Чукотский анекдот

Глава седьмая

Когда на глазах человека происходит нечто неожиданное, катастрофическое, когда человек бессилен предотвратить это явление и может только беспомощно наблюдать, ему кажется, что он как бы отъединяется от самого себя, смотрит и дивится происходящему со стороны. Такое чувство испытывал Пэлят, когда огромная, казалось навеки нерушимая глыба, твердейшая скала Коммунистической партии рухнула в одночасье, погребла под собой все строение, и под обломками идеологической империи вдруг засуетились и повылезали наружу мародеры не только в переносном, но и в прямом смысле слова. В Гуврэльском райкоме КПСС из всех кабинетов исчезли переходящие знамена, почетные вымпела, все красные бархатные полотнища с золотым шитьем, которые еще вчера считались святыней и перед ними благоговейно трепетали. Из золоченых рам вынули портреты членов Политбюро, с библиотечных полок снимали роскошные тома классиков марксизма-ленинизма, фолианты сочинений современных политиков. То же самое произошло и в других районных партийных организациях. Но не это было самое поразительное. Самым поразительным было то, что люди, которые еще недавно считали себя твердыми идейными борцами за светлое будущее человечества, бескомпромиссными служителями партии, верными ее сынами, самые громогласные ораторы на партийных собраниях, блюстители коммунистической морали, первыми поспешили отвернуться от вскормившей и вырастившей их системы. Они с удивительной яростью, язвительностью, ядовитостью накинулись на партию, ее органы, ее руководителей, хотя еще вчера они сами же числились секретарями, инструкторами.

В дни путча Пэлят не то что поддержал действия ГКЧП, но просил членов окружного Совета не совершать скоропалительных действий, не громить партийные органы.

Одним из самых яростных обличителей коммунистов в Анадыре стал бывший секретарь партийной организации морского торгового порта, а ныне исполняющий обязанности главы администрации Чукотского автономного округа Виктор Александрович Базаров. Небольшого роста, квадратного телосложения, крепенький мужичок, не отличавшийся до последнего времени особыми талантами, вдруг в одночасье взлетел на политический Олимп.

Есть сорт людей, которые заранее предчувствуют приближение своего звездного часа, наступление того момента, когда они могут в полной мере реализовать свои человеческие и политические амбиции. Таким был Виктор Александрович, еще вчера представлявший оплот морального и идейного руководителя в морском порту. Но его первый шаг после выхода из партии несколько озадачил: прежде всего бывший организатор разборок, так называемых «персональных дел», которых особенно боялись морально неустойчивые коммунисты, развелся и женился на молоденькой медсестре из окружной больницы.

Он чуть раньше других смекнул, что Чукотка для него плацдарм для завоевания настоящих высот политики. Лозунг Ельцина «берите суверенитета столько, сколько можете» и пример соседней Якутии, которая приняла Конституцию, скорее свойственную независимому государству, а не части России, подвигли Базарова на развертывание движения за отделение округа от Магаданской области. Поначалу новые руководители Чукотки замахнулись на создание ни много ни мало — автономной республики.

Свобода от областного контроля сулила местному чиновничеству неограниченный простор для бюрократической вольницы, а главное — бесконтрольный доступ к распоряжению немалыми средствами государственного бюджета, которыми кормилась самая дальняя окраина России.

В этом деле главным советником Базарова была заведующая окружным финансовым отделом Татьяна Тублина, миловидная блондинка средних лет с приятным лицом, но фигурой чемпиона по классической борьбе.

А тем временем экономическое положение Чукотки ухудшалось. Совхозы, ранее щедро субсидируемые правительством, развалились. Разорялись и закрывались золотодобывающие предприятия. Ликвидировали Иультинский горно-обогатительный комбинат и даже закрыли поселок, выселив оттуда всех жителей. Поначалу, когда задержка зарплаты достигала нескольких месяцев, люди не очень беспокоились, занимали, где только можно, перебивались, в ожидании будущего большого куска. Но когда невыплаты достигли года, а то и больше, стало ясно — эти деньги теперь вряд ли можно будет когда-нибудь получить.

Зато в Въэне открылось сразу несколько кабаков.

В одном из них, в закутке, отгороженном фанерной перегородкой с намалеванными неестественно большерогими оленями, сидели Виктор Александрович Базаров, Татьяна Тублина и два полковника милиции. Они вели неторопливый разговор.

