Чукотский анекдот

Глава одиннадцатая

Сьюзен Канишеро пожелала сделать своим доверенным лицом и представителем Аркадия Пестерова. Ее пытались отговорить, намекая на приверженность ее избранника к «зеленому змию», но она в ответ уверенно заявила, что деятельность на благо родного народа и родного селения отвлечет его от пагубной привычки. Главная трудность состояла в том, чтобы найти достойного и непьющего человека. А брать на эту должность приезжего или, хуже того, рекомендованного администрацией района Сьюзен показалось нетактичным. Но даже такой доброжелатель, как Михаил Меленский, высказал сомнение в правильности ее выбора. Франтов попросил Меленского повлиять на Сьюзен Канишеро.

— Это ее деньги, это ее затея, — ответил Меленский.

— Ох, опозорит нас перед Америкой Аркадий! — вздохнул Франтов.

Самого же Аркадия Пестерова выбор Сьюзен Канишеро буквально потряс. Он считал себя уже конченым человеком, ни на что серьезное больше неспособным! Поговорив с ней и для приличия попросив два дня на раздумье, Пестеров прежде всего произвел полную генеральную уборку в своей запущенной квартире, собрал и выбросил пустые бутылки и отдал в стирку постельное белье. Баня в Улаке с началом перестройки и демократизации была закрыта, и люди мылись в кочегарке Туда надо было приходить со своей лампочкой.

Дежурный кочегар Андрей Сипкалюк встретил Пестерова кривой ухмылкой и гнусно поинтересовался, какова его родственница в постели. В ответ он получил такую оглушительную оплеуху, что начисто потерял интерес к этому предмету и даже услужливо предложил более мощную запасную лампочку.

Аркадий Пестеров решил больше не пить.

И, странно, это решение ему далось легче всего. Он теперь другими глазами смотрел на своих шатающихся земляков, дурашливо ухмыляющихся, выпрашивающих рюмку или неизменные шестьдесят рублей — стандартную стоимость бутылки.

По вечерам, коротая время за чтением или у телевизора. Пестеров с горьким сожалением вспоминал бездарно прожитые годы, когда время проходило в тумане алкогольного опьянения, когда с самого утра мозг точила только одна мысль: опохмелиться, выйти из зябкого, неуверенного, депрессивного состояния, снова обрести уверенность, пусть такой ценой, но снова почувствовать себя живым человеком.

Аркадий теперь брился каждое утро, опрыскивал себя одеколоном, больше не рассматривал эту жидкость как средство, заменяющее спиртное, даже вздрагивал от отвращения, когда представлял себе, как он глотает разведенную, побелевшую от реакции с водой, жидкость.

Каждой встречи с Сьюзен Канишеро он ждал с особым волнением, словно шел на первое любовное свидание. Американка, со своей стороны, тоже вела себя с ним не слишком сухо, только официально. Все же она была молодая женщина и, возможно даже сама того не замечая, немного кокетничала, поднимая в глубинах замшелой души Аркадия бурные чувства. Правда, внешне Пестеров держал себя весьма строго и деловито.

Весь Улак замер в ожидании. Почему-то большинство односельчан были уверены в том, что Аркадий долго не продержится и в один прекрасный день снова появится на единственной улице Улака в серой щетине, с угасшим взором, в криво застегнутом пальто со следами неумело замытой блевотины. Чуть ли не каждый встречный пристально всматривался в него, как бы изучая, выискивая признаки начавшегося запоя, и разочарованно отходил, нетактично прерывая беседу. Круг общения неожиданно сузился, ограничился теми, кто давно бросил пить или вообще был равнодушен к спиртному.

Главным собеседником стал косторез Иван Кутегин, которого в селе тайно презирали за трезвость и скупость. Просить у него денег в долг или на бутылку было совершенно бесполезно, хотя мастер был одним из самых состоятельных жителей Улака, особенно после того, как вышел из коллектива косторезной мастерской и стал вольным художником.

Оказалось, что для начала строительства новой пекарни в Улаке надо получить разрешение и утвердить соответствующие бумаги в окружном центре. Глава администрации района Франтов заявил, что не может взять на себя ответственность, как он выразился, «за иностранное сооружение». Ему вообще не нравилась вся эта затея, которая шла помимо властей, и он был бы только рад, если бы из нее ничего не вышло. И почему надо обязательно строить на месте старой пекарни? Будто других мест в Улаке нет. Дудыкин высказал предположение, что здание пекарни американцы могут напичкать разным шпионским оборудованием, и поэтому надо особенно следить за строителями.

Сьюзен Канишеро и Аркадий Пестеров вдвоем отправились в Въэн.

Первую остановку сделали в Кытрыне. Аркадий давно не был в районном центре. Несколько деревянных двухэтажных домов, в свое время считавшихся самыми комфортабельными, нынче представляли собой руины. Люди, в основном, жили в пятиэтажках типа «Арктика». Двухэтажная гостиница зияла разбитыми окнами, пугала заколоченным входом. Покинутых и опустевших домов было, может быть, не так уж и много, но в атмосфере витал дух запустения, заброшенности. Поражало большое количество готовых к отправке контейнеров, — тангитаны готовились покинуть Чукотку.

