Цветные миры

Глава первая Мир американских негров

Темнокожие Мансарты вели свой род от Тома Мансарта, трагически погибшего в 1876 году в Чарлстоне, в штате Южная Каролина, — его линчевали, обвинив в преступлении, которого он не совершал. Сын Тома, Мануэл, появившийся на свет в день гибели своего отца, окончил колледж для цветных в Атлантском университете штата Джорджия и стал учителем. У него было четверо детей: три сына и дочь. Всем им, кроме младшего сына, сопутствовал жизненный успех. Первенец стал состоятельным дельцом в Чикаго, второй сын — судьей в Нью-Йорке. Дочь вышла замуж за молодого честолюбивого проповедника. Младший же сын, втянутый роковым стечением обстоятельств в преступные дела, был приговорен к смерти.

После нескольких лет преподавания в негритянских школах Джорджии Мануэл Мансарт был назначен ректором государственного колледжа для цветных и постепенно превратил его в солидное, преуспевающее учебное заведение. Надежной опорой ему в этой деятельности была его секретарь и помощница Джин Дю Биньон, «белая негритянка» из Нью-Орлеана, хорошо образованная белая женщина, считавшаяся цветной только потому, что один из ее предков был негр.

В 1936 году Мануэлу Мансарту исполнилось шестьдесят лет, и он начал уже ощущать бремя возраста. Правда, ощущение это было скорее психологического, чем физического порядка. Возможно, он и не заметил бы, что лишился какой-то доли восприимчивости и стал быстрее утомляться, если бы издавна не смотрел на шестидесятилетний возраст как на грань, за которой наступает старость. Сейчас Мансарту казалось, что жизнь дает ему знать о приближении неизбежного конца, напоминая вместе с тем о делах и планах, настоятельно требующих своего завершения.

Первая мировая война, а впоследствии экономический кризис и Новый курс заставили Мансарта по-иному взглянуть на мир. Исчезли все старые незыблемые истины — исчез привычный обжитой мир с его добрым богом, злыми людьми и витающими в небе ангелами. Стали неустойчивыми даже такие понятия, как труд и заработная плата, богатство и нищета, деньги и долг. Как же обстоит теперь дело с «негритянской проблемой», над разрешением которой Мансарт трудился всю свою жизнь? Он хорошо знал ее социальную сторону; теперь ему хотелось увидеть ее целиком и как можно глубже вникнуть в нее. Взять хотя бы государственные колледжи для цветных. Он был ректором одного из таких колледжей. Всего их насчитывалось до двадцати — по одному, а иногда и больше, в каждом из южных штатов. Их называли «колледжами на дарственной земле», потому что они строились на земельных участках, безвозмездно отведенных для них федеральным правительством с целью стимулировать развитие народного образования.

Однако, как и во всех других мероприятиях на Юге, здесь на первых же порах были ущемлены интересы негров. С помощью различных ухищрений и незаконных махинаций расисты стремились передать федеральные земельные фонды преимущественно белым. Но «глупые» негры возражали, как будто имели бесспорное право на федеральное достояние. Затем последовал период прямого жульничества: начали строить жалкие, непрочные, наскоро сколоченные школы для цветных; штаты в таких школах заполнялись лишь наполовину; возглавляли их продажные карьеристы, находившиеся на содержании у белых мошенников. Честные белые преподаватели-южане и федеральные чиновники, а также, разумеется, сами негры пытались протестовать. Давала себя знать и конкуренция со стороны таких известных частных колледжей для цветных, как колледжи в Фиске, Атланте и Талладеге. В Вашингтоне не жалели усилий, чтобы свести на нет деятельность школьных инспекторов и даже правительственных чиновников, добивавшихся от белого Юга справедливого отношения к государственным негритянским школам. Под прикрытием лозунга об «автономии штатов» в деле народного образования, как и во всех иных областях жизни, процветал неслыханный обман негров.

Вместе с тем во всей стране уже давно велась кампания за ограничение прав и даже частичное упразднение южных негритянских колледжей обычного типа, созданных по образцу колледжей Новой Англии. Они начали хиреть и постепенно исчезать. Вместо них власти южных штатов попытались навязать неграм «колледжи на дарственной земле», содержавшиеся на средства местного и федерального бюджета. Однако вопреки намерениям властей эти колледжи со временем превратились в подлинные центры образования.

Так проводилась политика «раздельных, но равных» школ, которая с самого начала предусматривала существование государственных негритянских колледжей лишь при том условии, что они будут обеспечиваться хуже государственных школ для белых. Впоследствии, когда власти штатов под давлением белых избирателей начали улучшать государственные школы для белых, а также расширять и совершенствовать сеть «колледжей на дарственной земле», соответственно увеличилось и число негритянских колледжей. Поручать руководство подобными колледжами невежественным карьеристам и взяточникам стало уже невозможно.

В ходе последующей борьбы родился новый тип цветного деятеля — вполне образованного, честно распоряжающегося денежными средствами и энергичного. Мечтая поднять свой народ до культурного уровня белых, он научился, однако, действовать дипломатично — просить у властей меньше средств, чем ему бы хотелось, и порой отказываться от того, что полагалось ему по праву.

