Цветные миры

Глава шестая Конференция

Из Порт-о-Пренса Джин пароходом направилась в Пуэрто-Рико, откуда собиралась вернуться на родину через Багамские острова. Но в Сан-Хуане она пересела на другой пароход, идущий на Виргинские острова. Ей хотелось побыть одной, чтобы почитать и подумать о Вест-Индии, а также подготовить доклад, который она могла бы представить Мануэлу Мансарту.

Когда Джин вернулась из отпуска, осуществилась ее заветная мечта. Она стала проректором колледжа. Фактически она уже давно была заместителем ректора и во время заграничной поездки Мансарта успешно справлялась со всеми его обязанностями. По его возвращении возник вопрос об учреждении официальной должности проректора, и, разумеется, на это место следовало назначить мужчину. Но среди преподавательского персонала подходящих кандидатур не нашлось, и вопрос остался нерешенным. Когда Мансарт снова приступил к исполнению своих обязанностей, необходимость иметь авторитетного помощника стала для него очевидной, в особенности потому, что самому Мансарту все чаще приходилось сталкиваться с проблемами, выходящими за пределы колледжа. Поэтому Мансарт сделал соответствующее представление, а его начальник Койпел, который руководил системой высшего образования в штате, добился согласия Болдуина, представлявшего в совете попечителей крупный капитал, и, не долго думая, официально назначил Джин Дю Биньон проректором колледжа.

Большую часть своего времени, не занятого текущими делами, Джин отдавала теперь изучению расовых отношений на Юге. Первую конференцию она наметила провести в 1938 году в Мейконе, пригласив туда не только преподавателей социологии на негритянских государственных колледжей и частных ученных заведений Юга для цветных, но и ряд видных социологов страны. Джин рассчитывала прежде всего уточнить методику и задачи социологических исследований, выработав на конференции программу, которой руководствовались бы колледжи для цветных, а кроме того, заинтересовать своим планом как можно больше различных учреждений и по возможности привлечь их к намеченной работе.

Первым делом Джин списалась с руководителями цветных государственных колледжей, убеждая их лично принять участие в конференции и непременно командировать туда своих профессоров социологии или преподавателей смежных с ней дисциплин. Почти все колледжи ответили согласием. Тогда Джин начала переписку с белыми учебными заведениями Юга, приглашая их преподавателей социологии на конференцию в качестве наблюдателей и консультантов. Несколько человек отозвалось на ее приглашение. Она стремилась также обеспечить присутствие некоторых видных педагогов и писателей Севера — специалистов по социальным проблемам и убедила Мансарта согласиться на оплату их дорожных издержек и расходов на питание в столовой колледжа или в белых отелях города. Ряд приглашенных изъявили согласие участвовать в конференции.

Джин старалась уделять главное внимание чисто научной стороне конференции, считая это наилучшим способом предотвратить критику и обеспечить сотрудничество всех цветных деятелей, в особенности белых попечителей колледжа. С другой стороны, никакое научное исследование не может быть бесцельным, и Джин понимала, что участники конференции неизбежно начнут гадать, как и для каких целей будет в конечном счете использована собранная информация. Джин полагала, что рузвельтовский Новый курс будет рассматриваться ими как устойчивая, длительная политика. Но в таком случае у всех присутствующих невольно возникнет куда более щекотливый вопрос о политическом статусе негров, ибо последовательное осуществление Нового курса невозможно при отсутствии у негров права голоса. Кроме того, все участники конференции прекрасно осознают, что крупная промышленность будет но-прежнему концентрироваться на Юге вследствие богатых природных ресурсов, благоприятного климата, дешевой рабочей силы и отсутствия там организованного рабочего движения. Джин считала поэтому, что ей следовало бы взяться за изучение профсоюзного движения в первую очередь на Юге, чтобы по возможности оказывать на него соответствующее воздействие.

