Цитадель

Глава пятая

Когда Ховард наконец уехал в город, Дэнни отыскал отведенную ему комнату, забрал свою тарелку со всеми причиндалами и вернулся через сад обратно к бассейну. Он обошел бассейн, прикидывая, из какой точки будет лучше простреливаться голубой овал неба. Теперь, когда все разошлись, слышнее стал звон мошкары, висящей в прогретом воздухе. Из щелей между плитами лезла трава, приподнимая мрамор, отчего казалось, будто тяжелые плиты плывут по воде. У края бассейна с одной стороны стояла мраморная скамейка, с другой — скульптурное изваяние головы с круглой трубкой во рту, из которой когда-то текла вода. Судя по недоброму выражению лица и прическе из мраморных змей, это была голова Медузы.

Тяжелый запах бассейна его теперь не беспокоил: он готовился звонить. Конечно, кто-то уже пожимает плечами — какая может быть связь между телефонным звонком и восприятием запахов? И все же связь была. Жизненные обстоятельства Дэнни в Нью-Йорке складывались по-разному, ему приходилось жить в разных квартирах — уютных и хорошо обставленных (чужих), дрянных и обшарпанных (своих). Ни там, ни там он не чувствовал себя дома, и это его немного беспокоило. Но в один прекрасный летний день два года назад, когда он шел через Вашингтон-сквер и одновременно разговаривал по сотовому со своим приятелем Заком, застрявшим где-то в заснеженном Мачу-Пикчу, на Дэнни вдруг снизошло озарение: он понял, что именно сейчас — в этот самый момент! — он чувствует себя дома. Не на Вашингтон-сквер, где толпа туристов, как всегда, пялится на пьяного охламона, свалившегося в пустой фонтан, и не в перуанском Мачу-Пикчу, о котором он, Дэнни, вообще знать ничего не знает, а в двух местах одновременно. Находиться где-то, но не до конца — вот это состояние и было для него домом. Попасть в такой дом куда легче, чем в приличную квартиру: для этого требуется лишь сотовый телефон, или доступ в интернет, или то и другое вместе. На худой конец сгодится и просто намерение перебраться из своего теперешнего обиталища под другую крышу. Лишь находясь в одном месте и думая о другом, он ощущал себя дома. Вот почему зловоние бассейна казалось теперь Дэнни обстоятельством пустяковым и нестрашным, словно оно уже осталось для него позади.

Выбрав для антенны открытую точку рядом с Медузой, он взялся за работу. У Дэнни не было особых талантов по технической части, но следовать инструкции он худо-бедно умел. Разложив на мраморе тарелку, похожую сейчас на складной зонт, и все, что к ней прилагалось — треногу, клавиатуру и сам телефон, большой и увесистый, как мобильники десятилетней давности, — он взялся за настройку. Иногда возникали неожиданные препятствия: ошибки при наборе кода, сообщения операторов и автоответчиков на незнакомых языках; тогда приходилось возвращаться на шаг назад. Но все это не имело значения. Главное, он что-то слышал, у него — после семидесяти двух часов полной изоляции — была связь, и это вселяло в него спокойствие и уверенность.

