Цветные миры

Глава восьмая «Свободный Север»

Владелец негритянской еженедельной газеты «Нью-Йорк эйдж» с хмурым видом оторвался от гроссбуха.

— Джек, — сказал он, — я вынужден перевести вас на рекламные объявления. Работать будете без жалованья, на процентах.

— Вы же знаете, что я не смогу прожить на проценты от объявлений, — ответил Джек.

— Почему? Вам известно, сколько платят рекламодатели?

— Да, но они платят за счет будущих покупателей, а негритянские еженедельники не приносят им клиентуры, — возразил Джек. — Все негритянские газеты — и «Фридом джорнэл» Руссворма, издававшаяся в 1827 году, и «Норс стар» Фреда Дугласа — в 1847 году, и двадцать четыре другие негритянские газеты до Гражданской войны, и сотни других, выходивших потом, — все они активно боролись в первую очередь за освобождение и интересы негров. Эта цель была и остается прекрасной, и я готов трудиться ради нее не покладая рук. Но белые коммерсанты, торгующие табаком, спиртными напитками, продовольствием или одеждой, преследуют иные цели. Они не станут давать нам таких объявлений, которые с избытком окупили бы газетные расходы, как это делается в газетах белых. Вам это известно не хуже меня. Но мы могли бы кое-что предпринять, используя опыт «Крайсиса». Давайте расширим информацию о неграх, будем печатать их портреты и тем самым привлечем больше негритянских читателей.

— На это потребуются деньги.

— Займите их и попробуйте…

— Нет, я уже и без того по горло в долгах. Джек, вопрос стоит так: или вы беретесь за объявления, или вам больше нечего здесь делать.

— Значит, мне нечего здесь делать, — сказал Джек и отправился домой.

Джек Кармайкл был женат на свояченице Мануэла Мансарта Бетти; вместе с женой он некогда по совету Мансарта занялся сельским хозяйством на юге Джорджии, Там Джек поссорился с плантатором-белым, жестоко эксплуатировавшим негритянских фермеров, и сбежал на Север, где на время пропал из виду. Оставив сына на ферме с бабушкой, Бетти направилась в Нью-Йорк. Через некоторое время Джек благодаря счастливой случайности воссоединился с семьей и начал работать в редакции местной негритянской газеты. Потеряв место, он совсем приуныл.

Когда дома он рассказал жене о случившемся, Бетти не разделила его отчаяния.

— Мне уже давно казалось, Джек, что Нью-Йорк неподходящее для нас место. Здесь слишком много народу и чересчур сильны южные настроения. Я подумывала о Новой Англии, родине американской независимости и идей аболиционизма. Как раз сегодня мне случайно подвернулась подходящая вакансия. Городская больница в Спрингфилде, штат Массачусетс, нуждается в медицинских сестрах и предложила мне место.

— В Спрингфилде?

— Да, это город в западной части штата с населением около 150 тысяч человек. Процветающий промышленный город с хорошими школами. Имеет деятельный муниципалитет. В городе есть два колледжа и государственный военный завод. Ты, конечно, слышал о «Спрингфилд рипабликен»? Это одна из самых либеральных наших газет.

— Все это прекрасно, но что там буду делать я?

— Джек, поедем туда. Если уж честный и трудолюбивый цветной не сумеет устроиться в Массачусетсе, тогда надо вообще поставить крест на нашем будущем.

Джек был бы рад махнуть на все рукой, но ему не хотелось лишний раз огорчать Бетти.

Она поехала первой. При виде цветной попечители больницы были сначала разочарованы, по, порывшись в бумагах, убедились, что она не скрывала своей расовой принадлежности; просто этот факт случайно выпал из их поля зрения. Разумеется, формально это не имело значения, но возникал щекотливый вопрос о месте в общежитии. Однако вопрос решился сам собой, когда Бетти сообщила попечителям больницы, что она замужем и собирается жить с семьей на частной квартире.

Но теперь вставал другой вопрос: где спять квартиру? Бетти надо было поселиться вблизи больницы, а в этом районе цветные не проживали. Цветных в Спрингфилде насчитывалось примерно три тысячи человек, и почти все они жили в одном месте — в южной части города. В общем это был приличный, внешне опрятный район, и негры селились там, как уверяли сами себя белые, для того, чтобы находиться среди своих. В больнице высказали предположение, что квартира в этом районе может оказаться и не столь отдаленной от места работы, но Бетти категорически отказалась от такого варианта.

— Я нисколько не возражаю против того, чтобы иметь соседями цветных, или евреев, или итальянцев, по жить в двух милях от больницы немыслимо.

Эта трудность могла бы стать преградой для планов Бетти, если бы не одно неожиданное обстоятельство.

— Смешно, право, что эта сестра упорно требует себе квартиру в белом районе, — заявил председатель совета попечителей больницы. — В таком случае ей, пожалуй, лучше возвратиться в Нью-Йорк.

Но это оказалось невозможным, так как Бетти уже взялась ухаживать за Сайрусом Тейлором. А Тейлор слыл большим оригиналом. Он считался одним из богатейших жителей города и происходил из старинной, знатной семьи, члены которой принимали деятельное участие в восстании Шейса, поднятом в 1786 году. Сын Сайруса занимал видное положение в финансовом и промышленном мире, и это сулило городу и штату новые доходы и дальнейшее развитие. Сайрус Тейлор, очень капризный хронический больной, отказался от услуг уже трех медсестер, которых больница, входившая в круг его филантропической деятельности, направила для ухода за ним. Вот тогда-то, в самый день ее прибытия, Бетти и направили к Тейлору, и она, судя по всему, вполне ему подошла. Ни о какой новой замене в данный момент не могло быть и речи. Поэтому для семьи Бетти временно подыскали небольшой коттедж поблизости от больницы и дома Тейлора.

Приехала вся семья — старая бабушка, Джеки, живой восьмилетний мальчуган, и глава семьи — Джек. В скором времени со стороны белых домовладельцев начали раздаваться глухие протесты — соседство негритянской семьи могло обесценить окружающие дома; высказывались также и тонко завуалированные возражения против того, что в одной из лучших городских школ появится цветной ребенок. В городских школах, конечно, училось несколько цветных детей, но большинство из них посещало одну школу, где наряду с восемью белыми учителями преподавал и цветной учитель. Оказалось, что в школе, ближайшей к дому Джеки, никогда еще не учился ни один цветной мальчик.

Бетти деликатно намекнули, что, вероятно, Джеки будет чувствовать себя одиноким среди стольких белых и, кроме того, вряд ли удастся возить его на школьном автобусе…

Директор школы, высказавший Бетти такое соображение, потом рассказывал:

— Она вела себя со мной прямо-таки вызывающе. Судя по всему, мои слова ее возмутили. Видит бог, у меня были самые лучшие намерения, ведь я уверен, что атому черномазому малышу будет тяжело учиться наравне со всеми и переносить всякие проделки белых ребят.

В нервом полугодии Джеки три раза подрался. В первой схватке ому здорово влетело; он утверждал, что ему пришлось отбиваться от четырех мальчиков. Жаловаться ему не хотелось, поэтому Бетти оставила дело без последствий. Новая драка месяц спустя закончилась вничью, и Джеки щеголял синяком под глазом как своего рода символом мужества. Учителя промолчали, так как Джеки был способным ребенком, по всем предметам учился выше среднего и завоевал признание со стороны почти всех товарищей по классу. Однако учителя в глубине души опасались его разносторонней предприимчивости, умения ругаться и при необходимости постоять за себя. Третья драка, случившаяся поздней осенью, вылилась в столь жестокое поражение весьма знатного юнца, что директор решил вмешаться.

По его вызову и школу явилась Бетти; она была готова к предстоящему разговору.

— Да, господни директор, — сказала она. — мне все известно, хорошо, что вы меня вызвали. Когда три месяца назад орава ваших сорванцов напала на одного цветного малыша и избила его чуть не до потерн сознания, к вам не поступило никакой жалобы. Наверно, вы подумали, что этот случай заставит его уйти на вашей школы для избранных. Но не тут-то было. Он не так воспитан. В следующий раз ему повезло больше, и все обошлось для него благополучно. Вы тогда не предъявляли претензий, не жаловалась и я. А теперь, когда одному из ваших богатых баловней выбили несколько зубов, вы угрожаете моему сыну исключением. Что ж, попробуйте его исключить. Вот визитная карточка моего адвоката, которого рекомендовал мне мистер Сайрус Тейлор. Он полагает, что неплохо бы выяснить, кому в действительности принадлежат спрингфилдские городские школы.

