Деревенская околица. Рассказы о деревне

СТЁПКА

Деревня Ворониха в сорока километрах от райцентра, стоит на кромке бора. Один год лето выдалось жаркое, и где-то в середине июля здесь случилась такое, что даже пришлось вызывать из края службу МЧС. А беда произошла с малым парнишкой.

Всё началось с того, что однажды поздно вечером к Борису Анатольевичу, главе крестьянского хозяйства «Восход», прибежали сёстры Ненашевы. Девчонки ревели и наперебой просили помочь найти братишку, пятилетнего Стёпку.

— Всю деревню оббегали, всех опросили, никто его не видел.

— А где родители? Почему они не беспокоятся?

— Они сейчас дома пьяные валяются.

— Что же вы так поздно спохватились?

— Думали, что найдётся. Он сегодня психанул на пруду, когда пришли купаться. Закапризничал и ушёл домой.

— А из-за чего?

— Не дали ему первому поплавать на резиновой камере.

У Ненашевых было шесть ребятишек, пятилетний Стёпка был младшим в семье. Росла детвора сама по себе, а родители всё не угомонятся — пьют да дерутся. Сам Василий Ненашев работал у Бориса на пилораме. Сколько раз он ему устраивал нагоняй и стыдил — всё без толку. Их и в сельсовет вызывали, даже хотели лишить родительских прав. Чуть притихнут, а как зарплата — у них гульба. Какой уж тут пригляд за детьми.

Первым делом Борис позвонил своему заместителю.

— Григорий Василич, срочно собери всех наших мужиков. У Ненашева сынишка пропал. Стёпка.

Потом по телефону переговорил с председателем сельсовета.

— Александр Иванович, беда. У моего Ненашева парнишка, Стёпка, пропал. Я своих уже поднял, ты подходи в контору.

Когда все собрались, стали думать, что делать, где его искать. Первым делом решили съездили на мельницу, так как туда ребятишки часто бегали к старому мельнику деду Митяю, но без пользы дела. Искали его и за околицей, и на дорогах ведущих в деревню. Кричали и звали Стёпку — всё без толку. Что сделаешь, ночь, темень. Решили дождаться утра.

А рано утром Бориса разбудил Василий Ненашев, отец Стёпки. Он был с сильного похмелья, всхлипывал и просил до зарплаты денег, чтобы «пережить такое горе!»

— Никаких тебе денег, — это раз. Пока не найдёшь Стёпку, на глаза не показывайся, — это два.

Председатель сельсовета позвонил главе района и тот дал задание — организовать поиск своими силами и постоянно держать его в курсе событий. И ещё сказал, что если поиски ничего не дадут, то придётся звонить в край, там есть особая служба.

Для поиска решили привлечь старшеклассников, ещё сбили народ свободный от работы. Пока собирались и ждали у сельсовета, местный охотник Никита Мухортов нашёл следы детских сандалий на дороге за деревней. Ненашевы подтвердили, что это следы сандалий Стёпки. У правого сандалика была дырочка на большом пальчике. Выходило, что после того, как он обиделся на сестёр и пошёл домой, потом решил вернуться.

Но чтобы попасть на пруд, надо было в начале идти по дороге ведущей к старому горельнику, а потом свернуть. И здесь он по ошибке не заметил среди кустов тропинку, которая вела к пруду, а пошёл по дороге. Потом догадался, что заблудился, но вместо того, чтобы повернуть назад в деревню, начал искать пруд и совсем заплутал. Переходил дорогу несколько раз, а потом следы вообще потерялись. Куда ушёл и где искать — неизвестно.

Народу собралось много, зато толку было мало — никто никого не слушал. Все разбрелись по лесу, ходили ватагой, кричали, свистели и звали Стёпку. Искали целый день, а когда собрались домой, то не досчитались троих ребятише из старшеклассников. Теперь стли искать их, кое-как нашли. В деревню вернулись когда уже совсем стемнело.

На второй день опять начали поиск, но уже по всем правилам. Из края приехали люди в военном, — сотрудники МЧС и всё взяли в свои руки. В Воронихе отменили все работы, на поиски собрали всех жителей деревни, включая школьников. Кроме того, прибыл главный лесничий со своими работниками и местные охотники, для которых лес — дом родной. Подъехали «Скорая помощь», автоклуб с громкоговорителем, милиция с мегафоном и даже полевая кухня. Как никак, «ЧП» районного масштаба.

Каждый по плану занимался своим делом. Лесной массив разбили на участки, людей выстраивали цепью на расстоянии видимости, и так прочёсывали лес. Поиск вели целый день.

В коротком перерыве, когда на ходу обедали, Борис поговорил с врачом «Скорой помощи». Уточнил, сколько может выдержать ребёнок в лесу один, причём, без воды и еды.

— Голод, это не так страшно, — говорит она, — плохо, что здесь вообще нет воды — ни реки, ни озерца. Да ещё стоит такая жара. Для него сейчас самое опасное, — обезвоживание. Конечно, не избежать последствия, стресса. Всё-таки ребёнок один в лесу.

И второй день не дал результата — Стёпка как сквозь землю провалился. За Борисом по пятам всё ходил Василий Ненашев, клянчил деньги в счёт зарплаты. Проснулись родительские чувства и требовалась водка, чтобы им со своей Валентиной как-то заливать страшное горе. Пришлось дать. Наступила третья ночь.

После ужина Борис пошёл в детскую. Старшая дочь Наташка смотрела телевизор, а Леночка уже спала.

— Пап, ну что, нашли Стёпку?

— Пока нет. А ты почему не спишь?

— Тебя ждала, интересно же. Вся деревня второй день ищет.

— Найдём. Ложись спать.

Ночь была душная, спал плохо. Пошёл на кухню попить. Уснуть уже не мог, всё ворочался. За окном начало отбеливать. В голову лезли мысли — если ему не спится в мягкой постели, то как там сейчас в лесу пятилетнему малышу? Какой уж тут сон. Вспомнил аналогичный случай. Как-то они всей семьёй ездили в город погостить у двоюродного брата.

Когда уже поехали домой, то на вокзале потеряли Ленку. Она отстала и заблудилась в людском водовороте. Не могли отыскать до тех пор, пока их не надоумили обратиться к дежурной по вокзалу. Передали объявление по радио, и сразу же она отыскалась. Её он нашёл в комнате милиции. Как же она кинулась к нему! Уцепилась слабыми ручонками, прижалась и захлёбываясь слезами просила: «Папочка, родненький, не бросай меня…»

Но это было среди людей, а сейчас Стёпка один в тёмном и страшном лесу. Никита Мухортов говорил, что за кордоном видел рысь, а совсем недавно волки утащили из деревенского стада почти годовалого телёнка. Чего удивляться, если живут в лесу.

От одной мысли о плохом, стало не по себе. Оделся, завёл «Ниву» и поехал в лес. Было ещё рано, а его как кто подстёгивал изнутри. Он торопился. Поехал по дороге, где потерялся Стёпка, решил проехать до самого горельника. Ехал медленно, глядел по сторонам. На траве была роса, пыль над дорогой за ночь осела.

И вдруг он увидел совершенно чёткие, свежие следы детских сандалий! Дальше у него всё было, как на автомате: остановил машину, бросился к следам. Так и есть, Стёпкины, даже та дырочка на подошве от большого пальчика. Следы пересекали дорогу, и уходили в лес, он кинулся туда. Осмотрелся. Никого не видать. Куда малыш мог пойти, если блуждает? Скорее всего, — вперёд. Осторожно пошёл прямо, озирался по сторонам, прислушивался, может, треснет под ногой ветка или услышит шаги. Нет! Тогда стал громко кричать и звать:

— Стёпка! Где ты! Эге-гей! Отзовись!

Ни звука. И вдруг заметил какое-то движение. Серая тень метнулась от сосны к небольшой лощинке. Кинулся туда. На дне её лежал Стёпка, только он сейчас напоминал собой затравленного зверька. Урчал и что-то мычал. Борис бросился к нему, а тот уже ничего не соображал, судорожно вырывался из его рук.

— Стёпа! Сынок! Это же я, дядя Боря! Не бойся, всё уже позади — и взял его на руки.

На Стёпку было страшно и больно смотреть. Губы запеклись и потрескались. Лицо грязное, с высохшими потёками от слёз. Весь в царапинах, волдырях и расчёсах от комариных укусов. И главное — он не говорил, а только мычал и стонал.

Борис с малышом добежал до машины, уложил его на заднее сиденье и торопливо стал звонить по мобильнику в больницу. Наконец дозвонился, дежурная сестра взяла трубку, попросил срочно пригласить дежурного врача. Через время услышал:

— Дежурный врач, Каширин, слушает.

— Это вас беспокоит фермер Тарасов из Воронихи. Вы, наверное, уже слышали, что у нас потерялся ребёнок, Стёпка Ненашев. Так вот — я его только что нашёл.

— Нашёл? Откуда ты звонишь? Где вы сейчас находитесь?

— В лесу, у чёрта на куличках. В шести километрах от деревни, чуть не доезжая старого горельника. Что мне с ним делать?

— В каком он состоянии?

— Как в обмороке. Не говорит и ничего не соображает.

— Первым делом — дай ему пить. Воды или чаю, что у тебя найдётся. Только не много, не больше стакана. Ни в коем случае — не корми. Езжай в райцентр, я навстречу высылаю «Скорую».

У Бориса в термосе был остывший чай. Налил в термосовый стакан и стал поить Стёпку. Тот встрепенулся и судорожно схватил ручонками стакан, сам аж трясётся. Стал пить, но весь чай выливался назад. В чём дело? Борис с трудом отобрал стакан, разжал ему зубы и открыл рот. Посмотрел и всё понял. Стёпка инстинктивно чувствовал в траве влагу и жевал её, но всю проглотить не мог. Стебли колечками застряли у него в горле, поэтому он, не то что пить, даже дышал с трудом. Пришлось Борису засунуть ему палец в рот и вытащить всю траву.

Потом Стёпка с жадностью выпил стакан чая, но этого ему было мало, и он уцепился в термос руками, тянул его к себе. При этом жалобно всхлипывал. Пришлось дать ещё полстакана.

— Хватит, сынок, — успокаивал его Борис, — сейчас мы с тобой поедем в больницу, они тебя напоят и накормят по науке. Держись, малыш, теперь ты не один. — И погнал машину.

Немного погодя Стёпка успокоился и впал в забытьё. Вот она и Ворониха. Ещё даже табун коров не выгоняли, — решил не останавливаться, проехал деревню и помчался в райцентр. Отъехал километров пятнадцать, и вот она, — летит навстречу «Скорая». Поравнялись. Остановились.

Осторожно перенёс малыша в салон «Скорой». Его знакомая доктор, Ольга Николаевна, осмотрела Стёпку, сделала какой-то укол и поставила капельницу. Немного погодя малыш затих. Под потолком салона висел вверх тормашками большой флакон с каким-то раствором, на руках у доктора спал Стёпка. Так они и уехали, а Борис вернулся домой и позвонил главе района — отбой!

В больнице Стёпка пробыл две недели. Боялись, что обезвоживание даст осложнение. Беда в том, что в таких случаях недостаток влаги в организме компенсируется водой из крови, и она начинает густеть, а кровоток замедляется. В итоге человек бредит и уже ничего не соображает. Поэтому Стёпка и вырывался из рук своего спасителя. Но всё обошлось. Если бы ещё полдня его не нашли, то начались бы уже необратимые процессы головного мозга. В лучшем случае — дебил. А так уже через неделю Стёпку перевели из реанимации в общую палату. Перевели специально, решили, что общение с ребятишками ускорит выздоровление.

Наконец из больницы позвонили. Так как у Ненашевых не было телефона, то звонили Борису и сообщили, что можно навестить больного, его найдёныша. Ещё сказали:

— Борис Анатольевич, теперь он ваш крестник.

Поехал, заодно прихватил с собой его старшую сестрёнку, Настю. В приёмном покое их обрядили в белые халаты и провели в палату. Стёпку Борис просто не узнал. И мордашка пришла в норму, и губы как губы, все волдыри прошли. Только ещё виднелись следы зелёнки, и был он ещё слабенький. Настя обнимала и ласково гладила братишку, радовалась, что он поправляется.

— Здравствуй, Стёпка. Как ты тут поживаешь? — бодро спросил Борис даже протянул ему руку, чтобы поздороваться, как со взрослым. Но Стёпка засмущался и спрятался за Настю.

— Стёпа, а ты узнаёшь этого дядю? — Спросила сестра.

— Нет, — говорит Стёпка, потом что-то припомнил и пояснил, — он сказал: «сынок» и дал мне пить.

Оказывается, из всего этого кошмара, в память ему врезался именно этот момент, когда Борис его напоил чаем, а перед этим назвал «сынком».

А раз так, он «сынку» и всем обитателям палаты высыпал на стол целых две сумки гостинцев: конфеты, яблоки, сок, апельсины… и всех пригласил к столу: «Налетай, ребята!». Два раза их приглашать не пришлось, деревенские, они понятливые.

Когда вышли из больницы, он предложил Насте:

— Что, Настюха, может, заглянем в кафешку и подкрепимся?

