Десант в безвестность: Документальная повесть

34-й км шоссе Кочкома — Реболы 28 июня 1942 г., 18 час

В Кочкоме моряки провели только одни сутки. 17 мая по приказу командующего 26-й армией генерал-майора Никишина бригаду перебросили на ругозерское направление, в район 34—36-го километра шоссе Кочкома — Реболы, где она вскоре заняла оборону во втором эшелоне. Совместно с подразделениями 27-й стрелковой дивизии моряки приступили к боевому охранению этого участка фронта. Здесь им противостояли финские части 14-й пехотной дивизии.

Финны были остановлены на этом направлении в конце 1941 года, но не разбиты. В любой благоприятный момент они могли прорвать фронт и устремиться к Кочкоме и Сегеже, где располагались наши тыловые склады и полевое управление 26-й армии.

К общему разочарованию моряков их не бросили на передовую, а заставили укреплять оборону вторых линий. Более месяца они строили новый аэродром на 19-м километре, возводили другие тыловые объекты на оборонительных рубежах. На этих неблагодарных, но необходимых работах были заняты все батальоны и роты, кроме разведчиков и снайперов — эти действовали непосредственно на передовой, и только они одни из всей бригады вступили здесь в тайное противоборство с врагом.

В самом же районе дислокации бригады было спокойно — моряки, сменяя поочередно посты и караулы, уходили утром на работу, а вечером, возвращаясь в землянки, томились в ожидании скорых перемен. В сознании многих бойцов стало утверждаться пассивное чувство легкой войны, особенно в той среде личного состава бригады, которая еще не принимала участия в боевых действиях. Молодые краснофлотцы фактически не умели драться с врагом на суше, но ставили себя выше сверстников, пополнивших бригаду из пехоты. Постепенно забывались запреты на ношение морской формы, и в батальонах вновь зачернели бушлаты, бескозырки, а «наркомовская» норма спиртного для отдельных бойцов и командиров перестала быть твердой нормой, и в этом не видели ничего плохого — все равно в резерве! Даже сменившееся в июне командование бригады не смогло сразу остановить распространение в ротах этой растлевающей окопной заразы. Да и нелегко это было сделать без боевых операций.

Подполковник Н. К. Солдатов, принявший бригаду от полковника Ф. И. Литвинова и побывавший в первые же дни в третьем батальоне, пришел к горькому выводу, что направили его далеко не в лучшую часть, и позавидовал своему предшественнику, который уехал принимать прославленную 186-ю стрелковую дивизию, сформированную в основном из северян.

В последующие дни новый комбриг ознакомился с состоянием дел в первом и втором батальонах, артиллерийском дивизионе, отдельных ротах автоматчиков и разведчиков. Сразу же после этого из штаба один за другим последовали строгие приказы.

Солдатов начал с того, что переодел всех в единую армейскую форму. И как ни упрямились краснофлотцы, но все же пришлось им сменить морские черные бушлаты на серые солдатские шинели, а бескозырки — на пилотки. Одного только не мог добиться подполковник — снять с моряков тельняшки. С этой привилегией они ни за что не захотели расставаться. И Солдатову пришлось уступить. В остальном он был непреклонен. Затем комбриг заставил своего нового начальника штаба майора Сергеева составить твердый график боевой подготовки в ротах, батальонах и потребовал от комбатов неукоснительного его выполнения. А политруки и военкомы усиленно взялись за политико-воспитательную работу среди бойцов.