Поэтому час спустя он уже впечатывал пароль в окошко своего нью-йоркского голосового ящика. Как всегда, когда Дэнни слишком долго не проверял голосовую почту, у него звенело в ушах и слегка кружилась голова, словно от кислородного голодания. Перед каждым новым сообщением сердце замирало, как перед ответственным прыжком, — и после каждого оставался легкий след разочарования. Мама (тоном огромной усталости): Ну, и где ты сейчас? Но он давно привык к ее тону и уже не чувствовал себя вечным подлецом, как раньше. Сообщения от кредиторов он опознавал с первого слова и безжалостно удалял. А это кто? Я просто сказать ку-ку. Его сестра Ингрид, стукачка хренова. (А как еще прикажете ее называть? Когда она последний раз заезжала «навестить» его в Нью-Йорке, родители спустя всего несколько часов после ее отъезда уже знали, что ресторан, где он работает метрдотелем, — «настоящий бандитский притон».) Ну, ку-ку. Еще с десяток сообщений от разных приятелей: клубы, бары, встречи — но все было не то. А что то, Дэнни и сам не очень хорошо представлял. Про себя он знал только, что он практически всегда пребывает в ожидании — будто в любой день, в любую минуту с ним может случиться нечто, отчего мир перевернется и вся его жизнь вдруг станет долгой историей успеха, так как выяснится, что все происходившее с ним до сих пор, включая даже многочисленные неприятности, переделки и передряги, в которые он попадал, вели к этому единственному моменту. Раньше ему казалось, что перемены в жизни обязательно должны начаться с какой-то незначащей мелочи: положим, он на ходу дал свой телефон случайной знакомой и думать о ней забыл — а она вдруг оставляет ему сообщение; или у приятеля возник гениальный план, как заработать целое состояние; а еще лучше, если сообщение прислал человек, которого Дэнни знать не знает, но которому просто захотелось потрепаться. Обнаружив в своей голосовой почте что-нибудь подобное, Дэнни чуть не терял голову от радости, но, перезвонив и уточнив детали, всякий раз выяснял, что речь опять идет о каких-то туманных прожектах и неясных возможностях, и в конечном итоге все заканчивалось ничем.

Дэнни настроил свой нью-йоркский ящик так, чтобы звонки сразу же перебрасывались на его здешний телефон. Потом начал методично набирать номер за номером: Зак, Тэмми, Хайфай, Дональд, Зенит, Камилла, Уолли. В основном он скидывал всем стандартные сообщения — цель состояла в том, чтобы забить свой новый номер в возможно большее число телефонов. Лишь когда с этой частью было покончено, Дэнни наконец почувствовал, что напряжение, накопившееся в нем из-за многочасовой оторванности от мира, начало спадать. Четыре пятых времени ушло на отправку сообщений, остальное на разговоры, которые выглядели примерно так:

Дэнни: Привет-привет.

Приятель: А, Дэнни. Ты уже дома?

Дэнни: Пока нет, но скоро вылетаю.

Конечно, Дэнни лукавил (он еще даже не обзавелся обратным билетом), зато он прекрасно знал главное правило: не важно, как далеко и надолго ли ты уехал, но если не хочешь, чтобы твое имя выветрилось из коллективного сознания, делай вид, что отлучился всего на минуту. Вполуха слушая новости, накопившиеся за семьдесят два часа его отсутствия, Дэнни с жадностью ловил гул Нью-Йорка, долетавший до него вместе с новостями, и этот гул идеально уравновешивал и бассейн, и деревья, и звон мошкары. Он был дома.

Немного подождав (он любил настроиться на важный разговор), Дэнни набрал рабочий номер Марты Мюллер.

Марта: Офис мистера Джейкобсона.

Связь была просто идеальная, голос Марты, низкий, мягкий, хрипловатый, слегка щекотал ухо и доносился будто изнутри, а не снаружи.

Марта, сказал он.

Она понизила голос. Малыш, ты что, до сих пор не улетел?

Улетел.

Сегодня утром эти опять приезжали ко мне домой. В черном «линкольне». Я им объяснила, что тебя нет.

Хорошо. Что ты им сказала, дословно?

Сказала: нет его, уехал. Ну и, естественно, послала их, куда следует.

Вот это ты зря, не надо было их посылать.

Поздно, послала уже.

И что они тебе ответили?

Кажется, «сука». Хотя я могла и ослышаться, они говорили из машины и уже поднимали стекло.

Дэнни: Испугалась? Эта мысль была ему чем-то приятна.

Марта фыркнула. Была бы я блондинка лет этак двадцати с хвостиком — может, и испугалась бы.

