Джампер: История Гриффина

ТРИНАДЦАТЬ Концы с концами

Эвэ сидела за столом с банкой диетической колы и пузырьком пилюль. Я бросил биту и прыгнул через комнату, схватив склянку со стола.

Она моргнула и сказала бесцветным голосом:

— Да я не собиралась. Подумывала об этом, правда, подумывала.

Я бросил склянку через всю пещеру, и она пролетела в старую шахту.

— Зачем?! — спросил я. — Эти уроды уже достаточно нагадили. Хочешь помочь им в работе?

Она опустила глаза. И не подняла их больше.

Люби меня. Отведи меня обратно в кровать и люби меня. Сделай так, как будто всего этого не было никогда.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Мне очень жаль твоего от…

— Черт подери! Ты не мог соврать? Зачем ты мне назвал свое настоящее имя? Почему не соврал? Ты же столько врал!

Об этом я уже думал. Если бы я назвал выдуманное имя, ее отец был бы жив. Да, черт побери, я мог быть Полли МакЛендом, тем козлом. Я взял ее за локоть, чтобы поднять, и она попыталась меня ударить. Я автоматически сделал блок. Выходит, годы занятий карате не прошли даром. Не давай своей девушке бить тебя.

Что-то было не так.

Я усадил ее обратно на стул, и пока она барахталась, пытаясь обрести равновесие, обнял ее и прыгнул с ней на дорожку возле школы.

Согнувшись, она бросилась в сторону, потом огляделась.

— Что это, почему сюда? — Она удивленно таращилась в сторону школы.

Я показал на здание медицинского центра, на здоровенный красный крест с внутренней подсветкой на слове «Реанимация».

— Там твои брат и мама. Они в порядке — может быть, сильно обезвожены, но в остальном — ничего. — Я пожал плечами.

Злоба, ярость, испуг, смятение, горе — наконец ей удалось со всем этим справиться, отодвинуть подальше, но такое усилие оказалось чрезмерным. На протяжении всего пути до больницы и дальше мне пришлось ее поддерживать.

Народу там было немного. К нам подошла медсестра с озабоченным лицом. Эвэ была не похожа на обычного посетителя — вела себя странно, шумно, неуемно.

Я усадил ее и обратился к сестре.

— Ее мать и брата только что доставили сюда. Может, вы помните, клейкая лента, кляпы, и все такое.

Медсестра вытаращила глаза.

— А полиция…

Я поднял руку, и выражение моего лица заставило ее остановиться на полуслове.

Я положил Эвэ на коленки ее сумочку, погладил по волосам и сказал:

— Надеюсь, тебе никогда не придется врать о том, кто ты, Эвэ.

Сделал глубокий прерывистый вдох и почувствовал, как к глазам подступили слезы.

Было уже наплевать, видят меня или нет.

— Прощай.

Я прыгнул.

Я по-прежнему чувствовал запах Эвэ на своей постели. Черт, да ведь ее пальто все еще лежало рядом с моим, на комоде. Я положил его с собой в кровать и зарылся в него лицом.

Все перемешалось — папа и мама, Сэм и Консуэло, Генри. Эвэ. Горе Эвэ — ее погибший отец, человек, который просто попытался убедиться, что его дочь в безопасности. Мне так хотелось, чтобы он тогда оставил меня в покое. Всем было бы лучше, все остались бы живы, по крайней мере. Мне хотелось разозлиться на него, но сколько я ни пытался, вся злость обращалась против себя.

В конце концов, кто был тут общим знаменателем, если не я?

Наступила худшая, самая длинная ночь.

Сначала я прыгнул случайно, когда Полли спровоцировал меня. И папу и маму убили.

То, что я жил у Алехандры, обрекло на гибель Сэма и Консуэло. А если бы я тогда не вызвал иммиграционную службу, агенты могли остаться в живых.

Если бы я не назвал Эвэ своего настоящего имени и не рассказал о том, где я жил, был бы жив ее отец. Я, я, я — все было из-за меня.

Я себя ненавидел. Даже подумал о таблетках в том туннеле. Я заснул, и мне снились кошмары. Проснулся, а реальность была такой же устрашающей.

Запах Эвэ дразнил и мучил меня, и я действительно был на волосок от того, чтобы завернуться в ее пальто, спуститься в старый туннель и подобрать те ядовитые пилюли.

Какое-то время я упивался этими мыслями, но потом неожиданно всплыл другой общий знаменатель.

…Они.

Я застал следователя Боба Вихиля из шерифского департамента Сан-Диего на парковке в Лемон Гроув. Он только захлопнул дверцу своей машины и поворачивался к зданию, когда появился я, ухватил его за ворот и прыгнул.

Он тяжело приземлился на спину на Пустыре, но его рука со служебным оружием выпросталась из-под пальто чертовски быстро.

