Чукотский анекдот

Глава пятая

Василий Ямрон относился к Антонине как к родной дочери и, даже по сравнению с младшими, особенно выделял ее и баловал. Девочка с малолетства отличалась красотой, и Ямрон надеялся на то, что она получит хорошее образование и, возможно, даже станет учительницей. Сам Василий Иванович закончил Въэнское педагогическое училище в начале пятидесятых, а в те годы для эскимоса из Нувукана это было величайшим достижением. И Ямрон решил устроить свою жизнь по образу и подобию приезжих русских. Прежде всего он запретил говорить в семье на родном языке, изгнал из меню местные продукты и снисходил до моржового и нерпичьего мяса, только если в магазине уже кончалась тушенка или привозная новозеландская баранина. Ямрон много читал, отдавая предпочтение русским классикам. Антонина, еще не умея читать, уже знала наизусть несколько стихотворений Пушкина.

Ей было лет пятнадцать, когда в голове учителя Ямрона произошел какой-то переворот. Это как раз совпало с его выходом на пенсию. Он вдруг велел всем в доме говорить только по-эскимосски, начал есть моржовое и нерпичье мясо, а жену по осени заставлял ходить в тундру собирать коренья и квасить на зиму листья золотого корня и других съедобных растений. Зимой вместо пальто демонстративно носил кухлянку, а летом, в сырую погоду, надевал невесть каким образом сохранившийся плащ из моржовых кишок. Поскольку Ямрон выделялся среди серой чиновничьей толпы районного центра своим экзотическим одеянием, он стал непременным и желанным героем передач центрального телевидения и раз даже попал в программу японского телевидения «Эн-Эйч-Кэй». Он не упускал случая выступить на митингах и собраниях и говорил только на родном языке, отказываясь переводить. Этим он сильно смущал кагэбешников, от которых ускользала суть антисоветских высказываний бывшего учителя. А он говорил весьма обидные для советской власти слова, обличал местное начальство, погрязшее в стяжательстве, критиковал советские законы, называя их колониальными. Особенно доставалось землякам, достигшим руководящих высот. В свое время от него натерпелся местный выдвиженец Пэлят. Будучи первым секретарем райкома. Пэлят пуще всех вышестоящих контролеров боялся острого языка Василия Ивановича. Кем только не называл его старый учитель: предателем чукотского народа, врагом малых народов, жополизом Коммунистической партии. Особенно обидным было последнее прозвище. И в ответ на это Пэлят назвал старого учителя диссидентом, сравнив его с академиком Сахаровым. Потом Пэлята перевели в Анадырь, избрали депутатом последнего Верховного Совета, но каждый раз, приезжая к Кытрын, он с внутренним трепетом ожидал встречи со старым эскимосским учителем. Узнав о его смерти, Пэлят вдруг почувствовал странное облегчение и устыдился.

Первое супружество Антонины Тамирак закончилось большой дракой между мужем и очередным ее любовником, музыкантом въэнского ресторана, длинноволосым Генрихом. Потом она еще несколько раз выходила замуж. Чаще просто сходилась на короткое время, иногда регистрировалась, но никогда не брала мужнину фамилию, оставаясь Тамирак. От последнего мужа, слесаря Билибинской атомной электростанции Николая Зотова, Антонина попросту сбежала.

В промежутке между замужествами Антонина Тамирак проучилась два года в Биробиджанском техникуме культуры, год в Школе искусств в Магадане. Но предпочитала работать санитаркой в больницах. Ей нравилось ухаживать за больными, носить белый халат. А все свободное время она посвящала своим родным эскимосским песням и танцам.

Ей нравилась беззаботная жизнь. В последние годы она пристрастилась к вину, благо спирт в больнице всегда можно достать. Тамирак пыталась забеременеть. Но безуспешно. Она обратилась к главному гинекологу окружной больницы, полной доброжелательной женщине с большими, мягкими, как моржовые ласты, руками. Тщательно осмотрев молодую женщину, врач сказала: «У тебя все в порядке, милая. Может быть, просто маловато любви?..»

Когда Антонина Тамирак впервые увидела Роберта Карпентера, встретилась с ним взглядом, она вдруг почувствовала внутренний жар. Словно в глубине ее тела зажегся неведомый источник тепла. Такого у нее никогда не было, даже когда впервые выходила замуж, как ей тогда показалось, охваченная неодолимым чувством большой любви. Подарок Роберта заронил тайную, неопределенную надежду, скорее просто мечту: вот приедет к ней этот американец, возьмет за руку и поведет за собой. Куда?

