честные и самоотверженные. Последнее слово часто использовалось в советской пропаганде, и его смутное значение мало кто понимал.

Базаров обещал наладить снабжение чукотских селений продовольствием, горючим, заказать новые вельботы на материке, закупить моторы в Японии, огнестрельное оружие для морских охотников, выплатить задолженную почти за полгода заработную плату учителям, врачам, работникам коммунального хозяйства…

Обещания были выслушаны с большим вниманием.

Председательствующий призвал задавать вопросы.

— А где вы на все это возьмете деньги? — был первый вопрос.

— Мы добьемся прежде всего финансовой поддержки от государства, — бодро ответил Базаров, — наладим сбор налогов в округе… Раньше, когда Чукотский национальный округ входил в состав Магаданской области, значительную часть денег, предназначенных для бюджета округа, забирала область. Теперь такого не будет. Будем сами все деньги получать и сами тратить на те нужды, которые посчитаем первоочередными.

— Но мы жили лучше!

— А теперь надежда только на американцев. Почему на пост губернатора не баллотируется Меленский, который с помощью американцев спас нас, а более всего наших детишек от голодной смерти?

— Будет время, и Меленский сможет баллотироваться на пост чукотского губернатора, — ответил Базаров. — Демократия идет к этому. Но будем реалистами, земляки. Сейчас вам предстоит сделать выбор между мной и Пэлятом, между двумя законно зарегистрированными кандидатами на пост главы администрации округа.

— А как насчет продажи Чукотки Америке? Может, есть смысл продаться? Народ там, что местные, что приезжие, живут куда лучше нас! А мы все поносили капитализм, империализм, а они взяли и первыми пришли к нам на помощь. Как это так получается?

— Говорят, Чукотку будут продавать без русских. А как быть мне? У меня жена местная и детишки…

— Никакой продажи Чукотки не будет! — сердито ответил Базаров. — Россия никогда не позволит разрушить свою целостность.

— Пятнадцать республик отделились, как это понимать? Чего же про целостность не вспомнили? Наша соседка Якутия вроде бы тоже собирается стать независимым государством.

— Я говорю вам ответственно: Чукотка есть и остается в составе Российского государства! Навечно!

— Значит, вечно будем жить херово! — выкрикнул кто-то из числа стоявших сзади.

— Наш президент Борис Николаевич Ельцин… — начал Базаров, но тут же его прервали вопросом:

— Это верно, что он пьет даже больше нас?

— Это к делу не относится, — отмахнулся Базаров.

— Как, к делу не относится? Если я выпил — относится, а президент Ельцин пьет — не относится? Где тут демократия? Не вижу.

— Да ведь сейчас речь идет не о президенте Ельцине, а о нашем кандидате в губернаторы Викторе Александровиче Базарове, — вмешался Франтов. — Задавайте вопросы по существу.

— Вот по существу хочу спросить. — поднял руку китобой Энанкэуяс, — как дела у Базарова с выпивкой?

— К спиртному отношусь равнодушно, — самостоятельно ответил кандидат.

— Это как понимать?

— Могу выпить, могу и не пить. Спокойно отношусь. В жизни никогда пьяным не был.

— Позавидовать можно, — послышался стон из задних рядов.

— А ведь это дело серьезное, — продолжал Энанкэуяс. — У нас в народе это, можно сказать, беда номер один. Как бороться? Говорят, на материке есть новые методы лечения. Как с этим?

Обрадованный тем, что беседа повернула в конкретное русло, Базаров обстоятельно рассказал, какие методы исцеления будут проводиться: кодирование, методы Шичко, психологическая помощь…

— Надо запретить самогоноварение, — резко рубанул Энанкэуяс. — И прежде всего — Роме!

— Роман, ты что — самогон гонишь? — удивленно спросил Базаров сидящего рядом завхоза.

— Так это теперь, — слегка запинаясь, принялся отвечать Роман, — свободное предпринимательство. Рынок…

— Это не рынок, а спаивание, — сердито выкрикнул Энанкэуяс и направился к выходу.

Вслед за ним потянулись еще несколько человек, но Франтов остановил их возгласом:

— Будет раздача гуманитарной помощи!