Директор поспешил заверить миссис Кармайкл, что он вовсе и не думал об исключении, он упомянул о нем только для того, чтобы предотвратить судебный иск со стороны охваченных негодованием родителей. Его единственное стремление — восстановить мир и взаимопонимание. Он еще долго распространялся в том же духе в назидание группе учителей, которые в этот момент проходили через холл.

Все эти заботы о доме и школе мало трогали Джека Кармайкла, который был озабочен лишь тем, как прокормить семью. Он очутился в странном положении. Жители Спрингфилда категорически отрицали, что в его пределах существует какая-либо дискриминация цветных. В свое время город даже предоставил убежище и помощь Джону Брауну. Правда, в городе ощущалась некоторая неприязнь к ирландцам-католикам. В известном смысле проблемой для городских властей являлись и 35 тысяч фабричных рабочих иностранного происхождения, особенно с тех пор, как профсоюзы, организуя свои стачки, бросили вызов старому порядку, основанному на частной собственности и богатстве. Небольшая прослойка негров, проживавших в Спрингфилде, состояла по преимуществу из местных уроженцев с обычным школьным воспитанием и культурным уровнем среднего американца. Она постепенно увеличивалась за счет притока негров-южан, но они, смешиваясь с коренным негритянским населением, не доставляли властям слишком больших хлопот.

Цветные были вынуждены делать то, что, казалось, было предназначено им самой судьбой; из них набирали домашнюю прислугу и подсобных рабочих, эта работа оплачивалась сносно, но далеко не щедро; сменить же ее на лучшую почти не представлялось возможным, так как спроса на другие услуги негров по было. Впрочем, многие из цветных владели уютными, добротными домиками. Домовладельцы сдавали им внаем те жилища, на которые не находилось охотников среди белых; эти дома могли быть в конце концов проданы неграм за хорошую цену. У негров имелись собственные церкви, и одна из них, конгрегационалистская, организовала общественный клуб, которым цветные справедливо гордились. Трудящиеся-негры почти не имели ни социальных, ни экономических связей с иностранными рабочими. Прибывшие в США итальянцы, канадские французы и славяне получили работу на заводах, производивших электротехническое оборудование, мотоциклы, военное снаряжение и пластмассовые изделия новых образцов. Ирландцы были здесь старожила ми — они устроились раньше других на шерстопрядильных и бумажных фабриках и теперь считали себя коренными американцами. В большинстве своем ирландцы были высококвалифицированными рабочими и порой сами становились мелкими предпринимателями; они работали также в городских учреждениях или клерками в частных фирмах.

Получая образование, увеличивая свой доход и приобретая собственность, некоторые из иммигрантов и даже кое-кто из цветных улучшали свое общественное положение, что осложняло их взаимоотношения с местным белым населением. Чаще всего такие изменения происходили с ирландцами и реже всего — с неграми. Когда, например, Майк Гиббонс стал компаньоном в одной из старинных фабричных фирм или когда Тони Марселли сделал выгодную партию, породнившись с видной американской семьей, сто с лишним тысяч коренных жителей города расценили это как покушение на их экономическое и социальное положение и выражали недовольство. Но они не допускали и мысли, что какой-нибудь цветной вроде Джека Кармайкла не захочет пойти в услужение к белым. Джек был чудесный парень, благовоспитанный, хорошо образованный, но для него не находилось работы ни на фабрике, ни на складе, ни в конторе, ни в магазине. В течение целого месяца он искал работу и не мог найти ни одного подходящего места, кроме должности экспедитора в крупной оптовой фирме, но это место не сулило ему особых благ. Его предшественник, белый экспедитор, уволился, потому что потерял всякую надежду на повышение оклада или продвижение по службе. К работе Джека допустили только временно — ввиду крайней необходимости, вызванной деловой горячкой. К тому же, как узнал Джек потом, ему платили не как экспедитору, а как грузчику.

Все же это был какой-то шанс на будущее, и Джек не захотел его упустить. Работал он настолько добросовестно и хорошо, что, будь он белым, он быстро получил бы прибавку к жалованью, а в дальнейшем и повышение в должности. Правда, вскоре ему стали платить несколько больше, но штатным служащим все же не считали, а его заявление о приеме в профсоюз служащих было отклонено. Джек и Бетти обсудили создавшееся положение. Прежде всего их волновал вопрос об аренде дома. Домовладелец заявил, что хочет продать его и продлевать аренду не намерен. Запрошенная им цена была слишком высока. Банк, куда Джек обратился за ссудой под залог дома, в ссуде отказал. Тогда Бетти посвятила в дело своего пациента, Сайруса Тейлора, Домовладелец сразу снизил цену, банк изменил свое решение, и Джек с Бетти заключили сделку на покупку дома. Но эта покупка снова поставила вопрос о работе для Джека. Чтобы жить так, как живут соседи, им требовались более высокие доходы. А если они не смогут жить по стандартам данного района, то соседи, несомненно, станут выражать свое недовольство.

Бетти убедила Сайруса Тейлора поговорить с Джеком. Сайрус Тейлор страдал и от одолевавшей его старческой немощи, и от неустойчивой экономики двадцатого века. Он терзался душой и телом, будучи не в силах остановить перемены, происходившие у него на глазах, и упорно держался за некоторые из своих давних убеждений. Чуть ли не с самого дня рождения он был аболиционистом и не мог забыть той волнующей радости, какую испытывал, когда укрывал беглых рабов. Тейлор не терпел расистских предрассудков. Поэтому, когда Бетти показала себя хорошей, внимательной сиделкой, Тейлор восстал против порядков, установленных в доме его невесткой, обращавшейся с Бетти, как со служанкой.

Заступничество Тейлора во многом облегчило жизнь Бетти. Трое из слуг в доме были цветные: повар, горничная и шофер-садовник. Все они были хорошие, чистоплотные, вежливые и знающие свое дело люди. Но одним из основных условий при найме профессиональных сиделок являлось требование, чтобы к ним относились не как к прислуге, а как к медицинскому персоналу. Так здесь и относились к белым предшественницам Бетти: их кормили в общей столовой. Невестка Тейлора решила, что зло в лице цветной сиделки, которую этот невозможный старик упрямо баловал, можно частично нейтрализовать, если обращаться с нею, как со служанкой. Но, к удивлению и миссис Тейлор, и Бетти, повар пожаловался Сайрусу Тейлору на дискриминацию в отношении цветной сиделки, и не успела еще сама Бетти решить, что ей делать, как совсем неожиданно еда ей была подана со всеми принятыми церемониями и повар извинился перед ней за ошибку. После этого невестка еще больше невзлюбила Бетти.

Молодая миссис Тейлор считала, что действует из самых лучших побуждений. С ее точки зрения, она была достойным человеком, к которому в доме относятся несправедливо. В детстве она не позволяла ни одному мальчику поцеловать ее, никогда не слушала грязных анекдотов, посещала воскресную школу и научилась хорошо читать, писать и сносно играть на рояле. Дома она помогала вести хозяйство, но по настоянию матери оставляла тяжелую и грязную работу служанке. Благодаря этому кожа на руках у нее оставалась мягкой, а одежда чистой. Строго говоря, она не принадлежала к высшему кругу, так как ее родные не занимали высокого общественного положения, однако по окончании средней школы она некоторое время посещала светские вечера. Ее родители не стали подыскивать ей работу, предпочитая, чтобы она в ожидании подходящей партии вела дома хозяйство. Ее свадьба с молодым наследником богатого Тейлора произвела в обществе настоящий переполох.

Но сами брачные отношения напугали ее чуть не до смерти: ведь она не имела ни малейшего понятия о половой жизни и никто не объяснил ей заранее, что представляет собою брак. Последствия этого были катастрофичны. Несколько месяцев совместной жизни не принесли ни ей, но мужу ничего, кроме неловкости и разочарования, и в результате супруги разошлись по разным спальням. В Нью-Йорке муж снимал для себя несколько комнат в отеле и раз в месяц наезжал туда по делам. Он был приятно поражен, когда, познакомившись там с хорошенькими женщинами, убедился, что им нравятся его ласки. У его жены, естественно, не было такой возможности. Со стыдом и негодованием она отвергла авансы нескольких мужчин ее круга, недоумевая, каким образом ее поведение могло вызвать у них такие ужасные желания.