Возникал также и сопутствующий вопрос о том, в какой мере американские негры, в особенности на Юге, должны создавать свою самостоятельную экономику, независимую от экономической структуры страны. Путь самостоятельного развития уже утвердил себя в области музыки и изобразительных искусств; на него вступили также негритянские драматурги и негритянские писатели, создавшие обособленную литературную группировку. Но Джин знала, что экономические вопросы пока еще мало изучены. Правда, в научных трудах Атлантского университета рассматривалась проблема «независимой негритянской экономики» и уже существовала «потребительская кооперация», пропагандируемая журналом «Крайсис», органом Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, но вопрос о развитии тяжелой промышленности и о будущем профсоюзного движения, а также вопрос о роли и месте негра в этих решающих областях жизни еще не был, по существу, поставлен. Следует ли создавать особые профсоюзы для негров на местах и негритянскую профсоюзную организацию в масштабе всей страны? Джин долго размышляла над этим и другими аналогичными вопросами: например, как предприниматели-негры должны быть связаны с деловой жизнью страны? Однако Джин решила оставить пока все свои соображения в стороне, чтобы не заслонять ими главной задачи организации — выявить подлинные факты о взаимоотношениях рас в Соединенных Штатах, научно обобщить их и беспристрастно показать всему миру.

А как быть, продолжала рассуждать Джин, с красотой, о которой говорил Мансарт, и нищетой, которая мешает людям оценить ее? Как преодолеть это противоречие? Этот вопрос неотступно преследовал ее. Но первоначальный замысел Джин заключался в том, чтобы с помощью науки получить истинное представление о социальном аспекте этого вопроса и, сделан соответствующие выводы, найти основу для прогнозирования. От своего замысла она не отказалась.

Мануэл Мансарт проявлял интерес к проблемам экономического развития негров, несмотря на то что его мысли неизменно возвращались к сложившимся у него новым взглядам на красоту и устройство мира. Он одобрил намерения Джин изучить негритянскую проблему на широкой научной основе. Ему хотелось, чтобы негры принимали участие в развитии промышленности, занимавшей в современном мире господствующее положение. Но в то время он не видел ясного пути к этому и, не заглядывая далеко, стремился, чтобы преподаватели и студенты его колледжа получали более широкое представление о современном мире, в котором они живут.

Между тем у Мансарта стало складываться представление о мире как о едином доме, созданном для всех людей. Мансарт постепенно освобождался от своего узкорасового мировоззрения. Он стал думать о себе как о представителе всего человечества, а не просто как об американском негре, противостоящем миру белых. Размышляя о своих ближайших задачах, он пришел к выводу, что можно было бы предпринять кое-какие шаги в новом направлении, сделав более красивым и благоустроенным государственный колледж в Мейконе и отразив тем самым свои взгляды на красоту и гармонию жизни. Его планам мешало растущее беспокойство, вызванное напряженным положением в Европе и предчувствием возможной войны. И все-таки он старался сосредоточить свое внимание на более широком понимании задач цивилизации, на проблемах объединения человечества в одно целое, на призыве к человеческому долгу и установлению порядка мирным путем. Мансарт не верил, не мог поверить в то, что разразится новая мировая война.

Он сказал самому себе, а затем повторил и Джин:

— Просто немыслимо, чтобы цивилизованные люди затеяли еще одну мировую бойню!

Джин задумчиво посмотрела на него и сказала:

— Я не очень уверена в этом, ректор Мансарт. Даже совсем не уверена. Видите ли, вся беда в том, что проблема, которая привела нас к первой мировой войне, так и осталась нерешенной; это проблема эксплуатации отсталых районов земного шара в интересах Западной Европы и Северной Америки и использования колониальных прибылей для урегулирования рабочего вопроса в империалистических странах. Все, чего мы добились в первой мировой войне — или казалось, что добились, — так это того, что Германия не смогла участвовать наравне с Францией и Англией в эксплуатации колоний. А теперь, как вы видите, наша победа рикошетом бьет нас самих. Германия и Италия настаивают не только на полном равенстве с другими империалистическими державами, но, судя по всему, стремятся к мировому господству.

Мануэл надолго задумался, потом заговорил:

— Мне кажется, что во время своего путешествия я узнал кое-что новое о народах, колониях и процессе расслоения общества на классы. В прошлом огромная масса трудящихся пребывала на дне, в невежестве и болезнях, работая главным образом на малочисленную наследственную аристократию. Во многих странах Среднего Востока, Центральной и Южной Америки это положение сохраняется и в наши дни.

