Дали глазами Аманды

Глава 10

Дали сбежал от майских событий, прихватив с собой Галу и сундучок с трагедией, прикрепленный цепочкой к запястью. Новый «Кадиллак» темно-синего цвета, купленный в Нью-Йорке, довез их до Авиньона, где они не стали останавливаться, учитывая сложившиеся обстоятельства. Дали и Гала так спешили оказаться в Испании, что не стали останавливаться даже в своих излюбленных кафе: они не заехали ни в лионскую «Матушку-сороку», ни в «Пирамиду» в Солье. В Авиньоне моя давняя подруга, Режин де Шивре, стала расспрашивать Дали обо мне. Он ответил, что я собираюсь вернуться в Лондон и что со мной все хорошо. Он заверил Режин, что ей не стоит беспокоиться обо мне, поскольку он сам позаботится о моей безопасности.

На самом деле он всего-навсего попросил молодого спортсмена Арно де Росне, зашедшего к нему, отвезти меня в Лондон. Арно де Росне отделался от этой просьбы под предлогом ее трудновыполнимости, и в результате я оказалась на площади Республики, где отчаянно пыталась сесть в какой-нибудь автобус, который отвез бы меня в аэропорт. Добраться до аэропорта оказалось не так легко, и я мысленно проклинала Дали. Если бы не он, я бы сейчас была у себя, в Лондоне, а не в Париже во время майских событий 1968 года. Мэтр поостерегся увезти меня из Парижа на своей машине и цинично сказал:

— Вы ничем не рискуете, моя дорогая. Вы ведь общаетесь с этими студентами. А если вас арестуют, не забудьте сказать, что вы знаете Мальро!

В Лондоне я мельком увиделась с Брайаном Джонсом. Он ужинал в компании сына Бальтуса, Станислава Клоссовского (все называли его Стасом), и Поля Гетти-младшего, жена которого ждала ребенка. Впоследствии ребенок был назван Тарой, в память о моем погибшем друге.

Ливинг Театр был уже в Авиньоне, и я присоединилась к нему несколько недель спустя, поскольку страсти стали утихать. Труппу поселили в школе в самом центре города. Я была рада снова увидеть Сэнди, Голландца, Эхнатона и многих-многих других. Они занимались йогой, медитацией и очистительными омовениями, в число которых входило особенно удивлявшая меня чистка носовых путей с помощью скрученного шейного платка.

Вскоре я стала понимать, что не все было достойно восхищения в этом молодежном сообществе, зиждущемся на любви и терпимости. У одной девушки что-то украли; другая, неярко накрашенная, с глазами, подведенными карандашом, была лесбиянкой и лесбиянкой слишком предприимчивой. Кроме того, все опасались эпидемии чесотки, и каждый участник труппы должен был заняться собственной дезинфекцией, причем некоторые в пылу усердия даже выбрили головы. На счету труппы были столкновения с местной полицией, не говоря уже о проблемах, связанных с организацией фестиваля. Микробы и жандармы потушили мой энтузиазм. Режин пригласила меня к себе и стала утешать. Я все еще гневалась на Дали и послала ему почтовую открытку и написала по-каталонски: «Miam Miam Figuas!», что значило примерно «злюсь, злюсь, терпеть не могу, ешь землю». Разочарованная авиньонским фестивалем и связанными с ним потасовками, я решила отдохнуть и поправить здоровье в перпиньянском доме моих друзей. Дали воспринял это с энтузиазмом и по телефону без конца спрашивал меня:

— Вы видели Канигу? А Баниюль? Вы знаете, я очень хорошо знаю эти места. Я был в Прадо, видел Пабло Казальса, там есть аллея великолепных платанов. И это еще Каталония. А Сере, страна вишен? Приезжайте поскорее! Гала собирается уехать на Mare de Deu (праздник Успения Богородицы, 15 августа). Она собирается отправиться к Святому Жаку Компостельскому. Мы проведем чудесное лето!

Он попросил меня приехать по крайней мере за день до отъезда Галы, чтобы мой приезд не воспринимался как тайный, в отсутствие законной жены. Он хотел, чтобы отношения нашего трио были прочными и гармоничными. Впрочем, в этот раз именно Гала настояла на моем приглашении. В отеле я жила, как гостья семейства Дали. Ожидалось также, что к нам присоединится Людовик XIV. Сейчас эта дама была в Штатах, где выдавала замуж свою дочь, Дофину.