Миссис Тейлор не знала, куда девать свое время. Читала она не много, а то, что читала, было ей не по душе. Газета, за исключением странички местных сплетен, казалась ей неинтересной и малопонятной. Истории она не знала, и события прошлого не находили в ее душе никакого отклика. Ее воспитали в духе трезвости и отвращения к азартным играм. Она устраивала приемы, но на них было нестерпимо скучно; гости развлекались тем, что перемывали друг другу косточки.

Вместе с мужем она совершила поездку в Европу и с удивлением открыла, что англичане говорят на языке, который она с трудом понимает, а французы вообще не могут говорить по-английски. Помимо осмотра памятников и церквей и посещения картинных галерей, делать в Европе было нечего. Природа, правда, там неплоха, но Новую Англию она решительно предпочитала Европе.

Тягчайшим бременем для миссис Тейлор был ее тесть, в чьем доме они с мужем поселились. Это был старый тиран и сквернослов; он все время ворчал, был вечно чем-то недоволен, и для него, казалось, не было в жизни ничего святого. Миссис Тейлор вся извелась, ухаживая за ним, а когда решилась прибегнуть к помощи опытных сиделок, то выяснилось, что ухаживать надо еще и за сиделками. Это было невыносимо. Все ее слуги были выходцами из негритянского квартала. Они знали свое место и этим ей нравились. Она могла рассказывать служанкам об интимных и сокровенных вещах и знала, что они не злоупотребят ее доверием. Иногда ей невольно приходило в голову, что они ее единственные верные друзья. Поэтому она охотно воспользовалась случаем нанять профессиональную цветную сиделку, рассчитывая содержать ее наравне с другими своими слугами, но та оказалась еще более строптивой, чем ее предшественницы.

Сайрус Тейлор слабел физически, но еще сильнее подтачивал его здоровье недуг душевный. Он понимал, что живет в век, противоречащий всем его идеалам. Сайрус Тейлор стал жаловаться на это посетившему его Джеку, едва тот вошел в комнату.

— Садитесь, садитесь! — Наконец проговорил он — Я в курсе всех ваших планов. Вы хотите иметь свое дело, чтобы стать «самостоятельным». Ну, мой мальчик, вы опоздали родиться на пол века. Самостоятельного бизнеса давно уже не существует. Вы знаете, чем я был в свое время? Независимым владельцем сапожной мастерской. Я чинил обувь и делал ее на заказ. Это было недурное дело, и мне оно нравилось. Я зарабатывал столько, что мог жить так, как мне хотелось. У моей старухи был хороший дом с большой кухней, задний двор для сушки белья и палисадник с газонами и цветами. У нас было трое славных ребят. Потом старший сын открыл в городе обувной магазин. Он продавал малую толику моей обуви, но гораздо больше торговал обувью, изготовленной компанией «Юнайтед шу машинери». Вскоре эта компания сжила со свету мастерские по починке и ручному пошиву обуви.

Возьмите обоих моих сыновей. Ни тот, ни другой никогда не знали настоящей работы, не напрягали как следует мускулы, не задумывались подолгу и всерьез, не интересовались никакими пауками и ничего не читали. Что угодно, только не они! Старший сын не захотел учиться в колледже, с грехом пополам закончил среднюю школу и занялся бизнесом. Иначе говоря, он принялся повсюду шнырять и вынюхивать, где бы поскорее и побольше нажиться. Поступил приказчиком в обувной магазин; там его обходительность помогла ему продавать ботинки и свести знакомство с крупными боссами. Эта обувная лавка, после того как она перешла в его руки, стала местом сбыта моих изделии, с одной стороны, и изделий «Юнайтед шу машинери» — с другой. Затем он продал мою мастерскую я свой обувной магазин. С помощью моих сбережений и своей пронырливости он приобрел по дешевке контрольный пакет акций в «Юнайтед шу машинери». Акции были «разводнены», и не успел я опомниться, как оказался богачом. Делать мне стало нечего. Богатство просто убило мою старуху. Ей недоставало кухни и стирки. Она умерла. А я все еще околачиваюсь на этом свете, надоедая всем и каждому. Конечно, мальчик не был трутнем. Он не сидел сложа руки, насыщая свою утробу. Но назвать то, что он делал, трудом или подвигом нельзя! Ян Матселигер, негр из Вест-Индии, пораскинул мозгами и изобрел машины, которые компания приобрела, запатентовала и которыми ныне владеет. Ирландцы и канадские французы трудились на производстве, расторопные приказчики, ирландцы и американцы, продавали обувь за жалованье или проценты, дамы с хорошим вкусом изобретали фасоны, юристы защищали наши интересы и так укрепили нашу собственность, что теперь мы богаты. Пожалуй, это прогресс, но я задаюсь вопросом, не лишились ли мы чего-то при этом.

Взять хотя бы моего пария сейчас. Он нажил деньги. Продолжает и дальше наживать их. Но это все, на что он способен. Его не тянет к книгам, и он ничего не читает. Ему не отличить одной ноты от другой, картины — от карикатуры. Он пьет впеки и волочится за женщинами не потому, что ему это нравится, а лишь за компанию. Он женился, женился чинно и благородно, по женитьба была и остается всего лишь случайным эпизодом в его жизни. Другой мой сын поступил в колледж, попал в самое привилегированное студенческое общество, пьет, распутничает, играет в карты. Он получает деньги, которых не заработал, и ни о чем знать не хочет. Ни один из моих сыновей никогда не думал и не подумает о подлинном служении человеку — о том, чтобы дать людям удобную обувь и помочь рабочим-обувщикам добывать средства к существованию.

Тейлор умолк и пристально посмотрел на Джека.

— Так чего же вы хотите от меня?

— Я собирался открыть у себя в округе небольшую бакалейную лавку, чтобы торговать добротными продуктами и предметами первой необходимости, этим зарабатывать себе на жизнь, понемногу откладывать сбережения на будущее и быть самому себе хозяином.

— Гм. Ну что ж, в негритянском квартале вы могли бы предпринять кое-что в этом роде.

— Но Бетти против. Она говорит, что приехать в свободный северный город и открыть там лавку только для негров просто смешно. Даже сами цветные будут против. Я подумывал снять хорошее помещение где-нибудь на углу, поблизости от заводского района, и обслуживать всех жителей округи, в том числе, конечно, и цветных.

— Прекрасная, но пустая затея! Если у вас будет жалкая мелочная лавка, то вы едва заработаете на жизнь. Если же она станет давать вам приличный доход, домовладелец повысит арендную плату; если вы справитесь и с этим препятствием, то крупные бакалейные фирмы заставят вас продать им вашу лавку.

— Ну а если я откажусь продать?

— Безусловно, продадите, иначе они вас раздавят. Но не верьте мне на слово. Попробуйте сами, Возьмитесь за это дело! Я позабочусь о том, чтобы оптовики предоставили вам кредит на пять тысяч долларов. Но говорю вам, Кармайкл: вы не понимаете, с каким миром вам придется столкнуться. Раньше мы начинали дело, чтобы служить своим ближним, делать для них что-то полезное. Все это куда-то исчезло. Все наши представления о труде, купле и продаже пошли кувырком. Раньше мы трудились для себя и для других. Сейчас мы трудимся ради заработка. Раньше мы делали вещи для их использования, а теперь делаем их для продажи. О человеке теперь судят не по его труду, а по тому, сколько он получает. Чем выше доход человека, тем выше, стало быть, его заслуги. Когда кто-то трудится ради своей личной выгоды, мы считаем, что это якобы приносит выгоду всем; иными словами: всеобщий эгоизм создает всеобщее счастье.

В наше время делать добротные товары считается невыгодным; лучше делать товары, которые быстро снашиваются и должны быть заменены новыми. Мы, бизнесмены, решительно заявляем:

«Не откладывайте сбережений, тратьте больше! Сбереженный цент — потерянный цент. Израсходованный цент помогает бизнесу, и не важно, чей это бизнес. Благоразумнее иметь долги, чем сбережения; сбережения годятся лишь на то, чтобы их тратить.

Платите, приходя к нам, а не уходя от нас.

Ничего не чините: выбрасывайте и покупайте новое. Не накладывайте заплат, не зашивайте, не штопайте.

Живите в долг, надеясь на будущее.

Гоните вон из дома лудильщика, сапожника, чинящего обувь, портниху, перешивающую старье!

Долой скупых!

