Девушка с зелеными глазами

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Холод пронзил все мое тело, и я пошевелила пальцами ног в ботинках, пытаясь вернуть им чувствительность. Я чувствовала пустоту внутри, будто из меня выдавили всю жизнь и осталась только пустая оболочка. Женевьева сказала правду, я была уверена. Я посмотрела на женщину, которая изображала мою мать вот уже шестнадцать лет.

— Ты что, похитила меня?

— Я не собиралась этого делать, — шепнула она. — Я только хотела успокоить тебя.

— Как тебе это удалось? — закричала я. — Как ты могла просто… оставить меня вот так?

— Никто даже не подозревал, — ответила она с поразительной честностью. — Я привезла своего ребенка домой из роддома, и нас навещала акушерка. И почему они должны были подумать, что я как-то замешана в этом?

— Ты была такой респектабельной, — сказала Женевьева с нескрываемым презрением. — А наша мама была известна в социальных службах. Она была проблемой, дурным примером, за которым надо было следить, и все записывать, и протоколировать.

— И ты увезла меня как можно дальше, — добавила я.

Она закрыла глаза.

— Я больше не могла там оставаться.

Мой голос был глухим от потрясения, и вообще все окружающее было похоже на какой-то дурной сон.

— И как мне теперь тебя называть?

— Я все равно твоя…

— Ты мне не мать, — резко отрезала я и краем глаза заметила, что Женевьева улыбнулась. — Я не думаю, что когда-нибудь снова смогу назвать тебя так.

Она с трудом кивнула:

— Ты права, я этого заслуживаю. Может, ты будешь звать меня по моему христианскому имени — Ребекка.

Я смотрела на нее со страшным смятением, пытаясь найти хоть какие-то знакомые, близкие черты, но она за мгновение превратилась для меня в незнакомку. Под моим взглядом она съежилась, будто мои глаза метали дротики, которые кололи ее.

— Пожалуйста, не смотри на меня так, — сказала она наконец. — Я не такая, как ты думаешь.

— А что я должна думать?

— Это был момент помешательства, слабости, совершенно мне не свойственной. Я была выбита из колеи, когда обнаружила Джессику в таком состоянии, а потом… я стыдилась и боялась того, что сделала…

Она замолчала, и я попыталась извлечь какой-то смысл из ее слов. Она утверждала, что потеряла над собой контроль всего на один момент, но я не могла забыть о том, что у нее еще было целых шестнадцать лет, чтобы все исправить. И также я не могла забыть, что эти же шестнадцать лет она любила меня. Я больше не знала, что должна чувствовать, и мое сердце ужасно болело.

— Ты думала только о себе, — обвиняюще сказала Женевьева.

Голос Ребекки дрожал.

— Нет, это неправда. Я думала, что могу дать одной из вас родной дом, но никогда не прекращала сожалеть о том, что вас пришлось разделить. Я переживала этот кошмар каждый день и тонула в чувстве вины…

Женевьева нахмурилась и дернула меня за руку. Мы спрятались от непогоды под церковной аркой с каменными скамьями и старинным полом из плит. Женевьева села рядом со мной, а Ребекка осталась стоять и отпивала что-то из фляжки. Я коснулась ее руки.

— А что на самом деле случилось в тот день?

Она стала рыться в карманах в поисках платка и не сразу заговорила.

— Все было так, как я тебе уже рассказывала, за исключением одной вещи. Я взяла запасной ключ, чтобы попасть в квартиру Джессики. Я знала, где он спрятан, и подумала, что она просто плохо себя чувствует. Детский плач был просто невыносимым.

Я почувствовала, как при этих словах напряглась Женевьева, сидевшая рядом со мной, но она не стала перебивать Ребекку.

— Джессика была еще теплой, но ее глаза были абсолютно безжизненными. Они уже остановились, но все равно будто умоляли меня сделать что-то. Коляска стояла рядом, но в ней был только один ребенок. А другой лежал в постели. Я взяла ее на руки, сказав себе, что это только чтобы успокоить. Ее пеленки были запачканы, поэтому я взяла ее наверх…

— А где была твоя собственная дочка? — прошипела Женевьева. — Куда она делась?

Ребекка высунула голову наружу и стала смотреть на падающие снежинки. Когда она наконец оглянулась, ее лицо блестело то ли от снега, то ли от слез, и намокшие волосы прилипли к голове.

— Моя милая Кэти была холодной и безжизненной, — только и смогла прошептать она. — Когда я засыпала, она была еще теплой от молока, но ночью почему-то просто перестала дышать.

Было трудно смириться с фактом, что та Кэти, о которой она говорит, не была мною. Я лишилась индивидуальности и больше не существовала. Даже мой день рождения на самом деле приходился не на тот день, в который его отмечали последние шестнадцать лет.

— Может, это был синдром младенческой смерти? — предположила я, пытаясь как-то облегчить ее страдания.

Ребекка кивнула и с трудом сглотнула, зашмыгав носом.

