Девочка со свечкой

13

Захожу в квартиру и устало сбрасываю обувь.

— Что у тебя за дела с ним? — Костя раздраженно захлопывает дверь и смотрит на меня.

— Кость, ты что здесь делаешь?

— Помогаю тебе. — Он складывает руки на груди. — Если ты забыла, мы оба хотим найти твою сестру. С каких пор ты с этим козлом дружбу водишь?

Кладу мобильник на комод и смотрю на Костю. По его напряженным плечам и сведенным бровям понимаю, что он действительно ждет от меня ответа.

— Если ты не понял, я знаю про твое наглое вранье с ипотекой и выдуманной хозяйкой. — Я не понимаю, в чем он пытается меня уличить и начинаю злиться.

Извинений от него не будет, как я понимаю. Решил, что записульки достаточно.

— А ты меня спросил, нужна ли мне теперь твоя помощь? — Делаю акцент на слове «теперь». — Ты уже должен был забрать свои вещи и перебраться к себе на Ленина. — Говорю обманчиво-спокойно.

Прохожу мимо него на кухню, чиркаю спичкой и зажигаю плиту, чтобы поставить чайник. Не хочу заболеть. Нужно выпить чаю и принять горячий душ. Дождь за окном поливает с новой силой.

Костя не сдается и следует за мной. Приваливается к дверному косяку и показательно сверлит взглядом мою щеку. А когда понимает, что развивать тему я не намерена, продолжает:

— Я это и так знаю. Я тете Маше обещал, что присмотрю за тобой, чтобы ты глупостей не наделала. А ты, похоже, по Настиной дорожке собралась. На бабки Федорцова повелась?

Я с грохотом ставлю чайник на плиту.

— Кость, а ты не оборзел, мне такое говорить? — Чувствую, как горят щеки, несмотря на то, что кисти и ступни, наоборот, ужасно мерзнут. — Не надо манипулировать мамой, ладно? И поучать меня тоже не надо. Я сама со всем справлюсь. Лучше бы со своей жизнью разобрался. Если бы ты был такой умный, то, наверное, не сел бы за распространение. — Меня оглушает собственный голос, полный злости, и лишь потом приходит осознание того, что я сказала. Пальцы впились в старую столешницу. Дыхание сбилось.

Костя ударил разом по двум болевым точкам — маме и Свечке.

Костя съеживается и часто моргает. Делает вдох, после чего тихо произносит:

— Тыкать меня этим в морду — подло, Инга. Меня подставили, и ты это знаешь.

Он разворачивается и выходит из кухни. Меня мгновенно начинает душить чувство вины. Я ведь так не думаю, зачем ляпнула?

Черт!

— Кость! Кость! — Кричу вслед под свист чайника.

На следующее утро я сваливаюсь с температурой. Голова раскалывается, спину чудовищно ломит, а в груди горит. Не помогают ни спреи, ни таблетки.

В голове такая каша, что ни о каком расследовании я не помышляю. Любой мыслительный процесс причиняет боль.

Костя остается со мной. По негласной договоренности мы оба делаем вид, что вчерашнего разговора не было. Он приносит мне лекарства и ромашковый чай.

Даже в этом состоянии я чувствую стыд и вину за то, что наговорила ему. Благодарно сжимаю его руку и снова проваливаюсь в сон.

Ночью мне становится так плохо, что Костя вызывает скорую. Морщусь от громких голосов и ледяных прикосновений врача. Мне делают укол, и я снова засыпаю.

Так проходят два дня. На третий — становится чуть лучше. С облегчением узнаю от Кости, что с Антошкой все хорошо. Наверное, моя иммунная система решила отомстить мне за невнимательность к себе и наплевательское отношение.

Утром в квартире чудесным образом появляются Аня с Робертом. Они стоят надо мной, как обеспокоенные родители.

В комнате пахнет сладкими духами, на столе лежит огромный пакет с фруктами.

Подкладываю подушку под спину и хриплю:

— Так, тревожное семейство Дельфинов, немедленно перестаньте меня гипнотизировать. Я жива. Болею редко, но, как видите, метко. — Захожусь в приступе кашля.

Аня скептически смотрит на меня и тянется с поцелуем, но на полпути осекается и снова выпрямляется.

— Вы что здесь делаете?