Зашли. Он заказал на двоих обед, а для неё ещё и мороженое. Пока ждали заказ, поинтересовался:

— Ты когда нибудь была в кафе?

— Нет. Но мороженое мы иногда покупаем в магазине. Как только в доме накопятся пустые бутылки, мы их сдаём. А денег нам никогда не дают. Даже на кино.

— Почему? Родители же получают ваши «детские» деньги.

Девчушка засмущалась и замолчала. Борис догадался, — хоть какие родители, но говорить о них плохо она стыдилась. Когда принесли заказ, заметил, как она торопливо ела, хотя и старалась не казаться голодной. Борис понял, — голодают дети у Ненашева. Он и раньше слышал от жены, что плохо живётся ребятишкам у его работника с пилорамы. Говорили, что дети часто поджаривают ломтики картошки прямо на голой плите. Когда в доме вообще не было еды, то ходили на мельницу к деду Митяю, и он по своей доброте насыпал им немного муки. Девчонки месили тесто, и тут же на плите пекли лепёшки.

Борис ловил себя на мысли — может, только поэтому Стёпка и выжил в лесу. Эти дети росли как сорная трава, которая никому не нужна и её изводят, но она всё равно пробивается к солнцу. Как подтверждение этому — все Ненашевы в школе учились на одни пятёрки. Старшие помогали младшим. И ещё они каким-то чутьём догадывались, что выбиться из этой нищеты и нужды можно лишь выучившись чему то. А ещё для них было стимулом ходить в школу — там их кормили, хотя и один раз в день. Ещё бесплатно выдавали учебники и тетрадки.

Иногда РайОНО оказывал материальную помощь многодетным и неблагополучным семьям. Но члены родительского комитета таким родителям деньги отдавали редко, те же Ненашевы их сразу же пропивали. Поэтому сами покупали детям одежду или обувь. Только вот беда, — «дармовые» деньги выделялись редко, а таких семей в деревне хватало.

Всё это Борис знал, а вот увидел голодные глаза ребёнка впервые, и это его поразило до глубины души. Ведь не война же сейчас и не голодомор тридцатых, а дети голодают! И это когда «новые русские» и успешные бизнесмены бесятся с жиру на Куршавеле или покупают футбольные команды. А как дети одеты! Те же Ненашевы донашивают обувь и одежду друг за другом до лохмотьев. Даже чтобы поехать в райцентр, у Насти ничего не нашлось кроме старенького платьица, латаного-перелатаного, хотя и аккуратно заштопанного. А ведь она уже почти невеста.

Потом в Воронихе случилось такое, что многих удивило. Когда через неделю Стёпку выписывали из больницы, Борис усадил в «Ниву» всех ненашевских ребятишек, и повёз в райцентр за Стёпкой. Забрали его, а потом всем табором пошли в кафе, ели разные вкусности и мороженое. Потом всей компанией прошлись по торговым рядам, которые были забиты разными товарами. Борис решил одеть всех ребятишек, даже прикупил им зимнюю одежду и обувь. Ещё набрали всякой еды и гостинцев.

В деревне соседи Ненашевых с удивлением наблюдали, как из «Нивы» фермера Тарасова лезли дети с обновками: свёртками, коробками и сумками. Всё было хорошо. А на утро эти же соседи прибежали на крик и рёв к Ненашевым. Оказалось, что сердобольный папаша ночью снёс в коммерческий ларёк за полцены Настино пальто и Катькины тёплые сапожки. Позвонили председателю сельсовета, тот пришёл с участковым, Колей Трубниковым. Сообщили и Борису, он тоже подъехал на «Ниве».

А Ненашевы уже успели опохмелиться и спали.

Пошли в коммерческий ларёк, в котором спиртное можно было купить в любое время суток. Его хозяйка, Ирка Кравцова, даже ночевала здесь, она ничем не брезговала. У алкашей за водку брала в залог часы, золотые кольца, любую стоящую вещь, даже паспорта. Брала за бесценок, зато под большие проценты.

— Вот что, Ирина Петровна, — обратился к ней участковый, — верни всё, что взяла у Ненашева. Придётся тобой заняться, как следует. Не я буду, если не отберут у тебя лицензию. У тебя же ни капли совести, и ты нарушаешь все правила.

— А с чего это я буду возвращать? Я что, у него украла? Сам принёс, вот с ним и разбирайтесь. И лицензией меня не пугай.

— Ладно — вмешался Борис, — я выкупаю назад пальто и сапожки. Слушай, Ирина, ты уже взрослый человек, неужели не знала, у кого брала детские вещи?

Но Ирка Кравцова была не подарок, стала ему выговаривать:

— На твоём месте, Борис Анатольевич, я бы лучше помолчала. Васька Ненашев работает у тебя, вот и разбирайся с ним. Почему твои алкаши круглыми сутками бегают ко мне за водкой? Вот ты их и воспитывай, а мне не читай мораль.

— Ох, и стерва же ты, Ирина Петровна. Дождёшься, что сожгут тебя вместе с ларьком. Подопрут дверь и подпалят.

Потом сельсовет собрал документы о лишении родительских прав супругов Ненашевых и отправил в администрацию. Но вместо того, чтобы явиться на заседание комиссии, они явились к Борису. Он оторопел от такой наглости. Ему было даже противно на них смотреть, не то, что разговаривать.

— Что вам ещё здесь надо? Денег хотите? У вас опять горе!

— Нет. — Ответил Василий. — Помоги закодироваться от пьянки. Обоим. Ведь пропадаем, сам же видишь. Чуть Стёпку не потеряли, а тут совсем с катушек съехали. Это к тебе будет наша последняя просьба. Помоги… — и бухнулись на колени.

***

Вот и вся история. Сейчас из Стёпки такой ладный парень выправился. Он уже учится на четвёртом курсе медицинского университета, и что интересно — у него два отца. Один родной, а второй — крёстный, а какой роднее — это ещё вопрос. Старшие дети Ненашевых выучились и разъехались. У них уже свои дети, а в Ворониху к родителям ещё ни разу не приезжали. Дети, они понятливые, и не прощают тех, кто их предаёт или меняет на водку.

Обычно нас любят за «что-то» или «для чего-то». Единственные, кто нас любят «ни за что», — наши родител. Так на Руси было с испокон веков. Любят нас такими, какие мы есть. Но когда родителям родные дети в тягость, это ненормально, за это жизнь наказывает. Это же самая простая истина нашей жизни.

«МИЛЛИОН АЛЫХ РОЗ»

Кто постарше, тот помнит, как работали мясокомбинаты при Советах. Там мясо и колбасу тащили не только рабочие, но и начальство. И как не лютовала вневедомственная охрана и ОБХСС, всё равно воровали. А всех обыскивать не будешь, да и как?

С мужиками проще — обшарили, вытрясли пакеты с мясом, колбасой и пиши протокол, а вот с дамами сложнее. Тут и смех, и грех — когда они идут на работу, то все тощие, как из Дома моделей, а со смены возвращаются купчихами, страсть смотреть. Даже (извиняемся) интимные места использовали под пакеты с мясной продукцией. А женщину щупать охране нельзя — закон не дозволяет. Для острастки одну-другую затащат в смотровую комнату, но досмотр может делать только женщина в погонах. И то, если найдут понятых, а никто из работяг на это не идёт.

И при таком раскладе ни один мясокомбинат не работал в убыток, мясной баланс как-то выравнивался. Секрет простой — деревня не только кормила город, так он её ещё и обворовывал.

У нас на мясокомбинате на весовой скот принимал Фёдор Фёдорович, работал он более двадцати лет и дело знал. Его весы проверяла инспекция, сами сдатчики скота, а придраться не могли — его пятитонные весы работали как в аптеке. И при этом он обдирал деревню за милую душу. Делалось это элементарно.

На площадку весов загоняли до десятка голов скота, а когда животные успокаивались, он кричал: «Вешаю! Готово!». Сдатчики скота сами видят — всё по-честному. А весь секрет был в том, что в яме, где был смонтирован механизм весов, сидел пьяница Коля Смолкин. Как только он услышит заветное: «Вешаю!», хватает какие-то рычаги и тащит изо всех сил на себя, пока не услышит: «Готово!» Ничего сложного.

В итоге, только за день от таких взвешиваний у Фёдоровича из воздуха получалась лишняя пара коровок или бычков. А за месяц таких бычков набирался целый табун. Но это мелочь против того, что вытворяли ветеринары. Они запросто могли скот средней упитанности принять даже тощяком, а вот доказать обратное было невозможно. Вот тебе и дармовое мясо для комбината.

Но сами понимаете, задарма в яме весь рабочий день сидеть и дёргать нужные рычаги будет только дурак, поэтому Коле причитался дневной спецпаёк: две бутылки вина и колбаса.

Вот так и выравнивался мясной баланс социализма. Начальство комбината делало вид, что ничего не знает, начальник цеха делал вид, что всё знает, но так положено. Коля был доволен, сам же Фёдорович с совестью был в ладах, у него пухла сберкнижка.

Но однажды случилась беда. И всё потому, что в магазине был перебой с вином, и Фёдоровичу пришлось для спецпайка брать водку. К тому же он по привычке неосторожно сунул Коле в яму сразу две бутылки водки вместо одной. В итоге Коля после обеда окосел и в состоянии эйфории начал дёргать ни те рычаги.

У Фёдоровича за двадцать лет работы глаз намётанный, потому чувствует — что-то не то. Вместо прибыли начал работать себе в убыток, так как его подельник залил шары и перепутал отработанную систему доходов. Но даже ни это главное, главное, что вдруг Коля с алкогольной радости в этой яме… запел!

Представляете? Рабочий день, на весах скот, все суетятся, а из ямы несётся: «Миллион, миллион алых роз…» Колхозники подняли хай, вызвали комиссию, и что? Пьяный рабочий упал в яму, вот невидаль. Повторно взвесили скот, а там 150 кг. в пользу деревни. Приёмщик пристыдил их и в придачу сбросили эти полтора центнера. Не повезло Фёдоровичу, вышло день работал «бесплатно».

Колю сразу за шиворот и вышвырнули за ворота, а его место занял Мишка Харламов, и всё пошло по-старому. Фёдор Фёдорович кричал: «Вешаю!», а Мишка тянул на себя нужные рычаги.

Зато деревня на себе тянула воровские грехи мясокомбината. И не только по мясу, но и по молоку и зерну. У всех где-то работали свои Фёдоры Фёдорович. Но это уже совсем другая история.

ЖЕНСКИЙ ПРАЗДНИК

Женский праздник, это когда мужчины с ума сходят, как угорелые носятся по магазинам, а женщины млеют в ожидании сюрпризов, а в парикмахерских наводят марафет. Это 8-е Марта.

А Наде Рябинской было не до причёски и маникюра. После работы ей бы поскорее с хозяйством управиться, детей обиходить и немножко заняться стряпнёй, праздник всё же. Муж Володя уже был дома и старался вовсю: пошумливал на ребятишек, заставил вытирать пыль, трясти половики, а сам орудовал тряпкой.

Смотрит на мужа Надя, думает о своём, а мысли невесёлые. Всем, вроде, хорош её Володя, и живут не ссорясь уже более десятка лет, но невнимательный он какой-то. Другой, что надо подберёт и купит, а он даже носки себе и то не может купить, не то, чтобы ей флакончик духов. Правда, зарплату отдавал до копейки. А в отпуск работал, с мужиками подрядились строить в соседнем колхозе гараж. Месяц не появлялся дома, а принёс с этой «шабашки» сущий пустяк. Видать, прогуляли больше, чем заработали. Обидно ей, а от чего и сама не знает.

Одноклассник его, Юрий Николаевич, с которым он дружит с детства, работал завторгом райпо, и потому всегда был готов помочь. А у Володи всегда одно и тоже: «Надь, сходи у купи сама. Я в этих делах не разбираюсь, да и просить как-то совестно». Вот и сейчас: «Мамин праздник, мы всё уберём сами». Как же, сами они уберутся по дому, потом за ними всё переделывай.

Вечером, когда уже убралась по хозяйству и подоила корову, начала готовить ужин и стряпать пирог. Она занимается делом, а Володя завалился на диван, ребятишки с ним, даже Наташка вместо того, чтобы помогать матери, чуть покрутилась на кухне и шмыг к отцу. Тормошат его, а он и рад.

— Пап, расскажи ещё что ни будь. Ну, пап! Ну, пожалуйста.

Что-что, а уж рассказывать Володя умел, такого наплетёт, что и не понять, где правда, а где выдумка.

— Да я вам уже всё рассказал, пусть лучше вам Ванька почитает или телевизор включите, там сегодня должен быть хороший концерт. Или посмотрите мультики.

— Нет, ты лучше нам расскажи, как был маленьким, или как ходил с мужиками охотиться на медведя.

— Я вам уже всё рассказал, — говорит Володя.

— Ну, пап, ну миленький, ну, пожалуйста! — Ребятишки сидят как галчата, ладошки тёплые, гладят, дёргают, щикотят. Знают, бродяги, что он боится щикотки. А для них это игра и забава.