Еще на заре Советской власти, да даже и раньше, когда на Чукотке появились первые торговые люди, этот род деятельности стал одним из самых прибыльных и уважаемых. Человек, обладавший заморским товаром, распоряжавшийся им, становился уважаемой и влиятельной персоной. Особенно это стало заметно в годы Советской власти, когда к берегам Чукотки стали приходить огромные железные пароходы, нагруженные разнообразными, порой ранее невиданными товарами. Местный житель видел в приезжем тангитане не столько представителя новой власти, повой культуры, новой идеологии, сколько распределителя привозных благ, среди которых главное место занимало спиртное. Даже возникло чукотское выражение: тот, кто держит бутылку, тот держит власть. Ни один советский или партийный руководитель не обладал таким влиянием на местное население, как держатель бутылки. Магазинный продавец, заведующий складом, торговой базой в общественной иерархии стоял куда выше самого искусного художника-костореза, морского охотника, учителя, врача, метеоролога.

Распределение в условиях всеобщей нехватки и дефицита было главной функцией власти. Теперь эта функция как бы выпадала и ускользала в условиях рыночной экономики. Товаром стал распоряжаться хозяин. Раньше им было некое неопределенное образование, которое называлось «государством», в котором распределитель товара был главным, а тут вдруг оказалось, что на хозяина уже нельзя надавить со стороны власти.

Собравшиеся в задней комнатке кабачка чувствовали себя несколько неловко, как начинающие заговорщики. У всех у них в прошлом была хорошо регламентированная жизнь в советском обществе, где всегда было ясно, как сказал поэт: что такое хорошо и что такое плохо. Сегодня все они почувствовали, что, однажды зевнув, промедлив, они могут потерять если не все, то многое. Прежде всего, самый обильный и более или менее постоянный денежный поток — снабжение Чукотки, которое еще во многом обеспечивалось с помощью государства. Не так щедро, как в советские времена, но все еще достаточно густо. Кто будет контролировать этот денежный и товарный поток, тот будет в большом выигрыше. Если не сразу, то уж во всяком случае в ближайшем будущем. И еще — кредиты на золотодобычу. Тоже немалый кусок. И причем в твердой валюте.

— Больше полутора сотен миллионов долларов, — несколько понизив голос, сообщил Базаров.

— Это большие деньги, — подтвердила Тублина, и от движения ее массивного тела жалобно скрипнул стул. — Но любые бюджетные деньги так или иначе попадают под контроль центра. Чтобы аккумулировать средства, которые можно тратить на нужные мероприятия, нужен фонд. Для начала назовем его так: «Фонд развития Чукотки». Официально главное направление фонда финансирование социальных программ… Мы имеем право перечислять в него даже налоги…

Был еще один собеседник. Но он сидел не за столом, а в углу, в тени. Соломон Пак, бывший начальник Въэнского морского порта, сослуживец Базарова, отец владельца кабака. Он уже успел с помощью многочисленной родни захватить всю сеть общественного питания в окружном центре. Собственно, поначалу никакой сети и не было, если не считать ресторана «Въэн», который по праву можно было бы назвать комбинатом питания, потому что в дневное время в нем питались студенты педагогического училища, учащиеся медицинского техникума и колледжа культуры. Только в вечерние часы это кубическое, неуютное здание превращалось в ресторан и до недавнего времени считалось самым злачным местом окружного центра. Когда началась хозяйственная разруха и морской порт почти перестал работать, Пак быстро покинул начальственное место и выставил свою кандидатуру на пост мэра Въэна. При поддержке Базарова выборы для Пака оказались пустой формальностью. Теперь в его руках была служба выдачи разрешений на частную предпринимательскую деятельность, в том числе и на открытие новых торговых точек, кафе, закусочных. В самый короткий срок в окружном центре открылись десятки мелких торговых точек, чуть ли в каждом подъезде. Но самые большие магазины перешли под контроль семейства Пака.

— Может, мы зря не позвали Дудыкина? — подал свой голос из темного угла Пак.

— Он в растерянности, — сообщил Базаров. — Когда узнал, что москвичи стащили с пьедестала памятник Дзержинскому, у Дудыкина случился сердечный приступ, и его пришлось положить в больницу. Теперь у него новая идея — он уверяет, что Меленский ведет тайные переговоры о продаже Чукотки Америке…

— Да, Меленскому повезло, — с оттенком зависти произнес Пак. — Другой бы на его месте озолотился: столько дефицитных продуктов задарма получить из Америки! А он их бесплатно раздает!

— Нет, — мягко возразил Базаров. — По большому счету это даже полезно. Он снимает социальное напряжение в селах. Нам многое могут простить, кроме одного — состояния местного населения.

