Цветные миры

Глава пятнадцатая Атака на Мансарта

Завтрак в Женском клубе Атланты, состоявшийся осенью 1950 года, удался на славу. Присутствовало на нем шесть человек — разумеется, только белые; трое из них были южане. Когда подали кофе, Клер, представитель вновь созданного Фонда Мэлони, заявил, что Фонд охотно даст теперь же пятьдесят тысяч долларов, а если понадобится, то и больше, на проведение научно-исследовательской работы, посвященной американским неграм. Клер был северянин лет шестидесяти, недавно завершивший свою деятельность в автомобильной промышленности и вступивший на поприще филантропии. Ректор одного южного колледжа для белых, подвижный мужчина лет сорока пяти, сказал, что его колледж возьмется за эту работу.

— Прекрасно, — поддержал его тридцатисемилетний политический деятель, имеющий все шансы стать очередным губернатором штата. — Негры долгое время сами, без участия белых, занимались изучением условий жизни своей расы в Америке и распространяли злостную пропаганду. Будь она даже правдивой, то все равно вредила бы репутации Юга и белой расы. Теперь мы можем установить подлинные факты, опубликовать те из них, какие сочтем полезными, и дать им благоприятное для нас толкование.

На лице Клера отразилась некоторая растерянность, и ректор колледжа поспешил заверить, что, разумеется, исследовательская работа будет проводиться на строго научных началах.

Миссис Эмери, член клуба, прервала его:

— Какие могут быть сомнения? Однако разве не лучше, если авторы в своих докладах воздадут должное нашему доброму имени и сформулируют наши цели? Пусть мир не думает, что главное занятие Юга — это линч.

Социолог с Севера заметил:

— Негры сами виноваты в том, что прекратили такие изыскания. Атлантский университет взялся за них в 1897 году, но в 1915 году приостановил работу. В 1938 году он снова попытался возобновить ее, но затем полностью забросил. Разумеется, белые ученые могут провести исследование гораздо лучше.

— Значит, дело обстоит так, — сказал председатель этого маленького собрания. — Негры жалуются на то, что не получают достаточно средств на просвещение ни от штата, ни от федерального правительства. Это верно. Но сейчас принимаются определенные меры, чтобы исправить положение. Если только они не принесут нам успеха, сегрегация школ провалится из-за недостатка средств на содержание параллельной школьной сети или просто по решению суда.

— Но этого не должно быть! — воскликнула миссис Эмери.

Политический деятель добавил:

— Если это случится, Юг восстанет!

— Что вы, что вы! — поспешно возразил Клер. — Нам нужно только раздобыть достаточно средств, чтобы содержать обе школьные системы на одинаковом уровне.

— Тут потребуется немалая сумма, — вставил социолог.

— Во всяком случае, мы должны сделать такую попытку, — сказал политический деятель. — Наша Южная Каролина всегда служила примером для других, не подведет она и теперь.

— У нас уже хватит данных, — сказал председатель, — чтобы опубликовать доклад, который покажет, что обе системы так быстро идут к равенству, что вскоре всякие жалобы со стороны негров окажутся совершенно беспочвенными.

— Прекрасно! — раздалось сразу несколько голосов, А Клер добавил:

— Опубликуйте ваш доклад. Мы обеспечим ему широкое распространение.

— Но допустим все же, — сказал социолог, — что Верховный суд запретит сегрегацию государственных школ. Что тогда?

— Суд никогда не примет такого решения, — твердо заявил политический деятель. — А если по какой-то немыслимой причине и примет, то лишь пятью голосами против четырех, и оно немедленно будет отменено. Кроме того, и сами черномазые против совместного обучения, Ведь в таком случае черные педагоги потеряют работу, а черные дети будут терпеть адские муки!

Ректор колледжа высказался в несколько ином духе:

— Я тоже считаю, что Верховный суд не вынесет категорического решения, по, если вопреки доводам рассудка оно все-таки состоится, негритянское общественное мнение заставит всех негров настаивать на своем праве. Они слишком долго кричали о равенстве, чтобы отказаться от него, когда оно будет предложено.

Социолог продолжал развивать свою мысль:

— Не забывайте все же одного: если неграм, как и раньше, будут отказывать в равенстве, то коммунисты станут по-прежнему наживать на этом капитал, а негры начнут все больше и больше прислушиваться к ним. Кроме того, мы будем способствовать созданию внутри нашей страны опасной групповой солидарности, основанной на той самой расовой гордости, которую мы проповедовали, а негры в последнее время у нас заимствовали, Уверяю вас, они побьют нас нашим же оружием.

Миссис Эмери презрительно фыркнула.

— Вы слишком высокого мнения об уме негров! Но подумайте, что произойдет, если Верховный суд сделает такую глупость и предпишет объединить школы. Ведь негры тогда смогут шантажировать нас, требуя полного социального равенства и угрожая примкнуть в коммунистам.

В разговор вмешался мистер Клер:

— Нет ни малейшего основания думать, что Верховный суд покусится на давний обычай расовой сегрегации в Соединенных Штатах. В данный момент нам необходимо лишь позаботиться о том, чтобы ассигнования на школы распределялись более равномерно и чтобы об этом было широко известно.