Ей было сорок пять, и она была старше всех женщин, с которыми Дэнни доводилось спать. Он увидел ее в очереди к банкомату, потом шел за ней до автобусной остановки. Сначала он думал, что дело в ее духах, но позже выяснилось, что пахли не духи, а листья шалфея — она перекладывала ими свое белье. Волосы у Марты были рыжие, с заметной проседью. Три недели назад она послала Дэнни ко всем чертям, объявив, что вдвоем они выглядят по-идиотски. После этого, правда, они встречались еще несколько раз. В постели Марта была безудержна и ругалась как сапожник. В ее устах «отвали, урод вонючий» звучало как призывное «еще».

Дэнни: Марта…

Отсохни.

Как она угадала, что он хотел сказать? Но он все равно сказал, что собирался: Я люблю тебя.

Все, хватит!

И ты тоже меня любишь.

Ты просто сбрендил!

Чиркнула зажигалка — Марта закурила. Вообще-то она была актрисой, но за невостребованностью работала секретаршей. Когда в фирме, где она продержалась пятнадцать лет, началась борьба с курением на рабочих местах, она упорно продолжала дымить — и дымила, пока ее не уволили. После чего тут же устроилась в компанию «Филип Моррис».

Марта (выдыхая дым в трубку): Малыш, это не любовь, а бред эротический.

Дэнни: А любовь, по-твоему, это что?

Марта: Слушай, Дэнни, тебе еще не осточертело?

Что?

Вот этот разговор.

Обычно такие перепалки у них кончались сексом, и Дэнни уже стиснул зубы, у него даже мелькнула мысль, не помочь ли себе кончить прямо здесь, сейчас, пока ее хрипловатый голос щекочет ему ухо. Но одного взгляда на черную смрадную жижу бассейна хватило, чтобы желание пропало.

Дэнни: Наоборот. Могу продолжать его до бесконечности.

Он все-таки ее любил — ее надменное, насмешливое лицо и легкий, почти невидимый пушок по всему телу. Другие девушки, с которыми он спал прежде, будь они хоть трижды модели или недомодели — чуть не стали моделями, должны были, собирались, могли бы, ни за что не согласились бы ими стать и т. п., — все с упругой гладкой кожей, любительницы попкорна и овощных дней, готовые слушать с открытым ртом про его новые финансовые проекты (насчет которых Марта высказалась однажды так: чем гробить полжизни на это фуфло, лучше признай сразу, что это фуфло, и увянь), — все они рядом с ней казались на одно лицо. Как ему удалось пробраться сквозь толпы этих одинаковых модельных девушек и отыскать Марту? Наверно, чудом.

Марта: Как твое колено?

Болит.

К врачу сходил?

Некогда было.

Знаешь, у тебя там что-то так противно хрустнуло.

Когда? Не помню.

Когда этот жирный кинул тебя через спину, а другой наступил тебе на…

Ладно, ладно. Марта, послушай…

Все, я кладу трубку.

Не надо!

Равновесие начало нарушаться. «Быть дома» для Дэнни означало находиться и тут и там поровну — как на качелях: на этом конце доски ты, а на том другой ребенок, который весит ровно столько же, сколько ты. Быть только тут — недостаточно, но не быть тут совсем (например, если телефонный разговор начинает сильно тебя огорчать) — попросту опасно, будто перебегаешь дорогу перед потоком машин. А этот разговор, кажется, начал слишком сильно огорчать Дэнни. Он возбужденно расхаживал по мраморным плитам.

Марта: Мне сорок пять. У меня уже сиськи обвисли. Господи, да я уже кошек себе завела! И потом, оказывается, в моем возрасте просто оплодотворение в пробирке не помогает, нужна еще донорская яйцеклетка — это значит, я никогда не смогу иметь детей, в смысле собственных детей. А для мужика, особенно молодого, знаешь что главное? Рассеять свое семя. И не надо со мной спорить, Дэнни, это доказанный биологический факт.

Дэнни: Но ты же не хочешь никаких детей! И я не хочу! По мне, если ты не можешь иметь детей, так ничего лучше и быть не может, потому что мне тоже не придется их иметь. Это же плюс огромный!