Такие новости необъяснимыми путями сами собой распространяются по Чукотке. Называют это — «торбазное радио». До Антонины Тамирак дошло, что из Гуврэля сегодня должен приплыть на вельботе Роберт Карпентер.

Антонина Тамирак взяла отгул, отдраила комнатку при больничном общежитии, сменила белье на кровати и сама тщательно вымылась в душе. Она не знала, что надеть на себя, пока не остановила свой выбор на цветастой камлейке с широкой красной оторочкой по подолу. Камлейка всегда была торжественным одеянием эскимосских женщин, и Антонина чувствовала, что ни в какой другой одежде она не будет выглядеть нарядной — ни в нейлоновой куртке, ни в кожанке, а тем более в драповом пальто с узкой полоской норкового меха по вороту Чтобы не привлекать внимания и унять нетерпение, Антонина поднялась на холм, где стоял телевизионный ретранслятор, спустилась к морю, вышла на мыс Кытрыткын и долго смотрела на Яндогайский мыс, из-за которого и должен появиться долгожданный вельбот. Солнце стояло над холмами и медленно двигалось на запад, постепенно снижаясь к горизонту.

Глаза цеплялись за каждый проблеск над водой. Несколько раз она принимала за парус белое птичье крыло, а жужжание большого тундрового шмеля за шум мотора.

От мыса Кытрыткын несколько раз прошла по насыпной дороге до причала частных лодок, увертываясь от груженных углем самосвалов: на рейде залива чернел ржавый корпус углевоза «Караганда», баржи возили от него уголь на берег.

Вельбот показался из-за низкого мыса и мучительно долго плыл вдоль берега. Вначале Антонина Тамирак стояла одна, потом к ней присоединились просто любопытные, праздношатающиеся соплеменники, шныряющие по поселку в поисках случайной работы стоимостью ровно в одну бутылку водки. Таких людей в районном центре становилось все больше, они приходили из разоренной, обедневшей тундры, маленьких прибрежных селений. Большинство из них давно потеряли навык к регулярному труду, приученные к тому, что Советская власть не оставит их в беде, не даст умереть с голоду, а уж на бутылку можно и самому заработать.

Вельбот коснулся прибрежной гальки, и вслед за Михаилом Меленским на землю спрыгнул Роберт Карпентер, не сводящий глаз с Антонины. Он так и смотрел на нее, пока пограничники тщательно проверяли его паспорт, задавали ему какие-то вопросы.

Подойдя к Антонине, Роберт нерешительно остановился. Выручила Антонина. Она подала руку и громко сказала:

— С приездом в наш Чукотский район, товарищ Роберт Карпентер!

— Какой он тебе товарищ! — засмеялся Михаил Меленский. — Мистер Карпентер.

— Пусть называет — товарищ, — с улыбкой возразил Карпентер. — Мне так больше нравится. Здравствуй, Антонина. Я очень рад тебя видеть…

— И я, — выдохнула Антонина.

Роберта Карпентера сопровождали в гостиницу Меленский и Франтов. Антонина Тамирак некоторое время шла рядом с гостем, но потом стала отставать, пока не оказалась сзади всех. Уже у порога гостиницы, точнее, обычного жилого дома на улице Дежнева, Антонина остановилась и собралась было уйти, но, оглянувшись, Роберт нашел ее и громко сказал:

— Я хочу, чтобы Антонина пообедала с нами.

В квартире уже был накрыт стол. Франтов, едва скрывая досаду от непредвиденного присутствия лишнего человека, проворчал:

— Ладно, уж раз ты здесь, то будешь хозяйкой…

Несмотря на полное отсутствие продуктов в местных магазинах, стол ломился от деликатесов. На нем стояла миска, наполненная свежезасоленной икрой, на тарелках разложены розовые ломти малосольной нерки, вынутая из банки польская ветчина в подрагивающем желе, перья зеленого лука и салат, явно привезенные из теплицы на Горячих Ключах. Стояла бутылка хорошей водки, бутылка сухого вина, кока-кола и минеральная вода.

— О! — воскликнул Роберт Карпентер. — Я не знал, что вы живете так богато!

— Чукотское гостеприимство! — угодливо произнес Франтов.

— Это даже неудобно! — смутился Роберт. — И очень дорого!

— Ничего, ничего, — подбодрил гостя Михаил Меленский. — Это, так сказать, торжественный обед в честь начала нашего плодотворного содружества.

На горячее была жареная утка с рисом, а на десерт — компот из морошки.

