Цветок с тремя листьями

Глава 7

Утро выдалось холодным совсем по-осеннему. Киёмаса проснулся еще до рассвета от странной тяжести на душе. Похоже, ему опять привиделисьдурные сны. Он потянулся и встал. Тело от неудобной позы затекло, в голове стоял туман, будто вчера он выпил лишнего. Повертев туда-сюда головой и разгоняя сонную одурь, он вышел в темный коридор.

Дом спал. Было еще слишком рано — воины Киёмасы просыпались вместе с ним с первыми лучами восходящего солнца. И он привык слышать по утрам их перемежающиеся с зевотой жалобы на трудную жизнь, которые смутно долетали до него из их комнат. Это вызывало у него добродушную усмешку и казалось необходимым ритуалом начала дня.

Вернуться к себе и подождать, пока рассветет? Киёмаса тряхнул головой. Что это с ним? Неужели он начинает стареть? Проклятые сны…

Он вышел на крыльцо заднего двора, сделал несколько глубоких вдохов. И, срываясь с места в бег, помчался по дорожке вниз, к озеру. Не останавливаясь, прыгнул на мостки, и спустя мгновение его тело окутало приятное тепло — вода все еще была теплее, чем утренний воздух. Но освежала гораздо лучше.

Туман в голове пропал, тяжесть в теле исчезла, Киёмаса вынырнул и довольно улыбнулся. И тут же нахмурился. А что если… И противный холодок снова пополз по телу. Его светлость… Да, Киёмаса только вчера был в замке, они с его светлостью разговаривали, но…

Киёмаса пулей вылетел из воды. Одеться. Срочно в замок. И не важно, какими словами на этот раз обзовет его Мицунари.

Стоп. Мицунари. Там, с его светлостью, — Мицунари. Если нужно — Мицунари пришлет гонца, он обещал…

«Проклятье!» — Киёмаса сжал кулаки. Да что же это с ним такое? После этого проклятого землетрясения он сам не свой. Много от него будет проку, если он начнет впадать в панику из-за плохих снов? Следует съездить в монастырь на несколько дней — это должно вернуть в душу гармонию.

Итак, сейчас тренировка, потом он поест и поедет в замок. По делу. Какому-нибудь.

На востоке небо постепенно начало светлеть. Киёмаса решил, что прогуляется по саду и проверит боеготовность дежурных, заодно перебросится с ними парой слов. И найдет себе кого-нибудь в пару: одному упражняться сегодня совершенно не хотелось.

Он поднялся по ступеням вверх, прошел по аллее вдоль кустов и фонтана и внезапно остановился как вкопанный. В самом центре главного двора, под раскидистой сакурой, окруженной резными деревянными столбиками, возвышался наглухо закрытый паланкин. Вокруг него сидели воины — кто на траве, кто на песке, а двое устроились прямо на мостике, переброшенном через декоративный ручей. Киёмаса удивленно заморгал и даже приоткрыл рот. Он что, на самом деле продолжает спать?…И оружия при себе нет… Впрочем, на нападение это похоже меньше всего.

— Господин!

Киёмаса вздрогнул от неожиданности, обернулся и уже через миг сжимал рукой горло человека, обратившегося к нему.

Нарутака. Его же собственный дежурный часовой.

— Ты! Ты что, спал что ли? — прорычал сквозь зубы Киёмаса, не разжимая пальцы.

— Нет, господин… — сдавленно прохрипел парень.

— Тогда что все это значит? Ну? — Киёмаса встряхнул Нарутаку так, что тот всхлипнул.

— Я… мне приказали не беспокоить вас, господин… доложить, когда вы проснетесь…

— Кто?! — взревел Киёмаса.

— Я, — внезапно донеслось из паланкина.

— Вот как… — Киёмаса отпустил часового и зашагал в центр двора. Подошел к паланкину и наклонился к занавешенному окошку. — И… давно ты командуешь моими людьми, Ёсицугу?

— С тех пор, как они начали меня слушаться. — Дверца паланкина с негромким скрежетом отъехала в сторону, и голова Отани Ёсицугу высунулась наружу.

Киёмаса помрачнел еще сильнее. Темные провалы глаз особенно ярко выделялись на фоне белой ткани, скрывающей лицо Ёсицугу. И сам взгляд… Ёсицугу смотрел куда-то мимо Киёмасы, хотя, может быть, Киёмасе это просто казалось в неверном свете еще не взошедшего солнца.

— И что ты замер как пень? Ты поможешь мне отсюда выбраться или нет? Или тебя тошнит от одной мысли, что ко мне надо прикасаться? — Из паланкина показались руки и плечи.

— Я всего лишь не хотел тебя оскорблять. Но вижу: ты не торопишься с ответной любезностью. — Киёмаса, подхватив Ёсицугу под мышки, рывком вытащил его из паланкина и поставил на ноги.

— Так лучше?

— По сравнению с перспективой выползать на коленях — просто замечательно. У тебя тут сад, что ли? — спросил Ёсицугу, медленно оглядываясь по сторонам.

— Ну… да… — почему-то смутился Киёмаса, — я тебе эту историю потом расскажу.

— Расскажешь… — Ёсицугу запрокинул голову и прикрыл глаза, словно прислушиваясь к чему-то. — Я тоже последнее время этим увлекся. Цветы, они очень яркие. И запах. У тебя найдется место для моих людей?

— Да, конечно. Нарутака! Займись размещением гостей.

— Да, господин! — отозвался Нарутака откуда-то из кустов — видимо, старался не попадаться Киёмасе лишний раз под руку.

— И пусть приготовят мне фуро, — Ёсицугу открыл глаза и повернулся к Киёмасе.

— Да, конечно. Я вот как раз об этом и думал, когда ты меня тут в брезгливости подозревал.

Ёсицугу вопросительно наклонил голову.

— Я думал: предложить тебе ванну с дороги или сначала составить мне компанию в утренней тренировке? — пояснил Киёмаса.

— Ах, вот оно что! — из-под белой повязки раздался хриплый смешок. — Действительно, слишком сложное решение для тебя. Согреть воду для фуро — не быстрое дело. Пойдем.

— Жалкое зрелище, не правда ли? — Ёсицугу тяжело опустился на ступеньку и сжал рукой, облаченной в перчатку, стойку перил.

— А? — Киёмаса поставил шесты под навес и оглянулся. — Если честно, я думал, что будет гораздо хуже.

Он вытер пот с лица рукавом и направился к крыльцу.

— Это потому, что по тебе очень сложно промахнуться… — Ёсицугу протянул руку, и Киёмаса помог ему подняться. — Мицунари я бы вряд ли уже смог зацепить. Если бы он снизошел до тренировки со мной, разумеется.

— Злишься на него? — Киёмаса пошел вперед, показывая дорогу.

— С чего ты это взял?

— С того, что ты решил остановиться у меня, а не у него.

— Киёмаса, ты знаешь, что я не выношу, когда ты прикидываешься дурачком, — произнес Ёсицугу, останавливаясь.

Киёмаса оглянулся через плечо и усмехнулся:

— Да ладно. Я прекрасно понимаю твое желание спрятаться подальше от нашей заботливой мамочки.

