Демократия для избранных. Настольная книга о политических играх США

Обычно широко пропагандируется мысль о том, что правительство Соединенных Штатов Америки является нейтральным арбитром, возвышающимся над обществом, свободным от классовых антагонизмов, которые осаждают общество в других странах. Правда состоит в том, что наша история была отмечена напряженной и зачастую ожесточенной классовой борьбой, и в этих конфликтах правительство подчас занимало далеко не беспристрастную позицию, а действовало в основном на стороне большого бизнеса.

На службе у бизнеса — ранние годы

Господство высшего класса в общественной жизни страны, так характерное для поколения отцов-основателей, продолжалось в течение всего XIX столетия. Однако уже в 1816 году Томас Джефферсон выражал недовольство «плутократией корпораций, которые… бросают вызов законам нашей страны»[112]. На протяжении 1830-х годов, названных периодом «Джексоновской демократии» или, по общему мнению, «эрой простого человека», финансовые воротилы оказывали господствующее влияние на дела нации. Ключевые назначенцы президента Эндрю Джексона почти поголовно были выходцами из числа богатых, и его политика в вопросах торговли, финансов и использования правительственных земель отражала интересы этого класса[113].

В 1845 году в Нью-Йорке, Балтиморе, Новом Орлеане, Сент-Луисе и других крупных городах 1% самых богатых людей владел львиной долей богатства, в то время как треть всего населения жила в условиях крайней нужды. Нищета и скученность населения вызывали вспышки холеры и эпидемии тифа, когда богатые покидали города, а бедные оставались и умирали. Многие из обнищавших людей пристрастились к алкоголю и наркотикам (в основном — к опиуму). Сообщалось, что в некоторых районах было больше наркоманов, чем алкоголиков. Девушки-подростки трудились с шести утра до полуночи за мизерную зарплату. Дети девяти- и десятилетнего возраста напряженно работали в рабочие смены, длившиеся по четырнадцать часов, и засыпали прямо у машин. Они страдали от недоедания и болезней[114]. В речи перед участниками конференции «Механизация производства и рабочий класс» в 1827 году один рабочий жаловался: «Нас угнетают со всех сторон, мы тяжело работаем, производя все необходимое для удобной жизни других, а сами получаем за это мизерную зарплату»[115].

Во время трудовых конфликтов в промышленности «первый народ страны» (американские индейцы) отважно боролся против экспроприации своих земель и уничтожения своих людей — процесса, который начался с появлением в начале XVII века первых европейских поселений и продолжился резней мужчин, женщин и детей племени сиу, которую совершили федеральные войска в 1890 году в поселке Вундед-Ни.

Прибыли корпорации

Вопреки официальной точке зрения о том, что в стране не было классовых конфликтов, классовая борьба в Америке в XIX веке «имела такой же ожесточенный характер, как и во всем остальном индустриальном мире»[116]. После спорадических бунтов и забастовок первых десятилетий века, в 1870 году произошли забастовки железнодорожных рабочих, за которыми последовали восстания фермеров и крупные забастовки в промышленности в период с 1880-1890-х годов.

Эту борьбу характеризовала высокая организованность и иногда даже революционный дух, она охватила сотни тысяч человек.

В битве между трудом и капиталом гражданские власти неизменно вмешивались в конфликт и занимали сторону класса собственников, используя полицию, военизированные формирования штата и федеральные войска для подавления беспорядков и разгрома забастовок. Уже в 1805 году, когда восемь рабочих обувных предприятий из Филадельфии были отданы под суд «за объединение и заговор с целью добиться повышения заработной платы», работодатели использовали суд для того, чтобы заклеймить профсоюзы как заговорщиков против собственности и Конституции[117].