Приближаясь к Кадакесу, я вспоминала историю о вишнях, которые писал Дали. В молодости он запирался на мельнице Фигераса, чтобы упражняться в рисовании вишен. Он прекрасно понимал, что для каждой вишни нужно три мазка: красный, карминный для темной части плода и белый для солнечного блика на ее поверхности. Чтобы не торопиться, Дали решил наносить каждый мазок, согласуясь с оборотами мельничного колеса. Итак, один скрип мельничного колеса — и готова красная часть вишни, еще один скрип — и положен кармин, а в заключение — белый блик. Таким образом Дали выработал у себя чувство ритма. Так были нарисованы десятки вишен.

Вишни всегда напоминали ему о мельнице и о сексуальном опыте, который он приобрел на ней с одной девушкой из соседней деревушки. Вишня была составляющей далинианской мифологии. Окрестности Фигераса воскрешали детские воспоминания, которые Дали как будто переживал вновь, делясь ими со мной. Был еще водопад, куда он ребенком приходил с хлебом и шоколадом — своим полдником; маленькое озеро — Вилабертан, похожее, по словам Дали, на «неистовый романтизм»; Старая Башня, место его эротических мечтаний, часть из которых он мне поведал позже. Но были еще и неприятные воспоминания: крепость, где он служил солдатом, и тюрьма, где он сидел.

Эти воспоминания стали отчасти и моими, и я уже не могла пересечь Ампурдан, не думая о Дали. Только глубокое изучение мест, где он жил, людей, которые его окружали, его любимые книги тех лет могут пролить свет на личность Дали.

На обочине горной дороги я вдруг увидела рекламу Ночного клуба «Пикассо» и «Рашдинг», огромные белые буквы на скале. Ребенком Дали вместе со своей сестрой наблюдал, как появляются за дорожным поворотом Кадакесские скалы. Они тогда ехали в повозке. Для них начинались летние каникулы. И именно он, а не сестра, первым заметил скалистый островок посреди бухты в форме остроконечного колпака. Он тогда еще радостно закричал: «Кукареку!» и мне, честно говоря, захотелось сделать то же самое, когда я вновь увидала эту мирную деревушку.

Гала уезжала на следующий день, в компании нового Единорога, студента из Экса в Провансе. Она была очень любезна со мной и велела хорошенько позаботиться о Дали. Она, впрочем, была обеспокоена эпидемией чесотки в Авиньоне:

— Вы уверены, что продезинфицировались? А то еще принесете нам заразу!

Дали тут же отступил на шаг из страха, что подхватит микроба.

— Не бойтесь, — заверила я их, — все в порядке. Впрочем, у вас есть все, чтобы себя обезопасить.

В прошлом году, чтобы обработать царапину, которую я получила в результате лазания по скалам, бонна открыла аптекарский шкаф:

— Тут все есть, — заметила она. — кроме лекарства от аппендицита, да и то я в этом не уверена. Сеньора обновляет запас медикаментов каждый раз, когда бывает в Нью-Йорке.

Гала была похожа на предусмотрительного и организованного муравья, просто необходимого Дали, непрактичному растяпе. Успокоившись насчет чесотки, она добавила:

— У нас тут есть замечательный врач, доктор Вергара. Вы можете немного поработать медсестрой, вы не так уж косолапы!

Она обняла меня и поблагодарила за мой приход.

На следующий день Дали изобрел новую тактику совращения. Каждое утро я находила на тарелке с завтраком записочку от него или какой-то загадочный знак. Так однажды в 10 часов утра Роза принесла к моей двери фотографию толстой мухи, на спине которой было старательно написано большими буквами «сегодня майский жук». То, что Дали пропустил букву в слове «сегодня» и написал «майского жука» с одним «н», меня нисколько не удивило, его грамотность всегда была ужасающей. Я только не поняла, что он хотел этим сказать…

Перед тем как вернуться к себе, я поболтала с Бабиано, румынским скульптором, жившим неподалеку. Рыбаки со мной поздоровались, показали только что пойманных осьминогов и спросили, люблю ли я их. Чтобы не беспокоить Розу, я вышла через кухню, как это делали все домашние и Капитан. Пакита, кухарка, готовила макароны.