Ёсицугу издал недовольный возглас. Киёмаса вскинул брови в притворном удивлении.

— Я ненавижу, когда меня жалеют. И ты это прекрасно знаешь, — прошипел Ёсицугу.

Киёмаса хохотнул:

— Тогда ты действительно по адресу. Тут нет ни одного безумца, который бы рискнул тебя пожалеть.

— Превосходно. А лекарь, умеющий держать язык за зубами, у тебя найдется?

— Лекарь? Мы не на войне, Отани. Зачем мне лекарь?

Ёсицугу хрипло, с каким-то странным присвистом расхохотался, вздрогнул и внезапно поднес ладонь к горлу.

— Хоть что-то не меняется в этом мире, — сдавленно просипел он. — Ну, тогда тебе придется пережить несколько неприятных минут. Меч и копье мои руки еще способны удержать, а вот с узлом пояса им уже не справиться.

Фуро занимало бóльшую часть ванной комнаты. Горячий пар поднимался над водой, и довольно просторное помещение было словно окутано туманом.

— Ничего себе… — Ёсицугу приблизился к бортику и заглянул вниз. — Да тут утонуть можно.

— Это я приказал поставить. До меня тут была ванна размером с чайную чашку, у меня туда даже ноги с трудом влезали.

Ёсицугу одобрительно хмыкнул. Потом обернулся к Киёмасе с задумчивым видом:

— А побрить ты меня сможешь? Так, чтобы не оставить ни одного пореза на коже?

— Да я тебе могу голову отсечь так, что она повиснет на кусочке кожи! — Киёмаса возмущенно передернул плечами.

— Благодарю за предложение, но пока не нужно. Однако буду иметь в виду. — Ёсицугу расставил руки в стороны. Киёмаса рассмеялся и взялся за узел его пояса.

— У меня осталось очень мало моментов, когда я ощущаю себя живым… и это один из них, — Ёсицугу вытянулся в воде во весь рост и закрыл глаза, явно наслаждаясь, — хотя, конечно, жалко портить столько воды сразу.

Киёмаса опрокинул себе на макушку ковш с горячей водой и замотал головой, отфыркиваясь. Потом потер лицо ладонями, задумался и подошел к ванне:

— Слушай, а зачем ты вырядился, как монах? Ну, эти тряпки на лице. Оно у тебя как раз выглядит вполне… нормально.

— Именно поэтому. Чтобы так оставалось подольше. Я говорил — малейшая царапина тут же начинает гнить и превращается в язву. Но под этими тряпками, как ты выразился, все чудовищно чешется. Поэтому любой монах бы позавидовал моему терпению.

— А мазь?.. Она что, совсем не помогает? Я с тебя ее, точно, пару ведер смыл.

— Почему же? Помогает… немного, — Ёсицугу вздохнул, — хорошо, что напомнил. Прикажи, чтобы ее принесли.

— Хоть что-то ты взял с собой. Надеюсь, чистую одежду тоже. А то твою уже унесли стирать.

— Да? — Ёсицугу оперся на бортики руками и сел. — А ты не боишься, что твои мальчики ее просто выкинут или сожгут?

Киемаса закатил глаза и наклонился:

— Мои косё не в первый раз в жизни стирают одежду, пропитанную кровью и гноем, поверь мне. И я уже не уверен, что не сверну тебе шею до конца сегодняшнего дня. — Он перебросил ногу через бортик и забрался в ванну.

Ёсицугу прищурился и глянул исподлобья слегка насмешливо:

— Ты знаешь, Киёмаса, довольно часто твое бесстрашие граничит с идиотизмом.

Киёмасе до сих пор мучительно хотелось врезать Мицунари. Так, чтобы тот пролетел через две стены и потом ходил опять несколько дней с примочками. Киёмаса прекрасно понимал причину его обиды и что на самом деле стояло за словами «у меня слишком мало свободного времени, чтобы тратить его на пьянки и пустые разговоры», но… Но ёкаи бы его подрали с его обидчивостью и заносчивостью! Впрочем, Киёмаса уже давно зарекся вмешиваться в дела этих двоих, сами разберутся.

Ёсицугу сидел на подушке, прислонившись спиной к стволу той самой сакуры, под которой ночью стоял его паланкин. Глаза его были закрыты. Киёмаса остановился в нескольких шагах, опасаясь его потревожить. Спит? Или о чем-то задумался? Уходя, Киёмаса проверил все в приготовленных покоях, чтобы гость мог как следует отдохнуть с дороги.

— Что он сказал? — медленно произнес Ёcицугу, не открывая глаз. — Не придет?

— Нет. Он очень занят. Зато придет Масанори, если это тебя утешит.

Ёсицугу хмыкнул и приоткрыл веки. И выпрямился, осторожно потягиваясь.

— Мне сейчас не легко много говорить. Масанори в такой ситуации почти идеальный собеседник. Киёмаса, у меня к тебе есть один важный вопрос.

— Какой? Может быть, стоит пойти в дом и поговорить? Или тебе здесь удобно?

— Можно и в дом… так даже лучше. Пойдем, проводишь меня в мою спальню.

— Ты уже хочешь лечь?

— Я отлично выспался, пока ты был в замке. Я хочу кое-что тебе показать.

— В спальне?..

— Именно.

Киёмаса помог Ёсицугу подняться, буравя его вопросительным взглядом. В ответ тот лишь пожал плечами и двинулся по аллее в сторону дома.

Спальня совершенно не изменилась с того момента, как Киёмаса ее видел в последний раз. Он удивленно огляделся по сторонам и вновь с недоумением посмотрел на Отани.

— Подними футон.

Киёмаса вздрогнул и опустил глаза.

— Я тебя все объясню… — пробормотал он едва слышно.

— Нет, ты подними, подними. Мне самому тяжело наклоняться.

Киёмаса послушно нагнулся к изголовью постели и отвернул край.

Ёсицугу подошел сзади и указал рукой на лежащий на полу пожелтевший от времени лист бумаги.

— Расскажи мне, Киёмаса, что это может быть такое? — тихо, почти ласково произнес он.

Киёмаса бережно поднял листок и осторожно прижал к груди.

— Как ты его нашел?..

— Какая разница? Ты мне обещал, Киёмаса. Давно уже обещал.

— Я обещал не читать над тобой Сутру Священного Лотоса и не привозить к тебе монахов. Но это же совершенно другое!

— То есть это — не Сутра Священного Лотоса? Так? А что же? Похабный анекдот, начертанный рукой самого великого Нитирэна[36]?

— Не смей говорить так! — Киёмаса вспыхнул и, осторожно свернув листок, спрятал его на груди. — Эти священные строки и правда написаны его рукой! И есть множество свидетельств, что они исцеляли проказу!

Ёсицугу иронично кивнул:

— Да, согласен, это совершенно другое. Зачем читать, если можно просто подсунуть это мне в постель. Сколько ты заплатил за эту бумажку?

— Это не бумажка, Ёсицугу! Возьми свои слова назад, немедленно! Даже тебе я не позволю оскорблять бесценную реликвию! — Киёмаса резко развернулся и ожег Отани гневным взглядом.