Жить по-современному — значит покупать и продавать».

Массовое производство стандартных вещей насилует и подавляет нас, придает нам жалкую, безвкусную одинаковость. Мы лишены возможности выбрать для себя фасон одежды или обуви, марку автомашины, качество или цвет ткани.

Частная инициатива, скованная массовым производством и монополиями, делает нашу жизнь унылой и серой, и общественные здания в наших городах постепенно уступают свое место конторам, где покупают и продают товары, верное, где покупается, продается или уничтожается право собственности на эти товары, на землю и труд людей.

Помните, как пало перед капищем нефтяной спекуляции замечательное по красоте здание церкви на Пятой авеню? Вы слышали о том, что будет продан крупный мюзик-холл, чтобы очистить место для здания компании, ведущей торговлю колониальными товарами между Вест-Индией и Новой Англией? Или о том, что огромный вокзал в Нью-Йорке будет служить не только как железнодорожный центр, но и как место для международных торговых сделок?

Раньше мы готовили еду фунтами и на собственный вкус; теперь мы готовим ее тоннами и приправляем соломенной трухой.

Свои прибыли мы тратим не на улучшение качества продукции, а на вранье о ней в крупных иллюстрированных журналах, причем в таком масштабе, что никто уже не в силах перед ним устоять.

Наши новости — это реклама о продаже товаров. Наше искусство служит рынку, наша наука — накоплению капитала, а наша религия — доходам. Изобретения и патенты существуют не для облегчения жизни людей, а для того, чтобы богатство сосредоточивалось в руках немногих.

Политика — это деньги, выборы — купля и продажа…

Да что толку говорить об этом! Вы мне все равно не верите. Не верят мне и мои сыновья, и моя дочь, что живет в Чикаго. Если же они и признают факты, которые я привожу, то говорят мне: ну и что из этого? Новый век — новый мир. Так-то оно так, но этот мир куда новее, чем они воображают. Словом, действуйте. Кто знает, может быть, вы чего-нибудь и добьетесь! — закончил Тейлор.

Бакалейная лавка, открытая Джеком, имела много преимуществ. Помещалась она на тихом перекрестке, вблизи которого проживали конторские служащие среднего достатка, в двух кварталах к западу — фабрично-заводские рабочие и в трех кварталах к югу — цветные. Центр города отстоял на четыре-пять кварталов к северу, Бетти позаботилась о том, чтобы лавка была оборудована со вкусом, даже красиво. Джек приветливо встречал покупателей, и они уходили от него довольные. Товары он выбирал осмотрительно и удачно, по сходным ценам. Он не торговал лежалыми, полусгнившими продуктами. Тщательно наведя справки об отдельных клиентах, он отпускал им товары в кредит до субботней получки. После школы Джеки помогал отцу доставлять заказы на дом и благодаря этому приобрел на редкость широкий круг знакомств. Итальянцы и канадские французы делились с цветным Джеком такими сокровенными подробностями своей жизни, какие никогда не открыли бы своим соплеменникам.

Цветные сородичи Кармайкла также проявляли вполне естественный интерес к лавке, которая не ограничивала свою клиентуру только цветными, хотя и принадлежала цветному хозяину. Кроме того, владелец лавки был скорее тружеником, чем предпринимателем или коммерсантом. Сама лавка превратилась в место, где толковали о работе и зарплате, о способах объединения неорганизованных рабочих. Джек располагал обширными сведениями на этот счет о Западе к Юге. Значительную часть своего свободного времени проводила в лавке и Бетти; те из покупателей, кому не по карману было идти к врачу, часто обращались к ней, как к профессиональной медсестре, за советом. Кроме того, живущим по соседству клеркам нравилось покупать в приличной лавке, где они могли чувствовать себя в социальном отношении выше ее владельца и большинства покупателей. Из рядовых людей они как бы превращались там в «аристократов».

В новом деле Джеку понадобилось изучить сотни тонкостей. Он нуждался в добрых советах и на какой-то срок взял себе в помощники бывшего бакалейщика. От него он много узнал о том, как хранить запасы и как выбирать товары. Однако бакалейщик стал не только давать советы, но и самолично распоряжаться в лавке, так что в конце концов с ним пришлось расстаться. Много трудностей создавала закупка товаров. Оптовые поставщики привыкли сбывать мелким бакалейщикам, торговавшим в бедных кварталах, лежалые, а то и подпорченные продукты. Они предлагали заманчивые сделки, но Джек не шел на это. Консервированные товары заставляли Джека быть начеку: этикетки на них зачастую были куда свежее содержимого банок. Если, однако, он приобретал первоклассные продукты с гарантией, то стоимость была высока и продавать их бедным покупателям приходилось по ценам, которые тем не всегда были доступны. Прибыль в таких случаях была невелика, а иногда и вовсе равнялась пулю. В общем, торговать было не так-то просто, но Джек с помощью Бетти и сынишки хорошо справлялся со своими обязанностями, и лавка процветала.

Религия вошла в жизнь Кармайкла сложным путем. В Спрингфилде насчитывалось около пятидесяти тысяч прихожан-протестантов, крупных собственников, предпринимателей и чиновников, регулярно посещавших церковь. Двадцать пять тысяч человек, называвших себя католиками, поддерживали более или менее тесную связь со своей церковью. Цветные большей частью принадлежали к методистам и баптистам, а наиболее зажиточные — к конгрегационалистам. И поскольку для цветных церковь служила одновременно и центром общественной жизни, то она играла у них более активную роль, чем у белых.

С самого начала Джек и Бетти не решались примкнуть к какой-либо церкви для цветных. Причина такой осторожности заключалась главным образом в том, что, к их большому удивлению, здесь, на родине аболиционизма, цветной барьер выражался в религиозной жизни более резко, чем в какой-либо иной области общественных взаимоотношений. На улицах, в парках, в кинотеатрах этот барьер не бросался в глаза; если в школах и колледжах, в политических выступлениях и в выборных кампаниях были заметны лишь признаки расовых предубеждений, то в деловой жизни и промышленности расовая дискриминация заявляла о себе во весь голос. Что же касается церкви, то тут существовала полная сегрегация. Бетти столкнулась с нею, как только заговорила с преподобным мистером Ривсом о своем желании стать прихожанкой конгрегационалистской церкви. В данном случае решающим для Бетти обстоятельством были те преимущества, которые этот шаг сулил Джеки. Молодой проповедник внимательно ее выслушал и предложил написать письмо доктору Деберри, негру-священнику конгрегационалистской церкви для цветных. Бетти запротестовала. Она знает доктора Деберри, Это прекрасный человек. И все же она желает посещать именно эту конгрегационалистскую церковь.

— По почему именно конгрегационалистскую?

— Она ближе всего к нашему дому. Кстати, чем объяснить, что большинство ваших верующих посещают как раз эту церковь?

— Ну, это люди, которых объединяют общественные взгляды…

— Разве ваша церковь всего лишь общественная организация?

Мистер Ривс почувствовал себя задетым за живое и раздраженно спросил:

— Миссис Кармайкл, а с кем из моих прихожан вы завязали бы знакомство? И в каких организациях вы стали бы работать?

— Уж не хотите ли вы сказать, мистер Ривс, что ваши прихожане не смогут молиться богу рядом с неграми?

Мистер Ривс поднялся.

— Миссис Кармайкл, вы можете посещать мою церковь, если вам угодно. Но предупреждаю: это не принесет вам радости. Большинство людей предпочитают быть вместе с теми, кто близок им по духу. Если вы стыдитесь общения со своей средой, то бог вам судья.

— Я улажу с ним этот вопрос, — сказала Бетти.

Она стала ходить в эту конгрегационалистскую церковь и определила Джеки в воскресную школу при ней. Бетти аккуратно платила церковные подати и время от времени приходила послушать проповедь. В ряде случаев, когда ее просили участвовать в каком-нибудь комитете или общественном мероприятии, она развертывала такую кипучую деятельность, что это сплошь и рядом вызывало осложнения. Так, например, когда ей пришлось работать в общественной санитарной комиссии — ее избрали председателем, — она наметила столь обширный план действий в масштабе всего города, что мистеру Ривсу пришлось сдерживать активность комиссии, чтобы избежать конфликта с городским санитарным советом, которым руководил один из видных прихожан этой конгрегационалистской церкви.

