Цыганка. Кровавая невеста

Глава 11 Медвежья душа

Ноги были стоптаны в кровь, и все время хотелось пить. Гожы лежала в нескольких метрах от родника с ключевой водой, но не могла подняться. Боль притупилась, и хотелось спать.

— Девочка моя, почему ты лежишь на холодной земле? Солнце еще не прогрело ее, побереги свое здоровье! — мягко произнесла красавица-цыганка, сидящая возле ручья.

— Я больше не могу идти, — обессилено выдохнула Гожы. — Я здесь умру.

— Ты помнишь старую историю про то, как медведь съел лицо цыганки? Он украл ее красоту, и потом весь ее род был проклят. Ее дети выросли и сами стали родителями, у них рождались цыганята с медвежьими головами.

— У меня не будет детей! — по-детски прохныкала Гожы, на мгновение представив, как медведь лакомиться ее плотью. — Зачем ты все это говоришь? Уходи… Просто дай мне умереть…

— Кто зовет смерть, к тому она приходит, дочка! — произнес материнский голос. Гожы устало закрыла глаза, но когда она их открыла вновь, у ручья уже никого не было. Она еще раз попыталась подняться, но тело отказывалось шевелиться.

— Гожы! Я приду за тобой! — прорычал Тагар. Сердце девушки откликнулось бешеной дробью. Она, подгоняемая страхом, из последних сил поползла к ручью, это оказался длинный путь. Приблизившись к воде, она почти упала туда лицом.

Очнулась Гожы от ударов по щекам. Перед ней стоял человек с изуродованным лицом. Он был одет в старые лохмотья, от него пахло пометом животных и елкой.

— Эй, парень, ты чего в этой глуши потерял? — спросил уродец, тряся обессиленное девичье тело, упакованное в мужскую одежду.

Она попыталась выдавить звук, но не смогла, снова предавшись забвению. Следующим ее видением был жгучий огонь. Горел огромный костер, поленья в котором так громко трещали, что в пору было оглохнуть. Гожы с трудом подняла веки, над головой было огромное звездное небо. Рядом действительно полыхало пламя, от которого было очень тепло, над ним висел котелок, с чем-то кипящим и вкусно пахнущим.

— Проснулся? Ты меня слышишь? — спрашивала жуткая морда. На секунду Гожы показалось, что она в аду, но запах еды из котелка приземлял полет ее фантазии. Преисподняя не могла благоухать возвращающим к жизни ароматом. Горячий бульон обжигал внутренности, но восстанавливал способность шевелиться. Незнакомец с перекошенным лицом заботливо вливал в ее рот вкусный бульон.

— Радуйся, что жив! Не увидел бы тебя у ручья, задрали бы медведи. Нынче они проснулись злые. На деревенских людей нападают, — чудовище говорило с сочувствием, жалея при этом не тех, кто пострадал от хищника, а не выспавшихся зверей. У человека с месивом вместо лица был приятный тембр, но немного невнятная речь. Он был рад возможности разговаривать, устав от бесконечного одиночества, поэтому почти не закрывал рта. Ему хотелось поведать Гожы все, что он когда-либо знал и видел, поэтому беседа могла приобретать самый неожиданный поворот.

— Если снять с медведицы шкуру, она будет похожа на голую бабу. Мой отец рассказывал, что медведи когда-то были людьми. Они жили в лесу, и однажды старец попросился на ночлег, но его не пустили, и тогда он проклял злых и жадных людей, обратив их в зверей.

— Зачем ты все время говоришь о медведях? — поинтересовалась Гожы. Изуродованный человек замер, после чего склонился так низко, чтобы она имела возможность хорошенько рассмотреть его лицо. У него практически не было носа, а правая сторона лица была вся в рытвинах. Было похоже, что это жуткая маска, а не лицо живого существа.

— Я тебя не боюсь, — прохрипела негромко Гожы. Лицо незнакомца исказилось подобием улыбки. Уродец предложил ей поспать, обещая, что от целительного бульона на следующий день самочувствие изменится в лучшую сторону.

