Цитадель

Глава вторая

Между этим новым Хоуи и тем, которого Дэнни помнил с детства, может, и угадывалось какое-то сходство, но уж очень отдаленное. Во-первых, этот был блондин. А часто ли бывает, чтобы человек из шатена превратился в блондина? Вот наоборот — сколько угодно: половина девушек, с которыми Дэнни в разное время спал, уверяли его, что раньше волосы у них были гораздо светлее (Ты не представляешь, какая я в детстве была светленькая!), и из-за этого теперь они тратили по ползарплаты на мелирование, пытаясь восстановить свой изначальный колер. Но чтобы темные волосы с годами посветлели — о таком Дэнни слышать не приходилось. Конечно, Хоуи мог их чем-нибудь обесцветить, но на обесцвеченные они не похожи, да и этот новый Хоуи (точнее, уже не Хоуи, а Ховард — это было первое, о чем он сообщил своему кузену, еще до того как заключил его в медвежьи объятия) меньше всего похож на тех парней, что обесцвечивают волосы.

Новый Хоуи был в прекрасной форме. Можно сказать, в идеальной. Никаких жировых наплывов, никакой девчачьей грушевидности. Что это — чудеса липосакции? Специальная гимнастика? Просто время? Кто знает. И наконец, он был загорелый. Последнее сразило Дэнни наповал: тот прежний Хоуи был бледен какой-то особенной бледностью. Не то чтобы он совсем не бывал на солнце, но солнце его словно не касалось, светило мимо. Теперь же его лицо, руки, ноги (он был в шортах защитного цвета) — все покрывал коричневый загар. На загорелых руках выделялись светлые волоски — уж они-то точно были настоящие, какой кретин станет обесцвечивать волосы на руках?

Но основная перемена касалась не внешности. Главное — в Ховарде ощущалась сила. Кто-кто, а Дэнни в таких вещах разбирался: это был один из его многочисленных талантов, обретенных и доведенных до совершенства за годы жизни в Нью-Йорке. Можно сказать, что в совокупности все его таланты составляли своеобразное резюме — написанное, впрочем, невидимыми чернилами, так что иной человек (его отец, например) мог сколько угодно разглядывать это резюме, но видеть перед собой лишь чистый лист бумаги. Войдя в комнату, Дэнни сразу определял, от кого исходит сила, как некоторые по движению воздуха определяют, скоро ли пойдет снег. Если сильного человека в комнате не было, Дэнни тоже понимал это сразу, а когда такой человек появлялся, Дэнни вычислял его раньше, чем тот успевал открыть рот. Иногда даже раньше, чем он успевал войти: тут уже дело было в реакции окружающих, то есть тех, кто находился с ним в одном помещении.

С Ховардом в помещении находились:

1. Анна, его жена. Блестящие темные волосы, стрижка «под пажа», чуть заостренные черты, серые большие глаза. Интересная девушка, хотя от жены биржевого магната Дэнни, признаться, ожидал какой-то другой интересности. Лицо без косметики, бесполые джинсы и такой же бесполый коричневый свитер-балахон. Сейчас она лежала на спине на сером каменном полу, а младенец в розовых ползунках (Дэнни припомнилось, что в розовое одевают девочек) деловито сучил ногами у нее на животе.

2. Рабочие, молодые ребята в респираторах. Все они где-то что-то делали, но частенько забредали на кухню, некоторые прямо с инструментами. Когда они входили или выходили, дверь на двусторонних петлях еще долго болталась в обе стороны. Ховард объяснил, что это студенты, которые проходят магистратуру по бизнес-администрированию — одни из Иллинойского университета, другие из Корнелльского, из школы гостиничного бизнеса. А реставрация замка — их летняя практика. В общем, трудятся на зачет, учатся организации гостиничного бизнеса. Правда, Дэнни показалось, что весь их бизнес сводится пока к ремонтно-плотницким работам.