На протяжении XIX века и большей части XX столетия полиция, военизированные формирования штата, вооруженная охрана частных предприятий и федеральные войска неоднократно нападали на рабочих, забастовщиков и других протестующих, убивая сотнями, избивая, нанося ранения и бросая тысячами в тюрьмы. В 1886 году полиция Чикаго на площади Хей-Маркет-сквер убила по меньшей мере двадцать демонстрантов и ранила около двухсот в ответ на брошенную в их ряды бомбу (погибло семь полицейских). Четыре лидера анархистов, из которых ни один не присутствовал на месте происшествия, были осуждены и повешены за подстрекательство к такого рода действиям. В том же году тридцать рабочих сахарных заводов из числа афроамериканцев были убиты в местечке Тибодо в штате Луизиана группой из военизированного формирования штата, состоящего из богатых горожан. Двух лидеров забастовщиков вытащили из тюрьмы и линчевали. В 1892 году вооруженные охранники, нанятые сталелитейной компанией, убили девятерых бастовавших рабочих — сталелитейщиков в городе Хомстед в штате Пенсильвания. Забастовка была в конечном итоге разгромлена вооруженными формированиями, впоследствии названными Национальной гвардией. В 1894 году подразделения армии США убили тридцать четыре железнодорожных рабочих, объявивших забастовку против компании Pullman. В течение нескольких последующих лет были убиты десятки бастующих шахтеров-угольщиков.

В получившем широкую известность побоище в местечке Людлоу в 1914 году солдаты Национальной гвардии в штате Колорадо обстреляли палаточный городок шахтеров, бастовавших против компании, принадлежавшей семейству Рокфеллеров. При этом были убиты сорок человек, в том числе две женщины и одиннадцать детей. В 1919 году в штате Арканзас свыше сотни бастовавших сборщиков хлопка были убиты подразделением федеральных войск США и вооруженной группой богатых горожан. В 1915 году помощник шерифа в городке Эверетт, штат Вашингтон, убил одиннадцать и ранил двадцать семь членов объединения «Индустриальные рабочие мира» (IWW), протестовавших против ограничений на свободу слова. В 1932 году частная полиция Генри Форда открыла огонь по безработным заводским рабочим, застрелив при этом четырех и ранив двадцать четыре человека. В 1937 году полиция Чикаго открыла огонь по мирной демонстрации бастующих рабочих-сталелитейщиков, убив десять и ранив свыше сорока человек[118].

Как видно из этого далеко не полного перечня, нет оснований верить заявлениям о том, что Соединенные Штаты избежали гражданских беспорядков, которые свирепствовали в других капиталистических странах. Начиная с местных шерифов и судей и до президента страны и Верховного суда, силы «закона и порядка» использовались для подавления «трудовых объединений» (профсоюзов). Промышленные бароны регулярно призывали себе на помощь солдат регулярной армии. В этих же целях в главных городах были созданы склады оружия[119]. Поскольку гарнизонов регулярной армии, постоянно расположенных в промышленных зонах, не хватало, официальные лица в правительстве приняли меры «по созданию эффективного средства борьбы с радикальными движениями — Национальной гвардии»[120].

Закон на службе бизнеса

То же самое федеральное правительство, которое ничего не предпринимало для борьбы с насилием, направленным против сторонников отмены рабства, и оказалось неспособно остановить нелегальную работорговлю, которая продолжалась вплоть до Гражданской войны, смогло направить отряды судебных приставов для прочесывания местности и поимки беглых рабов с целью возвращения их своим хозяевам. То же самое правительство, которое не смогло найти конституционных средств для ликвидации заражения продовольствия и очистки загрязненных водных источников, использовало федеральные войска для пресечения забастовок, убийства сотен рабочих и резни тысяч американских индейцев. То же самое правительство, у которого не нашлось и доллара для нищих (помощь бедным была полностью возложена на частную благотворительность) предоставило нескольким железнодорожным магнатам 21 миллион акров земли и государственных облигаций на $51 миллион. Законодательные акты, направленные на запрещение монополизма и сговоров, препятствующих торговле, в XIX столетии использовались редко и только против профсоюзов.

Настаивая на том, что свободный рынок действует в интересах всего общества, большинство бизнесменов не строго соблюдали режим свободного рынка. Вместо этого они охотно прибегали к таким мерам протекционизма и поддержки, как тарифы, государственные субсидии, передача государственной земли в собственность, государственные займы, контракты и корпоративные уставы.

В Конституции ничего не говорится о корпорациях. И в первые десятилетия существования нового государства грамоты о присвоении статуса корпорации выдавались весьма редко и то со специальными целями и на определенный период, обычно на двадцать или тридцать лет. Корпорации не могли владеть акционерным капиталом в других корпорациях и иметь землю больше того количества, которое им необходимо для ведения бизнеса. Протоколы корпораций были открыты для ознакомления общественности, и законодательные органы штатов могли ограничивать назначаемые корпорациями тарифы и расценки. Со временем, по мере роста могущества класса предпринимателей, все подобные инструменты демократического контроля были ликвидированы[121].