Утром Гожы наконец поднялась на ноги. Человек, нашедший ее в лесу, назвал себя Иваном и показал свои владения.

— Это берлога, — удивилась цыганка, рассматривая его укрытие от непогоды. — Зачем жить в берлоге, если ты не медведь?

Изуродованный мужчина расплакался. Он жил в лесу очень давно. Когда Иван был маленьким мальчиком, их многочисленная семья жила в одной из ближайших деревень. Его отец сидел в тюрьме, но когда обзавелся хозяйством и женой, на темном прошлом поставил крест. Однако соседи, несмотря на то, что вел он себя приветливо и порядочно, прознав, что когда-то мужчина был вором, относились к его семейству с подозрением и недоверием. Однажды бывший преступник поругался с местным кузнецом и тот решил ему отомстить: ограбил самый зажиточный дом в деревне, а следы привели к человеку с сомнительной репутацией. Люди были убеждены, что он виноват и решили разобраться без привлечения властей. В тот роковой день толпа окружила дом Ивана. Долго возмущались и бранились, не выпуская семью из избы, а затем, закрыв двери и ставни, подожгли в наказание. Ивану было на тот момент около десяти лет. Он остался жив, потому что мать до прибытия озверевшей толпы отправила его в хлев, подоить корову.

— Все сгорели в том огне: мать, отец, братья и сестры — все, кроме меня. Я смотрел через щель и плакал. Я не мог им помочь. Потом схоронился в сене, боясь, что они и меня найдут. А когда стемнело — бежал в лес.

Гожы ужаснулась, услышав эту историю. Человек без лица сник и снова заплакал, девушка же представляла, как горит дом, в котором гибнут его родные люди, крики и стоны под гул разъяренных соседей, которые вмиг потеряли свое человеческое лицо.

— Младший брат лежал в колыбели, ему было всего несколько месяцев, — продолжил вспоминать Иван, давясь всхлипываниями. — Они стояли и смотрели! Кто-то выкрикнул: детей-то за что? Но ему ответил другой голос: пусть горят, воровские выродки.

Мальчик поселился в лесу и питался тем, что найдет. У него не осталось никого, и единственное, что было стимулом к выживанию — месть. Сидя в хлеву, он пересчитал и запомнил всех, кто стоял вокруг горящего дома. В самые отчаянные моменты, находясь на грани, Ваня боролся за то, чтобы выжить, мысленно прокручивая лица обидчиков.

— Как ты пережил зимы? Здесь они такие холодные! — любопытствовала Гожы, разглядывая жуткие неровности его лица.

Теплой одежды у мальчика не было, а в деревню возвращаться он боялся, поэтому зимой залез в берлогу к медведице и согревался рядом с ней.

— Ты не боялся? — спросила цыганка, оглядывая убранство убежища. Теперь в нем было что-то наподобие мебели: настил, в качестве кровати и пень, являющийся столом.

— Мама здесь больше не живет, — с грустью произнес он. Иван называл этим словом медведицу. Когда она проснулась весной, то не загрызла напуганного мальчишку, а позволила остаться рядом.

— Зимой у нее родились детеныши, я помогал. Мы прожили вместе три года. Они были мне родными…

Девушка изумленно рассматривала мужчину, почитающего зверя, как родителя. Она никогда не слышала, чтобы медведи брали на воспитание людей. Когда Гожы сама была ребенком, в их таборе прижился медвежонок. Животное повзрослело, и хозяин водил его по ярмаркам. Эта пара хорошо зарабатывала, но как-то мохнатый питомец накинулся на маленькую девочку, швырнувшую в него игрушкой, которая повредила ему глаз. Власти изгнали табор из этого поселения, но предварительно велели избавиться от медведя — это было обязательное условие, чтобы его хозяин не попал в тюрьму. Крошечная Гожы всегда думала, что мишка все понимает, он был ей другом. Она часто разговаривала с ним, делилась мечтами и сладостями. Перед казнью зверь тосковал, казалось, он знает, что дни его сочтены. Девочка поразилась, увидев его слезы, и долго не могла разговаривать с взрослыми, отнявшими у нее настоящего друга. С тех пор в их таборе животных не было.