3. Некто Мик, старый друг Ховарда. Дэнни познакомился с ним прошлой ночью: это он в конце концов выглянул на лестницу, после того как Дэнни проорал свое «Э-э-эй!!» энное число раз. Выбраться из лестничного колодца без посторонней помощи не представлялось возможным по той простой причине, что ни на одной двери не было ручек. «Старый друг» показался Дэнни страшноватым: у него было сильное и порывистое, но анатомически сухопарое тело — не тело, а сплошные сплетения мышечных жгутов. Он ни разу не улыбнулся, пока вел Дэнни в его комнату. Когда, уже в комнате, Мик поднял руку, чтобы отдернуть бархатную занавеску над огромной антикварной кроватью, Дэнни заметил на его венах старые зарубцевавшиеся дорожки от уколов (сейчас их не было видно под длинным рукавом). Мик состоял при Ховарде вторым номером, Дэнни понял это сразу, как только увидел их вместе. У каждого сильного человека либо есть второй номер, либо ему требуется второй номер. Либо то и другое вместе: требуется, но не тот, что есть.

Вот и все собравшиеся.

Ах да, о самом помещении. Просторная средневековая кухня. Посередине — огромный кирпичный очаг, с крюка над очагом свисает котел величиной с ванну; на стене гобелен (король пронзает копьем льва, каким представлял его себе неизвестный ткач); два длинных деревянных стола с лавками — вокруг них, стягивая с себя респираторы, уже собирались студенты; и ультрасовременная немецкая плита, на которой Ховард сейчас готовил исполинский омлет.

От четырех застекленных ромбиками окошек тянуло свежестью. Приоткрыв шире одно из них, Дэнни высунулся наружу. Снизу, оттуда, где вчера ночью зияла непроглядная чернота и где теперь было так же непроглядно зелено, плыл запах сырой листвы. Впереди, метрах в тридцати, над зеленью возвышалась загадочно-величавая квадратная башня.

Ховард рассказывал Дэнни, как он покупал этот замок у немцев.

Ховард: Они успели восстановить не больше трети… нет, даже меньше, всего два этажа в южном крыле. Это где сейчас все наши спальни. И еще эту кухню, большой зал — вон там, видишь? — и винтовые лестницы в двух башнях. Но тут у них образовался дефицит наличности. Года два они еще побарахтались: начинали что-то делать, потом опять бросали. В конце концов их совсем прижало. И тогда они предложили замок нам.

Анна (лежа на полу): Причем меньше, чем за две трети от той цены, что сами за него заплатили. А если еще учесть, сколько они успели в него вложить!

Ховард: Вот я и говорю, как можно было отказаться от такого предложения? Пришлось отказываться от другого замка, в Болгарии. А Анна очень его хотела.

Анна: Еще бы! Он был такой красавец.

Так они мило беседовали, то и дело пускаясь в многословные объяснения, как люди, которые видят друг друга впервые. Обычно подобное общение давалось Дэнни легко. Это был еще один из его незримых талантов: его внутренний локатор умел безошибочно определять, с кем на какой волне нужно устанавливать связь и когда переключаться с одной частоты на другую. Но сейчас то ли его локатор барахлил, то ли эти люди оказались вне его зоны. А может, его самого, как спутниковую тарелку, надо было сначала перепрограммировать на новые условия. Короче, Дэнни чувствовал себя некомфортно в присутствии Ховарда. Хотя «некомфортно», пожалуй, не то слово. Если говорить точнее, он чувствовал себя несчастным. Почему несчастным и в чем именно это несчастье выражалось, Дэнни и сам бы не объяснил. Про себя он понимал только одно: надо сматываться отсюда. И как можно скорее.

Что, кстати, было для него самого совершенно неожиданно: ведь они с Ховардом несколько дней говорили по телефону, обменивались электронными письмами, утрясали какие-то вопросы, и все было нормально. Но оказалось, что физическое присутствие — это совсем другое. Сегодня утром, когда Ховард появился на пороге его спальни, у Дэнни все внутри похолодело.

Ховард: О-оо, какой ты стал!

Дэнни: Да и ты!..

Ховард: Знаешь, дружище, на улице я бы тебя не узнал!

Я тебя тоже.

Сколько мы не виделись? Я уж и не вспомню.

Дэнни: Страшно посчитать.

Ховард: Нет-нет, не надо ничего считать, а то я сейчас почувствую себя древним старцем.

Дэнни: Ну, не будем считать.

И все это время в мозгу у Дэнни свербела одна-единственная мысль: Какого хрена я тут делаю?!

