Десант в безвестность: Документальная повесть

оз. Ондозеро 4 сентября 1942 г., 1 час 30 мин

Когда начался минометный обстрел, старшина Мочихин лежал в десяти метрах от Лайяозера. Недалеко от него находились еще несколько бойцов, тоже раненых. Но первые же разрывы мин смешали их тела, было трудно разобраться, кто из них ранен, а кто уже убит. Старшина, чтобы уберечься от визжавших повсюду осколков, ногами стал драть мох и осоку, пытаясь сделать хоть какое-нибудь углубление. Это давалось с трудом, а вражеские мины все ближе и ближе дыбили болотную жижу, обливая его торфяной грязью. Мочихин понял, что не успеет вырыть ногами себе углубление и какая-нибудь из следующих мин обязательно угодит в него или же поразит осколками. Тогда старшина, превозмогая боль в руках, снова пополз к озеру. Только в воде он видел спасение. Добравшись наконец до береговой кромки, он скатился в озеро. У самого берега было неглубоко, но он почувствовал, что его ноги продолжают медленно погружаться глубже во что-то более плотное, чем вода. Старшина испугался: он знал такие озера, дно которых на несколько метров покрыто жидким илом, — и резко потянулся к большой кочке, схватился простреленной рукой за осотные ее косы.

Минометный обстрел длился около получаса. Потом все стихло. Казалось, что после такого ада все живое на болоте перестало существовать. Но это только казалось. Не успели егеря приблизиться к развороченному взрывами болоту, как то тут, то там загремели выстрелы. Оставшиеся в живых десантники продолжали сражаться. Однако огонь уже не был таким плотным, как вначале, и вражеские солдаты ворвались на болото с двух сторон, оно сразу же огласилось криками и лаем собак. Озверев от упорства обороняющихся, финны нещадно палили из автоматов, не жалея никого. Мочихин из-за кочки видел, как подрывались гранатами те, у кого не было патронов, а у кого они еще оставались, продолжали стрелять, не подпуская врагов.

Старшина не мог без боли смотреть на безжалостную расправу над десантниками. Он закрыл глаза, чтобы не видеть всего этого, и застонал от бессилия. Где-то там, на болоте, оставались неунывающий Гвасалия, вездесущий главстаршина Шевченко, военфельдшер Слатвицкий, капитан Ковалев, младший лейтенант Пыринов, разведчики Миша Гуляков, Паша Талашев, Саша Калистов, Сергей Сурков…

Приближающийся лай овчарки заставил Мочихина вспомнить о себе. Он глубже опустился в воду и притаился, спрятав голову под кочку. Если сейчас собака его учует, все — конец! Но овчарка, не добежав до кромки болота, остановилась, принюхиваясь, а затем повернула назад. Вслед за ней зачавкали сапоги финского солдата.

— Täällä on vain kuolleita![6] — крикнул он и стал удаляться от озера.

Старшину, до этого не ощущавшего холода воды, вдруг пробил озноб — от слабости духа, перенапряжения нервов. Чтобы успокоить себя, он еде пал несколько глотков мутной воды и снова осторожно высунул голову из-под кочки: вражеские солдаты, завершив свое черное дело, начали стаскивать тела убитых десантников в одно место. Они делали это нехотя и брезгливо — накидывали на шею убитого брезентовый ремень, затягивали его, а затем тащили труп волоком.

Егеря долго шныряли по болоту, собирая оружие и тела убитых. Только к вечеру они покинули место боя.

Мочихин подождал еще некоторое время, вслушиваясь в наступившую тишину, затем тихо, чтобы не шуметь, стал выбираться из воды. С первой попытки ему сделать это не удалось: тело задеревенело, раненые руки обессилели, а ноги засосало в ил так, что он не мог выдернуть их. Старшина попробовал еще раз, но обе ноги крепко увязли в донном иле. Мочихин забеспокоился, лишь сейчас он обратил внимание, как его сильно засосало. И новый страх охватил Мочихина — спасся от одной смерти, а другая, более жестокая, подстерегает здесь же! Старшина исступленно схватился за кочку, подтянулся к ней, затем собрал в один пучок осоку, закусил его зубами, чтобы помочь ослабевшим рукам, и напрягся, вытягивая сначала одну ногу — медленно и нехотя, но все же вязкий ил отпустил ее, затем с большим трудом удалось вытащить вторую, оставив при этом ботинок.