В первой половине XIX столетия, используя закон о «суверенном праве государства отчуждать за компенсацию частную собственность», правительство забирало земли у фермеров и передавало их компаниям, строящим и эксплуатирующим каналы и железные дороги. При этом идея справедливой цены была заменена доктриной caveat emptor («Пусть покупатель будет осмотрителен»)[122]. Когда рабочие погибали или получали увечья в результате опасных условий работы, работодатели не несли за это никакой ответственности[123]. В конце XIX столетия еще больше общественного достояния было превращено в частную собственность. Миллионы долларов, собранные правительством «с потребителей и, более того, с… бедных наемных работников и фермеров», давшие огромный бюджетный профицит, были распределены между крупными инвесторами[124]. Аналогичным образом миллиарды акров государственной земли, составлявшие почти половину нынешней площади континентальной части США, были переданы в частные руки.

Поддерживая бизнес, правительство оставалось пассивным в отношении нужд простого народа, обращая недостаточно внимания на бедность, безработицу, небезопасные условия производства, детский труд и разграбление природных ресурсов. И все же борьба за демократию продолжалась на протяжении всего XIX столетия. Набирало силу движение за избирательные права женщин. А профессиональные союзы неоднократно перегруппировывали свои поредевшие ряды для подготовки решительных сражений против промышленных монстров.

Важной победой, одержанной в ходе Гражданской войны, было поражение рабовладельцев Южных штатов и отмена законодательно разрешенного рабства. Период Реконструкции в штатах бывшей Конфедерации был одним из тех немногих периодов, когда власть федерального правительства при поддержке войск и при участи белых бедняков и бывших рабов, объединенных в союзы и отряды ополчения, была использована для провозглашения равенства прав для всех, предоставления гражданских и политических прав всем мужчинам вне зависимости от дохода, созыва народных ассамблей, введения более справедливых налогов, создания школ для бедных и проведения весьма ограниченной земельной реформы. Но как только капиталисты Севера положили конец периоду Реконструкции и объединились с олигархами Юга для борьбы против рабочих и фермеров, подавляющая часть демократических завоеваний периода Реконструкции была отброшена назад и страна смогла к ним вернуться, хотя бы в некоторой степени, только в следующем столетии[126].

Не настолько уж прогрессивная эра

В XX столетии интересы богатых по-прежнему были обращены к федеральному правительству в надежде получить от него то, что они сами для себя сделать не могли: подавление демократических сил и поддержку процесса накопления капитала. В период 1900 — 1916 годов, получивший известность как «Прогрессивная эра»[127], по инициативе сильных и наиболее активных компаний в своих отраслях промышленности, вводилось регулирование цен и рынков. Эта политики затронула мясохладобойную отрасль, производство продуктов питания и медикаментов, банковское дело, лесную и горнорудную отрасли. Целью этих действий было увеличение нормы прибыли для крупных производителей, усиление их контроля над рынками и удаление мелких конкурентов[128].

Те, кто занимал во время эры прогресса пост президента страны, были верными партнерами большого бизнеса. Теодора Рузвельта, например, называли «разрушителем трестов» из-за его случавшихся время от времени словесных выпадов против «злодеев — крупных капиталистов», однако его крупные законодательные предложения полностью отвечали пожеланиям корпораций. Он был враждебно настроен по отношению к профсоюзам и реформаторам; причем последним он насмешливо дал прозвище «разгребатели грязи», а магнатов бизнеса он приглашал в свою администрацию. Ни Уильям Хауарт Тафт, ни Вудро Вильсон — два других хозяина Белого дома того периода — не видели никаких особых конфликтных противоречий между своими политическими программами и целями крупного бизнеса[129]. Демократ Вильсон резко высказывался против крупных корпораций, но деньги в фонд его избирательной кампании поступали от нескольких богатых жертвователей, и он так же тесно сотрудничал с партнерами и единомышленниками Морганов и Рокфеллеров, как и любой республиканец. «Прогрессивная эра» была не торжеством мелкого бизнеса над крупными корпорациями, как об этом часто говорилось, а победой крупного бизнеса в модернизации экономики, которую могло обеспечить только федеральное правительство»[130].