— Да вся эта гуманитарная помощь, как мертвому припарки! — заметила Тублина. — Люди в селах мрут, как мухи на морозе, и это не является секретом. Сколько ни давай им гуманитарной помощи — чукчи все пропивают, меняют на водку, самогон. Если американцы хотят помогать, пусть вносят валюту в Фонд развития Чукотки.

— Что делать! — вздохнул Базаров. — Это врожденная беда местных жителей. Ученые пока не могут найти настоящего лекарства против алкоголизма.

— Но у нас в Въэне есть непьющие чукчи, — сообщил один из милицейских полковников. — Значит, можно победить этот недуг.

Базаров поморщился. Бросившие пить чукчи и эскимосы неожиданно стали для администрации округа новой головной болью. Они требовали денег на лечение своих соплеменников — кодирование, вшивание «торпед» и прочие способы отучить человека от спиртного… Бюджет здравоохранения округа и так заметно оскудел. Не хватало даже самых простейших лекарств. Зато процветала местная коммерческая аптека. В ней можно было достать практически любое лекарство. Аптека принадлежала Алевтине Горкиной, бывшему главному фармацевту окружной больницы, жене одного из присутствующих здесь милицейских полковников. Горкина Базаров планировал поставить во главе вновь учреждаемого фонда. Сама же больница находилась в плачевном состоянии. Когда американскому ученому-этнографу, попавшему в нее, вместо туалетной бумаги предложили аккуратно нарезанную местную газету на чукотском языке «Мургин нутэнут», он страшно удивился и сначала принял это за шутку.

— Скоро в округе будут происходить выборы губернатора. — сообщил Базаров. — Времени, с одной стороны, вроде много, но и расхолаживаться не стоит. Главное надо понять — демократические выборы в новых условиях ничего общего не имеют с советскими выборами. Сегодня избирателя надо завоевывать. Поэтому надо приложить все усилия, но продукты доставить на Чукотку любой ценой, вот в этом нам поможет фонд.

Собравшиеся должны были учредить еще и новое акционерное общество по торговле и снабжению Чукотского автономного округа. Главным акционером выступало государство, которое представляла Тублина. Она уверенно обрисовала будущее и в заключение сказала:

— Чтобы предотвратить возмутительный волюнтаризм, который проявил Меленский в Чукотском районе, распределив американскую гуманитарную помощь помимо нас, помимо государства, мы войдем в Окружную думу с предложением запретить такого рода буржуазную благотворительность. Вообще идеально было бы гуманитарную помощь получать валютой, а уже нам самим покупать нужные продукты.

Присутствующие формально не голосовали, но выразили одобрение молчаливыми кивками и улыбками.

Путешествие по Чукотке в зимнее время чревато большими задержками в пути. Пурга может запереть в каком-нибудь районном центре на недели, а то и на месяц. Поэтому надо выбрать такое время, чтобы хоть немного гарантировать себя от неожиданной непогоды.

Помощник Базарова Саркисян, начавший карьеру с поста секретаря райкома комсомола в бухте Гуврэль, оказался незаменимым. В бюрократической иерархии, не занимая и не стремясь занять высшие должности, Армен довольствовался постом руководителя аппарата. Но это предоставляло ему настоящую, неограниченную власть порой даже над вышестоящим начальством. Обычно он сопровождал в поездках Базарова. На Саркисяна всегда можно было положиться во всем, что касалось организации и устройства поездки — от питания и гостиниц до списка лиц, с которыми надлежало встретиться.

Пристроившись у иллюминатора. Базаров долго смотрел на однообразную поверхность заснеженной тундры. Отсюда, с высоты нескольких тысяч метров, Чукотка казалась безжизненной тундрой. Насколько хватало глаз, ничто не указывало на наличие не то что человека, а вообще живого существа. В однообразной белой пустыне порой проглядывали синие блюдца замерших озер, с поверхности которых ветер сдувал снег, черные скалы и редкие поросли кустарников по берегам застывших на долгие месяцы рек. И все же Базаров по-своему любил эту землю. Это странное притяжение полярной пустыни чувствовалось даже на огромных расстояниях, когда в отпускное время Базаров уезжал на теплые моря, в густые леса и зеленые поля. Живописный пейзаж курортных мест, нагромождение каменных домов в больших городах, уютные дачные поселки вокруг Москвы лишь на короткое время захватывали, тешили взгляд и душу, но потом начинала сниться тундра, поутру чудился вой весенней пурги, океанский прибой на побережье Ледовитого океана.

Так ни разу Базарову не удавалось до конца догулять положенный отпуск, он всегда возвращался раньше срока и отправлялся либо на рыбалку, либо колесил по окрестностям горы Святого Дионисия, собирая грибы и морошку.