После обеда, отказавшись отдохнуть, Роберт Карпентер попросил Антонину показать районный центр, его достопримечательности.

Понимая, что спорить ни к чему, Франтов строго глянул на Антонину, слегка раскрасневшуюся от выпитого вина:

— Помни: Роберт Карпентер — наш дорогой американский гость.

Антонина Тамирак повела гостя по главной улице, замощенной кое-где раскрошившимся бетоном. Она довольно хорошо знала историю поселка из рассказов своего отчима Василия Ивановича Ямрона, поэтому начала уверенно:

— Когда-то на этой улице стояли в ряд одноэтажные деревянные дома, привезенные сюда в 1932 году. Так начиналась Чукотская культбаза. Идея была — отсюда начать культурное наступление на чукчей и эскимосов.

— Что значит — культурное наступление? Вроде войны?

Антонина засмеялась:

— Поскольку наши народы считались отсталыми и темными, советское правительство сочло нужным в первую очередь насаждать грамоту, шаманов и народных лекарей заменить врачами, привить людям гигиенические навыки…

— Это не так уж плохо!

— Вот здесь стояла школа, рядом интернат, а вон там — больничное здание. Остальные дома — жилье для приехавших русских. На самом краю поселка, за больницей, построили специальный питомник для собак, радиостанцию…

— Дорогая Антонина, — тихо произнес Роберт, осторожно беря под руку девушку. — Я все это читал в книге Тихона Семушкина «Чукотка»…

— Правда?

— Лучше расскажи о себе…

Антонина некоторое время шла молча. Присутствие и явное внимание американского гостя льстили ей и волновали. Она чувствовала себя почти счастливой. Только почему-то было немного боязно.

— А что о себе рассказывать? — протянула она. — Родилась здесь, в Кытрыне. Говорят, мой отец первый эскимосский летчик и поэт Юрий Анок… Но воспитал меня и вырастил очень хороший человек, Василий Иванович Ямрон… Он был родом из Нувукана, закончил Въэнское педагогическое училище.

— Нет, я просил рассказать о себе, — мягко напомнил Роберт.

— Училась в школе, потом немного в культурно-просветительском техникуме в Магадане…

— Это что такое? — перебил Роберт. — Вроде миссионерской школы?

Антонина засмеялась. И постаралась объяснить.

— Но ты и так хорошо танцуешь и поешь, — сказал Роберт. — Вот только не понимаю — ты училась на педагога, потом на культурного работника, а работаешь санитаркой в больнице?

— Ну, это очень просто… На педагога я так и не выучилась, а руководить культурой не умею и не могу. Даже агитбригадой.

— А это что такое?

— Такая группа, куда входит культработник, киномеханик, фельдшер… Они путешествуют по тундре, читают лекции, показывают фильмы. Иногда они берут с собой фольклорный ансамбль. Я с этими агитбригадами столько раз путешествовала! И на собаках, и на вездеходе, и на вертолете. У нас агитбригадой долго руководил Миша Меленский… А в больнице мне нравится. Больные как дети, им так мало надо, чтобы они почувствовали себя счастливыми! Иногда бывает достаточно только одного слова, и больной может выздороветь. Раньше у нас шаманы могли лечить словом, мне мама говорила… Она меня научила нескольким эскимосским и чукотским словам, и, когда я говорю их больным, они начинают улыбаться… Наверное, во мне есть что-то такое, шаманское… Говорят, мой отец, Юрий Анок, обладал даром лечить словом. Вот почему он стал поэтом.

— У тебя есть его книги?

— Есть маленький сборник… Он сразу на двух языках на русском и эскимосском. Я пыталась разыскать его архив, но он пропал. В последние годы у него не было собственного жилья, он скитался по общежитиям, снимал комнаты…

Роберт и Антонина прошли берегом моря до причала кооператива «Нувукан», где толпились люди, ожидающие охотников с убитым китом. Кит был небольшой, серый, как три больших моржа. Но, главное вдоволь свежего мяса!

Коренные жители явно отличались от приезжих тангитанов, занимающих руководящие должности в районном центре. Из большого начальства на берегу присутствовал Талигур, в черном кожаном пальто и в кожаной кепке. Он громко распоряжался, покрикивал на самых настырных с пластиковыми пакетами:

— Не мешайте! Отойдите! Дадут вам мяса, не волнуйтесь!

— Много народу понаехало из окрестных сел и тундры, — объяснила Антонина. — Там люди голодают, а здесь хотя бы раз в неделю добывают кита. Меленский раздаст мясо всем желающим, бесплатно. А власти недовольны…

— Почему недовольны? — удивился Роберт. — Наоборот, должны быть довольны, ведь он спасает людей от голода?