Смотрит на них Володя, и так ему их жалко, что сил нет. А чего жалеть-то? Сыты, одеты не хуже других, слава Богу, здоровы. Ванька уже во второй класс ходит, Алёшка в эту осень пойдёт, а там и Наташкина очередь. Первенец Ванятка весь в мать — крепенький, волос кучерявый, тянется вверх прямо на глазах. Недавно, кажется, покупали пальто, а уже мало. Средний, Алёшка, худенький, глаза чёрные-чёрные. Когда его выписали из роддома, долго болел, думали, умрёт. Ох, и страху натерпелись.

Тогда Володя места себе не находил, переживал и ругался, неизвестно на кого. Но всё обошлось. Теперь и Алёшка выдобрел, только худенький. Наташка была «поскрёбышем», немножко капризной, и Надя жалела, что она родилась не первой. Была бы уже помощница, а то за ней самой ещё ходить да ходить.

Смотрит на них Володя, смотрит и задумается. Сам-то рос в детдоме. Мать умерла до войны, жил с бабушкой, а как получили похоронку на отца, а потом и бабушки не стало, определили его туда, и было ему тогда столько же, как сейчас Ванятке.

Помнит, как привели его, обрядили в казённое. Первый раз проснулся и не может понять, где он — кругом чисто и светло. Потом вспомнил. Видит — ребята спят, вытащил из под койки новенькие чёрные блестящие ботинки и не налюбуется. Первый раз в жизни одел новую обутку. Было и радостно, но и тревожно.

Первые дни не наедался. Чего греха таить, хоть и стыдно было, но когда дежурил на кухне, то украдкой доедал с тарелок остатки, пока не заметил воспитатель Александр Кириллович. Он не стыдил и не сюсюкал, но с тех пор у него вроде и порции стали побольше, а вместо двух кусков хлеба ложили три. Стал наедаться. И никто из ребят за столом не удивлялся, просто не замечали, что у него добавка. Оказывается, через это прошли все.

А потом была Победа, это когда в мае сорок пятого взяли Берлин. Всех ребят повели на центральную площадь посёлка, где был на столбе громкоговоритель. А там уже собралось прорва народу. Многие от радости плакали, а диктор говорил из далёкой Москвы и гремела музыка. И раз за разом поновой: «Говорит Москва, работают все радиостанции Советского Союза…»

Ещё помнит, как пришли однажды в столовую — на столах хлебницы полные хлеба, а директор, Нина Никитична, говорит, что с этого дня хлеб можно есть, сколько душа пожелает.

— Запомните, ребята, на всю жизнь этот день, он особый. Запомните. — А сама бледная и голос дрожит. Тут же стоят хмурые нянечки, воспитатели. И это было необычно.

— Почему они все такие сердитые? — Спросил Володя.

— «Почему-почему?» Война кончилась, а утром Нине Никитичне на старшего сына похоронку принесли. Уже после войны.

Вскоре с фронта стали возвращаться солдаты. Что ни день, то в классе у кого-нибудь из «домашняков» кто-то да вернулся. И в детдоме стали появляться люди в военной форме, правда, это было редко. Тогда все, как угорелые, бежали, и каждый думал про себя: «Это за мной… это папка с войны живой вернулся!»

Обступят и у каждого в глазах такая надежда, такая тоска, что не представить тому, кто этого не пережил. Были здесь даже те, кто знал, что ему уже не дождаться отца, так как приходила похоронка, и всё же они ждали и надеялись, а вдруг…

Особенно запомнился Володе случай, как однажды появился молоденький солдатик. Ещё у калитки его обступили малыши, путаются под ногами. Идут и галдят:

— Дяденька, вы за кем приехали?

— За Витей Зайцевым. Где Витя?

Бегут, ищут, а Витя уже и сам летит. Сам белый, как полотно, и кажется ему, что если только чуть-чуть замешкается, то уйдёт солдат. Успел всё-таки, сам кричит:

— Папка! — Кинулся к военному и повис на шее. Витя только всхлыпывает и не разжимает рук, а солдатик ему сквозь слёзы:

— Не папка я — а братка твой. А папку нашего убили и Борю убили. Вдвоём мы теперь с тобой остались. — А сами опять обнялись, Витя всё всхлипывал, и у него дёргались худенькие плечи.

Чего удивляться, Витя попал в детдом, когда ему было чуть больше трёх лет, а сейчас уже скоро девять.

Как бы ни было в детдоме, а привык к его порядкам и Володя. И всё было бы хорошо, однако, нет-нет, да что-нибудь напомнит, что ты казённый, а не «домошняк». Острой болью полоснул по памяти его первый день рождения в детдоме. Как всегда, только проснулся и сразу руку под подушку — шарит, ищет гостинец. Бабушка дома всегда в этот день клала туда подарок, не ахти уж и какой — кулёк конфет-подушечек или какую постряпушку. А он и запамятовал, что не дома… сунул руку и не поверил. Как так? Ничего нет! Потом дошло. Долго плакал, и, конечно, не из-за подарка. Просто, нет бабушки, никого у него нет! Он уткнулся в подушку, а воспитательница не поймёт, в чём дело:

— Вова, что с тобой? Может, кто обидел? Успокойся.

А он всё плакал и никак не мог остановиться. Было обидно и стыдно, не маленький же. Для кого-то это пустяк, а для него нет.

Да. Всякое было. Теперь все разбрелись по свету, и нет, кажется уголка страны, где бы не жили, сведённые войной его братья и сёстры. Со многими он и сейчас переписывается. Часто детям рассказывал про ребят и развесёлую жизнь в детдоме.

И впрямь, истории, чаще всего весёлые, и если послушаешь — детство у него было сплошной праздник. А когда отсмеются, нередко Надя замечала, как он пристально на кого-нибудь из детей смотрит, а в глазах — боль, и потом долго-долго ходит и молчит. Видать, мыслями где-то в дальних закоулках своей памяти.

А сейчас хлопочет Надя у себя на кухне, думает свои думки, однако, нет-нет, да прислушается, чем там Володя ребятишек забавляет? А он всё рассказывает какие-то истории:

— Послала меня как-то мамка в сарай, поглядеть, как там Зорька, она вот-вот должна была отелиться. Захожу, а там — волк! Я вилы схватил и на него, он руки-лапы вверх поднял и говорит:

— Дядя, ты меня прости, это я был голодный, а так бы в сарай не полез. Возьми меня к себе жить, я дом у вас сторожить буду. Только корми меня, и чтобы ребятишки не обижали.

С тех пор он у нас живёт, а назвали его Рексом. Видели, какие у него острые зубы и какой он серый? Он же волк, но ручной.

— Пап, — начал что-то соображать Ванятка, — а Рекс, правда, волк? — Соображать-то соображает, а толком понять не может, что отец шутит. Тут же решили проверить Рекса. Стали одеваться, спорят, галдят. Надежду досада взяла, не выдержала, пошла в зал и стала сердито Володе выговаривать:

— Куда ты их направил? Отец называется, мелет что попало, а вы и рады. Нет, чтобы матери помочь, так они забавляются.

А Володя лежит и только посмеивается. Говорит ей:

— Мать, пускай проветрятся, да заодно и Рекса покормят. Плесни и ему чего-нибудь, в честь праздничка.

Ребятня высыпала на улицу, гладят и разглядывают Рекса, как будто в первый раз видят, а сами удивляются.

— Как мы раньше не догадались, что Рекс — волк. Весь серый.

Вернулись. Опять за своё: «Пап, расскажи ещё что-ни будь».

А Володя уже приготовил им новую историю. Начал:

— Ладно. Слушайте. Вот вырастите вы большие, а мы с матерью будем уже старенькие. Приезжаете вы к нам в гости. Слышим, по улице бегут и кричат: «Ваш Ванька приехал. Глядите, вон едет!» Выходим мы с матерью — и правда. А приехал он на своей новенькой «Волге» с женой-красавицей. Сам военный — полковник, весь в орденах, ремни скрипят, медали звенят…

Ванятка слушает, прямо рот открыл, глазёнки блестят, боится моргнуть и всё жмётся к отцу. Что ты, будущий полковник!

— Вытаскивает он из машины чемоданы с подарками, чемоданы здоровенные. Все ахают, мы с матерью тоже. Открывает он первый чемодан, а там шерстяной отрез на платье матери, как у жены директора совхоза, Игоря Алексеевича. Даже лучше.

Только мы за стол, слышим, гудит самолёт. Глядь, а это Алёшка на самолёте прилетел. Покружил над деревней и сел за огородами. Вся деревня высыпала глядеть. Вылезает Алёшка в кожанке, в шлёме, как у космонавтов. «Здравствуйте, — кричит, — это я специально на самолёте прилетел, а то подарки тяжело везти». Давай мы их выгружать, а как кончили, все соседи стали его просить, чтоб покатал. Стал он всех по очереди катать.

Тут Алёшка не выдержал, он аж вспотел, а на носу у него висит капля, но он ничего не замечает. Просит отца:

— Пап, можно я воспитательницу Арису Петровну покатаю?

— Катай, сынок, что нам жалко? Потом стали чемоданы открывать. Достаёт матери туфли — её любимые, как у жены директора совхоза, Натальи Васильевны. И ещё много всякого добра.

Наташка не выдержала, стала ёрзать, чтобы и на неё обратили внимание, а отец не спеша продолжает:

— Только мы хотели опять за стол, вдруг видим, — в конце деревни показалась телега, запряжённая коровой, а на телеге сидит наша Наташка в рваном платье, под глазом синяк, а на возу с узлами семеро сопливых ребятишек, и все без штанов.

Наташка переменилась в лице, губы дрожат, глаза, полные слёз. Она хлоп-хлоп ресницами, а слёзы только брысь — и покатились, как бусинки. Но пока в голос ещё не ревёт, а просто глядит и не сообразит: за что же с ней так, и как это можно, чтобы все семеро ребятишек были сопливые, и главное — без штанов?

Тут из кухни влетает с полотенцем Надежда, она хоть и в полуха, а всё слышала, и давай полоскать Володю.

— Ты чего это над девчёнкой издеваешься? Не видишь, что она сейчас вот-вот заревёт? У тебя что, совсем крыша поехала?

— Мать, так я что поделаю, если её муж выгнал?

— Я тебя сейчас самого выгоню, — и давай его понужать полотенцем, а заодно и «полковника» с «лётчиком». — Пошли, доченька, не слушай ты его, дурака набитого. Отец ещё называется.

— Куда вы? Я же ещё не всё рассказал, — смеётся Володя. — Наташа, не уходи. Мы тебе разве не родня? А братья на что?

Та подумала и согласилась. Надя хлопнула дверями и ушла на кухню к своему пирогу. Минут через пять слышит, зовут её, зовут все хором, и Наташка пискливым голоском тоже тянет:

— Мама, иди сюда. У нас самое интересное сейчас.

Пошла в зал. Там та же картина. Володя лежит на диване, ребятишки вокруг, только Наташа в сторонке примостилась на краешке дивана, но лицо у неё ещё обиженное.

— Ну, что ты, мать? Тут самый разгар гулянки, подарки делят дети наши, те, что привезли. А ты ушла. Вань, доставай свой здоровенный чемодан, показывай матери, что привёз.

Ванятка не поймёт, что от него хочет отец и в чём дело, а отец спихнул его с дивана и приказывает:

— Доставай чимодан, кому говорю. Он же под койкой.

Полез Ванятка под кровать, вытащил облезлый чемодан без ручки. Там обычно лежали альбомы, фотографии, разные бумаги.

— Открывай, — командует отец.

Открыл крышку Ванятка, а там — два больших свёртка. Разворачивает один, шуршит обёрткой, а Надя замечает, что бумага не сельповская. Она в городе в ЦУМе такую фирменную видела… Вот тебе и на! И впрямь, шерстяной отрез цвета морской волны. Ванятка аж опешил, а отец лежит и посмеивается.

— Мать, это тебе сынок такой подарок привёз к празднику. Ну, чего ты, бери. А ты сынок, не стой как чучело, разверни и прикинь, к лицу ли матери такой цвет. Действуй.

Ванятка уже и не знает чему верить, где здесь правда, а где вымысел, и как себя вести. Только забормотал:

— Мам, только такой цвет был.

А отец снова:

— Ну, а сестре-то что-нибудь на праздник привёз? Доставай.

Тут Ванятка вытаскивает второй свёрток, а он ещё больше первого. Наташка, как бесёнок, кинулась в общую кучу, растолкала всех, спрашивает у брата:

— Вань, а что ты мне привёз?

Сопит Ванятка, шуршит бумагой, уж слишком огромный свёрток и перевязан бумажным шпагатом. Алёшка сбегал за ножом. Разрезали шпагат. Батюшки! Новёхонькое пальто! Наташка с радости аж засмеялась, звонко так, как колокольчик, и скорее к зеркалу — примерять. Это уж как у девчёнок водится.

Надя тоже повеселела, поняла, какую игру затеял супруг. Вместе со всеми разглядывает подарки и, хотя в начале сердилась, но уже начала улыбаться и посмеиваться. Ждёт, что дальше будет по праздничному сценарию мужа.