— Заюш, ты три дня на сообщения не отвечала. Мы с Бертом волновались.

Закатываю глаза.

— Ты мне то месяцами не звонишь, то чуть ли не каждый день преследуешь. Про личное пространство не слышала? — Ворчу я.

Аня растягивает губы в улыбке, демонстрируя идеально-белые зубы, и собирается что-то сказать, но ее прерывает мелодия звонка.

Роберт достает телефон.

— Алло. — Едва успевает ответить, как из трубки сыплется отборный мат.

Роберт отходит к окну, но громкий динамик все равно позволяет услышать гневные речи Федорцова-старшего.

— Чтобы через пять минут твоя жопа была здесь! Сам разгребай за собой это дерьмо! — голосятв трубке и связь прерывается.

— Папа не в духе? — Неуместно хихикает Аня.

Роберт снова подходит к моей кровати. У него горят уши и щеки. Он поправляет идеально лежащую челку и прячет телефон в карман серого пиджака.

— Ехать надо. — Говорит севшим голосом. — Выздоравливай, Инга.

— Спасибо. — Благодарно киваю и подтягиваю одеяло повыше.

Мне становится искренне жаль Роберта. Не думала, что Николай Павлович — такое хамло. Он со всеми своими сотрудниками так разговаривает или только с родственниками? Почему-то мне кажется, что с Марком Николаевичем этот номер не прошел бы.

— Все, мы погнали, пока папа там все с землей не сравнял. — Говорит Аня, поднимаясь с моей кровати. — Я еще тебе рыбку красную привезла и костный бульон. Пока, дорогая. — Она, по привычке, чмокает воздух и выходит вслед за Робертом.

— Спасибо. Костик закроет за вами. — Хриплю вслед.

— Малыш, высадишь меня у торгового центра. У меня запись на маник. — Доносится до меня ласковое мурчание Ани в коридоре.

Что Берт там такого наворотил, чтобы так орать?

А что, если Федорцов-старший знает о существовании компромата и поэтому нервничает и срывается на всех?

Хлопает входная дверь, и в квартире становится тихо. Я включаю себе медитацию на телефоне и засыпаю под бормотание приятного голоса, который вещает, что Вселенная даст мне все самое лучшее.

Не зря люди говорят, что сон — лучшее лекарство. Дней через пять я прихожу в норму и тут же сажусь за письменный стол разгребать переводы. К вечеру у меня слезятся глаза от монитора. Я жую бутерброд и понимаю, что Мирон уже два дня, как вернулся.

Пишу ему сообщение с просьбой о встрече, но ответа не получаю. А еще через два дня до меня, наконец, доходит, что Мирон Дмитриенко по какой-то причине меня избегает. Или избегает неприятного разговора?

Настя

Не знаю, в какой момент я стала бояться Костю. Сначала включилась интуиция, потом присоединился разум. В памяти возникали его взгляды, нелогичность поведения, случайные касания.

Раньше я принимала его целиком и полностью. Он был соседским парнем, одноклассником, другом. Мы все жили в равных условиях — условиях дефицита. Нам всем не хватало внимания родителей, а родителям — денег и чувства стабильности и безопасности.

На фоне тупых одноклассников, мечтающих с седьмого класса ущипнуть за задницу, Костя выглядел нормальным парнем. Он помогал матери, хорошо учился, ходил в художку и не давал слабых в обиду. Он прибегал к кулакам в самых крайних случаях, но, если это и случалось, бился яростно и до последнего. За это его уважала местная гопота и особо никогда не цепляла.

Ему не очень везло с девушками. Никому не удавалось задержаться рядом с ним надолго. Выбирал он только один типаж: высоких, стройных шатенок с зелеными глазами. По-моему, была даже рыжеволосая девочка. Они сменялись калейдоскопом, не принося ему счастья.

Я была слепой и глупой. Если бы я меньше доверяла людям, то, наверное, раньше бы увидела то, что всегда было под носом — его маниакальную любовь.

Однажды случилось то, что лишило меня равновесия и привычного видения моего друга. Иными словами — я была в полном шоке.