И даже зимний тундровый пейзаж, который расстилался под самолетом, был ему мил и близок. Когда Базаров говорил вслух о своей любви к Чукотской земле, он был достаточно искренен, и не относил себя к тем «покорителям Севера», которые не столько покоряли этот Север и осваивали, сколько устраивали свое благополучие, копили деньги на дом, машину. Как только кончились эти северные льготы и большие деньги, огромное число приезжих, как птицы по осени, потянулись на юг, и от их декларативной любви к Северу и следа не осталось. Правда, за два десятка лет, проведенных на Чукотке, Базаров даже правильно здороваться по-чукотски не научился, но это не мешало ему панибратски обращаться со стариками-оленеводами и китобоями. Он считал себя ценителем и знатоком чукотского и эскимосского искусства, поддерживал ансамбль «Эргырон», несмотря на оскудение ассигнований из бюджета, находил деньги для коллектива, который так изуродовал подлинное искусство северян, что от древнеберингоморских танцев и песен остались лишь едва различимые намеки.

Несмотря на начало зимы, погода стояла ясная, и самолет зашел на посадку с моря, пронесся над замерзшим пресноводным озером Эстихет и опустился на посадочную полосу, построенную еще во времена Второй мировой войны с помощью американцев. Теперь в Гуврэльском аэропорту устроили таможенный и пограничный пункт.

В зимнее время бухта Гуврэль выглядела еще более прекрасной, чем летом. Снег покрывал кучи неубранного мусора, свалки, груды металлолома, и фиорд, окруженный крутыми сопками, производил чарующее впечатление.

Кончался короткий зимний день, но что-то тревожило Базарова, чего-то не хватало в знакомом облике портового поселка, еще недавно считавшегося самым благополучным и благоустроенным на Чукотском полуострове.

Он сидел рядом с водителем вездехода, вглядываясь в очертания домов, уступами поднимающихся на крутом берегу. Меж домов сверкали странные огоньки, блики отражались в слепых окнах. И вдруг, когда уже до берега оставалось с сотню метров, в десятках окон вспыхнул электрический свет, заливший заснеженную набережную Дежнева.

— В честь вашего приезда! — уважительно произнес водитель вездехода. — Вот уже месяц как свет у нас включают только на два часа, да и то не всегда. Людям теперь приходится готовить пищу на кострах, как в древние времена. Многие даже завели жировые лампы, купили у эскимосов Нового Чаплино.

Глава местной администрации Бамбурин был необычно трезв и деловит. Он услужливо поднес походный чемоданчик Базарова в отведенную для особо важных гостей квартиру, где уже был накрыт стол.

За ужином глава районной администрации жаловался на нехватку дизельного топлива, угля и продуктов.

— Не знаем, как перезимуем. Спасибо Меленскому, поделился с нашим районом американской гуманитарной помощью. Развезли по селам муку, сахар и сгущенное молоко. Кое-какие крупы у нас остались еще с прежних времен. С голодухи не умрем, но можем замерзнуть.

— Неужели нет никакого выхода? — спросил Базаров.

— Могут помочь только военные, — ответил Бамбурин.

— Вот! — воскликнул Базаров, обращаясь ко всем присутствующим. — А ведь некоторые требуют вывода военных с Чукотки! Дорого, мол! Особенно старался Тимур Гайдар. С военными надо работать. Я с ними договорюсь… Но хотел бы напомнить, что присутствие частей российской армии на границе с Соединенными Штатами Америки — это политическая необходимость.

— Это верно, — кивнул Бамбурин.

Ему очень хотелось выпить, но он сдерживал себя, делая небольшой глоток, ставил стакан обратно на стол, как это делал высокий гость. Бамбурин прекрасно понимал, что военные — это самый верный и безотказный электорат. На кого укажет командир, за того и проголосуют солдаты.

— Я хотел спросить насчет этой гуманитарной помощи… Уж очень щедро. Пошли тут всякие разговоры…

— Какие разговоры?

— Насчет продажи Чукотки… Что, мол, не только Меленский вел переговоры, а кое-кто на самом верху. Есть якобы два варианта: по первому Чукотку продают целиком, а по второму — без русских, только с коренным населением… Так вот многие русские, особенно давно живущие здесь, недовольны.

— Чем недовольны? — спросил Базаров.

— Ну, в общем, — замялся Бамбурин, — хотели бы тоже как бы продаться…

— Кому?

— Американцам… Ну, ладно простой народ, но среди желающих есть бывшие члены партии. Непонятное время наступило, — вздохнул Бамбурин.