Этот период был назван «Прогрессивная эра» благодаря принятию широко разрекламированного, но в значительной части неэффективного законодательства по контролю над монополиями; шестнадцатой поправки о введении прогрессивного подоходного налога; семнадцатой поправки о прямых выборах членов Сената Конгресса США, а также проведению весьма сомнительных реформ избирательного законодательства, в том числе введению избирательного бюллетеня, предполагающего многовариантный выбор избирателя, а также непартийных выборов. К 1915 году многие штаты приняли законы, ограничивающие продолжительность рабочего дня, а также предусматривающие компенсации рабочим за несчастные случаи на производстве. Несколько штатов приняли законы о минимальном уровне заработной платы, а в тридцати одном штате ввели в действие законодательство в отношении детского труда, которое ограничивало возраст найма детей на работу и продолжительность работы. В ряде отраслей промышленности рабочие добились восьмичасового рабочего дня и полуторной оплаты за сверхурочную работу.

Принятие и введение в действие этих нормативных актов было ответом на многолетние, почти вековой давности требования трудящихся. Они были силой вырваны у класса собственников в результате ожесточенной и нередко кровопролитной борьбы. Даже теперь условия труда оставались далеки от удовлетворительных. Стоит напомнить, что большая часть законодательных актов, принятых в ходе подготовки реформ, оказались нереализованными. «Реальные зарплаты трудящихся, то есть их способность купить определенный объем товаров и услуг, в 1914 году оказались ниже, чем в период 1890-х годов»[131]. Для миллионов трудящихся рабочий день длился от двенадцати до четырнадцати часов при шести-, семидневной рабочей неделе. Согласно официальной правительственной статистике, два миллиона детей были вынуждены работать, чтобы дополнить доход своих семей.

Война и «красная угроза»

Первая мировая война еще больше сблизила бизнес с системой власти. Значительное число отраслей экономики было переведено на производство для военных нужд в соответствии с предложениями капитанов бизнеса — многие из них теперь возглавляли правительственные агентства, отвечавшие за мобилизацию в целях организации обороны[132]. По состоянию на 1916 год миллионы людей работали за оплату, на которую невозможно было нормально содержать семью. Каждый год 35 000 человек погибали на производстве в результате слабой охраны труда, еще 700 000 человек по той же причине страдали от увечий, болезней, слепоты и других видов инвалидности, связанных с профессиональной деятельностью[133].

Война помогла приглушить классовые конфликты в стране за счет отвлечения внимания людей на угрозу со стороны «варваров-Гансов» из Германии. Американцев призывали идти на жертвы ради усилий в войне. Забастовки рассматривались теперь как подрывное вмешательство в военное производство. Федеральные войска совершали налеты и проводили обыски в штаб-квартирах организации «Промышленные рабочие мира», бросали в тюрьмы рабочих, подозреваемых в симпатиях к радикалам. В 1918 году, когда война уже близилась к завершению, Конгресс принял Закон о подстрекательстве, которым были санкционированы судебные приговоры на срок до двадцати пяти лет тюрьмы за любое «нелояльное» мнение или пренебрежительное высказывание в отношении американского правительства, флага или Конституции США. Профсоюзным активистам, социалистам и анархистам выносили жесткие приговоры. В конце того же года Генеральный прокурор США Томас Грегори гордо заявил перед членами Конгресса: «Еще никогда за всю нашу историю в стране не поддерживался такой образцовый порядок»[134].

Во время послевоенной, 1919 — 1921 годов, политической кампании под названием «красная опасность» федеральное правительство продолжало запрещать публикации радикального характера, издавало судебные постановления о запрете забастовок, жестоко расправлялось с забастовщиками, учиняло массовые аресты, высылки, изгнания, устраивало политические судебные процессы и расследования в Конгрессе над политическими диссидентами. Общественное мнение обрабатывали мрачными историями о том, как большевики (русские коммунисты) уже готовы вторгнуться в Соединенные Штаты и как они убивали у себя в стране каждого, кто умел читать или писать или даже просто носил белый воротничок[135]. Буржуазные лидеры по всему миру встретили революцию 1917 года в России как страшный сон наяву: рабочие и крестьяне свергли не только монархический режим царя, но и класс капиталистов, владевший заводами, полезными ископаемыми и большей частью земель царской империи. Государственный секретарь США Роберт Лансинг заметил по этому поводу, что революция послужила плохим примером простому народу других стран, включая народ Соединенных Штатов[136]. В 1917 году вместе с Англией, Францией и одиннадцатью другими капиталистическими странами Соединенные Штаты вторглись в Советскую Россию в кровавой, но безуспешной трехлетней попытке свергнуть революционное правительство. Это была глава в истории, о которой большинство американцев никогда не слышали.