— Ну, а ты, Алёша, какие гостинцы привёз? — Спрашивает.

Алёшка сообразил, что и он что-то должен был привезти, а вот что и в чём, понятно, не знал. И к отцу.

— Пап, а в чём лётчики возят гостинцы?

— Как? Ты не знаешь? Они, как только едут в гости, то парашюты выбрасывают, а туда складывают гостинцы. У нас в сенцах я такой ранец видел, он на наш рюкзак похожий. Неси скорей.

Алёшка бегом за дверь, и вот уже волокёт старый отцовский рюкзак, который Надя давно уже «списала» и выкинула в сарай. Ясно, что в рюкзаке что-то должно было лежать. Сунул Алёшка руку и вытаскивает квадратную коробку.

— Ты это матери, сынок, наверное, привёз? Соскучился по ней, вон сколько лет не виделись, — подсказывает Володя.

Алёшка бумагу долой, открывает коробку, а там желанные Надины туфли. Такие же, как у Натальи Васильевны, жены директора совхоза. Примерила — в самый раз. Володя нахваливает:

— Ну, и сынок! Да ты просто молодец!

У того цыганские глазёнки блестят, сам лопочет:

— Мам, не жмут?

— В аккурат мои. Как же ты их выбирал?

Алёшка посмотрел на отца, тот молчит, и тогда сам нашёлся:

— Мам, так я же старался. Сам на себе их примерял.

Надя прижала сына к себе, закружила по комнате, а сама тихонько у него спрашивает:

— А сестрёнке ты что привёз?

Алёшка осмелел, догадался, что надо поддерживать игру и, уже не спрашивая отца, нырнул в рюкзак, как в нору.

— Есть! — Весело кричит. — Сейчас посмотрим, что тут у нас. — Достал свёрток, развернули — Наташке сапожки! Правда, чуть великоваты, ну да ничего, эту зиму ей уже не носить, а на ту зиму будут в самый раз. Главное, тёплые, в них и мороз не страшен.

Все довольны, не вечер, а прямо настоящий праздник. Кричат, смеются, руками размахивают. А как иначе? Когда немножко успокоились и решили, что с подарками всё покончено, — ничего подобного. Отец всё так же лежит да посмеивается, потом обращается уже к Наташке, она тоже должна что-то привезти:

— Доченька, ну, а ты как? Хоть какие-нибудь гостинцы прихватила от своего постылого пьяницы?

На этот раз Наташка не обиделась, даже развеселилась. Она тоже поняла, что идёт игра, и с удовольствием поддержала её.

— Пап, я всего набрала, только вот не помню, куда положила.

— Тогда всё тащи сюда. Ты загляни за шифоньер.

Наташка в угол, за шифоньер, а там «авоська» — давай её теребить. Пока она с ней возилась, отец говорит, как рассуждает:

— Понятно, праздник женский, и подарки женщинам, а нам, мужикам, можно и попроще. И с каких это денег Наташа может купить, если у неё семеро по лавкам? Но мы не обижаемся.

В «авоське» было, действительно, скромно. Бутылка лимонада, пакет с конфетами, вафли и ещё бутылочка сухого вина.

Алешка засопел и только реветь, но отец и тут нашёлся:

— Во-первых, — лётчики не плачут, а ещё запомни, мать с Наташей скоро поедут в Америку, навезут и нам разных гостинцев.

На том и порешили.

Надя подсела к мужу, на душе у неё стало светло, гладит его, как кота, а сама потихоньку, чтоб дети не слышали, спрашивает:

— Это с каких же денег, ты, папаня, столько всего набрал да ещё и всё точно по размеру?

— А помнишь «шабашку», когда в отпуске работал? Вот часть оттуда, ну и сэкономил малость. А подобрать помог Юрий Николаевич, мы с ним специально в город ездили. И потом, неужели хоть раз не могу вас всех побаловать? Я же старался.

Надя пристально посмотрела на мужа и уже собралась всякие нежные слова собирать, чтобы похвалить его, только вдруг стала принюхиваться, потом подхватилась.

— Чуешь? Чем-то пахнет. Откуда это дымом потянуло? Батюшки! Да это же наш пирог подгорел!

Толпой кинулись на кухню. Пирог, действительно, маленько подгорел, но обгорелое соскребли и ели за милую душу. А телевизор в тот вечер вообще не включали. И зачем какой-то концерт, если у себя дома свой настоящий праздник. Женский день.

ПЕРВЫЙ СЕНОКОС

Нет худа без добра — детский сад закрыли на ремонт из-за поломки водопровода, и Серёже крупно повезло. Была сенокосная пора, папа находился в отпуске и решил завтра с утра взять его с собой. Это было целое событие, первый раз ехать с отцом косить траву. Мать разбудила его рано, когда только подоила корову, и солнышко только встало, и попробовала отговорить.

— Сыночек, а может ты не поедешь? Давай я тебя к бабушке отведу, а с обеда Оля придёт со школы и заберёт тебя. Что ты там целый день на солнце будешь жариться?

Ну, уж нет! Он ударился в такой рёв, что мать согласилась.

А день занимался весёлый и солнечный. И сколько ещё ждало впереди интересного! Он сидел в «Жигулёнке» рядом с отцом и ёжился от утренней прохлады, но улыбался. Ехал работать с отцом, косить для Зорьки сено на зиму.

Приехали на деляну покоса. Трава ещё была сизая от холода, и если по ней пройти, то оставались тёмные следы. Но солнышко пригревало, и постепенно на ней заблестели капельки росы, они переливались всеми цветами радуги, как искорки.

Сперва поставили палатку, потом отец повжикал бруском по литовке, поплевал на ладони, подмигнул Серёже и сказал:

— Ну что, сынок, начнём с Богом!

Косой только вжик, вжик, вжик, а за ним стала появляться гладкая дорожка, а слева шёл бугорком рядок скошенной травы. Серёжа тоже не сидел без дела. Вначале повалялся в палатке, а как пригрело солнышко, то и у него появилась работа. Собирал землянику, гонялся за кузнечиками, складывал их в спичечный коробок. Прикладывал к уху и слушал, как они там шевелились, царапали стенки. Пришлось их выпустить на волю. Пусть живут.

Потом кувыркался в траве и помогал папе: то принесёт воды попить, то брусок подаст, косу поточить. А отец его нахваливает.

— И чтобы я без тебя, сынок, делал? За водой в палатку иди, за точилкой иди и главное, нам же с тобой вдвоём интересней.

И снова махает литовкой. Вдруг замахал руками и отбежал в сторону, стал морщиться и тереть щёку.

— Сергуня, ты туда не подходи, там гнездо земляных пчёл. — И стал осторожно островком окашивать это нехорошее место.

Какие это земляные пчёлы? — Недоумевал Серёжа. — У дедушки Кости есть пчёлы, но они живут в деревянных домиках, а эти как-то в земле. Нет, тут надо разобраться. Медленно и осторожно стал подкрадываться и следить. Нет никаких маленьких домиков. Долго наблюдал и наконец заметил, что пчёлки ныряют прямо в дырочку, что в земле. Что там? Конечно мёд! Очистил от листьев какую то дудку и сунул в дырочку…

Пчёлы попались какие-то злые и обидчивые. Серёжа орал так, что отец переполошился и кинулся на помощь.

— Я же тебя предупреждал, чтоб ты не лез к ним.

— Мё-ёду хотел достать!

— Ну, вот тебе и мёд, как, сладко? Перестань орать, мы сейчас тряпку в холодной воде смочим, приложим, и всё пройдёт.

В обед развели костёр, отец с собой даже берёзовых поленьев захватил. Вскипятили чай, потом в золе напекли картошки.

— Мамка такой картошки испечь не сможет. Запах-то какой!

— Ой вкусно! Я так ещё никогда не ел.

— На свежем воздухе всегда естся с охотой. Я когда был маленький, так мы ночами пасли колхозных коней, и как только едем в ночное, так всегда набирали с собой картошки и пекли в золе. — И отец стал рассказывать про то далёкое детство, как после войны перебивались, кто как мог… Голодно тогда было.

Может от того что рано встал и умаялся, только прислонился Сергуня к отцу и сомлел. Когда проснулся, то лежал на пахучей траве, по углам палатки мерно зудели комары, а отец давно махал косой и уже выпластал огромную поляну. Среди травостоя, аккуратные прокосы напоминали ровные дорожки с бортиками.

Опять он помогал отцу и даже попробовал сам косить, но коса была тяжелая и всё норовила втыкаться носом в землю.

— Ничего, сынок, подрастешь, и у тебя всё будет получаться. А пока насобирай мамке лечебной травы. Запомни, эти жёлтые кустики — зверобой, эта фиолетовая травка — душица, а белоголовник сам не спутаешь, у него белый зонтик. Собирай в пучки.

— Пап, а Зорька лето будет вспоминать?

— Конечно! Ты только посмотри какое зелёное и душистое будет сено. С листочками, а как пахнет, понюхай! Даже ягодки попадаются. Только представь, на улице снег и мороз, холодно, а наша Зорька в тёплом сарае душистое сено жуёт, лето вспоминает и думает: «Это мне хозяин с Серёжей накосили такого сена».

Вдруг отец затормошил его и стал показывать на небо.

— Смотри, смотри сынок, что он разбойник вытворяет!

— Кто? Где?

— Да коршун… вон, смотри. Да правее смотри. Видишь?

Тут и Серёжа заметил, как огромный коршун гонялся за маленькой птичкой. Поблизости не было ни кустов, ни деревьев, и бедной птахе некуда было спрятаться. Вот-вот настигнет её злодей, и она из последних сил металась из стороны в сторону.

И случилось невероятное: обезумевшая от страха птичка вдруг порхнула к ним и села… на плечё к отцу! Сама тяжело дышит, клювик раскрыла, и как говорит: «Люди добрые, прогоните злодея!» Это было невероятно!

Отец бережно взял её в свои огромные ладони, а Серёжа замахал на коршуна руками и страшным голосом, каким обычно кричит на коров пастух Пантилеич, басом закричал: «Пошёл отсюда, разбойник! Вот ят-тебя!» Правда, Пантилеич всегда был выпивши, страшно хлопал кнутом, ругался. Коровы его боялись.

— Это она нам от страха доверилась, — говорит отец, — надо её теперь выпустить. Как у неё сердечко стучит. Здесь где-то должно быть её гнездо, может и птенчики ещё не успели подрасти. Пропадут без неё. Наверно они уже переживают: «Куда это наша мамка улетела, почему её долго нет? Не случилось ли беда?»

— Пап, дай я её немножко подержу и выпустю.

— Только осторожней, сынок, она маленькая и ей страшно.

Серёжа подержал её, погладил сизые пёрышки, потом раскрыл ладошки, и птичка вспорхнула. Он закричал ей в след:

— Лети, лети к своим детёнышам!

А та как будто поняла и весело зачирикала в ответ. Серёжа с отцом даже рассмеялись.

— Это она тебе по своему, спасибо говорит, — пояснил отец.

— Неужели она что-то понимает? — Изумился Серёжа.

— Конечно. Добро все понимают и помнят.

Вечером Серёжа захлёбываясь от счастья, рассказывал маме и сестрёнке Оле про покос, как он помогал папе косить, как жиганула его пчела. Как пекли картошку в золе и гоняли коршуна.

А когда он засыпал, то перед глазами всё мелькала дорога, покос с ровными рядками скошенной травы, костёр, палатка…

Потом прилетела птичка с сизыми пёрышками, уселась на спинку его кровати и маминым голосом сказала:

— Спит наш работничек. Как же он умаялся, сердешный, — и поправила сбившееся одеяло.

ЗООПАРК

Мне пришлось в детской колонии быть несколько раз. Только вы плохое не подумайте, я не уголовник, — я журналист. А всё потому, что в июле каждый год проходят Дни памяти нашего земляка Василия Марковича Шукшина на Алтае, и я с группой товарищей по перу ездил в Сростки, на его родину. Как правило, ездили на три дня, жили в гостинице Бийска. Обычно приезжали заранее потому, что накануне торжества на горе Пикет, проводилось много творческих встреч с читателями на заводах, предприятиях, и конечно, с молодежью и студентами. Это уже традиция.

Отдать дань памяти замечательному писателю, артисту и режиссёру Василию Шукшину приезжали гости со всей России, из ближнего и дальнего зарубежья. Когда формировали группы, кому в какую организацию ехать на творческую встречу, то я с гостями из Томска, Новосибирска, Кемерово и других регионов, всегда попадал в детскую колонию. Наши смеялись и говорили: «Тебе не привыкать топтать зону». Я не возражал, почему бы не съездить, если даже сам Шукшин встречался с заключёнными.

Когда Бийскую тюрьму «перепрофилировали» в детскую колонию для малолетних преступников, то после смерти Василия Макаровича, подростки сами решили создать музей Шукшина. Администрация такую инициативу приветствовала, и даже была мера поощрения, — за примерное поведение лучших воспитанников возили на экскурсию в музей Шукшина в Сростках.