Плечи Отани мелко задрожали, он сделал шаг назад и поднял руки.

— Я и не думал оскорблять, успокойся, — слегка сдавленно произнес он. — Я лишь хотел сказать, что ты абсолютно безответственно относишься к этой реликвии.

— Что?.. — Киёмаса непонимающе уставился на Ёсицугу.

— А ты сам подумай. Разве лишь проказу могут исцелить эти святые строки? И разве не преступление — расходовать их целительную силу на ничтожного меня? Есть люди, куда более достойные.

Лицо Киёмасы просветлело, он раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыл его и радостно заулыбался:

— Ёсицугу… а ты ведь прав… какой же я дурак! Благодарю, от всей души благодарю тебя за совет! Завтра же отвезу Сутру в замок! Но… как же мне вручить реликвию его светлости? Не сочтет ли он этот жест оскорбительным? — Киёмаса снова нахмурился.

— А как ты подсунул его мне?

— Хм… но ведь ты его нашел?

— Киёмаса… — Ёсицугу укоризненно покачал головой и направился к дверям. — Как же медленно ты соображаешь порой. Лист надо зашить в футон. Доверь это Мицунари — он точно придумает, как это сделать.

— Да! Ты прав, так я и поступлю! — Киёмаса двинулся следом.

— К тому же я уже достаточно на нем поспал, а, как ты считаешь? И, я тебе уже говорил, на меня священные слова без сакэ не действуют, — улыбаясь, произнес Ёсицугу.

— Итак, всё и правда настолько плохо, — Ёсицугу залпом опрокинул в рот содержимое чашки и откинулся на приготовленные подушки.

— Ты о чем?

— Я о здоровье его светлости, разумеется.

— Как ты!.. — Киёмаса стукнул кулаком по полу, но тут же плечи его поникли, и он опустил голову. — Глупо пытаться от тебя скрывать, да?.. Его светлость… он действительно выглядит хуже некуда. Словно внезапно резко состарился. Очень сильно устает: эта война, переговоры… Землетрясение это, будь оно неладно. Заговоры. Даже юношу все это способно лишить сил, а тут… да… — Киёмаса выпил, налил снова себе и Ёсицугу и тут же опять опустошил чашку.

— А что лекари? Кто-нибудь сумел сказать, что это за болезнь?

Киёмаса поднял глаза и некоторое время рассматривал узор на потолке. Потом наклонился к плечу Ёсицугу и зашептал:

— Ты знаешь, я боюсь, что это не болезнь.

— Что? — Ёсицугу отставил чашку на край столика. — Ты… думаешь, что кто-то… что это яд?

— Эх… если бы все было так просто… Мицунари с ног сбился, разыскивая злоумышленника. Человека можно найти и убить. Любого живого человека, — слово «живого» Киёмаса особенно подчеркнул.

— Ты что же думаешь?..

— Да, Ёсицугу, я думаю: это проклятие. Ты же помнишь: всю жизнь его светлости сопутствовала удача. А тут — сам видишь. Его брат умер, матушка покинула этот мир, маленький Цурумацу… — глаза Киёмасы наполнились слезами. Он шмыгнул носом и провел по лицу ладонью.

— Проклятие, значит… — задумчиво протянул Ёсицугу.

— Да. А эта война? Мы должны были просто смести этих ничтожных рабов и их изнеженных безмозглых хозяев! Их король удирал от нас, поджав хвост, как трусливая собака! И? Что в итоге? Мы завязли в этой войне, как в болоте.

— А, так это проклятие, значит, вот как… — губы Ёсицугу растянулись в кривой усмешке, от которой его лицо исказилось так, что Киёмаса вздрогнул.

— Я не оправдываться тут пытаюсь!

— Никто и не говорит о том, что пытаешься. Да только проклятие это заключалось в том, что ты и Кониси забыли свои мозги на родине. И я, помнится, об этом уже говорил.

— Ты не понимаешь! Да, будь оно все проклято, ты прав. Я никогда не посмею сказать это его светлости, но мы — мы ничто без него. Пыль под ногами. Жалкие крысы, возомнившие себя воинами, — Киёмаса сжал в кулаке чашку, и на пол посыпались осколки.

— Успокойся, — Ёсицугу поднял руку, — я понимаю, к чему ты клонишь. Неудачи, болезни, смерть, предательство. Так?

— Да, — Киёмаса глотнул сакэ прямо из ковшика и заорал: — Кто-нибудь, принесите еще чашку!

— Вот, отлично. Пусть на всякий случай принесут побольше, — хмыкнул Ёсицугу, — и не думай, что я отпущу тебя спать на закате. Я отдохнул и готов сидеть хоть до утра.

— На закате только Масанори объявится, так что будет тебе компания, даже если я тут на полу засну.

— Ну, тогда не долго уже ждать, — Ёсицугу глянул на окно.

В комнату быстро вошел молодой слуга с подносом, на котором стояли несколько чашечек и блюда с вяленой хурмой. Опустился на колени и стал быстро и аккуратно расставлять принесенное по обоим столикам. Закончив, поклонился и быстро покинул комнату.

— Они тут меня так хорошо слышат или тебя так хорошо знают? — произнес Ёсицугу, указывая на содержимое столиков.

Киёмаса посмотрел вслед юноше и улыбнулся:

— Толковый парень. Я его после землетрясения подобрал. Его отец вспорол себе живот из-за меня. Может, он мне когда-нибудь во сне горло перережет, но пока дело свое знает хорошо.

Откуда-то из глубины коридора послышался грохот и треск. И громовой голос:

— Эй, что это за двери вообще?! До них дотронуться нельзя!

— А вот и Масанори… рановато… — усмехнулся Ёсицугу.

— Торопился тебя увидеть, надо полагать. Да и почему рановато? Вон, темнеет уже.

— Да? — Ёсицугу растерянно посмотрел на окно.

Дверь отъехала в сторону, и в комнату просунулась голова Фукусимы Масанори.

— О! Вот вы где! А я вам, смотрите, кого привел! — Масанори отодвинул створку дверцы ногой до упора и втолкнул в комнату Мицунари, на лице которого отражалась крайняя степень возмущения.

— Привел?! Это кретин меня из постели вытащил!

— О… И что же Масанори делал в твоей постели, Мицунари? — медленно проговорил Ёсицугу, с невозмутимым видом поднимая пустую чашку.

— Он врет, он даже не собирался ложиться, я его выволок из кабинета и тащил на руках аж до паланкина.

— Этот придурок врет! И убери, наконец, от меня свои грязные руки!

— Они чистые! Я их, между прочим, утром мыл! — Масанори сощурился, разглядывая столики. — Это все?! А нормальные чаши тут есть вообще?! А еда? Киёмаса, ты нас не ждал, что ли? Или эта мумия все слопала?

— Сейчас все принесут, — пообещал Киёмаса. — Твое прибытие сложно пропустить. И специально для тебя ребята ловили рыбу пожирнее. А вот чем Мицунари кормить, даже не представляю. Могу приказать в тушечницу бумаги накрошить.

Мицунари не удостоил его даже взглядом. Он прошел по комнате, остановился напротив Ёсицугу и замер как статуя, уставившись на него.