— Сеньора приказала готовить все, что вы захотите. Я слыхала, что вы любите макароны в сухарях, правда? На десерт я сделаю planchadas.

Я обожала этот каталонский ванильный крем, который сверху обжаривали на противне, чтобы придать ему сходство с карамелью.

Дали был в мастерской с Беа и Капитаном.

— Они мне пообещали, но они никогда не держат слово, — говорил Капитан. — Они не сделают обложку «Пари-Матч», как надо.

Мэтр подбежал ко мне:

— Вы получили мое сообщение?

Разве это можно было назвать сообщением? Может быть, речь шла о мухах на картине «Галлюциногенный тореадор»

— Вы ничего не поняли, моя дорогая.

Он потащил меня во внутренний дворик, и только когда мы уселись на рифленые стульчики, наконец-то объяснил:

— «Пари-Матч»! Сегодня вечером мы ужинаем с Майским жуком из «Пари-Матч».

Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что речь шла о журналисте Гильоме Аното. Чтобы эпатировать журналиста, Дали решил, что после сиесты, в 5 часов, я буду читать гостю «120 дней Содома» маркиза де Сада… У мэтра был очень довольный вид.

Гала позвонила ему из Барселоны, и сказала, что любит его, как никогда. Второй хорошей новостью было то, что Рейнольд Морз, уже купивший многие картины Дали, изъявил желание приобрести «Галлюциногенного Тореадора». Мэтр внимательно наблюдал, как я прогуливаюсь по внутреннему дворику. Я собирала жасмин, сорвала маленькую зеленую веточку оливы, потом поправила ленту на эспадрилье.

— Что это у вас в волосах? Один волосок блестит на солнце.

Это была веревочка от коробки с пирожными, которую я обвила маленькими косичками, чтобы походить на средневековую принцессу.

— Дайте сюда! Эта золотая нить в ваших белокурых волосах доставляет мне удовольствие, размеры которого вы не в состоянии себе представить!

Я выдернула веревочку из волос, и он ее поцеловал:

— Спасибо! Я положу ее на абажур моего ночника.

Я уже неоднократно замечала его фетишизм. Так, например, он заботливо сохранял мою старую соломенную шляпу и мои разрисованные сапоги, которые я не носила больше. Я решила сделать то же самое и попросила у него вышитую ковбойскую рубашку. Он мне ее дал, но при этом уточнил:

— Она дорогого стоит, знайте это. В ней я создал свои лучшие полотна. Это коллекционный предмет.

В этот день Дали позволил мне войти в круглую спальню Галы. Я несколько задержалась в гардеробной, потому что меня заинтересовали фотографии на дверцах шкафов. На них я увидела Дали и Галу со всеми знаменитостями того времени: герцогом Виндзорским, Каллас, братьями Маркс, Коко Шанель, Бунюэлем… Было еще фото, сделанное Ман Реем для обложки «Тайм» (Дали говорил обычно не «Тайм», а «Таймэ», делая ударение на последней букве), и, конечно же, знаменитый снимок Филиппа Хальсмана с Дали в окружении котов, на которых откуда-то сверху лилась вода. И еще фотографии юного Артуро и Хуана, мальчика, некоторое время жившего у Дали, теперь уже женатого.

Гильом Аното ожидал нас в круглой спальне, комнате, казавшейся гораздо просторнее, чем она была на самом деле. Со стенами, выкрашенными какой-то светлой краской, она была похожа на башню, стены и потолок образовывали как бы бесконечную сферу. Желтая банкетка, покрытая матрасом, тянулась вокруг всей комнаты и не описывала полный круг только из-за камина, обрамленного слоновьими клыками. Несколько окон были заставлены русскими шкатулочками, резными вещами, на одном стоял хрустальный подсвечник. Всюду цветные подушечки, в центре — большой ковер. В маленьких стенных нишах — несколько статуэток и хрустальный бюст римского императора, подсвеченный сзади. И, конечно, плюшевые зверьки Галы: собачки, шевелившие хвостом, когда их приподнимали, обезьянка, бьющая в барабан, белые меховые овечки.