Перед очередной выставкой Лидия Владимировна настояла на том, чтобы я привезла десять картин сразу. Полагаю, сделала она это просто из-за своего стервозного характера. Одно полотно было особенно большим. Общественный транспорт отпадал, а машину я не водила. Марк был в командировке в Лондоне, поэтому я попросила Костю о помощи с перевозкой. В галереи художники сами должны были заботиться о транспортировке.

— Привет, Настенка! — Костя коснулся взглядом моих голых колен.

Подошел вплотную и обнял, скользнув ладонями по спине. В душе заворочалось странное ощущение неправильности происходящего, которое я подавила в себе.

На Косте была белая футболка-поло и бежевые брюки. Черные, солнцезащитные очки придавали лоска. На фоне желтой машины он выглядел столичным мажором, а не парнем из глубинки.

Мы осторожно погрузили упакованные картины на заднее сидение. Я села в машину и снова задалась вопросом: откуда у Кости деньги? Но свои мысли я всегда оставляла при себе. Нас с детства учили: говорить о деньгах некрасиво.

Он сел за руль и повернулся ко мне.

— Красивое платье.

— Спасибо. Ты тоже отлично выглядишь. Едем? — Я потянулась к ремню безопасности, испытывая неловкость.

Последние несколько месяцев это чувство не уходило, а лишь усиливалось. Может быть, потому что изменился сам Костя. Он стал самоуверенным и местами наглым. Мог спокойно довести до слез официантку или нахамить работнику заправки.

Я знаю, что люди меняются, но некоторые перемены очень больно наблюдать.

Мы поехали в галерею через центр города. Я очень любила старинные фасады зданий и большой фонтан.

Ветер развивал мои волосы. Я тоже надела очки и слушала любимую Костину группу, попутно отвечая на стандартные вопросы: как дела? что нового?

— Мы с Дмитриенко на выходных в Питер хотим сгонять. — Говорит Костя, когда мы заезжаем на парковку галереи. — Давай с нами. Или тебя твой Федорцов не отпустит?

Его вопрос звучит едко, и я чувствую раздражение вперемешку с грустью.

— Меня Марк везде отпускает. Мне не нравится твой тон, Костя.

— Я не хотел тебя обидеть. Извини, Настен. Правда.

Он прикасается к моему бедру, и я инстинктивно дергаюсь, задевая при этом крышку бардачка. Она открывается, демонстрируя мне отвратительное содержимое.

Все становится на свои места. Невозможно заработать на такую машину и квартиру, пусть даже в ипотеку, на одном графическом дизайне. Костя — вчерашний выпускник. Когда бы он успел?

Меня начинает мутить от ужаса.

Я вспоминаю, как он плакал в начальной школе, разбив коленку. Как заступился за нашего одноклассника Пашу, зашуганного ботаника, которого не пнул только ленивый.

Костя … мой друг.

Я вытираю вмиг вспотевшие ладони о подол платья и шепчу, не глядя на него.

— Что это, Кость? — Протягиваю пальцы к свертку и тут же их одергиваю.

Костя молчит. Я слышу, как судорожно крутятся шестеренки в его голове. Он думает, как бы накидать мне лапши на уши.

— Что это?! — Кричу и впиваюсь в него глазами.

В носу становится щекотно. Я начинаю колотить его куда попало: по плечам, спине, бедру.

Впервые в жизни я бью человека.

Он перехватывает мои запястья, больно сжав. Я чувствую, как по щекам катятся слезы. Ощущаю их соленый вкус на губах.

— Что ты за человек? Ты что, не помнишь, как закончил муж Симоновой из-за этого? — Указываю кивком на бардачок. — Она одна с тремя детьми осталась. Тремя! — Захожусь в рыданиях.

— Насть, это не то, что ты думаешь. Это не мое. — Бормочет Костя, глядя мне в глаза.

— А чье? Я дура, по-твоему? — Голос проседает, и я хриплю. — Уничтожь это сегодня же. Прекрати это. Выброси все с этим связанное из своей жизни, Костя, иначе я за себя не отвечаю. Ты понял? Понял меня?

Из последних сил выдергиваю руки из его захвата. Выскакиваю из машины под его глупые оправдания и хлопаю дверью.

Тогда мне казалось, что это самый плохой день в моей жизни. Но как же я ошибалась. Настоящий кошмар случился потом. Не знаю, чем я так прогневила Господа, и почему всегда давала шанс не тем людям.