Пестеров остановился у Чейвуна. В первый же вечер с бутылкой пришел Василий Доджиев. Но ему пришлось пить в одиночестве: Чейвун был «в завязке», а что касается Пестерова, то Доджиеву так и не удалось уломать своего старого собутыльника. Наконец, убедившись, что Аркадия не соблазнить, уважительно произнес:

— Кремень!

И заткнул пробкой бутылку.

В Въэне пришлось вызывать специальную баржу с автомашиной из туристского бюро Крылова.

В ожидании баржи Пестеров прошел по знакомым залам Въэнского аэровокзала. Сколько здесь проведено дней, а то и недель! Раз пришлось сидеть ровно тридцать один день — с первого по тридцать первое декабря. Лиман еще не замерз, а затянувшаяся пурга не давала возможности вертолету подняться. Словно в насмешку, когда наступала ночь, стихал ветер, небо над Въэнским лиманом украшалось сполохами полярного сияния. Но по авиационным правилам в ночное время полеты прекращались. А утром, ровно к началу летного времени начиналась пурга. И так ровно тридцать один день!

Тот же неуютный зал ожидания, непривычно пустой: самолеты летали редко, даже в это летнее время, — дорого. В конце второго этажа было устроено специальное помещение для иностранцев с баром и кофейным автоматом. За стойкой Аркадий Пестеров, к своему немалому удивлению, увидел старого знакомого, бывшего начальника партийного гаража Сергея Мухина.

— Ты никак барменом заделался?

— Не только барменом, — солидно ответил Мухин. — Я теперь хозяин и этого бара, и буфета, и ресторана.

— Ну и дела! — проговорил Аркадий. — Капиталист!

— Частный предприниматель. — уточнил Сергей. — Могу угостить. Для своих держу настоящий армянский коньяк.

Но Аркадий ограничился чашкой чая с пакетиком-заваркой.

— Многие наши знакомые ударились в бизнес, — сообщил Мухин. — А что делать? Жить-то надо! Ты, я вижу, тоже неплохо устроился. Прекрасно выглядишь, с иностранцами работаешь… Кстати, твоя компаньонка ничего…

И Мухин игриво подмигнул.

— Она только деловой партнер, — солидно произнес Аркадий Пестеров. — А ты, как бизнесмен, должен знать: или бизнес, или что-то другое…

— Это верно, — согласился Мухин.

Баржа с микроавтобусом плыла лиманом.

Аркадий Пестеров жадно вглядывался в знакомые очертания окружного центра, где прошла значительная и лучшая половина его жизни. В нижней части города почти не осталось старых, маленьких деревянных домов, стоявших еще с дореволюционных времен, когда столица самой дальней окраины Российской империи называлась Ново-Мариинском. Возле устья реки Казачки, обмелевшей, запертой плотиной, виднелись маленькие суденышки, а дальше, за мысом высились портовые краны. У причала разгружался один-единственный пароход, а на рейде стоял ржавый рефрижератор в ожидании улова. Ближе к берегу водную гладь прочерчивали поплавки ставных неводов, то и дело показывались белые спины белух и черные нерпичьи головки.

Шла рыба.

Судно подошло к причалу, сооруженному из утопленной старой баржи, и микроавтобус съехал на берег. Миновали старую гостиницу, заброшенную и заколоченную.

— Будете жить в «Интуристе». — объявил Крылов, подвозя гостей к высокому крыльцу типичного въэнского дома.

Один из подъездов был приспособлен под гостиницу, где был даже люкс, забронированный для Сьюзен Канишеро. Аркадий Пестеров поместился в одноместном довольно уютном номере с телефоном, телевизором и душевой-туалетом.

После ужина в местном, знакомом ресторане «Лиман» пошли знакомиться со столицей Чукотского автономного округа. Спустились вниз по улице Ленина, мимо больничного комплекса. Впереди предстало громадное серое здание с острыми гранями узких окон.

— Это какой-то завод? — спросила Сьюзен.

— Нет, — ответил Аркадий. — Это Дворец для детей.

— Дворец? — удивилась Сьюзен. — Какой интересный.

Лет тридцать тому назад, когда молодой Аркадий Пестеров после окончания Хабаровской партийной школы приехал в окружной центр и стал помощником первого секретаря окружного комитета КПСС, вся страна, точнее, пионеры и школьники собирали деньги на строительство Дворца пионеров и школьников для Чукотки. Это была идея тогдашнего ЦК ВЛКСМ. Архитектурный проект был почему-то заказан испанцу, который знал о морозах и ураганных зимних метелях только из книг и кинофильмов. И все же Дворец построили. С многочисленными комнатами для кружков, зрительным залом и даже бассейном. Правда, бассейн много лет так и простоял сухим — тундровая желтая вода, которую пили въэнцы, была признана негодной для плавания. Бассейн стали наполнять только в последние годы, когда научились осветлять воду.

В нижней части Въэна Аркадий показал полуразвалившееся длинное здание.

— Здесь помещалось педагогическое училище, где я учился.