Марта: Это ты сейчас так говоришь.

Дэнни: А когда еще я могу это говорить? Мы же сейчас разговариваем.

Марта: Ай, да ты сам еще ребенок!

Дэнни замер. Эти слова он готов был слушать бесконечно. Он всегда ждал их и надеялся услышать — сказанные сейчас Мартой, они пронзили его насквозь. Он снова принялся расхаживать по мрамору, но тут нога его за что-то зацепилась, он потерял равновесие — что за… твою мать!.. нельзя же так забывать, где находишься… — и полетел прямо в зловонную пасть бассейна. Отчаянно извиваясь, он все же сумел изменить направление полета и приземлился на краю мраморной плиты, зато весь удар от падения пришелся на левое плечо. От боли у Дэнни на глазах выступили слезы.

Едва слышный голос Марты издали: Эй, что случилось?! Дэнни потянулся правой непарализованной рукой к трубке, которая отскочила метра на полтора в сторону. Голубое небо и темная зелень кипарисов странно качнулись у него перед глазами.

Марта: Дэнни, да что там такое? Ты меня слышишь? Голос у нее был, может, и не испуганный, но встревоженный, это точно. Если бы не плечо, Дэнни был бы сейчас счастлив.

Все в порядке, просипел он. Под мышками и в паху начало пощипывать от пота. Он кое-как сел.

Марта: Что, опять колено?

Все-таки он ей дорог! Дэнни убеждался в этом всякий раз, когда, казалось, все было кончено и он мысленно прощался с Мартой навсегда; а потом, едва надежда возвращалась, Марта опять давала ему пинка под зад. Но бывают моменты прозрения, когда пелена спадает с глаз и человек вдруг видит истину как она есть, — такой момент настал для Дэнни сейчас. Он видел себя рядом с Мартой. В душе его начал воцаряться мир. И именно сейчас в телефоне что-то закоротило, глаз зацепился за какой-то предмет, который Дэнни сначала не узнал, но потом узнал — а, черт! — спутниковая тарелка медленно погружалась в черную жижу бассейна.

Дэнни (хрипло): Нет!

Он вскочил, рванулся к тарелке. Половина ее уже скрылась под водой. Наверно, падая, он случайно задел треногу — или, может, как раз об нее он и споткнулся, из-за нее упал? Надо вытаскивать антенну, срочно! Дэнни плюхнулся на живот и, свесившись как можно дальше над водой и стараясь держать спину, чтобы не бултыхнуться, ухватился за обод тарелки большими и указательными пальцами обеих рук и стал тянуть на себя. Но тут в нос ему ударил невозможный, невыносимый запах чего-то даже не гниющего, а сгнившего и проплесневелого: тут были и перестоявшие в вазе цветы, и зловонное дыхание, и старый холодильник, который давным-давно не открывали, и намокшая овечья шерсть, и тухлые яйца, и послед их кошки Полли (Дэнни шесть лет), и больной зуб, впервые вскрытый бормашиной дантиста, и дом престарелых (у бабушки Берти по подбородку струйкой ползет печеночное пюре), и то место под мостом возле школы, где темнели вонючие гадкие кучи, и мусорная корзина у мамы в туалете под раковиной, и школьная столовая, куда он входит впервые, — все запахи, от которых Дэнни когда-то мутило или тошнило, вдруг бросились ему в нос, когда он свесился над краем бассейна, те самые запахи, которые хоть раз заставляли его задуматься (пусть ненадолго) о том, какая это зыбкая и хлипкая штука, жизнь, и как сквозь эту хлипкую штуку проступает совсем другая штука — огромная, темная, странная.

Дэнни зажмурился и попробовал дышать ртом. Он до дрожи напрягал мышцы спины, представляя, что вместо позвоночника у него железный прут, а вместо пальцев китайские палочки, которыми он должен выудить свою тарелку, но черная жижа заглатывала ее и не хотела отпускать, и Дэнни понял, что сейчас придется погрузить в нее пальцы, и руки, и голову, и все остальное, придется нырять туда целиком и выволакивать всю конструкцию из воды, — но он не мог. В этом зловонии ему слышалось грозное: Стой! То, что пахнет так, для тебя смертельно.