Подполковник был резок и строг. Обращался с подчиненными без церемоний. Его хмурого лица с оттопыренными ушами боялись все. Младшие командиры старались избегать встреч с ним и, заметив еще издалека коренастую фигуру, тут же исчезали. Брошенная однажды кем-то фраза: «Кавалерист идет, смывайся!»— вскоре превратилась в кличку подполковника. Она понравилась всем и почти точно характеризовала неуклюжую, но резвую походку Солдатова. Подполковник не искал дружбы с кем-либо из командиров и лишь сошелся с комиссаром бригады капитаном 3 ранга Девяшиным. В нем он видел и по духу и по характеру продолжение самого себя. Солдатов был из той когорты командирских кадров, которые в военном искусстве делали ставку на особый моральный дух советского солдата, на его беззаветную преданность Родине и отвагу, ставил это во главу угла всей науки воевать. К сожалению, в 1942 году таких командиров в Красной Армии было еще немало. И без них пока не могли обойтись, потому что они прошли нелегкий путь отступления и своей ненавистью к врагу зажигали тысячи и тысячи солдатских сердец, в своем горячем порыве — как можно скорее отомстить врагу за поруганную честь — были готовы на любые жертвы, лишь бы это быстрее приближало крах зарвавшихся оккупантов. Они не понимали, вернее — не хотели понимать, что жертвы эти не всегда оправдывались!

Солдатов, не успев обжиться на новом месте и не уяснив как следует обстановки на фронте, стал подумывать о проведении крупной операции против врага. Пока он никому об этом не говорил, но эта мысль постоянно занимала его. Солдатова подталкивали два чувства: собственное эгоистическое— хотелось поскорее утвердиться, доказать армейскому начальству, что способен на большее — по приказу он фактически являлся не комбригом 85-й, а только исполняющим должность командира, и это унижало; другое — дать понять финнам, что его бригада, хотя и во втором эшелоне, но спокойно им отсиживаться в окопах не позволит.

Как-то, оставшись наедине с Девяшиным, комбриг высказал эту мысль ему. Тот будто бы поддержал, но осторожно, и упомянул эпизод о неудачном контрнаступлении бригады 10 февраля на 14-м разъезде Кировской железной дороги, недалеко от станции Масельгской.

— Расскажи поподробнее, — заинтересовался комбриг.

— Финны прорвали там оборону 289-й дивизии и устремились к железной дороге. Нам приказали помочь 219-му полку отразить наступление врага. Контр-адмирал Вдовиченко — он тогда был комбригом — послал туда первый батальон капитана Гончарова с минометной ротой. Этот бой на разъезде, по сути дела, стал боевым крещением бригады, и к сожалению неудачным — мы понесли большие потери…

Комиссар Девяшин хорошо помнил тот бой. Он с контр-адмиралом наблюдал за ним с НП. Видел в бинокль, как подбадриваемые «полундрой» матросы, полураздетые, бросались на пулеметы врага. Запомнил он в тот момент и Вдовиченко. В черной морской шинели, как на параде, контрадмирал нервно хватался за стереотрубу и водил ею вправо-влево, словно в руках у него был пулемет…

— В общем, после этого боя батальон потерял четверть своего состава, а Вдовиченко расстался с бригадой — его отозвали на флот.

— Чуть что, ищут виноватого! — возмущенно проговорил Солдатов. — Ну а разъезд?

— Разъезд не отдали. Подошел 1044-й полк и остановил противника, — ответил Девяшин. — После этого финны прекратили наступление, окопались и сидят там до сих пор.

— Та-а-ак… — протянул Солдатов. — А на кестеньгское направление как бригада попала?

— Поступил из штаба фронта приказ: бригаду — в распоряжение 26-й армии, части которой перешли в наступление. Этот приказ сразу же поднял настроение среди бойцов и командиров, потому что целых три месяца мы были в резерве. Бригада, спешно погрузившись в эшелоны, отправилась на север, туда, где уже несколько дней подряд шли ожесточенные бои. Вскоре прибыли на новый участок фронта и сосредоточились в районе 29-го километра шоссе Лоухи — Кестеньга.

«В любой момент быть готовыми принять участие в наступлении!» — сообщили из штаба армии.

Наступление наших войск на кестеньгском направлении к этому времени подошло к критическому моменту. 23-я дивизия под командованием генерал-майора В. А. Соловьева прорвала фронт и вышла к Кестеньге с северо-востока. 186-я стрелковая и 8-я лыжная бригады разбили гарнизоны фашистов и захватили Окуневу Губу. Тем самым создалась возможность полного разгрома немецких частей на этом участке фронта. Но немцы перебросили туда свою 163-ю пехотную дивизию, имевшую опыт наступательных боев под Суоярви. Воспользовавшись разрывами между боевыми порядками наших частей, а также превосходством в живой силе, немцы расчленили и окружили 238-й полк 186-й дивизии и 8-ю лыжную бригаду. На помощь окруженным войскам наше командование бросило 290-й полк и 80-ю морскую бригаду. Вот-вот должна была дойти очередь и до нас. Мы с нетерпением ждали приказа, чтобы вступить в бой…

— Ну и вступили? — нетерпеливо спросил Солдатов.