— Франтов считает, что все должно идти как бы от государства, под руководством отдела социального обеспечения. А так, мол, это нехорошо, нет надлежащего порядка… Начальство озлилось на него.

— Антонина Юрьевна! — окликнул Талигур. — Не кажется ли тебе, что ты надоела гостю?

— Нет, нет! — горячо возразил Роберт. — Она мне совсем не надоела. Я от нее узнал очень много интересного и полезного.

— Мы вам можем дать квалифицированного экскурсовода, Митихину Клавдию Сергеевну. Она заведует местным краеведческим музеем, историк по образованию, говорит по-английски, — предложил Талигур.

— О! Не надо! Я очень доволен! Спасибо! — ответил Роберт.

Талигур все же отозвал в сторону Антонину.

— Ты чего пристала к иностранцу? Смотри, допрыгаешься!

— Я вас не понимаю, товарищ Талигур…

— Вот вызовут тебя в КГБ, тогда поймешь…

В КГБ Антонину Тамирак не вызвали, но в больнице сообщили, что, поскольку медсестер не хватает, ей придется работать не только днем, в свои обычные часы, но и ночью. Нетрудно было догадаться об истинной причине неожиданного уплотнения рабочего графика. Рано утром, еще до того, как проснулись больные, Антонина быстро убрала в палатах, вымыла пол в коридоре и, накинув поверх халата камлейку, вышла на улицу.

С моря слышалось тарахтенье бульдозера, разравнивающего выгруженную на берег угольную кучу, да пронзительные крики чаек над остатками требухи от вчерашнего кита. Пройдя берегом, Антонина дошла до дома, где квартировал Роберт Карпентер. У металлической сварной лестницы, ведущей к входу, дремал милиционер Гизатуллин. Он открыл глаза, испуганно уставился на девушку.

— Ты куда?

— Сюда.

— Не велено пускать к американцу.

— А я не к нему! — уверенно соврала Антонина Тамирак.

— Но не велено пускать именно тебя! — строго произнес Гизатуллин.

— Это кто же так распорядился?

— Начальство.

В бессильном гневе Антонина хотела было уже уйти, но тут медленно отворилась снабженная тугой пружиной входная дверь и показался сам Роберт Карпентер.

— Антонина! Я как предчувствовал, что ты здесь! Мне не спалось, рано проснулся, и я решил перед завтраком прогуляться. Пойдешь со мной?

Гизатуллин стоял в полной растерянности. Такая ситуация не предусматривалась в полученном от начальства приказе. Было велено: не пускать к американскому гостю Антонину Тамирак. А насчет того, что они могут встретиться за порогом дома, про это ничего не было сказано.

— Но я должна возвратиться в больницу, — торопливо сообщила Антонина. — У меня вдруг оказалось очень много работы…

Ни Антонина, ни Роберт не знали, что накануне в здании районной администрации с вывеской «Районкэн эрмэчьыт», что в переводе значило «Районные разбойники (насильники)», прошло секретное совещание, на которое был вызван Михаил Меленский. Предметом обсуждения была Антонина Тамирак. Точнее, ее отношения с Робертом Карпентером.

— Вам известно, что эта молодая особа не отличается высокими моральными качествами? Пьет, путается с кем попало…

Меленский молча слушал Франтова. Ему тоже не очень нравились демонстративно близкие отношения между Робертом и Антониной. Но его больше беспокоило другое: как бы все это не повредило главному делу, ради которого и приехал американец.

— Но и он тоже хорош! — заметил Талигур. — Никакого стыда! У них, на Западе, это называется сексуальная революция. Вы представляете, что будет здесь, на Чукотке, когда это дойдет до нас?

Меленский про себя улыбнулся. Эти блюстители морали сами не очень отличались высокой нравственностью. Талигур привозил после каждого отпуска новую, еще более молодую жену. Местные девушки легко шли на контакты с приезжими, пограничниками. В поселке жило несколько более или менее устойчивых смешанных пар, но ясно было — сожительство это ровно на срок пребывания тангитанского мужчины в поселке. По числу одиноких женщин, воспитывающих детей, Кытрын можно смело ставить на первое место в округе.

— А если у них любовь?

— Любовь! — криво усмехнулся Франтов. — Поставим милицейский пост у подъезда, где живет американец, а с Тоней надо серьезно поговорить. Государственные интересы выше. А если любовь — пусть женятся! В свете нового мышления в международных делах, провозглашенного Михаилом Горбачевым, это приветствуется.

