Цветок с тремя листьями

Глава 9

Хидэтада с сомнением теребил в руках узорчатый шелк:

— Вы… уверены, что это необходимо?

Го в ответ лишь тихо рассмеялась, прикрыв ладошкой рот.

— До нашей свадьбы, — она начала загибать пальцы один за другим, — один, два, три, четыре! Четыре дня. И на исходе пятого вы сможете выйти из моей спальни с гордо поднятой головой. А не завернутый в покрывало.

Щеки Хидэтады полыхнули, и даже шея залилась румянцем. Он смущенно опустил голову, и его лицо скрылось в мягких складках ткани.

— Вы такой милый, когда смущаетесь… — Го легко взмахнула рукой, словно ненароком касаясь его щеки под тонкой тканью, и подтолкнула к выходу. — В восточной стороне сада есть калитка, она выходит к большому ручью. Там такие заросли ивы, что вас точно никто не заметит.

Хидэтада поклонился и, не разгибаясь, быстро посеменил по тропинке к вишневым кустам. Его и самого разбирал смех. Если кто его сейчас увидит — все равно узнают или догадаются, но приличия соблюдены, и это забавное приключение ему определенно нравилось гораздо больше, чем то, с чего начался вчерашний день.

Несмотря на то что госпожа Ого почти всю ночь его утешала, а под конец он, о счастливый миг, даже ненадолго заснул, положив голову на ее колени, на сердце все равно было тяжело и неспокойно. Но он знал, кто сможет снять груз с его души и все объяснить. Поэтому по мере того, как он приближался к дому, ему становилось все спокойнее. Шелковую накидку он снял и спрятал за пазуху сразу же, как выбрался за калитку. И теперь, ощущая на груди мягкое приятное тепло и думая о том, как вернет накидку хозяйке, уже став законным супругом, не мог не улыбаться.

А когда слуга открыл ему ворота родного поместья, на сердце стало совсем спокойно — отец все ему объяснит, без малейших сомнений.

Хидэтада прошел в свои покои, подождал, пока ему принесут теплой воды, чтобы умыться, переоделся и, приказав будить его к завтраку, упал на футон и уснул.

— Господин, господин! — нежные тонкие женские пальчики легко коснулись его плеча. Хидэтада открыл глаза, и на секунду ему показалось, что он снова в покоях госпожи Ого, а весь путь до дома ему просто приснился. Он часто заморгал. И улыбнулся. Нет, конечно, это не госпожа Ого, это малышка Момо, девочка, которая, похоже, очень приглянулась отцу. Хорошая девочка, воспитанная и смышленая — вероятнее всего, отец возьмет ее с собой, когда будет уезжать. При мысли об отъезде отца в груди у Хидэтады что-то неприятно сжалось, но он вздохнул и снова улыбнулся служанке.

— Вода? Одежда? — спросил он, заранее зная ответ.

— Все здесь, молодой господин, — Момо низко поклонилась и замерла, сложив руки на коленях и ожидая его распоряжений.

Вода оказалась не теплой, а прохладной и пахла мятой. Умывшись, Хидэтада окончательно пришел в себя и решил, что следы ночных похождений не слишком заметны на его лице. Но просчитался. Едва он перешагнул порог столовой, как отец повернул к нему голову и рассмеялся.

— Прошу… прошу прощения, отец, что опоздал к завтраку, — Хидэтада поклонился и почтительно присел в углу возле стены.

— Глупости, ты вовсе не опоздал, я только понюхать все это успел, — Иэясу жестом пригласил Хидэтаду к столу.

Хидэтада снова поклонился и пододвинулся к столикам с расставленной на них снедью. Еда не вызывала особого аппетита, но по сравнению с тем днем, накануне которого он пил с Киёмасой, его состояние можно было назвать превосходным. Хидэтада взял небольшой ломтик лосося и принялся задумчиво его жевать.

— Э-эх… — рассмеялся Иэясу, прожевав онигири[46] с креветкой, который только что целиком засунул себе в рот, не забыв полить соусом, — друзья… Друзья! — Он поднял указательный палец. — …Друзья — это очень, очень полезно для карьеры и войны. Но очень накладно, а главное, вредно для живота… впрочем, все вредно для живота, если разобраться. — Иэясу потянулся к блюду с тэмпурой[47]. — Вот попробуй, отличная вещь! Я бы только ее и ел, но… — он глубоко и печально вздохнул и погладил себя по животу, словно сочувствуя его состоянию.

— Благодарю, — Хидэтада послушно взял предложенный кусочек жареного в масле угря и откусил немного. И с трудом проглотил.

Иэясу улыбнулся:

— Ешь. Легче станет, верь моему опыту. И пей побольше. Воды, я имею в виду, — он снова рассмеялся.

Видно было, что отец пребывает в отличном расположении духа. И Хидэтаде казалось неправильным начинать неприятный разговор. Поэтому он, успокоив себя тем, что такие вопросы за едой обсуждать не стоит, тоже взял онигири, обмакнул в соус и принялся старательно пережевывать рис.

Наконец Иэясу закончил с едой и, блаженно прикрыв глаза, откинулся на подушки. Хидэтада отставил блюдо в сторону и откашлялся.

— Отец, — решительно начал он, — я бы хотел с вами поговорить.

— М-м? — Иэясу приоткрыл один глаз. — Я понимаю, что разговор будет серьезный, иначе ты не откладывал бы его. Так?

— Так… — Хидэтада резко и шумно выдохнул, собираясь с мыслями.

— Тогда говори.

— Отец… — Хидэтада слегка замялся и, наконец, выпалил: — Мятеж Ходзё. Ведь это вы сами его организовали, да?

— О-о-о… — протянул Иэясу, приподнимаясь с подушек и слегка наклоняясь вперед. — Это действительно серьезный разговор. Да, я. Более того, я еще и финансировал зачинщиков мятежа. И среди них были мои люди, которых я же потом и казнил. Но они знали, на что идут. — Иэясу выпрямился и пристально посмотрел в глаза Хидэтаде.