— Нет. Неожиданно поступил другой приказ: наступление отменяется. Ставка Верховного Главнокомандования отдала указание фронту прекратить наступление на кестеньгском направлении, пополнить войска материальными средствами и произвести тщательную разведку укреплений врага. А после того как кольцо окружения было прорвано и войска вернулись на прежние позиции, помощь уже не потребовалась.

— Выходит, бригада еще как следует и не воевала, — заключил Солдатов.

— Получается так, если не считать февральских событий под Масельгской, — подтвердил комиссар.

— Вот это мне совершенно непонятно! — возбужденно воскликнул подполковник. — Ленинград задыхается в блокаде, фашисты вышли к Волге под Сталинградом, а мы здесь сидим в окопах и чего-то ждем! Финны явно выдохлись, и сейчас самое время ударить бы по ним! Создается впечатление, что в Ставке о нашем фронте просто-напросто забыли!

— Но пробовали же бить немцев под Кестеньгой, не получилось, — попытался возразить Девяшин.

— Значит, не там пробовали! — не соглашался Солдатов. — У немцев на этом направлении 20-я горная армия, дивизия «СС» — отборные части! Но надо их бить, бить, а не отсиживаться в окопах! Не-е-т, буду требовать, чтобы бригаду перевели непосредственно на передовую…

— Мне по секрету сообщили, что недавно крупная партизанская бригада вышла в рейд по тылам финнов, где-то южнее нас сейчас действует, — объявил Девяшин, стараясь перевести разговор на другую тему.

— Бригада Григорьева? Я знаю об этом. Смелое решение! А мы все чего-то выжидаем, — заметил комбриг, замолчал на минуту, потом вдруг в лоб спросил — Кстати, наш комроты разведки Афанасьев — он как тебе?

— По-моему, свое дело знает. Окончил училище, войну встретил в Литве, командовал разведвзводом, под Лугой был ранен. После излечения направлен к нам, лично формировал разведроту, — ответил Девяшин, не понимая, для чего комбриг спрашивает его об Афанасьеве.

— Это хорошо. Если не добьюсь перевода бригады на передовую, работы у него прибавится, — не объясняя ничего, проговорил подполковник. — Сложа руки сидеть своим разведчикам не дам! И другим тоже.

Солдатов сдержал свое слово. Разведчики не только отдельной разведроты, но и батальонов все чаще и чаще стали ходить за нейтральную полосу, прощупывая минные поля противника, выискивая слабые места в его обороне.

Но все равно каких-либо особых изменений в прифронтовую жизнь бригады новый комбриг не внес. Она текла размеренно и почти спокойно, словно шла не война, а очередные полевые учения. Но война нет-нет да напоминала о себе неожиданными налетами вражеской авиации, и тогда привычная безмятежность бойцов сменялась злобным беспокойством, вспышкой ненависти к врагу, заставлявшим бежать прятаться в лес, блиндажи, окопы.

Самолеты, отбомбившись, улетали. И моряки выбирались из укрытий, хоронили убитых, восстанавливали поврежденные землянки, укрепления и вновь забывали о налетевшей с неба смерти. Опять наступала тишина, чтобы однажды вновь взорваться от противно воющих авиабомб.

Сводки, поступающие с других фронтов, заставляли всех хмуриться: везде велись жесточайшие бои. А здесь, на левом крыле Карельского фронта, установилось относительное затишье. Окопная война, похоже, растянулась на долгие месяцы, и обе противоборствующие стороны, отгородившись колючей проволокой и минными полями, зорко следили друг за другом, выбирая удобный момент для диверсионных вылазок…