Но в странах Западной Европы и Северной Америки произошли немалые перемены. Правда, в этих странах на дне все еще остается значительная масса погрязших в невежестве, болезнях и нищете трудящихся, но наряду с этим возникла многочисленная средняя прослойка квалифицированных рабочих и служащих. Пользуясь подачками правящей верхушки и живя за счет бедноты, они считают, что революция лишит их не только цепей; они могут потерять свои дома, музыкальные инструменты, автомобили, электрические приборы, прислугу и свое привилегированное по отношению к низшим слоям положение. Возникающий у них соблазн обуздать или свергнуть правящую верхушку ослабляется надеждой рано или поздно самим попасть в число богачей или же вовсе улетучивается, когда они имеют какую-то долю в прибылях от эксплуатации не только низших слоев у себя на родине, но и большинства трудящихся в странах Азии, Африки и Южной Америки.

Джин согласилась с Мансартом и добавила:

— Это обстоятельство превращает большинство высокооплачиваемых рабочих Англии, Франции и Соединенных Штатов в сторонников правящего класса капиталистов. Желая сохранить свою высокую заработную плату, они проявляют особую жестокость в угнетении бедняков, так как сами хорошо знают нищету и страшатся ее. За высокое вознаграждение они охотно становятся солдатами, помогая удерживать отсталые народы в рабстве у богачей. Таким образом, получая высокие доходы и обладая некоторой долей политической власти, они участвуют в ограблении стран Азии, Африки, Центральной и Южной Америки, бассейна Карибского моря и Океании.

В Соединенных Штатах высокооплачиваемые рабочие и служащие, как правило, привыкли равнодушно взирать на угнетение низших слоев, так как издавна живут бок о бок с такими презираемыми и жестоко эксплуатируемыми группами населения, как негры, индейцы и иммигранты. Закон терпит подобное угнетение, а сложившаяся веками практика способствует ему. Большинство представителей угнетаемых групп лишено демократических прав, и если начнется новая война, то все эти противоречия сыграют в ней не последнюю роль.

Мануэл Мансарт все-таки приступил к осуществлению своих ближайших планов. Прежде всего он начал украшать территорию колледжа деревьями, кустарником и цветами. Он чинил ограды и строил новые, красил деревянные сооружения. В его колледже никогда и не помышляли о картинах, да и вообще на Юге ими редко интересовались. Мануэл выяснил, что можно легко достать репродукции шедевров мировой живописи, и поручил студентам на уроках столярного дела соорудить для них рамы. Так в залах и студенческих общежитиях начали появляться воспроизведенные образцы европейского искусства: конин картин великих художников прошлого — Микеланджело, Тициана, Рубенса, Гойи и некоторых художников новых направлений — Матисса, Гогена и даже Пикассо. Мануэлу особенно хотелось, чтобы на Юге, где темнокожих людей изображали, как правило, в карикатурном виде, на картинах фигурировали лица цветных. Он занялся поисками произведений негритянских художников вроде Таннера и Меты Уоррик.

К этой коллекции Мануэл сумел добавить несколько крупных скульптур. Тут между ним и попечительским советом не было полного согласия. Обнаженные фигуры греческих статуй пришлись не по вкусу попечителям. По их мнению, эти белые статуи могли оказать дурное влияние на нравственность негров. Но Венера Милосская, а вместе с нею Ника Самофракийская и несколько скульптур римских атлетов все же проложили себе путь в колледж. Были также установлены бюсты Дугласа и Букера Вашингтона.

Затем Мануэл решил, что ему следует позаботиться и о библиотеке. Она крайне нуждалась в более просторном помещении. И вот на средства, выделенные правительством Рузвельта, в 1938 году было воздвигнуто довольно красивое здание книгохранилища с читальным залом и комнатой отдыха. Мануэл подыскал цветного библиотекаря, достаточно сведущего в литературе, и начал систематически приобретать для колледжа книги. В просторном помещении в конце библиотеки был устроен небольшой театр, и штат колледжа пополнился еще одним интересным специалистом — режиссером. У студентов появились новые увлечения, и ими были написаны даже оригинальные пьесы.

Посоветовавшись со своей дочерью Соджорнер, Мансарт расширил музыкальную программу колледжа. Он намечал создать при колледже такую музыкальную школу, которая пропагандировала бы не только музыку американских негров, но и музыку Африки, Вест-Индии и Южной Америки, а также произведения великих композиторов, например Баха, Бетховена, Вагнера. Некоторые из попечителей считали такую программу школы чересчур обширной; да и колледжу не так-то легко было привлекать хороших музыкантов, даровитых певцов и даже слушателей. Но постепенно дело налаживалось. В концертах принимали участие такие цветные певцы, как Хейс, и пианисты, как Мод Кьюни.