— Я так думаю и надеюсь, что причина не в том, что я что-то сделала или не сделала.

— Теперь никто уже не узнает ответа на этот вопрос, — прорычала Женевьева.

Глаза Ребекки затуманились.

— Я никогда не забывала о моей дорогой Кэти и всегда хранила память о ней.

Теперь я поняла ее горе. Эта женщина, которая украла меня и заменила мной своего ребенка, так и не смогла преодолеть его.

— Ты думала, что можешь вот так бесцеремонно забрать чужого ребенка, и это нормально? — горько сказала Женевьева.

— Мне придется ответить за все, что я сделала, — сказала она со всем возможным достоинством, и мне стало интересно, что она теперь задумала делать. Сдаться в полицию? Но это не исправит потерянного детства Женевьевы.

— Мои приемные родители говорили мне, что нас разделили потому, что я была слишком злой, — яростно начала Женевьева. — А когда я стала старше, то узнала, что мою маму все считали виновной в смерти моей сестры-близнеца.

Ребекка всхлипнула, и Женевьева обожгла ее ненавидящим взглядом, прежде чем продолжать.

— А потом в тот день, Кэти, я увидела в автобусе тебя и сразу осознала, кто ты такая. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, как все произошло на самом деле.

Ребекка потеряла самообладание и отвернулась от нас, опершись на толстые деревянные двери церкви. Мне вдруг захотелось подойти и успокоить ее, но я не смогла.

— Вы имеете полное право ненавидеть меня, — рыдая, сказала она. — Мой поступок ужасен, и ничто не может его оправдать. Я попытаюсь все исправить.

Женевьева встала с лицом, искаженным от злости.

— Что бы ты ни сделала, этого уже никогда не исправить.

Я увидела, что Ребекка кусает губы и сжимает их, словно боясь того, что она еще может сказать. Я выглянула наружу и испугалась. Снежинки стали еще крупнее и сейчас по диаметру походили на пятипенсовик и падали с возрастающей скоростью. Наши следы на тропинке уже полностью замело.

— Нам надо идти, — постаралась я убедить их. — Вернуться в машину и решить, что делать дальше.

Ребекка кивнула, соглашаясь со мной, и мы обе посмотрели на Женевьеву, чтобы она показала нам дорогу назад. На секунду на ее лице показалось заинтересованное выражение, и мне стало интересно, о чем она подумала, но она только ниже натянула шапку и поправила перчатки, прежде чем одним кивком поманить нас за собой. Назад мы шли вдвое дольше, и у Женевьевы, похоже, было отменное чувство направления, потому что лично для меня теперь все пустые улицы выглядели абсолютно одинаково. На земле почти не было следов, потому что все решили последовать совету оставаться дома. Когда мы дошли до машины, мы были совсем мокрые и изнуренные, с красными носами и обмерзшими лицами.

Ребекка плюхнулась на водительское сиденье.

— Надо бы послушать радио, — сказала я. — Автостраду могли перекрыть или что-нибудь в этом духе.

Она отмела все мои предположения одним скупым взмахом руки, и я была озадачена такой неожиданной бравадой. Уже был закат, и с тех пор как мы выехали, выпало еще несколько сантиметров снега, а она приготовилась бороться и со снегопадом, и с обледенением, и плохим обзором в машине пятнадцатилетней давности. Когда я думала о предстоящей дороге, желудок болезненно сжимался. Я подумала, боится ли Женевьева так же, но она погрузилась в молчание и равнодушно смотрела в окно.

— Давайте остановимся в каком-нибудь мотеле по дороге, — предложила я, но мой голос прозвучал нервно и пронзительно.

Ребекка протянула руку к заднему сиденью и успокаивающе похлопала меня по ноге.

— Я поведу медленно и всю дорогу не буду никого обгонять. Все будет хорошо, поверь мне.

Я попыталась откинуться назад и расслабиться, но во мне с каждой минутой крепло дурное предчувствие. Я не могла поверить в то, что Женевьева оставалась такой спокойной. Пейзаж за окном напоминал какое-то сюрреалистическое кино о конце света, где машины бросали в самых странных местах и города оказывались без жителей. Ни одну из полос не посыпали песком, и наша машина ехала просто ужасно. Она издавала скрипучие глухие звуки и частенько колеса прокручивались так, будто нас заносит или мы съезжаем к бордюру.

— Автострада будет расчищена, — оптимистично заявила Ребекка. Спидометр не поднимался выше десяти миль в час, и мы едва двигались. Я заметила указатель на местную библиотеку и испугалась, потому что мы проезжали его только пять минут назад.

— Я не думаю, что это была удачная идея, — еле слышно сказала я. Горло сжималось, будто меня кто-то медленно душил. Я чувствовала какую-то неизбежность и ничего не понимала.

— Кажется, это та дорога, которой мы приехали, девочки. Она ведет к двусторонней проезжей части и потом к съезду на автостраду.