«Век джаза» 1920-х годов («ревущие двадцатые») был, как считается, периодом процветания. Множились биржевые спекуляции и другие махинации, позволяющие быстро обогатиться. Но основная масса населения жила в условиях острой нужды, зачастую испытывая недостаток в самом необходимом. В 1928 году конгрессмен Фьорелло Лагуардиа рассказал о своем посещении бедных районов Нью-Йорка: «Я признаю, что не был готов к тому, что мне пришлось увидеть. Кажется почти невероятным, что такая бедность может быть реальной»[137]. И в дополнение ко всему крах фондовой биржи 1929 года дал сигнал крупнейшего разрушения производительных сил, возвестившего о наступлении Великой депрессии.

«Новый курс» — тяжелые времена и жесткие реформы

Великая депрессия 1930-х годов принесла нарастание голода, нужды и безработицы. В первые четыре года депрессии пятнадцать миллионов тружеников потеряли свои рабочие места и миллионы людей потеряли пенсионные сбережения. В то время не существовало национальной системы страхования по безработице, было мало программ пенсионного обеспечения. Были лишь благотворительная деятельность и очереди за супом. Те удачливые, кому повезло сохранить работу, оказались перед фактом растущего ухудшения условий работы:

Сенатор Хьюго Блэк заметил в 1932 году: «Труд постоянно оплачивают недостаточно, а капиталу переплачивают. Это является одной из главных причин нынешней депрессии… Вы не можете заставлять промышленных рабочих голодать и одновременно — зависеть от результатов их труда как покупатели»[139]. Даже банкир Фрэнк Вандерлип признал: «Капитал удерживает слишком много, а рабочие не получают достаточной оплаты для покупки причитающейся им доли производимого продукта»[140]. Однако большинство представителей плутократии возлагали ответственность за депрессию на ее жертвы. Так, например, миллионер Генри Форд сказал, что кризис возник из-за того, что «средний рабочий фактически не выполнял своего ежедневного задания… Есть много различной работы для людей, если бы они хотели ею заняться». Спустя несколько недель Форд уволил 75 тысяч рабочих[141].

В период, когда треть нации недоедала, была плохо одета и жила в скверных условиях, а другая треть едва ухитрялась сводить концы с концами, по стране прокатывался бурный шквал забастовок, в которых принимали участие сотни тысяч рабочих. В период между 1936 и 1940 годами недавно созданный Конгресс производственных профсоюзов (СЮ) включал миллионы рабочих и добился больших достижений в повышении заработной платы и улучшении условий работы. Эти победы удалось завоевать только после длительной борьбы, в ходе которой многие тысячи рабочих протестовали — они занимали рабочие места на фабриках — были уволены, занесены в черные списки, избиты или арестованы; сотни других были ранены или убиты полицией, солдатами и охранниками компаний[142]. Завоевания были настоящими и несомненными. Но они дались дорогой ценой.

Первый из двух сроков пребывания у власти правительства президента Франклина Рузвельта назвали «Новым курсом», то есть эрой, которая, как верили многие, принесет большие преобразования в интересах «простого человека». На самом деле основным направлением «Нового курса» было восстановление бизнеса, а не социальные реформы. В первую очередь была создана Национальная администрация восстановления (NRA), сформировавшая органы по соблюдению «кодексов честной конкуренции» в экономике, куда вошли представители ведущих корпораций в каждой отрасли промышленности. Задача этих органов состояла в ограничении объемов производства и установлении минимального уровня цен, что в конечном счете оказалось более выгодным крупным корпорациям, чем их мелким конкурентам[143]. Стремясь стимулировать производство, только Корпорация финансирования реконструкции выдала займов большому бизнесу на сумму $15 миллиардов.