В планы Джин входило побудить все негритянские колледжи заняться систематическим исследованием положения негров в своих штатах. Учебные заведения должны были сами финансировать эту работу и проводить ее в доступных им масштабах. В ней следовало использовать любые исследования, предпринятые властями штата, организациями и частными лицами, а также данные переписи населения Соединенных Штатов и проанализировать материалы, которым официальная статистика не придавала значения или которыми не смогла воспользоваться. Джин надеялась, что постепенно эти исследования станут шире и регулярнее и под влиянием критики специалистов-социологов, участвующих в ежегодных конференциях, приобретут более научный характер. Со временем, мечтала Джин, будут проводиться постоянные и всеобъемлющие исследования, посвященные деятельности негритянской части населения США и способные дать социологической науке необходимые рекомендации.

Первая состоявшаяся конференция тем не менее принесла Джин разочарование. В ней участвовало лишь несколько ректоров цветных колледжей. Большинство же учебных заведений направило на конференцию рядовых преподавателей социологии, на которых вряд ли можно было возлагать большие надежды. По результатам конференции Джин поняла, что для осуществления ее проекта необходимо прежде всего привлечь к преподаванию социологических дисциплин более квалифицированных педагогов и предоставить им больше времени и денежных средств для научно-исследовательской работы. На конференцию прибыли также четыре белых социолога с Севера, одобрительно высказавшихся относительно общей программы исследований. Они, правда, не рассчитывали, что эта программа послужит основой — как надеялась Джин — для создания новой социологической науки, но были уверены, что при известной настойчивости и затратах со временем удастся собрать немало весьма любопытных фактов. Два присутствовавших на конференции белых южанина также проявили к программе интерес, однако они сомневались, смогут ли негры выполнить подобный план. Если смогут, то это будет огромное достижение.

Заранее подготовленных выступлений было немного; основную часть времени заняла дискуссия, зачастую весьма оживленная. Исследовательская работа еще только развертывалась, и поэтому докладов было мало; однако многие говорили о своих планах. Одна из речей была произнесена случайным посетителем.

Аба Азиз, именовавший себя в Америке Александром Абрахамом, тоже проявил интерес к работе колледжа. По традиции видные иностранцы, в особенности цветные, были в колледже желанными гостями, и их старались принять как можно лучше. Новый гость казался образованным человеком, и Мансарт попросил его задержаться и выступить на конференции.

Абрахам был высок, худощав, с черной кожей и густыми вьющимися волосами. Он отлично владел английским, французским, немецким, итальянским, русским и арабским языками; впрочем, во время пребывания в Соединенных Штатах к двум последним языкам он не прибегал и даже не говорил никому, что их знает. Его краткое обращение к собравшимся вызвало замешательство. Абрахам заявил:

— Мы признаем, что ясное представление о вещах — наилучший путь к их познанию. Однако тут можно задать неожиданный вопрос: что нам, в сущности, известно о вещах, которые мы себе представляем, да и существуют ли вообще, помимо наших представлений, какие-то реальные вещи? В этом случае на помощь науке приходит здравый смысл и говорит: давайте действовать так, как будто этот внешний мир действительно существует, и начнем систематически постигать и изучать его. На основе этой гипотезы мы открыли мир материи и энергии, движущийся во времени и пространстве и проявляющий изумительные закономерности. В самом деле, в прошлом столетии мы достигли такого уровня знаний, который, казалось, открывал нам пути к познанию общих для всех вещей законов эволюции, и приблизились к познанию аналогичных законов, управляющих всеми формами жизни — растительной, животной и человеческой. И вдруг в наши дни все пошло прахом. При более глубоком анализе оказалось, что в этой движущейся материи, представленной, с одной стороны, бесконечно малыми частицами, а с другой — обширными звездными пространствами, нет не только каких-либо закономерностей, но есть совершенно противоречивые, сбивающие с толку свойства. Они настолько противоречивы, что, рассуждая, например, об атомах, мы вправе говорить только о вероятном или даже о случайном движении, которое мыслители донаучной эры довольно неудачно именовали «свободой воли». Время и пространство кажутся нам теперь лишь различными сторонами одного и того же явления, а вселенную можно научно объяснить лишь в том случае, если допустить, что мы способны измерить то, что считается пока неизмеримым, или тогда, когда мы познаем то, что сейчас кажется нам непознаваемым. Все это вызывает негодование у ортодоксальных ученых старшего поколения и насмешки со стороны священников, однако физики и математики доказывают свою правоту, расщепляя и синтезируя атомы, подчиняя своей воле световые лучи и стирая грань между движением и материей. Все эти явления бросают вызов ученым наших дней. В соответствии с этим, насколько я понимаю, будет развиваться и данная конференция. Изучая в пределах своих возможностей поведение человека на определенной территории, она или откроет закон, или же определит границы случайности.