Роберт проводил Антонину до больницы и долго гулял по районному центру, поражаясь картинам разрухи и запустения. Похоже, что в этом поселке со времен деятельности культбазы не было настоящего хозяина. Пятиэтажные дома из бетонных панелей окружали двухэтажные деревянные строения с облупившейся штукатуркой. Но школа внешне выглядела неплохо, как, впрочем, и больничные корпуса. Внушительно смотрелось и административное здание. Зато дом, в котором жили выселенные из Нувукана эскимосы и их потомки, поражал сходством с тюрьмой — толстые каменные стены, крохотные оконца. Удивительно, но при таком суровом климате, где, казалось, надо беречь тепло, большинство входных дверей из тонкой фанеры были разбиты или вообще не закрывались. Грязь на лестничных площадках свидетельствовала о полном равнодушии жильцов к своему жилищу. Но, с другой стороны, по словам Михаила Меленского, квартирная плата была, можно сказать, символической и составляла для него за две двухкомнатные квартиры, одна из которых использовалась как офис кооператива «Нувукан», не больше десяти долларов в месяц, включая плату за телефон и электричество.

Роберт Карпентер завтракал вместе с Меленским. После завтрака предполагался выезд в Пинакуль и Поутэн.

— Я бы хотел внести ясность в один щекотливый вопрос, — медленно подбирая слова, заговорил Роберт Карпентер. — Речь идет о моих отношениях с Антониной Тамирак… Сразу хочу сказать: меня не интересует ее прошлое. Оно меня не касается. Так вот: у меня очень серьезные намерения…

— Собираетесь жениться?

— Может быть… То есть очень возможно.

— Не скрою, ваши отношения кое-кому не нравятся, — заметил Меленский.

Роберт Карпентер густо покраснел.

— Извините, я так увлечен… Ничего не могу поделать с собой… Может, нам надо пока пореже видеться?

— Да уж придется, тем более, что Антонина улетела в тундру…

— Как — в тундру? — Роберт даже встал со стула. — Ничего не сказав мне? Зачем?

— В стойбище кто-то серьезно заболел. Нужен врач и медсестра. Вы знаете, в связи с экономическими трудностями многие медицинские работники покинули Чукотку. Этой участи не избежал и наш район. Людей не хватает. Вот и послали ее. Времени было в обрез: вертолет улетал. Но она просила меня передать вам, что она сегодня же вернется. А мы тем временем посмотрим места для наблюдательных пунктов на Нунямском мысу, на мысе Дежнева, в старом Нувукане. Можно установить еще один пункт — в бухте Поутэн. Там часто собираются молодые серые киты.

Что конкретно случилось в стойбище, трудно было установить сквозь рыдания жены Тутая, шум и треск старенькой радиостанции. Предположительно заболел сам Тутай, что-то у него с головой. «Гэюргытвилин», записал на бумажке молоденький врач Акулов, только что выпущенный в этом году из Хабаровского медицинского института.

— С ума сошел, — так перевел это чукотское слово Василий Доджиев. — Может, это не он, а собака какая-нибудь взбесилась? Тогда надо посылать ветеринара.

Но вертолет уже раскручивал винты.

Стойбище Тутая летовало всегда на одном и том же месте, и летчик хорошо знал маршрут. Встречала гостей лишь жена Тутая и двое чумазых ребятишек.

— Ой! — запричитала она, увидев Антонину Тамирак. — Нам врач нужен, а не артисты… Тутай совсем сошел с ума! Боится, говорит: американцы с ракетой гонятся за ним. Два дня не спит. Прячется на берегу ручья, в кустах…

Антонина побежала к кустам, и оттуда тотчас грянул выстрел. Над головой просвистели летящие дробинки. Антонина от испуга пригнулась и истошно закричала:

— Ты что делаешь! Человека убить хочешь? Сейчас же бросай оружие и выходи из кустов!

— Не выйду! — услышала она рыдающий голос Тутая. — Лучше уходите! Боюсь я вас!

Согнувшись, Антонина отбежала назад к ярангам. За зимней нартой, нагруженной высушенными оленьими шкурами, прятался доктор Акулов.

Летчики на сухом пригорке пили чай из термоса. Объяснив ситуацию. Антонина сказала:

— Без вашей помощи не обойтись.

— А это вообще не наше дело, — ответил старший летчик и посмотрел на часы. — Если через сорок минут не управитесь, улетаем.

— Как улетаете? — возмутилась Тамирак. — А больной?