Хидэтада выдержал это взгляд, только слегка сдвинул брови, отчего на лбу образовалась морщинка.

— Но, это же… — он смутился и еще сильнее наморщил лоб, пытаясь подобрать подходящее слово.

— …Подло? Бесчестно? Отвратительно? Не стесняйся, говори, что думаешь, — Иэясу слегка усмехнулся, продолжая сверлить Хидэтаду внимательным взглядом.

— Нет… не это, — Хидэтада на миг опустил глаза, — я просто хочу знать, насколько это было необходимо… так поступать.

— …Так? То есть — некрасиво, подло и цинично? Хорошо, на твой вопрос я отвечу. Только сначала ответь ты. Как, по-твоему, зачем я все это затеял?

— Я думаю: это было необходимо, чтобы появилась веская причина отказаться от участия в войне.

— Правильно. Нечего мне было делать в Корее. И тебе тоже — не смотри на меня так. Но это только ботва дайкона. Листья, которые торчат над землей. А вот почему старая хитрая Обезьяна поверила мне, ты знаешь это? Ты думаешь, господина тайко легко обмануть?

Хидэтада медленно покачал головой.

— Да потому что я и не обманывал его, вот в чем дело. И вот что, сын. А не желаешь ли ты со мной сыграть партию в го? — неожиданно предложил Иэясу и, не дожидаясь ответа, хлопнул руками и поманил стоящего возле дверей слугу. — Принеси доску. И пусть уберут лишнее.

Когда доску принесли, Иэясу поставил перед Хидэтадой две коробочки — с белыми и черными камешками:

— Выбирай.

Хидэтада молча положил руку на черные.

— Земля… — улыбнулся Иэясу, — почему я не удивлен? Что же, хороший выбор. А мне надо привыкать к тому, что выбираешь ты, а я лишь следую за тобой. — Он принялся расставлять камешки на доске.

Хидэтада молчал. Он задал все интересующие его вопросы и теперь с нетерпением ждал, что ответит ему отец.

— Скажи мне, Хидэтада, ты когда-нибудь ловил рыбу? Не в специальном пруду, где карп прыгает на крючок, едва ты закинул его в воду? А в обычной реке? — спросил Иэясу, наконец все расставив.

— Да, отец, — Хидэтада посмотрел, куда отец двинул фишку, и сделал ответный ход, положив свою.

— Так вот. Что же нужно для того, чтобы в одном месте собралось много рыбы?

— Прикормить? — догадался Хидэтада.

— Именно. Можно, конечно, использовать сеть. Но в сеть попадает много мусора. И мелкой рыбы, которая не годится в пищу, а погибнет, не успев вырасти. Ты понимаешь меня?

— Кажется, да… — Хидэтада снова нахмурился: белые камешки со всех сторон начали обступать его позиции. Он двинул вперед еще одну фишку, и лицо его разгладилось: здесь он сможет прорваться во время следующего хода. И здесь.

— Отлично. Так вот. А теперь еще один вопрос. Как ты думаешь, зачем господин Хидэёси отнял у нас земли и отдал нам земли Ходзё?

— Это просто, — Хидэтада радостно смотрел на доску: черные камешки вовсю теснили белые и даже почти окружили добрый десяток. — С одной стороны, бывшие земли Ходзё намного больше и плодородней, а значит, у вас нет причин чувствовать себя ущемленным и проявлять недовольство, а с другой — переселение и подчинение новых земель должно занять вас надолго и не дать возможности подготовить выступление против его светлости.

— Великолепно! Ты уже почти извлек дайкон из земли! Но… Послушай меня, послушай хорошо. Ты помнишь осаду Одавары?

— Да, разумеется… хотя меня и не взяли туда. Но там и осады как таковой не было, даже Тятя сопровождала его светлость!

— И поэтому ты решил, что там было интересно и весело? О, вовсе нет. Да, под стенами главной крепости Ходзё развернулся настоящий походный театр. И отнюдь не боевых действий. Осаждающие пили, веселились, смотрели представления. Не думаю, что тебе нужного объяснять, зачем это было сделано. Ходзё — единственные, кто так и не признал по-настоящему власть Тоётоми Хидэёси. И их следовало примерно наказать. А что больше ранит дух осажденных, вынужденных довольствоваться скудным рационом, как не пир и веселье под их стенами? И тем не менее Одавара не сдавалась полгода… — Иэясу прикрыл веки, предаваясь воспоминаниям, потом снова посмотрел в глаза Хидэтады. — Ты знаешь, я очень, очень уважал Ходзё Удзимасу. И не только я. Все его вассалы очень сильно уважали своего господина. И любили. И многие сдали свои крепости только после того, как Одавара пала. Понимаешь уже? Или еще нет?

Хидэтада с некоторым сомнением глядел на отца.

— Ясно, — Иэясу слегка усмехнулся. — Тогда слушай дальше. Эти верные люди только сделали вид, что сдались и смирились. И если бы Хидэёси отдал их земли кому-то еще, например Като Киёмасе, — что бы произошло?

— Като Киёмаса превратил бы эти земли в выжженную пустыню! — выдохнул Хидэтада. Да. Он понял. Он, похоже, действительно понял.

— О! — Иэясу поднял руку в одобрительном жесте. — Именно. Мятежи бы вспыхивали один за другим, их бы приходилось постоянно подавлять, искать зачинщиков, жечь деревни, где прячутся мятежники и провокаторы. В общем, ловить рыбу сетями. Господин Хидэёси прекрасно понимал, что мало кто способен справиться с этой задачей. Я способен. Как видишь. Мятежа в любом случае было не избежать. Но самый лучший способ решить этот вопрос — сделать так, чтобы он вспыхнул в нужное время в нужном месте. Удобном тебе. Разгадал ли господин тайко мой ход или нет — он все-таки отлично понимал, что мне никак нельзя разбрасываться войсками направо и налево. А в Корее прекрасно обошлись без меня. Да и, честно признаться, в штабе от меня больше проку, чем на поле боя.