Но ректор колледжа снова высказал вслух свои сомнения:

— Разумеется, нам приходится считаться с ростом самосознания цветных народов, и нельзя преуменьшать его значение. Англия предоставила Индии самостоятельность.

Кому пришло бы в голову, что такое может случиться? Китай вышел на повиновения. Наша страна должна позаботиться о том, чтобы поскорее его обуздать. Америка и Англия просчитались, надеясь, что после разгрома Японии обессиленный ею Китай попадет к ним в руки, если там будет править их марионетка Чан Кайши. Китай медленно, но верно расправлял плечи. Никакая сила, никакие заговоры со стороны Америки не смогли его остановить; оружие, которое мы поставляли Чан Кайши, досталось коммунистам. Я не уверен, как некоторые другие, что можно опираться на Формозу. Правда, у коммунистического Китая нет будущего.

— Нет есть!

Это сердитое восклицание исходило от нефтяного короля Вандерберга. Его прихода ждали, рассчитывая, что он скажет свое веское слово. Вандерберг по обыкновению запоздал — он всегда заставлял себя ждать.

— Китай не скоро сойдет со сцены, — продолжал он, — а вот с Чаном ужо покончено. Верховный суд непременно отменит сегрегацию, если не сейчас, то в недалеком будущем. Нам следует раз и навсегда отказаться от нелепого представления, будто мы держим за хвост весь мир и будто только у нас варит котелок. Ничего подобного! Ни черномазые, ни китайцы не уступят нам в смекалке, дайте им только возможность показать себя. А наша задача как раз в том и состоит, чтобы не дать нм такой возможности.

Длительная сегрегация неизбежно приведет к созданию у нас, в Соединенных Штагах, крепко спаянной массы черного населения со своими лидерами, организациями и программой. Этому надо помешать. Нам нужно допустить черномазых в свою среду и дать им кое-какие должности там, где они не смогут делать большой политики и командовать. В частности, мы должны сбить спесь у этих ректоров цветных колледжей и вообще получше присматривать за колледжами. Во главе их надо поставить наших людей, а не нынешних умников и зазнаек. Я вошел в совет попечителей при государственном колледже в Мейконе и намерен отделаться от Мансарта. Нам нужно глядеть в оба! Если мы допустим промах, то черномазые зададут нам перцу. Мы не сами ушли из Китая — нас вышибли оттуда китайцы.

Вскоре, небрежно раскланявшись, Вандерберг вышел. Собеседники были обескуражены, однако монолог нефтяного короля нисколько не изменил их взглядов.

Клер криво улыбнулся.

— Боюсь, что наш друг несколько преувеличивает, — сказал он.

— Безусловно, — тотчас отозвался ректор колледжа. Социолог только пренебрежительно хмыкнул. Обменявшись взаимными любезностями, собеседники стали расходиться. Миссис Эмери отряхнула платье и поправила поясок. Затем, поджав свои пухленькие губки, она на ухо зашептала политическому деятелю:

— Говорят, что свое столь лестное мнение о неграх Вандерберг чаще всего высказывает в постели у негритянок.

Тем временем в Мейконе ректор Мансарт стал замечать, что в колледже дела идут не совсем так, как бы ему этого хотелось. Он не мог забыть о том, что недавно произошло на одном из заседаний совета попечителей, хотя и не склонен был придавать этому случаю большого значения. На имя совета поступило заявление с многочисленными подписями, в котором выражалась просьба о строительстве стадиона для проведения спортивных соревнований. Мануэл никогда не поощрял спорта и особенно возражал против соревнований между колледжами. На его позицию до известной степени влияли воспоминания о трагической судьбе его сына Брюса.

Спорт способствовал своеобразному общению рас, которое пугало Мансарта. Белые жители Мейкона, в особенности мелкие торговцы и конторские служащие, были падки на спортивные развлечения и валом валили на игры цветных команд. Для них нужно было выделять особые места на стадионе, а это подогревало у некоторых белых горожан чувство расового превосходства. На почве расовой вражды часто возникали конфликты; правда, они редко носили острый характер, тем не менее такая ситуация была не по душе Мансарту.

Мансарта очень удивило, что заявление, подписанное главным образом выпускниками колледжа, было без его ведома вынесено на рассмотрение совета белым нефтяным дельцом из Техаса Вандербергом.

В 1947 году умерла Бетти Лу Болдуин. Незадолго до смерти она пригласила к себе из Техаса двоюродного брата своей невестки. Сын Бетти, Джон Болдуин, последнее время стал прихварывать, а ее внук Ли нуждался в большей опеке, чем могла обеспечить ему мать. Бетти считала, что Вандерберг, как ближайший родственник по мужской линии, к тому же тесно связанный с гигантским развитием химической промышленности на Юго-Западе — добычей серы и особенно нефти, мог быть очень полезен семейству Болдуинов, чьи деловые интересы, казалось, не имели границ.

Вандерберг пошел навстречу желаниям Бетти Лу. Он открыл контору в Атланте, стал одним из директоров банка Болдуина и вскоре был избран в совет попечителей при цветном государственном колледже. Бетти Лу умерла если и не вполне умиротворенная, то, во всяком случае, с какой-то надеждой на обеспеченное будущее для своей семьи.