Дэнни не стал нырять. Он даже не коснулся воды. И тарелка утонула.

Он осторожно отполз от края и сел. Руки и ноги дрожали, из носа текло. Он отыскал телефон и поднес к уху. Кажется, он все еще надеялся, что вдруг, чудом или из милости — ведь бывает же, что пройдет какое-то время, прежде чем телефон отключают за неуплату, — Марта все еще будет здесь. Но в трубке была тишина. Не та живая тишина с легким потрескиванием, когда просто нет связи (такое потрескивание показалось бы сейчас Дэнни прекрасной музыкой, хором ангелов небесных), — а глухая, мертвая тишина. И сама трубка стала теперь предметом мертвым и никчемным, ни с чем и ни с кем не связанным.

Дэнни: Черт, что за… Какого лешего!.. Ну еще хоть… Да нет же!..

Как и всякий, кто не желает признавать очевидного, он производил множество бессмысленных суетливых движений — корчился, дергался, метался взад-вперед, бил себя кулаком по лбу, пинал ногами проросшую между плитами траву и в конце концов зашвырнул телефон в кипарисы давно забытым спортивным броском. И каждое из таких движений было ответом на очередную проносившуюся в голове мысль: пропал залог — полторы штуки баксов; кредитке хана; голосовая почта в Нью-Йорке переправляет звонки на сдохший телефон; связи с Мартой нет; мейла нет; и сам он застрял неведомо где, без всякой возможности сообщаться с миром, которая ему необходима так же, как нормальному человеку возможность двигаться или дышать. Кто-то может поинтересоваться: а для чего она ему так уж позарез необходима? Вроде он не похож на управляющего «Дженерал Моторс»? Да, конечно, дел у Дэнни было не слишком много, и даже на горизонте не маячило никакой мало-мальски реальной перспективы. Но ведь стоило ему сделать шаг за горизонт, и эта перспектива запросто могла появиться — она-то и манила Дэнни пуще всего прочего.

Немного поостыв, Дэнни принялся искать телефон. Чем дольше он обшаривал кипарисовые заросли, цепляясь курткой за сучья и распугивая толстеньких крикливых птичек, тем сильнее ему хотелось его найти. Не зачем-то, а просто взять его в руки. Просто так. Наконец Дэнни нащупал тяжелую пластиковую трубку, застрявшую между двумя ветками кипариса, и чуть не разрыдался. Не удержавшись, он снова поднес телефон к уху.

Забудь, послышался голос рядом. Тут нет сети.

Это была Нора, которая только что вынырнула из дыры в кипарисовой изгороди и направлялась к бассейну. Дэнни почему-то очень обрадовался — появлению Норы или просто появлению другого человеческого существа, сказать трудно. Он сунул телефон в карман.

Нора: Извини, не хотела тебя пугать.

Я что, выгляжу испуганным?

Есть немного.

Нора опустилась на мраморную скамейку напротив Медузы. Дэнни подошел и сел рядом. Нора протянула ему пачку «кэмела», он отказался. Он чувствовал себя обессиленным. Но, с другой стороны, Нора ведь не могла этого видеть. А поскольку она не могла этого видеть, то спустя пару минут он почувствовал себя уже не таким обессиленным, а спустя еще пару минут — почти сильным. Я говорю «минут», но с таким же успехом могло пройти всего несколько секунд или даже одна секунда — во всяком случае, сам Дэнни ощутил, что ему полегчало практически сразу.

Нора: Как самочувствие после перелета?

Дэнни: По-разному.