Меня там уже не было.

Я наблюдал за ним несколько минут, сидя в тени на верху насыпи. Он попытался позвонить, но его сотовый умер. Через пару минут он отложил пистолет, и я прыгнул, ударив его правую руку шокером. Вихиль свалился, забавно корчась, а я завладел его оружием, газовым баллончиком, двумя запасными обоймами, телефоном, кошельком и наручниками, прежде чем он смог наконец сесть.

Когда я схватил его в первый раз, на парковке, успел почувствовать жесткий край его бронежилета. Сначала намеревался ударить его электрошокером в спину, но передумал и выбрал руку.

Даже не пришлось тратить время на угрозы пистолетом. Я вынул из него обойму и отшвырнул подальше, проверив, не осталось ли пули в стволе.

Она там была. Мы оба дернулись от громкого звука.

— Как плечо, Боб?

Он уставился на меня. Я закатал рубашку на левом боку и повернулся, показывая ему шрам.

— Видите это? Вот так ваши друзья пытались завладеть моей почкой. Клево, да?

Выражение его лица со злобного сменилось на настороженное.

— Мне-то это очень не нравится, Боб. Думаю, можно больше не объяснять. — Я прыгнул на двадцать футов позади него и спросил: — А вы меня понимаете, Боб?

Он развернулся так быстро, что споткнулся и завалился на бок.

— Что ты за птица? — спросил он хрипло.

— А они не сказали, Боб? Они ничего не предоставили, никаких улик? — Я снова прыгнул, левее от него на двадцать футов, и он снова отскочил. — Вы подставили меня. Как вы думали, что произойдет?

— Они сказали, что ты, ну, угроза для национальной безопасности.

— Шестнадцатилетний мальчик? Угроза? — Я открыл его кошелек. Там было три двадцатки и пара кредиток, но было и еще одно отделение, на молнии. Я раскрыл его и присвистнул. Показал ему толстую пачку банкнот. — А вам неплохо платят, как я посмотрю!

— Пошел ты на хрен! — буркнул он. — Я тебе ничего не обязан объяснять!

— О, — возразил я тихо себе под нос. — А вот я думаю, что обязан.

На сей раз я прижал электрошокером его правую ягодицу. Он свалился на бок и заорал.

Я отпрыгнул на пять футов от него.

— Я не полиция. Ваши тюремные правила на меня не распространяются. — Он следил за мной и корчился. Я переместился в сторону, и его взгляд — за мной. — Конечно, они и на вас не распространяются. Я почти поверил про эту национальную безопасность. — Он буквально зарычал. — Да мне плевать! Не знаю, упоминали ли те ребята, что собираются меня зарезать. Любопытно было бы узнать, что они вам сказали? Как вы держали связь? Как вы собирались выйти на связь, если бы я снова появился? — Я поигрывал шокером, перекидывая его из руки в руку. — Почему бы вам все не рассказать? И тогда я вас отпущу.

Он выругался по-испански, и я тоже перешел на этот язык.

— Ваш звездный час наступил. Они чуть было не заполучили меня, а еще пришили одного человека пару дней назад, и мне это очень не нравится. Может, все-таки начнете говорить? Я ведь могу сделать не только это…

Я наклонился с шокером к его ноге, и он завопил:

— Остановись!

Я качнулся назад на пятках.

— А еще я могу передать информацию в ФБР о том, что вы замешаны в убийстве. Ваши друзья перерезали тому человеку горло, связав руки за спиной. Хочу также привлечь внимание миграционщиков — наверное, им было бы небезынтересно узнать, как вы берете взятки у людей, которые убили шестерых их сотрудников. — Я даже улыбнулся, но внутри чувствовал такое напряжение от своего шантажа, словно кто-то сдавал мне горло. — Не уверен, что вам удастся выйти сухим из воды.

Угрозы физической расправы так не подействовали, как эта.

— У меня в мобильнике. В записной книжке. Там есть номер, под именем saltador. Но это все, что я знаю, клянусь!

Я громко засмеялся. Saltador по-испански означает «прыгун», джампер.

Я оставил Вихиля и отправился искать место, где ловится сигнал. Мне удалось поймать его только на заправке в Тексако. Я прыгнул на вершину холма, где мы встречались с Сэмом и Консуэло. Выяснилось, что там прием лучше всего, — целых три палочки появилось на экране.

Вихиль напряженно осматривался вокруг, когда я вернулся. Он выглядел растерянным. Солнце стояло прямо над головой, и он не мог понять, где какая сторона света. Я швырнул ему кошелек, и он подпрыгнул, чтобы поймать его на лету. Я поймал момент, прыгнул и затащил его на холм.

— Ты что! — заголосил он. — Я тебе все рассказал, больше я ничего не знаю.