— Я все понял, отец, благодарю за пояснение… — Хидэтада низко поклонился.

— Я рад, что смог успокоить твою душу. Кстати, — Иэясу звонко щелкнул фишкой по доске, — ты проиграл, Хидэтада.

— А? Что? — Хидэтада ошалело уставился на ряд белых камней, окруживших его последний квадрат.

— Проиграл… а знаешь, почему? — Иэясу хитро подмигнул.

— П-почему?..

— Да потому что слушал меня, раскрыв рот, и совершенно не смотрел на доску, — расхохотался Иэясу. — А теперь иди, иди… и это все забери. Я хочу отдохнуть после обеда.

— Но, отец… это был завтрак…

— Да? Отличная новость. Значит, обед еще впереди, — Иэясу во второй раз откинулся на подушки и закричал, запрокинув голову: — Момо! Момо-о! Где мой сладкий персик?! Мне срочно нужно помассировать пяточки!

Хидэтада собрал доску, вышел из комнаты и двинулся вперед по коридору. Внезапно из-за угла вылетела Момо, едва не сбив его с ног. В руках у нее был поднос с маслом, лепестками и солью. Она смущенно улыбнулась и мелко-мелко закивала головой.

— Беги, — по-доброму сказал ей Хидэтада, и девочка поспешила в комнату, которую он только что покинул.

Он посмотрел вслед Момо, и в груди снова что-то кольнуло. Но ничего: впереди свадьба, радость, веселье. А до отъезда отца — еще долгие недели. И кто знает, что может произойти потом.

Хидэтада не смотрел ни на священника, ни на собравшихся на церемонию в храме. Его взгляд был прикован к госпоже Ого. Вот она подносит к губам одну чашечку сакэ… вторую… третью… До последнего глотка его не отпускала навязчивая мысль: вот сейчас произойдет что-то страшное и помешает им, все испортит.

Он сам не понимал причину своей тревоги. Возможно, всему виной Исида Мицунари? Он не родственник и даже не друг ни ему, ни невесте — так что он делает на церемонии?

Само празднество будет проходить в замке его светлости: господин Хидэёси настоял на этом, называя Хидэтаду своим сыном, а госпожу Ого — любимой дочкой. И занимал во время обряда место ее отца.

А лицо его отца не выражало ровным счетом никаких эмоций. Ни радости, ни беспокойства. Может, ему тоже не нравилось присутствие господина Исиды? Который глаз с него не сводил до самого начала обряда. Да, Исида Мицунари главный распорядитель торжеств, на это тоже была воля его светлости. Но ему следовало заниматься своими делами в замке, а не здесь.

…Но когда Хидэтада взял в руку чашку со священным сакэ, то сразу забыл обо всем. Он думал только о госпоже Ого. Неужели совсем скоро он сможет называть ее просто Го?

Как же она красива… В этом нежно-белом шелке она похожа на цветок яблони ранней весной. Может, от этого его тревога? Что он просто не смеет поверить своему счастью?

На выходе из храма их ожидали приглашенные. Не все: большая часть гостей уже, наверное, собралась в дворцовом парке возле накрытых столов. И все это были родственники и друзья — Хидэтада успел заметить возвышавшуюся над всеми лохматую голову Като Киёмасы. Люди выкрикивали поздравления, некоторые подбрасывали в воздух цветы. Хидэтада оглянулся и остановился на миг. Он знал, что госпожа Ого следует за ним, но вдруг она испугалась шумной толпы? И его сердце в который раз кольнула тревога: госпожа Ого не смотрела на него. Ее взгляд был прикован к стоящему у обочины закрытому паланкину. Хидэтада присмотрелся к гербу — две бабочки. Это, вероятно, паланкин Отани Ёсицугу, которого он пригласил по просьбе Киёмасы. Госпожа Ого, без сомнений, смотрела именно туда. Хидэтада вздохнул. Глупости. Он позже спросит. Еще не хватало ревновать свою жену к больному старику.

А госпожа Ого, словно почувствовав его взгляд, повернулась к нему и улыбнулась. Так весело и уверенно, что Хидэтада ощутил легкую дрожь в спине. Ему захотелось немедленно заключить свою супругу в объятия и никогда не отпускать от себя.

— А ну-ка, помоги мне выбраться отсюда! — Хидэёси схватил протянутую Хидэтадой руку и тут же обнял его, почти повиснув у него на шее.

— Ты совсем, совсем уже взрослый, сынок! — воскликнул он и негромко зашептал Хидэтаде на ухо: — Смотри, не ударь в грязь лицом перед моей девочкой сегодня! — И он громко и заливисто расхохотался.

Хидэтада дождался, пока господин Хидэёси отпустит его, и почтительно поклонился:

— Позвольте мне проводить вас.

— Не спрашивай у меня, это твой праздник! Веди, куда хочешь! — весело сказал Хидэёси, подставляя ему локоть, а затем, отвернувшись в сторону, закричал: — Мицунари, эй, Мицунари! Все готово? А то я проголодался и ужасно хочу пить! И только посмей подсунуть мне воду!

— Да, ваша светлость, — склонился Мицунари и, взяв Хидэёси осторожно за другой локоть, вместе с Хидэтадой повел господина к высокому, специально подготовленному помосту, украшенному богаче и ярче, чем помост, предназначенный для жениха и невесты, который был куда скромней и значительно ниже.

Хидэёси с помощью Мицунари и Хидэтады поднялся по ступеням и опустился на мягкие шелковые подушки. Мицунари махнул рукой, и служанки понесли столики с едой и напитками.

— Иди, иди к невесте! — Хидэёси подтолкнул Хидэтаду в сторону ступенек, а Мицунари прихватил за рукав: — А ты останься. Хватит бегать туда-сюда.