Первый раз меня поразила долгая процедура оформления документов, так как гостей запускали по пять человек, и потом все ждали в «накопителе». Потом шли через высокое решётчатое ограждение, через две решётчатые двери, и только потом попадали на территорию колонии. Первое, что меня очень поразило, это… зоопарк! Из-за огромного зарешёченного окна здания нас разглядывала огромная обезьяна неизвестной породы.

Нам пояснили, как её угораздило схлопотать срок и попасть за колючую проволоку «на зону». Однажды в Бийск приехал цирк. Во время выступления с одной из обезьян случилось что-то непонятное. Она полностью вышла из-под контроля, стала метаться, пыталась вырваться, а потом набросилась на дрессировщика. Зрители были в шоке, с первых рядов как ветром сдуло. Срочно нашли и привезли ветеринара, и сразу же установили диагноз, — она задыхается. Когда-то ещё давно на неё надели металлический ошейник, но со временем он ей стал мал и стал душить. А критический момент случился как раз во время представления.

Что делать? Пригласили милицию, но тем подавай уголовника, а разъярённая обезьяна, — это перебор. И смех, и грех — вызвали службу МЧС. Те походили вокруг неё, посмотрели на её когти и клыки, потом говорят: «Она очень агрессивна, мы рисковать не будем, вы её лучше усыпите». Хорошенькое дело. Дрессировщик попался трусливый, к тому же бездушный, потому сразу же согласился: «Делайте с ней что хотите, она своё отработала. Ещё меня самого покалечит или на зрителей бросится».

И тут кто-то предложил: «А что если её отдать в колонию ребятишкам. Там народ отчаянный, ошейник снимут так, что и не заметит. Пусть живёт у них, как в зоопарке. Всё какое-то развлечение за колючей проволокой у оступившейся детворе».

Так и сделали, позвонили начальнику тюрьмы, тот сперва даже обалдел от такого подарка, говорит что их профиль — малолетние преступники, а не цирковые обезьяны, а потом подумал и согласился. Погрузили клетку с задыхающейся обезьяной и повезли. А тем временем собрали самых отчаянных и драчливых ребят, обсказали им ситуацию, а им даже интересно. Говорят:

— Об чём речь, гражданин начальник, пусть только привезут, уж мы её запросто успокоим. Только потребуется ножовка по металлу. Ещё пачка сигарет — наш гонорар за необычную операцию.

Сама «операция» заняла минут пять, без наркоза, но с матом. Навалились на неё гуртом, по два человека вцепились ей в лапы, один паренёк подсунул пальцы под ошейник и чуть его приподнял, а другой ножовкой мигом перепилили дужку. Даже шкуру не поранили. Эти спецы оказались покруче милиции и МЧС.

Так обезьяна и получила свой пожизненный срок.

Ладно. Идём дальше, сопровождающий нас майор показывает на огромную клетку, длиной более тридцати метров, к которой было пристроено кирпичный зимник. Нам объясняют:

— А тут у нас живут медведи. Нам помогают многие родители осуждённых, дарят книги, мебель, компьютеры. Этих зверюшек привезли ещё медвежатами из Горного Алтая. Всё ребятам развлечение. Со временем они выросли в настоящих медведей.

— Клетку видим, а где сами медведи? — спрашивают гости.

— Они в утеплённом помещении, это их берлога, в которой они прячутся от жары и холода. Сейчас мы их покажем. — И тут майор даёт команду проходищему парнишке в зэковской робе: «Быстро давай сюда Федю-медвежатника, скажи, что гости приехали. Пусть покажет им своих питомцев».

Приходит «медвежатник» Федя, паренёк лет семнадцати. Поздоровался со всеми, вошёл в клетку, там взял совковую лопату и направился в «берлогу» к своим подопечным, которые отдыхали в прохладном помещении.

— И как он только их не боится? — поинтересовались гости.

— А чего ему бояться, они здесь выросли, да вы сейчас сами всё увидите. Только он с ними проведёт воспитательную беседу.

Воспитательная работа заключалась в том, что «медвежатник» Федя крыл их трёхэтажным матом, называл «дармоедами», при этом слышались непонятные шлепки. Потом пулей стали вылетать медведи, один, второй, третий, а за четвертым выскочил сам Федя с лопатой, которой охаживал мишку по хребтине. Они были разного возраста и размера, но со всех ног убежали на другой конец клетки. Мне даже показалось, что они сели и в знак покорности сложили передние лапы на животе. Из уважения.

«Медвежатник» Федя отдышался, высморкался и говорит:

— Совсем от рук отбились, а в изолятор их не посадишь. Вот и приходится перевоспитывать, — и показывает на лопату.

Все прошли в двухэтажное здание, где на втором этаже в широком вестибюле были расставлены стулья и скамейки. Пока командиры отрядов вводили и рассаживали своих воспитанников, один из подростков провёл гостей в музей Шукшина и стал всех знакомить с экспонатами.

Их было не так уж и много, но зато их дополняли подарки от спонсоров и частых гостей. Было много предметов быта земляков писателя и много рисунков самих ребят. Шукшина воспитанники колонии уважали. Когда в колонии случился бунт, и дети жгли матрасы, одеяла и крушили мебель, громили всё, что попадалось под руки, но музей земляка Шукшина пальцем не тронули.

Потом состоялась творческая встреча, на которую приглашены были только те воспитанники, у которых не было серьёзных замечаний. Каждый из гостей читал стихи, говорил о поэзии, некоторые пели свои песни под гитару. Потом выступали сами воспитанники колонии. Все сдержанно аплодировали. Встреча заняла более часа времени, потом гостей угостили обедом, который приготовили сами же подростки-повара колонии.

Первое впечатление всегда самое яркое и запоминающее. Среди серых будней колонии это была отдушина, чтобы хоть как-то отвлечься от повседневности. Конечно, нам показали только праздничную сторону жизни малолетних заключённых, а о другой, которая конечно же была, стоило только догадываться. И отбывают здесь наказание эти милые с виду детки за грабёж, наркотики, убийства и изнасилования.

А попадают сюда в общем-то хорошие ребята. По отдельности в кругу семьи это обычные Вити, Пети и Коли. Только взрослые часто забывают, что дети как пластилин, из которого можно сделать умного и достойного ребёнка, но можно это предоставить улице. Тогда они воспитываются и живут по законам улицы. Когда они собираются в стаю — это уже не детки, а волчата, сильные и жестокие. В итоге часто оказываются за решёткой.

Трудно сейчас всем, но это же не беспризорные двадцатые-тридцатые годы, не послевоенное время, а детские колонии переполнены, детская преступность растёт. И при этом молодёжь, это будущее страны, но у колонии свои ориентиры воспитания.

***

Когда мы уходили, то я оглянулся. На нас из-за решёток-клеток молча смотрели медведи, обезьяна и… дети. Наши дети. И не с какой-то другой планеты, а из наших благополучных и неблагополучных семей. И от этого было не по себе. И ещё стыдно.

СЕДЬМАЯ МИШЕНЬ

Однажды на открытии охоты я встретил Ивана Ильича Фетисова, директора школы. Надо вам сказать, что Иван Ильич — человек в районе был особый. Во-первых — умница и, во-вторых — был страстным любителем природы. Мог с ружьём на лыжах отмахать более десяти километров и если ничего не добудет, то у него ни капли сожаления. Если принесёт зайца, от силы двух — и доволен. Больше не приносил. Считал, что охота — это отдых, а не средство набивать себе брюхо тем, что должно радовать человека. И это при том, что лучшего стрелка в районе не было.

Вот с ним-то мы и разговорились вечером у охотничьего костра. Я похвалил его ружьё и заодно поинтересовался, где и как он научился так ловко стрелять? И он рассказал.

— Это всё от деда. В то время я ещё недалеко от малолеток ушёл, а уже дедову ухватку владеть ружьём перенял.

Отец у меня был агрономом, и как-то к охоте его не тянуло. А вот дед был охотником, числился в штате зверопромхоза. Он и на пенсию ушёл из охотников. Две войны прошёл, Финскую и Отечественную, и всё снайпером. Кроме орденов и медалей, у него имелось Благодарственное письмо самого Верховного главнокомандующего, товарища Сталина, и он этим очень гордился.

Время было послевоенное, голодное, хлеба не хватало. Тогда и решили осваивать целину, у нас на Алтае залежных земель было много, поэтому поднимать целину к нам ехли люди со всей страны. Мои родители были агрономами, потому мотались по палаточным городкам, где зарождались новые совхозы, а я с братишкой и сестрёнкой жил у деда с бабушкой. Вот тогда дед и научил меня стрелять. По перву всем был недоволен и сердился.

— Ну что такое, из десяти выстрелов два промаха? Не знаешь? А это значит, тебя чужой снайпер убил. Разве так стреляют?

Я старался изо всех сил, но обязательно из десяти хоть один да промах! Все удивлялись моей меткости, а дед ворчал:

— Ты не чувствуешь ружья. Что ты трясёшься? Напружинился, как кот перед прыжком. Ты должен слиться воедино с ружьём и быть уверенным, что попадёшь, и даже знать, куда попадёшь. Как я ни старался, но уверенность так и не приходила. И вот однажды на осенних каникулах мы с ним поехали в Бийск. Дед давно уже был на пенсии, и его пригласили на встречу ветеранов дивизии, которая формировалась здесь в сорок первом году.

Встречу проводил краевой военкомат совместно с Советом ветеранов. Приехало много гостей: военных, молодёжи, даже три Героя Советского Союза и два полных кавалера орденов Отечественной войны. Краевой комиссар говорил о славном боевом пути дивизии, о подвигах сибиряков, о воинском братстве и преемственности поколений. Ветеранам дарили подарки, моему деду вручили «командирские» часы со светящимся циферблатом.

На другой день мы пошли по магазинам, и дед купил бабушке шерстяной полушалок с кистями (платок), очень богатый.

— Ты, Ваньша, дуй в гостиницу, а я поеду на вокзал, провожу ребят. Дёрнем ещё на посошок, кто его знает, свидимся ли ещё?

— Давай сумку, — говорю я ему, — что ты с ней будешь по вокзалам мотаться?

— Нет, — отвечает, — я ещё Петьке с Наташкой гостинцев прикуплю. Вот тебе деньги, можешь тратить хоть на мороженое, хоть на кино, ещё и останется.

Ладно. Сходил я в кино, прихожу в гостиницу. Все друзья его уже разъехались, а мы решили ехать завтра на автобусе. Жили мы тогда в верховьях Ануя, а это на автобусе добираться часов шесть, не меньше. Дед домой не торопился, говорил:

— Куда спешить? Может это моя последняя поездка в город.

И погулял. Заявляется мой дедуля уже по темну, сам пьянёхонький, без сумки, без часов, без денег и главное — без шапки. А она у него была богатая, из норки. Осень на дворе. Я его пытаю, что да как, а он что-то промычал и бух на койку. Захрапел. Утром встал, голова у него трещит, сам себя материт на чём свет стоит:

— Обокрали меня, Ваньша. Мазурики чёртовы. И сумку с подарками упёрли, и все деньги до копейки выгребли, даже часы сняли. На вокзале только вздремнул на лавочке, очухался, а уже пустой. Ох, язви тебя в душеньку. Ох, и дурак же я старый!

Я так и обомлел. «Что делать?» — спрашиваю.

— Не горюй. Выкрутимся как ни будь. За гостиницу у нас уплачено, а на билеты найдём. У тебя деньги ещё остались?

Порылся я в карманах и набралось у меня прилично мелочи, но на билеты, конечно, не хватает. А дед даже обрадовался, сам что-то прикидывает, а мне говорит:

— Это хорошо. Для начала даже не плохо, давай-ка их сюда.

Пошли на вокзал, а рядом с ним был тир. Я сразу догадался, что дед затеял, потому что там стреляли на интерес. Надо было выбить семь мишеней — и тебе приз. Что-то много денег причиталось, но выбить семь мишеней было сложно. Там была трудная последняя мишень, которая появлялась на несколько секунд, и в придачу, она ещё быстро двигалась.

Приходим. Дед всё разузнал, из каждой винтовки выстрелил, как бы пристрелялся и потащил меня на улицу.

— Подожди, а я пойду опохмелюсь, видишь, как руки дрожат. Я быстро, только ты никуда не уходи.

— Деда, а может, лучше пойдём на автостанцию, там кого из наших деревенских встретим и займём денег на билеты.

— Та ты что! Опозорить меня на старости хочешь? Чтоб Ефим Фетисов побирался! Ну, уж нет. Закрой рот, сиди и жди.

Жду. Только ждать пришлось не меньше получаса. Наконец приходит, сам весёлый. Но руки не трясутся. И это хорошо.

— Теперь пошли. Ох, как я его сейчас раздолбаю!

Заходим в тир. Дают нам по винтовке, а денег у нас осталось в самый обрез, по семь пулек на каждого. Дед хвастает:

— Давай, хозяин, готовь деньги. Сейчас я твою лавочку разнесу в щепки. Не знаешь с кем дело имеешь.

А тирщик смеётся, говорит: «Сперва отстреляйся, папаша. В седьмую мишень вообще редко кто попадает».

Мой дед по этим уткам, самолётам, часам, только бах-бах-бах! Вот она пошла седьмая мишень, он и её — хлесь. Всё!