Его прототипом в недавнем прошлом был Букер Вашингтон, однако современный деятель пошел гораздо дальше его; он выработал умелую тактику, позволявшую неграм на Юге оказывать влияние на белых. Часто это приводило твердолобых расистов-южан в бешенство, но что они могли поделать? Вновь избранный губернатор Флориды встретил старого, вышколенного в Таскиги ректора захудалого государственного колледжа для цветных грубым окриком; «Черномазый ректор не заслуживает пяти тысяч долларов в год!» Негр промолчал и вежливо передал отлично составленную смету в назначенный губернатором комитет по делам образования штата, В конечном счете комитет утвердил эту смету, включая и пятитысячный оклад ректора.

В Северной Каролине маленький темнокожий человек, ректор Механико-агрономического колледжа для цветных, обратился к губернатору с просьбой приобрести стадо крупного рогатого скота. Губернатор вспылил:

— Черномазые не способны ухаживать за скотом. Они слишком нерадивы и тупы. Я не стану разбазаривать деньги штата на подобную затею!

Темнокожий проситель с серьезным видом согласился:

— Вы совершенно правы, губернатор! Мои студенты не умеют ухаживать за скотом. Вот если бы они немного подучились, это пошло бы Северной Каролине на пользу.

Студенты «немного подучились», и еще до того, как губернатор оставил свой пост, за стадо крупного рогатого скота государственный колледж для цветных получил на ярмарке штата первый приз.

Это была увлекательная игра; при встречах друг с другом руководители государственных школ для цветных до слез потешались, вспоминая, как им удалось вырвать у белых самодуров уступки, о которых те и не помышляли. Но игра эта была рискованной и нередко заканчивалась полным провалом; случалось, что ректора-негра смещали и взамен назначали его соперника — человека менее добросовестного и более покладистого. Иногда невольно поступался совестью и честный человек, как, например, один чернокожий ректор крупного колледжа, погнавшийся за призраком власти.

Большую роль в деле образования играло негритянское общественное мнение; оно всегда было настороже и нередко давало резкий отпор неграм-политиканам, которые проявляли чрезмерную уступчивость, когда речь шла об ухудшении условий в школах для цветных. Но наряду с этим среди белых постепенно складывался тип педагога и администратора, испытывавшего отвращение ко лжи и обману как средству удерживать негров «на своем месте». Подобно старому доктору Болдуину из Джорджийского университета для белых, они опасались, что негр, предоставленный самому себе, может скатиться на самое дно. Им было совестно способствовать его падению, особенно в тех случаях, когда для них было очевидно его явное превосходство над белыми. Подобные идеалисты изо всех сил старались удовлетворить запросы негров и готовы были идти даже на такие прогрессивные меры в области просвещения, каких и сами негры еще не решались требовать. Иногда эти новаторы добивались успеха. Но чаще дело кончалось их увольнением, и они отправлялись на Север в поисках более благоприятных условий для своей просветительской деятельности.

Это была сложная игра, и Мансарт с увлечением участвовал в ней. Он знал многих ректоров цветных колледжей, но ему хотелось еще больше расширить круг своих знакомств. Он уже побывал в нескольких школах, и ему не терпелось побывать во всех. Вот почему после шестнадцати лет работы в качестве ректора он и предпринял это путешествие. Объехав ряд школ для цветных, Мансарт завершил свою поездку в Батон-Руже, в штате Луизиана. Там в Южном университете весной 1936 года он принял участие в конференции ректоров государственных колледжей для цветных.

Сидя в красивом, просторном зале университета, Мансарт с интересом оглядывался вокруг себя. Южный университет затратил в прошлом году на строительство свыше миллиона долларов. Это здание было построено по инициативе покойного губернатора Луизианы Хью Лонга и сидящего неподалеку от Мансарта темнокожего человека с тонкими чертами лица. Цветной ректор университета обладал блестящим умом; свое образование он получил на Севере.

Здесь, в этом зале, Мансарт видел перед собой работников просвещения нового типа, не столько педагогов, сколько общественных деятелей, создающих на Юге новую культуру на своеобразной двурасовой основе.

Рядом с Мануэлом сидела Джин Дю Биньон, его личный секретарь и помощница, дававшая ему пояснения. Джин было тридцать шесть лет; внешне она ничем не отличалась от белых, лишь небольшая примесь негритянской крови делала ее «цветной». Она получила прекрасное образование и работала у Мансарта с 1920 года, когда он стал ректором. Среди руководителей негритянских колледжей у нее был широкий круг знакомств. Джин рассказывала Мансарту:

— Вот этот невысокий, изысканно одетый желтокожий человек, то и дело переходящий от одного к другому, — ректор Западно-Вирджинского института, духовный руководитель всей этой группы. У себя в штате он слывет одним из лучших администраторов как среди негров, так и среди белых. Это мыслящий и знающий человек. Ему по плечу любая самая сложная проблема. Кроме того, у него есть политические связи в Вашингтоне, и он нередко ими пользуется. Его колледж размещен в простых, ничем не примечательных зданиях, зато славится хорошо подготовленным преподавательским составом.