Джон Болдуин и не думал устраняться от дел, правда, он охотно отказался от ряда второстепенных обязанностей в пользу своего родственника, хотя и не испытывал к нему большой приязни. Вандерберг тут же взял под свой контроль Мейконский государственный колледж, однако и сам Болдуин продолжал время от времени туда наведываться.

У Вандерберга имелся целый ряд соображений относительно негритянских колледжей, и в частности по поводу негритянского спорта. Свое предложение о строительстве стадиона он сопроводил даром в виде нефтяных акций на номинальную сумму в 100 тысяч долларов. Такой дар следовало принять с благодарностью. Мансарт положил акции в сейф и тем на первых порах и ограничился.

Отлучки Мансарта из колледжа — он и сам это понимал — становились слишком частыми, и надо было сократить их число. Однако приближалась очередная ежегодная конференция руководителей негритянских государственных колледжей, на этот раз в Атланте, и ему необходимо было в ней участвовать, Мансарту хотелось посоветоваться с коллегами по ряду срочных вопросов, в том числе и насчет спортивных соревнований между колледжами. Он поспешил в Атланту.

На другой день после его отъезда в кабинет проректора явилась женщина с рекомендательным письмом от нефтяного дельца — члена попечительского совета колледжа. Это была светлая мулатка с яркой внешностью, нарядно одетая и державшаяся в высшей степени самоуверенно. Говорила она на превосходном английском языке и производила впечатление умной и разносторонне образованной женщины. Поздоровавшись с Джин, она сказала:

— Меня направил к вам мистер Вандерберг. Не так давно я подала заявление о приеме на работу в ваш колледж в качестве преподавательницы.

Джин вспомнила, что в 1949 году Вандерберг настаивал на зачислении миссис Грей в штат в качестве преподавателя социальных наук. Вопрос не был тогда решен из-за необходимости навести кое-какие справки. Миссис Грей имела ученую степень магистра, полученную в Чикаго, и ее кандидатура казалась вполне подходящей. Но социальные науки — специальность Джин, и она не имела желания уступать место кому бы то ни было. С преподаванием этих дисциплин она легко справлялась одна даже о после своего назначения проректором. Однако это удавалось ей лишь потому, что мировая война отодвинула на задний план задуманную ею работу в области социальных исследований, которую должны были проводить государственные цветные колледжи. Если же эта работа будет возобновлена, как твердо решила Джин, то у нее останется мало времени для занятий со старшекурсниками, и тогда понадобится еще одни преподаватель.

Все эти соображения промелькнули в голове у Джин при знакомстве с миссис Грен. По первому впечатлению она не понравилась Джин.

Преподавательский персонал колледжа был тщательно подобран и в целом представлял собой дружную семью. Время от времени возникали, конечно, трения, вызванные несходством характеров, завистью или неудовлетворенным честолюбием. Но благодаря выдержке Мансарта и его большому авторитету, а также советам и предусмотрительности Джин отношения в коллективе сохранялись довольно хорошие — правда, за одним лишь исключением. Во время поездки Мансарта в Чикаго, а оттуда на конференцию ООН в Сан-Франциско на кафедру экономики был принят новый педагог, некто Джон Джейкобс, о чем Джин до сих пор сожалела.

Джон Джейкобс был внешне скромным и приятным человеком, по не проявлял подлинной заботы об интересах колледжа. Возможно, он пользовался влиянием в определенных кругах вне колледжа, хотя Джин не взяла бы на себя смелость утверждать это. Она не смогла бы доказать основательность своих подозрений, но все же собиралась поговорить об этом с Мансартом. Между тем по настоянию белых членов попечительского совета Джейкобс был назначен казначеем колледжа. Это был худощавый темнокожий мужчина, вежливый и аккуратный; преподавал он бухгалтерское дело. Жена его была молчаливая чернокожая маленькая женщина, похожая на мышь.

Работа не вполне удовлетворяла Джейкобса. Он считал, что его должности уделяется слишком мало внимания и что с ним как с казначеем следовало бы почаще советоваться по принципиальным вопросам. Джин понимала, что для его претензий имелись некоторые основания. Ректор и она с давних пор вели дела самостоятельно, редко советуясь с кем-либо; они понимали друг друга с полуслова и придерживались одинаковых взглядов по всем принципиальным вопросам, поэтому не видели надобности в дополнительной консультации с кем-либо еще. При более общительном характере и лучшем понимании задач колледжа Джейкобс легко мог бы играть в нем более важную роль. Но из-за его отношения к школе не как к коллективу живых людей, а скорее как к простому механизму, из-за его пассивности, скрытности и в то же время почти болезненного самолюбия у Джин и ректора Мансарта вошло в привычку обходить его и даже вообще забывать о его существовании.

Вопрос о назначении миссис Грей с некоторых пор стал приобретать все большую остроту. Однако Джин сумела оттянуть окончательное решение, убедив кого следует, что ректор еще не имел возможности заняться этим делом. Без его рекомендации совет попечителей не назначал никого. Вандерберг был уязвлен и не скрывал своей обиды, но совет слишком уважал Мансарта, чтобы форсировать этот вопрос.