Дали принес толстый том сочинений де Сада, и я принялась читать с видом маленькой умненькой девочки. Я надела к тому же платье в цветочек. Я выбирала самые отвратительные места из «120 дней Содома» и читала их спокойным и равнодушным голосом, более того, наивнее всего звучали в моем исполнении самые ужасные описания пыток. Я должна была держать себя в руках, чтобы не выдать мои подлинные чувства по отношению к этим зверствам. Я никогда раньше не читала де Сада, а теперь меня просто выворачивало наизнанку от этого чтения.

Гильом Аното, казалось, был потрясен, тогда как Дали упивался произведенным эффектом и моим смущением. Наконец он меня остановил и спросил у нашего гостя:

— Она читает чудесно, не правда ли?

Аното поперхнулся, но похвалил чтение. Дали тут же переменил тему разговора, как будто ничего особенного не произошло. Больше вопрос о де Саде не поднимался, несмотря на то, что журналист, наверное, задавался вопросом, что же значит присутствие в спальне Галы юной особы, читающей маркиза де Сада так спокойно и непринужденно, как другие читают графиню де Сегюр. Ужин состоял, как и должно, из лангуста в шоколаде и розоватого шампанского. Затем Дали предложил посмотреть фильмы в библиотеке. Артуро притащил старый проектор. Пожелтевший от времени экран висел на стене этого чудесного помещения, куда я впоследствии часто приходила. На стеллаже сверху стояли чучела аистов, а возле перегородки я заметила статуэтку Марии-Магдалины из раскрашенного дерева. Мы посмотрели фильмы с участием известных комиков: Чарли, Гарольда Ллойда, Гарри Лэнгдона, последнего Дали особенно любил. За фильмами последовали старые записи новостей и видавшая виды копия «Андалузского пса». Дали все время комментировал, рассказывал Аното анекдоты об этих фильмах.

Когда Артуро включил свет, я уже мирно спала, свернувшись калачиком на маленькой белой софе, с веточкой туберозы на груди. Аното был возмущен:

— Это неслыханно! Ну и молодежь пошла! Иметь возможность общаться с таким гением, как вы, слушать ваши рассказы и вместо всего этого — спать!

— Почему бы и нет, — ответил развеселившийся Дали. — Было бы хуже, если бы она читала ваш «Пари-Матч».

Как и следовало предполагать, «Пари-Матч» не сделал обещанной обложки.

Дали повел меня купаться куда-то за сад, на маленький пляж, о существовании которого я и не догадывалась. Мы миновали ту часть сада, в которой рос старый кипарис, единственное богатство семейства Дали до покупки дома Лидии, «прочно стоящей на ногах». Терраса со шпалерами, возвышающаяся над морем, сначала упиралась в белую голубятню, а потом спускалась к оливковым деревьям. В этой части она была вымощена плитами. Сквозь плющ, обвивавший стены, иногда можно было разглядеть бюсты в римском стиле. Это напоминало сад из «Красавицы и чудовища» Кокто. Позже Дали и Гала купили землю за садом. Их владения тянулись уже до маленького пляжа. Гала приказала зацементировать землю за террасой и вдоль берега моря, засадить ее олеандрами и гранатовыми деревьями. Плоды граната слегка потрескались, и было видно их рубиновое семя. Дорога была выкрашена известью, и по вечерам можно было прогуливаться по ней или усесться на старую скамейку, покрытую шифером, в самом глухом уголке сада.

Перед старым каменным бараком, над дверью которого висела голова слона, потускневшая от дождя, Дали объявил мне с обычной напыщенностью:

— Здесь помочилась Анита Экберг!

Это действительно историческое событие не помешало мне осмотреть барак внутри: гора маслин, всякие отбросы, следы недавнего костра. Здесь ночевали хиппи, пока Артуро их не прогнал.

Чтобы искупаться, нужно было отплыть подальше, но водоросли мешали плавать, и мы довольствовались тем, что просто повозились в воде, чтобы освежиться перед ужином. Дали вылез на берег, и сказал, что пойдет дождь. Небо, однако, было безмятежно голубым.

— Вы видите эти тучи, похожие на башни? Они предвещают дождь после обеда. Жаль…

Он умел «читать» небо, как рыбаки, которые угадывали погоду по форме облаков и по полету ласточек. После обеда в самом деле пошел дождь.