— Значит, по образованию ты педагог?

— У меня учительского диплома нет, но я могу преподавать в начальной школе с первого по четвертый класс, — не без гордости сообщил Аркадий.

Ему нравилось идти рядом с такой красивой женщиной, и он ловил на себе удивленные, заинтересованные взгляды. Многие старые знакомые останавливались, заводили разговор, и Аркадий Пестеров торжественно представлял им свою спутницу:

— Сьюзен Канишеро из Америки. Сотрудничаем в одном деле.

Его не покидало приподнятое настроение, и он чувствовал себя помолодевшим, полным новых сил. У него даже изменился голос.

Перейдя деревянный мост, Аркадий с любопытством уставился на башенку с крестом. Он слышал, что в Въэне восстановили старую, построенную еще в царские времена православную церковь. Аркадий не смог одолеть искушение и вошел в храм… Словно время повернуло вспять. В просторном помещении, где Пестеров когда-то смотрел кинофильм «Кубанские казаки», проводились партийно-хозяйственные активы, праздновались революционные годовщины, — теперь мерцали свечи. Вдали, у алтаря тускло отсвечивало золото икон. Молящихся не было: в эту пору въэнцы все свое свободное время проводили на берегу, ловили рыбу, солили ее, готовили икру. Из боковой двери, где раньше помещалась будка киномеханика, вышел молодой священник и приветливо поздоровался. Пестеров представил Сьюзен, но про себя дипломатично умолчал.

— У нас на Аляске много православных храмов, — сообщила Сьюзен. — Я знакома с настоятелем православной церкви в столице нашего штата городе Джуно, отцом Николаем.

— Приятно слышать, — отозвался въэнский священник, который по возрасту годился в комсомольские секретари.

Разумеется, Аркадий Пестеров был воспитан в духе воинствующего атеизма и в Бога не верил. Правда, в глубинах сознания он ощущал присутствие неведомой, необъяснимой сверхъестественной силы. Эта сила всегда присутствовала, она была разлита в существовании всего живого и мертвого в природе. В свое время из сознания Пестерова напрочь было вычищено идолопоклонство, и поэтому он искренне удивлялся, что сами борцы с этим суеверием, христиане, как ни в чем не бывало, поклонялись живописным изображениям Иисуса Христа, Богородицы и многочисленных святых, которые по количеству и функциональному назначению могли соперничать с сонмищем кэльэт чукотского шаманского культа.

И все же что-то странное было разлито в новой атмосфере бывшего кинотеатра и хозяйственного магазина.

Пестеров, чтобы не утратить чувства благоговения, навеянного посещением храма, не стал рассказывать своей спутнице о том, что было раньше в этом приземистом здании на берегу тундровой речки Казачки. Он показал памятник Первым ревкомовцам, стоящий на высоком берегу лимана, сообщил некоторые сведения из истории Чукотки, и на этом первый день пребывания в столице автономного округа завершился.

Сьюзен ушла отдыхать к себе в номер-люкс, а Пестеров еще раз прошелся по знакомым и незнакомым улицам, предаваясь воспоминаниям.

Уже почти под утро он спустился прямо от памятника Первым ревкомовцам на берег лимана.

На узкой галечной полосе стояла палатка, горел костер, и у огня, помешивая палкой угли, сидел горбун.

Это был старый знакомый, Владимир Чайвургин, бессменный глава отдела социального обеспечения, друг и защитник всех инвалидов, немощных стариков и неизлечимо больных.

Каждый год городская администрация отводила участки для рыбалки учреждениям и отдельным гражданам города. Здесь, в Первой бухточке, рыбачили жители Дома инвалидов и престарелых.

— Какомэй! Амын етти! — искренне обрадовался Владимир Чайвургин. — Откуда? Однако лет десять тебя не видел!

— Из Улака, — степенно ответил Пестеров. — Приехали с представителем Америки утверждать проект новой пекарни в Улаке.

— Ну, до чего дошли бюрократы! — сердито заметил Чайвургин. — Надо же! Проект сельской пекарни и то надо согласовывать к утверждать в окружном центре. Честное слово, когда началась эта самая перестройка, демократизация и еще черт знает что, я надеялся, что хоть бумажной волокиты станет поменьше. Ан, нет! Ее стало еще больше! Ну, рассказывай, как живешь? А то подожди, уху сварю из свежей рыбки.

Пока Чайвургин хлопотал у костра, к Пестерову стали подходить рыбаки. С широкой улыбкой на незрячем лице к нему приблизился рослый мужчина.

— Я тебя узнал, Аркадий, — сказал он.

Это был Йок, односельчанин Пестерова. Он потерял зрение еще в детстве, но недуг не озлобил его. Наоборот. Йок словно излучал доброту. Он знал множество сказок и легенд, песен, пословиц и поговорок. Несколько раз ему пытались вернуть зрение, возили в клинику Филатова, к другим медицинским светилам, но безрезультатно. Понемногу близкие родственники его умерли, и Йоку пришлось перебраться в Въэнский дом инвалидов и престарелых, где к всеобщему удивлению, он не стал никому в тягость. Он все мог делать. Шил так, что зрячему не сделать такого шва на непромокаемых торбазах, вырезал из моржовой кости фигурки животных, и только сожалел, что не может самостоятельно читать. Что касается телевизора, то по одному только звуку он мог вообразить происходящее на экране с удивительной точностью.