Джек редко бывал в церкви. Джеки же с самого начала зарекомендовал себя аккуратным и старательным учеником воскресной церковной школы. Он любил красиво обставленную комнату, где собирались школьники, соловьем заливался в хоре во время пения духовных гимнов и вникал во все дела школы, проявляя инициативу и прилежание. Его не раз избирали на общественные школьные должности, и он пользовался доверием учителей. Стоило им заручиться поддержкой Джеки в каком-либо деле, и они могли рассчитывать на успех, так как среди учеников класса он был непререкаемым авторитетом.

К вопросам религии население Спрингфилда относилось формально, не вникая в суть дела. Здесь все считались верующими. Большинство местных жителей придерживались христианского вероучения. Они верили в бога, в то, что его сын Иисус принес себя в жертву за грехи людей, и в то, что их ожидает либо вечная награда на небесах, либо вечные муки в аду. Формально они «верили» и в силу молитвы. Однако ни один из тех догматов, на которых зиждилась их вера, не влек за собою практических последствий. Никто, за редким исключением, не верил но-настоящему в то, что молитва, обращенная к богу, может как-нибудь отразиться на ходе их жизни; лишь очень немногие действительно верили в бога как в могущественное существо, чей промысел великий благостно направляет мир. Большинство спрингфилдцев смотрело на Иисуса как на давно умершего хорошего человека, оставившего после себя моральные принципы, соблюдать которые никто — и в особенности американцы — не в состоянии. Однако эта формальная вера при несоблюдении на практике ее требований оказывала внешне неуловимое, но гибельное влияние на такие качества людей, как честность, правдивость и способность трезво мыслить. Люди настолько привыкли говорить одно, а делать другое, со всей, казалось бы, искренностью объявлять истинным заведомо неверное и логичным — явно абсурдное, что религия как реальная нравственная сила стояла в городе на весьма низком уровне. В Спрингфилде, разумеется, существовали свои нормы повод опия, но все они основывались на привычках, унаследованных от прошлого, зависели от влияния лиц, считавшихся авторитетными, и от собственного жизненного опыта. Дети, воспитываясь в столь противоречивой обстановке, вполне естественно, пренебрегали советами и примером взрослых. Как можно дурного человека именовать хорошим? Можно ли любить своих врагов и в то же время отворачиваться от них при встрече на улице? Можно ли подставлять для удара другую щеку и в то же время идти сражаться за свою страну независимо от того, права она или нет? Как можно говорить то ложь, то правду, ссылаясь на заповеди одного и того же бога? Что, наконец, представляет собой этот бог, где он находится и зачем он нам нужен, если большую часть времени мы игнорируем ею существование? Когда ставился какой-либо конкретный вопрос, например о том, можно ли темнокожим людям молиться рядом с белыми, то его разрешение в обстановке подобных противоречий не порождало ничего, кроме злобы и разочарования.

Церковный приход представлял собой группу благожелательно настроенных друг к другу людей примерно равного общественного положения, они строили прекрасные церковные здания, устраивали приятные встречи и слушали только то, что им хотелось услышать. Пастор был благовоспитанным человеком, окончившим колледж, владел хорошим английским языком и был желанным гостем в домах прихожан. В проповедях он редко говорил что-либо такое, что требовалось запомнить и что могло вызвать у кого-нибудь недовольство. Проповеди большей частью были «догматическими», то есть представляли собой попытки примирить забытые догмы с современной действительностью, и это для людей, считающих себя верующими, звучало вполне убедительно. Церковные праздники, сбор подарков, направляемых язычникам, или пожертвований в помощь местным беднякам — все это использовалось церковью для поддержания активности прихожан. Если к этому добавить свадьбы, крестины и похороны, то дел у церкви было предостаточно.

Католическая церковь несколько отличалась от протестантской, Главной обязанностью ее духовенства было содействовать распространению католического вероучения среди широкой, но слабо сплоченной массы людей, чья приверженность к религии поддерживалась старинными народными обычаями. Прихожанам внушали мысль о важности обрядов брака и похорон, о необходимости соблюдать букву религии и вместе с тем снисходительно относились к их житейским слабостям. Так, например, хотя танцы, выпивка и картежная игра прямо и не поощрялись, но, если они практиковались в умеренной дозе, на них смотрели сквозь пальцы; однако прихожане должны были неукоснительно посещать богослужения, делать денежные взносы и признавать догматы веры. Торжественность обрядов, пышное облачение духовенства и услаждающая слух музыка делали даже случайные посещения церкви привлекательными для прихожан. Благодаря этому католическое духовенство пользовалось широким влиянием и было ближе к массам трудящихся, чем протестантское, но зато чисто общественная сторона церковной деятельности оставалась у них в теин. Расовые и производственные вопросы зачастую разрешались самим духовенством, без обращения к светским властям. Иудеи и другие религиозные группы в Спрингфилде были немногочисленны, так что их проблемы не вызывали особых осложнений.

После того как материальное положение Кармайклов улучшилось и они установили связи с белой церковью, а Бетти добилась успеха в качестве медсестры, на них начали смотреть подозрительно: некоторые считали их выскочками, которые желают «стать белыми» и «стыдятся» своих сородичей. Другие утверждали — и это было более тяжкое обвинение, — что в бакалейной лавке ведутся «опасные разговоры» о работе, зарплате и профсоюзах, тем более нежелательные, что в них участвуют люди различного общественного положения и различных национальностей: рабочие иностранного происхождения, цветные рабочие, клерки. Там обсуждались вопросы о правах рабочих, создании единого крупного профсоюза, повышении зарплаты, сокращении рабочего дня. Все это привлекало внимание к лавке; подверглась она обсуждению и на ежемесячном собрании директоров самой крупной бакалейной компании города.

— Есть ли у этого Кармайкла хорошая клиентура?

— Есть, причем с каждым дном растет. Но сто доход невысок, так как он торгует товарами только высшего качества и не берет ни остатков, ни залежавшихся товаров.

— А его кредитоспособность?

— Хорошая. Платит он аккуратно. Но у Кармайкла нет резервов. Если на него нажать, он сдаст позиции. Его слабое место в том, что он больше думает о своих покупателях и их работе, чем о собственном деле.

— Загляните к нему и прозондируйте почву!

Через неделю Джек принимал посетителя, который расспрашивал его о торговле и интересовался, за какую сумму он согласен продать свою лавку. Джек отказался даже разговаривать о продаже. Он сказал, что и не помышляет об этом.

Однажды вечером Кармайклов навестил Деберри, и они долго беседовали. Джеку и Бетти правился Деберри, они мыслили одинаково обо всем, кроме вопроса о белых фабричных рабочих. Из личного долгого опыта Деберри вынес убеждение, что худший враг негра — это белый рабочий, особенно иностранный. В числе филантропов, оказывавших Деберри поддержку, были богатые предприниматели, которые — он был уверен в этом — пользовались бы услугами негров, если бы им не препятствовали профсоюзы. Он развивал свою мысль:

— Мистер Кармайкл, я не доверяю вашим покупателям из числа фабричных рабочих. Они уйдут от вас при первой же возможности.

— А по-моему, пока я торгую дешевыми и добротными товарами, они не уйдут.

— Даже и это не поможет, если бакалейные компании начнут завинчивать гайки. Как насчет арендной платы за помещение? Ее еще не повысили?

— Нет, и мне известно почему. Здание принадлежит Сайрусу Тейлору. Когда я открыл лавку, он приобрел его. Я узнал об этом недавно совершенно случайно. Меня уже просили продать лавку. Но я не продам.

— Но вы ведь знаете, Джек, что Сайрус Тейлор плох. Быть может, он не протянет долго. Правда, я уверен, что в своем завещании он упомянет Бетти. Как-то он уже говорил мне об этом.