Сейчас он беседует с человеком иного склада — с Ганди из Вирджинии. Этот крепок и телом и духом. Ходит и говорит медленно и с достоинством. Официальные лица Вирджинии относятся к нему с подчеркнутым уважением. В его присутствии они не позволяют себе обычных шуток в адрес «черномазых», и, когда он настаивает на каком-нибудь мероприятии или политическом шаге, они знают, что его предложение так тщательно продумано и обосновано, что уступка ему — лишь вопрос времени. Вот почему на территории его Питерсбергского колледжа и выросли красивые, удачно расположенные и вполне отвечающие своему назначению здания, а главное — педагогический персонал там состоит из прекрасно образованных преподавателей, и труд их высоко оплачивается.

Джин продолжала:

— Темнокожий ректор из Северной Каролины не так хорошо образован, как большинство его коллег. Он и сам это признает. Однако он только что одержал верх в труднейшей схватке. А отдельные удачи на протяжении последних двадцати лет постепенно перерастают в решающую победоносную кампанию. Прежде негритянские государственные школы ютились в трущобах и темных закоулках и даже крупные колледжи для цветных редко располагались на главных магистралях города; обычно им отводили место в лесу или вблизи болот, причем белые владельцы этих непригодных земельных участков получали за них кругленькие суммы. А колледж в Гринсборо выстроили в прошлом году на главной автостраде, соединяющей Север с Югом, — там его заметит любой, даже самый невнимательный прохожий. Здесь же появилась и очень важная для дела химическая лаборатория. Как он этого добился — никому не известно, сам же ректор ничего не рассказывает и только мило улыбается в ответ, когда его об этом спрашивают.

Во время обеда Джин обратила внимание Мансарта на то, что на конференции нет представителей обедневшего и пришедшего в упадок Южно-Каролинского колледжа для цветных. В этом штате неграм крупно не повезло. Годами они учились и даже преподавали в Южно-Каролинском университете наравне с белыми, но не без содействия федерального правительства их вытеснили оттуда силой и обманом; там произошла смена руководства, и возникли отдельные школы для цветных. Томас Миллер, благодаря которому негры в штате получили доступ к высшему образованию, был типичным южным джентльменом, в чьих жилах текла кровь одного из самых знатных родов Каролины. Он был белым по цвету кожи, однако не скрывал своего негритянского происхождения и даже гордился им. Тиллмен и Близ вели с ним борьбу не на жизнь, а на смерть; они добились лишения негров избирательных прав, а самого Миллера вынудили покинуть Южную Каролину.

Мансарт помнил Миллера. Основанный им колледж превратился в конце концов в кормушку для белых и черных взяточников и влачил жалкое существование, подвергаясь непрерывным нападкам со стороны Бирнса, который одно время был членом Верховного суда, затем стал губернатором Южной Каролины, а впоследствии и государственным секретарем. Именно в этом штате впервые поднялась волна недовольства против расовой дискриминации в системе образования. Тем не менее, по мнению Мансарта, расисты Южной Каролины слишком рано торжествовали свою победу над неграми.

За обедом рядом с Мансартом сидел человек по фамилии Янг, ранее возглавлявший негритянский колледж во Флориде. Это был энергичный, независимый человек, получивший ученую степень в Оберлинском колледже. Совсем недавно его заменили более покладистым негром. Янг требовал для себя права действовать самостоятельно и хотел расширить колледж, но встретил отказ властей штата. Местная администрация, и без того подвергавшаяся нападкам расистов за якобы излишнюю уступчивость «этому чернокожему нахалу», надеялась, что новый ректор окажется более сговорчивым. Однако, стремясь умиротворить негритянскую общественность и положить конец критике со стороны северян, власти все же выделили колледжу крупнейшие за всю ее историю денежные средства. Мансарт недавно видел прекрасные здания библиотеки и больницы, воздвигавшиеся на территории колледжа. Он с интересом выслушал рассказ Янга о его деятельности на новом месте в Миссури. Там недавно умер ректор колледжа, беззастенчивый взяточник, и цветные избиратели, не желавшие больше терпеть ничего подобного, настояли на том, чтобы школу возглавил какой-либо видный ученый. То, что считалось «дерзким» во Флориде, оказалось вполне приемлемым в Миссури.

Мансарту довелось познакомиться на конференции с Генри Хантом из Северной Каролины, который только что перешел в государственный колледж из церковной школы. Это был худощавый рослый человек, столь похожий на белого, что внешность его была постоянным источником недоразумений. Хант отличался хладнокровием, честностью, настойчивостью и был умелым администратором, ставившим перед собой лишь одну цель — работать на благо своего народа. Горько усмехаясь, Хант рассказывал Мансарту:

— Наши белые попечители в совете — отъявленные прохвосты, люди бездарные и ничтожные. Если я позволю кому-нибудь из них прикарманить сотню долларов, он охотно поддержит пятитысячное ассигнование на ремонт. Что действует мне на нервы, так это их привычка к грубому и бесцеремонному обращению с нами. Впрочем, — иронически добавил Хант, — я умею отмалчиваться на семи различных языках.