Тот спокойно посмотрел на него и протянул руку, указывая на место справа от себя:

— Садись, Мицунари, сейчас принесут столик.

— Ах-х-ха-а-а! — громко расхохотался Масанори и плюхнулся на маты рядом с Киёмасой. — Я дорого бы дал, чтобы посмотреть, как он все это сожрет.

— Я не понимаю, чему ты удивляешься, ты что, часто видел на столике перед ним что-то другое?

Мицунари сжал губы так, что они превратились в тонкую полоску, но аккуратно присел на указанное место, всем своим видом выражая неодобрение:

— Да… Не этого я ожидал.

— А чего же? Ты хочешь сказать, что впервые видишь Като и Фукусиму? — улыбаясь, поинтересовался Ёсицугу.

— Я не об этом, — Мицунари повернул голову и пристально посмотрел Ёсицугу прямо в глаза. — Ты знаешь, что Като Киёмаса хотел тебя убить?

— Знаю, — ответил Ёсицугу с той же улыбкой, — он хочет это сделать с первого дня нашего знакомства. Есть еще какие-нибудь новости?

В комнату бесшумной тенью проскользнули три мальчика — один из них заходил прежде — и принялись расставлять перед гостями столовые приборы и угощение, а затем также незаметно исчезли. Перед Масанори оказалась чаша, больше похожая на вазу для фруктов.

— О!.. Вот это уже мой размерчик! — обрадовался Масанори и, вцепившись в чашу обеими руками, протянул ее Киёмасе. — Наливай. Или мы еще кого-то ждем?

— Никого… я просто задумался, может, тебе сразу бадью дать? Впрочем… — Киёмаса повернулся к слугам, — принесите и мне такую же!

— О! Верный подход, — Масанори от души двинул Киёмасу в плечо. — А что это, у тебя тут женщин вообще нет, что ли? А?

— Почему же? Есть, на кухне. Можешь сходить, только самой младшей уже хорошо за тридцать, и ее муж запросто навешает даже тебе.

— Кто? Мне? Навешает?! Ты бредишь, Киёмаса! Зови его сюда!

— Что я вообще здесь делаю?.. — Мицунари начал подниматься с места.

— Сядь, — тихо скомандовал Ёсицугу.

Лицо Мицунари побагровело, но он послушно опустился назад. И снова, не мигая, принялся смотреть на Ёсицугу. Губы его дрожали.

— Но… Почему? — наконец, не выдержав, выпалил он.

— Потому что, — внезапно резко выдохнул Ёсицугу. — Иначе я бы никогда не смог собрать вас всех в одном месте. А это, скорее всего, последняя наша встреча.

— Собираешься помереть к утру, а? — хохотнул Масанори, но смешок получился какой-то неуверенный.

— Закрой свой рот, грязное животное! — внезапно рявкнул Мицунари.

— Ага, уже заткнулся, смотри! — Масанори приложился к наполненной чаше и довольно забулькал.

Киёмаса с таким же невозмутимым видом зачерпнул ковшом сакэ из бадьи и разлил его по чашкам. Ёсицугу поблагодарил его легким поклоном, а Мицунари вздохнул недовольно, но все же взял чашку в руки.

— Тогда… я внимательно тебя слушаю, Ёсицугу, — опустив глаза, произнес он.

— Мицунари, как ты сам-то себя выносишь, вот чего никак понять не могу… — Киёмаса тоже взял свою чашу двумя руками и приложился к ней. Сделал несколько глотков и вытер губы рукавом.

— Киёмаса, после того что ты устроил, я не понимаю, как тебя вообще выносит земля.

Дверь снова отъехала, пропуская слугу, который расставил по углам светильники и тут же удалился.

— И больше чтобы никто сюда не заходил, пока не позовут, — крикнул ему вслед Киёмаса. — А увижу кого-то возле дверей — голову оторву.

Мицунари нахмурился и покосился в его сторону вопросительно:

— Итак, это не просто пьянка и встреча старых друзей? Почему-то я так и думал.

— И какого ёкая лысого ты тогда выделывался? — пожал плечами Масанори.

— Так что же устроил Киёмаса? Ты продолжай, Мицунари, я уже сказал, что не в курсе последних новостей.

— Не вижу смысла рассказывать. Сам взгляни, — Мицунари достал из-за пазухи несколько листов и протянул Ёсицугу, — это копия. Я специально для тебя ее делал… но, похоже, не стоило так стараться.

Ёсицугу взял протянутые листы, исписанные крупными жирными мазками — в несколько раз больше, чем обычно принято писать слова, и, слегка повернув к свету, принялся внимательно читать.

— Что это за хрень? — ткнул Киёмасу в бок локтем Масанори.

Киёмаса наклонился вперед, вглядываясь в слова, и громко хмыкнул. Выпрямился и ударил себя кулаком в грудь:

— Список моих побед на любовном фронте!

— Чего-о? — удивленно протянул Масанори и расхохотался.

— Ты все еще находишь это смешным? — Мицунари криво усмехнулся.

— Я? Это Масанори ржет, я же сама серьезность.

— Идиот. Два идиота, — резюмировал Мицунари и обратился к Ёсицугу. — А ты? Ты что по этому поводу думаешь?

— Я по этому поводу думаю, Мицунари, что очень странно ты «никуда не собирался». Ты всегда носишь с собой копии важных документов? — Ёсицугу оторвался от чтения и повернул голову к Мицунари. И несколько раз моргнул, фокусируя взгляд.

— Я… — Мицунари густо покраснел и отвернулся.

— Я сейчас дочитаю и все скажу. — Ёсицугу вернулся к бумагам.

— Так, похоже, девушек и драк не ожидается… — Масанори тяжело вздохнул и опять приложился к чаше.

Киёмаса задумчиво почесал щеку. По лицу Ёсицугу было сложно судить, как именно он воспринимает прочитанное, но вот наблюдать за Мицунари было редкостным удовольствием. Он то метал на Киёмасу гневные взгляды, то поворачивался к Отани, стараясь сохранить некое подобие спокойствия на лице.

— Да… Киёмаса, ты действительно меня удивил… — Ёсицугу отложил бумаги, и его губы вновь растянулись в странной гримасе. — Ты, я посмотрю, не теряешь времени даром. Парень Асано, наследник Токугава… Кто у тебя следующий на очереди? Мори Хидэнари? Или… он уже несколько староват для тебя?

Киёмаса прыснул в кулак, и его плечи затряслись:

— Всегда любил твои шутки.

— А я вовсе не шучу. Мицунари, тебе бы следовало поучиться у Киёмасы. Вот кто воистину озабочен своим будущим.

— Что?.. — лицо Мицунари вытянулось, и он уставился на Ёсицугу с настороженным недоумением.

— Что слышал. Ты хотел, чтобы я тебе сказал, что об этом думаю? Ты услышал мой ответ.

— Так… Значит, я не ошибся, считая Киёмасу предателем.

— Что?! — Киёмаса вскочил и навис над Мицунари. — Еще раз повтори!

— Ты глухой, Киёмаса, или до такой степени туп?

Киёмаса схватил Мицунари за воротник и рванул вверх.