Хидэтада спустился вниз и направился к своему месту. Он там оказался первым: госпожу Ого служанки увели переодеваться к банкету. Оглядевшись по сторонам и увидев, что на него никто не смотрит, он украдкой налил себе сакэ в подготовленную чашку, залпом выпил и облизал губы. Стало немного легче. Так. Теперь главное — не напиться. А то насмешки его светлости могут обернуться печальной реальностью.

Наконец Ого появилась на тропе, и тут же со всех сторон послышались восхищенные выкрики. И действительно — расшитое серебряными журавлями и ярко-оранжевыми цветами алое кимоно, накинутое поверх церемониального белого, сделало девушку еще прекраснее, хотя мгновенье назад Хидэтада мог бы поклясться, что это невозможно. Но он видел это собственными глазами. Лицо стало еще белее, губы — еще ярче, госпожа Ого приветливо улыбалась, демонстрируя идеально черные зубки[48], а на непоткрытых и уже распущенных волосах сверкали, отражая лучи солнца, дорогие камни. Словно богиня сошла с небес, чтобы стать супругой простого смертного. Хидэтада замер, завороженный. Госпожа Онэ и госпожа Тятя сопровождали ее, а служанки — девочки одиннадцати-двенадцати лет, тоже ярко наряженные, несли сзади подарки.

Из ступора Хидэтаду вывел выкрик его светлости:

— Эй! Жених! Откажись от невесты! Я на ней сам женюсь! — и довольный смех, на который эхом отозвались все присутствующие.

Хидэтада тоже улыбнулся и встал, приветствуя супругу. Затем помог ей подняться по ступенькам. А госпожа Онэ и госпожа Тятя направились к помосту его светлости и сели по обе стороны от него. И Хидэтада отчетливо увидел, как госпожа Онэ просунула руку в прорезь хакама его светлости, и тот внезапно вскрикнул: судя по всему, госпожа Онэ ущипнула его. И довольно чувствительно.

Служанки привели Хироимару и подвели к отцу. Мальчик вежливо поклонился ему, сел между ним и матерью и замер как изваяние. А сам господин Хидэёси вдруг закричал:

— Иэясу! Эй, Иэясу! Иди сюда, выпей со мной! Нам есть за что!

Иэясу медленно и с трудом поднялся со своего места, на котором уже устроился, и поплелся к помосту. Поднимаясь по ступеням, он изо всех сил пыхтел и демонстрировал, как ему тяжело.

— Мицунари, налей ему, — скомандовал Хидэёси, когда тот поднялся. А когда полная чаша оказалась в руках Иэясу, вдруг привстал, взмахнул веером и воскликнул: — Начинаем!

И тут же со всех сторон заиграла музыка. На площадку словно ворвался хоровод осенних листьев — танцующие девушки, одетые в оранжево-алый шелк, вздымали вверх свои длинные рукава-крылья. Следом за ними выскочили носатые тэнгу[49], и восторженный рев потряс ряды гостей.

А Иэясу поднял свою чашу, и наконец на его лице заиграла довольная улыбка.

И Хидэтада почувствовал, как и его тоже оставила тревога, и радостная эйфория затопила его душу. Между отцом и его светлостью шла все та же игра. Кто выиграл этот раунд — Хидэтада пока не знал. Но одно было ясно: сегодняшний праздник ничто не омрачит. А значит, его семейная жизнь будет долгой и счастливой.

Он взял пустую чашку и протянул ее госпоже Ого. И девушка с улыбкой наполнила ее.

Киёмаса прислонился к помосту и, одной рукой держась за резные золоченые перильца, почти висел на них. Он попытался было взгромоздиться на угол, но мешали мечи за поясом, поэтому он просто перегнулся и снова вручил Хидэтаде пустую чашу. Тот покачав головой, передал ее госпоже Ого.

— …Так вот… Э… — Киёмаса мотнул головой, — …я забегаю на второй этаж, а там госпожа Тятя уже держит госпожу Ого за волосы. И кинжал. Во, смотри. — Он вытянул вперед руку: — Вот за этот палец меня госпожа Ого и укусила! До крови прокусила, веришь? — Онрассмеялся.

Хидэтада взял у госпожи Ого чашу и вложил Киёмасе в протянутую руку.

— О! — cказал Киёмаса, запрокинул голову и вылил содержимое чаши себе в горло, громко булькая. И со стуком почти швырнул на помост. — …А госпожа Тятя полоснула меня по руке. Я сейчас покажу, шрам до сих пор остался, веришь? — Киёмаса принялся закатывать рукав, но скользкий шелк его парадного одеяния, словно живой, выворачивался из-под пальцев.

— А-а, проклятье… до чего же неудобное тряпье… — Киёмасе все-таки удалось обнажить локоть, и он вывернул его, демонстрируя едва заметную белую полоску на загорелой коже. — Вот! Я ее за руку схватил, и тут твоя жена…

— Ты штаны сними — покажешь, куда она тебя пнула, — посоветовал подошедший к ним Масанори.

— Эй! Тебя там не было! — Киёмаса метнул на брата яростный взгляд и двинул его локтем. И тут же снова рассмеялся, поворачиваясь к Хидэтаде: — В общем, не стал я церемоний разводить — все уже в дыму было. Врезал госпоже Тяте по шее и перебросил через плечо. А госпожу Ого — под мышку. А госпожа Хацу бежала сзади и ревела, ее уже на выходе подхватили. Так и выбрались. — Он снова попытался сесть.

— Зачем вам два меча? — Хидэтада попытался перевести тему. — Они же вам только мешают веселиться.

— Эх, мой юный друг, — Киёмаса дотянулся и потрепал Хидэтаду по плечу, — если бы ты только знал, скольких хороших людей зарезали на их собственных свадьбах. Я тебе сейчас расскажу одну историю…

Хидэтада облегченно выдохнул и наклонился, всем видом демонстрируя желание слушать.