Джин познакомила Мансарта с Тренхолмом, ректором государственного колледжа в Монтгомери, в штате Алабама. Это был молодой, энергичный человек, окончивший два первоклассных северных колледжа. В своей борьбе за высшее образование для негров он не только терпел поражения, но и одерживал победы. В Алабаме, на границе между хлопковой зоной и горнопромышленным районом, там, где Букер Вашингтон намечал осуществить свой план индустриальной подготовки негров, попытка Тренхолма обучать негров производственным профессиям с самого начала натолкнулась на противодействие белых профсоюзов. Белые политиканы не разрешали учить негров ни строительному, ни горнорудному делу, ни ткацко-прядильным специальностям, ни какой-либо иной профессии, связанной с современной технологией. А когда Тренхолм согласился на педагогический колледж, он получил при этом как бы в виде компенсации добротные здания, хорошее оборудование и многочисленный студенческий коллектив. Так «высшая белая раса» одержала еще одну пиррову победу. После обеда Мансарт целый час обсуждал с Тренхолмом волновавшие его проблемы. Ему понравилось, что в программу Алабамского колледжа был включен курс музыки, который вела жена Тренхолма.

Из Миссисипи вместо негритянских ректоров прибыли два преподавателя небольшого, почти забытого всеми Олкорнского колледжа. В свое время перед Олкорном открывались широкие перспективы, но с 1876 года, когда негры лишились на Юге политического влияния, Олкорнский колледж пришел в упадок. Под руководством Исаии Монтгомери черное население Олкорна начало проводить единственный в своем роде опыт расовой сегрегации.

Негры основали свой город, Маунд-Бейю, и мечтали о широком распространении своего эксперимента. Белые повсеместно приветствовали и рекламировали это начинание, однако сами негры все же не проявили должного единодушия. Они спрашивали шепотом друг у друга: «Кому нужен будет негритянский город в штате, где негры не обладают избирательным правом?» — «Скорее всего — никому», — признавали в душе негритянские лидеры и все же, вопреки рассудку, продолжали утверждать, что их американское гражданство, подкрепленное принадлежностью к великой республиканской партии, приведет в конечном счете к восстановлению избирательных прав негритянского населения Миссисипи. И тогда уже ничто не помешает процветанию негритянских городов, банков и промышленных предприятий в штате. Негры вели борьбу долго и упорно, но кончили тем, что потеряли право голоса даже внутри республиканской партии. Сложившаяся ситуация наложила свой отпечаток на представителей Олкорна на конференции: они хранили вежливое молчание. Дай о чем им было говорить?

Особенно понравился Мансарту один ректор колледжа, выступивший на конференции во второй половине дня. Джин была хорошо знакома с ним, но по каким-то неведомым причинам не питала к нему расположения и не представила его Мансарту. Хейл из Теннесси, цветной отпрыск бывшего губернатора этого штата, состоял в родстве со многими весьма знатными семьями. Его родственные связи были широко известны, и он открыто пользовался ими в политических целях. Обычно Хейл получал все, что ему было нужно для его негритянской школы. Колледж Хейла быстро расширялся, был прекрасно оборудован и приобретал все большую известность. Хейл достроил один из лучших спортивных стадионов на Юге. В колледже он вел себя как всевластный диктатор, не позволяя никому рта раскрыть или сделать хотя бы шаг без его согласия. Он высоко ценил образование, но своей требовательностью доводил до изнеможения студентов, педагогов и собственных детей. Образ действий Хейла вызывал неприязнь к нему как у белых, так и у негров. Он беспечно и расточительно тратил деньги штата и вскоре после конференции в результате предъявленных ему серьезных обвинений, связанных с перерасходом средств, покончил с собой. Мансарт никогда не мог забыть его молодой, задорной улыбки.

На конференции присутствовал еще один человек, не привлекший в то время внимания Мансарта. Только спустя несколько лет Мансарт по-настоящему оценил его. Техасец Бэнкс был долговяз, неловок и застенчив. Его одежда висела на нем мешком, и это выделяло его из массы хорошо одетых делегатов. Начав свой жизненный путь батраком у фермера, Бэнкс окончил колледж, работал в государственных школах и в частной школе Бенсона в Ковалиге, штате Алабама, и наконец добился поста ректора в одном из колледжей Техаса для цветных, существовавшем на скудные подачки, которые подбрасывали для очистки совести власти штата, только чтобы избежать ответственности перед законом. Бэнкс пробыл много лет на своей должности, прилежно и скромно трудясь; постепенно он познакомился с каждой средней школой в Техасе, знал всех директоров и даже выпускников этих школ; знал также и любого достойного уважения белого. Белые в свою очередь стремились свести с ним знакомство, ибо ему было известно, и притом доподлинно, многое такое, что им самим необходимо было знать. Бэнкс ничего не просил для себя; колледж расширялся, а его жалованье оставалось смехотворно низким. Он не гонялся ни за официальными постами, ни за подарками, никому и в голову не приходило предложить ему взятку. Ему хотелось лишь знать правду о жизни негров в Техасе, о том, чем они занимаются, в чем нуждаются. Бэнкс стал общепризнанным консультантом по вопросам межрасовых отношений. Это было в то время, когда Техас быстро превращался в один из самых важных штатов в стране и начал привлекать всеобщее внимание.