Да, так хотел поступить и так говорил Сайрус Тейлор. Но с возрастом ему становилось все труднее принимать решения. Он записывал свои мысли каракулями на клочках бумаги. Бетти была порядочная женщина и прекрасная медсестра. Завещать ей тысячу долларов? Да, самое малое. Но разве в наше время это деньги? Пусть даже десять тысяч. Что это ей даст? Этой суммы мало, чтобы отказаться от работы, да и зачем ей бросать работу? Ладно, он еще подумает на эту тему. Сколько бы он ни дал Бетти, все эти деньги, безусловно, пойдут в помощь Джеку. Человек он хороший, но непрактичный. Из него никогда не выйдет бизнесмен. Он слишком заботится о своих клиентах как о людях, а не как о покупателях. Сегодня так нельзя делать бизнес. Бизнес — нажива, а не филантропия. С моральной точки зрения это плохо, по такова действительность; что сталось бы с коммерсантом в мире частной наживы, если бы он только и думал о том, как его клиентам свести концы с концами? Какое значение будет иметь тысяча долларов, десять тысяч и даже сто тысяч для поддержания конкурентной способности бакалейной лавки в Спрингфилде или в любом пункте Соединенных Штатов, если торговля в ней ведется ради того, чтобы помогать окружающим, а не ради обогащения самого коммерсанта? Так Сайрус Тейлор и не принял никакого решения к тому моменту, когда его разбил паралич. Бетти знала, что Тейлора беспокоит ее судьба, но он скончался, так и не успев ничего предпринять. О Бетти в завещании не упоминалось. Она, естественно, была разочарована. Ведь старик достаточно прозрачно намекал, что он «вспомнит» о ней.

Старший сын Сайруса Тейлора сказал ей:

— Судя по отрывочным записям отца, оставшимся после него в комнате, он намеревался сделать вам какой-то подарок, но ничего определенного так и не сказал. Однако я хочу отблагодарить вас за вашу преданность. Вот тут кое-что для вас…

Он дал Бетти 250 долларов сверх причитающейся ей зарплаты. Кроме того, когда истек двухлетний срок аренды помещения для бакалейной лавки Кармайкла, он возобновил с ним договор на прежних условиях, но продал здание одной из крупнейших бакалейных компаний Спрингфилда. Тейлору некогда было возиться с такими мелочами, как этот дом. Бетти вернулась в штат больницы и по горло была занята уходом за больными на дому и другими обязанностями.

Бетти постоянно тревожилась за Джека. Он был хорошим, душевным человеком, без дурных привычек. Она знала, что он любит ее и обожает Джеки. Но он был какой-то неугомонный; его ничто не удовлетворяло. Вечно он придумывал для себя новые заботы. Он был склонен также помечтать и выразить свои замыслы на бумаге в виде записей и карандашных или акварельных набросков. Эти мечтания нередко отвлекали его от прямых задач. Джек знал свой характер и пытался взять себя в руки. Трудился он много и упорно, опасаясь, чтобы вторично не подвести жену и сына. Он страшился потерять их уважение. Жена понимала его состояние и исподволь за ним наблюдала.

Джеки не сознавал всего этого и беспечно вступал в жизнь. Перед ним не возникало никаких проблем, а если они и появлялись, то в виде повседневных жизненных вопросов, а не проблем расы или общественного положения. Его взаимоотношения с другими подростками были вполне нормальными, ибо в десять лет влияние пола еще не сказывается на них. Он ходил в гости к своим друзьям по школе, а те бывали у него дома. Бабушка Джеки отдавала внуку все свое время — готовила ему вкусную еду и пекла сладости, славившиеся среди ребят всей округи, чинила и стирала его одежду, наводила уют в его комнатке. Когда она умерла, он впервые познал горечь ничем не возместимой утраты. Однако у Джеки оставалась еще мать, и, хотя она по могла уделять ему столько внимания, как бабушка, она много знала и о многом ому рассказывала. Но его величайшим счастьем и предметом гордости был отец. Джеки проводил с отцом все свое свободное время и начинал чувствовать себя его подлинным другом и товарищем по работе, а не просто мальчишкой на побегушках. В двенадцатую годовщину рождения Джеки, когда отец водрузил над лавкой новую, сверкающую золотом вывеску «Кармайкл и сын», сердце Джеки чуть не лопнуло от радости, столь сильной и глубокой, что он не мог ни смеяться, ни плакать, а только молча смотрел на вывеску в состоянии блаженного экстаза, Вот тогда-то, на этом мосте, он и принял решение стать для отца настоящим компаньоном, а не просто помощником.

На той же неделе представитель одной из бакалейных компаний возобновил свои домогательства. К Джеку явился изысканно одетый, вежливый мужчина и беседовал с ним два часа подряд.

— Я вполне понимаю ваше отношение к вопросу о продаже лавки. Те, у кого дела на подъеме, всегда себя так ведут. Вы проделали здесь большую работу и создали надежное дело. Просто блестящее! Именно поэтому наша компания и должна развивать его дальше. Как вам известно, Спрингфилд обслуживается тремя бакалейными компаниями. Ваша лавка находится как бы в нейтральной зоне, но мы уже давно присматриваемся к ней. Вы довели дело до такого уровня, когда оно должно перейти к вам. В нашем предложении нет ни личных, ни расовых предубеждений. «Это просто одна из фаз делового цикла. Массовое производство — одна из фаз делового цикла. Массовое производство, массовый сбыт и массовый спрос — это неизбежные ступени развития. Частное лицо просто не в состоянии конкурировать с нами. Мы можем покупать и продавать дешевле, чем вы. Мы не можем проиграть, а вы не можете выиграть.

— Так вы говорите, что в вашем предложении нет ни личных, ни расовых, ни классовых мотивов?

— Именно так. Мы делаем вам точно такое же предложение, как и белым владельцам…

— Но совсем такое. Разве владельцу лавки, уступающему свое дело, не предлагают обычно заведовать хотя бы своей бывшей лавкой?

Мужчина умолк и удивленно взглянул на Джека.

— Ну да… Да, конечно. Но видите ли, в данном случае, да и в большинстве случаев… Ну, мистер Кармайкл, будем смотреть фактам в глаза. Здесь мы сталкиваемся с тон стороной американской жизни, которая не зависят от воли бакалейных компаний…

— Но зато имеет прямое отношение к вопросу о том, как мне добывать средства к существованию.

— Разумеется, но с таким положением вещей вы столкнетесь в любом случае. Обычно человеку, чью лавку мы собираемся приобрести, мы действительно предлагаем место заведующего в объединенном предприятии. Но, как вы понимаете, в данном случае вы бы получили должность в компании, где служащие образуют замкнутую социальную группу. Если вы будете работать хорошо, станет вопрос о вашем повышении. И тогда может случиться так, что в подчинении у вас окажутся белые работники…

— И тогда?

— Из этого ничего бы не вышло, мистер Кармайкл, вы сами понимаете, что ничего бы хорошего не получилось. Я очень сожалею, но…

— Я сожалею еще больше, чем вы. И лавку я не продам. Буду бороться, пока не вылечу в трубу.

— Ваше решение неблагоразумно. Вас ожидает крах.

Месяца через два на углу, напротив лавки Кармайкла, открылся магазин бакалейных, гастрономических и галантерейных товаров. Это было просторное, хорошо оборудованное торговое заведение. Здесь был большой выбор товаров и даже ряд таких широко рекламируемых продуктов, в которых оптовые фирмы отказывали в последнее время Кармайклу. В каждом квартале должен быть только одни магазин, заявляли они. Кроме того, эти фирмы стали крайне скупы на оптовые скидки с цен на свои товары. Джек не мог утверждать, что они менее скупы по отношению к его конкуренту, но не был уверен и в обратном. Скорее всего, они намеренно поставляли ему товары по заниженным цепам. В течение некоторого времени шла упорная борьба двух конкурентов, но Кармайкл не сдавался. Пока цены держались на одном уровне, он сохранял свою клиентуру, и вся округа одобряла его стойкость. Но однажды, по окончании школьных занятий, в лавку вбежал Джеки и закричал:

— Папа, компания объявила, что продает три фунта картофеля за пятнадцать центов! Как она может это делать, когда три фунта стоят двадцать центов?

Это было начало. Компания стала умышленно продавать товары ниже себестоимости. Покупатели колебались, но, в конце концов, деньги есть деньги. Джек тоже попробовал продавать некоторые товары ниже себестоимости; он пытался покупать их у компании и перепродавать у себя, но вскоре его соучастники в этом деле были замечены, и им перестали отпускать товар. Это была долгая, ожесточенная борьба. Компания теряла тысячи долларов, но денег у нее было достаточно. Кармайкл терял только сотни долларов, но ему и это было не по карману. Наконец в схватку на стороне компании ввязались оптовики и банки, и это перетянуло чашу весов в ее пользу. В один из зимних вечеров вывеска «Кармайкл и сын» была снята, и на следующее утро лавка не открылась. В тот же день цены на противоположном углу стремительно взлетели вверх.

Деберри был огорчен и возмущен. Он беседовал с одним из своих богатых белых покровителей.

— Мистер Бредли, вы при желании могли бы ему помочь.