Теперь внимание переключилось на обещанную помощь, которую стали обсуждать вслух, и дальнейшее проведение собрания потеряло смысл.

Помощники вытащили на сцену большие бумажные мешки, набитые продовольственными пакетами. Люди ринулись вперед, напирая на тех, кто сидел ближе к сцене. Послышались стоны, ругательства, проклятия.

— Наведите порядок! — крикнул Саркисян и первым прыгнул со сцены в толпу, усмиряя самых напористых и наглых.

Базаров выговаривал испуганному Франтову:

— Надо было заранее все организовать! Ни подготовленных выступающих, ни вопросов. Все пущено на самотек.

— Так аппарата нет, — жалобно оправдывался Франтов. — Раньше такими делами занимался райком КПСС.

— Теперь забудь навсегда о райкомах! — рявкнул Базаров. — Их больше нет, и к этому надо привыкать.

Однако обескураженному Франтову думалось совсем иначе: пройдет еще немало времени, прежде чем они научатся работать с народом так, как это делали коммунисты с их налаженным и опытным пропагандистским и организационным аппаратом.

А тем временем у стола раздачи гуманитарных подарков продолжалась свалка.

— Культын! Ты уже второй раз подходишь! Как тебе не стыдно?

— Так у меня какая семья! Четверо детишек! Да старики! То, что в пакете, нам и на раз не хватит!

— Все равно отойди! Детям не выдаем! Только взрослым!

Не дождавшись окончания раздачи гуманитарной помощи, колонна машин двинулась обратно в районный центр. Лиза Доджиева и ее дядя Василий забрались в уголок «газика» и молча дремали всю ухабистую дорогу. Их работа начнется еще нескоро.

В бюллетень для выборов губернатора были внесены две фамилии — Базарова и Пэлята. Желтоватые листки упаковывались в аккуратные пачки. В комиссии трудились Лиза Доджиева, Василий Доджиев и председатель Геннадий Анатольевич Рыжков. Отдельной кучкой лежали перехваченные резинками пучки карандашей, которые еще надо было отточить. Две точилки предоставила администрация, и еще одну презентовал отдел внутренних дел — попросту милиция. Но Василий Алиханович точил карандаши по-своему, охотничьим ножом. Да так ловко и осторожно, что грифель у него никогда не ломался, не то что в этих машинках.

— Карандашей не жалеть! — сказал Рыжков. — А если кто захочет взять на память — пусть берет.

— Может, лучше было бы давать шариковые авторучки? — робко спросила Лиза.

— Где мы на Чукотке наберем столько авторучек? — усмехнулся Рыжков. — Да и денег это стоит. Одно дело карандаш, и совсем другое — дорогая шариковая ручка. Карандаш даже можно забрать в качестве памятного подарка об этом знаменательном событии.

Каждые выборы для Рыжкова были знаменательным событием, и за свою долгую жизнь на Чукотке он их провел множество. Двадцать пять лет назад Рыжков приехал в бухту Кытрын по направлению из Хабаровска после окончания краевой партийной школы и был взят инструктором в орготдел исполкома. И на этой должности, не сдвинувшись ни на один сантиметр вверх, он провел все эти годы. Он был женат на бухгалтерше торговой конторы. В советские времена, аккуратно каждые три года, уезжал на несколько месяцев на материк, в отпуск и, возвратившись, воцарялся на своем привычном месте, за своим письменным столом. За все эти годы он дальше залива Кытрын не выезжал, даже на Горячих Ключах не был. Он не ходил в тундру за грибами и ягодами. Чукчей и эскимосов втайне побаивался и старался не общаться с ними. Конечно, за исключением тех, кто служил в районных учреждениях и состоял в избирательных комиссиях, как Василий и Лиза Доджиевы. Живого оленя никогда не видел, а, встретив собачью упряжку, долго глядел вслед, но на его лице при этом никаких эмоций не отражалось.

За неделю до голосования Франтов вызвал Рыжкова и усадил в покойное кресло, приставленное к начальственному столу:

— Вы подавали заявление на квартиру в Рязани?