Пока он спал, я забралась в библиотеку. Белые шторы, сумрачная мебель, купленная Галой в Оло, засушенные желтые цветы на шкафу — вся обстановка этой комнаты была как будто предназначена для медитирования. Я стала перелистывать кипу переплетенных книг. Там были большие альбомы «Illustracion Catalana», журнала начала века с чудесными гравюрами, в созерцание которых я погрузилась. Энциклопедия «Espasa» возвышалась над иллюстрированным «Ларуссом». Из окна я увидела лодки, раскачивающиеся по воле волн. Дождь все шел и шел. Бухта стала серой, и еще ярче заблестел шифер на крыше дома Дали.

Дали нашел меня в библиотеке:

— Вы мне снились, — сказал он. — Вы были совсем крошечной, щегольски одетой и блестели, как солнце. Это, наверное, потому, что перед сном я разглядывал золотую нить в ваших волосах. Ну, что вы тут нашли?

Я указала ему на энциклопедии и на «Illustracion Catalana»:

— Вы уникальны! Вы напомнили мне самые чудесные впечатления моего детства. Я не рассматривал эти гравюры уже лет 50, а вы, как фея, вдруг почувствовали это и выбрали именно их. Благодаря вам, я сегодня вечером буду читать Пруста. Вы читали Пруста, я надеюсь?

Нет, я не читала Пруста, но заметила полное собрание его сочинений на стеллаже в библиотеке.

— Сегодня идеальный день для того, чтобы его почитать. Дождь будет идти весь вечер. Приходите в мастерскую почитать мне. Гала всегда это делает.

Я уселась на стул и начала читать «Под сенью девушек в цвету». Дали сначала созерцал свое полотно, перебирал кисти, потом долго водружал себе на нос очки с увеличительными стеклами и усаживался на деревянный стул. Сейчас он работал над одним куском скалы, высветляя его с помощью пастели, чтобы передать свечение воды, окружающей скалу. Переворачивая страницы, я краем глаза наблюдала за ним: положив один штрих, он отступал на шаг и любовался полученным эффектом, потом клал другой. Мэтр был безнадежно медлителен.

Беа возился в мастерской, чистил кисти, в нужную минуту протягивал Дали льняное масло или чистый кусок шифона. Я спрашивала себя: слушает ли Дали мое чтение или оно просто служит ему фоном? Вдруг тишину ателье нарушил его голос:

— Вы не очень устали, малышка? Скажете, когда устанете. Я попрошу принести чай.

Бонна принесла две чашки с горячим шоколадом и бисквиты. Дали показал мне открытку, которую я послала ему из Авиньона. Она была приколота к холсту, и на ней было нацарапано углем: «Аманда — Лондон 352—01–65». Это был мой номер телефона.

— Не правда ли, вам гораздо лучше с маленьким Дали, чем с вашим «Ливинг театром»?

Поскольку я не сразу ответила, он добавил:

— Только честно! Вам ведь не подавали там чай в 5 часов, как в Лондоне? Вы здесь будете, как у себя дома. Это Гала мне подсказала!

Он добавил растроганно:

— Вы же вновь открыли для меня «Illustration» моего детства! Я должен вас поблагодарить.

И он поцеловал меня в лоб.

Я продолжила чтение, а он вернулся к своему холсту, и так продолжалось до 19.30. Когда потоки воды залили внутренний дворик и подступили к лестнице, мы решили поужинать в зимней столовой с огромным камином. Дали рассказал мне, что в былое героическое время эта комната служила ему гостиной, мастерской и спальней. Он поставил кровать в мезонине, занимавшем половину комнаты, к которому вела деревянная лестница.

— Посредине комнаты, на нитке, как яйцо Пьерро делла Франческо, висел мой молочный зуб, который я сломал в приступе гнева. Я повесил его здесь, чтобы больше не делать больно Гале и чтобы он напоминал мне об этом случае всякий раз, когда я на него посмотрю.

У него всегда были проблемы с зубами. У него уже не осталось ни одного своего зуба, а все его искусственные зубы были поставлены лучшим дантистом Нью-Йорка.