Аркадий Пестеров подробно рассказал об улакских.

— Это правда, что американцы снова стали приезжать в Улак?

— Правда, — ответил Аркадий. — Ты, наверное, слышал о кэнискунском торговце Карпентере?

— Как же! Много слышал! — живо отозвался Йок.

— Вот я приехал вместе с его внучкой Сьюзен. Она будет строить пекарню в Улаке.

— Какомэй! — воскликнул Йок и тихо добавил: — У меня мечта: когда-нибудь хотя бы на один день приехать в Улак. Но больше всего мне бы хотелось умереть в Улаке, и чтобы меня похоронили по старинному обряду на холме Сердечного Успокоения прямо на земле, и обложили валунами от нашей старой яранги.

— Ну что ты, Йок! Тебе еще жить и жить, — попытался утешить земляка Пестеров.

Уху разлили по большим эмалированным мискам. Чайвургин вытащил поллитровку.

Пестеров выразительно посмотрел на друга и твердо сказал:

— Я совершенно не пью.

— Ну, дело хозяйское, — протянул Чайвургин. — Я уважаю таких людей. Ну, а мы с Йоком, с твоего разрешения, малость пригубим.

Слепой выпил водку с заметным удовольствием. Да и сам Чайвургин удовлетворенно крякнул, но больше не стал наливать. Уха была великолепна: в нее были добавлены какие-то тундровые приправы.

За едой шел разговор о политике, о делах новой чукотской администрации.

— Никак не могу привыкнуть жить без партийной власти, — бесхитростно пожаловался Чайвургин. — Как иду мимо Белого дома, так и тянет завернуть и посоветоваться…

Белым домом в Въэн называли помпезное административное здание, возведенное в начале семидесятых. Дом и впрямь был белый, на углу высился внушительный памятник Ленину из серого гранита. Там, на третьем этаже, у Пестерова был свой кабинет, рядом с приемной первого секретаря. Окна выходили на Въэнский лиман, и поутру поднимающееся солнце заливало просторную комнату радостным светом. Несколько лет назад здание покрылось трещинами. Выяснилось, что проектировщики каким-то образом проморгали ледяную мерзлотную линзу под одним из углов. Все четыре этажа могли неожиданно рухнуть. Пришлось чиновникам высшего административного здания Чукотского округа покинуть опасное здание и перебраться в бывшее Управления морского порта. Белый дом с потухшими и кое-где забитыми фанерой окнами навевал грустные мысли.

— Компартия рухнула, и вместе с ней вся огромная властная пирамида, — с горечью произнес Чайвургин. — А казалось — такой монолит!

— Значит, где-то в фундаменте таилась линза, — многозначительно заметил Пестеров. — Никто и не заметил, как она подтаяла.

— А каковы новые-то! — воскликнул Чайвургин. — Базаров! Такой был правильный человек, кремень-коммунист! Два высших образования имеет — физкультурный институт и высшую партийную школу! Да и Пэлят хорош. Теперь вот страдает, что вовремя не сориентировался, поддержал ГКЧП. И навсегда испортил себе политическую биографию.

— Иногда мне кажется, что сейчас начинается самая интересная жизнь, — задумчиво произнес Пестеров. — Вот только года уже не те.

— Ну, тебе еще грех жаловаться на года! — усмехнулся Чайвургин. — Вон с какой интересной женщиной приехал! Я-то помню, какой ты был активный в этом отношении, когда работал помощником первого секретаря.

— Русские в таком случае говорят: были когда-то и мы рысаками!

Базаров встретил Сьюзен Канишеро и Аркадия Пестерова в приемной и гостеприимно провел в кабинет. Обстановка губернаторского кабинета была несколько непривычна. В одном из углов, на отдельном столике стоял подсвеченный изнутри старинный глобус, позади кресла губернатора по одну сторону — российский флаг, по другую — флаг Чукотского автономного округа с треугольником и красным кругом, отдаленно напоминающий государственный флаг Японии. В отдельном шкафу из дорогого дерева, со специальной подсветкой на черном бархате расставлены скульптуры из моржового бивня. Многие из этих произведений Пестеров хорошо знал, точно так же как их авторов. Отдельный столик с множеством телефонных аппаратов, компьютер и еще какие-то электронные приспособления в сочетании с этими предметами создавали необычный облик кабинету, и Базаров явно гордился этим.

Он посадил гостей в покойные кресла, обитые темно-зеленой кожей очень мягкой выделки, и спросил:

— Кофе? Чай?

Сьюзен пожелала выпить чай.

— Здесь, на Чукотке, я поняла, какой это по-настоящему прекрасный напиток.

— Да, чукотский чай славится, — улыбнулся Базаров. — Нет ничего прекраснее, когда в тундре тебе подают пахнущий дымком, крепко заваренный чай.