— Давай, сынок, премию.

Тирщик отсчитал деньги и уже не улыбается, а дед раздухарился и кричит, как будто идёт страшный бой, а у него кончились боеприпасы. Кричит: «Патро-оны!» Тирщик орёт ещё громче:

— Не положено! Это вам не дикий Запад, и не какой-то Техас. Что, вы сюда пришли, чтоб заработать? Обогатиться задумали? Совесть надо иметь, папаша. Я же так в трубу вылечу.

Дед начал спорить, а тот ни в какую. Не даёт патроны.

— Ладно. Чёрт с тобою, — говорит дед, — у нас ещё есть семь патронов. Стреляй, Ваньша, гляди, не промахнись. Запорю.

Тирщик заулыбался и прямо наседает на меня:

— Стреляй, пацан. Пали. Ты не слушай своего деда, он же на деньгах помешался.

И тут от важности момента на меня опять какая-то робость напала, думаю, вдруг промахнусь? А народу набилось полный тир и все советуют: «Стреляй, малый!» «Вот увидите, он обязательно промахнётся!» «Да куда он лезет? Промажет, как пить дать!» И это всё под руку, какая уж тут стрельба. Дед видит, что я робею, хватает мои патроны и опять, только бах-бах, пошла седьмая мишень, он и её уронил. Весело кричит:

— Гони деньги, чёртов сын!

Зрители орут, гогочут, хвалят деда. Тирщик, от греха подальше, рассчитал деда и вытолкал всех на улицу. Кричит:

— Всё, всё. Закрыто на обед! На ремонт! На переучёт!

— Какой обед утром? Какой учёт? Давай жалобную книгу!

— Всё, всё. Приходите после обеда, у меня деньги закончились, это всё дед выгреб. Бессовестный старикашка!

Все засмеялись и стали расходиться. Опять мы пошли бродить по городу. Наш автобус отправлялся после обеда, так что время ещё было. Я опять предлагаю:

— Деда, давай хоть билеты купим.

— Не переживай. Мне, как фронтовику, всё без очереди. Давай сходим пообедаем.

Пошли. На пути какая-то забегаловка. Дед опять требует водки и пива, а тогда водку продавали на разлив, пей — не хочу! Я его стал отговаривать, да куда там. Вообще-то он пил редко, а тут на него как накатило, давай и всё!

— Не переживай, Ваньша! Всё будет путём. Давай сюда деньги. Вот увидишь, как я его, подлеца, раскатаю и весь тир разнесу!

И я увидел. Притащил он меня опять в тир. Тирщик как его увидел, так даже побледнел, а как дед стал стрелять, он и успокоился. Видит, дед крепко перебрал, руки у него ходуном ходят, что ни выстрел, то промах.

— Как, папаша, ещё берёшь патроны? — А сам ехидно подмигивает публике и у самого улыбка во всю харю. — Бери патроны, теперь не жалко.

А дед садит и садит мимо, ни как с руками не совладает.

— Всё, Ваньша, я отстрелялся. — Говорит. — И почему ты меня в забегаловке не остановил? Если б я не напился, то все бы призы были наши. А теперь, что делать?

— Пацан, — говорит хитрый тирщик, — отдай деду свои патроны. Всё равно не выбьешь семь мишеней, тут взрослые, один из тысячи, и то редко выбивают, куда тебе. Пусть дед ещё попытается. — И ехидно смеётся, паразит пухломордый, ну, просто заводит меня. Дед сразу ожил и вытаращил на меня глаза.

— У тебя ещё есть патроны? Вот что. Не слушай эту балаболку, стреляй сам. Я не могу, видишь, как меня штормит. Помни, чему я тебя учил, соберись и действуй. Седьмая мишень движется ровно шесть секунд, но ты не торопись, стреляй на четвёртой. Бери чуть ниже мушки. Забудь про всё, но избавь меня от позора.

А сам стоит такой растерянный и пришибленный, и так мне его стало жалко. Не знаю, что тогда со мной случилось, можете и не верить, но я даже не волновался. Просто знал, — должен попасть и попаду. Что-то мне мерещилось: будто я Пересвет и стою не в тире, а на Куликовом поле, а за мной не пьяненький дедушка, а Россия-матушка. Вообще это бред, но со мной так и было.

Собрался. Вокруг толпа народа и все галдят под руку, а я как отключился и забыл про всё. Прижался щекой к винтовке и вдруг почувствовал!.. Честное слово, почувствовал каждый рубчик, каждую ложбинку на ней, даже длину ствола чувствую до миллиметра. Вижу только мишени и сам себе говорю: «Я их сейчас все до одной укокошу. Запросто. И мы поедем домой к бабушке!» И только бах-бах-бах! Завалил шесть и вот она, пошла седьмая. Я и её спокойненько на четвёртой секунде завалил!

Тирщик аж побледнел, зато все, кто был в тире, захлопали в ладошки, загалдели:

— Ну, и внук у тебя, дед!

— Понимать надо, в кого, — гордо отвечает он.

— Оно и понятно, всё просадил, скажи спасибо внуку.

— Раз на раз не приходится, — оправдывается он, — ну-ка, Ваньша, давай ещё постреляем. Да мы теперь весь тир разнесём!

Тирщик, как змей, тут как тут:

— Сколько патронов, папаша? — И суёт ему винтовку, видит же, что тот пьяный, и опять его втравливает.

Только я деньги в кулак и думаю, так-то будет надёжнее. Сам деда за руку и ходу на автостанцию. Он давай спорить, деньги с меня требует, только тут я стал ужас каким деловым.

— Хватит, деда. Ты уже накомандовал. Эти деньги мои, я их честно заработал, так что сам буду тратить.

Купил билеты, а чтобы он не бурдел, дал ему денег на кружку пива, и себе взял бутылку лимонада. Поехали. Нашим попутчиком оказался сосед, дядя Миша Кузнецов. Дорогой дед ему всё и рассказал про меня, как я стрелял, меня хвалил, а себя ругал.

— Молодец, Ваньша! — Похвалил меня дядя Миша. — Выходит, дед Ефим, у внука-то ума и сноровки поболе чем у тебя?

— Выходит так, — согласился дед.

Дома баба Катя сделала деду, как он говорил, «конфузию» и пилила его до самой ночи.

— Стыдобища! На старости лет позорился, чёрт кривоногий! Допился до карачек, валялся, как змей, пока не обчистили до нитки! Крохоборничать пошёл, копейки сшибать! У-у, пьяница несчастный! Так бы и дала тебе по уху, — замахивалась на деда тряпкой, и даже два раза шмякнула.

Дед уже хватил ковшик медовухи и смеялся:

— Это меня-то по уху? Меня? Да меня сам Сталин уважал, краевой военком лично руку жал, часы «командирские» подарил. Генерал! А ты меня по уху?

— Генерал! Часы! Где часы? Спрашиваю, где они? — Стыдила бабушка. — Стал хуже пропойцы, деньги в кармане не залежатся!

— Ну, бывает… Чего уж там… — бубнил дед.

Я сразу лёг спать и от переживаний, как провалился. Проснулся рано утром. Ещё было темно, но на кухне уже горел свет, разговаривали дед с бабушкой и слышу, вроде, как про меня. Я тихонько подкрался к двери, заглянул в щель и от изумления разинул рот. На столе лежала сумка, рядом с ней гостинцы, шаль с кистями, часы и стопка денег. Они продолжали разговор:

— Зачем ты его так мытарил? Неужели нельзя было иначе?

— А как я с ним по-другому мог? Надо же было выбить из него эту трусость и страх. Здоровый парень, а растёт, как какой-то кисель, размазня. Ну, и что из такого получится? Вот и пришлось маленько поучить. Этот тирщик поначалу не соглашался. А я тогда ему шапку и отдал. Только так согласился мне подыграть.

— С ума сошёл! Она же, знаешь, сколько сейчас стоит?

— Не дороже денег. Пойду зимой с ружьишком и всё наверстаю с гаком. Не об этом речь, зато парень на ногах и я за него спокоен. Видала бы ты, как он стрелял. Молодец! Ни одна жилка не дрогнула. А потом, как он деньгами командовал. Как взрослый мужик, такой не пропадёт. А ты говоришь — шапка.

— А где ты Михаила встретил?

— На вокзале. Я ребят провожал, а он как раз из Барнаула прибыл, а ночевать поехал к брату Семёну. Ему и отдал сумку, велел молчать. Ну-ка, одень ещё раз шаль. Как тебе? Глянется?

— Ну вот, зачем ты зря тратился? Что я, молоденькая? — Баба Катя вроде и ворчит, а по голосу чую, довольнёхонька.

— Ты деньги-то прибери, а шаль, часы и гостинцы пока прихорони, как бы Ваньша не прознал. Дня через два всё достанем, скажу, что милиция поймала воров и всё нам возвернули.

Я на цыпочках вернулся на кровать и тихо пролежал до рассвета. И всё думал. Хотя дед у меня был и безграмотный, зато психолог настоящий. Это надо же, как он ловко меня в это дело втравил! Пусть я его и «рассекретил», но после этого случая во мне произошёл перелом, пришла уверенность и спокойствие. Я «чую» оружие и стреляю без промаха. Но и без промаха он учил, без надобности в живое не стрелять: «Не жадничай и будешь с добычей. Запомни — на охоте бери только самую малость».

Старики, они были мудрые. Вот только какими мы и наши внуки будем? Дай-то Бог нам разума, любить живое и радоваться земной красоте. Это так просто и понятно.

СЛУЧАЙ НА ПЕРЕЕЗДЕ

Освоение целины шло полным ходом. Тогда в деревне о телевизорах понятия не имели, одно радио, поэтому автоклуб всегда ждали. Особенно в посевную и уборочную, тогда на полевых станах приходилось жить неделями. Обычно приезжали кинопередвижки с фильмами, но самыми желанными были агитбригады.

У нас в совхозной агитбригаде было двенадцать человек, молодых, жизнерадостных и лёгких на подъём. Они часто колесили по району, выступали на фермах, в бригадах и маленьких деревушках. Артисты они, может были и не ахти, но зато выступали от души и с выдумкой. Пели, плясали, сами же сочиняли частушки на злобу дня, да такие, что зрители смеялись до слёз.

После концерта всегда танцы, пляски и веселье. Тогда с жильём было худо, у страны всегда проблем хватало, потому для деревни всё денег не хватало, и многие жили там, где с крышей над головой было попроще. Конечно, молодым тогда было трудно жить по бригадам и малым деревушкам, а тут как праздник.

Участником агитбригады был и Володя Рыков, парень стеснительный и тихий. Только беда в том, что у него не было ни капельки музыкального слуха и голоса. Про таких обычно говорят: не украсть, не посторожить. Всё дело в том, что он до смерти любил Машу Казанцеву. Любил молча, безответно и безнадёжно.

Зато Володя был парень мастеровой, с выдумкой, имел свою сноровку и этим восполнял недостающий талант. Был полезным членом команды, вроде коменданта, готовил реквизит и отвечал за него на концертах. Ещё его заботой были питание, реклама и бытовые вопросы. На танцах часто случались потасовки, тогда он драчунов раскидывал как котят. Сильнющий был и смелый.

Но на его беду к Маше клеился Игорёк Филатов. Сама же Маша всё хи-хи, да ха-ха, — ни к тому, ни к другому. Она уже успела окончить медицинское училище и работала медсестрой. Как оденет белый халатик, шапочку, а из под неё чёрные кудряшки, ну, красота неописуемая! Каблучками тук-тук, да укол как саданёт: «Терпите, больной!» И все терпели, от такой всё стерпишь.

Её папаша был главврачом совхозной больницы и хотел, чтобы его дочь до мединститута поработала медсестрой. Тогда без двух лет трудового стажа в институт не принимали. К серьёзной любви Маша ещё не была готова, да и не стремилась. Считала, что в девках не засидится, а вот когда станет доктором…

Игорёк после лесного техникума работал инженером в лесхозе, а у Володи после СПТУ была телогрейка в мазуте, и пахал на тракторе свой посевной клин. Мать его всю жизнь работала дояркой. Вот такой наметился расклад в любовном треугольнике.

Ко Дню советской армии агитбригада подготовила хорошую программу. Ездили по бригадам и отдалённым деревушкам, поздравляли земляков. И был у них по этому случаю номер, «Бойцы на привале». Представьте: поляна, вокруг стоят бойцы в плащ-палатках, с автоматами и в касках. Конечно же, среди них была медсестра Маша, со своей санитарной сумкой с крестом. Правда, в сумке были туфли и модная кофточка для танцев. Все поют:

В зале свет приглушен, а на сцене горит натуральный костёр, отсветы его пламени отражаются на лицах «бойцов». Да не может быть костра на сцене! Нет, может. Это всё придумал Володя. Из проволоки сделал пирамидкой обручи, на них привязал красные ленты, а снизу красная электролампа и вентилятор. Иллюзия костра полная, — языки пламени тянутся вверх, трепещут.

Чудный номер. Бабы плакали, а чего не плакать? Там подводная лодка «Комсомолец» навечно легла на дно, на Кубе заваруха, наши ракеты топорщатся на Америку, а тут с китайцами на Даманском резня. Армия наша не из детей начальников, Рабоче-крестьянская, а в ней служат их родные сыновья, и у каждой матери сердце кровью обливается за своё дитя.