Базаров давно знал Бамбурина и сейчас видел его насквозь: ему бы тоже хотелось, как он деликатно выразился, «продаться».

— Все это — чушь! — решительно возразил Базаров. — Глупые, пустые разговоры! Кому нужна нищая Чукотка?

— А полезные ископаемые?

— Больше разговоров о них, чем есть на самом деле…

— Вроде бы кроме золота и нефть нашли.

— На Аляске своей нефти навалом, — напомнил Базаров.

Утром, до вылета, Базаров обошел школу, профессионально-техническое училище, интернат для дефективных детей. Удручающее впечатление произвели на него эти маленькие, неухоженные, сопливые, одетые в серое детишки. В их взгляде он видел мольбу и невысказанное, неосознанное страдание. Директриса интерната, блистая золотыми зубами, жалобно стенала о скудости денежного содержания, о многомесячной задержке жалования воспитателям и учителям. Почему все руководящие дамы в стране такие толстые, раскормленные и ярко накрашенные?

— Даже я уже шесть месяцев не получаю зарплаты, — посетовала она.

— По вашему виду этого не скажешь, — не сдержался Базаров.

В Кытрыне посадочная полоса была перечерчена змеившейся поземкой. Встречающие кутались в теплые шарфы, кроме Меленского, одетого по сезону в хорошую меховую кухлянку и плотную матерчатую камлейку.

Франтов приплясывал на морозе в модных ботинках, хотя и на меху, но легко пробиваемых морозным, режущим, словно острый нож, ветром.

И вдруг Базарову подумалось: почему это в центре национального района все начальство состоит только из приезжих, ни одного отличного от белых лица, представляющего местное население? При Советской власти еще как-то старались привлекать в управленческие структуры эскимосов и чукчей. Иные из них быстро спивались, а те, кто удерживался, превращались в таких закоренелых бюрократов, что теряли всякое уважение своих соплеменников.

В повседневной жизни выдвиженцы старались всячески подражать русским, демонстративно отказывались от своей национальной одежды, языка, еды. Свои собственные песни и танцы они «любили» только в большие праздники, когда надо было демонстрировать национальное по форме, социалистическое по сути искусство. Они производили странное впечатление своей неестественностью, никчемностью и пустотой. На фоне этих национальных кадров Меленский резко выделялся. По правде сказать, он выделялся и из среды приезжих назначенцев.

А тем более, когда он неожиданно стал распорядителем американской гуманитарной помощи. Даже Франтов, который еще вчера с трудом скрывал свою неприязнь к этому то ли чукче, то ли поляку, заискивал перед ним и пропустил его вперед, приветствовать начальство.

Ужинали в кафе, принадлежащем Талигуру.

Разговор шел в основном о гуманитарной помощи и слухах о продаже Чукотки.

— Ко мне приходят люди с заявлениями, — со смехом рассказывал Меленский. — Так прямо и говорят: хотим быть подданными Соединенных Штатов Америки.

— Недостаток патриотизма, — уточнил Талигур.

— Но есть немало и тех, кто не хотят становиться американцами, — заметил Меленский. — Просят помочь уехать, пока есть такая возможность. Интересуются, позволят ли новые хозяева Чукотки покинуть Север или же вынудят принять американское гражданство.

— А что местное население? — спросил Базаров.

— Местному населению, по большому счету, все до лампочки, — усмехнулся Меленский. — Они рассуждают так: нас отсюда никуда не выселят. А какие власти будут над нами — все равно. Вот была Советская власть, та хоть проявляла заботу о нас. Новые же демократы разрушили все — даже детские сады и столовые закрыли в селах. За все — плати. Лечиться — плати, учиться — плати, цены так подняли, что большинство сельских жителей даже от телефонов отказались.

— Лучше на эти деньги бутылку купят, — заметил Талигур.

— Да. — подтвердил Меленский, — лучше бутылку купят. — Местное население нынешнюю власть не любит. Они наконец увидели, как живут их земляки по Арктике, и поняли, что все разговоры о бедственном положении эскимосов по ту сторону Берингова пролива — сказки советских пропагандистов. Поэтому для них главное — это, чтобы им дали возможность жить нормальной человеческой жизнью. А как называется власть — советская, демократическая, американская — им в общем-то все равно. Тем более, согласно новой Конституции, местному населению в верхние эшелоны властных структур попасть почти невозможно. У них нет материальных ресурсов для организации предвыборной борьбы, они составляют явное меньшинство в округе. Только на уровне сельской администрации они могут на что-то рассчитывать.