— А чай на охотничьем вельботе! — подхватил Пестеров.

— Воистину народный напиток! — восторженно произнес Базаров, но тут же ему на ум пришла мысль о том, что по-настоящему народным напитком у местного населения давно стала водка, и он перевел разговор на другую тему.

Базаров с полчаса рассказывал об истории Чукотки, о соседстве с Аляской, не преминув отметить, какой это благоприятный фактор, и продолжил:

— Многие вещи мы сейчас пересматриваем, в том числе и роль американских торговцев на Чукотском полуострове. Здешняя земля являлась самой отдаленной окраиной Российской империи. Снабжать ее из центра нужными товарами было безумно дорого. Даже из Владивостока. Зато американские порты — рядом. И царское правительство поступало мудро, давая возможность американским торговцам развивать свое дело…

— Да, я специально интересовалась этой проблемой, — сказала Сьюзен Канишеро. — Я прочитала и изучила множество книг и документов из крупных библиотек и архивов, даже из Библиотеки Конгресса США. Есть очень хороший и богатейший архив, относящийся к чукотско-аляскинским отношениям, в библиотеке университета в городе Фэрбенксе. Я читала и Богораза, и Йохельсона, записки Дауркина, Биллингса, дневники Амундсена, русских и европейских путешественников… Здесь кипела жизнь.

— Мы сейчас переживаем тяжелое время. Россия проходит период труднейших экономических реформ. Вы молодая женщина, и думаю, еще при вашей жизни здесь произойдут такие изменения, что вы ахнете!

Принесли чай. Он был и впрямь прекрасно заварен.

— Кстати, я знаю, что мой дед специально выписывал из Китая кирпичный, черный чай для чукчей, — напомнила Сьюзен.

— Да, я слышал об этом, — заметил Базаров.

— Удивительно, но сейчас на Чукотке нет черного чая, — сказала Сьюзен. — Честно говоря, меня удивило обилие спиртных напитков в сельских магазинах. В них может отсутствовать самое необходимое — чай, сахар, масло, сгущенное молоко, зато полно разнообразных бутылок. Кстати, советская пропаганда обвиняла моего деда в спаивании коренных жителей Чукотского полуострова, но это была ложь. Олаф Свенссон, патрон моего отца, неукоснительно соблюдал предписание царского правительства о запрещении торговли спиртным среди местного населения. Водка и другие крепкие напитки проникали на Чукотку на пиратских кораблях контрабандистов, а из Владивостока посылались военные корабли ловить и наказывать этих бутлегеров… А сейчас — водки на Чукотке, как говорит русская поговорка, море разливанное…

— Да, — выдавил из себя Базаров. — Это издержки демократизации и введения свободного рынка…

Недавно учрежденная им торговая компания извлекала немалую прибыль от торговли спиртным. Это позволило чукотскому губернатору купить роскошную квартиру в Москве, в старом жилом комплексе для партийной номенклатуры, известном в народе под названием «Дом на набережной». Из окон своего столичного жилья Базаров теперь мог видеть Кремль.

В кабинет вошел Саркисян с папкой.

— Ваши документы готовы, можете строить пекарню в Улаке! — торжественно провозгласил Базаров, вручая папку Сьюзен Канишеро.

Пестерову было как-то обидно: никаких обсуждений, споров. Пока они тут беседовали, бумаги путешествовали по нужным кабинетам, и каждый чиновник, причастный к этому, зная об особом отношении к ним со стороны губернатора, без всяких слов ставил свою подпись.

— Большое спасибо! — поблагодарила Сьюзен Канишеро. — Признаться, я столько слышала о российской бюрократии, что не надеялась на скорое решение.

— А что тут такого? — несколько обиженно произнес Базаров. — Мы люди деловые. Если видим, что никакого нарушения законов нет, почему не разрешить? Мы действуем по демократическому принципу: все, что не запрещено, — разрешено.

— Это очень похвально! — улыбнулась Сьюзен.

Пестеров любовался ею. Если он все же чувствовал в посещении начальственного кабинета нечто особое, возбуждающее подобострастное чувство, то Сьюзен начисто была лишена этого. Она держала себя наравне с губернатором, не подбирала каких-то особых слов, выражений.

И Базаров это почувствовал. Честно говоря, он рассчитывал, что новая обстановка кабинета, созданная по плану и рекомендациям специально привезенного из Москвы дизайнера, произведет если не ошеломляющее, то большое впечатление на американку. Но Сьюзен, похоже, восприняла все эти новшества в кабинете — старинный глобус, специально подсвеченная коллекция костяных скульптур — как должное. Она и словом не выразила своих чувств.