Не зная, куда себя деть в средневековой кухне Ховарда, Дэнни решил остаться у окна. Кожу на руках выше локтя начало пощипывать и покалывать, это вселяло надежду. Еще один незримый талант из его длинного списка: если в какой-то точке имелся беспроводной доступ в интернет, Дэнни чувствовал это кожей. Ощущение концентрировалось в основном в области бицепсов и немного на затылке. В Нью-Йорке такой талант был весьма кстати: благодаря ему Дэнни мог проверять почту круглосуточно и совершенно бесплатно. Вот и сегодня утром, проснувшись в своей антикварной кровати, он ощутил знакомое покалывание, какое бывает, когда что-то себе отсидишь или отлежишь. Однако на сей раз Дэнни ошибся. Открыв ноутбук, он тут же убедился: сигнала нет — ни проблеска. В комнате не оказалось даже телефонного гнезда. И Дэнни решил, что сразу после завтрака он установит свою спутниковую антенну, лучше всего на крыше той квадратной башни.

У окна кухни стоял большой телескоп. Дэнни заглянул в окуляр. Перед глазами запрыгали щербатые крошащиеся камни квадратной башни, изъеденные временем углы, узкие стрельчатые окна. Отыскав верхнее окно, Дэнни попытался разглядеть, не горит ли в нем красный свет, как вчера ночью. Но никакого света, естественно, не увидел.

Дэнни: Что это за башня?

Ховард не слышал вопроса, зато его услышал «старый друг» Мик, который стоял у стола, разливая воду по стаканам. Он подошел и выглянул в окно.

Мик: Цитадель.

Дэнни: Цитадель — это где темница?

Мик улыбнулся, в первый раз в присутствии Дэнни. Улыбка осветила его сумрачное лицо и сделала его почти красивым, будто стерла на время следы героиновых лет.

Мик: Нет. Цитадель — это где все прятались, когда в замок вступал враг. Твердыня. Последний оплот.

Дэнни снова заглянул в телескоп. Даже не оборачиваясь, он чувствовал, что Мика что-то беспокоит. Но это, в конце концов, было личное дело Мика, Дэнни же вполне хватало знания того, что перед ним «номер второй». Для него это было именно знание, притом глубокое. Потому что в хаосе и беспорядочности (слова его отца) восемнадцатилетнего пребывания Дэнни в Нью-Йорке не было ни хаоса, ни тем более беспорядочности, если взглянуть на дело с позиций второго номера, — наоборот, все эти годы в его жизни происходило одно и то же, в одном и том же неизменном порядке: как только человеку, наделенному силой, требовался второй номер, Дэнни каким-то образом оказывался рядом как раз в нужный момент, чтобы занять освободившееся место, — и это повторялось снова и снова, так что с годами стало его второй натурой. Но теперь он, пожалуй, склонялся к мысли, что все, пора завязывать. Все равно ни к чему хорошему это в итоге не приводило, по разным причинам. И всегда почему-то заканчивалось насилием.

В одном из окон башни — не в том, где вчера горел свет, а этажом ниже — Дэнни уловил движение. Он на волосок опустил трубу телескопа и стал ждать. Вскоре занавеска колыхнулась, отдернулась, и в оконном проеме мелькнула девушка с длинными светлыми волосами. Мелькнула — и тут же исчезла. Дэнни обернулся спросить у Мика, кто это такая, но Мик уже отошел от окна.

Размахивая пластмассовым мечом, в кухню влетел маленький мальчик в сером пластмассовом шлеме с забралом и в латах. Вслед за ребенком на пороге появилась девушка — видимо, няня. Ховард представил ее: Нора. На голове у Норы были дреды, в языке пирсинг (когда она здоровалась, во рту у нее что-то блеснуло и клацнуло), руки заметно тряслись. От всего ее облика на Дэнни повеяло чем-то таким родным и знакомым, что он чуть не разулыбался как дурак. Но вовремя одумался: девушки с дредами дурацких улыбочек не понимают.

Дэнни: Мы, кажется, встречались?

Нора: Ага. Я тебе снилась.