Тем временем Джин старалась собрать сведения о миссис Грей и совершенно случайно получила их у одного из студентов. Летом он работал в атлантской конторе мистера Вандерберга. По его словам, миссис Грей частенько наведывалась в контору, и эти ее визиты к Вандербергу вызывали много разговоров. В подтверждение своих слов он не может привести никаких убедительных доказательств и достоверных источников, однако репутация ее далеко не безупречна.

Эту информацию Джин сообщила ректору Мансарту. Он тут же решил, что ему следует предпринять. Воспользоваться услугами частных детективов, прибегнуть к секретному фотографированию или иным мерам того же порядка не имело смысла. Но было бы неплохо, решил он, навестить миссис Вандерберг в Атланте. По телефону Мансарт договорился с ней о встрече, представившись в качестве ректора государственного колледжа.

Миссис Вандерберг была удивлена, увидев, что Мансарт — негр. До сих пор, насколько она помнила, еще ни один цветной не просил у нее свидания. Однако она не имела расистских предубеждении. Кроме того, Мансарт прибыл из Мейконского колледжа, к которому у нее имелся особый интерес. Она впустила его в парадную дверь, но приняла в холле и продолжала во время беседы полировать ногти.

— Ректор Мансарт, — заговорила миссис Вандерберг, когда тот изложил цель своего визита, — вы спрашиваете меня о том, о чем не в моих правилах вести разговор. И все-таки в данном случае, мне кажется, следует вам помочь. Если говорить вполне откровенно, то миссис Грей — обыкновенная тварь. Вот уже несколько лет, как она и мой муж… как бы это выразиться… слишком часто встречаются. Она ловкая женщина и, помимо того, что развлекает его, обстряпывает по его заданию всякие грязные делишки. Ей не место в вашей школе. Однако позвольте мне дать вам искренний совет. Не примете вы ее — найдется взамен кто-нибудь другой. Нынешний век — век беззастенчивого шпионажа и лжи. К вам хотят приставить кого-нибудь, чтобы разнюхивать о вас все, что нужно, или сочинять правдоподобные выдумки. Может быть, для вас будет благоразумнее принять именно ту особу, которую вам прислали, благо вы знаете, кто она. Спасибо за то, что зашли.

С этими словами миссис Вандерберг поднялась. Провожая Мансарта до двери, она говорила:

— Вы, конечно, удивляетесь, почему я терплю миссис Грей. Причина проста. Я не мешаю мужу в его коммерческих и любовных делах, по зато и сама пользуюсь свободой. Встречаюсь, с кем хочу, трачу, сколько хочу, иду, куда хочу и когда хочу. Конечно, я могла бы вести более осмысленную жизнь, пусть даже без денег и без свободы, но у меня не было выбора. Надеюсь, вы понимаете, ректор Мансарт?

Ректор Мансарт подтвердил, что ему все ясно, и почтительно ее поблагодарил.

Назначение миссис Грей на кафедру социологии в Мейконском государственном колледже для цветных состоялось. С этого момента ректор Мансарт и Джин взяли себе за правило гораздо внимательнее относиться к любым проявлениям оппозиции и раскола внутри колледжа. Прежде всего надо было построить стадион. Все ректоры, коллеги Мансарта, советовали ему сделать это по многим самым различным причинам; не последней из них был странный дар в виде акций. Без излишнего шума Мансарт приказал подготовить чертежи и расчеты.

В свою очередь миссис Грей не теряла времени даром. Она составила программу своего курса и хорошо его вела, а вместе с тем разузнавала все, что только могла, о колледже, его личном составе и взаимоотношениях между сотрудниками. Ей пришло в голову — а возможно, было подсказано, — что Джон Джейкобс, казначей колледжа, мог бы оказаться полезным для осуществления некоторых из намеченных ею планов. Дело в том, что Вандерберг проявлял нетерпение. Его понятия о государственных учреждениях и государственных служащих были крайне примитивны. Он спешил обнаружить в колледже хищения и подкупы; ему требовалось знать, кто в них замешан, как они совершаются и с чьей помощью. Он был уверен, что Мансарт, если только он не дурак, не довольствуется своим скромным окладом.

Вандербергу хотелось усилить свои контроль над колледжем, средства которого, число слушателей и репутация все возрастали. Однако никаких финансовых махинаций нащупать пока не удавалось. Колледж находился в хороших руках; и хотя его отчетность не вполне отвечала современным требованиям, все же прямых нарушений не было. Ну, а если злоупотреблений там действительно нет, то их надо изобрести — и тогда Мансарта можно будет убрать.

Вскоре миссис Грей стала замечать, что казначей Джейкобс чем-то недоволен. Он был молчалив, замкнут и всегда одинок. Финансовыми делами колледжа руководил сам Мансарт, сведя служебное положение Джейкобса до роли старшего клерка. Тем не менее Джейкобс все же выполнял некоторые ответственные обязанности; вел отчетность, имел доступ к важным документам и сейфу. Поэтому миссис Грей принялась усиленно обрабатывать Джейкобса; это внимание со стороны молодой красивой женщины было необычным в его жизни и пугало его.

Жил он в пригороде Мейкона, вблизи колледжа, в живописной, еще не застроенной местности. Дом у него был старинного типа, удобный, но ничем не примечательный — простое двухэтажное здание, построенное по типично южному образцу на деревянном свайном основании. Жена Джейкобса, робкая, невзрачная темнокожая женщина, беспрекословно подчинялась мужу. Дом она содержала в образцовом порядке, умела хорошо и вкусно стряпать, но больше, пожалуй, ничем не отличалась.