Бэнкс сумел сделать свой затерянный в глуши колледж почти независимым в экономическом отношении; колледж сам обеспечивал себя продовольствием, он располагал пекарней, консервным цехом, электростанцией; силами студентов-ремесленников строились дома; при нем имелась больница, лечиться в которой были не прочь даже белые, а также несколько кустарных мастерских. В дальнейшем намечалось открыть более крупные предприятия, если, конечно, этому не воспрепятствуют власти штата. В самом деле, колледж Прэари-Вью, выросший на пустынной равнине, казался чудом, сотворенным верой человека в людей. Бэнксу хотелось создать для негров настоящий государственный университет и промышленный центр, сосредоточив здесь и научно-исследовательскую работу негритянских ученых.

Но вдруг все изменилось, Техас стал средоточием нефтяных и серных монополий, промышленным районом, производящим тысячи новых товаров. Негритянская проблема не должна была мешать развитию индустрии, для нее требовалось найти быстрое и простое решение. И вот миллионеры задумали основать негритянский университет, поместив его в чудо-городе Хьюстоне, который они передвинули на морское побережье и превратили в крупный порт. Этот университет, получив деньги, преподавателей и здания, будет находиться под строгим контролем белых промышленников. Ректором, разумеется, станет Бэнкс. Он непритязателен, и на него можно положиться. Однако Бэнкс неожиданно заупрямился. Ему не улыбалось быть подконтрольным ректором. Он предпочел войти в совет попечителей, чтобы быть ближе к очам и ушам заправил штата. Но это означало потерю жалованья. Что ж, он проживет и на свою мизерную пенсию. Так Бэнкс сделался активнейшим членом попечительского совета, пребывая на своем посту и до сих пор. Жизненный путь Бэнкса по сравнению с другими ректорами негритянских государственных колледжей был самым необычным.

Мансарт понимал, что и на Юге и на Севере вопрос просвещения негров стоит очень остро. Негры полны решимости обеспечить своей молодежи высшее образование. Если такая цель пока еще недостижима на Юге, негры добьются этого на Севере. Никакой риск неудачи — ни дискриминация в отметках, ни завышенные требования — не сможет их остановить. Конечно, далеко не всегда, но студенты-негры все же довольно часто побеждали белых в суровом соревновании на Севере. Даже исторический факультет Чикагского университета был не в силах затормозить с помощью пристрастных отметок присвоение неграм ученых степенен доктора, хотя он годами беззастенчиво пользовался подобной тактикой из солидарности с философским факультетом, где белые южане открыто пропагандировали свои расистские теории. Несмотря на искусственно создаваемые препятствия, в некоторых высших учебных заведениях, как, например, в колледже штата Огайо, училось много студентов-негров.

Существовало лишь два способа решения проблемы негритянского образования: либо обособить негритянские колледжи на Юге, либо предоставить неграм свободный доступ во все южные колледжи. Последний вариант в 1936 году был немыслим, поэтому представители крупного капитала, рядящиеся в филантропическую тогу, стали субсидировать несколько избранных частных школ на Юге, таких, как Фискский и Атлантский университеты и колледж Дилларда. Они возглавили кампанию по сбору средств в «фонд негритянских колледжей», весьма незначительный, но широко рекламируемый с целью отвлечь внимание пожертвователей от подлинных нужд негритянского образования; фонд этот тщательно контролировался самим крупным капиталом. Даже Хоуну из вновь реорганизованного Атлантского университета навязали в качестве заместителя некую Флоренс Рид, ставленницу рокфеллеровской группы; ее задачей было ограничивать широкие планы ректора. И на Юге, и на Севере тягостная забота о высшем образовании для негров в конце концов должна была лечь на государственные университеты. Над этими университетами намеревались установить политический контроль — иными словами, отдать их под начало того же крупного капитала. Однако все подобные расчеты осложнялись на Юге негритянской проблемой. Несмотря на непрерывные и настойчивые усилия руководителей государственных негритянских колледжей и несмотря на то, что эти колледжи уже получали возрастающие с каждым годом миллионные субсидии, негры все еще не обладали и половиной тех студенческих мест, на которые могли рассчитывать по праву пропорционального распределения. Если бы у федерального верховного суда хватило смелости узаконить для негров это право или если бы федеральная администрация, уступая требованию растущего числа избирателей-негров, начала распределять федеральные фонды беспристрастно, то число южных государственных колледжей для негров вскоре сравнялось бы с числом учебных заведений для белых или даже превзошло бы их. Но такая перспектива пугала расистов Юга.

Все эти вопросы обсуждались в частных беседах во время конференции в Батон-Руже. При поддержке ректора Западно-Вирджинского колледжа и долговязого техасца Бэнкса Джин Дю Биньон внесла предложение начать коллективную научную работу, основой которой послужили бы постоянные социологические исследования, проводимые в каждом штате. Эта работа явилась бы лабораторным опытом, небывалым по своим масштабам. Проект Джин подвергся обсуждению, и ректор Южного университета высказал пожелание, чтобы обобщение всех полученных данных производилось в Джорджийском государственном колледже, но чтобы предварительно Мансарта убедили взять длительный отпуск для поездки в Европу, дабы это расширило его представление о расовой проблеме.