Выбравшись на берег, Мочихин в изнеможении повалился на землю и облегченно вздохнул: наконец-то! И хотя он сильно устал, хотя после двух бессонных ночей хотелось спать, старшина пересилил себя и заставил ползти туда, где лежали его товарищи — может, кто-то еще жив!

Но среди десантников живых не оказалось. Они лежали друг на друге — кто ничком, кто лицом вверх, почти все раздетые и разутые врагом. Мочихин ползал вокруг кучи человеческих тел и, как одинокий зверь, покинутый всеми, выл, не стыдясь слез.

— Ребята! Ребятушки! — звал он. — Ну хоть кто-нибудь из вас живой?!

Но трупы молчали. Тогда он стал заглядывать им в лица, дотрагиваясь до каждого. Однако тела краснофлотцев и красноармейцев успели остыть и веяло от них холодом. Замерз он и сам. Если бы можно было снять с себя обмундирование, выжать его! Но ранеными руками этого не сделать. Воспользоваться одеждой или плащ-палаткой убитых тоже нельзя: все ценное вражеские солдаты сняли и унесли с собой.

Мочихин продрог окончательно. Нужно было идти, двигаться. Но куда — он не знал, да и не хотелось никуда идти. Ему вдруг стало все безразлично, даже страх за собственную жизнь и тот вдруг пропал. Единственное, что его еще мучило, — это то, что он живой, а они мертвые.

Вывел старшину из гнетущего состояния яркий свет взметнувшейся в небо ракеты. Всполошенные егеря на всякий случай освещали Ондозеро, боясь повторения случившегося. Мочихин быстро поднялся и пошел в сторону леса. Пройдя несколько метров, он вдруг споткнулся о что-то мягкое и упал. А когда с наблюдательной вышки выпустили новую ракету, при свете ее он увидел сержанта Чернова, лежащего на земле рядом с каким-то матросом в одной тельняшке. Сержант прижимал к себе этого матроса, словно своей оголенной грудью пытался закрыть его. Оба были мертвы. У матроса юное, почти девичье лицо, настолько юное, что Мочихин ужаснулся: а не девушка ли это в самом деле? Почему они здесь, а не там, где все? Егеря не нашли? Или поленились тащить? Мочихин еще раз взглянул на юного матроса — ну девушка и все тут! А не галлюцинации ли это?!

Старшину вновь охватил страх. Он побежал. Бежал до тех пор, пока снова не споткнулся и не упал. А вставать и идти куда-то уже не мог. Так и остался лежать, пока его не сморил сон.

На следующий день, когда он проснулся, было уже светло. Старшина, вспомнив, где находится, осторожно приподнял голову и осмотрелся. Вокруг никого. Он на болоте совершенно один — руки в крови, в изодранной тельняшке, в одном ботинке. Старшина тоскливо посмотрел туда, где лежали его мертвые товарищи, и его вдруг снова потянуло к ним. Потянуло нестерпимо, страстно — ему даже почудилось, что оттуда его кто-то звал. И он хотел уже пойти, как вдруг увидел солдата-велосипедиста, проезжающего по дороге из гарнизона. За ним бежала овчарка. От неожиданности Мочихин сразу бросился на землю, но собака успела его заметить, свернула с дороги. Вскоре она подбежала к нему, почему-то тихо заскулила и замахала хвостом. Старшина, уже лежа на земле, незаметно опустил левую руку в карман, нащупал «лимонку» и ухватился за кольцо: «Если начнет лаять и кусаться, подорвусь вместе с ней! Это будет лучше, чем получить пулю в затылок!» И тут же другая мысль с нервной тоской мелькнула у него в голове: «Глупо все вышло: из такой передряги выбрался, а тут — на тебе!» Он приготовился к самому худшему. Но овчарка неожиданно ткнулась влажной мордой ему в лицо и принялась облизывать его раненые руки. «Черт побери, может быть, она из наших?»— удивился, ничего не понимая, Мочихин и стал отталкивать от себя собаку.