В течение ужина Дали рассказывал мне о трудных временах своего становления. Отец считал его сумасшедшим и предрекал, что его «съедят вши». Он подозревал, что Гала — русская шпионка, которая манипулирует его бедным сыном. Когда Дали и Гала вернулись из Нью-Йорка на собственном «Кадиллаке», о них судачили не переставая. Говорили, что, только впутавшись в дело, связанное с наркотиками, можно заработать на такую гангстерскую машину. Каталонцы сварливы и ничего не прощают. Он долго и нежно рассказывал о Гале. Однажды, когда они прогуливались по другую сторону бухты, она, стоя на коленях среди сосен, умоляла его: «Поклянись, что ты меня убьешь!» Гала ненавидела свою жизнь, она часто подумывала о самоубийстве и даже пыталась уйти в монастырь, так сильно было отвращение, которое она испытывала к человеческой глупости. Она заставила Дали поклясться, что он убьет ее, когда ее жизнь станет окончательно невыносимой, и даже сейчас в стенном тайнике у Галы был спрятан яд.

— Взгляните, он прямо за вашей спиной.

Я едва ли в это поверила и провела рукой по гладкой каменной кладке в том месте, которое он мне указал. Стена глухо отозвалась. Дали добавил, что яд давно должен был выдохнуться, но он оставил его здесь, под портретом Хосе Антонио, героя гражданской войны…

Буря приняла ужасающие размеры, электричество погасло. Мы сидели при свете свечи в комнате, и без того казавшейся мне мрачной. В вестибюле Дали указал мне на репродукцию «Бури» Джорджоне:

— Это самое загадочное произведение Джорджоне. Вы видите, как женщина смотрит на солдата?

Роза проводила меня до отеля. С одним зонтиком на двоих мы должны были перебираться через настоящие потоки, которые поглотили всю долину, а теперь стекали в море.

Дождь шел еще несколько дней, и я прочитала ему вслух несколько томов Пруста без перерыва. Дали испытывал мое терпение. Гала звонила каждый день и он мне рассказывал о ее «кругосветном путешествии». Наши отношения были вполне гармоничными, но я никак не могла понять, как такой человек может вести разговоры, просто бесившие меня. Его расизм, его презрение ко всем «низшим» расам, годным, по его словам, только на то, чтобы обслуживать других и работать, выводили меня из себя. Было ли это следствием излишней образованности или он просто забавлялся, шокируя меня? Он рассказывал с радостным и искренним смехом о вывеске, которую он еще ребенком увидел на парикмахерской в Фигерасе: «Здесь продаются парики из волос людей и китайцев». Как будто китайцы не люди! В старом бортовом журнале он прочитал: «Страшная буря. Чтобы избавить корабль от лишнего груза, мы были вынуждены бросить в воду несколько ящиков с апельсинами и пару-тройку китайцев».

Его поведение по отношению к некоторым животным было не лучше. Он упивался своими рассказами о том, как он «одушевлял» мебель, закрывая животных внутри, так что оставались видны только их лапы. В результате мебель «ходила». Лампа в гостиной служила местом обитания для розового фламинго, а черепаха — подставкой для пепельницы. Все это его очень забавляло.

Я приручила маленькую белую кошечку, которая каждый день выпрашивала у меня что-то съестное. Она засовывала свою мордочку в столовую и терлась о мои ноги. Дали она казалась отвратительной, и он не раз меня предостерегал:

— Если вы будете это продолжать, то отсюда не выйдете. Это будет нашествие. И Гале это не понравится.

Или он рассказывал мне, как избавлялся от котят, когда их разводилось слишком много, разбивая им головы о стену…

— Артуро это делал очень хорошо. Он хватал gatitos за хвост, вращал их воздухе, а потом… со всего размаху швырял их о стену. Это единственное эффективное средство.

Вскоре снова наступили солнечные дни. Мы сидели во дворике и пили отвар из трав с медом, с закрытыми глазами слушая «Времена года» Вивальди. Теперь на мне лежала ответственность за выбор пластинок.

Но вернемся к животным. Однажды мы должны были пойти в зоопарк в Барселоне, нанести визит слоненку Дали. Дали заполучил слоненка два или три года назад, и прибытие животного с погонщиком и под звуки фанфар изрядно позабавило Порт-Льигат. Слоненку не понравилось в саду Дали, и его отдали в зоопарк. Это было выходом, поскольку Дали не стал бы бороться с желанием помучить зверя.