Федеральная программа по жилищным вопросам стимулировала частное строительство жилья, выдавая субсидии строительным фирмам и поддерживая ипотечные банки программой страхования займов. Все это не принесло особых выгод многим миллионам людей с плохими жилищными условиями. Мероприятия «Нового курса» в сельском хозяйстве за счет поддержки правительством цен и сокращений объемов производства также были выгодны только крупным агропроизводителям. Многие фермеры-арендаторы и издольщики были лишены обрабатываемой земли в результате введения в действие новых федеральных программ арендной платы, за счет которых земли сельскохозяйственного назначения стали выводиться из производственного использования[144].

Столкнувшись с массовыми волнениями населения, правительство разработало программу помощи, несколько смягчившую особо острую нужду. Но, как только «Новый курс» перешел к мерам, которые угрожали частным предприятиям конкуренцией и ослаблением позиций предприятий с низкой заработной платой за труд, бизнес перестал оказывать поддержку правительству и занял открыто враждебную позицию. Это приводило Рузвельта в ярость, так как он считал, что принимает меры по спасению капиталистической системы. В то же время оппозиция его действиям со стороны бизнеса укрепила в общественном сознании его имидж реформатора.

Несоответствие между представлениями о «Новом курсе» в общественном сознании и его действительными результатами остается одним из не до конца оцененных аспектов эры президента Рузвельта. Например, Гражданский корпус охраны природных ресурсов (ССС) предоставлял работу за очень низкую зарплату, практически на уровне пропитания, трем из 15 миллионов безработных. В точке кульминации Управление общественных работ (WPA) обеспечивало работой почти 9 миллионов человек, хотя зачастую работа имела непостоянный характер и была непродолжительной и за совершенно неадекватную заработную плату. Из 12 миллионов рабочих, зарабатывавших менее 40 центов в час, только около полумиллиона имели минимальный уровень заработной платы, определенный Законом о минимальной заработной плате. Действие Закона о социальном страховании 1935 года распространялось лишь на половину населения. Закон обеспечивал мизерную месячную зарплату без медицинского страхования и компенсаций по болезни перед выходом на пенсию. Аналогичным образом страхование по безработице распространялось только на тех, кто имел длительный стаж работы по определенным специальностям. Условия реализации этих положений оставались полностью на усмотрении штатной администрации, которая была вправе установить любые ограничения[145].

Несмотря на то что правительственные программы явно не отвечали потребностям бедняков, они приобрели широкую известность и способствовали смягчению недовольства в обществе. Как только угроза политических волнений ослабевала, федеральная помощь сокращалась и большое число обездоленных людей выталкивалось с рынка труда, уже и так забитого до отказа безработными[146].

Налоговая политика администрации Рузвельта фактически была продолжением программ предшествующего президента Гувера с ее щедрыми поблажками для бизнеса. Когда налоги повысились из-за необходимости компенсировать военные расходы, связанные со вступлением страны во Вторую мировую войну, главную тяжесть этого бремени приняли на себя классы со средними и низкими доходами, которых до этого никогда не облагали подоходными налогами[147].

Однако все это не отменяет того факта, что в ответ на сильное брожение в народе и угрозу его широкой радикализации, администрация президента Рузвельта ввела ряд реальных демократических мер. В частности, ввела давно назревшее законодательство по социальному обеспечению, осуществила ряд крупных проектов по охране природы, рациональному природопользованию и таким общественно-необходимым проектам, как программы электрификации сельской местности в большом числе обедневших районов и сокращение безработицы с 25 до 19%. Политика «Нового курса» позволила создать миллионы новых рабочих мест для безработных в секторе общественных работ, построить по всей стране новые или улучшить действующие дороги, возвести тысячи новых школ, автомобильных парковок, мест отдыха и развлечений, спортивных площадок и аэропортов. Гражданский корпус охраны природных ресурсов обустроил 52 000 акров площадок для проведения общественных мероприятий, построил свыше 13 000 временных дорог и восстановил почти 4000 исторических памятников. Работники Корпуса заселили водные пространства рек и каналов миллионами рыб, участвовали в улучшении работы службы пожарной охраны, борьбе с грызунами и сельскохозяйственными вредителями, охране и рациональном использовании водных ресурсов и борьбе с почвенной эрозией. За счет мероприятий «Нового курса» были построены сотни больниц, почтовых отделений, мостов, дамб (которые тогда считались полезными сооружениями) и зданий судов. А тысячам безработных писателей, артистов, музыкантов и художников была оказана скромная поддержка и предоставлена возможность скрасить жизнь людей, лишенных культурного досуга.