— Я же сказал: это не наше дело, — ровным голосом повторил летчик. — Мы обслуживаем санитарный рейс только в строго оговоренное и оплаченное время. Вы гарантируете дополнительную оплату?

— Как я могу гарантировать? Я всего лишь санитарка… Может, врач? Товарищ Акулов! — позвала она врача.

Подошел Акулов, оглядываясь на кусты, за которыми прятался обезумевший Тутай.

— Я ничего не знаю… Вообще я тут в первый раз и с такими больными не встречался. Не знаю, что делать.

— Попробую уговорить его, — вздохнула Антонина и пошла к кустам.

Ей не раз приходилось видеть таких несчастных, допившихся до белой горячки. Их приводили в районную больницу напуганные родственники. Она знала, что лечить их надо покоем и глубоким сном. Жена Тутая рассказала, что до болезни муж без просыпу пил, благо заквасили четыре двадцатилитровые канистры. Когда брага кончилась, Тутай дня два вообще не спал, ночами лежал с открытыми глазами и вздрагивал от каждого шороха и шелеста ветра. А потом объявил, что американские империалисты выбрали его мишенью для расправы, так как его дед в стародавние времена отказался продавать на Аляску живых оленей. Этот древний случай таился в памяти внука и выплыл в бредовом сознании после многодневного пьянства.

Антонина ласково позвала:

— Иди ко мне. Рядом со мной тебе будет хорошо и никто не посмеет причинить тебе зла…

— Ты врешь! — послышалось из кустов. — Американцы подослали тебя… Я знаю, они тебе сделали подарок, подкупили, чтобы уговорила меня сдаться. Вон и вертолет перекрасили под советский, а на самом деле он американский. Правдивые голоса мне все объяснили.

Антонина удивилась: какие-то обрывки новостей о поездке в Америку все же дошли до тундры, и Тутай даже знал о подарке Роберта Карпентера.

— Тутай, ты меня знаешь… То, что сейчас с тобой происходит, это умственная болезнь от бражки. Бражка помутила твои мозги.

Тутай зловеще засмеялся.

— Вот ты мутишь мои мозги… Отойди, а то выстрелю…

Кусты зашевелились. Антонина не смогла двинуться с места. Она ждала, что вот раздастся выстрел, и она рухнет, окровавленная, на белый ягель. Но и бежать хуже — Тутай мог выстрелить вслед.

— Хочешь, я спою тебе песню? — Это решение пришло неожиданно, и Антонина завела старинную эскимосскую песню о чайке, застигнутой бурей в открытом море.

Мелодия была старинная, но поэт Юрий Анок незадолго до смерти написал к ней новые слова:

Антонина долго тянула последнюю ноту и внимательно присматривалась к кустам. Это была невысокая поросль речной полярной ивы, которая обычно встречается по берегам тундровых рек. Ветви ее густо переплетаются между собой, образуя потаенное убежище для бурых медведей, которые рыбачат во время нереста.

Тамирак оглянулась и увидела прячущегося за наваленными на нарту шкурами своего спутника доктора Акулова. Летчики закончили чаепитие и о чем-то оживленно переговаривались. Однако оленеводов не было, видно, попрятались в ярангах.

Даже жена Тутая и ребятишки, и собаки притихли в тревожном ожидании.

— Понравилась тебе моя песня? — спросила Антонина.

В ответ она услышала приглушенное рыдание.

Она сделала несколько шагов.

— Не подходи! — услышала она предостерегающий голос. — Застрелю!

— Я знаю, как тебе плохо, Тутай, — принялась увещевать Антонина. — Те голоса и видения, которые тебя преследуют — это все тебе кажется. Ты одурманен бражкой.

— Так я два дня не брал в рот ни капли!

— Но зараза-то осталась… Она тебя и одурманила. Иди ко мне, и пойдем в ярангу.

— Нет, не пойду! — твердо ответил Тутай. — Я останусь здесь, пока американцы обратно не улетят.

— Да какие это американцы! Это наши вертолетчики. Гриша Максимов, Степан Мошкин…

— Они притворяются нашими! Я знаю! Они все могут! Я видел в кино.

Командир вертолета подозвал Антонину и деловито сообщил, что время аренды машины заканчивается, надо возвращаться. Доктор переминался с ноги на ногу.

— Акулов, вы — главный здесь. А я всего-навсего санитарка.

— А что я могу? — беспомощно пожал плечами доктор.

— Сколько вам еще потребуется времени, чтобы уговорить больного? — спросил летчик.

Антонина задумалась.

— Много, — ответила она. — Человек не в себе.