Гала приезжала послезавтра, и мы должны были встречать ее в Барселоне. Въезжая в город, Дали обратил внимание на рекламные щиты, которые якобы всегда позволяли ему узнать местную «погоду». Реклама корриды, «Holiday on ice» и «Corte Ingles» (большой магазин, который по размерам можно было сравнить разве что с «Галереей Лафайет», не жалевший денег на рекламу) предшествовали гигантским афишам, расхваливающим носки.

— Это очень хороший знак, — заметил Дали. — Согласно моему методу критической паранойи, в который я вас посвящу однажды, носок является хорошим знаком. Впрочем, вы же знаете, что я храню свое священное дерево в носке.

И он полез в карман, чтобы проверить, не забыл ли он свое дерево. Позади Sagrada Familia, неоконченного собора Гауди, машина попала в пробку.

— Посмотрите-ка на этих каталонцев! — воскликнул Дали. — Всегда они возбуждены, всегда бегут со всех ног зарабатывать деньги. Вы знаете, что именно выходцы из Финикии поселились на этой земле, чтобы развивать торговлю. Я обожаю эту беготню и этот дух предпринимательства.

Мы только что прибыли, а в гостиной уже было полно друзей. Здесь были: Риккардо Бофиль, архитектор, занимавшийся тогда «пирамидой» (пограничным постом между Испанией и Францией); Корберо, скульптор, работавший с металлом (его жена часто приходила ко мне в Лондоне); несколько моделей, присланных на всякий случай каким-то местным агентством; «Геликоптер», господин, названный таким образом из-за того, что имел агентство, сдававшее вертолеты в наем.

Дали никогда не открывал свой чемодан, заботливо уложенный Розой. В нем было достаточно рубашек, носков и белья. Но Дали, слишком ленивый, чтобы рыться в чемодане, носил одну и ту же одежду несколько дней.

Ужинали мы в «Виа Венето» — я стала привыкать к ужасному розовому убранству этого ресторана. Потом Корберо потащил нас в Рамблас, простонародный квартал с узкими улочками, кабачками для матросов и кабаре. В «Barcelona di Noche» для нас был зарезервирован столик. Это был засаленный ночной клуб, где устраивалось стриптиз-шоу. Дали был кумиром травести, для них было большой честью его присутствие на спектакле. Они превзошли себя, чтобы его поразить. Среди них были совершенно комичные персоны с фальшивыми ресницами (пол их трудно было определить), другие, гораздо более «достоверные», гордо демонстрировали крошечную грудь. Они сели за наш стол, хвалили Дали за его здоровый вид и за его кампанию. Заинтригованные моим присутствием, они постоянно спрашивали мэтра: «Quien es la chica tan guapa? — Un angel», — отвечал он. Они посматривали на меня подозрительно. Они знали, что Дали показывался всюду с необыкновенной девушкой, которую представлял в мужском роде и которая была для него чем-то вроде «травести», самой чудесной «травести», которую только можно себе представить. «Es un travestito tambien?» — не отставали они. «No es una chica (девушка)»,

— говорил Дали. Они поверили только наполовину и распространили легенду о моем поле. Сейчас она уже забавляет меня, а тогда…

На следующее утро Дали позвонил мне и объявил программу дня:

— Я веду вас в зоопарк посмотреть на самый красивый снежный ком на свете. Если вы в него не влюбитесь, вы безнадежны!

Как всегда, он старался разбудить мое любопытство. Я надела фиолетовую мини-юбку и венгерскую блузку и, спускаясь в гостиную, думала о том, что это за «снежный ком», в который я непременно должна влюбиться.

Когда я вошла в салон, Дали стал напевать:

— Загадка-загадочка, малышка Аманда непременно влюбится в существо, гораздо более красивое, чем все «роллингстоуны» на свете…

— Это меня бы сильно удивило, — ответила я.

— Никогда не говорите фонтану, что не будете из него пить, — отпарировал он смеясь.