Нора глубоко затянулась, и на ее лице появилось такое выражение, будто ей наконец — впервые после долгой голодовки — дали поесть. Ее руки теперь не тряслись: видно, она приняла свое лекарство. А может, сигарета и была ее лекарством. На ней были армейские штаны, черные ботинки на шнуровке и белая блузка с оборками, сквозь которую замечательно просвечивали приличных размеров груди.

Дэнни: М-да, не очень-то ты похожа на няню.

Нора: Какая еще няня? Я специалист по уходу за ребенком.

О! Магистр, надо полагать?

Она засмеялась. Бери выше. Доктор. Ведущий эксперт по Мэри Поппинс.

А тема диссертации, если не секрет? «Зонтик как фаллический символ»? Дэнни понятия не имел, откуда выскочила эта фраза, он произнес ее не думая, но Нора улыбнулась, и он тут же почувствовал себя еще лучше, чем минуту назад. Пожалуй, его настроение уже дотягивало до отметки «хорошо». Во всяком случае, подбиралось к ней.

Не угадал. «Матримониальный статус няни в феминистическом аспекте».

Знаешь, я почти тебе верю.

Ну, особенно-то не обольщайся.

А что такое? Любишь приврать, а?

Нора щелчком отправила недокуренную сигарету в бассейн. Окурок секунду покружился на поверхности и пошел ко дну. Просто не люблю факты, сказала она.

Дэнни: Бывает. Со мной еще хуже, я вот недолюбливаю существительные. И глаголы с прилагательными тоже.

Нора: Нет, хуже всего наречия. Только вслушайся: Сказал он вдохновенно. Улыбнулась она просветленно. Бррр!

Дэнни: Вздохнула она печально.

Нора: Побежал он безоглядно.

Дэнни: Так ты из-за этого тут и торчишь? Сбежала от нью-йоркских наречий?

А кто говорит, что я из Нью-Йорка?

Разве не ты?

Нора окинула его удивленным взглядом. Я вижу, у тебя проблемы с памятью.

Ага. Факты не запоминаю.

Нора: Ладно. Все равно от наречий не убежишь. Они лезут из всех дыр.

Дэнни: Призналась она озабоченно.

Нора: Они у нас в мозгу.

Сказала она тоскливо.

Нора: Надеюсь, ты не из тех, кто пишет такими фразами?

Дэнни: Боже упаси! Я вообще не пишу.

Нора: А я пишу. И очень даже ничего.

Сообщила она самодовольно.

Нора: Это не самодовольство, а факт.

Дэнни: Ага, значит, когда надо себя похвалить, сгодятся и факты?

Нора закурила новую сигарету. Дэнни решил про себя, что он вышел победителем из этой короткой перепалки, стеба, трепа — не важно, как назвать, но для него сейчас это был необходимый допинг. Он установил контакт с Норой, и, значит, его проблемы стали отчасти ее проблемами. Но раз она не рвет на себе волосы из-за того, что его спутниковая тарелка только что утонула в этом черном вонючем бассейне, — так, может, и пусть себе утонула, невелика печаль? А может, и не было никакой тарелки? Конечно, Дэнни не успел всего этого подумать, но чувствовал он себя уже определенно лучше. Если пять минут назад он достиг счастья первого уровня, то сейчас перескочил прямо на третий. А учитывая, что перед этим на душе у него было гаже некуда, можно сказать, что переход произошел в темпе скоростного подъема, когда лифт за три секунды пролетает два десятка этажей, а желудок подскакивает в грудную клетку.

Дэнни: Тебе нравится работать у Ховарда?

Ховард — гений.

Сказала она… иронически?

При чем тут ирония? Ховард выше любой иронии.

Шутишь?

Нора: Насчет Ховарда? Нет, я серьезно.

Дэнни уставился на нее. Ты веришь в эту галиматью? В его бассейн воображения?

То есть он тебе все объяснил?

Достаточно, чтобы понять, что все это полная лажа. Вообще без телефонов! Бред.

Нора взглянула ему прямо в лицо — кажется, впервые. Ты всегда ему завидовал, да?

Дэнни онемело молчал.