— Подавал, — ответил Рыжков, и внутри у него что-то екнуло: неужели сбудется эта мечта? Получить от государства, в обещания которого уже никто не верил, бесплатную квартиру в центре России, в мягком климатическом поясе после долгих лет прозябания в этом проклятом природой и Богом краю, с невероятно коротким летом и долгой, с беспрестанными метелями зимой — это казалось несбыточной мечтой.

— Вы знаете, — продолжал Франтов, — в предвыборной программе Базарова есть и пункт, в котором сказано, что, при избрании на пост главы администрации Чукотского автономного округа, Виктор Александрович приложит все усилия, чтобы заслуженные северяне, проработавшие четверть века в Арктике, имели возможность провести остаток своей жизни в условиях мягкого среднерусского климата. Так вот, по нашему району ожидается предоставление двух квартир в новом доме в Рязани. Правда, всерьез об этом можно будет говорить только после выборов. Сейчас не до этого… Но после выборов это может стать реальностью.

Рыжков все понял. Он не был уж так туп и прямолинеен, как это казалось на первый взгляд.

Вернувшись в свой кабинет, в котором сортировала бюллетени Лиза Доджиева, он вдруг спросил:

— Елизавета Алимбековна, а вам никогда не хотелось переехать отсюда на постоянное жительство куда-нибудь на материк?

— А куда мне ехать? — удивилась вопросу Лиза. — Здесь моя родина, могилы моих предков.

— Но ваш отец, насколько мне помнится, ингуш?

— Только наполовину, — ответила Лиза. — Его мать была эскимоской, как и моя мать. Обе из Нувукана. Так что мы числим себя эскимосами, а не лицами кавказской национальности, как теперь говорится.

— А вы никогда не бывали на родине своих предков?

— Лично я — нет… В нашей семье рассказывали, что перед Великой Отечественной войной наш дед Магомет Доджиев, решил повезти многочисленную семью на свою родину, в Чечено-Ингушетию. Погостили у родни, но потом бабушка взмолилась, больше не могу в такой жаре жить, хочу обратно на родину. А после войны Сталин выселил ингушей с Кавказа. С тех пор, насколько мне помнится, никто из нашей чукотской родни даже и не мечтал переселяться на Кавказ…

— Вот не понимаю здешних людей — ну за что можно любить эту землю? Уж точно как в песне: двенадцать месяцев зима, а остальное — лето. Никаких растений, ни коров, ни лошадей, один морзверь…

Рыжков хотел было сказать, что и внешним обликом ему не очень нравится местное население, но вовремя остановился, вспомнив, что мама и бабушка Лизы чистокровные эскимоски. Он уже воображал себя владельцем двухкомнатной уютной квартиры в теплой, тихой Рязани. Кругом лес, поля, зеленые луга…

— Ну, насчет растений вы это зря. Особенно теперь, когда перестали привозить с материка овощи и фрукты. Мы запасаем зелень на всю зиму. Консервируем по старым рецептам, и этого нам хватает до весны. А летом на наших столах не переводится местная зелень, ягоды… Даже грибы вот недавно стали собирать. Но больше на продажу русским. Грибов раньше наши местные не ели и не собирали. А ведь этого добра в тундре полно. Теперь и грибы научились сушить, солить. Чукчи и эскимосы, особенно те, кто в селах, могут прожить без привозных овощей и фруктов.

Но Рыжков, поглощенный раздумьями, не очень слушал Лизу. Тем более, пожалуй, что на рязанском колхозном рынке недостатка в свежих овощах не будет. Он думал о том, какой процент проголосовавших за Базарова нужен начальству. В старое доброе время сто процентов считалось настолько естественным, что какие-то даже доли процентов «против» вообще не допускались. Отклонения от ста процентов объясняли плохой погодой, нездоровьем избирателя, но отнюдь не тем, что он высказался против кандидата, олицетворяющего политику партии и правительства. Но вот в условиях демократии да при наличии еще одного кандидата сто процентов выглядели бы очень подозрительно. Значит, требуется так сбалансировать цифры, чтобы они казались естественными и убедительными. Поэтому надо думать.

Лиза Доджиева закончила раскладку бюллетеней и поехала на машине в Люрэн. В Улак, Ванкарем, Нешкан и Инчоун выборную документацию отправили еще три дня назад пограничным вертолетом.