«Fioco di Neve» (Ком снега), к которому нас немедленно подвел директор зоопарка, оказался маленькой гориллой-альбиносом, без единого темного пятнышка, гордостью зоопарка. У него были голубые глаза, бледно-розовая мордочка и несколько тревожная красота зверя, лишенного пигментации. Директор позволил нам войти в клетку, и обезьянка запрыгала от радости. Дали отступил на шаг, такой всплеск энергии его испугал, и с беспокойством сказал:

— А он не злой? Никогда не знаешь, чего ждать от этих обезьян. Вы, Аманда, можете погладить его, вам он ничего не сделает.

Сторож подтвердил, что Снежный ком предпочитает женщин. Детеныш гориллы обхватил меня за ноги, потянул за руку, дернул меня направо, потом налево, как ребенок, который хочет поиграть. Он был слишком тяжелым, и я не смогла его поднять.

— Вы видите, как он вас любит, — сказал Дали.

Малыш показался мне очень трогательным. Он был один в клетке — братья по расе его били, и его пришлось изолировать. Единственной его компанией было несколько игрушек. У него был умный вид и, если сравнить его с ребятами из «Роллинг Стоунз», Дали был не так уж и не прав. Он немного походил на Мика Джаггера своим ртом и приплюснутым носом, а на Брайана Джонса — белесыми глазами и белокурой шевелюрой.

Я овладела собой. Дали соответственно настроил меня, и я приготовилась встретить красивое существо. На самом деле, Снежный ком был очень уродлив. Вдруг детеныш завладел тростью Дали и стал носиться по клетке, испуская крики радости. Я подбежала к нему, чтобы отобрать у него трость, но он ни за что не хотел расставаться с новой игрушкой. Дали забеспокоился по поводу своей драгоценной трости с «Эмалью Калашникова», стоившей очень дорого, по его словам, и в то же время без зазрения совести смеялся, пока обезьяна рвала рукав моей блузки и царапала мне руку. Сторож унял детеныша, и мы вышли из клетки.

Снежный ком, вцепившись в прутья решетки, смотрел на нас, как покинутый ребенок. Я помахала ему на прощанье рукой. Дали прокудахтал себе в усы:

— Если бы вы читали мои книги, вы бы знали, что такое кледализм, вид страстной любви, которую я показал на примере моей героини, Соланж, влюбившейся в человека, никогда ею не виденного. Именно это произошло с вами сегодня утром. Я влюбил вас в Снежный ком до того, как вы узнали, что это детеныш гориллы!

— Вы меня еще раз «кретинизировали», — засмеялась я.

— Я люблю кретинов хорошего качества, я вам уже говорил, — ответил он.

Перед уходом мы решили зайти к слоненку Дали, но нас ждала печальная новость: слоненок стал свирепым, и его вынуждены были убить несколько дней назад.

У нас еще было время перед обедом и Дали потащил меня по узкой улочке к собору Carra de la Paja, где он покупал все нужное для живописи и антикварные вещи. Он предложил купить мне перламутровый веер. Потом он показал мне церковь Грешников, полную «приношений по обету», картинок или табличек с выражением благодарности Деве Марии, сохранившей жизнь морякам. Чуть дальше, в магазине ножей, он показал мне наваху с острым лезвием. «Бунюэль всегда носил с собой наваху», — сообщил Дали.

У входа в ресторан отеля «Риц» молоденький брюнетик подошел к нам и протянул свою карточку: у него был бар поблизости, и для него было бы большой честью принять у себя Дали. За обедом грустный пианист играл вышедшие из моды мотивы, которые с трудом можно было узнать. Дали попросил его сыграть «Amapola». Чем чаще музыкант фальшивил, тем больше Дали налегал на еду. Мы закончили вкуснейшей серой икрой. Тут Дали водрузил на нос очки, чтобы рассмотреть визитную карточку брюнетика.

— Ах, вот оно что! возликовал он. — Вы никогда не отгадаете название бара. Ставлю тысячу против одного. Здесь сработает только метод критической паранойи. Вспомните, Аманда, что мы хотели сделать в Барселоне?

— Увидеть слона, — ответила я.

— А бар называется… «Слон»! — тоном победителя сказал Дали. — Слишком много всего одновременно! Сначала носки, моя Аманда и Снежный ком, потом еще Гала возвращается вовремя, влюбленная в меня как никогда, слон в зоопарке и эта карточка плюс неузнаваемая «Амапола». Я непременно заработаю деньги!