— Он прекрасный и искренний человек, — сказал ректор, обосновывая свое предложение, — но образование у него узкое. Он упрощает негритянскую проблему, сводя ее К вопросам просвещения и этики. Он плохо представляет себе роль промышленности, положение рабочих и деятельность профсоюзов. Ведь большинство из нас, хотя мы и руководим «сельскохозяйственными, механическими и индустриальными колледжами», в действительности мало смыслит — и еще меньше практически действует — в сельском хозяйстве, в области промышленной техники и в производстве товаров. Мы сознаем это, но ничего не можем поделать. Точно так же ни мы, ни Мансарт совсем не разбираемся в такой важнейшей проблеме, как колониальная.

Лишь немногие из руководителей колледжей всерьез заинтересовались предложением Джин; большинство отнеслось к ее проекту в лучшем случае как к попытке поддержать индивидуальную научную работу, имеющую весьма узкое применение, и не сумело разглядеть за ним более широких перспектив. Они не понимали, что роль педагога и вообще интеллигенции в решении негритянской проблемы искусственно выпячивалась в ущерб роли рабочего. По существу, в результате борьбы против идей Букера Вашингтона между негритянским интеллигентом и рабочим возникла чуть ли не прямая вражда, И это происходило в тот момент, когда рабочий класс во всем мире настойчиво добивался своей цели.

Как бы то ни было, все согласились, что в отсутствие Мансарта Джин Дю Биньон сможет наметить план коллективных исследований и приступить к его осуществлению, Такое решение было несколько необычным, потому что негритянские общественные деятели все еще питали безотчетное недоверие к женщине: идея укрепления негритянской семьи, по ох понятиям, зиждилась на превращении женщины в домашнюю хозяйку, кроме того, в негритянских школах обучалось значительно больше девочек, чем мальчиков, и это обстоятельство порождало проблему жестокой конкуренции между полами при добывании средств к жизни.

Но Джин Дю Биньон была или по крайней мере казалась в некоторых отношениях необыкновенной особой. При всей своей миловидности она не обладала яркой, бросающейся в глаза красотой, и общее впечатление, создаваемое ею, говорило не о чувственности, а о рассудочности. Беседуя с мужчинами, она легко переходила от непринужденной болтовни к разговору на излюбленную тему собеседника, и у того вскоре складывалось о ней представление как о человеке, знающем столько же, сколько и он сам, если не больше. Разумеется, своих собеседников Джин старалась выбирать среди тех, у кого были общие с ней научные интересы, избегая тем самым неизведанных глубин знаний. Она не пыталась решать вопросы семейных отношений и не высказывала суждений по проблемам любви и пола. Психология, по ее убеждению, была больше связана с трудом, чем с развлечениями. Когда речь заходила об искусстве и литературе, Джин внимательно прислушивалась и лишь изредка вставляла свой замечания.

Предложение о поездке Мансарта заинтересовало ее. Он нуждался не просто в отдыхе, а в настоящей душевной встряске. Ему необходимо было увидеть мир вне связи с вопросом о цвете кожи, в сущности таким ничтожным и пустым, но всегда стоявшим в центре его мыслей и деятельности, и понять, что для многих людей в мире цвет кожи значит не больше, чем цвет волос или размер ноги. Но ведь никакие доводы не в состоянии убедить в этом Мануэла Мансарта. Он должен сам все увидеть и прочувствовать. Поэтому нельзя, чтобы он путешествовал как турист-одиночка, третируемый своими соотечественниками — американскими туристами с их оскорбительной манерой относиться к неграм свысока. Он должен отправиться по определенному маршруту, однако наметить этот маршрут следовало не в обычном туристском агентстве, а используя личные контакты. И Джин немедленно начала советоваться на этот счет, завязав переписку с целым рядом лиц.

Она ломала голову над тем, как сделать поездку Мансарта поучительной и полезной и как оградить его от оскорбительных выходок, неудобных положений и одиночества. По сдержанным рассказам знакомых и собственным наблюдениям она знала, как может обернуться поездка черного путешественника по Европе. Не располагая специальными рекомендательными письмами или личным знакомством с высокообразованными и деликатными людьми, путешественник-негр стал бы предметом любопытства и снисходительного внимания или оказался бы изолированным. Его сторонились бы — из вежливости, из страха или отвращения. Но если бы негр, опасаясь подвергнуться такой участи, попытался запастись рекомендательными письмами, то кто бы в Америке дал их ему? Разве пошел бы на это сенатор Болдуин или кто-нибудь другой из совета попечителей? К кому мог бы обратиться с подобной просьбой цветной американец в Англии, не имея там никаких связей? Во Франции, где цветные не такая уж редкость на всех ступенях социальной лестницы, гаитянин или мартиниканец могут быть должным образом представлены и приняты в обществе, но негр из Соединенных Штатов и там не найдет для себя друзей.

Среди близких знакомых Джин было немало цветных — педагогов и лиц свободных профессий, возвратившихся из Европы с чувством крайней обиды и разочарования, хотя они и утверждали, что поездка доставила им удовольствие. Их, вполне естественно, знакомили там с американцами, а те игнорировали или оскорбляли их. Поэтому они избегали белых американских туристов словно чумы. Но с кем еще им было поддерживать связь? Если бы они занимали какую-нибудь официальную должность и ездили с каким-либо специальным заданием или целью, подобно ученым, артистам или дипломатам, то через определенное время у них сложился бы свой круг знакомых, А куда деться случайному приезжему или туристу? Джин содрогнулась, мысленно представив себе чувствительного Мансарта в таком положении. Она списалась с несколькими из своих прежних школьных друзей и некоторыми преподавателями, людьми отзывчивыми и чуткими.