— Мы не можем брать на борт душевнобольного без соответствующего сопровождения.

— Да он не душевнобольной. — возразила Антонина. — У него белая горячка.

— Какая разница!

— Разница есть: он проспится, и все у него пройдет.

— В общем так! — сказал летчик. — Мы улетаем. Сожалеем, но таковы инструкции, а платное время мы уже и так просрочили.

— Я тоже полечу! — вскочил Акулов. — Я не психиатр. Я — хирург.

— Ну и черт с тобой! — выругалась Антонина и пошла обратно к кустам.

— Я здесь, — сказала она таящемуся в кустах Тутаю. — Вертолет улетает… Так что в стойбище не будет ни одного тангитана.

— Спой мне еще…

Антонина запела, и тут прямо над ее головой с громом пронесся вертолет. Тутай выскочил из кустов и выстрелил из двух стволов, но, к счастью, не повредил машину. Чтобы перезарядить дробовик, нужно время. Тамирак бросилась вперед и после непродолжительной борьбы отобрала ружье.

Собрав все свои силы, она столкнула оленевода прямо в бурлящий на камнях ледяной поток. Она знала, что утонуть он не утонет, но холодная вода освежит его и снаружи и изнутри. Тутай заорал, барахтаясь, выполз на берег и уставился на Антонину.

— Что ты со мной делаешь? — запричитал он плачущим голосом. — Совсем жалости у тебя нет.

— Пойдем в ярангу!

Тутай покорно, как побитая собачонка, побрел следом.

Возле яранги, у зимней нарты с оленьими шкурами нашлась оставленная доктором Акуловым медицинская сумка. Тамирак нашла в ней шприцы, успокоительные лекарства, снотворное.

Тутай осторожно и опасливо вошел в чоттагин и сразу же направился к тлеющему костру, над которым висел законченный котел с вареным оленьим мясом. Он жадно припал к краю и долго пил, постанывая, ненадолго отрываясь, и снова пил и пил питательный бульон. Иногда он прислушивался, водил широко раскрытыми глазами по внутренней стороне шатра кочевой яранги, резко оглядывался, словно пытался кого-то застать врасплох.

Он понемногу успокаивался. Заглянул в темную глубину мехового полога, обвел внимательным взглядом все жилище, остановившись на жене, на притихших испуганных детях, и с некоторым облегчением произнес:

— Кажется, они улетели вместе с вертолетом. Я теперь едва могу их слышать. Они удаляются…

— Вот и хорошо. Я тебе сделаю укол, ты выспишься, а утром все будет в порядке.

Тутай дал себя раздеть, уложить в полог на пушистую оленью постель и покорно подставил ягодицу для укола. Хотя по штатному расписанию районной больницы Чукотского района Антонина Тамирак считалась простой санитаркой и отвечала только за чистоту помещений, за годы работы среди больных она научилась всем необходимым процедурам. Она могла поставить капельницу, сделать перевязку, укол, знала, в каких случаях применяются основные медикаменты. Что касается охваченных алкогольным безумием, она знала, как обращаться с ними, как выводить человека из бредового состояния.

Солнце садилось за дальние холмы Курупкинского водораздела. В ярангах разожгли костры, повесили котлы над огнем.

В углу мехового полога громко храпел заснувший Тутай, изредка испуская стон, полный тоски. Жена испуганно оглядывалась, и Тамирак успокаивала ее:

— Ничего. Это у него выходит пьяное безумие.

Старик Омчин принес только что пойманного гольца, которого тут же разделали, порезали и поставили варить.

Перед тем как улечься спать, Антонина Тамирак вышла из яранги. Солнце село за дальние холмы, и вокруг разливалась нежная синь тундровой осенней ночи.

Она долго не могла уснуть, ворочалась на оленьей постели, прислушиваясь к тишине, нарушаемой лишь журчанием ручья и дальними стонами неведомых птиц. Она снова переживала сегодняшний день, поведение доктора Акулова, летчиков и еще раз убеждалась в лицемерии тангитанов. И доктор Акулов, и летчик Максимов, и глава районной администрации Франтов «заботились» о местных жителях до тех пор, пока им платили деньги. Причем немалые. Даже в условиях нынешней разрухи, бесконечных задержек зарплат тангитаны рано или поздно получали свое. Большинство из них всеми правдами и неправдами старались покинуть Чукотку, которую они еще вчера так любили. Возле домов стояли готовые к отправке многотонные контейнеры. Увозили не только нажитое добро, холодильники, мебель, посуду, но даже ухитрялись загружать уголь, кирпичи, доски. Недавно Антонина наблюдала, как мощным краном пытались поднять контейнер, принадлежащий директору банно-прачечного комбината. Один кран не мог справиться, подогнали второй, и только соединенными усилиями двух мощных машин удалось оторвать контейнер, точнее верх. А днище так и осталось на земле, а вокруг рассыпалась мраморная крошка, которой был доверху набит контейнер.