Иван привел Гожына могилу матери-медведицы. Он сам похоронил ее, после того как она умерла от ран — ее подстрелил охотник и преданный не дал забрать близкое существо в качестве трофея.

— А что произошло с твоим лицом? — осторожно поинтересовалась цыганка, облаченная в мужские одежды.

— Это один из моих братьев! — отмахнулся Иван. Прожив возле матери почти четыре года, повзрослевшие детеныши отправились во взрослую жизнь, а сыну человека она позволила остаться возле себя. Через некоторое время один из них вернулся в ее берлогу и напал на обоих.

— Я пытался ее защитить, — сознался Иван с грустью. Мужчине казалось, что в него вселилась ее душа, и теперь от человека в нем осталось немного: кожный покров с отсутствием волос и способность говорить. Иногда он рычал во сне, чем пугал впечатлительную цыганку.

Гожы полностью восстановила силы и подумывала о том, чтобы двигаться дальше. Перспектива скоротать свой век в лесу девушку не радовала и, глядя на огромную луну, она мысленно ей клялась продолжить свой путь к счастью.

— Ты не думал о возвращении к людям? — спросила она с любопытством. Он отрицательно покачал головой.

— Неужели ты будешь жить один в лесу пока тебя не найдет смерть?

— Я видел, как живут люди. Мне это не по душе, — произнес он с тоской, вспомнив, как однажды его чуть не заколол вилами старик. А красивая девушка при виде его закричала так сильно, что он потом долго не мог прийти в себя.

— Хочешь человеческий праздник?! — произнес Иван заговорщически.

— Это как? — удивилась Гожы.

Медвежий потомок дождался темноты и поспешно ушел, а цыганка осталась на хозяйстве: она развела костер и приготовила ежа. Когда вернулся Иван, ужин был готов. В руках он держал большую бутыль бражки, наполненную наполовину.

— Где ты это взял? — удивилась девушка.

— В деревне, — сознался он и рассмеялся, хотя звук этот напоминал скорее рычание, но одобрительное. — Я иногда наведываюсь к людям.

— Ты воруешь? — строго спросила Гожы и тут же догадалась: — Ну, конечно! Вот кто доил нашу козу!

Девушка вспомнила, как пару раз они с бабой Аней оставались без молока, к утру их кормилица была подоена. А у соседей пропадали яйца и мелкая живность, а также «веселящие» напитки. Люди подозревали друг друга, но доказать не могли. К счастью, никто никого не сжигал за обвинения в воровстве.

— А они винят во всем цыган! — проворчала Гожы, разгадав тайну таинственных хищений, вспомнив, как однажды ее обругали жители деревни, называя воровкой.

Кружка была одна на двоих, поэтому бражку пили по очереди. Иван любил выпить и раз в месяц устраивал себе, как он их называл, «человеческие праздники». Жидкость была ароматная и сладкая, немного пузырилась.

— Сделай сразу несколько больших глотков, чтобы голова закружилась! — советовал человек-медведь, знающий толк в распитии подобных напитков.

— Я не хочу, чтобы у меня кружилась голова! — отозвалась Гожы, поправив кепку.

— Так в этом-то и весь смысл! Попробуй! Тебе понравится!

Наевшись ежатины, празднующие развалились возле костра. Было хорошо и спокойно. Обувка Гожы совсем стерлась и развалилась прямо на ногах, она рассмеялась, глядя на разбитые и покалеченные ноги. Раны стянулись грубо, уродуя рельеф. Зато от припухлости изящные женские ступни казались больше.

— У тебя маленькие ноги! — воскликнул Иван, тыча указательным пальцем и хохоча так, будто ничего смешнее в жизни не видел, — У медвежат были такие. Я над ними смеялся, а они обижались. Ты ведь не обидишься?