Однажды выступали в Язёвке. В начале, как всегда, была лекция, потом хороший концерт, танцы, после этого обычно устраивался немудрёный ужин и домой. Всем с утра надо на работу. Уже было поздно, когда распрощались с местными ребятами и поехали. А снегу страсть намело. Долго буксовали, пожгли бензин и до заправки не дотянули всего несколько километров. Хорошо, что это случилось рядом с Титовкой. Шофёр автоклуба, Сева Полосухин, увидел во дворе Николая Бороздина трактор и к хозяину за помощью. Самого Кольки дома не оказалось, а его сынишка Кешка, паренёк лет шестнадцати, и говорит:

— Давайте я вас отбуксирую до заправки, подумаешь сложность. Тут рядом, за железнодорожным переездом.

А девчонки подзадоривают: «Кеша молодец! Давай, родной, — помоги!» Кеша и форсит, что ты! Настоящий мужик!

Зацепил тросом автоклуб и тихонько поехали. А метель, страх как метёт! Зато в автоклубе тепло и уютно. Игорёк играет на гитаре и все весело поют, тогда в моде была песня:

Один Володя не пел, хмурился и молчал. С завистью смотрел на Игорька, как тот ловко играл на гитаре и пел. Вдруг остановились, Володя выпрыгнул наружу. Смотрит, что случилось, а как увидел, так и обмер от ужаса! Случилось страшное и нелепое.

Трактор заглох на переезде! Автоклуб стоял по одну сторону переезда, а трактор по другую. А между ними над рельсами, как натянутая струна — стальной трос. Подъезд к переезду и съезд с обеих сторон бугром, дорога накатана и отшлифована, как каток. Вот на ней-то и заскользили гусеницы трактора. И главное — нельзя подтолкнуть, так как на льду не устоять.

Кешка по неопытности стал на переезде переключать скорость, что нельзя было делать, да забыл добавить газ и мотор заглох. Он хватался за молоток, чтобы выбить из серьги шкворень и освободить трос, но не получалось. Кидался к пускачу, чтобы завести двигатель, да всё попусту! Тогда он опять за молоток…

Сеня Полосухин, обезумевший от страха, метался между трактором и автоклубом. Вместо того, чтобы помочь сбросить трос, заполошно, по бабьи визгливо орал: «Всё, хана! Всё, хана!»

Но самое страшное, что ночь и метель уже резали три фары тепловоза… Шёл товарняк, а скорость у дурака под сотню. Это верная погибель. Сейчас как подхватит за веревочку, как сгребёт да поволокёт, закрутит… От трактора и автоклуба останутся…

Всё решали уже не часы и даже не минуты, — секунды. Надо было что-то делать, а вот что? И Володя мигом оценил ситуацию и понял, что делать. Рванул Севу за ворот и заорал: «Двери! Двери открой, людей спасай!», а сам всем телом, с разгона прыгнул на трос. Под его тяжестью он чуть прослаб, и автоклуб малость подался вперёд. Используя секундную слабину, попытался сдёрнуть трос с клыка бампера, но тяжёлая махина тут же успела сползти, и трос опять натянулся струной.

Состав неумолимо накатывался и беспрерывно сигналил, до конца трагедии оставались считанные секунды. От экстренного торможения из под колёс фонтаном сыпали искры, горели и визжали тормозные колодки. Но многотонную махину железнодорожного состава остановить было не так-то просто.

А в тёплом автоклубе не торопились на улицу в метель и стужу, думали, что это их разыгрывает Сева и всё орали про Ладу. Пока не услышали рёв тепловоза. И тут началось! Первым, отшвырнув от себя Машу и раскидывая всех, кинулся с гитарой Игорёк. В дверях сразу пробка, паника, крик и визг.

Володя не смотрел на поезд, он спиной чувствовал надвигающуюся погибель и решился. Что было силы, со всего размаха снова прыгнул на трос, и когда тот чуть провис, ломая ногти и сдирая в кровь пальцы и ладони об иголки стального троса, рванул его что было силы. Рванул зло, отчаянно, стиснув зубы.

И тут же рядом с ним ухнул тепловоз. Володю подхватило как пушинку и отшвырнуло в сторону. И это ещё не всё, натянутая и вдруг спущенная тетива троса с помощью решетки тепловоза успела так хлестануть по ноге, что он завертелся волчком.

Состав промчался с визгом и скрежетом. Остановился. Подбежали машинист с помощником. Все стояли оцепенев от ужаса, не двигались. А как только пришли в себя, то первым делом кинулись к Володе. Подняли его, а он не стоит и всё падает, нога как перебитая. Наконец, машинист пришёл в себя и стал материться. Ох, уж он и отвёл душеньку:

— Артисты грёбаные! Перетягивание каната устроили на переезде! Под суд захотели? Ох, и дурачьё! Вам же всем тут сразу была братская могила, только бы свету и видели.

Мужик уже в годах, говорит, а у самого руки трясутся.

— Благодарите этого паренька. Даже страшно подумать, что могло случиться, не успей он сдёрнуть трос. Ну, парень, у тебя и нервы. Звать-то тебя хоть как? Володя? Ну, спасибо тебе, сынок. Да помогите же вы ему кто-нибудь! Занесите его в тепло.

Володю бережно подняли и занесли в тёплый автоклуб, и тут все как прозрели. У этого парня, который не умел петь и играть на гитаре, оказался самый большой талант. Талант любить людей так, что готов за них отдать жизнь. Но сейчас он был бледный как полотно, прерывисто дышал и покрылся капельками пота. Сапог был полон крови, и она уже сочилась на пол автоклуба.

— Быстро разрежьте сапог и снимите, — скомандовала Маша.

Трос рассёк голенище сапога и мякоть ноги так, что была видна бледнорозовая кость. Аптечки, конечно, у растяпы Севы не оказалось, поэтому Маша аккуратно рвала свой белоснежный халат на полоски. В начале, как и учили, наложила тугой жгут выше колена и остановила кровотечение, потом забинтовала ногу.

Пока она занималась Володей, к переезду подъехал совхозный молоковоз, и парни нацедили из бака пару вёдер бензина. Сева завёл двигатель и погнал автоклуб вперёд. В больницу.

Володе было больно, очень больно, хоть криком кричи, а он молчал. Как загипнотизированный смотрел на Машу. Ему бы что ни будь обезболивающее, да где же его взять? А Маша сжимала его руку, гладила обветренное лицо и волосы, и всё шептала:

— Володичька, миленький! Ну, потерпи, родной. — А у самой по щекам катились хрустальные бусинки, но она не стыдилась.

А Володя смотрел на неё во все глаза и… улыбался.

ПОЖАР

Два года назад Митька Скворцов утопил в болоте трактор. Утопил по дурости. Когда ударили морозы и выпал первый снег, Серёге Тюменцеву удалось заполучить лицензию на отстрел лося. Собрал друзей и с районным егерем подались «на лося».

Поехали на тракторе Митьки Скворцова, только прицепили к нему сани с будкой, в которой лесорубы грелись на валке леса. В бору следы лося нашли быстро, и началось: отцепили будку, все набились в трактор и стали преследовать зверя. Лось почувствовал погоню и ушёл на болото. Охотникам бы поостеречься, да понадеялись на мороз, а зря. Трактор проломил промёрзшую корку и стал тонуть. Охотники успели спастись, а железная махина ушла в топь. По самую макушку, даже кабины не видать.

Должен был состояться суд, а при Сталине Митька запросто бы угодил на Колыму. Сейчас не те времена, дело случилось в перестройку, а тогда трудящиеся сами выбирали себе начальство. Коллектив встал горой за Митьку, и всё обошлось. А что дальше? Свободной техники нет, поэтому его перевели в слесари. По осени, когда спала вода, трактор наполовину высунулся из болота и его двумя «Кировцами» длинным тросом удалось вытащить.

Чтобы Митька осознал вину, бригадир Поляков заставил его восстанавливать трактор, а того уже ржа попортила. Раскидал он «утопленника» и началось мучение. Каждый день ходил за бригадиром и клянчил запчасти. Митьке надо семью кормить, а какая зарплата на ремонте? А бригадир всё «учил» его за грехи.

Кое-как закончил он ремонт и стал работать. Шла сенозаготовка. А тот год дожди прошли вовремя и травостой был отменный. На пустоши среди бора поставили больше двухсот стогов, но много сена ещё было в валках. Погода баловала, с месяц было сухо, и вдруг барометр стал показывать непогоду. Подул ветер, небо заволокли сизые облака, погода стала портиться. А тут некстати у стогомёта обломился кронштейн, работа застопорилась.

На ремлетучке примчался Поляков и стал «приваривать» этот злополучный кронштейн. Дело привычное, не впервой.

Митька на тракторе сгребал сено на другом конце покоса. Утром с Поляковым разругались насмерть. Митька своё: «У меня левый фракцион клинит, лишь правый исправен. Как работать?».

А бригадир своё: «Регулируй, погода, сам видишь, портится. Надо успеть сено убрать до дождей. Езжай и работай». Разругались крепко, чуть до драки не дошло, их пришлось растаскивать. Митьку прямо трясёт, в конце разборки он пригрозил: «Мне что, тебя под гусеницу положить, чтобы ты понял?». Поляков тоже ерепенился: «Зря тогда не посадили! Но ничего, я тебя за эти угрозы усажу на нары, вот увидишь!» «Смотри, как бы тебе самому там не оказаться», — бросил Митька напоследок.

И вот они теперь на одном поле, только на разных концах. Непонятно как это случилось, но где работала электросварка, от искры загорелось сено, повалил чёрный дым, сквозь который выплёскивались красные языки пламени. Ветер гнал пламя по стерне, загорелись новые валки, пламя стелилось почти по земле и надвигалось на стога. А за ними бор, где месяц стояла сушь. У огня метались тракторист стогомётчик и Поляков. Они хлестали по пламени каким-то тряпьём, пытались его сбить, да куда там!

Митька отцепил подборочный агрегат и погнал трактор навстречу пламени. Горел уже третий ряд валков, пламя расползалось вширь, ветер неумолимо гнал его на стога, к бору. Сквозь пламя выскочил его трактор. Он к мужикам — и нос к носу столкнулся с бригадиром Поляковым. Ясно, что каждый припомнил утренний скандал, — кто из них должен сидеть на нарах. Бригадир чёрный от копоти, только и сказал: «Правильно в народе говорят — от сумы и тюрьмы не зарекайся».

— Ладно, бригадир, потом разберёмся, а сейчас надо думать о другом. Забегайте вперёд и оттаскивайте сено по сторонам, отсекайте огонь, чтобы он не расползался в ширину. А я что-нибудь придумаю. Только бы выдержал правый фракцион, левый совсем отказал. Дорегулировался, чёрт бы тебя, Поляков, побрал…

Запрыгнул в кабину и опять назад сквозь пламя. Прорвался и стал вытанцовывать метров за сто перед надвигающейся стеной огня, но как!. Развернётся на одном месте, гусеницами сдерёт и перемешает дёрн с землёй, потом рывок вперёд метра на три-четыре, и снова круговой разворот. А пламя уже рядом.

Там, где Поляков с напарником успели оттащить сено по сторонам, огонь стал оседать, но пламя узкой полосой по стерне перекидывалось от валка к валку и с гулом двигалось вперёд. И всё из-за ветра. А на помощь уже спешили. Первыми подключились какие-то два мотоциклиста, не наши, городские. Один даже в очках и при галстуке. Да так ловко у них получалось: достали телогрейки и давай ими сбивать и теснить огонь с боков.

А впереди гудело и трещало. Из последних сил рычал старикан-трактор. Уже близко кромка огня, и тут он стал пробуксовывать. Вроде, смешно и глупо, но Митька стал его уговаривать.

«Ну-ну, милый! Прости, что по дурости утопил тебя в болоте, только сейчас не подведи. Я тебе такой ремонт заделаю!» — Рывки участились, трактор работал на пределе сил. Загорелся бак, Митька почувствовал спиной — на потёках топливного бака вспыхнула солярка, пламя лизало заднее стекло кабины. Развернул трактор на ветер, выскочил, сбил пламя и опять в кабину.

От дыма закашливался до рвоты, но вот, кажется, и конец кромки. И тут на машине подоспела помощь, бегут свои деревенские мужики. Оглянулся — пламя на его взрыхлённой полосе оседает. Как и было задумано. Только вдруг в новом месте вспыхнуло, да так, что чуть не пришлось всё начинать сначала. Опять направил трактор к кромке огня, развернулся раз, другой, третий. Снова загорелся бак, даже лопнуло заднее стекло кабины, но по пламени сзади мужики хлестали ветками, сбивали огонь.

Потом Митька тянул на себя правую, левую рукоятку, а то и обе, но трактор шёл только прямо. Всё, отработался. Хорошо, что народ подоспел, тушили новые очаги огня. Все ходили чёрные, грязные. У Поляков обгорели руки и правая щека. На кепке из искусственного меха ворс расплавился, слился в шарики.