На следующее утро, окончательно протрезвевший, но мрачноватый, Тутай прошелся по всем ярангам и собственноручно вылил в речку остатки и заготовки браги. Потом побрился, тщательно вымылся в холодном потоке и ушел в тундру собирать разбредшихся без присмотра оленей.

Антонина с женой Тутая пытались наладить связь с районным центром. Радиостанция хрипела и выла, но извлечь из нее что-то членораздельное не удавалось.

Погода портилась. К вечеру холодный туман накрыл влажным покрывалом яранги. Значит, определенно, вертолета не будет. Надежда только на вездеход. Больничная машина со снятыми гусеницами стояла беспризорной в гараже, — водитель вместе с контейнерами и семьей отбыл еще в прошлом году в Уссурийск, откуда был родом. В районе было только два исправных вездехода — в Улакской косторезной мастерской и в кооперативе Меленского «Нувукан». Единственная надежда была только на него.

Машина пришла только на четвертый день, когда Антонина Тамирак уже всерьез подумывала пуститься на морское побережье пешком.

— А где Роберт? — прежде чем поздороваться с Мишей Меленским, спросила Антонина.

— Улетел к себе в Америку.

— Навсегда?

— Да нет, он еще приедет. Он тебе оставил письмо.

— Давай скорее сюда! — Антонина протянула обе руки.

— Письмо осталось в Кытрыне.

Как только Роберт Карпентер отбыл в Гуврэль, а оттуда чартерным рейсом в Ном, в Кытрыне появился Дудыкин и прямым ходом направился к Меленскому. Он долго допытывался о намерениях американца, хотел знать буквально каждый его шаг, и особо его интересовали отношения Роберта Карпентера с Антониной Тамирак.

— Но это же их личное дело! — возмущался Меленский. — Может, это любовь?

— Любовь любовью, товарищ Меленский, — зловеще заметил Дудыкин, — но в недавнее доброе время тебе пришлось бы отвечать…

— За что?

— За контакты с иностранцами.

— Но ведь есть решение властей. Межгосударственное соглашение, одобренное Министерством иностранных дел СССР правительством. Вот они, документы, — Меленский выложил перед Дудыкиным зеленую папку и открыл.

— По-иностранному не читаю! — брезгливо отодвинул папку Дудыкин.

— Там дальше — по-русски.

Но Дудыкин не стал читать. Наверняка, копии этих документов у него были.

— Американец больше ничего не оставил? — строго спросил он.

— Инструкции для наблюдателей, перечень оборудования, которое должны срочно перебросить на наш берег, и даже продовольствие. Причем совершенно бесплатно.

— Бесплатный сыр бывает только в мышеловке! Так сказала Маргарет Тэтчер, премьер-министр Великобритании, — изрек Дудыкин, неожиданно проявив удивительную эрудицию. — А какие-нибудь личные поручения, письма?

Меленский сразу понял, к чему клонит кагэбешник. Письмо для Антонины Тамирак Роберт Карпентер передал прямо в аэропорту при свидетелях. Кстати, в незаклеенном конверте. Пока Меленский раздумывал над требованием Дудыкина, тот продолжал:

— По нашим агентурным данным, определенные круги Соединенных Штатов не отказались от идеи присоединения Чукотки. Сто лет назад они купили Аляску. Чукотка всегда оставалась для них недостижимым и лакомым кусочком… А сейчас самое время. Ослабление государственной власти в нашей стране, а министр иностранных дел — грузин Шеварднадзе. Он уже отвалил американцам самые богатые рыбные воды при уточнении границы по Берингову морю. Ты думаешь, за просто так? Сейчас и в России появились люди, которые готовы за бесценок продать Чукотку. Вот уже Гайдар прямо заявил: России Север не нужен. Убыточен! Вот как! Сильно активизировались американцы на Чукотке, сильно! Так что давай письмо! Изучим — обратно отладим. Тем более адресат в тундре, и неизвестно, сколько она там пробудет.

Меленскому пришлось откровенно сказать Антонине, что письмо в КГБ.

Антонина Тамирак ничего не сказала. В своей больничной каморке она достала пузырек со спиртом, развела в стакане и выпила залпом.