Миссис Грей приступила к осуществлению своих замыслов. Прежде всего после тщетных, как она уверяла, поисков жилья она заявила Джейкобсу, что не прочь была бы поселиться в его доме. Он обрадовался, и тогда миссис Грей попросила его основательно переделать второй этаж и заново его обставить. Под ее руководством было создано весьма комфортабельное и со вкусом отделанное помещение, но вся эта затея потребовала денег больше, чем Джейкобс мог выделить. Миссис Грей охотно одолжила ему недостающую сумму под расписку. Затем она предложила Джейкобсу соорудить полуподвальный этаж и обставить в нем комнату для карточной игры, куда он мог бы приглашать друзей и соседей. Ей хотелось иметь место, где можно было бы устраивать свидания вдали от любопытных взоров цветных и белых.

Джейкобс вновь заколебался, и миссис Грей снова пошла ему навстречу. Она ухитрилась, не прилагая ни малейших усилий, вселить в него заманчивую надежду на то, что в его серенькую, будничную жизнь может войти романтика. Она сумела внушить ему уверенность, что такая элегантная, яркая женщина, как она, заинтересовалась им и что в дальнейшем между ними могут возникнуть какие-то новые взаимоотношения. Джейкобс быстро согласился на устройство игорной комнаты, по вынужден был занять для этого у миссис Грей столько денег, что не успел и опомниться, как его долговые расписки превратились в закладную на весьма солидную сумму. Его жена подписала закладную, не читая и не задавая никаких вопросов.

Под дом был подведен бетонный фундамент, после чего было вырыто полуподвальное помещение; пол и стены игорной комнаты выложили кафелем. Дело шло к концу, оставалось достроить только одну стену, наполовину не доведенную до потолка. Возле этой стены в земле зияла широкая яма, сделанная при рытье котлована. В течение ближайших дней предполагалось завершить все работы.

Как раз этот момент миссис Грей и сочла удобным для тайной беседы с Джейкобсом. Усевшись в игорной комнате, она начала развивать свои дальнейшие планы. Миссис Грей не подумала о том, что ее голос легко проникал через тонкий пол кухни, где за шитьем сидела скромная жена Джейкобса.

Миссис Грей подбивала Джейкобса на откровенный разговор о его служебных делах. Да, он ведет отчетность, но этим его обязанности почти и ограничиваются. Чеки он не подписывает. Его редко приглашают на обсуждение таких планов, как, например, план строительства стадиона.

— Кстати, — спросила миссис Грей, — где хранятся акции, внесенные на строительство стадиона?

— В сейфе. По крайней мере, они там были.

— А ключ у вас? Вы знаете, как нм пользоваться?

— Да, знаю. Такие же ключи есть еще у ректора и у Джин.

Миссис Грей мурлыкала какой-то мотив. Потом вдруг сказала:

— Слушайте, Джон… Ах, простите, что я обратилась к вам по имени…

Джейкобс с жаром заверил ее, что это ему только приятно. Она продолжала:

— Джон, вы случайно не обращали внимания на ежедневную котировку этих нефтяных акций?

Джейкобс никогда не следил за котировкой каких бы то ни было акций и честно признался в этом.

— Так вот, эти акции непрерывно растут в цене. Кроме того, у меня, как вам известно, есть особые источники информации. Эти акции будут заметно подниматься в цене еще в течение недели, после чего сразу же упадут до очень низкого уровня.

— Но…

— Погодите. Когда цена на них достигнет максимума или будет близка к нему, я могла бы — попади эти акции мне в руки хотя бы на двадцать четыре часа — заработать пятнадцать-двадцать тысяч долларов и затем вернуть акции в целости и сохранности. Но их стоимость к этому моменту упала бы намного ниже номинала, и колледж потерял бы на такой разнице крупную сумму. Впоследствии могло бы выясниться, что кто-то нажил на этом деньги. Подозрение пало бы на ректора или даже на эту гордячку Джин.

У Джейкобса был испуганный вид. Миссис Грей продолжала:

— Вас никто не заподозрит, ведь сделка будет совершена в Атланте, а вы находитесь здесь. Кроме того, в любом случае вы найдете поддержку у моих влиятельных друзей. Постарайтесь добыть эти акции и передать мне их всего на сутки.

— Если ректор Мансарт заявит, что не брал их, на него никогда не подумают. Он абсолютно честный человек. И он поручится за проректора.

— Разумеется. Но тогда его можно будет обвинить в преступно небрежном хранении акций, предназначенных для осуществления проекта, которого он никогда не одобрял.

— Пожалуй, что так.

— Именно так! Это ускорило бы его отставку. — Миссис Грей придвинулась ближе и понизила голос. — Джон, когда он уйдет, места руководителей колледжа займем мы с вами, понятно?

Грудью она коснулась его плеча, он почувствовал ос дыхание, смешанное с еле уловимым ароматом духов. Джейкобса охватил порыв не изведанной еще страсти.

— Послушайте, Джон, — продолжала миссис Грей, — я хочу, чтобы вы взяли эти акции и передали их мне.