— О, может, и девушки подойдут? — обрадовался Масанори, отодвигаясь и отводя подальше руку с чашей.

— Заткнись! — прошипел Мицунари и задергался, освобождаясь. — Ты, Киёмаса, и твои друзья Токугава выставили его светлость на посмешище, устроив этот спектакль!

— А ты… не слишком ли много на себя берешь?

— Эй, Киёмаса! О чем речь? Какой спектакль? Почему я ничего не знаю?..

Ёсицугу наклонился к Масанори и негромко прошептал:

— Тихо, не мешай им. Мицунари не верит в искренность чувств Киёмасы к Токугаве Хидэтаде.

— Что? Эй, ты правда того… — Масанори сделал характерный неприличный жест, — …сынку Иэясу? Ого! Почему мне не рассказал? — он оглушительно расхохотался.

— Да, да, Киёмаса. Расскажи всем, — освободившийся Мицунари поправил ворот и сел ровно.

— Все. Довольно, — Отани проговорил эти слова едва слышно, но внезапно наступила полная тишина. Только Киёмаса шумно выдохнул, опускаясь на свое место. — А теперь мне можно сказать?

Никто ничего не ответил, и Ёсицугу удовлетворенно кивнул:

— А теперь я хочу, чтобы все послушали меня. Внимательно послушали. Я думаю, ни для кого из присутствующих не секрет, что его светлость скоро умрет.

— Что? Не смей! — Киёмаса опять вскочил и сжал кулаки. — Проклятье, кто меня за язык тянул?!

— Ёсицугу! — лицо Мицунари побелело, и он вцепился Отани в рукав. — Возьми свои слова назад. Я серьезно. Как ты можешь такое говорить?!

Ёсицугу не пошевелился и даже не поднял головы, лишь издал негромкий хриплый смешок:

— Приятно видеть ваше единодушие хоть в чем-то. Неужели именно мои слова убивают его светлость? И от того, что я буду делать вид, как будто он молод и здоров, он немедленно вылечится и проживет долгие годы? Или я расстроил вас, сказав вслух то, что вы и так прекрасно понимаете, но изо всех сил скрываете даже от себя, пытаясь держаться за свои успокоительные фантазии? Его светлость — умрет. Очень скоро. Но я — я умру раньше. Поэтому разрешите не тратить время, утешая вас, — он осторожно высвободил рукав из пальцев Мицунари.

Киёмаса хотел что-то сказать, но не смог. Его губы задергались, искривляясь, а по щекам внезапно покатились слезы. Он сжал руками голову и глухо зарычал. Потом опустил руку, схватил чашу и запустил ею в стену. В получившуюся дыру заглянула поднимающаяся луна.

— Масанори, врежь ему, тебе ближе, — Ёсицугу прикрыл ладонью глаза.

Масанори качнул головой, соглашаясь, и с разворота заехал Киёмасе по уху. Тот повернулся, и его лицо исказилось яростью.

— Эй! Киёмаса! — Масанори бросился вперед, схватил его за плечи и начал отчаянно трясти, заглядывая в лицо. — Ты что? Брось, это же Отани Ёсицугу! У него все умрут! И все будет плохо! Он же всегда так говорит — вон, и про войну с Кореей тоже твердил, что проиграем.

— Ты… выбрал хреновый пример, Масанори, — рыкнул Киёмаса, вцепляясь в ответ в плечо брата и опрокидывая его на спину.

— Так, понятно… это надолго, — сказал Ёсицугу. — Мицунари, налей мне, пожалуйста, сакэ, я как раз успею выпить.

Мицунари не шелохнулся, словно вообще не слышал его. Лицо его окаменело, в уголке рта показалась кровь.

— Отлично, — хрипло выдохнул Ёсицугу и потянулся за ковшиком.

Ручка ковшика показалась слишком тонкой, и понадобилось довольно сильно сконцентрироваться, чтобы ее ухватить. Ёсицугу очень надеялся, что все слишком заняты своими переживаниями и не видят его манипуляций. Наконец он довольно крепко зажал ковшик в руке и зачерпнул из бадьи. Остальное сделать не сложно. Всего лишь донести ковшик до чашки, налить и поставить обратно.

Самые обычные вещи ему теперь давались с таким трудом, словно он был беспомощным младенцем. Да, он быстро смирялся и привыкал, но стоило ему справиться с одной проблемой, как немедленно появлялась новая. Это иногда очень сильно выводило из себя. Можно сколько угодно смеяться над Киёмасой и его гневом. Если не вспоминать, сколько листов бумаги им самим было смято и разорвано, сколько посуды он разбил, пытаясь ухватить ее негнущимися, похожими на гнилые корни пальцами.

Ему все-таки удалось поднести ковшик ближе и подставить чашку. И в этот момент рука дрогнула, ковшик выскользнул из непослушных пальцев, и по хакама расползлось большое мокрое пятно.

Ёсицугу прикрыл глаза, призывая себя к спокойствию.

— Ёсицугу! — сдавленно вскрикнул Мицунари и сжал его запястье. И принялся, нелепо суетясь, вытирать разлитое сакэ рукавом своего кимоно. Затем внезапно замер, словно осознав, что делает что-то не то. — Ёсицугу… прошу, прости меня.

— Что?

Мицунари, как будто внезапно ослепнув и онемев, принялся ощупывать и оглаживать одежду Отани и беззвучно шевелить губами. И наконец снова сдавленно произнес:

— Прости…

— Мицунари… — медленно проговорил Ёсицугу.

— Нет, подожди, — Мицунари вздернул руку и выставил ее ладонью вперед. — Я… я не смел тревожить тебя, боялся, что поездка плохо скажется на твоем здоровье. И писал тебе письма так… чтобы ты мог их сам читать… и вот, ты здесь, выпиваешь с Киёмасой как ни в чем не бывало… я радоваться должен был, а я… прости, что я вел себя, как последняя сволочь. И думал только о себе! — Он ударил себя кулаком в грудь.

Киёмаса отпустил Масанори, которого держал за горло, и не спешаразвернулся.

— Заткнись! — рявкнул он. — Я до обеда мыл его и брил. Чтобы ты тут этих соплей не разводил! И ты спрашиваешь, почему он у меня остановился?!

— Замолчите все! — захрипел внезапно Ёсицугу и отчаянно закашлялся, содрогаясь всем телом. Сжал горло рукой и попытался сделать вдох.

— Ёсицугу! — все трое кинулись к нему.

— Я же сказал: тихо! — Ёсицугу махнул рукой, и она со стуком опустилась на столик.

Все замерли, словно этот жест парализовал их.

— Нет, это невозможно… — Ёсицугу справился с кашлем, но голос его был тих, словно слова давались ему с трудом. — Вы… Ты… Киёмаса… тебе уже было шестнадцать, когда ты выпускал кишки жителям деревни, отказавшейся сдать оружие? И приматывал ими людей к деревьям вдоль дороги? А ты, Масанори? Сколько было тебе, когда ты приказал грузить отрубленные тобой головы в повозку, чтобы доставить их для осмотра? Мицунари? Скольких ты обрек на голодную смерть, когда тебе было поручено любой ценой достать продовольствие для отступления? А ведь тогда вы все были детьми. Но вы все никогда и ни во что не ставили ни свои жизни, ни жизни людей вообще. Так почему же, стоит только смерти коснуться кого-то, кто близок вам, вы немедленно превращаетесь в сопливых баб?! Его светлость умрет. И я умру. И ты, Киёмаса, — тоже. Так же, как и ты, Мицунари. Просто примите это как данность.