Гожы отрицательно покачала головой. Она сняла кепку и взлохматив короткие волосы, деловито произнесла, разглядывая раны:

— Надо придумать, чем их обмотать! Мои маленькие ноги!

Ее фраза сильно рассмешила Ивана, волна радостного нечеловеческого рыка накрыла лес. Наверняка в соседних деревнях слыша подобный звук, складывают сказания о чудовище, поедающем, к примеру, детей.

— Идем со мной! — бодро произнес Иван, с трудом успокоившись. Мужчина, знающий лес досконально, передвигался очень быстро даже несмотря на то, что был изрядно пьян. Цыганка еле успевала за своим провожатым. В руке ее горел факел, которым она освещала себе путь. Она еле успевала за Иваном, стараясь двигаться с той же скоростью и при этом не изранить ноги. Они пришли к берлоге. В углу убежища стоял ничем непримечательный камень, отодвинув который молодой мужчина открыл тайник — углубление, в котором он хранил свои «сокровища». В нем лежали всякие безделушки: гребень для украшения головы; книга в кожаном переплете; детская деревянная игрушка, искусно вырезанная умелыми руками; маленькая блестящая ложечка; треснувшее зеркало на изящной ручке; красные бусы; курительная трубка, похожая на ту, что постоянно держала в руках Зора и другой хлам, в котором в лесу нужды не было. Гожы заметила среди всего только одну по-настоящему полезную вещь — небольшой кинжал с красивой рукояткой.

— Для чего ты это хранишь? — заинтересовано уточнила девушка, приблизив огонь. Снаружи послышался шум, оба замерли.

— Я сейчас! Будь здесь! — скомандовал Иван, обрадовавшись, что не нужно отвечать на вопрос любопытного приятеля. Человек-медведь осторожно вышел из берлоги. Гожы воспользовалась моментом и поспешно схватила кинжал, запрятав его за пояс. Сердце цыганки билось, ей было стыдно за то, что она обворовывала своего доверчивого и доброго друга.

Иван вернулся быстро, вид у него был спокойный.

— Это старый филин. Я-то думал, что он давно сдох! Охотится! Кстати, он, как и ты, ежей любит, — рассмеявшись, произнес молодой мужчина и снова нырнул в тайник.

Он взял в руки зеркало и приблизил его к своему лицу. Долго рассматривал свое уродство в отражающей поверхности. Чувствуя к себе отвращение, он вдруг зарычал и отшвырнул блестящий трофей обратно в тайник. Гожы стало понятно, почему зеркало разбито.

— Дай огня! — грубо произнес он. Настороженная его яростью девушка несмело подала факел, боясь, что хищение кинжала будет раскрыто. Иван немного поковырялся в глубине тайника, перебирая то, что там лежало, и вытащил совсем новые ботинки.

— Украл в деревне? — усмехнулась цыганка, рассматривая добротную обувь.

— Мой брат проснулся зимой и напал на человека, заблудившегося в лесу. Я нашел обглоданные кости, — поведал мужчина со вздохом. — Ботинки хорошие, решил оставить. Тебе они будут большие — напихаешь в них мох.

Иван имел в виду медведя, с которым когда-то жил в берлоге. Он ухватился за свое лицо, воспоминание о следующей встрече с «родственником» приносило боль. Теперь он знал, что медведь, однажды отведавший человеческого мяса, становился людоедом. Чтобы обезопасить себя и не быть попросту съеденным, ему пришлось убить своего брата.