— И отправился в тюрьму за кражу?

— Конечно, нет. Отвечает за акции Мансарт, хотя доступ к сейфу есть и у вас и у проректора. Но только Мансарт несет ответственность. Если акции исчезнут, он никогда не заподозрит ни вас, ни Джин. Ведь вы не покидали Мейкона. Он будет уверен, что тут обыкновенное воровство, а совет обвинит его по меньшей мере в халатности, причем особенно важным окажется то обстоятельство, что он возражал против дара на строительство стадиона.

— Ну а если след приведет к вам?

— Не приведет. Я уеду из Мейкона в пятницу и не покажусь никому до понедельника, до начала моей лекции в час дня. А в субботу вечером я тайком проберусь сюда и получу от вас акции. Никто, кроме вас, не увидит меня. Я отвезу акции в Атланту и вручу их мистеру Вандербергу, который подарил их колледжу. Уверяю вас, дорогой Джон, от исчезновения акций пострадает только Мансарт.

Джейкобс, по лицу которого струился пот, обещал «подумать». Миссис Грей дала ему несколько дней на размышление, потом они продолжали разговор. За это время ректор Мансарт и Джин не советовались с Джейкобсом ни относительно стадиона, ни относительно других своих планов, и тот чувствовал себя более обиженным, чем обычно. Миссис Грей взяла его за руку и сказала:

— Послушайте, Джон. В конце недели я еду в Атланту по своим делам. После моего отъезда, но не раньше, откройте сейф и выньте акции. Я вернусь танком и заберу их с собой в Атланту.

— А зачем вам вообще уезжать?

— Чтобы никто не подумал о моей причастности к исчезновению акций, если оно будет раскрыто, и о том, что мы с вами действуем заодно.

Джейкобс трусил, но мысль, поданная миссис Грей, не выходила у него из головы. Наконец в пятницу, после полудня, миссис Грей выехала на север. На следующий день вечером она должна была незаметно вернуться. Между тем Джин, просматривая в утренних газетах данные о котировке некоторых принадлежавших колледжу акций, случайно узнала о росте цен на нефтяные акции. Она дождалась перерыва на обед и, когда канцелярия опустела, достала акции и сверила их наименование с указанными в газете. Акции, подаренные колледжу, котировались в данный момент на семнадцать пунктов выше номинала. Если они так неустойчивы, подумала Джин, их следует продать. Она сразу же направилась на квартиру ректора. Мансарт отдыхал после обеда, и Джин потревожила его сон.

— Мы должны сегодня же продать акции. Если они упадут в цене, нам придется отвечать за убытки.

— Но здесь их продать нельзя. Это можно сделать только в Атланте, где банки связаны с нью-йоркской биржей.

— Завтра пятница. Что, если я сегодня вечером поеду в Атланту и завтра утром зайду в банк Болдуина? А во вторник, когда соберется совет, мы представим не только готовый проект стадиона, но и сто семнадцать тысяч долларов наличными для его строительства.

Мансарт согласился, и под вечер Джин отправилась в Атланту.

Два дня спустя маленькая, скромная жена Джейкобса сидела неподвижно в гостиной своего дома. Когда сгустилась тьма, она услышала скрип открываемой калитки и увидела осторожно проскользнувшую в нее миссис Грей. Открыв своим ключом парадную дверь, миссис Грей спустилась вниз, в игорную комнату, в надежде встретить там ожидающего ее Джейкобса. Она побродила по комнате, взглянула на свои часики, затем взобралась на опалубку, с которой рабочие возводили кирпичную кладку стены, и высунулась наружу, чтобы посмотреть на дорогу. Внезапно она ощутила сзади слабый толчок. За ним сразу же последовал более сильный, и миссис Грей упала в яму головой вниз, а сверху на нее обрушилась бадья с цементом, приготовленным для работы.

Быстро взбежав по лестнице, маленькая темнокожая женщина выскочила во двор. Там лопатой она принялась бросать в яму землю. Четыре часа трудилась она с бешеной энергией, пока не засыпала землей бадью с цементом и не сровняла поверхность с уровнем уже выложенной стены. Из ямы не доносилось ни звука и не было заметно ни малейшего движения. Тогда она вернулась в дом, взяла оставленную в игорной комнате сумочку миссис Грей, отыскала ее ключи, поднялась наверх, в ее комнату, и нашла закладную Джейкобса. Спустившись затем в кухню, она сожгла ее в плите.

Джейкобс вернулся домой довольно поздно. Он не принес с собой акций. В субботу вечером, вскоре после ухода ректора и Джин, он открыл сейф. Джейкобс частенько задерживался, чтобы доделать то, чего не успел закончить за день. Осторожно сунув в сейф руку, он хотел взять пачку акций, но их там не оказалось. Он обшарил весь сейф и нигде их не нашел. Возможно, акции взял ректор, готовясь к заседанию совета во вторник, и оставил их по рассеянности на столе. Однако акций не было и там, а открыть ящик стола, сломав замок, Джейкобс не решился. Впрочем, предположение, что акции лежат в столе, было маловероятным, ведь ректор ничего об этом не сказал. Джейкобс медленно закрыл сейф и ушел.