— А я?! — возмутился Масанори.

— Ты тоже умрешь, — успокоил его Ёсицугу, — от пьянства.

— На красотке?

— Сразу на трех.

— Вот так-то лучше! — обрадовался Масанори и потянулся за ковшом, распластавшись по полу. — Ты не мог его, что ли, поближе уронить?..

Но Киёмаса перехватил ковш на мгновение раньше. Взял чашку Отани, налил и протянул ему. И выпустил из руки только тогда, когда понял, что Ёсицугу ее держит достаточно надежно. И только потом налил себе и Масанори.

— Мицунари? — он наклонил голову, не опуская ковшик.

— У меня есть выбор? — с вызовом спросил Мицунари, но все же взял свою чашку и протянул Киёмасе. Тот налил и ему, затем поднял свою чашку почти к самым глазам. Долго смотрел на нее, потом одним движением вылил содержимое себе в рот.

— Вот и пей теперь из маленькой… — пробормотал Масанори, прикладываясь к своей огромной чаше.

Ёсицугу пил долго, крохотными глотками, словно наслаждаясь вкусом сакэ. После чего отвел руку с пустой чашкой в сторону и медленно оглядел присутствующих.

— Я полагаю, с лирикой покончено, наконец. Перейдем к делу. Так вот, в отличие от всех вас, его светлость прекрасно понимает, что жить ему осталось недолго. Да, может произойти чудо, и мы все будем молить богов о нем. И если оно произойдет — мы все будем счастливы. Только вот глупо полагаться на чудеса — надо исходить из реального положения вещей. И, я думаю, ни для кого не секрет, что после смерти его светлости власть над страной перейдет в руки Токугавы Иэясу.

— Так все-таки именно он за всем этим стоит… я не ошибся… — прошептал Мицунари.

— Разумеется, ты не ошибся, Мицунари, — сказал Ёсицугу, — ты слишком умен, чтобы закрывать глаза на очевидные вещи. Так что, повторяю, я восхищен сообразительностью Киёмасы.

— И?.. Ты будешь продолжать утверждать, что он не предатель?!

— Я ничего подобного не утверждал.

— Ёсицугу?.. — Киёмаса вытаращил глаза и подался вперед.

— Помолчи, — Ёсицугу поднял руку, — я сейчас пытаюсь донести до Мицунари то, что тебе понятно и без моих пояснений.

Мицунари криво усмехнулся:

— Ты что же, считаешь меня глупее Като?

— Нет, не считаю. Поэтому надеюсь, что ты не станешь говорить и делать глупости. Итак, Токугава Иэясу на данный момент уже обладает очень большим влиянием. Равных ему просто нет, за исключением его светлости, разумеется. И его окончательный приход к власти — лишь вопрос времени. У его светлости нет преемника. Малыш Хироимару не в счет. Как ты можешь хорошо помнить, Самбоси[37], родной внук господина Оды Нобунаги, не остановил его светлость. Даже сыграл ему на руку. Токугава Иэясу ничуть не глупее нашего господина, а сейчас даже гораздо влиятельнее, чем он был в то время, — Ёсицугу снова окинул всех странным пристальным, немигающим взглядом, остановив его на каждом и посмотрев прямо в глаза.

Киёмаса прикрыл веки и, соглашаясь, кивнул.

— И ты молчишь?! И даже ничего не скажешь в свое оправдание?! — Мицунари посмотрел на него так, словно хотел испепелить.

— Я смотрю — ты любишь заставлять меня оправдываться, Мицунари.

— Ты… Мы должны остановить его, а не… заигрывать с ним и его отродьем.

— Сибата Кацуиэ[38]. — Ёсицугу помахал в воздухе пустой чашкой, и Киёмаса, взяв ковшик, под яростным взглядом Мицунари снова наполнил чашку Отани.

— Что — Кацуиэ?

— Он рассуждал так же, как ты, Мицунари. И напомнить, что произошло с ним? И… — Ёсицугу сделал паузу, — с госпожой Оити?

— Сибата Кацуиэ был глупцом! Ты что же, равняешь меня с ним?

— Мицунари, — Отани вздохнул, — в твоей голове мозгов в тысячу раз больше, чем у Сибаты. Только от нее, выставленной на всеобщее обозрение, будет мало толку.

— Господин Хироимару… — медленно проговорил Киёмаса.

— Именно. Чтобы наследник его светлости смог правит страной — ему для этого следует вырасти. Детей врагов обычно казнят — я думаю, никому не надо об этом напоминать. И его светлость — о, он прекрасно это понимает. Также думаю, Мицунари, мне не надо объяснять тебе, о чем я говорю. Я тут упоминал о чудесах. Так вот. То, что выжили сестры Адзаи, дважды выжили, Мицунари, — это уже чудо. То, что госпожа Тятя родила его светлости наследника, — чудо вдвойне. Может, стоит перестать уже уповать исключительно на чудеса?

— Ёсицугу, — Мицунари взял его за руку, — послушай меня. Это не чудо. Это воля богов. Понимаешь? То, что именно кровь его светлости соединилась с кровью Адзаи, чтобы род нашего бывшего господина не сгинул в веках, — это не чудо, повторяю. Это справедливость. Высшая, недоступная людям. И я жизнь отдам за то, чтобы эта справедливость восторжествовала. И уничтожу любого, кто встанет у нее на пути.

Мицунари отпустил руку Ёсицугу и сжал кулаки.

— Если Токугава Иэясу хотя бы помыслит взять себе то, что принадлежит роду Тоётоми, я убью его.

— Отлично. Убьешь. А дальше что? Потом ты убьешь Мори Тэрумото, Уэсуги Кагэкацу… кого еще?

— Если вырвать корень…

— …То дерево упадет, Мицунари. И если бы только тебе на голову.

Киёмаса моргнул, озадаченно наморщил лоб и потер его рукой.

— Если честно, Ёсицугу, я вообще ничего не понял.

— Эй! Это я хотел сказать! — Масанори хлопнул его по плечу и, зачерпнув сакэ из бадьи, хлебнул прямо из ковша.

— А тебе и не надо, Киёмаса. Тебе, Масанори, тем более. У вас один мозг на двоих, и увы, а может, и к счастью, он не в твоей голове.

Масанори оглушительно расхохотался, прыснув сакэ:

— Ты наговариваешь на Киёмасу, он бы обязательно поделился.

— Ты мне лучше вот что скажи, Киёмаса, — Ёсицугу старательно проигнорировал выкрик Масанори. — Ты доверяешь его светлости?

— Что?..

— Еще раз повторяю: я терпеть не могу, когда ты корчишь из себя дурачка. Ты доверяешь его светлости? Уверен ли, что он поступает верно?