Мицунари поднялся по ступеням и опустился на колени, незаметно поправляя сбившийся в сторону пояс. И кивнул в сторону Хироимару. Мальчик наелся и спал, пристроившись у матери на коленях.

Хидэёси покачал головой и приложил ладонь к губам, призывая говорить тише.

— Не надо, пусть спит, — зашептал он и указал на площадь, — смотри, все довольны и веселятся.

И действительно, музыка продолжала играть, к танцующим девушкам и артистам давно присоединились гости, с нескольких сторон доносилось пение. Мицунари покачал головой. Лично он считал, что Хироимару следует унести в спальню и уложить отдыхать. Такие мероприятия явно не подходили для ребенка. Но все же он спал под этот шум…

— Ваша светлость, все очень, очень довольны, — вполголоса обратился он к Хидэёси, а затем демонстративно посмотрел в сторону помоста молодоженов, на котором продолжал висеть Киёмаса, и покачал головой: — Особенно некоторые…

Хидэёси проследил за его взглядом.

— Чем ты недоволен опять? — он тихонько хихикнул.

— Киёмаса пьян, ваша светлость. Совершенно пьян. И, судя по всему, сейчас рассказывает юному Токугаве о том, как мы брали Китаносё.

— О, ты отсюда слышишь? — Хидэёси прыснул и округлил удивленно глаза.

Мицунари вздохнул:

— Я несчетное количество раз слышал эту историю. В том числе — на свадьбе вашей светлости и госпожи Тяти. Вы помните, что было потом?

Хидэёси нахмурился:

— Пожалуй что… и что ты предлагаешь?

— Я предлагаю объявить мужские игры. Сумо, перетягивание каната. Мои люди уже подготовили луки. Если вам будет угодно — можно устроить скачки.

— О, Мицунари, правильно! Отличная идея, пока все еще не напились! Но только на условии — ты тоже участвуешь!

— Ваша светлость… — смутился Мицунари, — разве только лук…

— Брось, — притворно рыкнул Хидэёси, и Хироимару заворочался и закряхтел.

— Ваша светлость… — Тятя наклонилась к Хидэёси. — Можно тогда няня все же заберет Хирои? Сейчас будет очень шумно, и кроме того…

— А ну замолчи! — теперь не притворяясь, рявкнул Хидэёси. — Нечего из парня бабу растить! Проснется — пусть смотрит, как развлекаются мужчины! Или нет! Мицунари, распорядись, чтобы принесли и его лук тоже! Он будет участвовать в соревнованиях!

— Конечно, сейчас, — Мицунари поклонился, уже собираясь уйти.

— Стой, — поймал его за рукав Хидэёси, — приведи сюда Хидэтаду. Он со мной сегодня еще не пил.

Исида Мицунари, одетый в роскошный парадный костюм из темно-багрового, расшитого золотыми и темно-синими узорами шелка, степенно поднялся по ступенькам и согнулся в глубоком вежливом поклоне. Нарочито глубоком и демонстративно вежливом. И только поднимаясь, он едва заметно улыбнулся Го — тепло и ободряюще.

Го не знала причины неприязни своего теперь уже мужа и господина Исиды, но саму эту неприязнь трудно было не заметить. За безукоризненными манерами обоих даже сейчас чувствовалось скрытое напряжение.

Ничего, позже она расспросит Хидэтаду и выяснит причину. И, может быть, ей удастся их примирить. Сама она относилась к Исиде Мицунари так, как, вероятно, могла бы относиться к своему старшему брату, останься тот в живых. Но брата своего она совершенно не помнила, как и родного отца, а вот господин Исида… В ее память навсегда врезалась картинка, как почерневшая от горя и отказывающаяся от еды Тятя, все время сидящая в углу комнаты, словно каменная статуя, вдруг оживает и бьется в рыданиях у него на плече.

Исида Мицунари как никто заботился обо всех троих сестрах. И всегда был рядом, если самой Го нужна была поддержка или просто жизнь поворачивалась своей темной стороной. Он каким-то волшебным образом узнавал о ее печалях и бедах. И если они не могли увидеться лично, то письма, полные единственно правильных и подходящих слов утешения, всегда приходили вовремя. Го знала, что многие, очень многие не любят Исиду Мицунари. Но они просто совершенно его не знали. И, кроме того, у таких честных, верных и порядочных людей всегда море врагов.

Она тоже тепло улыбнулась в ответ и наклонила голову и плечи.

— Господин Токугава… — Мицунари сделал паузу, — его светлость желает лично поздравить вас с этим знаменательным днем и поэтому призывает вас подойти к нему и разделить с ним чашу. Соблаговолите не мешкать.

— И в мыслях не было задерживаться, когда мне оказана такая высокая честь! — Хидэтада коснулся руки госпожи Ого, словно извиняясь, и встал. А когда он спустился вниз, Мицунари обратился к Киёмасе:

— Тебе я тоже советую уйти.

— Ты меня прогоняешь? С чего это? — с угрозой спросил Киёмаса.

— С того, что сейчас будет борьба сумо. И тебе стоит пойти переодеться, если ты не хочешь запутаться в своих роскошных цветастых штанах.

— О! Спасибо, Мицунари! Дай я тебя обниму! — Киёмаса потянулся обеими руками через ограждение, но Мицунари увернулся. И, едва заметно наклонившись, слегка сжал руку Го.

Го тихонько сжала его пальцы в ответ. Сначала она решила, что это просто дружеский жест поддержки, но внезапно почувствовала, как небольшой свернутый кусочек бумаги скользнул в ее ладонь. Она подняла голову. Исида Мицунари слегка прикрыл глаза, отвернулся, спустился вниз и, совершенно бесцеремонно взяв двумя пальцами за рукав Киёмасу, повел того прочь. И Киёмаса неожиданно послушно последовал за ним.

Го была очень благодарна господину Исиде за то, что он увел Като Киёмасу. Нет, она не питала к нему такого страха и ненависти, как Тятя, но все равно… он не был тем человеком, которого она сейчас хотела видеть. И тем более — слышать. Она нагнулась словно бы за розовым шариком моти[50], быстро развернула записку и, прикрыв рукавом нижнюю часть лица, словно она ест, быстро прочитала написанное.