Виктор Александрович Базаров большую часть времени проводил в Москве, объясняя это необходимостью установления нужных связей с министрами, влиятельными чиновниками из президентской администрации, с другими губернаторами. Недавно по телевидению прошел повтор фильма питерского режиссера Виталия Мельникова «Начальник Чукотки», — Базарова стали именовать не иначе как «начальником Чукотки», и это прозвище ему нравилось, хотя в фильме сами представители местного населения изображались на редкость тупыми, дикими и примитивными. Теперь главным человеком самого отдаленного субъекта Федерации, как стали официально именоваться административные единицы по новой Конституции, был сам «начальник Чукотки» Виктор Александрович Базаров, член Верхней палаты Государственной Думы России, сенатор. Он даже не обижался, когда его называли «главным чукчей», просили рассказать какой-нибудь чукотский анекдот. Он теперь был на виду у всей большой страны, представлял Чукотку на международных форумах, начиная от Китобойной комиссии и кончая Циркумполярной конференцией. Он занял пост председателя Комитета по делам малых народов Севера, вошел еще в разные другие советы, но ему не хватало ученой степени. Но это дело было легко поправимо, как сказали знающие люди. Они подобрали группу, которая уже трудилась в поте лица над диссертацией для первого лица Чукотского автономного округа. В первый же год Базаров выпустил книгу о Чукотке, готовился стать автором второй. А что касается опубликования диссертации, дело это было решенное.

И все-таки было ощущение чего-то ненастоящего, неестественного во всем происходящем. Он понимал, что «играет губернатора» перед своим старым знакомым, Аркадием Пестеровым, прекрасно знающим настоящую цену бывшему секретарю парткома Въэнского морского порта, перед этой метиской-американкой, которая вела себя без всякого намека на подобострастие и особое уважение.

— Но почему именно пекарня? — спросил Базаров.

— Прежде всего, потому, что стены нынешней улакской пекарни заражены грибком. И еще: дед рассказывал мне, как угощал эскимосов и чукчей хлебом, испеченным в специальной печке, подаренной ему Руалом Амундсеном. Этот хлеб очень нравился местным жителям, и, приезжая в Кэнискун в лавку моего деда, они всегда просили угостить их, как они выражались, «настоящим хлебом». Так что эта пекарня — как бы дань памяти не только ему, но и всем американцам, кто помогал соседям в трудные времена.

— И не только в те времена, — добавил Пестеров, — но и сейчас.

По изменившемуся выражению лица Базарова Пестеров понял, что это замечание не понравилось губернатору.

В Въэне открылось огромное количество торговых точек. Раньше хватало одного универмага, большого продовольственного магазина в «балконном доме» и двух-трех дополнительных торговых точек. Теперь вывески красовались чуть ли не на каждом доме. Первый этаж ресторана был оборудован под продовольственный магазин. Пестеров по инерции зашел в книжный, но там обосновался большой парфюмерно-косметический салон с претенциозным названием «Престиж». Книгам была отведена всего лишь одна полка. На глянцевых обложках — полуголые девицы, какие-то звероподобные физиономии, лезвия ножей, дула пистолетов, трупы с закатившимися глазами. Таких книг Пестеров в жизни не держал в руках. Хотел было купить, но цены ошеломили. За стоимость одной такой книги в Улаке можно было приобрести пару бутылок отличного самогона у доктора Малюгина.

Поражало обилие импортного продовольствия. Чего тут только не было! Разнообразные крупы, с десяток сортов маргарина и сливочного масла, колбасы, мягкие вареные и твердокопченые, молочные продукты, хлеб разных сортов, печенья, конфеты, замороженные куры, мясо, в том числе и оленье, само собой рыба, причем дешевле всего был въэнский лосось, только что выловленный в лимане. А выпивка! С десяток сортов водки, вина в завлекательных, фигурных бутылках и пиво! В жестяных банках, в бутылках, в каких-то снарядоподобных сосудах и даже в пятилитровых бочонках. Прохладительные напитки — «кока-кола», «пепси»…

Да, въэнцы жили неплохо.

Среди всего этого товарного изобилия бросались в глаза неухоженные дома, потухшие окна в покинутых квартирах, пустой Белый дом, безлюдная гостиница «Чукотка», недостроенное банковское здание и не работающий единственный светофор, которым так гордились жители окружного центра.

На первых этажах некоторых жилых домов открылись небольшие кафе и ресторанчики. Как раз напротив гостиницы, где поместились Пестеров и Канишеро, завлекало кафе под уютным названием «Теремок». Пестеров несколько раз порывался зайти туда, но их всегда ждали в особом закутке старого ресторана «Лиман», где повара старались готовить для гостей особые блюда. Пестеров как-то заглянул в меню и поразился расценкам, которые выражались в «у.е.». Эта аббревиатура расшифровывалась как «условные единицы». Одна такая «условная единица» равнялась одному американскому доллару.

— Мы с иностранцев берем дороже, чем с наших граждан, — призналась директриса ресторана, которая начинала карьеру простой официанткой в бытность Пестерова помощником первого секретаря окружкома КПСС.

Была она тогда девушкой миловидной и доброй, и Парусов часто брал ее в поездки, особенно неофициальные, когда требовалось ублажить дорогих гостей из области или из Москвы.