Теперь он почти боялся встречи с миссис Грей, хотя и не был виноват в исчезновении акций. В голове у него все более крепла мысль, что попытка завладеть акциями, если бы она удалась, могла бы привести его в тюрьму и, несомненно, погубила бы ректора Мансарта. Его влечение к миссис Грей было сильным, очень сильным, но все же он не так глуп. Джейкобс решил отказаться от дальнейшего участия в этом рискованном деле. Он задержался в городе, пошел в кино и вернулся домой поздно вечером. Миссис Грей не было. Он разбудил спящую жену.

— Миссис Грей еще не приезжала?

— Нет, — ответила та.

— И от нее не было никаких вестей?

— Ни слова.

Джейкобс поджидал миссис Грей чуть ли не до самой зари, однако она так и не явилась.

— Непонятно, — пробурчал он и нехотя улегся спать. Так это дело непонятным и осталось. С тех пор о миссис Грей никто ничего не слышал.

Вандерберг, ждавший ее в Атланте, был вне себя от злости. Во вторник, приехав на заседание совета попечителей и не найдя нигде миссис Грей, он вызвал к себе Джейкобса.

— Где Элси… миссис Грей?

Джейкобс ответил, что не знает, но, видя искаженное бешенством лицо Вандерберга, залпом выпалил всю историю с заговором, о котором, по его мнению, Вандерберг был наверняка осведомлен.

— Но в пятницу акция были проданы в Атланте по наивысшей цене! — завопил Вандерберг. — Сегодня они упали до 87 пунктов, как я и ожидал. Где же, черт возьми, Элси? Неужели она убита, а акции похищены?

— Акции продала мисс Дю Биньон, — сказал Джейкобс. — Должно быть, это она убила миссис Грей и присвоила себе разницу.

— Ладно, сегодня мы это выясним, когда она будет отчитываться перед советом.

Джейкобс хотел продолжать, но Вандерберг уже стремглав вылетел из комнаты. Однако на заседании совета не выявилось ничего, кроме того, что долгожданный проект стадиона наконец готов.

Мисс Дю Биньон сообщила совету, что в пятницу утром она продала акции в банке Болдуина по цене выше номинальной стоимости и что, таким образом, колледж располагает для строительства стадиона наличными средствами в сумме 117 тысяч долларов. Вандерберг словно язык проглотил. Он не решался спросить Джин, каким образом та получила акции от миссис Грей. Ему, естественно, не полагалось знать о том, что акции были в руках миссис Грей, если только вообще они у нее были. Были или не были, а с ней гнусно расправились!

После заседания Вандерберг снова подробно расспросил Джейкобса, который был расстроен не меньше его самого. Джейкобс сказал, что ничего не передавал миссис Грей, так как в субботу вечером, когда он пытался взять акции в сейфе, их уже там не было. А миссис Грей… несчастная миссис Грей… какую подлую штуку с ней выкинули! Но как? Где? Кто именно?

Весь персонал колледжа, ректор Мансарт и особенно Джин прилагали все усилия к тому, чтобы найти следы миссис Грей, но безуспешно. Ее машина стояла в гараже в полной сохранности. Может быть, она поехала в Атланту поездом? Но проводники не видели ее, а она была заметной фигурой в вагонах «для цветных». Куда и когда она выехала?

Вандерберг подозревал всех. Не теряя времени, он вызвал из Нью-Йорка частных детективов. Они обыскали кабинет миссис Грей. Обыскали дом Джейкобса от погреба до чердака, перевернули все вверх дном в ее спальне. Обшарили всю ее машину. Но никаких следов миссис Грей так и не удалось найти. Не была найдена, к невыразимому огорчению Джейкобса, и закладная на его дом, которую она хранила у себя. Правда, в дальнейшем эта закладная так и не была зарегистрирована и никогда не предъявлялась к оплате.

Джон Джейкобс продолжал ждать миссис Грей. Она мерещилась ему в толпе прохожих, ее образ являлся ему и тут же растворялся во мраке ночи. В игорной комнате миссис Джейкобс поддерживала безукоризненный порядок. Но гостей туда не приглашали. Джейкобс частенько сидел там в полутьме один. В такие минуты ему иногда казалось, что он слышит шаги Элси Грей и ощущает слабый аромат ее духов.

Таинственное исчезновение миссис Грей не могло не взволновать колледж, и все же ректора и Джин оно беспокоило меньше, чем происходившие в мире события.

С того дня, как Трумэн провозгласил своей целью подавление «коммунистической агрессии», оба они следили за событиями с пристальным вниманием. Избирательная кампания 1948 года, казалось, могла открыть путь к предотвращению почти неизбежной войны. Более того, она сулила возврат к Новому курсу, и Уоллес казался человеком, предназначенным для такой миссии.

Ректор Мансарт считал для себя неудобным открыто заявить о своих политических симпатиях и поехать в Филадельфию на учредительный съезд прогрессивной партии. Но Джин посчастливилось побывать там и видеть восторженные массы людей. Она стала свидетельницей того, как Шерли Грехэм вызвала горячую овацию своим возгласом: «Долой систему Джима Кроу!» Кампания была исключительно бурной; Уоллес боролся за свободу для негров и за мир. Юг раскололся на два, если даже не на три лагеря. Это была борьба Нового курса против измены ему после смерти Рузвельта, и воплощением этой измены был Том Дьюи.