Мистер Абрахам уселся на место под вежливые, но жидкие аплодисменты. Почти никто из слушателей не понял, что он хотел сказать. Позднее кое-кто из белых попечителей скрашивал друг друга:

— О чем он, черт возьми, говорил?

— По-моему, какая-то явная чепуха!

— Кто он такой?

— Что ему, в сущности, известно об атомах? А если известно, то откуда?

— Надо связаться с ФБР. Может быть, тут требуется расследование.

В следующем году Федеральное бюро расследований собрало об Азизе немало данных. Родился он в Йемене.

Но где находится этот Йемен? К востоку от Египта! С какой страной по соседству? С Саудовской Аравией.

Не иудей ли он? Да, иудей, но не из правоверных. Он из чернокожих семитов, придерживающихся древних обрядов.

Какое у него образование? О, самое разностороннее: учился в каирском Эль-Азхаре; в Индии — в Калькутте; в Пекине и в Токийском университете; в Берлине, в парижской Сорбонне и в Лондонском университете; также в Йельском университете. Он читал лекции по различным предметам в Европе, Азии, Африке и Латинской Америке.

Бывал ли в Советском Союзе? О да, год жил и учился в Москве. В Соединенных Штатах работал простым мастеровым на электростанции в Покипси и на химическом заводе в Чикаго.

Получить всю эту информацию не составило труда: Азиз открыто говорил даже о перемене своего имени. Но ФБР пришло к выводу, что он шпион или диверсант. Азиз признал, что является коммунистом. «Я высоко ценю русских и их систему образования», — в частности, сказал он, когда его арестовали и отправили в тюрьму. Затем он исчез с горизонта. Ходили слухи, что он разбился насмерть, сорвавшись со стены Алькатраса.

В общем, попечители Джорджийского государственного колледжа были, против своих ожиданий, удовлетворены конференцией. Ее деятельность не носила ни радикального, ни подрывного характера. Она подняла репутацию колледжа. Главным ее итогом, если не заглядывать вперед, было то, что она вызвала у местных педагогов и гостей колледжа споры и обмен мнениями по вопросам, связанным с перспективами развития американских негров, и в частности с вовлечением их в сферу промышленности. Были затронуты также вопросы о роли и задачах профсоюзного движения и общей политики в области промышленности как в масштабах расы, так и всей страны.

Одна из наиболее занимательных бесед состоялась у Мансарта после конференции с неким «черным датчанином», прибывшим в Мейкон по приглашению Джин.

Она объяснила Мансарту, кто такие «черные датчане».

— Когда датчане владели Виргинскими островами, они, случалось, издавали указы о том, чтобы отдельных выдающихся негров считать юридически «белыми» и наделять их всеми правами датчан. На островах до сих пор живут потомки этих люден, занимающие, как правило, высокое положение.

Приехавший на конференцию гость был чернокожий, высокий человек с довольно резкими чертами лица. Прошло сто лет с тех пор, как датское правительство, правившее Виргинскими островами вслед за Испанией, Францией, мальтийскими рыцарями и Англией, издало указ о том, чтобы его негритянский предок юридически считался «белым». С тех пор эта семья считалась равноправной с правителями острова Святого Креста. Свое образование, полученное в начальной и средней школе, он пополнял чтением, знал литературу Скандинавии и Англии и был немного знаком с французской. Но все же оставался по своим взглядам островитянином. Путешествовал он мало, и его опыт общения с людьми был невелик.

Он не любил белых американцев и покупку ими острова считал бедствием. При первой встрече с Мануэлом он выказал неуклюжую любезность, которая позже сменилась дружеским взаимопониманием.