Время поработало над обликом Марии Федоровны, тогда Машеньки. Когда-то роскошные волосы, которые и ему, Пестерову, доводилось ласково перебирать, превратились в какой-то пук, похожий на тонкие провода, лицо покрылось морщинами, особенно у глаз. Она рассказала Пестерову, что уезжала в Тулу, где построила кооперативную квартиру, но больше полутора лет не выдержала и вернулась обратно в Въэн. Многие пенсионеры, которые мечтали в течение долгих лет о жизни в родных, теплых краях и всячески проклинали холодную суровую землю, получив пенсию и вожделенную квартиру на материке, после двух-трех лет снова возвращались на Чукотку, где прошла их молодость и лучшие годы.

Вылет в Чукотский район предполагался только через день, и Пестеров, чтобы чем-то занять свою спутницу, сводил ее на рыбалку, к Чайвургину, в окружной краеведческий музей.

В центре города, на рыночной площади, которая неофициально называлась «Полем чудес», Пестеров увидел Катю Наут, первую солистку чукотско-эскимосского ансамбля «Эргырон». Она торговала свежезасоленной икрой и смутилась, когда Пестеров подошел к ней и поздоровался.

— Ой, да неужели это ты! — удивилась Катя. — Ты прямо джентльмен какой-то… А это твоя жена?

— Это моя коллега, — сообщил Пестеров.

От тоненькой фигурки артистки, конечно, мало что осталось. Но Катя еще была очень даже привлекательна, под утепленной курткой, под облегающими брюками угадывалось еще плотное тело. Катя какое-то время жила с Пестеровым, потом забеременела на гастролях неизвестно от кого и родила дочку.

— Она иностранка? — спросила Катя.

— Ее зовут Сьюзен Канишеро. Она из Америки, точнее с Аляски…

— Нынче много стало приезжать к нам иностранцев. — заметила Катя. — Особенно с Аляски. А ты выглядишь неплохо.

— Стараюсь. При такой деятельности надо выглядеть соответственно.

— Тут ходили слухи…

Катя запнулась.

— Говори, говори, не стесняйся.

— Что ты спился…

— О нашем брате-чукче часто можно услышать и не такое.

Тут Сьюзен вдруг спросила:

— Вы можете мне продать банку икры?

— Так вы говорите по-русски? — смутилась Катя. — Вы извините меня… А икру берите бесплатно, как подарок.

Все попытки заплатить оказались тщетными.

В душе у Пестерова всколыхнулись, казалось бы, давно уснувшие чувства, и он неожиданно сказал Кате:

— Я тебя приглашаю сегодня на ужин. В ресторан «Теремок». Ты знаешь, где это? Напротив гостиницы, где мы живем.

Катя несколько минут слабо отнекивалась, но потом согласилась.

Сьюзен Канишеро отказалась составить компанию Пестерову и Кате.

— Я поняла, что вы давно знаете друг друга и рады встрече, — сказала она.

Пестерову показались в ее голосе нотки ревности.

Сьюзен смотрела на него как-то особенно, и в душе Аркадия боролись противоположные чувства. С одной стороны, воспоминания о давней связи, молодой и радостной: с другой, он чувствовал, что далеко не безразличен Сьюзен. Но она замужем, у нее дети, и она не без нежности вспоминала о своем муже, капитане армии Соединенных Штатов Америки, японце гавайского происхождения, Томми Канишеро. Несколько раз она упомянула, что Аркадий Пестеров немного похож на него…

Сьюзен спросила:

— У тебя достаточно денег?

— Денег у меня достаточно, — заверил Пестеров.

У него оставалась почти не израсходованная пенсия за два месяца. Правда, он понятия не имел, каковы цены в «Теремке», но особенно кутить он и не собирался.

Зал в «Теремке» оказался крохотным. Распорядитель, здоровенный детина с мрачным лицом, наголо остриженный, посадил гостей за столик, где уже сидели два парня. Пестеров вежливо поздоровался с ними и попросил у подскочившего официанта меню.

Из двух огромных динамиков гремела музыка, так что беседовать приходилось, напрягая голос. Это обстоятельство несколько разочаровало Пестерова, который настраивался на тихий, доверительный разговор, в котором большую часть должны были замять сладостные воспоминания молодости.

Катя, приодевшаяся, с умело наведенным макияжем, выглядела потрясающе, и, окажись сейчас рядом Сьюзен Канишеро, еще неизвестно, кто бы из них оказался привлекательнее.

Меню было очень скудное и очень дорогое. Зато перечень напитков и коктейлей занимал целую страницу. Почувствовав легкую тревогу за свою финансовую состоятельность, Пестеров произвел в уме необходимые вычисления и успокоился: ресурсов должно хватить.

— Что будем есть? — спросил Пестеров.

— Я бы сначала чего-нибудь выпила…

— Рекомендую коктейль «Радуга в тундре», — посоветовал официант.

— Вообще-то я не пью, — уныло протянул Пестеров. — Ну что же: одну «Радугу» и кока-колу.

— Я одна пить не буду. — заявила Катя.

— Хорошо, — вздохнул Пестеров. — Мне тоже «Радугу».

«С одного коктейля ничего не будет», — подумал Пестеров. Уж такие объемы спиртного ему приходилось поглощать, а тут какая-то «Радуга». И притом, здесь ее наверняка сильно разводят.