Результатом кампании явилось по только поражение Дьюи, что отвечало желаниям избирателей, но и избрание Трумэна, о чем он сам не смел и мечтать. Этому способствовала система «гнилых местечек», препятствовавшая осуществлению демократии. Там, где Уоллес не числился в списке кандидатов, люди, желавшие отдать ему свой голос, были вынуждены голосовать за Трумэна.

Но широким массам эта механика не была понятна; меньше всего разбирался в ней сам Трумэн. Он с помпой забрался в президентское кресло. «Я второй Франклин Рузвельт со всеми его планами!» — напыщенно заявлял он. Но, несмотря на этот обнадеживающий возглас, над страной нависла зловещая тень смерти. Возглавляемый Трумэном кабинет и его программа менялись буквально на глазах в угоду тех могущественных сил, которые он сам вскармливал на протяжении трех с лишним лет. Бразды правления взяли в свои руки финансовый капитал, промышленные монополии, корпорации, разжившиеся на колониальной торговле, и милитаристы Пентагона. Однако едва они уселись в седло, как получили пощечину от Китая.

Казалось, Китай — больше, чем какую-либо иную страну, — можно было рассматривать как вотчину Соединенных Штатов, как первую жертву из мира цветных рабов, которую можно было безнаказанно эксплуатировать. Государственному департаменту понадобился целый год, чтобы понять, что миллионы китайцев на деле следуют за Советским Союзом, а не за Соединенными Штатами, Но почему? Тут, конечно, скрывается предательство, измена! Едва Вашингтон очнулся от удара, как узнал, что у России уже имеется атомная бомба. Так вот где собака зарыта! Теперь все ясно, и единственный ответ — это война, немедленная война!

Трумэновский министр обороны Форрестол, возглавлявший мощную военную машину, способную вызвать чудовищные разрушения, человек, олицетворявший собой военные суда, самолеты, пушки и атомные бомбы, представитель крупнейшего в мире банка Диллон-Рида, — выбежал полуголый на улицы Вашингтона с истошным воплем: «Русские вторглись в Америку!» Помещенный в психиатрическую лечебницу, он выпрыгнул из окна с шестнадцатого этажа.

Казалось, что нервы расшатались не только у Форрестола, но и у президента, и у всей страны. Желая создать внутри Объединенных наций надежный бастион против Советского Союза, государственный департамент сколотил блок НАТО. Чтобы разжечь среди американских студентов военную истерию, в США был приглашен Черчилль. Конгресс принял план Маршалла с целью дать европейскому капиталу возможность оправиться от военных потерь и оградить его от новых требований со стороны профсоюзов. Вслед за этим правительство Трумэна с таким же неистовством принялось за внутренние дела; одиннадцать коммунистических лидеров без всякой вины были брошены в тюрьму; их единственным преступлением оказались идеи, которые могли бы привести к нарушению закона; десять голливудских сценаристов были посажены за решетку по обвинению в лжесвидетельстве; началась разнузданная травля Алджера Хисса.

Прогрессивная Америка была возмущена. Люди доброй воли поставили свои имена под призывом ко всей стране выступить против войны и попытались собрать в Нью-Йорке цвет мировой интеллигенции, чтобы отстаивать дело мира. Этот шаг показался ректору Мансарту настолько естественным, что он охотно принял приглашение присутствовать на конгрессе деятелей культуры. Он был убежден, что такие собрания, как этот великий форум, созываемый в «Уолдорф-Астории», должны способствовать решению всех мировых проблем. Это вполне соответствовало тому, что он уяснил себе во время своего кругосветного путешествия в 1936 году и с тех пор старался пропагандировать и осуществлять. Сначала мир, затем растущее взаимопонимание во всем мире и осуществление трех начал — Жизни, Истины и Красоты.

Конгресс деятелей культуры, проходивший в Нью-Йорке, имел, по мнению Мансарта, огромное значение. Но внезапно вспыхнувшая ожесточенная оппозиция конгрессу вслед за прокатившейся по всей стране волной антикоммунистической истерии поставила его в туник. Почему Нью-Йорк и вся страна решительно отвергают конгресс, в котором участвуют виднейшие деятели мира? Как может один из крупнейших университетов США запретить у себя концерт Шостаковича? Если это стихийное явление, то оно невольно вызывает тревогу. Если же это преднамеренная пропаганда, то положение может быть еще более угрожающим.

На Юг Мансарт вернулся в подавленном состоянии.

Ему почему-то казалось, что и его студенты, и стоящие за ними миллионы возбужденных темнокожих людей теряют с ним связь, все больше и больше выходят из-под его влияния. Когда-то все они были с ним заодно. Он по-отечески любил, оберегал и направлял их. Теперь дело обстоит по-другому. Возникли новые течения, новые обстоятельства, они разделили его и негритянский народ. Он сам постепенно втягивался в более важные и широкие движения — в борьбу за мир, за социализм, за уяснение подлинного смысла жизни. Сейчас ему хотелось бы уйти от этих отвлекающих его дел и вернуться к негритянской проблеме, сосредоточить на ее решении всю свою энергию и все надежды. И тем не менее, если он и его народ являются пастью более широкого мира, то вправе ли он выключать из этого мира и себя, и негров?