— Мрачную картину рисуешь, Михаил, — заметил Франтов.

— Я не картину рисую, а говорю правду, — резко ответил Меленский. — Если есть возражения — возражай по существу.

— Меленский прав, — подвел конец разговору Базаров.

Еще ранее был уговорено, что состоится поездка на Горячие Ключи.

Когда-то люрэнские Горячие Ключи представляли собой настоящий оазис в тундре — не только обилием горячей воды, бассейном, но и теплицей и птицефермой. В небольшой гостинице с относительным комфортом можно было переночевать.

Обычно сюда возили из районного центра знатных гостей, туристов и экскурсантов. Как-то приехали японцы из телевизионной компании «Эн-Эйч-Кэй» и сунули свои радиометрические приборы в горячую воду. Как потом рассказывали очевидны, японцы бежали из Горячих Ключей с такой скоростью, что обогнали вездеход.

Искупавшись, обтершись свежевыпавшим снегом, после обильного чаепития, Базаров позвал Меленского прогуляться в тундру. Поначалу шли молча. Светила луна, и россыпь звезд казалась особенно яркой. Снег был еще мягкий, не высушенный морозом, и скрадывал шаги.

— Вот, Меленский, наступило совершенно новое время. — начал Базаров. — Еще вчера мы были в полной зависимости от партийной и советской власти, от опеки области. А теперь — свобода. Время для руководителя благодатное, очень выигрышное. И сегодня ситуация складывается так: тот, кто сегодня не будет зевать и возьмет власть, тот и будет определять местную политику. Ну, посуди сам, мог ли ты еще вчера даже представить себе, что окажешься единоличным распорядителем такого богатства!

— Гуманитарная помощь распределяется самими американцами, — заметил Меленский. — Если точнее — распоряжается Сьюзен Канишеро.

— Кстати, вроде фамилия у нее не эскимосская и не американская…

— Муж у нее японец гавайского происхождения.

— Знаешь, Михаил, есть много нехороших разговоров о твоих отношениях с американцами. А у Дудыкина вообще очень серьезные претензии.

— Пусть он эти претензии оставит себе, — усмехнулся Меленский.

— Но он может навредить.

— Мне нечего бояться. Все делается согласно существующим законам.

Базаров не знал, как подступиться к главному разговору. Раньше ему казалось, что он знает Меленского как облупленного, ничего в нем особо загадочного нет. А вот подступиться трудно. Кстати, так не раз бывало с внешне простодушными чукчами и эскимосами. В глубине они оставались недоступными, и черт знает, что творилось в их душах. Сколько раз бывало так: вроде все ясно, договорились, а потом — такое упрямство! Однако многое перенял от чукчей и эскимосов этот потомок польских шляхтичей. Дудыкин где-то раскопал, что фамилия «Меленский» числилась среди активных участников польского восстания конца девятнадцатого века, высланных царским правительством в Колымский край.

— Я сейчас ищу людей, которые будут на моей стороне на предстоящих выборах, — откашлявшись, приступил Базаров. — В свою очередь, разумеется, всячески буду поддерживать лояльных ко мне людей на местах.

— А что, есть нелояльные? — в вопросе Меленского звучала усмешка.

— Всякие есть, — вздохнул Базаров. — Особенно среди старых партийных кадров. Короче, среди людей Пэлята. Они продолжают цепляться за старое, хотя уже всем ясно — наступило время коренных реформ, к старому возврата нет.

— Может быть, это и так. — Меленский говорил медленно. — Но это где-то там, наверху. А мы с вами стоим на чукотской земле…

— Кстати, как-то неудобно получается. Я обращаюсь на «ты», а ты ко мне на «вы».

— Я так привык, — ответил Меленский и продолжал: — По-моему, сейчас самое главное — спасать людей, а не делить власть. Вчера в Люрэне повесился Котгыргын. Совсем молодой человек по нынешним меркам: ему еще не было сорока лет. У него остались жена и трое детей. Котгыргын уже больше года не получал зарплаты, больная жена почти все время в районной больнице. После того как в Люрэне из-за нехватки денег закрыли детский сад, Котгыргыну пришлось взять маленьких детишек к себе. А они хотят есть, плачут… Вот и ушел Котгыргын… И таких людей по селам Чукотки — большинство. Грустно, что гуманитарная помощь пришла из той страны, которую мы громче всех ругали и даже выставляли виновницей всех наших бед. Но эта гуманитарная помощь не может быть вечной. Да и стыдно жить на чьем-то иждивении. И многие здешние люди это понимают. Очень медленно, но среди местного населения растет сознание того, что надо полагаться на самого себя. Больше надеяться на тангитана нельзя…

— И что ты предлагаешь?