«Виноградный павильон, восточная сторона сада»

Холодок пополз у нее по спине. И в то же мгновение ей стало ужасно стыдно за свой страх. Не один Исида Мицунари был рядом с ней в тяжелые времена.

В свете дня, да еще и в обрамлении слегка желтеющих листьев, Отани Ёсицугу не казался ей пугающим. Наоборот, ее сердце вдруг наполнилось теплом и участием к этому человеку. Она постаралась рассмотреть его хорошенько — тогда, в темноте, он казался ей ночным призраком, духом юрэй[51]. Сейчас же она чувствовала с ним странное родство душ, а его глаза смотрели так, словно видели в ней что-то, недоступное обычному человеческому взгляду. Он сидел на подушке у стены павильона, тяжело привалившись к ней спиной, и Го поняла, скольких трудов ему стоило дойти сюда одному.

— Присаживайтесь, госпожа, — он слегка приподнял руку.

Го опустилась на колени рядом, и некоторое время они молчали. А потом хриплый тихий голос господина Отани нарушил тишину:

— Вас видел кто-нибудь?

— Нет, думаю, нет. Я ушла переодеться из торжественного наряда в одно из кимоно, которые подарил мне на свадьбу мой супруг. Все заняты состязаниями.

Отани удовлетворенно прикрыл глаза и снова открыл:

— Вы все сделали?

— Да… конечно. Тятя сумела убедить его светлость не казнить младшую дочь господина Хидэцугу, и никого не удивляет, что она ходит иногда навещать малышку. Она нашла все письма и сожгла их.

— Отлично, — Ёсицугу наклонил голову, — если бы их нашел Мицунари, то рано или поздно докопался бы до истины. Мои письма к вам тоже сожгите, даже самые невинные. И, умоляю вас, будьте предельно осторожны с отцом вашего супруга. Вы должны стать самой верной и ласковой женой на свете. Надевайте свои лучшие наряды и делайте все, что там должна делать женщина. Возьмите несколько уроков у таю. Токугава Хидэтада не должен вылезать из вашей спальни, пока вы не родите ему хотя бы двух сыновей.

Го улыбнулась:

— Это будет несложно. Господин Хидэтада без памяти влюблен в меня.

— А вы?

— Я… я тоже очень люблю его. Он очаровательный юноша.

— Очень хорошо… — Отани опять замолчал, глядя куда-то вдаль сквозь густую листву. А потом медленно протянул руку и провел по волосам девушки: — Будьте… счастливы. Видят боги, больше всего под этим небом я хочу, чтобы вы наконец были счастливы.

Го прошла через кусты акации и, подхватив длинные полы своего нового кимоно, чтобы не замочить их в воде, перебралась через ручей по маленькому декоративному мостику. Отпустила полы, позволив подолу тянуться за ней по разноцветной плиточной мозаике дорожки, гордо выпрямилась и степенно пошла по направлению к площадке, откуда доносились крики и рев. Именно там, похоже, проводились состязания. Но женщине они не интересны, поэтому она сделает вид, что просто прогуливается в саду.

— О… какой замечательный рисунок… и эти мальвы на подоле… вы выбрали этот наряд, чтобы еще больше понравиться моему сыну или же чтобы впечатлить меня?

Го обернулась от неожиданности довольно резко. Но быстро взяла себя в руки и опустилась на колени, склонив голову и глядя в землю, — почтительная и воспитанная невестка. Токугава Иэясу стоял в тени китайского дуба, и за те секунды, что Го успела его рассмотреть, она заметила, что его взгляд был полон любопытства.

— Встаньте, девочка, ну встаньте же! Нельзя прятать такое красивое личико, — Иэясу шагнул на дорожку.

Го немного более поспешно, чем требовалось, поднялась на ноги и снова поклонилась.

— Какая ткань… — Иэясу протянул руку и, продолжая восхищаться нарядом, потрогал шелк ворота. — Но неужели юные девушки сейчас переодеваются не в своих покоях, а в саду, в кустах? Когда я был молод, подобное было недопустимо! — Он сокрушенно покачал головой и всплеснул руками.

— Я… — по спине Го словно прополз большой муравей, — я просто прогуливалась… хотела отдохнуть от шума, но я уже…

— Отдохнуть… — протянул Иэясу задумчиво, — хорошее дело, я сам, как видите, тоже вышел на прогулку. В моем возрасте уже нечего делать среди борцов, а смотреть на других — съедает черная зависть, а это сгущает желчь. Очень плохо для пищеварения. Прошу, давайте прогуляемся вместе. Мне будет веселее, да и вы больше… не забредете в кусты акации, колючие ветки которой могут легко повредить ваши роскошные одежды.

Щеки Го вспыхнули, и ее бросило в жар. Она порадовалась, что за толстым слоем белил не видно, как покраснело ее лицо. Коротко кивнув, она медленно посеменила по дорожке рядом со своим свекром.

Некоторое время Иэясу шел молча, а потом, словно невзначай, обронил:

— Скажите мне, дорогая, вы сегодня вышли замуж. Вы любите Хидэтаду или просто смирились с этим браком, как подобает приличной девушке?

Го облегченно выдохнула. Так вот что заботит этого человека. Всего лишь семейное счастье его любимого сына. Она повернулась вполоборота и широко улыбнулась:

— Я люблю господина Хидэтаду всем сердцем! — с жаром заверила она. — Никто и никогда не посвящал мне столь прекрасных стихов! Стать его женой — была моя самая сокровенная мечта!

— Вот оно что… — в голосе Иэясу появилась задумчивость, — звучит красиво… Но если вы так его любите, то зачем же нанимали синоби, чтобы его убить?