Окинув его чуть отстраненным взглядом, Нора отошла и дальше наблюдала за ним лишь искоса, краем глаза. Вот кое-что из ее наблюдений: одежда черная, кожа белая, слой детской присыпки делает ее еще белее. Прямые черные (крашеные) волосы до плеч. В одном ухе оловянное колечко с впаянным в него рубином. На губах землистого цвета помада (элемент не обязательный, но сегодня он присутствовал). Таков был стиль Дэнни, точнее, последний из его стилей: в своей жизни он сменил их немало. Вначале Дэнни считал, что стиль и есть его сущность, что он идеально выражает его внутреннее «я»; но в последнее время его сменяющие друг друга стили все чаще казались ему самому просто декорациями, за которыми он мог оставаться невидимкой для окружающих. Что же до его сущности, то она как раз проступала лучше всего, когда он стоял голышом перед зеркалом и разглядывал отметины, оставленные на его теле всеми амплуа, которые он успел на себя перемерить: туз пик, татуировка на ягодице — элемент рекламной кампании клуба бисексуалов; ожог от сигареты на левой руке, оставшийся от тех времен, когда он ассистировал фотографу, а тот ни с того ни с сего потушил сигарету прямо об него, видно, сбрендил в своей темной комнате; рубец на лбу — это когда их дотком выпустил наконец собственные акции, и он, прыгая от радости, напоролся на плавник висевшего на стене чучела акулы; вмятина на виске от бородки ключа — Дэнни сильно задолжал одному знакомому, потому что не хотел просить деньги у отца, и знакомый, обозлившись, припечатал его связкой ключей; привычный вывих запястья; ожог на предплечье от кипящего жира; уплотнение в мошонке от занесенной при пирсинге инфекции; негнущийся левый мизинец; порванная мочка уха… Для общей картины достаточно. А теперь еще и хромота — Дэнни очень надеялся, что временная. Демонстрируя свои боевые шрамы Марте Мюллер, своей бывшей подружке, он чувствовал себя настоящим мачо — ему казалось, что он проводит для нее экскурсию по полям сражений. Но реакция Марты его просто убила. Бедненький мой, сказала Марта и нежно-нежно поцеловала его в лоб. Он бы не удивился, услышав такие слова от любой другой девушки. Только не от Марты. Бедненький мой. Дэнни тогда чуть не разрыдался без всякой видимой причины.

Ребенок подскочил к Дэнни и, рубанув по краю стола пластмассовым мечом, завопил что было мочи: Хья-а-а! Дэнни вздрогнул. Мальчик смотрел на него снизу вверх, запрокинув голову так сильно, что казалось, она вот-вот отвалится.

Ребенок (глухо, из-под опущенного забрала): Я король Артур!

Дэнни молчал. «Король Артур» поднял забрало, и что-то перевернулось у Дэнни внутри: белая кожа, темные завитки волос. Хоуи.

Ребенок: Мам, он не говорит по-английски, да?

Окружающие начали давиться смехом.

Анна: С чего ты взял? Говорит. Это Дэнни, твой дядя. Дэнни, это Бенджи.

Бенджи: Зачем тогда он молчит?

Снова смех. Дэнни почувствовал глухое раздражение, как и всякий раз, когда по этикету ему полагалось сюсюкать и восхищаться чьим-нибудь очередным отпрыском.

Дэнни: Затем, что мне нечего сказать.

Бенджи: Можно же сказать «привет».

Привет, Бенджи.

Привет, Дэнни. Мне четыре года и три месяца!

Дэнни не ответил. Он не питал теплых чувств ни к маленьким детям, ни к их родителям. Не важно, каким крутым парнем ты был раньше, мстительно думал он, теперь ты, как все папаши, заливаешь липкую жижу в орущий рот, по карманам у тебя рассованы соски-пустышки, рукава в сопливых разводах, а на лице блаженная улыбка идиота — так может улыбаться только пришибленный калека, которому оторвало обе ноги, а он сидит как куль и еще пытается отпускать какие-то шуточки.

Малыш продолжал таращиться на Дэнни. Не выдержав, Дэнни отвел глаза. Дети действовали ему на нервы.

Бенджи: А зачем у тебя помада?

Взрыв смеха.

Анна: Бенджи! Но она и сама смеялась.

Дэнни: А зачем у твоей няни лиловые дреды?

Она думает, что они красивые.

Ну, вот видишь.

Ты думаешь, что твоя помада красивая?

Да.

Бенджи: А я думаю, что она некрасивая.