Напиток оказался приторно сладким, и закусывать его икрой было противно. Но раз такие обычаи здесь, ничего не поделаешь: надо им следовать. Отстал Пестеров от современной жизни, придется приспосабливаться. К тому же Катя не выказывала никакого удивления, похоже, она не раз бывала в этом заведении. Она заказала пачку американских сигарет. Сидящий напротив парень услужливо щелкнул зажигалкой «Зиппо».

Первый глоток «Радуги» моментально развеял остатки сомнений в сознании Пестерова. Мир снова показался ему таким, как в далекой молодости, прекрасным, многообещающим, полным любви. И еще — это ожидание предстоящего любовного наслаждения, к которому приближаешься постепенно, не спеша, медленно наращивая силу желания. Катя сообщила, что живет одна, дочка сейчас у бабушки в Конергино. Танцевать в «Эргыроне» перестала давно, занималась разными делами, даже какое-то время владела ларьком на «Поле чудес», но не выдержала конкуренции с сыновьями Пака, мэра города, захватившими всю продовольственную торговлю в городе. Из слов Кати выяснилось, что и этот уютный «Теремок» тоже принадлежал им.

Время от времени соседи по столу отправлялись танцевать с Катей, подливали Аркадию Пестерову, который наслаждался ощущением собственной значимости. Он рассказывал о дружбе с американцами, о своей спутнице Сьюзен Канишеро, влюбленной, по его словам, по уши в него, о своем будущем путешествии в Америку. Там он собирался встретиться со своим другом Мстиславом Ростроповичем, погостить у него. Почему-то именно этот рассказ о знакомстве со знаменитым музыкантом, самый правдивый, основанный на реальных фактах, вызвал наибольшее недоверие одного из соседей по столу. Пестеров уже давно забыл о своей норме и опустошал стакан за стаканом. Здесь не подавали чистую водку или коньяк, только в смеси, и, как догадался своим затуманивающимся мозгом Пестеров, это было выгоднее.

Несколько раз он выходил танцевать с Катей, приглашал других дам, громко разговаривал, придирался к бармену, пытаясь обвинить его в жульничестве, даже громко подпевал музыке. Иногда в его опьяненном мозгу вспыхивала какая-то искорка, тонкую полоску светлого сознания озаряла мысль о том, что он катится вниз по крутой горке окончательного опьянения, но следующий глоток огненного напитка быстро гасил укоряющий огонек.

Порой сознание совершенно выключалось. Вдруг куда-то исчезла Катя, поменялись застольные собутыльники. Громкая музыка вбивалась в мозг, словно утрамбовывая его.

Минут десять, а то и больше Пестеров не мог понять, где находится. Вокруг стояла тишина, колыхалась трава, какое-то маленькое насекомое ползло по зеленому стеблю. Кругом было светло — летом в Въэне ночи короткие и светлые. Лицо саднило. Медленно ощупав его, Пестеров едва не вскрикнул от боли: весь левый глаз заплыл, и он видел только одним правым. Он попытался разлепить веки, но только и смог убедиться, что глаз цел.

Приподнявшись на локте, Пестеров обнаружил, что лежит посреди большой клумбы тундровой осоки, которой в годы его молодости озеленяли город, чтобы как-то оживить бетонное однообразие. Эту траву порекомендовал ученый-ботаник Тихомиров, она оказалась и впрямь неприхотливой и вырастала в клумбах достаточно высокой, выше пояса.

Пестеров попытался вспомнить, что произошло в «Теремке», но в голове был полный провал, черная дыра. Последнее, что тусклой вспышкой озарило мозг, — чье-то огромное, мерзкое слюнявое лицо, склонившееся над ним.

Клумба располагалась прямо напротив гостиницы «Интурист». Подавив стон, Пестеров поднялся на ноги и побрел к высокому входу. Цепляясь за покрытые утренней сыростью металлические поручни, вскарабкался на крыльцо, потянул дверь. Она была заперта. Найдя кнопку. Пестеров позвонил.

Ночная дежурная отшатнулась, но узнала его:

— Боже! Кто это вас так?

— И у чукчей есть враги! — пробормотал Пестеров и, ввалившись в номер, рухнул на кровать.

Пестеров молча сидел рядом с Сьюзен в кресле самолета. Она ни единым словом не упрекнула его за происшествие. Мало того, она обработала его рану на лице, припудрила каким-то лекарством и достала большие солнцезащитные очки, полностью скрывшие огромный синяк.

Пестеров был безмерно благодарен ей, но не знал, какими словами, какими действиями выразить эту благодарность. Больше всего угнетало невыносимое чувство вины и желание укрыться, уйти в полное одиночество.

И эта ненавязчивая забота, молчаливое сочувствие, желание облегчить душевную боль… Откуда это у нее, у внучки, как описывали советские писатели, «хищной акулы-капиталиста», такое доброе сердце?

Пестеров готов был заплакать. Чтобы скрыть свое настроение, он, не отрываясь, смотрел на проплывающие мод крылом самолета отроги Золотого хребта, водную ширь залива Креста, косу Мээчкын и круто ниспадающие в океан отроги Гуврэльских гор.