Я сказал успокаивающим тоном:

— Да-да. А вы что хотели, чтобы я вас электрошоком ткнул, прежде чем сюда переместить? В принципе, такая идея приходила мне в голову.

Я снова достал из кармана электрошокер.

— Так. Мне нужно, чтобы вы убедили их в том, что я вам поверил и согласился на еще одну встречу в доме Сэма Коултона. М-м-м, там ведь никто сейчас не живет?

— Господи, нет конечно! Там умерло восемь человек. Родственник, которому достался дом, хочет его продать, но никто не покупает.

— Отлично. Тогда скажите им, что мы уговорились на три часа.

Он посмотрел на часы.

— У них будет всего час на то, чтобы приехать.

— Ну и прекрасно. — Я открыл его телефон-раскладушку, нашел номер и нажал кнопку вызова.

Вихиль сделал все как я сказал, а, сообщив им место и время, добавил:

— Все, увидимся… — Он захлопнул крышку и посмотрел на телефон. — Повесили трубку.

Я протянул руку за мобильным.

Его пальцы сжались, и я поднял электрошокер.

— Эй, это мой телефон!

— Конечно, — согласился я.

Он расслабился, а я прыгнул всего на два фута в сторону и вышиб телефон из его руки. Он взмыл ввысь, высоко пролетел и упал в заросли кустарника за тридцать футов от того места, где мы находились.

Вихиль вопил и ругался на чем свет стоит. А я, чтобы довершить дело, нашел камень размером с кулак и несколько раз грохнул им по телефону.

Потом разложил его оружие, баллончик и наручники поверх осколков пластика и микросхем.

— Видите шоссе? — и махнул головой по направлению к серой линии вдалеке.

Он поднял здоровую руку и выставил мне средний палец.

— Могу поспорить, что меньше, чем через два часа вы уже будете там.

И прыгнул прочь.

Я лежал на спине, под диваном Сэма, а мой нос упирался в ткань и пружины матраса. Будь я хоть немного толще, такой трюк у меня бы не прошел.

Сначала я услышал еле уловимые звуки шагов. Но чего не было слышно, так это подъехавшей машины, и я предположил, что они припарковались где-то далеко. Они приехали даже быстрее, чем я ожидал, но мне удалось опередить их на полчаса, поэтому никто не должен был почувствовать моего появления.

Разве что они находились в палаточном лагере где-то поблизости и выжидали.

Дверь была заперта, но они ее открыли. Не знаю, взломали или у них был ключ, но возились они недолго.

Осторожно обошли дом, открывая шкафы и ящики, заглянули на чердак. Первоначально я планировал ждать их именно на чердаке, но там стояла такая жара, что я предпочел залезть под диван.

К счастью, об этом они не догадались.

— А может, подвал? Там можно спрятаться.

Голос был молодой, с американским акцентом. Явно волновался.

— Расслабься, — сказал другой, более взрослый и уверенный. У этого голос звучал по-европейски. Вроде что-то скандинавское, как у молодого Макса фон Зюдова. — Если он уже здесь, все равно покажется, как только появится Вихиль.

— Кемп тоже должен подъехать.

— Эй, не спеши, мы только убиваем джамперов, но сами-то не прыгуны! Как он, по-твоему, доберется сюда из Джерси за такое короткое время?

— С ним было бы легче. У него опыта побольше, верно? Как поступать со взрослыми джамперами? Я ведь имел дело только с малолетками!

— Да, больше опыта, чем у него, — только у группы Роланда.

Господи. Роланд! Еще один кошмарный паладин.

Старший резко выдохнул.

— Иди, осмотри задний двор, но будь осторожен. Не высовывайся. Не спугни его. Он может прийти пешком, но не забывай, что ему известен этот дом. Он может в него прыгнуть. И… если мы его схватим, это сослужит нам хорошую службу. Роланд читал наши рапорты и, прямо скажем, не в восторге.

Когда второй направился к выходу, я понял, что его шаги практически не слышны.

Нужно отдать им должное — они умели двигаться бесшумно.

Всего двое. Всего двое на всю округу.

«Я всегда имел дело только с малолетками». Ага. Я вспомнил человека в машине, там, в Лечлейде, когда мне было пять. Помню и себя девятилетнего, в ту, другую ночь. Да, действительно, охотьтесь за нами, пока мы еще маленькие, так проще нас укокошить.

Ладно, засранцы. Настало время иметь дело кое с кем постарше.

Повернув голову набок, я смог выглянуть из-под покрывала на диване. На ковре стояли ноги в коричневых ботинках на мягкой подошве — там, возле холла, откуда он мог одновременно следить из окна и отойти в тень при чьем-то появлении.