— Прежде всего, взяться за возрождение национальной экономики. Что это значит? Возродить морской зверобойный промысел, чтобы чукчи и эскимосы были обеспечены полноценным животным белком. Все это немедленно снимет остроту продовольственного снабжения местного населения. По большому счету, белок морских животных один из самых питательных. Многие тангитаны совершенно неосновательно брезгуют тюленьим и моржовым мясом. Мол, если это едят чукчи и эскимосы — то это плохо. Этакий гастрономический расизм. Да, тюленье мясо попахивает порой рыбой. Но ведь рыбой, а не дерьмом. Кстати, морж не ест рыбы, он питается моллюсками, и мясо этого млекопитающего по составу питательных веществ превосходит все виды животных белков. Почему люди морского побережья, несмотря на многолетнюю алкогольную интоксикацию, не так быстро деградируют? Благодаря естественному питанию. Можно построить небольшие заводики по производству колбас, сосисок, мясных полуфабрикатов из местного сырья. Жир морского зверя имеет спрос на мировом рынке, как и шкуры тюленей, моржовая кожа, не говоря уже о бивнях…

— Значит, спасение местного населения в моржах и китах?

Уловив в голосе Базарова усмешку, Меленский горячо, даже агрессивно произнес:

— Во многом — да! Вот вы были на Аляске. Разве вам не бросилась в глаза резкая разница в физическом облике наших и тамошних аборигенов? Во многом это благодаря питанию. Если коротко, вот какие приоритеты я вижу. Первое, всемерная поддержка местной экономики в обеспечении полноценного питания местного населения. Второе, резкое ограничение вплоть до полного запрета потребления алкогольных напитков в национальных селах в комплексе с лечением от этого недуга. Поддержка жилищного строительства. Вы в Инчоуне бывали? Нет? Там стоят ветхие домишки, которым уже более полувека! Как переселили людей в начале пятидесятых из яранг, так с тех пор эти халупы и стоят. Ярангу хоть чинили каждый год, что-то исправляли, а домики так и не трогали. Если уж строить жилье на Севере — то не пятиэтажные бетонные коробки, которые пожирают массу энергии для отопления, а действительно приспособленное для сурового климата жилье. Тем более, такое жилье давно строят на Аляске и в Канаде…

Базаров не мог прервать страстный монолог Меленского. Он и сам понимал, что все эти беды Чукотки давно требуют разрешения. Вот только в советское время нужно было постановление вышестоящих органов, государственное финансирование. А сейчас — откуда взять на все это деньги?

Он спросил вслух:

— Все это хорошо, но откуда взять деньги?

— Государство должно местным жителям, прежде всего, за многолетнюю бесплатную эксплуатацию недр. В Чаунском районе не осталось ни одной рыбной реки, а добытчики золота не заплатили хозяевам земли ни одной копейки. Второе — не мешать людям. Вон Чейвун из Нунакмуна захотел построить охотничий домик в Пинакуле, так его два года гоняли из кабинета в кабинет за какими-то бумажками! И это на его родной земле! В Улаке возобновили строительство кожаных байдар, так вдруг возникла какая-то инспекция, потребовавшая доказательств мореходности этих испытанных веками лодок.

Нельзя сказать, что услышанное от Меленского было для Базарова новостью. Возможно, что председатель кооператива «Нувукан», абориген, ближе к сердцу воспринимал все происходящее. Но с таким положением все как-то смирились. Что чукчи и эскимосы месяцами не моются из-за вечных проблем с банями и горячим водоснабжением, спиваются, бедствуют, вешаются, стреляются, все это уже стало обыденным. В голове Базарова просто не укладывалось, что жизнь здесь может быть другая, не такая, к которой он привык и которую он, по своему начальствующему положению, должен пытаться улучшать, не обязательно с положительным результатом. Главное, чтобы была деятельность, видимость работы, а то, что не всегда получается, — что делать? Такой уж здесь народ, вчерашние дикари, которых пытались втащить в светлое будущее. Иногда возникала вообще крамольная мысль: как было бы хорошо, если бы не было всех этих чукчей и эскимосов, эвенов и чуванцев с их вечными, неразрешимыми проблемами!