Го остановилась настолько резко, что даже покачнулась. Горло перехватило, в глазах потемнело, и в следующую секунду она сама не заметила, как ноги ее подкосились и вот она уже распростерлась у ног Токугавы Иэясу. Из глаз хлынули потоком горячие слезы.

— Господин… Господин! — она вцепилась руками в его колени и прижалась к ним лбом, оставляя на синем шелке его хакама белые следы. — Я никогда… Господин Хидэтада не должен был пострадать! Все было не так! Никто, никто не должен был, ни его светлость, ни мой племянник!

— Что? — в голосе Иэясу теперь послышалось крайнее удивление. Он наклонился и принялся рассматривать девушку, словно диковинного зверька, а потом высоко поднял брови, и его тон сменился на восхищенный: — Так я, выходит, угадал? Это и правда вы? Невероятно!

Он наклонился еще ниже и схватил Го за руку. Рывком подняв девушку с земли, он бесцеремонно потащил ее к ручью.

— Нам есть о чем поговорить, вы не находите, дорогая?

Возле самого ручья спряталась прикрытая плющом беседка, нижние ступени которой уходили в воду. Иэясу втолкнул девушку под зеленый свод и только тогда отпустил ее руку. Го прижала руку к груди и потерла запястье — кисть ощутимо ныла. А Иэясу присел на верхнюю ступеньку, так что его ноги почти касались кромки воды, и шлепнул ладонью рядом с собой.

Го села. Несколько секунд она безуспешно пыталась что-то сказать, но в результате просто снова залилась слезами. Иэясу помолчал немного, а затем осторожно положил руку на колено девушки. Го вздрогнула и повернула к нему заплаканное лицо. И увидела в его взгляде такое неподдельное участие, что от удивления перестала плакать. А он, слегка похлопав ее пальцами по колену, мягко и добродушно улыбнулся:

— Вам незачем плакать. От слез ваше очаровательное личико постареет раньше времени. Не бойтесь, вы теперь — Токугава. Вы принадлежите моей семье. И я смогу вас защитить от чего угодно и кого угодно. Вы верите мне? — он склонил голову к плечу, повернулся и с той же участливой улыбкой заглянул ей в лицо.

Го быстро кивнула.

— Вот, очень хорошо. Но чтобы я мог вам помочь, вам придется рассказать мне все. Всю правду, понимаете, моя девочка?

Го вздрогнула и сжалась, боясь дышать. И поняла, почему ее собеседник получил прозвище «тануки». Токугава Иэясу и вправду напоминал сейчас толстого добродушного енота. Но — кто знает, чем он обернется в следующий миг?[52] Она прекрасно понимала, что его могущества действительно хватит на то, чтобы защитить ее от кого угодно, но… Она прекрасно помнила, что этот человек когда-то казнил собственную жену и старшего сына за участие в заговоре против ее дяди, Оды Нобунаги, и самого Токугавы Иэясу. Но злые языки говорили, что вовсе и не было никакого заговора. Что это был лишь повод для того, чтобы сделать наследником своего рода сына любимой женщины.

Го глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки.

— Я бы никогда не посмела причинить никакого вреда господину Хидэтаде! Наоборот! Я это сделала ради него!

— Вот как? — глаза Ияэсу стали совсем круглыми, и ему в самом деле сейчас настолько не хватало красного платка и соломенной шляпы, что Го даже улыбнулась. И решила, что лучше и правда рассказать ему все. Если он увидит ее искренность — кто знает… Может быть, он ее пощадит хотя бы ради тех чувств, которые питает к ней его сын.

— Да, — твердо сказала она, — именно так. Я хотела, чтобы господин Хидэтада выглядел в глазах его светлости героем. Героем, спасшим его светлость и его сына.

— О… — восхищенно протянул Иэясу, — какая достойная цель… И ваши труды увенчались успехом, да еще каким!..Вот только совершенно не ясно — зачем? Разве и без этого его светлость, господин Хидэёси, не выделял Хидэтаду среди других? Разве ваш брак с моим сыном не был уже делом решенным?

— Да, но… Разве может быть мало славы и почета?

— Разве может быть мало правды? — эхом ответил Иэясу.

Го опустила глаза.

— Говорите, милая, говорите, — еще более мягко произнес Иэясу, — вы же понимаете, что часть правды — это почти ложь. А мы же с вами договорились — мы одна семья. Я теперь ваш отец, и вы не должны от меня ничего скрывать.

— Я… я не скрываю. Я действительно хотела славы для господина Хидэтады, но вы правы, это была не единственная цель, — прошептала она, низко опустив голову.

— Рассказывайте, — с легким напором сказал Иэясу.

— Это было покушение на маленького господина. Точнее, должно было выглядеть, как оно. Чтобы его светлость принялся искать того, кто пытался убить его сына. И затем нашел его. Я сделала так, чтобы убийцу нашли там, где нужно.

— И… кто был этим «убийцей»? — Иэясу даже приоткрыл рот, весь превратившись во внимание.

— Господин Хидэцугу.

— О… а-а-а… — Иэясу закивал, словно сочетая удивление с пониманием, — так вот оно что… Только не говорите, что заговор с его участием организовали тоже вы.

— Так и есть, — Го вздохнула и коснулась рукой горла. Она теперь уже почти успокоилась. Чему быть, того не миновать. Она расскажет этому человеку все.

Почти все. Почти правда — это не ложь.

— Ну? Да не тяните же! Я умираю от любопытства! Не заставляйте меня пытать вас! — хохотнул Иэясу.

— Я… я сейчас все расскажу, — Го мысленно проговорила все то, что собиралась сказать вслух, и осталась довольна: — Я подготовила несколько поддельных писем. Многие даймё были против войны с Корей и хотели бы ее прекращения любой ценной, и это было письмо от одного из них. С просьбой к господину Хидэцугу принять клятвы верности не роду Тоётоми, а лично ему. Список этих людей прилагался, а также заверения в том, что они только и ждут от него этого предложения. Господин Хидэцугу… он был послушный, но не слишком умный: он отправил предложение всем этим людям. Некоторые, я думаю, действительно приняли его. Но кое-кто донес до сведения его светлости.