Анна (строго): Ну все, Бенджи, хватит! Так нехорошо говорить. Ты должен попросить прощения.

Бенджи: Нет.

Тогда ты сейчас пойдешь к себе.

Бенджи: Нет!

Дэнни (небрежно махнув рукой): Да ладно, ерунда.

Но на самом деле это была для него не ерунда, внутри у него все кипело. Он и Бенджи смотрели друг на друга с равным негодованием.

Ховард: Эй, народ! Пошли есть, пока не остыло.

Мик позвонил в колокольчик, вывешенный снаружи одного из окон, мелодичный звук волнами поплыл в кухню. Тут же явились остальные студенты, всего человек двадцать. Каждый подходил со своей тарелкой к плите и, положив порцию омлета с грибами, подрумяненный ломтик хлеба и по куску дыни трех сортов, садился за один из длинных столов. Дэнни выбрал себе место за вторым столом, подальше от Бенджи, Анны, Норы и, он надеялся, Ховарда — который, впрочем, пока еще стоял у плиты с лопаткой в руке. Время от времени Дэнни поглядывал на него, пытаясь уловить хоть какое-то сходство — в движениях, интонациях, в чем угодно — с тем Хоуи, которого он помнил. Сходства не было.

Зато омлет оказался высший класс, вкуснее Дэнни в жизни не ел.

Оглядывая студентов, он пытался определить собственный возрастной статус относительно остальных. Ему всегда нравилось быть младшим из присутствующих, но в последнее время (неделю назад ему стукнуло-таки тридцать шесть) такое случалось все реже. Дэнни давно смирился с мыслью, что в Нью-Йорке стали появляться люди младше его, но при этом как бы взрослые — в том смысле, что у них есть работа, квартира, есть с кем спать и даже с кем жить. Сначала этих взрослых младше Дэнни было всего человек пять-шесть в поле зрения. Но потом вдруг невесть откуда повалили сотни, тысячи, целое долбаное поколение точно таких же взрослых, и от этого Дэнни делалось не по себе. Хуже всего были девушки в черных лифчиках, у которых сумочки набиты разноцветными презервативами и которые точно знают, чего они хотят в постели. Ведь если все они взрослые, думал Дэнни, значит, и он тоже? Или он относится к какой-нибудь особой породе взрослых — тогда к какой? Все его друзья были молодыми людьми; во всяком случае, они оставались молодыми для него: ведь как только они заводили семьи и начинали плодить детей, они переставали быть его друзьями. Их место занимали другие, без соплей на рукавах. В игре под названием «Нью-Йорк» Дэнни важно было всегда считаться новичком, молодым человеком, иначе все теряло смысл и он оказывался неудачником, который ничего не сделал и ничего не добился в жизни — в точности как говорил его отец. Но такие мысли таили в себе опасность, Дэнни старался их не думать.

Кто-то задал ему вопрос — студент, сосед слева. На вид он был постарше остальных (Дэнни это понравилось), даже с легкой проседью в висках. Зовут Стив. Сильное, крепкое пожатие.

Стив: Ты тоже в команде?

Дэнни: Пока не знаю. Я кузен Ховарда.

Стив широко улыбнулся. Значит, только вступаешь в ряды единомышленников? Создателей последнего приюта, так сказать?

Дэнни: Ты… про отель?

Ну да, про него. Конечно, отель — это только начало.

Дэнни: Начало чего?

Стив немного смутился, поняв, что кузен не в курсе. Дальше говорил, старательно подбирая слова: Дело в том, что Ховард не сводит свою задачу к одному получению прибыли, он смотрит на дело шире. А многие из нас после университета как раз собираются заняться организацией социально ответственных предприятий. Так что у нас тут прекрасная возможность посмотреть, как это делается, с самых первых шагов.

Дэнни: Давно вы уже тут?

Немного помолчав, Стив переадресовал вопрос на другой конец стола: Мик, сколько дней мы тут?

Мик (не задумываясь, не отрываясь от еды): Тридцать восемь.

Дэнни: И чем конкретно вы занимаетесь?

Стив: Ммм, конкретно так сразу не скажешь… Ну, обсуждаем, советуемся, делаем кое-какую работу по бизнес-планированию…

Ага, кое-какую. Плотницкую! Дэнни не видел, кто это сказал, но рассмеялись все.