— Я не помню этого моста, — шепнула я, когда машина начала подниматься по съезду.

Ребекка издала нервный смешок.

— Я тоже, но посмотрим, куда он нас приведет.

Женевьева не обронила ни слова и не пошевелилась с тех пор, как мы выехали, и мне очень хотелось закричать и начать трясти ее, чтобы вывести из этого оцепенения. Выглядело так, будто она полностью отключилась и отгородилась от нас. Я переключила внимание на дорогу. Все говорило о том, что мы где-то очень далеко от города и уезжаем все дальше в сельскую местность. Вокруг не было фонарей, и наша поездка начинала напоминать путешествие в ад. Что-то пошло совсем не так. Я точно это знала, но ничего не могла поделать. Даже когда Ребекка признала, что ошиблась, чувство тревоги не пропало. Она попыталась развернуться, но дорога была очень узкой, и выпавший снег не позволил ей сделать этого. Она в отчаянии уронила голову на руль.

— Может, поехать задним ходом? — предложила я.

— Это невозможно. Мы должны продолжать ехать и попытаться найти какую-нибудь ферму или дом.

Она несколько раз нажала на газ, и машина немного подергалась, но отказалась сдвигаться с места. Она дала задний ход и затем передний, и колеса отвратительно заскрежетали. Я боялась, что машина сорвется в кювет, но она, напротив, замерла на одном месте, заблокировав дорогу ровно по диагонали.

— Девочки… Мы, кажется, застряли.

Я старалась оставаться сосредоточенной.

— Мы можем отсидеться в машине до рассвета. Ты же взяла с собой еду и одеяла.

Ребекка потерла подбородок и выглянула на улицу.

— Мы не можем оставаться внутри. Без фар машина станет совершенно небезопасным убежищем.

Я вспомнила, что мне говорил Люк, когда мы следили за домом священника.

— Мы должны выключить весь свет и обогреватель, иначе сядет аккумулятор. Правильно?

— Правильно, — ответила она.

— И что мы можем сделать?

— Мы попробуем выкопать колеса, — объявила она с серьезным видом. — Я взяла с собой лопату, потому что так посоветовали по радио. В каждую поездку берите фонарь, еду, воду, одеяла, телефон и лопату.

Не надо было нам ехать сюда сегодня, хотела высказаться я, но прекрасно понимала, что она уже не может изменить ситуацию. Она так долго не признавала даже существования Женевьевы, что теперь не могла отказать ей в этой поездке. Я снова посмотрела на Женевьеву. Она как будто дремала, но я не была уверена, что она не притворяется. Мы с Ребеккой вылезли из машины. Она не хотела, чтобы я помогала, но я светила ей фонарем, чтобы она могла хоть что-то видеть. Единственными звуками вокруг было тяжелое дыхание и мои попытки согреться. Нужно было столько всего сказать, но я подумала, что мы обе уже вне всяких объяснений.

— Ты меня ненавидишь? — в конце концов спросила она, и я заметила, что он бросила быстрый взгляд на машину, будто не хотела, чтобы нас слышала Женевьева.

— Я тебя не ненавижу, — тут же ответила я. Даже в своем сбитом с толку положении я должна была сказать ей правду, которая четко сформулировалась у меня в голове. — Я не могу простить того, что ты сделала, но я кажется могу… понять, почему ты это сделала.

Между нами будто сдвинулся лед, и я увидела, как в ее глазах поблескивают слезы. Она продолжила копать с новой силой и казалась удовлетворенной. Снег еще был легким и мягким, поэтому на всю работу ушло около пятнадцати минут. Она открыла багажник и убрала лопату, стаптывая с ботинок налипший снег. Единственное, что она еще сказала, было:

— Я надеюсь, однажды настанет день, когда ты сможешь простить меня.

Она запустила двигатель и медленно повела машину. Ей удалось вывести машину из дыры, но колеса по-прежнему опасно пробуксовывали на снегу.

— Нам нужно найти какой-нибудь съезд на обочину или место, где можно остановиться, — сказала она, и я услышала в ее голосе неподдельный страх.

Ее руки словно приклеились к рулю, и она пыталась контролировать машину, которая словно решила жить собственной жизнью. Я знала, что это безнадежно, и она тоже это знала. Я могла придумать только два варианта действий: мы могли бы остановиться и позвонить в спасательную службу, но мы понятия не имели, где находимся, или остаться здесь и подождать, не подъедет ли экскаватор или трактор. Я только собиралась огласить свои предложения, но услышала громкий вздох облегчения.

— Я вижу какой-то знак, вон там, слева.

С огромным трудом машина съехала на грунтовую дорогу и затем к расчищенной площадке у деревьев. На знаке была реклама озера для рыболовов с временем работы и ценами за час. Ребекка выключила мотор, и я увидела, что она расслабилась.

— Я сейчас достану еду и одеяла. Тут мы в безопасности, — вздохнула она. — По крайней мере, до утра.