— Да, в течение какого-то времени мог бы; но я не в силах остановить американский бизнес.

— Не ведь мистер Кармайкл хороший коммерсант. И у нас, негров, и так мало возможностей добывать средства к существованию.

— Знаю. А почему он не открыл лавку в негритянском квартале, чтобы не конкурировать с белыми коммерсантами?

— Что же мы, американцы или нет? Если мы американцы, то зачем нам создавать для себя особую хозяйственную жизнь с отдельными лавками, отдельным транспортом?

— Однако именно так вы поступаете в религиозных делах.

— Ну, это совсем другой вопрос. Есть некоторые ограниченные сферы жизни — знакомства, жилище, — где мы временно замыкаемся в своем кругу в результате расовой дискриминации. Но вы ведь и сами наверняка не желаете, чтобы мы превратились и особую негритянскую нацию. Ведь это дико!

Кармайкл и Бетти предприняли дальнюю поездку на ферму, расположенную у берегов Коннектикут. Джеку хотелось поговорить с одним фермером-итальянцем, торгующим овощами, который часто снабжал его самой лучшей продукцией. Ему пока что смутно рисовался план: он приобретет небольшую ферму, станет выращивать на ней овощи и фрукты, а заодно предаваться размышлениям и литературным занятиям.

Приехали на ферму они на закате. Дом у фермера был грязный, переполненный людьми. Собралась вся семья, смертельно усталая, голодная, сварливая. Хозяин, весь потный и перепачканный, взглянул на Джека и Бетти покрасневшими, усталыми глазами.

— Добро пожаловать! Да, да, друзья мои, я понимаю. Вы оба мечтаете о маленькой ферме, где царили бы тишина и покой, где можно отдохнуть от городской суеты. Но ищете вы не там, где надо, не в том мире, поверьте мне. Когда отец привез меня сюда из Италии, он мечтал о собственной ферме в свободной Америке. Сколько мы положили сил и как отказывали себе во всем ради этой затеи! Наконец мы приобрели ферму. Она уже свела в гроб моего отца. Теперь убивает меня. Но ей не удастся погубить моих детей, потому что они прониклись к ней отвращением и уехали. Осталось только двое младших сыновей с женами и детьми. В будущем году и они перейдут в Спрингфилд работать на заводах. Почему? Земля стоит дорого, транспортировка дальняя, цены на промышленные изделия высоки, а на сельскохозяйственную продукцию — низки, и к тому же еще бог!

— Бог?

— Да, бог с его дождями и засухой. С его зноем и холодами, с его ветрами и наводнениями. С его расовой ненавистью. Садитесь с нами обедать, и я вам все растолкую. Выпейте доброго красного вина. Возьмите спагетти. Отведайте курятины. А теперь садитесь сюда. Вот так-то лучше. Послушайте. Земля у нас хорошая, но не самая лучшая, а цена за нее была взята слишком высокая, немыслимо высокая. Торговцы земельной собственностью надеялись продать ее джентльменам, которые занимались бы хозяйством ради удовольствия. Они не хотят иметь дела с проклятыми итальяшками, но если мы так добиваемся этой земли, то должны платить за нее самую высокую цену. Мы попробовали вести хозяйство. И до сих пор все еще пробуем. Ферма уж очень далеко от города. На лошадях возить слишком долго, а для грузовиков одно горючее чего стоит! А потом рынок — оптовики, грузчики, перебранки из-за места, торг из-за предложенных цен, порча продуктов. Мы рады бы продавать непосредственно потребителям; но тут на сцену появляется город с множеством налогов, торговых правил и лозунгом: «Покупайте только у американцев!» И, наконец, господь бог. Дождь льет до тех пор, пока не сгноит все плоды труда, а солнце палит так, что вам кажется, будто вас поджаривают в аду. Или взбесится река и начнет разрушать все от самой Канады; ветер с Беркширов дует до тех пор, пока урожай не поляжет на землю. Но даже если все идет гладко, то что нам остается делать? Можем ли мы отдыхать и затевать игры? На что нам любоваться? Где взять время для музыки, танцев и песен? Для отдыха и сна? Нет, друг мой, из этого ничего не выйдет. Поверьте мне. Уж я-то знаю. Брать с потребителей дороже за продукты? Они и так дорого платят! А кому достается барыш? Этого я не знаю, знаю только одно: нам, фермерам, он не достается. Джек, если у вас в семье много крепких людей и если вы заставите их трудиться изо всех сил, то при благоприятной погоде ваша ферма будет приносить доход. Но в Америке на семье нельзя выезжать так, как это делается в Италии, и, по-моему, это правильно. Трое моих детей уже бросили меня. А вот те два хмурых парня уйдут осенью. Конечно, если у человека есть земля и достаточно денег, чтобы приобрести машины и нанять рабочую силу со стороны, он может заработать и на машинах, и на работниках, если только их найдет. А иначе выход один: завод. Заводы зашибают капиталы и платят хорошую зарплату; при сильном профсоюзе можно добиться высокой зарплаты и даже увеличить ее, если прибыли идут в гору. Единственный вид демократии, оставшийся нам при свободном предпринимательстве, — это крепко сплоченная группа, организованная для борьбы, и борьбы упорной.

— Какая же это демократия? Демократия учитывает мнение большинства и подразумевает совместное определение целей и методов. Профсоюзы, конечно, делают кое-что в этой области, но мало; это только робкое начало. Это еще не демократия. Влияет на ход дела война или подготовка к войне.

— Хорошо, пусть так. Но все же, Джек, вам остается только одно — найти работу на заводе.

— Но для этого мне надо вступить в союз, а большинство профсоюзов не принимает цветных.

— Пробейтесь туда. Ведь ваша лавка, Джек, дала вам много друзей — вы хорошо относились к людям. Лучше бы всего вам попасть в союз металлистов. Там большинство — ирландцы-католики.

— Многого я добьюсь там! Металлисты издавна ратуют за то, чтобы не допускать негров в профсоюзы.

— Возможно, но католическая церковь действует мудро. Пока она опекала бедных ирландских переселенцев, стремившихся получить работу в Америке, и старалась воспрепятствовать еще большему обнищанию своих приходов из-за наплыва негритянской бедноты, ей вообще было не до негров, которых она, кстати сказать, рассматривала как закоренелых протестантов наихудшего толка. Но с тех пор среди католиков многое переменилось.

— Я знаю, — вмешалась Бетти. — Мне приходится иметь дело со многими католиками, а когда-то я даже изучала этот вопрос. В 1807 году был канонизирован негр Бенедикт из Сицилии, а в 1836 году — негр Мартин из Порреса в Перу. В 1829 году в Балтиморе начал свою деятельность орден цветных монахинь Провиденса, а другой цветной орден был основан в Нью-Орлеане в 1842 году. В 1884 году в Чикаго рукоположили в священники первого цветного, а в 1889 году епископ О’Коннор создал конгрегацию для работы среди индейцев и цветных. Но по-настоящему негров стали приобщать к католической церкви в 1890 году. Наследница богатой филадельфийской семьи Катарина Дрексель предоставила нужные средства, и католическая церковь занялась обращением негров в католическую веру. В 1907 году в Нью-Йорке было учреждено миссионерское бюро. По окончании мировой войны, в 1920 году, католические священники немецкого происхождения бросили церкви вызов, открыв духовную семинарию для подготовки священников-негров в Миссисипи. В 1927 году насчитывалось всего шесть негритянских священников и 127 тысяч негров-католиков. А в 1937 году римский папа в своем послании предписал американской католической церкви заниматься обращением негров.

— Вот-вот. Положение, оказывается, даже лучше, чем я думал, хотя я и слышал о некоторых достижениях католической церкви. Вот что вам надо сделать. Пусть несколько парней поддержат ваше заявление о приеме вас в профсоюз металлистов в качестве ученика. Затем пойдите к приходскому священнику, только не к итальянцу и не к канадскому французу. Найдите священника-ирландца — из тех, что называют себя «американцами». Попросите его устроить вам встречу с епископом. Епископ — влиятельный человек. Потолкуйте с ним. Ну как? Говорю вам: не прогадаете.