Стив: Ну да, и плотницкую тоже. Всегда ведь находится то одно, то другое… Я правильно говорю, Мик?

Мик поднял голову, продолжая жевать. Стало видно, какие у него голубые глаза. Остальные студенты явно прислушивались к разговору.

Мик: Ты правильно говоришь, Стив.

Над столом повисла какая-то сдавленная пауза.

Дэнни: То есть фактически вы занимаетесь реставрационными работами?

Снова пауза. Стив кинул взгляд на Мика.

Мик: Это сложный вопрос. Чем мы тут занимаемся.

Ховард (от плиты): Вы о чем?

Мик, сидевший к Ховарду спиной, слегка повысил голос, но не оборачивался. Дэнни показалось, что он собирался ответить незначащим тоном, как бы в шутку, но получилось тяжеловато: Твой кузен интересуется, чем мы тут занимаемся второй месяц. Я сказал, что это вопрос сложный.

Ховард: В каком смысле сложный?

Все молча ждали, что скажет Мик. Он тоже долго молчал, словно боролся с собой.

В том смысле, что у нас тут постоянно много маленьких дел, но ни одного большого.

Мик нарушал важнейшее правило общения с сильными людьми: нельзя прилюдно сомневаться в их непогрешимости. В свое время Дэнни тоже на этом обжигался.

Ховард, все еще с лопаткой в руке, подошел к столу. Он оглядел сидящих за столом, и в его внимательном, прикидывающем взгляде Дэнни почудилось что-то знакомое — какая-то отдаленная связь между Ховардом и тем Хоуи, которого он помнил.

Ховард: Мик, уточни, пожалуйста, какими большими делами ты хотел бы заняться?

Мик: Пожалуйста. Можно начать реставрировать северное крыло. Можно осушить бассейн, привести в порядок мрамор вокруг него. Можно раскапывать часовню: надгробия мы более или менее расчистили, но сама часовня пока до половины в земле. А есть еще цитадель…

Ховард: Мы не можем трогать цитадель.

Хорошо, мы не можем попасть внутрь, но ведь там полно дел и снаружи! Хоть расчистить заросли кругом или…

Мы не можем трогать цитадель, Мик.

Тонкий взволнованный голос Бенджи: Пап, вы сейчас будете драться, да?

Мик: Меня заботит общий настрой, Ховард.

Пап, вы сейчас…

Ховард: Чей общий настрой? Твой?

Пап…

Анна: Бенджи, тс-сс!.. Она поморщилась, как от боли. Дэнни чувствовал себя отвратительно, его прошиб пот. И зачем он только задал этот дурацкий вопрос?

Ховард: Ну, тогда валяйте уж все, выкладывайте. Как там у вас с настроем?

Все молчали. Неважно с настроем, подумал Дэнни.

Первым высказался Стив, сосед Дэнни: Нормально.

Нормально, послышался еще чей-то голос из-за соседнего стола, потом: Порядок!.. Да все классно! — и вскоре отдельные возгласы слились в общий счастливый гвалт: всем хотелось говорить и говорить приятные слова, тем более что Ховард выслушивал их с таким видимым облегчением.

Ховард: Так что, может, это твоя личная проблема, Мик?

Мик: Хорошо. Моя значит моя.

Но никто не поднимался из-за стола. Ховард тоже не уходил и не садился, словно еще чего-то ждал.

Заговорила Анна: И все-таки, наша цель ведь состояла в том, чтобы все остались довольны.

Ховард: Ну что ж, а недоволен всего один — разве плохо?

Он правда в это верит? — подумал Дэнни. Трудно сказать. Сильные люди всегда оторваны от масс, это общее правило. Потому-то каждому из них и нужен номер второй.

Мик выглядел побитым. Он молча забрал свои тарелки со стола, сложил их в обширную корзину посудомоечной машины и вышел через болтающуюся дверь. С его уходом напряжение частично спало, все снова оживились и заговорили.

Бенджи: Мам, он печальный? Дядя Мик печальный?

Анна: Не знаю.

Он сердитый?

Не знаю.

Я пошел его искать!

Хорошо, иди.

Бенджи сорвался с места и выбежал из кухни, забыв про свой меч. Дядя Ми-и-и-иик! — послышался звонкий голос. Из дальнего конца коридора донеслось в ответ что-то неразборчивое.