Спустя два-три месяца, повидавшись кое с кем из них, Джин составила маршрут. Ей удалось обеспечить для Мансарта личные контакты в Англии, Франции и Германии. Друзья и знакомые Джин в свою очередь связались со своими друзьями, и таким путем в ее списке оказался ряд здравомыслящих людей, понимавших или способных понять чувства американского негра и в то же время достаточно тактичных, чтобы не проявлять своей симпатии и внимания слишком назойливо и не поставить цветного гостя в положение заморского чуда, музейного экспоната или ребенка. Задача найти таких людей была не из легких.

Между тем Мансарту стали давать советы. Однажды с ним заговорил сенатор Болдуин.

— Как поживаете, ректор Мансарт? Искренне рад вас видеть! Я слышал, вы берете полугодовой отпуск? Отлично. Вы заслужили его. Куда собираетесь поехать?

— Подумываю об Англии и Франции, сэр! Да и о Германии, Россия тоже меня интересует.

Сенатор нахмурился.

— Я бы не советовал ездить туда. Я слышал, там ужасный хаос: по всей стране царит разгул, происходят убийства. Вы читали о разоблачении Троцкого? Нет, не ездите туда. Эта страна в любой день может потерпеть крах.

— Понимаю. Но мне очень хотелось бы взглянуть на Азию.

— Чудесно! Тогда поезжайте в Индию через Италию и Египет. Великолепное путешествие! Я бы и сам не прочь совершить его.

— Пожалуй, верно, сэр, Я подумаю над этим. Боюсь только, что путешествие окажется чересчур длительным. Но за совет благодарю вас.

Мансарт передал Джин мнение сенатора. Та согласилась с его советом не ездить в Россию.

— Видите ли, тут есть и другая сторона вопроса, — сказала она. — Вполне возможно, вы обнаружите, что Россия быстро движется вперед, а отнюдь не к гибели. В таком случае рассказывать об этом по возвращении было бы неосторожно. Это поставило бы нас в затруднительное положение.

Мансарт промолчал.

Вскоре он был удивлен обилием посыпавшихся к нему приглашений. Мансарт побывал на конференции Американской ассоциации просвещения, состоявшейся в Чикаго, и там ему предложили присоединиться к небольшой группе педагогов, отправляющихся в поездку по Англии. Предложение показалось Мансарту весьма заманчивым, хотя он еще и не сознавал в полной мере, каким спасительным явится для него пребывание в обществе педагогов, когда смущенному стюарду придется усаживать его за стол в кают-компании или ставить для него кресло на палубе. Он с радостью принял приглашение. Затем пришло письмо из Англии от одного пожилого джентльмена, перед именем которого стояло словечко «сэр». Услышав о Мануэле Мансарте и его деятельности (от кого именно, он умолчал) и питая интерес к негритянской расе, ибо его родные долго жили в Африке, он хотел бы знать, не согласится ли ректор Мансарт погостить у него во время предполагаемой поездки в Англию. Дальше следовал адрес и другие подробности. Изумленный Мануэл испытывал нерешительность. Ему по собственному опыту было известно, что приглашения белых неграм сопровождаются обычно какими-либо условиями. Но Джин убедила его дать согласие.

Следующей страной была Франция. В намерения Джин входило, чтобы Мануэл, бегло взглянув на английскую аристократию, установил связи с французской интеллигенцией, с людьми, чья жизнь была бескорыстным служением литературе и искусству.

Некий молодой французский писатель, проживавший в Лондоне, собирался вернуться домой, в Южную Францию. С помощью одного из своих друзей Джин выяснила, что писатель будет рад оказать Мануэлу гостеприимство, надеясь со слов негра получше узнать Америку и желая со своей стороны показать ему Францию или, скорее, мир с точки зрения француза.

Под конец при посредничестве Фонда Карла Шурца было найдено пристанище и в Германии. Правда, представители Фонда высказали некоторые сомнения, однако потом пришли к выводу, что приезд Мансарта послужит полезном пропагандой для обеих сторон. Китайские и японские друзья горячо приветствовали приезд Мансарта, и здесь не встретилось необходимости в какой-то особой подготовке.

Оставался еще вопрос, беспокоивший Джин и Мансарта, хотя они редко затрагивали его в разговорах друг с другом. Речь шла о руководстве колледжем в отсутствие Мансарта. В чьих руках будет сосредоточена власть? Кто будет фактически выполнять обязанности ректора? Среди педагогического персонала были люди, стремившиеся взять на себя бразды правления; в штате и за его пределами тоже нашлись бы должностные лица, которые весьма охотно заняли бы место ректора, причем белые попечители и торговцы могли использовать отсутствие Мансарта как удобный момент для замены руководства. Против этих опасений говорило то обстоятельство, что Мансарт отсутствовал бы только в течение трех учебных месяцев; кроме того, аппарат колледжа работал теперь так слаженно и четко, что понадобилось бы немало времени и усилий, чтобы его разладить, Джин лучше, чем кто-либо другой, ориентировалась в работе колледжа, знала все ее детали. Логично было бы именно ее и назначить проректором или исполняющим обязанности проректора. Но мужская зависть, свойственная как неграм, так и белым, могла оказаться в этом случае непреодолимым барьером. И вот сама Джин внесла предложение, которое было одобрено всеми: руководство колледжем возлагалось на небольшой комитет, намеченный Джин. Состоял он из одного белого попечителя, высоко ценившего ее работу, одного попечителя-негра, не отличавшегося честолюбием, и самой Джин.