Нора: Я тебя не виню. Просто спрашиваю.

Дэнни: Так. Стоп, стоп! Секундочку. Давай сначала… Говорить отчего-то стало трудно. Слушай, видела бы его подростком, ты б тогда…

Нора: Подростком? А тебе не кажется, что с тех пор многовато времени прошло?

Дэнни чуть не выругался. Но вместо этого медленно вдохнул, выдохнул и спросил: Так Ховард у вас тут вроде гуру?

Знаешь что? Пошел ты на хуй.

Вот и я хотел тебе сказать то же самое.

Так что ж ты стесняешься? Вперед, Дэнни, смелее.

Дэнни: Пожалуйста. Сама пошла на хуй.

Молодец.

Это у нас такой товарищеский матч?

Нора: Да нет. Мы же не товарищи.

Тогда чем мы тут с тобой занимаемся?

Нора встала. Так, выявляем кое-какие разногласия.

Дэнни: Между нами нет разногласий. Мы практически один и тот же человек.

Не пугай меня.

По-моему, я знаю тебя всю жизнь!

Нора: Да, понимаю, но это иллюзия. Обман чувств. Она повернулась, собираясь уходить.

Внутри у Дэнни что-то кольнуло, будто он проглотил скрепку. Ему не хотелось оставаться одному.

Дэнни: Это иллюзия… сказала она жеманно?

Нора: Сказала она прямо.

Даже так? Не угрожающе, часом?

Ты параноик. Равнодушно она это сказала.

Дэнни: Холодно?

Не холодно.

Но и не тепло?

Нора: Во всяком случае, благожелательно.

Правда?

Нора: Все, мне пора. И она ушла.

Через пять минут после Норы ушло и солнце. Оно опустилось за деревья, и в ту же секунду бассейн и все кругом погрузилось во мрак. Перемена была стремительной, как при солнечном затмении. Сменилось освещение, сменилось настроение. И не только из-за того, что все заволокла тень, голубой овал неба сделался вдруг маленьким и далеким, чернота бассейна сгустилась, смолкла мошкара, и солнечное тепло перестало прогревать затылок; но, казалось, сам воздух тут же пропитался мраком. Дэнни в одиночестве сидел на скамейке, подперев подбородок кулаками, и смотрел вдаль. Верхушка башни, торчащая над деревьями, еще подсвечивалась вечерними оранжевыми лучами. Лучше быть сейчас там, подумал Дэнни, смотреть на сумеречные тени с высоты — оттуда, где светло. Да вот, как раз в одном из окон… или нет? Дэнни выпрямился и потер глаза. Кажется, он снова видел ту же девушку. Да. Издали ее черты едва угадывались — но это была она, ее освещенное солнцем лицо, ее золотистые волосы. Постояв немного, девушка отошла от окна.

Пожалуй, самочувствие после перелета еще не пришло в норму, понял Дэнни. Впрочем, поразмыслив немного, он также понял, что за последние полчаса он лишился:

1. спутниковой тарелки;

2. Марты;

3. связи с миром;

4. третьего уровня счастья, только что достигнутого;

5. контакта с Норой, только что установленного;

6. последнего шанса почувствовать себя дома в этом странном месте;

7. последних денег на счету;

8. солнца.

Все это вместе вылилось для Дэнни примерно в такие же ощущения, как если бы ему отрезало разом обе ноги; сидеть на скамье без спинки — да хоть бы и со спинкой — было сейчас выше его сил. Поэтому он улегся прямо на мрамор и, подложив руки под подбородок, стал смотреть на воду. Там, где не было пенистой тины, по поверхности разливалось темное отражение неба и деревьев. По отражению скользили жучки на тонких ножках. Глядя на них, Дэнни начал понемногу отключаться, когда черная гладь вдруг заколыхалась, пошла волнами, и в перевернутой картинке он уловил неясное движение. Шевелиться не хотелось, и Дэнни решил подождать, пока ситуация прояснится сама собой: кто-то подойдет, что-то скажет. Но никто не появился. Дэнни сел, оглядел противоположный край бассейна. Рядом с Медузой, где только что скользнуло неясное отражение, все было тихо. Он обвел глазами кипарисы — не прячется ли кто за деревьями. И пока он всматривался в полумрак в стороне от бассейна, все повторилось снова: у дальнего края бассейна мелькнуло движение, вода всколыхнулась, будто что-то тяжелое упало в нее сверху или, наоборот, поднялось из глубины.