Мерили, — сколько метров до стогов и кромки бора, а там хвоя, что твой порох. Потому решили подстраховаться, пригнали трактор с плугом, и весь выгоревший язык пожарища распахали. Пласты земли долго ещё дымились пеплом и сизым дымком…

Примчался председатель, кричал, топал ногами на Полякова, потом пошли к Митьке. А тот стоит возле трактора и дует на ладони, а они у него вздулись, как оладьи. Это когда он спасал трактор и сбивал с бака пламя, то огонь давил и размазывал его ладонями. Ещё радовался, что заправил бак под завязку, а то бы он взорвался. И тогда бы ему уже маячил срок не условный…

О ТЕХ, КОГО МЫ ЛЮБИМ

Виктор Семёнович работал председателем крупного колхоза, и тот гремел по всему краю. У них — самая высокая урожайность зерновых, самые большие надои молока на корову, потому как дружили с наукой. Виктор Семёнович бывший фронтовик, вся грудь в орденах. Кроме того, был депутатом Верховного Совета Российской Федерации, но самое главное — он ещё был Героем Социалистического труда. Как понимаете, человек заслуженный.

Со всеми руководителями главков, управлений и краевым начальством был на короткой ноге, а потому для района решал любые вопросы. Колхозники за него всегда горой, доверяли во всём. Каждый год на общем собрании ему даже утверждали безотчётные суммы денег на всякие непредвиденные расходы, а это деньги немалые. Такое вообще бывает редко, а ему доверяли и знали, что к его рукам не прилипнет ни одна копейка. Не такой он был человек. Зато и отдача от этого была огромная.

Своих колхозников он уважал и не на словах, а на деле. Строил им дома, все были при хорошей зарплате, с зерном, сеном и топливом. Добывал им путёвки на лечение и пробивал любые бытовые вопросы. И самое главное, для него не было разницы — кому он помогает, простой свинарке или главному агроному. Он помогал Человеку. Люди это видели и ценили.

Вроде бы всё хорошо, только был у него один грех — пил запоем! Раньше об этом вообще бы запретили говорить, так как это была щепетильная тема, тем более для Героя и коммуниста, но сейчас можно, поэтому расскажем как всё было. И пил он не то, что день-другой, неделями. Конечно, он не валялся под заборами, не позорился. Уедет на пасеку, на заимку или завалится к зазнобе и загудел. Жена с ума сходит, звонит начальству: «Помогите!»

Секретарь райкома с начальником милиции отлавливают его, вяжут верёвками (да, да — верёвками), и день с ним отваживаются. Потом верёвки убирали, но всё ещё продолжали его отпаивать чаем с мёдом и какими-то травами. В это время на них не действовали никакие его просьбы и уговоры, — они были учёные, дай слабину — загудит по новой. Только после этого бросали его «лечить», и он дома ещё дня два отлёживался и приходил в себя.

Вроде бы плохо, но как придёт в норму, тут всё и начиналось! Все просто изумлялись. Вы не поверите, но эти загулы придавали ему силы и ума, и смех и грех. Он как бы старался реабилитировать себя в глазах людей. Такие проекты, такие замыслы воплощал в жизнь, что трезвеннику и в голову не придёт. Что ты!

Вдруг отправляет на БАМ бригаду с техникой, и они бесплатно рубят просеку под будущее полотно железной дороги. Все обалдели — почему бесплатно, да и зачем? Поняли когда в колхоз без всяких нарядов пошли вагоны бамовского леса. Построил свой огромный инкубатор с утятами-гусятами и комбикормовый завод. Развёли форелевое хозяйство и свою пасеку. Заработали мельница и крупорушка, сами делали масло. Две строительные бригады полностью решили вопрос с квартирами.

Что интересно, в первый же день после загула у себя в кабинете мог чихвостить нерадивого колхозника. И как! Строжился:

— Ах ты, пьяница! Ах ты, алкоголик! Негодяй! Ну, что ты за мужик? Не умеешь ни пить, ни работать! Если ещё раз повторится, — выгоню из колхоза к чёртовой матери! Вон с моих глаз!

Пробовали его лечить в специальном заведении и тайком увозили в город на машине, а один раз даже на вертолёте. Но это было не только бесполезно, но даже опасно. Он, как очухается и придёт в себя, так и разовьёт кипучую деятельность, это уже у него в крови, без дела сидеть он не мог.

Тогда проблем хватало, вот он от нечего делать и начнёт помогать больнице. За телефон — и по высоким знакомым. Глядишь, и попёрли медикам: новое оборудование, холодильники, телевизоры и медикаменты. Ещё везут трубы-краны для котельной, гвозди и краску. Медики на седьмом небе, а главврач с Виктором Семёновичем спиртиком балуются. Слаб человек! И смех, и грех!

Не брала его ни одна таблетка, ни одна антиалкогольная методика. И вдруг бросил пить! Совсем. Вначале не верили, всё ждали, что вот-вот сорвётся. А он только посмеивался: «Не дождётесь!» И кто его вылечил? Если честно сказать, то вы ни за что не поверите — внучка Наташка, пятиклассница. А дело было так.

Как-то накануне её дня рождения вечером пришёл он к сыну. Попал к ужину, усадили и его. Выпил он чашку чая и говорит:

— Завтра еду в край на совещание. Что тебе, внученька, купить на день рождения? Шубку или магнитофон?

А та вдруг, ни с того ни с сего заплакала, подхватилась и бегом в свою комнату. Дед за ней, стал тормошить. Она упала на кровать, уткнулась в подушку, захлёбывается слезами, а сама худенькая, плечики вздрагивают, вся трясётся от рыданий.

— Да что случилось? Говори толком! Кто тебя обидел?

Наташка села, кулачками слёзы размазывает по мордашке, сама вздрагивает и сквозь слёзы выкрикивает:

— Ничего мне от тебя не надо! Уходи! Не хочу тебя видеть… мне за тебя стыдно… Понимаешь? Стыдно! Хоть в школу не ходи… ребята смеются надо мной… говорят, что ты пьяница со звездой… Даже в учительской говорили… а я тебя люблю… ты же мой дедушка… а ты… — Сама уставилась на деда заплаканными глазами и такая в них недетская обида, тоска и боль.

Его всё это как громом поразило. Сразу все его большие дела: колхоз, деньги и награды, даже звезда Героя показались такими мелкими и второстепенными против того, что он сейчас увидел и услышал. Но особенно его поразили её глаза. Они не столько остро полоснули по сердцу, как по сознанию и душе.

Он молча встал и, не прощаясь, ушёл. И всё. Вот уже семь лет прошло, и не было ни одного срыва.

Наташка уже учится в сельхозинституте. Когда он по делам бывает в городе, то заезжает к ней в общежитие. В этот вечер вся надежда сельского хозяйства и наговорится досыта и наестся до отвала. Ведь студенты самая голодная и прожорливая нация. А он уже их всех приучил — как только приезжает, так и собирает, едет-то к ней не с пустыми руками. Надо побаловать ребятишек.

Когда уезжает, то Наташка провожает его до машины. Заботливо укутает шею шарфом, поправит шапку или воротник. Обязательно поцелует деда и прижмётся к нему. Ещё внимательно и серьёзно поглядят друг другу в глаза. И в этом в необычном взгляде есть что-то такое, что знают только они двое.

О ПОЛЬЗЕ КОМПЬЮТЕРОВ

Деревня наша большая, скотины все держали помногу, так как без неё не выжить. Колхоз к той поре развалился и каждый выживал как мог. Тут ещё начались эти чёртовы реформы, всё стало на босу ногу, власть всё дозволяла — хочешь работай, хочешь пей. Как говорили тогда, что время было расфасовано по стаканам, и это правда, потому как все страшно пили, особенно пастухи. А без табуна в деревне нельзя. Как-то по весне решили провести сход села. Вопрос один — наймы пастухов. Трезвых.

А уже вечереет. Возле клуба собралось много народу, и между ними крутится интернатская ребятня во главе с Федюшкой. И надо же такому случиться — дождик накрапывает, а попасть в клуб не могут, так как разиня завклубом Валя Терёхина ключ потеряла от секретного замка. В деревне к тому времени появилась мода ставить электронные замки: приставил металлический кружочек с копейку, и заворковало, «уви-уви…» — открыто! Первыми начали ставить электронные замки приезжие из города врачи и учителя, которые жили в казённых двухэтажках. Они и стали своими ключами пробовать открыть дверь, но у каждого ключа свой код, это же вам не амбарный замок, а электроника. Что ты!

Народ волнуется, жмётся под навесы. Дверь богатая, ломать не с руки, да и жалко. Что делать? И тут кто-то предлагает:

— Надо Ваню Климашина позвать. Пусть обчеству хоть раз с пользой послужит. — Все согласились.

Послали ребятишек за Ваней. А надо вам сказать, что Ваня был вором, всю жизнь вскрывал сейфы и подламывал магазины, тем и кормился. Правда, пока не посадят, а сажали его часто. С годами притомился и устроился работать в колхозе электриком.

Приходит Ваня. Все его даже зауважали. Руки у него без мозолей, чуткие, что ты — электронщик! Достал какой-то приборчик и начал колдовать, но ничего не получается. Он и говорит:

— Тут американская система защиты с блокировкой…

Стыдно ему перед земляками. А может, волнуется, вскрытие замков дело интимное, а тут ещё под руку бурдят:

— Это же электроника, а тебе только ломиком и орудовать.

Дождь всё пуще, а не уйти — коров-то пасти надо. Кого выберут пастухами, и главное — сколько будут брать за пастьбу?

И тут интернатский Федюшка вдруг подаёт голос:

— Давайте я вам открою этот замок.

Но его все на смех поставили.

— Ты чё, малец? Ваня не открыл, а ты куда суёшься?

— Да открою, — горячится Федюшка, — только сбегаю в интернат за хитрой машинкой. Здесь система простая. Я мигом.

И верно, прибегает, а в руках какая-то хренотень, чуть побольше футляра электробритвы. Он как-то его к замку приспособил, тумблером щелкнул, внутри коробочки как комар зажужжало, и через время закурлыкало — «уви-уви…» Дверь и открылась.

Ай, да Федюшка! Ай, да молодец! Стали хвалить. Ребёнок он и есть ребёнок, ему доброе слово, он и разоткровенничался:

— Это пустяки, — говорит. — Труднее, когда просто на засовах с секретом. Не такие открывали. А электронные замки и всякая сигнализация для нас мелочь. Нам в школе это преподают.

— Как? Вас учат в школе замки открывать? — Все обалдели.

— Не-а. Нам знания дают, а куда их приспособить, мы сами догадываемся. У нас есть компьютерный класс со своим сервером. Можем через провайдер зайти в Интернет, имеется много разных программ. У нас был хороший учитель по информатике, Евгений Палыч. Да вы его должны знать, это же лучший хакер нашего времени. Он сумел в Америке попасть на сервер самого Пентагона, и у военных взломать защиту секретной компьютерной системы. Вот где был переполох. Его еле вычислили.

— Страсти какие! Это не тот ли будет лохматый парень, которого арестовали и посадили в тюрьму?

— Как же, посадили в тюрьму! — обиделся за учителя Федюшка. — Да если хотите знать, он сейчас у наших военных в какой-то секретной лаборатории работает. Ему даже платят деньги.

— Так тебе про это и скажут! Молод ещё, а туда же, врать.

Но тут Федюшка уж совсем осерчал. Стал пояснять:

— Зачем врать? На это же есть Интернет. Евгений Палыч сам иногда заходит к нам на сайт. Поболтать. Но этого вам не понять.

И, правда, никто не понял. Где-то у чёрта на куличках сидит в тюрьме или лаборатории умный Евгений Павлович, и как-то умудряется зайти к интернатской шпане в гости. Бред какой-то.

— И чему вас научил этот ваш знаменитый хакер?

— Он нас научил мыслить и быть с компьютером на «ты». Когда делать нечего, мы даже спорим, — кто быстрее войдёт на сервер городского банка и через кракер взломает там защиту. Вот потом банкиры бесятся, просто умора. А все эти замки для нас — семечки. Сперва его сканируем, потом закладываем задание в мультимедийный проектор, и компьютер через три секунды выдаёт чертёж. В слесарной мастерской из заготовок делаем ключ.

Тут как раз воспитательница из интерната подвернулась, на сход пришла. Спрашивает Федюшку:

— Так это вы вчера конфеты стащили из кладовой?

— Не-а. Конфеты девчонки спёрли. Мы фарш и мясо берём. Исть охота, вот мы ночью котлеты и стряпаем. Голодно у нас.

— И часто вы лазите по кладовкам?

— Лазим всегда, только вот мясо бывает редко. У нас так — кто быстрее укрдёт. Обычно повара с директором раньше нас мясо в сумках утаскивают. На этой неделе всего раз нам перепало.

— А почему тогда участковый каждый день акты пишет?

— Как почему? Директор его зовёт, чтоб списать то, что они раньше нас украдут. Ещё они его водкой поят…

И тут Федюшка спохватился, что наговорил лишнего, и теперь они совсем замрут без мяса. Этих взрослых не понять…