— Потрясающе! — совершенно искренне восхитился Иэясу. — Одного только не могу понять. Для чего это все нужно было вам… поэтому думаю, что вы кого-то выгораживаете. Того, кто на самом деле стоит за всем этим. Это так?

Го на секунду прикрыла глаза. Нет, она больше не попадется в эту ловушку.

— Нет, господин. Я не выгораживаю никого. И я сказала правду — я хотела лишь славы для господина Хидэтады. Но… Я сказала уже: господин Хидэцугу был глуп и труслив. И, получив должность кампаку, ни за что бы не пожелал с ней расстаться. Его светлость… он болен, тяжело болен. Если бы он умер, оставив все господину Хидэцугу, — тот первым делом избавился бы от моего племянника и моей сестры. А они… они и Хацу — все, что у меня осталось от моей семьи. Из глаз Го снова брызнули слезы.

— Вот как… это вы сестру, стало быть, свою прикрываете…

— Нет! Вовсе нет! Тятя тут ни при чем… я лишь использовала ее, она совершенно, совсем ничего не знала!

— Вот оно как, значит… — Иэясу взял ее за запястье и принялся внимательно рассматривать ладонь. — Надо же… такие тонкие и нежные пальчики… а ведь на этих руках кровь сорока ни в чем неповинных женщин и маленьких детей…

Плечи Го затряслись, она всхлипнула и зарыдала в голос.

— Я… мне бы даже в голову не пришло… я не думала! Тятя… она днями и ночами молила его светлость проявить милосердие и пощадить семью господина Хидэцугу! Это же его родня, его кровь! Никто не ожидал… Я, не переставая, молюсь за их души с того ужасного дня…

— Вы ходили взглянуть на их казнь? Или отсиделись в храме, прикрыв лицо рукавами ваших одежд? Тятя, значит… — он наклонился совсем низко над плачущей девушкой, взял ее пальцами за подбородок и повернул лицом к себе: — А теперь послушайте. И слушайте хорошо, и запомните на всю жизнь. Я теперь ваша единственная семья. Вы вышли замуж за моего сына. И будете рожать моих внуков, — слово «моих» он особенно подчеркнул голосом, — и если вы свой дьявольский ум пустите на благо нашей семьи — я буду счастлив. Но если вы хоть в мыслях своих допустите причинить вред моему сыну — я вырву ваш хвост. Даже если у вас их девять[53].

Иэясу отпустил ее и вытер пальцы о траву:

— Вы хорошо меня поняли, девочка моя?

Но ответить Го не успела.

— Отец! Госпожа Ого! Вот вы где! — послышалось сверху, и Хидэтада сбежал вниз по косогору к беседке.

— Като Киёмаса выиграл состязания по сумо! А соревнования по стрельбе из лука — вы не поверите, кто выиграл! Юный господин Хироимару! И… — он осекся, остановился и даже забыл закрыть рот, только всплеснул руками. — Вы… что с вами?! Почему вы плачете?.. — Он кинулся к жене и тут же повернулся и, нахмурившись, посмотрел на Иэясу: — Отец! Почему она плачет?! Вы что-то сказали ей?..

Иэясу развел руками.

— Понятия не имею… и именно это и пытаюсь выяснить у девочки. Когда я ее нашел здесь — она вовсю заливалась слезами. Впрочем, у тебя это выйдет лучше, а мне стоит удалиться и оставить вас вдвоем, — он поспешно поднялся и поспешил вверх по тропинке. И вскоре скрылся за кустами.

Хидэтада присел рядом с женой и робко коснулся ее плеча. Он понятия не имел, что нужно делать, если девушка плачет. Почему отец ушел? Он же гораздо больше понимает в таких вещах. Впрочем, он прав: это его жена, и учиться придется самому… Хидэтада вздохнул:

— Не плачьте… почему вы плачете? Что случилось?

Го прикрыла лицо рукавом:

— Прошу, не смотрите на меня, господин! Я ужасно выгляжу! — она мельком взглянула на свое отражение в воде — размазанные по лицу белила и потеки черной туши. Яркая помада превратилась в бесформенное пятно. От этого зрелища ей захотелось рыдать еще горше. И это свадьба, которую она так ждала. Но… господин Иэясу ничего не сказал Хидэтаде… А это значит… Стоит ли рассказывать ему? Нет, ни в коем случае. По крайней мере, не сейчас.

— Да что же это… — Хидэтада широко расставил руки, касаясь ее одежды то одной рукой, то другой, — не плачьте же! Кто вас обидел? Клянусь, я прикончу его немедленно!

— Нет, нет, господин Хидэтада, не надо никого убивать. Ничьей вины в этом нет. Просто… после рассказа господина Като я вспомнила матушку… и господина Кацуиэ, нашего отчима. Он был так добр ко мне и сестрам! Простите меня, прошу, я испортила вам свадьбу… — она всхлипнула.

— Ну что вы! Госпожа Ого, моя Ого… не надо плакать, ничего вы не испортили! — Хидэтада обнял ее и нежно прижал к груди.

— Но… Мое лицо. Как я покажусь гостям в таком виде?..

Хидэтада с облегчением вздохнул и улыбнулся. С этой бедой он знал, что делать.

— Сидите здесь и никуда не уходите. Посмотрите на радужную форель. Я сейчас вернусь. — Он бросился по тропе к площадке, где проходило празднество. И, увидев одного из своих слуг, которого узнал в лицо, схватил его за рукав:

— Срочно, бегом, найди и приведи ко мне Момо. И пусть возьмет белила, помаду… — Хидэтада задумался на мгновение, — в общем, все эти девичьи штуки. И побольше. Ясно?

Слуга низко поклонился и убежал. А Хидэтада прислонился спиной к дереву и прикрыл глаза. Все шло неплохо. Совсем неплохо.