— Не хочешь получить глупый ответ — не задавай глупый вопрос. Его светлость умнее всех нас вместе взятых настолько, насколько человек умнее лягушки.

— Мицунари, ты это слышал? Вот и ответ на твой второй вопрос. А сам ты — как? Считаешь, что его светлость не ведает, что творит, только на основании того, что ты этого не понял? Вот Киёмаса не понял. И совершенно не беспокоится на этот счет.

— А о чем мне беспокоиться? Какую политику ведет его светлость в отношении семьи Токугава, я понятия не имею. Если мне прикажут убить Токугаву Иэясу — я пойду и убью. А еще я знаю, что его светлость не станет приближать к себе людей, которым не доверяет.

— Киёмаса! Тебе разве не сказали перестать строить из себя дурачка? — Мицунари подался вперед. — Господин Ода Нобунага тоже доверял Акэти Мицухидэ, разве нет? Даже самого умного и проницательного человека можно обмануть.

— Мицунари, — хмыкнул Киёмаса, ты сам-то понял, что сказал?

— Да с чего вы вообще ведете тут разговоры о каком-то доверии? Вы что, всерьез полагаете, что его светлость принимает решение исходя из того, доверяет он кому-то или нет? Да, обмануть можно кого угодно. Только вот я сильно сомневаюсь, что он позволит себя обмануть. В отличие от тебя, Мицунари, он прекрасно понимает, кто именно займет его место. И… — Ёсицугу коснулся рукой принесенных Мицунари листов, — он принимает меры.

— Меры?.. — Мицунари нахмурился. — О чем ты сейчас? Ты же сам говорил, что это забота Киёмасы о своем… будущем. В семье Токугава, надо полагать.

— Именно. Его светлость очень заботится о будущем Киёмасы, ты это верно подметил. И именно в семье Токугава.

— Мицунари! Я же говорил: Отани Ёсицугу все объяснит, — Киёмаса расхохотался.

— Пока, Киёмаса, мне ясно лишь только то, о чем я говорил.

Ёсицугу вздохнул и снова коснулся документа:

— Странно, что ты этого не заметил, Мицунари. То, что делает наш господин, — настолько просто и очевидно, что это даже тонкой игрой не назовешь. Он старается связать свою семью с Токугавой как можно более прочными узами. И, вероятнее всего, именно Иэясу его светлость назначит опекуном Хироимару в случае своей смерти. Или усыновит сына Иэясу. Потому что, Мицунари, убить того, кого тебе доверили защищать, особенно ребенка, — это верх низости. На такое мало кто способен пойти, а уж политик и умный человек точно не совершит такой ошибки. Потому что тогда ему начнут плевать вслед даже собственные вассалы.

— А что ему может помешать править страной от лица наследника его светлости? А потом, когда ребенок станет не нужен, попросту убрать его, не важно как. Отравить, устроить несчастный случай. Просто… отослать в дальние провинции и лишить даже надежды на власть?

— Вы все: ты, Мицунари, ты, Киёмаса, даже Масанори, — сказал Ёсицугу. — Поэтому о вашем будущем и заботятся.

— Ты знаешь, Ёсицугу… — Киёмаса задумчиво повертел чашку в руке, потом, словно внезапно вспомнив, зачем она нужна, наполнил ее, — Мицунари мне может не верить сколько угодно. И я ничего не могу сказать в этом плане о Токугаве Иэясу. Но Хидэтада честный и порядочный человек. В этом я уверен абсолютно. Он не даст в обиду господина Хирои. Он жизнь готов отдать за него, я это сам видел.

— А вот это, Киёмаса, действительно хорошие новости. И тем более ваш с ним «роман», пусть даже он существует только на бумаге, — очень хороший ход. Разрывать такие узы враждой не менее подло, чем предавать того, кого тебе доверили защищать. Это все гораздо сильнее, чем даже брачные соглашения. Если ты собрался править — о своей репутации нужно хорошо заботиться.

Мицунари молча протянул свою чашку Киёмасе. Тот усмехнулся и наполнил и ее тоже.

— Ээх… давненько я не видел пьяного Мицунари, — хихикнул Масанори и подставил свою чашу.

— Что? Меня тут вообще решили не замечать? — помахал рукой Ёсицугу.

— Ёсицугу… — Мицунари озабоченно посмотрел на него, — ты уверен?..

— В чем? В том, что я хочу как следует выпить? Абсолютно уверен. А если ты о том, что мне вредно, то я все равно скоро умру, так что — какая разница?

Киёмаса хмыкнул и снова погрузил ковшик в бадью. Плеснул в чашку Ёсицугу, а остальное заглотил одним махом.

— Во! А я что говорю? Сколько уже можно этих заумных разговоров? Давайте веселиться! — Масанори опустошил свою чащу с громким хлюпающим звуком и стукнул ею по полу.

— Танцевать хочу!

Киёмаса смерил его взглядом с головы до ног и криво улыбнулся:

— Ты у меня на берегу сходни видел?

— Видел, а что? — уголки губ Масанори тоже медленно поползли вверх, а в глазах заблестели крохотные огоньки.

Киёмаса кивнул, все также усмехаясь, и ткнул его в бок:

— Я тебя с них в воду спихну — ты даже моргнуть не успеешь!

— Что? Да ты не успеешь «один» сказать, как будешь с каппой обниматься!

— Карп тебя взасос поцелует, плавает тут один, с тебя размером!

Масанори вскочил на ноги и упер руки в бока. Киёмаса тоже поднялся, швырнул на пол ковшик, и тот покатился прямо к ногам Мицунари.

— Много болтаешь, братишка! — он буквально вытолкал Масанори за порог комнаты.

Мицунари, не торопясь, протянул руку и поднял с пола ковшик. Молча повертел его между пальцами, затем покачал головой:

— А я ведь надеялся, что с возрастом у них ума прибавится… хоть немного. На что я рассчитывал? С таким же успехом можно ожидать от южного ветра хорошей погоды.

— Хватит ныть, Мицунари. Они ушли, чтобы оставить нас вдвоем. То, что ты не стыдишься своих чувств, еще не значит, что они не смущают окружающих.

— Кого? Киёмасу? Масанори?.. Ёсицугу, ты… — Мицунари вдруг снова швырнул ковшик на пол, а затем неожиданно спокойно и твердо сказал: — Вот что. Завтра на рассвете ты переезжаешь в мое поместье.

— Почему это? — Ёсицугу посмотрел на пустую чашку печальным взглядом. — Мне и здесь совсем не плохо.

— Да потому что он тебя убьет.

— Киёмаса?

— Да.

— Что ж… не самый худший расклад, не находишь?

— …А его светлость прикажет ему совершить сэппуку. Это, по-твоему, тоже хороший расклад?

— Не прикажет. Вопреки слухам и домыслам, его светлость вовсе не выжил из ума.

Мицунари вздохнул. Снова поднял ковшик и аккуратно налил себе и Отани. И тихо произнес:

— Я очень хорошо понимаю, сколько сил ты вкладываешь в то, чтобы просто жить и дышать. Но ты сам говорил об этом, говорил весь вечер. Ты сейчас нужен, очень нужен его светлости, господину Хироимару, сестрам Адзаи и… — он сделал паузу и опустил глаза, — …мне.