Они снова вернулись к костру, и выпили еще немного бражки. Не сразу, но Иван рассказал про барахло, лежащее в его тайнике. Это были трофеи, напоминающие о свершившейся мести. Когда сожгли его семью, мальчик задался целью отомстить всем, кто был в тот день возле дома, — существам, которые не дрогнули, смотря на то, как огонь уничтожает невинных людей. Повзрослев, Иван начал наведываться в деревню и издали, незаметно наблюдать за своими обидчиками. Человек-медведь не нападал, не поджигал домов, он решил сделать так, чтобы обидчики почувствовали такую же душевную муку, которую испытал он сам, лишившись простого человеческого счастья, своих родных. Иван наносил удары в самое чувствительное место — душу. В семьях гибли дети, а после «казни» на воротах находили медвежий клык. Деревенские устраивали облавы, искали монстра, забирающего жизни по неведомой им причине, но безуспешно: он ускользал от них, а несчастья не прекращались.

— Ты убивал детей? — испуганно прошептала Гожы.

— Они сами умирали! — бросил он недовольно. — Падали в колодцы, тонули в реке, затаптывались лошадьми… Много чего случилось! Их родители страдали! Я видел слезы людей, погубивших мою семью.

— И ты счастлив от этого?

Иван не ответил. Он налил себе бражки и залпом выпил полную кружку. Чужие смерти не могли восполнить утрату. Прошло много лет, а боль никак не утихала. Когда одинокий уродливый человек перебирал свои «сокровища» — предметы, украденные из домов пострадавших, то не чувствовал облегчения.

Бражка кипела в цыганской крови, и Гожы вдруг захотелось петь, она затянула красивую трогательную песню. В ней было все: боль, отчаяние, тоска, а главное — светлая надежда, пророчащая перемены к лучшему, которых так жаждала скитающаяся и одинокая душа! Иван слушал ее заворожено, а после, утерев слезы, сказал, что его приятель-цыган поет, как девчонка.

— А может я и есть девчонка! — рассмеялась Гожы и внимательно смотрела на Ивана, ожидая реакции. Он вдруг нахмурился и помрачнел, а ей пришлось успокоить его, соврав, что это выдумка. Дабы отвлечь от себя подозрения, девушка вскочила, и начала неистово танцевать, так двигались у них в таборе самые яркие представители цыганского рода. Иван хлопал в такт, смеясь, а она все больше и больше входила в раж и не заметила, что тряпка, удерживающая женственные формы ослабла, вдруг стало очевидно, что под взмокшей от усилий рубашкой женская грудь. Человек-медведь словно заледенел, Гожы не сразу поняла причину его столбняка.

Он не задавал вопросов, она никак не комментировала увиденное им. Оба молчали и смотрели на костер. От усталости и выпитого цыганка быстро задремала. Сон ее был беспокойный. Проснулась она от того, что чудовище лежит на ней и, тяжело дыша, тискает округлую грудь, пытаясь при этом стащить с нее мужские штаны.

— Не заставляй меня снова это делать! — уверенно прошептала она, даже не сопротивляясь. Она знала, что отпор вызывает большее желание. То ли от бражки, то ли от отблесков костра ей вдруг померещилось, что вместо уродливого месива над собой она видит лицо Тагара. Очень быстро девушка высвободила украденный кинжал из ножен и всадила в Ивана. Он захрипел и задрыгался в предсмертных конвульсиях, так и не познав счастье соития.

— Что ж ты! Говорил, у тебя медвежья душа… А оказывается самая что ни наесть человечья! — зло произнесла Гожы, разглядывая остекленевшие глаза. Она вдруг поняла: ее больше не пугала смерть, наоборот, ей становилось забавно наблюдать: как хрупка человеческая жизнь!

— Я немного посплю, а утром решу, что с тобой делать! — женский голос звучал холодно и отстраненно.

У нового приятеля она многому научилась: бесшумно передвигаться по лесу, охотиться, определять стороны света, слышать и чувствовать опасность. На рассвете его тело она утащила в берлогу и подожгла вместе с его сокровищами. Глядя на огонь, Гожы с интересом размышляла: с кем все-таки воссоединился умерший Иван — со своей человеческой или медвежьей семьей?

— Прощай! Спасибо за ботинки! — мрачно произнесла она, глядя на огонь, и, развернувшись, поспешно пошла прочь, не оглядываясь.