Что за хрень?

Кому понадобилось устраивать такие идиотские игры? Червь, спавший внутри Дэнни, шевельнулся, поднял голову. Медленно поворачиваясь вокруг своей оси, Дэнни еще раз оглядел кипарисовые заросли. Он был готов среагировать на любой подозрительный звук: шаг, треск, хруст. Но ухо улавливало лишь шорох листьев — легкий ветерок тащил их по мрамору и сметал в вязкую тину бассейна. Людей не было слышно.

А потом, напряженно вглядываясь в заросли за головой Медузы, Дэнни снова увидел то же движение: два силуэта — то ли люди, то ли тени — у самого края воды. Точнее, сначала их было два, потом они слились. Или один из них исчез. Не настоящие, обман зрения: как след в воздухе от собственных пальцев после таблетки экстази. Дэнни неуверенно поднялся на ноги и, вслушиваясь и всматриваясь, двинулся по краю бассейна к Медузе. Дойдя до нее, он уже знал, что никто ему ничего не устраивает. Это его собственные идиотские игры. Все-таки недосып и кайф — два очень похожих состояния, Дэнни уже не раз этому удивлялся. Правда, недосып обычно связан с усталостью, какой уж тут кайф. Сейчас Дэнни чувствовал себя мерзко, колени дрожали, его бросало то в жар, то в холод. Но среди множества не самых приятных ощущений он уловил знакомое покалывание — на руках, на затылке, по всей поверхности головы: будто волосы ни с того ни с сего начали вставать дыбом. Когда такое покалывание настигало его в Нью-Йорке, он останавливался и прямо на улице садился на корточки или прислонялся к стене, раскрывал свой ноутбук и в девяти случаях из десяти, если не в девяносто девяти из ста, подключался к беспроводному интернету. Наверно, в точках беспроводного доступа в воздухе витало что-то особенное. И это что-то витало в воздухе сейчас. Очень осторожно, боясь нарушить некое зыбкое равновесие или нечаянно отклониться за границу зоны, Дэнни вытащил из кармана сотовый и набрал номер Марты. В голове его крутились какие-то слова, что-то вроде молитвы. Весь мир в эту минуту казался ему его собственной отрезанной ногой: нога зудела, чесалась, болела и стремилась воссоединиться с телом. Но телефон лишь искал сеть. Он искал и искал, а Дэнни ждал и ждал, надеясь (молясь), что этот поиск позволит ему хоть ненадолго вырваться из пустоты. Он ждал, не отводя глаз от телефона, пока наконец его надежда не иссякла. И эта последняя утрата была для Дэнни ничем не лучше всех предыдущих. Даже хуже, потому что на сей раз не было ни бессмысленной, но все же утешительной беготни, ни выкриков — лишь бесконечное недоумение: почему, желая чего-то так сильно и так страстно, ты не можешь немедленно получить желаемое?

Вот это и есть смерть, подумал Дэнни. Когда хочешь с кем-то поговорить, но не можешь.

Сунув телефон обратно в карман, он провел рукой по лицу, потер глаза и откинул волосы назад. Ему хотелось поскорее убежать от этого бассейна, от этого покалывания, от всего.

Дэнни выбрался из кипарисового кольца обратно в сад, и торчащие ветки кипарисов замкнулись за ним, как веки. Под деревьями было уже совсем темно, он споткнулся о корень и чуть не упал. Подождав, пока глаза привыкнут к темноте, он двинулся вперед. Но не в сторону замка, а в сторону башни.