— Когда-то Вест-Индия, — говорил он Мансарту, — едва не стала промежуточным пунктом на пути из Европы в Китаи и Индию. Невыразимо прекрасная по своему климату и рельефу, морскому простору и народным напевам, она становилась в миниатюре как бы зеркалом европейской цивилизации. Здесь культура, возрожденная в эпоху Ренессанса, сочеталась с передовыми понятиями Нового Света. На островах плодоносили незнакомые европейцам растения, имелось в изобилии золото, и среди местного населения было такое единение душ, какое когда-то существовало в Древней Греции. Здесь надлежало победить нищету, этот бич человечества, и достигнуть вечного блаженства. Через эти благословенные острова, поднявшиеся из Атлантики, лучшие из людей направлялись к сказочной Азии, источнику человеческой культуры.

Однако в этот рай вполз змей алчности: слепое стремление белых воздвигнуть себе райские чертоги привело к тому, что вместо Эдема местное цветное население и белые пришельцы оказались в кромешном аду. Европейцы просчитались, избрав Африку своей жертвой и начав порабощать и грабить этот древнейший из континентов. Они пытались замолчать прошлое Африки, очернить ее настоящее и лишить будущего. Для этого нм пришлось кощунствовать и извращать истину. Результаты были катастрофичны: восстание рабов, человеконенавистничество и деградация. Все это вызвало революцию на Гаити, в Северной Америке и во Франции, а затем произошел промышленный переворот, охвативший весь современный мир.

Это роковое изменение в способах накопления богатств и использования человеческого труда оказалось чрезвычайно успешным в области производства, но трагичным по своему влиянию на судьбы людей. Ни новая культура темнокожей Вест-Индии, ни древние цивилизации Китая, коричневой Индии и Черной Африки не стали наследницами обновленной земли; их народы — измученные болезнями, невежественные и голодные — пали жертвой великой белой Европы, которая пыталась покорить весь земной шар. Мировой прогресс оказался втиснутым в рамки Европы; Азия боролась, Африка же только стонала; наконец мировая война породила угрозу полного исчезновения цивилизации.

Так рассуждал черный датчанин, а Мануэл слушал его с большим удивлением и во многом не мог согласиться с ним. В конце концов он отважился высказать свое мнение.

— Мне непонятно, — сказал он, — что происходит в Вест-Индии. Я слышал о небывалой красоте этих разбросанных в море островов; я слышал, что там не умолкает музыка и царит веселье, но мне известно также о нужде, болезнях и прочих бедах ее жителей и об их почти всеобщем убеждении, что настоящая жизнь к подлинный прогресс лежат где-то далеко за пределами этих благодатных островов. А главное — там нет народа! Там бок о бок живут самые разные люди всех оттенков кожи, и связь между ними так хрупка и тонка! Они питают друг к другу глубокую неприязнь.

Черный датчанин пересчитал по пальцам.

— У нас семь слоев населения, — сказал он. — Белые пришельцы и «белые» туземцы, мулаты и негры, американцы и эмигранты и, наконец, туристы. Да, туристы, прости господи, — туристы, которые не имеют к нам никакого отношения, но мы, однако, их приглашаем и пресмыкаемся перед ними, а они презирают нас.

— А я полагал… — начал было все еще недоумевающий Мануэл, но черный датчанин перебил его:

— Вы полагали, что удел Вест-Индии быть местом развлечений для богатых американцев, где они могли бы картежничать, распутничать и пьянствовать сколько их душе угодно, не считаясь ни с законом, ни с религией, ни даже с простыми правилами приличия, и главное — где им можно было бы наживаться на невежестве, низкопоклонстве и безысходной нужде «черномазых»!