— Пошла, пошла отсюда! — зло зашептал старшина. — Кому говорю: пошла прочь отсюда!

Овчарка отскочила от него, но не уходила.

— Прочь, говорят тебе! — чуть громче и строже повторил Мочихин, отпугивая собаку ногой.

С дороги раздалось настойчивое посвистывание — финский солдат позвал собаку.

Овчарка повернула голову к дороге, потом к Мочихину, сильнее заскулила и наконец не выдержала, побежала за финским солдатом. А старшина еще долго оставался на земле, не вынимая руки из кармана, где была граната. Он все еще не верил в счастливый исход случившегося — дважды такого не бывает, и, весь в напряжении, ждал, что солдат вместе с собакой вот-вот появится на болоте. Ждал, боясь поднять голову. Но ни собака, ни солдат больше не появлялись, и он решился в конце концов вынуть из кармана онемевшую руку.

Когда опасность быть обнаруженным совсем миновала, Мочихин вдруг ощутил нестерпимый голод — он уже вторые сутки ничего не ел. Рези в животе напомнили ему об этом, но у него ничего не было, даже сухаря. На душе у старшины стало паршиво. «Чего я боюсь? Егерей, собак? Пули? — заныло его сердце. — Умереть?! Так все равно сдохну здесь с голоду! Не выбраться мне отсюда ни за что! Финны наверняка усилили охрану побережья озера, раз ночью его освещали ракетами. А идти через фронт, еще в одном ботинке — не дойти».

На какое-то время он потерял самообладание: «Плевать на все!» Поднялся с земли и, больше не прячась, пошел в сторону деревни. Почему именно туда, зачем — этого он сам не понимал. Нужно куда-то идти. Он был на грани безумия и ни разу не взглянул на деревню, хотя оттуда его могли заметить. Опомнился лишь когда оказался почти на окраине, на небольшом овсяном поле. Старшина опустился на колени и стал жадно хватать метелки с овсом спекшимися губами. Зерна были мягкими и горькими, но он жевал и жевал их. Потом повалился на землю, затрясся в исступленном рыдании. Безысходность, все это время владевшая им, отступила, и он дал волю слезам. Будто изгой, отставший от стаи, он стонал и бился головой о землю, пока, пригретый солнцем, снова не заснул. Но даже во сне его тело постоянно вздрагивало, а далекий голос твердил одно и то же: «Почему их нет, а я живой?! Нельзя же так!»

Хотя и недолгим был сон старшины, но несколько успокоил его. Мочихин пожевал еще овса, обдумывая свое положение. Затем решительно поднялся и пошел прочь от гарнизона, в сторону озера, вернее, к тому самому месту, где более суток назад высадился десантный отряд. Он надеялся найти там хоть одну целую лодку и добраться до своих. «В бригаде должны знать о судьбе отряда!»— убедил он самого себя в правильности выбранного решения.

Теперь он пробирался с оглядкой, вздрагивая и озираясь по сторонам при каждом неосторожном шаге.

Было уже темно, когда он наконец добрался до желанной цели. Но прежде чем пересечь дорогу и спуститься к озеру, старшина долго сидел в кустарнике, прислушиваясь к шорохам. Человеческих голосов не было слышно, и он, перебежав через дорогу, оказался на берегу Ондозера — как раз в том самом месте, где высаживался десант.