Студенты по очереди возвращались к плите за добавкой. Все были на стороне Мика, но сила была на стороне Ховарда.

Наконец вахта у плиты закончилась, и Ховард тоже добрался до стола. Ел он странно: торопливо заталкивал в себя куски, будто это не роскошный омлет, над которым он сам только что колдовал целый час, а малосъедобная преснятина. Еще и прикрывал тарелку свободной рукой — зачем? Никто же не отбирает. Дэнни озадаченно поглядывал на кузена. Наверно, решил он, это какой-то более ранний Ховард, у которого мало общего с Ховардом теперешним. Анна, сидевшая на той же лавке, придвинулась к мужу вплотную и обняла его одной рукой. Наконец Ховард оттолкнул от себя пустую тарелку.

Народ начал расходиться. Дэнни отнес свою посуду в посудомоечную машину, прикидывая, можно ли уже ретироваться или это будет слишком невежливо с его стороны. Оставаться один на один с Ховардом не хотелось. С другой стороны, идти ему, в сущности, было некуда. Он даже не был уверен, что сумеет отыскать отведенную ему комнату, не заблудится в лабиринтах ходов и переходов.

Ховард: Дэнни, подожди.

Дэнни нехотя подошел к столу, за которым, кроме Ховарда, сидели еще Анна, Нора и четверо или пятеро студентов. Предоставленный сам себе младенец сосредоточенно цеплялся за край лавки, пытаясь встать на ножки. Розовые ползунки на коленках уже почернели.

Дэнни сел напротив Ховарда.

Ховард: Дэнни, как там твои?

После разборки с Миком Ховард сник, и его голос теперь звучал глухо и безжизненно.

Дэнни: Думаю, нормально. Хотя мы не часто видимся.

Ховард: Твой отец мне всегда нравился.

Дэнни: Мне тоже. Только я ему в последние годы что-то разонравился.

Ховард поднял голову. Что так?

Черт, зачем он вообще это сказал? Бессмысленно же пытаться объяснять — тем более Ховарду — про то, как он рвал отцовское сердце, не единожды и не дважды, а много, много раз, начиная с того дня, когда он заявил, что не поедет в Мичиган, родительскую альма-матер, а будет учиться в университете в Нью-Йорке. Это был, конечно, смелый, дерзновенный и хрен знает какой еще шаг, но шаг опасный, потому что так называемое «самопознание» всегда опасно для той идиллической, но смазанной картинки, которую средний человек принимает за самого себя. А картинка Дэнни оказалась еще более смазанной, чем у среднего человека, — в Нью-Йорке она выглядела такой же никому не нужной, как те аккуратные тенниски, что он извлек из чемодана в своей комнате в общежитии на Вашингтон-сквер, но так ни разу и не надел. Когда родители приехали проведать сына, отец, стоя посреди той же комнаты и бодро покачивая сеткой с футбольными мячами, сказал: Наш с мамой отель тут в двух шагах, возле Центрального парка. Хочешь, в воскресенье утром пробежимся с тобой в парк, погоняем мячик?

Дэнни (натягивая свои новые ботинки): Хорошо.

Молчание.

Отец: Это не обязательно, конечно.

Дэнни: А. Тогда ладно.

Отец: Тогда… ладно?

Обернувшись, он смотрел на Дэнни изумленно, как на случайного прохожего, который зачем-то больно толкнул его локтем в бок. Голова у отца уже вся побелела, а чисто выбритый подбородок был гладкий, как у пятилетнего ребенка. И все первые годы пребывания Дэнни в Нью-Йорке его отец оставался в том же состоянии непреходящего изумления. Когда на предпоследнем курсе Дэнни бросил университет, это изумление переросло в глубокое, горькое разочарование. И трудно было сказать, что теперь могло бы его изумить.

Ховард: А мне всегда казалось, что вы с отцом были близки.

Дэнни: Ага. Вот именно. Были.