— Нет, я не то хочу сказать. Но эти отели…

— А-а, вся эта мишура и блеск на Пуэрто-Рико, Кубе, в Сан-Доминго и на Гаити! Магазины, пляжи, рестораны и дансинги, прогулочные яхты, автомобили и драгоценности! Нет, нет! Вест-Индия должна быть центром новой, более высокой мировой культуры, создаваемой десятью миллионами ее цветных жителей для них самих и для людей, которые готовы разделить с ними их судьбу как равноправные граждане. Невозможно? О нет. Я все обдумал. Вот послушайте! Мы начнем у себя, на острове Святого Креста, маленькой, но сплоченной общиной. Пусть это будет десять, или сто семей, или тысяча — грамотных, способных правильно мыслить людей с небольшими средствами. На земельных участках достаточного размера и среднего качества мы будем сначала выращивать все, что нам требуется для питания, импортируя только самое необходимое. Будем потреблять коричневый, не рафинированный мошенника ми-американцами сахар, будем вволю есть фрукты и овощи, а не какую-то консервированную дрянь, будем придерживаться диеты в соответствии с наукой, избегая излишеств. Выстроим себе дома в здоровой местности — низкие, хорошо проветриваемые, залитые солнцем. У нас хватит смелости бросить вызов парижским и нью-йоркским модам и изготовлять собственные ткани. Со временем мы научимся производить и применять новые синтетические волокна; ни пока монополия нейлона не отпадет, мы будем носить ткани на хлопка, шерсти, льна и шелка. Мы будем возделывать землю не милями, а дюймами, и не тракторами, а собственными руками до тех пор, пока не будут изобретены машины, пригодные для нехитрого земледелия, изобретены нами самими или другими людьми, работающими на благо всего человечества, а не ради своей наживы. И нашей единственной целью будет досуг, а не труд; досуг для размышлении, образования, живописи, поэзии и скульптуры, для научных исследований и изобретений. У нас не будет ни патентов, ни авторского права, а только вознаграждения за труд, премии и поощрительные стипендии для особо отличившихся. Мы станем развивать драматургию и театр, принимать у себя гостей — не чванливых туристов, а художников и певцов с тощими карманами, но богатых талантами, не желающих продавать свои души столичным толстосумам, и, наконец, серьезных писателей, на которых не смогут наживаться алчные издатели, готовые, уморить их голодом.

— Позвольте! — прервал его Мануэл. — На словах вы способны идти вперед семимильными шагами и добиться колоссального прогресса. Но ведь перед вами немало препятствий. Прежде всего вопрос с землей. В Вест-Индии почти вся земля уже захвачена, и остаток ее быстро монополизируется. Где будет жить ваша община?

— Все пустующие пока земли мы обложим большим налогом, но разрешим каждому пользоваться без всяких налогов той землей, какая ему действительно нужна для постройки дома и пропитания семьи. Собственность будет находиться под общественным контролен и при необходимости может быть изъята со справедливой компенсацией в том случае, если это изъятие повлечет за собой реальный ущерб; владение собственностью всегда будет открытым, публично регулируемым делом, и доходы каждого, а также их источники и право на них будут известны веем.

— А где у вас власть, чтобы осуществить свои планы?

— У нас есть право голоса.

— Дорогой мой, оно есть у миллионов. И они голосуют так, как им прикажут богачи и власть имущие, иначе…

— Иначе будут уничтожены. Но мы проведем в жизнь демократию. Мы будем голосовать так, как нам требуется, мы научимся всему сами и передадим знания детям.

— А вы отдаете себе отчет, как мало на земном шаре подобного демократизма и как быстро и радикально может быть ликвидировано и это малое! И откуда, скажите на милость, у вас найдутся избиратели, настолько сознательные, чтобы понимать, в чем заключается для них наивысшее благо и как добиться его с помощью голосования?

— Мой дорогой ректор Мансарт, неужели вы действительно сомневаетесь в возможностях человеческого ума и целесообразности образования?

— Нет, конечно, но всеобщее народное обучение началось в США сто лет назад, а что нам это дало?

— Но началось ли оно на деле после закона о реформе? Или же начались только разговоры о нем? Уверяю вас, все это возможно.

— Кроме того, ваша земельная программа и это вознаграждение за труд и, наверно, бесплатное медицинское обслуживание, пенсии престарелым и общественная собственность на коммунальные предприятия — все это очень сильно напоминает коммунизм.

— Коммунизм?

— Да, русский путь, понимаете ли, как в Советской России…

— Неужели это коммунизм? А я-то думал, что коммунисты — это убийцы, заговорщики и обманщики. По крайней мере, мне так говорили.

— И вы, конечно, верили этому, как в будущем поверите всему, что будет говориться о чем-либо другом. Вот видите, дорогой друг, все мы полностью зависим от того, что нам говорят, и так, пожалуй, будет всегда.

— И образование, значит, невозможно, потому что истина недостижима?

— Хорошо, пусть так, но…

— Чего уж тут хорошего; выходит, все плохо. — Черный датчанин был явно разочарован.

Мансарт стал угощать его чаем.