Ёсицугу коснулся губами края чаши и прикрыл глаза. Потом осторожно и медленно, глоток за глотком осушил ее.

— Я думаю, Като все понимает не хуже тебя.

— Да, только его рука быстрее, чем его голова.

— Он не убьет меня. Я в этом абсолютно уверен. И ты не сомневайся. Я слишком хорошо его знаю. Теперь — не убьет. Но я завтра отдам приказ своим людям собираться и к закату буду у тебя, обещаю. Я ведь тебя и правда… в последний раз вижу, — сказал он и протянул пустую чашу Мицунари.

Киёмаса остановился возле сходней, развязал сандалии, снял их и таби[39] и повесил на куст. И зашлепал босыми ногами по влажным холодным доскам.

— Скользко… — протянул у него за спиной Масанори, также закинув обувь на ветки.

— А я что говорил? Идеально! — Киёмаса резко развернулся, но не успел напасть первым — руки Масанори уже вцепились ему в пояс.

— Ах, вот ты как! — рассмеялся он и толкнул брата грудью, стараясь удержаться на ногах. Масанори подставил ему подножку, но не удачно — там, где только что была нога Киёмасы, оказались скользкие доски. Масанори обиженно выдохнул и уперся головой Киёмасе в грудь. Тот обхватил его за плечи и рывком поднял вверх.

Потеряв опору под ногами, Масанори дернулся и ударил ребром ноги под колено противнику. И тут же получил удар в грудь, которым из легких вышибло весь воздух. Но одновременно с этим он почувствовал под ногами мокрое дерево. И, согнувшись, словно пытаясь прикрыть живот, изо всех сил боднул Киёмасу головой в грудину. Киёмаса захрипел и отступил, отпустив его на мгновение. Этого Масанори хватило, чтобы освободить руку. Он схватил брата за запястье и, выворачивая, резко дернул на себя. И тоже получил сильный удар в колено, однако руку не выпустил, также продолжая выкручивать запястье, а затем, понимая, что падает, увлек Киёмасу за собой. Тот постарался вывернуться, но тут же получил свободным кулаком в горло, под челюсть, и зарычал. Схватил противника за лицо и изо всех сил надавил на нос. Братья покатились к краю и оба едва не свалились в воду, но Масанори в последний момент вывернулся из-под тяжелого тела, так и не выпустив руку из захвата, и с победным воплем прыгнул сверху, заворачивая ее за спиной Киёмасы. И для надежности треснул локтем по затылку.

— Ну что? Легче? — он наклонился к поверженному противнику.

— Нет, — прорычал в доски Киёмаса и попытался достать Масанори ногой. Попал, но не сильно, и Масанори, хмыкнув, уперся пальцами босой ноги в щель между досками и столкнул Киёмасу вниз, выпустив его руку только в последний момент.

— А так? — осведомился он, когда голова брата показалась из воды.

Киёмаса ничего не ответил, молча выбрался обратно на мостки и сел, мотая головой и разбрасывая вокруг себя брызги. Потом опять зарычал и врезал кулаком по доскам так, что они хрустнули.

— Да ладно, в первый раз что ли? — самодовольно произнес Масанори.

— Заткнись.

— Если бы я дал себя победить, лучше бы было, что ли?

— Никакого долбанного ёкая ты не понимаешь.

— Понимаю.

— Нет! — Киёмаса резко обернулся и снова двинул кулаком по доскам. — Я тренировался с ним утром! Я двигался, как протухшая на солнце черепаха! А он даже не заметил этого!

— Хорошо, если не заметил… — Масанори плюхнулся рядом и положил руку Киёмасе на плечо. Тот дернулся, но Масанори крепко сжал пальцами мокрую ткань.

— Ты не понимаешь. Мне никогда, слышишь? Никогда его уже не победить. Сколько бы ни тренировался, сколько бы ни оттачивал свое мастерство! Сотни, тысячи побед — что толку? Я проиграл ему. Проиграл окончательно. Навсегда. И ничего уже не исправить.

— Не все так плохо. Ты же слышал, что он говорил. Главная битва еще впереди. Что тебе мешает сойтись с ним на поле боя не как с воином, а как с генералом?

Киёмаса медленно повернул голову и стиснул пальцами пальцы Масанори на своем плече:

— Ворона на поле боя утешает лучше, чем ты, Масанори.

— Зато я тебя положил на лопатки и столкнул в воду, — рассмеялся Масанори.

Киёмаса снова замолчал, задумчиво глядя на отражение луны в воде. Пошевелил ногами, пуская волну, и полукруг луны пошел рябью, расплываясь на множество серебристых пятен.

— Как ты думаешь, его светлость действительно скоро покинет нас? — спросил он, не сводя глаз с этих блестящих чешуек.

Масанори задумался, потом тряхнул головой:

— Брось. Отани Ёсицугу прав. А чего ты хотел? Мы уже сами давно не юноши. Старики умирают, ничего с этим не поделать.

— Чего я хотел? Умереть я за него хотел! Но даже это у меня не вышло! На что я вообще годен?

— Эй, Тора! Вытри сопли! — Масанори отпустил плечо и еще раз с силой заехал Киёмасе по затылку. Тот даже не пошевелился.

— Вот что. Когда его светлость покинет этот мир — я последую за ним. Хочу, чтобы ты знал.

— Вот как… А господин Хироимару? Ты же слышал, что говорил Ёсицугу?

— Слышал. Ты останешься. И Мицунари останется. Будешь его слушать. И остановишь, если он начнет делать глупости.

Киёмаса закинул ноги на мостки, рывком вскочил и зашагал на берег. Остановился на мгновение возле куста, махнул рукой и двинулся по тропинке наверх.

— А кто мне скажет, что он глупости делает? А? Киёмаса? Кто? — закричал ему в спину Масанори. Потом тоже встал и направился следом, остановившись только, чтобы обуться.

Мицунари сразу обратил внимание, что на Киёмасе другая одежда. И едва заметно усмехнулся. Но от Киёмасы эта усмешка не укрылась. Он поставил на пол новую бадью, которую принес с собой, и, демонстративно кряхтя, уселся сам.

— Если бы ты знал, Мицунари, как полезны для здоровья ночные холодные ванны! Не желаешь?

— Прошу позволить мне отказаться от столь щедрого предложения.

— А давай его за руки и за ноги? А? Макнем, чтобы протрезвел?

— Я и так трезвый, — заметил Мицунари.

— Сейчас исправим, — Масанори принялся откупоривать новую бадью.

— Разве мы уже все выпили? — спросил Ёсицугу.

— А разве нет? Мы же тебя тут оставляли?! — удивленно вскинул брови Масанори.

Створка двери отъехала в сторону, и в комнату вошла совсем юная девушка с сямисэном[40].

— Вот ты брехло… — вытаращив глаза, возмутился Масанори, — девочек нету! А это кто? Мальчик что ли? Переодетый?

— Она будет нам петь, — кивнул на девушку Киёмаса и, повернувшись к Масанори, с добрейшей улыбкой проговорил: — Это младшая дочь моего главного вассала. Протянешь руки — оторву по локоть.