По пути Доджиева попросила шофера завернуть в Аккани, где жили Саша и Нина Захаровы. Раньше они проживали в окружном центре. Нина работала в педагогическом училище, преподавала чукотский язык, а Саша трудился на чукотском радио и телевидении. Время от времени Саша жестоко запивал и по нескольку недель не мог выйти из этого состояния. Он пытался лечиться, но безуспешно, пока не решил окончательно покинуть злачный Анадырь и вернуться на землю своих предков, в упраздненное селение Аккани, расположенное на полпути от районного центра в Люрэн. Саша Захаров построил дом, завел собачью упряжку и даже по случаю приобрел снегоход японского производства «Ямаха». Он вернулся к занятию своих предков и бросил пить.

Он редко появлялся в районном центре, лишь за тем, чтобы прикупить чай, сахар, еще кое-что, и спешил возвратиться к себе, в Аккани.

Захаровы встретили гостей с традиционным чукотским радушием и гостеприимством. Пригласили в жарко натопленный домик и предложили обед. Густой суп из нерпы, сдобренный специями, грудинка с рисом и крепко заваренный чай предшествовали разговору, обмену новостями.

Лиза рассказала о предстоящих выборах, о кандидатах на пост губернатора.

— Я не понимаю людей, рвущихся во власть, — заметил Саша Захаров. — Вроде бы нормальные люди, а как в начальство — становятся безумными. Это какая-то болезнь. Вот мой земляк Пэлят — хороший парень. А стал большим начальником — в корне переменился. И эта предвыборная борьба. Как можно публично заявлять: я хороший, выберите меня? Это как Паниковский, который кричал: возьмите меня, я — хороший! А сравнишь их обещания — одно и то же. Какой тут смысл выбирать? Нет, я в таких выборах участвовать не буду! Тем более имею, как говорится, конституционное право.

— А мы тебе гуманитарку привезли, — попробовала задобрить его Лиза.

— Отдайте кому-нибудь! — сердито ответил Саша Захаров. — Пока у меня видят глаза и руки двигаются, я как-нибудь смогу обеспечить и прокормить себя и жену.

— Значит, к тебе не надо заезжать с урной? — осторожно спросила Лиза.

— Нет никакого смысла! — отрезал Захаров.

— Очень жаль, — поджала губы Доджиева. — Первые демократические выборы на Чукотке.

— Знаем мы эту демократию.

Хозяин провожал гостей до самой автомобильной колеи, которая пролегала километрах в двух от домика.

Несмотря на сытный обед и крепкий чай, душевное состояние Лизы Доджиевой осталось неудовлетворенным после визита к Захаровым. Оглядываясь на постепенно исчезающий дымок над крышей домика, она с тревогой думала о том, что у людей появилось резко выраженное неуважение к властям. Раньше, конечно, тоже было такое, но как-то скрывалось за усмешками, ироническим отношением к многочисленным начальникам, но чтобы вот так открыто… С демонстративным отказом от участия в выборах Лиза встречалась впервые. И появилась у нее в душе нехорошая мысль: а если многие вдруг последуют примеру Саши Захарова? Так можно напрочь прогореть с первыми демократическими выборами на Чукотке. Правда, со стороны Рыжкова таких опасений не наблюдалось. Либо он скрывал их, либо был твердо убежден, что явка будет стопроцентной.

На выборы было выделено достаточное количество спиртного, которое было предписано продавать в специально открытых буфетах при избирательных участках. Указано также, чтобы бутерброды с сыром и колбасным фаршем подавать бесплатно как бы в подарок от кандидатов в депутаты. Конечно, многие соблазнятся, но тревога оставалась.

Председатель участковой избирательной комиссии села Люрэн Сергей Анканто только что вернулся с моря с двумя нерпами. Он, как Лиза, многие годы состоял членом многих комиссий, возглавлял их.

— Буфет — это хорошо, — сказал он обнадеживающе. — С завтрашнего дня запрещаем продавать спиртное в магазине и даже самогонщиков предупредим. Чтобы к началу открытия избирательного участка двадцать первого декабря жажда достигла нужной кондиции. Возникает вопрос — надо ли всем давать бесплатные бутерброды? Ведь многие привыкли ходить на выборы семьями, с детьми. Для них это как бы праздник.