Дело-то в другом. Кто будет властвовать здесь? Кто будет контролировать финансовые потоки, руководить? Кто будет наслаждаться сладостью власти, получать знаки внимания, повиновения, благодарности за милости, предоставляемые им — главным начальником Чукотки? А там, в Москве, его будут уважать, почитать: взялся за самый трудный район России, за самую далекую окраину, романтичную, овеянную героической историей — челюскинцы, полярные перелеты, Арктика, Белое Безмолвие, белые медведи, моржи, киты. И вчера еще дикий народ, который под отеческой заботой нового начальника Чукотки ищет пути в современных, нелегких условиях… С чукотского плацдарма видны будущие поля политической деятельности. И эта новая деятельность требует больших денег, как личных, так и возможностей распоряжаться немалыми бюджетными средствами, льготными кредитами. И напрасно так хорохорится Михаил Меленский. Гуманитарная помощь не может поступать вечно. Капиталисты хорошо знают цену деньгам и умеют их считать. Может, и прав Дудыкин… Конечно, хорошо бы иметь в этом районе такого союзника, как Меленский. Человека с безупречной репутацией, обладающего настоящим авторитетом среди местного населения, умеющего говорить на их языке, досконально знающего их нужды… Но вот его идеализм, романтизм — эти вещи уже из прошлого. Такие часто попадались среди коммунистов. Правда, год от году их становилось все меньше, но случались. Даже здесь, на Чукотке, куда посылали далеко не лучших сынов партии.

На обратном пути в гостиницу оба собеседника шли молча. Базаров уже жалел о своей откровенности и размышлял о том, что придется крепить союз с Франтовым, у которого крепкая опора в районе в старом административном аппарате. Бывший ассенизатор большого авторитета не имел, за глаза его называли «говночистом», но районные чиновники прекрасно понимали, что такой начальник незаменим у государственной кормушки.

Ранним утром, после чаепития отправились в село Люрэн.

Когда-то оно считалось образцовым не только в районе, но во всем Чукотском национальном округе и, разумеется, носило имя Ленина. С одной стороны, здесь действительно жили лучшие китобои района, а в округе паслось самое большое оленье стадо. Государство щедро помогало люрэнцам, тем более что Горячие Ключи принадлежали здешнему хозяйству. Сюда в первую очередь шла техника, строились новые корпуса зверофермы. Здесь селились многие приезжие с материка — механики, снабженцы, строители — и, надо сказать, неплохо зарабатывали.

Несмотря на ранний час меж домов уже бродили тени не успевших протрезветь. На окраине села, ближе к обрыву, нависшему над морем, двое охотников, облаченных в белые камлейки, запрягали собак. Меленский узнал одного из них — Сергея Энанкэуяса. Молодой, статный мужчина, резко отличавшийся от своих бледных от многолетней пьянки соплеменников, недавно пережил настоящее житейское потрясение: увел от своего младшего брата жену. Энанкэуяс был не только признанным китобоем, но и самым трезвым человеком в Люрэне. Он вообще никогда не пил и категорически отказывался пробовать даже изысканные вина где-нибудь в Монте-Карло, в Лондоне, в Буэнос-Айресе, там, где происходили заседания Международной китовой комиссии, членом которой и был чукотский охотник.

— С чем пожаловало начальство? — поздоровавшись, спросил Энанкэуяс.

— Знакомимся с положением на местах, — ответил Франтов.

— А чего знакомиться? Будто не знаете, что здесь происходит.

Энанкэуяс сделал широкий жест, как бы показывая на заколоченную столовую, закрытый детский сад, пошивочную мастерскую… И небольшую толпу местных жителей, собравшихся возле морга сельской больницы на похороны Котгыргына.

— Вот до чего мы дожили, — сказал он.

Энанкэуяс в селе не занимал никаких административных должностей. Как обычно, на этих постах сидели приезжие, прижившиеся на Чукотке, женившиеся на местных девушках. Таким в Люрэне был некий Роман, или, как его звали в глаза и за глаза, — Рома. При совхозе он ведал складами, горючим. Сейчас обширное и довольно богатое люрэнское хозяйство сильно обеднело, но по-прежнему главные ключи от него держал в своих руках Рома. С ним почтительно разговаривал и глава сельской администрации, и даже сам Франтов. Даже здесь, на похоронах, он был как бы главным распорядителем.

Собравшиеся проводить в последний путь односельчанина с нескрываемой ненавистью посматривали на группу хорошо одетых, благополучных, сытых начальственных тангитанов.

Базаров именно здесь, на жалких похоронах, понял, что для укрепления своего положения и завоевания губернаторского, освященного всеобщими выборами, поста ему придется опираться на Франтова и таких вот универсальных хозяйственников, как Рома, а не на этот жалкий, забитый и ослабевший от векового пьянства так называемый народ.