До введения «Нового курса» власти охотно разваливали профсоюзы запретительными решениями судов, крупными штрафами и жесткими репрессиями. При «Новом курсе» был принят ряд законов, закрепляющих права трудящихся на объединение и коллективное ведение переговоров. Закон Норриса — Лагуардии серьезно ограничил использование судебных запретов и поставил вне закона принудительное заключение трудовых контрактов с обязательством работника не вступать в профсоюз («контракты желтой собаки»). Другие законодательные акты наложили запрет на корпоративные профсоюзные организации, контролируемые руководством компаний. Вероятно, самым важным законом «Нового курса» о труде стал Национальный закон о трудовых отношениях (1935), на основании которого было создано Национальное управление по трудовым отношениям с широкими полномочиями по надзору за регистрацией профсоюзов и наказанию работодателей, нарушающих права трудящихся на объединение в профессиональные союзы. Отныне у рабочих появился федеральный закон, гарантирующий их право на объединение в профсоюз. Такое законодательство было реакцией власти на рост профсоюзного движения и нарастание его боевого духа и одновременно стимулом в этом плане для профсоюзов[148]. Однако период «Нового курса» едва ли можно считать эпохой великих достижений народа. Народ был готов идти гораздо дальше Рузвельта и, вполне вероятно, он принял бы национализацию банковской системы, менее скупые и более обширные программы, направленные на создание новых рабочих мест и системы медицинского обслуживания. В том, что касается отмены сегрегации, запрещения расовой и религиозной дискриминации при продаже домов и сдаче квартир, приеме на работу, в области избирательных прав для чернокожих американцев, запрещения самосуда или линчевания, — в этом отношении «Новый курс» не сделал ничего. Чернокожие американцы были исключены из работ, проводимых правительственным Гражданским корпусом охраны окружающей среды. Они получили меньше государственной помощи, пропорционально их числу в составе населения. Им зачастую платили меньше установленной законом минимальной заработной платы[149].

После вступления Соединенных Штатов Америки во Вторую мировую войну в декабре 1941 года коэффициент загрузки промышленного оборудования предприятий более чем удвоился. Почти все из 8,7 миллиона безработных были или призваны на службу в Вооруженные силы, или возвращены обратно на предприятия в состав рабочей силы вместе с еще 10 миллионами новых работников, в основном — женщинами. Валовой национальный продукт, составлявший в 1940 году $88 миллиардов, за несколько лет быстро вырос до $135 миллиардов. Среди тех, кто извлек из всего этого наибольшую выгоду, были промышленные магнаты и поставщики вооружений. США смогли значительно сократить уровень безработицы только за счет вступления в войну и сохранения в дальнейшем военного характера экономики. Правящие политические и экономические элиты были готовы на широкомасштабные военные расходы, влекущие за собой смерть людей в военное время, на которые они бы никогда не пошли в целях оказания помощи людям в мирное время.

В целом вмешательство правительства в дела экономики было не выдумкой вашингтонских бюрократов, а отражением растущей концентрации производства и богатства. Наряду с большим числом мелких трудовых конфликтов, которые разрешались с участием местных властей, нарастала и широкомасштабная классовая борьба, сдерживать которую приходилось центральной государственной власти. Процесс роста и усиления федеральной власти, начало которому положили создатели Конституции с целью обеспечения гарантий интересов класса собственников, продолжался нарастающими темпами на протяжении всего XIX и XX столетий. Власть предоставляла инструменты регулирования, субсидии, услуги и защиту, которую бизнес сам себе не мог обеспечить. Корпоративная экономика нуждалась в корпоративном государстве.

В то время как общество завоевывало формальные права для участия в делах государства в качестве избирателей, государство со своими судьями, судами, полицией, армией и бюрократическим аппаратом оставалось в основном в распоряжении класса богатых. Законы переписывались и приспосабливались для того, чтобы лучше служить капиталу и ограничивать возможности трудящихся сопротивляться и давать отпор. Однако трудящиеся располагали определенными собственными возможностями, в особенности по срыву и созданию угрозы процессу накопления капитала посредством забастовок и других актов протеста и сопротивления. Брожение в обществе вынуждало класс собственников и государство идти на уступки. Такие победы по результатам нельзя сравнить с массированными атаками на капитализм, но они все-таки представляли собой весьма важные демократические достижения трудящихся.