Джин различными способами готовила Мансарта в дальний путь. Она деликатно давала ему советы по части соблюдения хорошего тона; как вести себя за столом, как есть ложечкой яйцо всмятку и т.п. Через брата своей белой школьной подруги она заручилась услугами первоклассного нью-йоркского портного и заставила Мансарта обзавестись дневными и вечерними костюмами, превосходными сорочками, пижамами и нижним бельем. Она позаботилась о его шляпах, перчатках и ботинках. После длительных возражений он наконец сдался. Попечители ничего не имели против того, чтобы Мансарт взял себе полугодовой отпуск с полным содержанием, — все они уже давно испытывали к нему симпатию и уважение. В путь он тронулся в нюне 1936 года.

В Нью-Йорке Мануэл Мансарт навестил Макса Розенфельда, музыканта, некогда обучавшего его дочь Соджорнер игре на скрипке и некоторое время преподававшего в негритянском колледже. Он с трудом разыскал Розенфельда в его жалком жилище в Ист-Сайде. Тот необычайно обрадовался встрече с Мансартом и с большим интересом отнесся к его предполагаемой поездке в Германию, заявив, что хотел бы передать с ним письмо.

— Только будьте осмотрительны. Письмо я адресую своему двоюродному брату, еврею; он владелец книжного магазина. Помните, что положение евреев в Германии сейчас очень тяжелое. Поэтому при передаче письма будьте осторожны. Он вам расскажет, что там делается.

Мансарт был удивлен. Он никогда всерьез не задумывался над еврейской проблемой и ничего, в сущности, не знал о ней, за исключением, может быть, только ее религиозной стороны, которая, по его мнению, сводилась к тому, что евреи не признавали Иисуса богом. Мансарт полагал, что это не столь уж существенно. А о расовой, культурной и экономической сторонах еврейской проблемы, связанных с такой же дискриминацией, как и в отношении негров, Мансарт осведомлен был весьма поверхностно. В Мейконе торговал еврей-оптовик, против которого белые коммерсанты плели интриги; Мансарт, однако, продолжал делать у него закупки, считая его умным и честным человеком. В то же время от родителей студентов, проживающих в небольших городах и в сельской местности, он часто слышал жалобы на недобросовестность и даже обман со стороны мелких еврейских торговцев по отношению к неимущим батракам и арендаторам. Для таких жалоб был, по-видимому, какой-то повод. Мансарту не раз хотелось поглубже вникнуть в этот вопрос, по ему никогда не хватало для этого времени.

На пароходе у Мануэла появилась возможность восполнить пробел в чтении. Так, например, он прочел исторический обзор событий недавнего прошлого. Уровень европейской цивилизации XIX века зависел в основном от следующих факторов: сохранение мира между великими державами, наличие мирового рынка, опиравшегося на международную торговлю и золотой запас, и свободное предпринимательство в капиталистической промышленности.

На протяжении целого столетня, с 1815 по 1914 год, между ведущими западноевропейскими странами поддерживались мирные взаимоотношения. В это же время капиталистическая Европа, к которой затем примкнула и Северная Америка, вела непрерывные войны с целью приобретения новых колоний и покорения населяющих их темнокожих народов. По мере укрепления главных колониальных держав три страны — Германия, Италия и Япония, лишенные шансов на получение более крупных прибылей, — начали все более властно требовать своей доли колониальных территорий.

В результате разразилась первая мировая война. Германия воевала за колонии против великих колониальных держав и Соединенных Штатов; Япония стала помогать союзникам в расчете на то, что будет признана равноправным партнером великих держав Европы. Война разрушила экономическую структуру, сложившуюся в XIX веке: мировой рынок и золотой запас прекратили свое существование. На сцену вышла Советская Россия, решившая противопоставить частной инициативе плановую экономику, направленную на то, чтобы укрепить власть рабочих и поднять благосостояние народа.

С 1918 по 1929 год капиталистические страны предпринимали отчаянные попытки восстановить мировой рынок и золотой запас и дать отпор коммунизму в России. Но в то время, когда Западная Европа фактически объединилась с целью уничтожить Россию силой оружия, цивилизация, вознесшая Запад на вершину могущества в XIX веке путем захвата Индии, рабства негров в Америке, создания сахарной империи и хлопкового царства и промышленного переворота, по иронии судьбы оказалась в тисках небывалого кризиса. Разумеется, в труде, который читал Мансарт, встречались высказывания, ставившие этот тезис под сомнение или даже опровергавшие его. Однако именно таков был общий вывод из прочитанного, сделанный Мансартом к тому моменту, когда он сходил на берег в Англии.