Одно время он надеялся, что когда-нибудь они снова сблизятся, но потом перестал. Ибо все, что Дэнни знал и чего он достиг в жизни: его абс; его способность «поймать сеть»; его умение занять незанятую нишу рядом с сильными людьми, или высвистать такси в любую погоду, или поужинать в ресторане, где нет мест, или отыскать отличные туфли в самом захолустном магазинчике (этих бесценных знаний и умений хватило бы и на докторскую степень — а главное, знал не только он, знали его. Когда он шел по Бродвею, приходилось иногда здороваться чуть не с каждым встречным — ничего удивительного, учитывая, сколько лет он проторчал на входе в разных клубах и ресторанах. «Привет, привет, привет», повторял он, кивая направо и налево как болванчик. В конце концов его начинало мутить, и он обещал себе здороваться только с теми, кого знает по-настоящему, то есть почти ни с кем; но он не умел сторониться людей, а когда идущий навстречу знакомый уже улыбался ему, было поздно, приходилось отвечать) — так вот, все это, то есть вообще все, как казалось Дэнни в хорошие минуты, о чем только можно мечтать и чего желать, в глазах его отца было равно нулю. Пустоте. Чистой странице. Но как раз об этом Дэнни не хотел ни слышать, ни думать. Подобные мысли впускают червя. А червь съедает человека заживо.

Ховард: Дэнни, вчера ночью, конечно, получилось паршиво. Ты извини. Вообще-то там не заперто, но без света же не разглядишь. Надо подвести туда электричество, никак не соберусь.

Дэнни: Ладно, проехали.

Ховард: Но мне все равно нужны твои впечатления… Можешь рассказать, что ты видел, когда подходил к замку?

Дэнни: Конечно.

Ховард придвинулся к самому столу и наклонился вперед. Дэнни с трудом преодолел желание отсесть подальше.

Ховард: И как он тебе показался? Ну, давай с самого начала.

В это мгновение Дэнни наконец уловил связь между этим незнакомым человеком и толстым мальчиком, которого он помнил с детства. Связь была в выражении лица. Глаза Ховарда не были закрыты, как раньше, когда он заставлял Дэнни рассказывать про обиталище пиратов — ледяной замок на Плутоне. Но это выражение, означавшее, что сейчас он услышит что-то страшно интересное, — выражение было то же самое, Дэнни его помнил. И ему сразу стало легче.

Он выложил Ховарду все: как он ждал автобуса в убогом городишке в ущелье, как потом взглянул наверх — а там черный силуэт замка на фоне лилового неба.

Ховард внимательно слушал, ловил каждое слово. А потом? Так. Стал подниматься пешком, и что видел по дороге, когда шел?

Он вытащил желтый блокнотик из заднего кармана шорт и стал записывать: Дорога. Подъем. Ворота. Деревья. Стена. Огоньки. Дэнни старался ничего не упустить. Было легко, словно они занимались этим много лет подряд. А может, весь этот замок — новая игра Ховарда, подумал Дэнни. Когда денег завались, не обязательно что-то выдумывать, можно просто пойти и купить.

Последней кухню покинула Нора с младенцем на руках, Дэнни почувствовал это, не оборачиваясь. Теперь они с Ховардом остались одни.

Ховард: Значит, забрался через бойницу — фантастика! И что там внутри?

Дэнни: Сырость кругом. Своды низкие. Наверно, бывший канализационный отстойник.

О том, как ему было страшно, Дэнни умолчал.

Ховард: Почему отстойник? Там что, воняет?

Дэнни: Да нет, не особенно. Пахнет, как в пещере.

За полсекунды до того, как он произнес это последнее слово, Дэнни успел сообразить, что его ни в коем случае нельзя говорить. Но слово уже вылетело, он уже сказал: в пещере.

Дэнни бросило в жар. Когда он заставил себя поднять глаза, Ховард смотрел в окно. Солнце падало на его лицо, высвечивая резкие, будто прочерченные карандашом морщинки. И тогда Дэнни в первый раз по-настоящему узнал своего кузена. Это был Хоуи, это были его карие печальные глаза.

Дэнни ждал. А что еще ему оставалось?

Ховард: И какой же такой хренью пахнет в пещере?

Оборачиваясь к Дэнни, он широко улыбнулся — и тут же все прошло. Будто ничего никогда не было. Ховард предлагает ему обо всем забыть! Дэнни вдруг стало безумно легко, как от глотка чистого кислорода. Он даже рассмеялся.

Ховард: Давай, давай, не отвлекайся. Выкладывай остальное.