Никаких лодок Мочихин не нашел. У берега в воде плавало два полузатонувших бревна и валялось несколько почерневших досок, которые могли держаться на плаву. Он попробовал взобраться на бревна, однако они оказались настолько промозглыми, что тут же уходили под воду. Нет, на них не добраться!

Мочихин вышел из воды и медленно побрел вдоль берега, пытаясь обнаружить еще что-либо, более надежное. Но на глаза ничего не попадалось.

Пройдя метров двести по берегу, он оказался в тростнике. Острые листья тростника жалили раненые руки, и старшина уже собрался выйти на дорогу, как вдруг уловил слабое поскрипывание уключин — кто-то на лодке греб в его сторону. Мочихин присел в тростник, с тревогой прислушиваясь к поскрипыванию уключин. «Неужели наши выслали разведку, чтобы узнать, что случилось с отрядом?»— с затаенной надеждой подумал он и стал ждать.

Вскоре он увидел, как к берегу, ближе к деревне, причалили две небольшие лодки, из которых выпрыгнули четверо солдат и стали развешивать мокрые сети. Они о чем-то переговаривались, иногда смеялись. Это были финны. «Видимо, с рыбалки возвратились. И не боятся, гады!» — Мочихин продолжал наблюдать за ними.

Финские солдаты, развесив на кустах сети и взяв улов, ушли. Старшина выждал еще полчаса, боясь, что кто-нибудь из них надумает вернуться, потом осторожно стал подбираться к лодкам. «Все же на свете есть бог! Ну если не бог, то кто-то такой, кто хочет, чтобы я остался в живых, — подумал Мочихин. — Не причаль сейчас эти финны, черт знает, что со мной было бы». Хотя старшина хорошо понимал, что дело совсем не в боге, а в случае, который бывает раз в жизни, да и то не со всеми, и который называют в народе судьбой.

Он подобрался, как вор, к лодкам, заглянул в них — в обеих лежали весла, но и в обеих было много воды. Попытался стащить левой рукой крайнюю, та не поддавалась. Тогда старшина подошел к другой, уперся в нее всем телом, и лодка медленно сползла в воду. Мочихин подхватил ее и потащил по тростнику на глубокое место. Когда стал забираться в нее, то чуть не закричал от боли в руках. А забраться в лодку, чтобы не упереться реками в борт, он не мог. Пришлось тащить лодку назад, где было помельче. Там ему наконец удалось забраться, одним веслом он стал выгребать лодку на чистую воду. «Теперь бы до рассвета успеть пересечь озеро и добраться до острова! — разволновался он. — Доберусь! Руки в кровь собью, а теперь-то уж доберусь!»

Старшина стал отводить лодку вправо, подальше от наблюдательной вышки. Догадайся сейчас часовой выпустить осветительную ракету, его бы обнаружили сразу. Этого и опасался Мочихин. Но в ту ночь финны, на его счастье, не освещали озеро ракетами, видимо, решили, что десантники все уничтожены, а русские раз в первую ночь не пришли им на помощь — значит, больше не придут.

Старшина загребал веслом то с одного борта, то с другого, стараясь держать лодку прямо. При каждом движении раненая рука болела. Не обращая внимания на боль, Мочихин греб и греб, моля бога, чтоб его не заметили и чтоб не лишиться сознания, потому что от потери крови у него уже начала кружиться голова.

Когда он отплыл от берега довольно далеко и почувствовал себя в безопасности, его вдруг охватило смутное беспокойство — почему-то не было большой радости от того, что возвращается к своим живым; чем ближе становился свой берег, тем сильнее нарастало это беспокойство. Сейчас он еще не осознавал до конца, что это странное его душевное состояние — не что иное, как чувство собственной вины за то, что все, с кем он был, мертвы, а он — живой.

Страшное чувство! Оно пока еще только-только шевельнулось в глубине. его души. Но пройдут годы, закончится война, и это чувство вины будет мучать старшину 2 статьи Ивана Мочихина всю жизнь.

К счастью, этого он еще не осознавал…