— Детям — конфеты, печенье, леденцы, чупа-чупс. Ну, а взрослым придется всем давать закуску.

Осмотрев помещение для голосования, проверив списки и сдав под расписку Сергею Анканто формы протоколов и избирательные бюллетени, Лиза Доджиева решила переночевать на Горячих Ключах и заодно искупаться в бассейне.

Хозяйка небольшой гостиницы уже собиралась ложиться спать, но обрадовалась гостям. Она выдала чистое постельное белье и поставила чайник. Мария Семеновна Демиденко приехала на Чукотку лет двадцать назад из села Калиновка под Киевом — налаживать птицеводческое хозяйство в совхозе имени Ленина. Поначалу предприятие процветало, возили яйца и курятину в районный центр и даже в отдаленные села — Нуилигран, Энмелен, Улак и Неткан. Но потом началась разруха, перестали возить корм, куры подохли, и в довершение всех бедствий случился пожар, который погубил не только птичник, но и теплицу. До сих пор возле пожарища пахло горелым пером. Марии Семеновне удалось спасти трех кур-несушек и петуха Космонавта. Она так и оставалась у разоренного пожарища уже три года не получая зарплаты, питаясь только тем, что привозили щедрые посетители из района, да редкие теперь почетные гости и иностранцы.

За поздним чаем Мария Семеновна рассказала, как ей с огромным трудом удалось отправить мужа на родину.

— Денег уже на второй билет не хватило, — жаловалась она. — Приняли его там, в Калиновке, как уже иностранца. Что теперь делать, не знаем. Все бросить и уехать, а как же заработанное за три года? Изрядная сумма набегает, жалко оставлять.

Лиза Доджиева знала, что большинство приезжих и рады были бы уехать, но, во-первых, денег на билет не набрать, второе — худо-бедно, какое-то имущество нажито, а у многих уже упаковано в контейнеры, да и невыплаченная зарплата…

— Вот Базаров обещает, если его изберут, то уже в эту навигацию многие могут отправить свои контейнеры. А там, глядишь, и деньги выплатят.

— Хорошо бы… — вздохнула Мария Семеновна. — Вот только мужик мой пишет: на родине делать нечего. Работы нет. Денег нет. Пьянство сплошное. Советует не торопиться с отправкой контейнера. Может, еще вернется. А буду я голосовать за Базарова. Пэлят тоже хороший мужик, но местный. Чукча и есть чукча, наверное, в Москве к нему настоящего уважения нет.

Лизе стало немного обидно от этих слов, и она даже подумала: а не проголосовать ли самой, в знак протеста, за Пэлята? Она ведь, как ни говори, тоже местная, в паспорте записана как эскимоска, хотя языка не знает.

День выборов выдался тихий, безоблачный по всему огромному Чукотскому району, площадью равному большому европейскому государству.

Это радовало сердце Рыжкова, и он еще более уверился в благополучном исходе голосования. Избирательные участки по всему округу открылись в намеченный час, в восемь утра. Были предложения сдвинуть начало голосования на час позже, но многие охотники рано утром отправлялись на промысел нерпы. Связь работала отлично, и уже через час начали поступать первые сообщения. К полудню в большинстве сел проголосовало сорок процентов избирателей. Правда, приходили и неприятные известия: в Нешкане так бурно штурмовали буфет, что поломали мебель и растоптали заранее приготовленные бутерброды. В Люрэне милиция зафиксировала сразу три драки. Получив это донесение, Рыжков первым делом поинтересовался, успели ли задержанные проголосовать. Оказалось, успели, и это успокоило председателя избирательной комиссии.

А в общем и целом все шло неплохо. И по всему Чукотскому автономному округу первые демократические выборы первого губернатора проходили на удивление организованно и дружно, как в добрые, старые, советские времена.

После трех часов пополудни Рыжков, получив сведения о том, что процент проголосовавших перевалил за пятьдесят, облегченно вздохнул и поспешил в свои кабинет выпить чаю. Пригласил он с собой и Лизу Доджиеву.

— Считай, что мы с тобой эти новые выборы провели успешно, — удовлетворенно произнес он.