Потом Джек и Бетти при активном участии Джеки долго обсуждали этот вариант. Бетти сказала:

— Международная ассоциация металлистов, созданная в 1888 году, не принимала в свои ряды негров, вследствие чего Американская федерация труда ее не признавала; но в 1895 году АФТ сдала свои позиции и признала Ассоциацию. Об аитинегритянских статьях ее устава умалчивалось, но в 1899 году одни из секретарей Ассоциации похвалялся: «Черномазых мы не принимаем». Теперь, когда промышленность быстро развивается, когда опасность войны требует увеличения числа рабочих на предприятиях, вопрос о продолжающейся дискриминации негров приобретает особое значение.

Джек тоже высказался:

— Я рос с мыслью о том, что груд для человека — это смысл его жизни и что труд позволяет человеку заниматься тем, что ему по душе и в равной мере необходимо ему и обществу. Разумеется, вскоре я убедился в своей ошибке, но все же считал, что человек может сам определить, на какой работе он принесет наибольшую пользу обществу. И этот взгляд оказался неверным. Тогда у меня начались поиски любой полезной работы, безразлично какой — приятной или неприятной, — лишь бы она давала мне средства к существованию и оставляла какое-то время для занятий тем, что мне по душе. Из этого тоже ничего не получилось. Теперь мне придется делать то, что меня не только не интересует, но и вызывает отвращение, вдобавок у меня не останется времени для личной жизни. Такова, на мой взгляд, горькая участь фабричного рабочего, и мне эта жизнь не по нутру.

— Может быть, Джек, на деле все не так уж плохо. У металлистов высокая зарплата. При постоянной работе ее хватит на сносную жизнь, а если рабочий день будет не такой уж длинный, то, возможно, останется время и для отдыха, и для любимых занятий. Но прежде всего тебе надо, конечно, попасть в профсоюз, а затем вместе со всеми членами профсоюза бороться за постепенное повышение зарплаты и улучшение условий труда. Это ведь не только твоя задача; сегодня это цель огромной массы людей в цивилизованных странах.

— Не говоря уже о нецивилизованных! — вставил Джеки.

— Однако полного успеха мы добьемся лишь тогда, когда будем способны помогать не только самим себе, но и трудящимся всего мира, — добавила Бетти.

— До этого еще далеко!

— Наш долг — постараться, чтобы было не так уж далеко.

— А представьте себе, — снова вставил Джеки, — что епископ скажет отцу: «Вступайте в профсоюз, только для этого вам придется стать католиком».

Джек и Бетти переглянулись.

— Пора бы ужинать, — сказал Джек, и Бетти направилась в кухню.

Уходя, она бросила:

— Давайте обсудим это, когда папа получит приглашение!

Молодой священник — американец ирландского происхождения — принял Джека любезно, но был слегка озадачен его просьбой.

— Вы католик? — спросил он.

— Нет, — ответил Джек. — Я пришел к вам потому, что, как мне известно, большинство металлистов — католики, но они не принимают негров в свой профсоюз. Не могли бы вы склонить их к перемене позиции?

Священник задумался. Помолчав, он сказал:

— Мистер Кармайкл, это серьезный вопрос, и прежде, чем предпринять что-либо, я хотел бы посоветоваться с епископом. Я знаю, что в данный момент он проявляет живейший интерес к проблемам трудовых и расовых взаимоотношений.

— Я как раз и надеялся на это. Может быть, вы предоставите и мне возможность поговорить о ним?

— Попытаюсь. В скором времени я вас извещу.

Внимательно выслушав священника, епископ пригласил к себе трех известных лидеров профсоюза металлистов. Все трое единодушно и решительно возражали против приема в профсоюз негров.

Епископ откинулся на спинку кресла и сложил вместе кончики пальцев обеих рук.

— Дети мои, — сказал он, — в мире сейчас совершаются большие перемены. Прошло время, когда основной и, пожалуй, единственной задачей католической церкви в Америке было защищать права ирландских рабочих. Теперь дело обстоит иначе. Наша паства расширилась благодаря притоку итальянцев, испанцев и людей других национальностей. В 1927 году в число верующих нашей церкви входило 127 тысяч негров, а сегодня их насчитывается уже около 300 тысяч. Этот факт, так же как и рост нашей паствы среди темнокожих народов Азии и Африки наряду с увеличением численности наших цветных последователей в Центральной и Южной Америке и в Вест-Индии, выдвигает перед католической церковью задачи, касающиеся в первую очередь цветных, а не белых людей. Кроме того, цветные народы движутся вперед; постепенно они перестают быть отсталыми; взять хотя бы того же Кармайкла. Так вот поймите, я не требую от вас ни великодушия, ни благотворительности. Да простит меня бог, но я слишком хорошо знаю люден, а вы тоже люди. И я просто говорю: будьте осмотрительны и сделайте небольшой шаг, направленный в вашу же пользу. Если белые рабочие не станут считаться с цветными и отстаивать вместе с ними общее дело, то цветные рабочие объединятся с предпринимателями и помогут нм раздавить вас.

— Но у нас в городе нет металлистов-цветных, и пока никто из них сюда не прибывает, — возразил один из профсоюзных лидеров. — Да и этот Кармайкл не квалифицированный рабочий. Ему надо еще поступить в ученики.

— Все это верно. Но на Юге есть металлисты-цветные и тысячи негров, которые способны обучиться вашей профессии. В один прекрасный день машины появятся и у миллиарда азиатов и африканцев…

— Но, святой отец, им никогда не попасть сюда, в Америку…

— Да, но, возможно, к ним туда переместится наша промышленность. Приходило ли вам в голову, что, пока вы тут не подпускаете негров к спрингфилдским заводам, сами эти заводы могут когда-нибудь перебраться в Миссисипи, где нет профсоюзов и где, если они и появятся, черные штрейкбрехеры будут стоять наготове, чтобы заменить белых рабочих? Подумайте об этом, дети мои. Взвесьте, не благоразумнее ли вам допустить здесь в свои ряды одного-двух негров, чем иметь дело с повсеместной их конкуренцией, которая ввергнет ваших сыновей в междоусобную войну или нищету.

По прошествии недели епископ попросил Джека Кармайкла прийти к нему и радушно принял его. Джек пребывал в мрачном настроении, готовый к новому разочарованию, но епископ, казалось, не обратил на это внимания. Он достал хорошее, выдержанное виски и сигары с тонким ароматом. Затем вручил Джеку письмо из профсоюза металлистов, сообщающее о приеме его в союз в качестве ученика.

— Не поймите этот жест превратно, — благодушно сказал епископ. — Это не доброхотное подаяние. Это маленькая уступка моим настояниям и их собственным устремлениям. Но она может еще вылиться в нечто более широкое и перспективное. Я счастлив, что смог оказать вам небольшую услугу. Однако мною здесь также руководила боязнь того, что мир стоит на грани расовой воины, которая может погубить цивилизацию. Мне со своей стороны хочется сделать нечто такое, что помогло бы избежать катастрофы. Нет, нет, не стоит благодарности! Всего хорошего, надеюсь, еще увидимся. Да, между прочим, о вашем мальчике. Я видел его на городских состязаниях. Прекрасный мальчуган! Передайте ему, пусть он посещает наш новый гимнастический зал. По-моему, ему там понравится.

Домой Джек вернулся в приподнятом настроении, но Бетти встретила его молча. Как-то, спустя несколько дней, удобно устроившись у Джека на коленях, она принялась размышлять вслух:

— Теперь вопрос о том, как заработать на жизнь, для нас, вероятно, разрешен. Став квалифицированным металлистом, ты будешь получать при постоянной работе больше, чем клерк или бакалейщик, — столько, сколько зарабатывают лица свободных профессий. А я буду служить медсестрой!

— Отлично. Но тогда что же тебя смущает?

— Дело в том, что постоянная работа металлистов зависят от производства оружия и военного оборудования. Именно угроза мировой войны способствует расширению наших военных заводов; именно из-за нее крепнут профсоюзы.

— Мне такая мысль не приходила в голову.

— А я думала об этом, но какой толк в моих думах? Выходит, что в нашем сумасшедшем мире для того, чтобы существовать, надо убивать. Мы беспомощны, особенно те, кто барахтается на дне общества. Я совсем было растерялась, милый, но все равно мы не вправе останавливаться на полпути.

Послышались громкие шаги Джеки, вернувшегося домой позже обычного.

— Привет всем! Как насчет обеда? Послушай, пап, какой шикарный гимнастический зал у этих католиков! Ребята там отличные. И знаешь, священники, оказывается, вовсе не такие немощные. Посмотрел бы ты, как они играют в теннис и боксируют! И не забывай, что в Христианской ассоциации молодежи меня не пустили бы на теннисный корт!