— Но мы еще не знаем, кто победил, — заметила Лиза.

— Ну, это, так сказать, уже дело техники, — Рыжков загадочно подмигнул, что было совершенно не в его манере. И тут же поправился: — Воля народа — есть воля народа.

К концу рабочего дня почти во всех селениях выборы закончились. Кое-где уже начался подсчет голосов, и результаты сообщались по телефону. Вот здесь картина была тревожной. Чукотский район преимущественно сельский, основное население — чукчи и эскимосы, и поэтому, естественно, они отдавали предпочтение своему земляку Пэляту. Так было в большинстве сел.

— Цифры в протоколах пишите и проставляйте простыми карандашами! — гремел по телефону Рыжков. — Здесь мы все пересчитаем и поставим окончательные данные. Завтра к вам вылетают вертолеты и забирают бюллетени и протоколы. До окончательного подсчета все сведения считаются секретными! Не разглашайте, иначе вам придется строго отвечать!

Лиза слушала и примечала, как сильно напуган председатель избирательной комиссии. Она поняла, что села не поддержали кандидатуру Базарова, а это уже скандал. Эти тангитаны так до конца и не поняли душу чукотского аборигена. Думали, что достаточно будет задобрить его гуманитарной банкой сгущенного молока, килограммом крупы и пачкой маргарина, дать ему выпить на избирательном участке и сунуть в рот бесплатный бутерброд, и он проголосует как надо. Как бы не так!

Она знала, что телефонные разговоры прослушивает на телеграфе Анна, жена Чейвуна, да и у самого Владимира была собственная радиостанция, стоявшая на кухонном буфете и всегда подключенная к частоте, на которой велись телефонные переговоры между селами Чукотского района.

Первым порывом было сообщить обо всем этом Рыжкову, но, подумав, Лиза Доджиева решила промолчать и не выдавать своих земляков. После закрытия избирательных участков, когда она пила чай с Рыжковым, видела, как тот взволнован. Только что он побеседовал с председателем окружной избирательной комиссии в Въэне, с Франтовым, который зашел к Рыжкову в кабинет и о чем-то долго с ним совещался.

На следующий день вертолет облетел села, становища и стойбища и привез запечатанные конверты с бюллетенями и протоколами. В Люрэн за выборными документами на машине съездил Василий Доджиев.

Забрав все бумаги, Рыжков заперся в своем кабинете, отпустив домой членов избирательной комиссии.

После полудня следующего дня, он собрал соратников в полном составе. За эти дни Рыжков заметно осунулся, глаза ввалились, в голосе появилась хрипота.

— Вот что, друзья, — сказал он. — Я не стал вас загружать этой работой: все вы люди семейные, у вас есть домашние дела, поэтому весь этот нудный и рутинный труд я взял на себя. Я все перепроверил, пересчитал.

Он оглядел присутствующих, остановив взгляд на Лизе Доджиевой: она жила одна, взрослые дети давно разъехались, муж умер. Быстро отведя глаза, Рыжков продолжал:

— Вот какая картина получается: за Базарова отдали голоса шестьдесят семь и восемь десятых процента явившихся на избирательные участки, а за Пэлята — тридцать два с копейками. Испорченных и, следовательно, недействительных бюллетеней двенадцать штук, так что наш район дружно проголосовал за Базарова. Но вот что я должен отметить: его соперник Владимир Михайлович Пэлят набрал тоже изрядное количество голосов, что говорит о большом доверии населения к своему земляку. Вот бюллетени, вот протоколы. Можете проверить и подписать.

Лиза машинально взяла несколько бюллетеней и с удивлением заметила, что везде они помечены шариковой ручкой, синенькой, стойкой линией. Ни одного с карандашной пометкой.

— Я хочу от имени окружной избирательной комиссии и ее председателя поблагодарить всех вас. Я сегодня разговаривал с Въэном, там уже есть предварительные итоги. По ним можно судить о победе нашего кандидата Виктора Александровича Базарова с существенным отрывом от его соперника. Еще раз большое спасибо за работу!

Лиза Доджиева поспешила домой. Начиналась пурга. Она может продлиться до Нового года, но природа уже бессильна помешать первым демократическим выборам первого губернатора Чукотского автономного округа.