Я прыгнул, не меняя позы и оставаясь на полу, и вжал электрошокер в заднюю часть его бедра. Он выстрелил, но прицелился неудачно, так что провода и заряд ударились об одно из окон, когда он падал. На всякий случай я еще раз прижал его шокером, а затем, услышав шаги, прыгнул прочь, в старое стойло во дворе.

Он не стал искать дверь — вывалился прямо из разбитого окна, затем перекатился и встал на ноги. Он скакал по двору как нападающий вокруг мяча, который вот-вот должен полететь в ворота, — неожиданно менял направление, словно обыгрывая соперников. Одной рукой он сжимал рукоятку пистолета, с шипами и проводами, а другой прикрывал ствол.

Я подстроился под его скачки и в тот момент, когда он изменил направление, прыгнул, вжав в него электрошокер.

Его ноги ударили меня в живот и, прыгая, я скрючился от боли.

Приземлился на Пустыре, ошеломленный, словно парализованный. Пытался вдохнуть, но не получалось. Стал давить руками на диафрагму, и наконец сумел вдохнуть, и мой первый вдох был прерывистым и сиплым.

Черт, да он шустрый.

Пришлось вспомнить о моем коричневом поясе, полученном в Бирмингеме. Я огляделся в поисках шокера, но тот исчез, возможно, остался там, у дома Сэма.

Я прыгнул в Нору, продолжая кашлять, намереваясь взять странный пистолет, отнятый мною у Матео в Ла Крусесите, но вместо этого схватил бейсбольную биту.

Ну, пусть будет так.

Прыгнул обратно в гостиную. Первый все еще лежал на полу, но уже возился с оружием — вынимал пустую обойму. Новая лежала у него на животе.

Всего один шаг — и я размозжил его оружие битой. Пистолет разбился о дальнюю стену, но парень все не переставал возиться, и в его руке неожиданно обнаружился нож.

Я вернул биту в исходное положение и треснул его по вытянутой руке. Нож вонзился в пол, качаясь, а он закричал.

Крик решил все дело. Я его слышал раньше.

Той ночью.

Тогда я дважды выстрелил из ружья для пейнтбола ему в мошонку и несколько раз ударил в лицо стволом. Бледные шрамы, вон, видны до сих пор.

Я ударил его битой в лицо.

Юнец уже стоял в дверях и поднимал ружье. В который раз вспомнились папины слова, сказанные давным-давно: «Никому не позволяй даже целиться в тебя».

Я прыгнул на крыльцо позади него, на сей раз предотвратив удар ногой в живот, увернулся и хватанул его битой по колену.

Услышал хруст сустава и крик; он все еще пытался повернуться, высунул ружье за дверь, но я наносил битой удары по стволу, и вдруг… ружье выстрелило.

Оба крючка взвились и прошли сквозь его челюсть, один прорвал артерию слева, взметнув фонтан кровавых брызг, когда он падал. Его ноги дернулись, еще, и он замер.

Я почувствовал прилив дурноты и понял, что меня сейчас вырвет, но почти тут же, свесившись с крыльца, пришел в себя. Выпрямился и сильно втянул носом воздух, затем повернулся и заставил себя посмотреть.

Из него вытекло много крови. Наследник Сэма — седьмая вода на киселе — постелил тут новый ковер. Он явно не обрадуется.

Я прыгнул через тело и растекавшуюся лужу.

Старший, который был той ночью в доме моих родителей, уже не дышал. Струйка крови бежала из его уха. Глаза были широко раскрыты, а один зрачок больше другого.

— Хорошо.

Я произнес это громко, так что эхо отдалось по комнате, громче, чем предполагал, и резче.

Я плавал вдоль пляжа в Оахаке, Байя Чокакуаль, борясь с высокими волнами. Дальше на юге, у гватемальских берегов, должно быть, разразился шторм, раз такие буруны докатывались до севера. Я осознал, что тру под водой лицо, словно пытаясь стереть кровь.

Теперь она не отмоется. Никогда. Это нужно пережить.

Я вернулся на берег и прыгнул в джунгли, к моим душевым. Но там, словно наяву, я все время видел Эвэ, стоящую под струями воды, теплую и нагую, и не смог ополоснуться.

Ее пальто все еще лежало у кровати.

Я прыгнул в Нью-Йорк в самый час пик и сел на поезд до Трентона, а потом пошел по улице вместе с другими пассажирами. Тело мистера Кельсона лежало в государственном морге до сегодняшней — субботней службы. Я хотел оставить там пальто, а когда служка впустил меня в церковь, я мгновенно ее увидел.

Служка удалился, я прошел к первому ряду и сел на дальний край скамьи. Гроб был раскрыт, но у меня не возникло ни малейшего желания смотреть на покойника.

— Я принес твое пальто.

Она взглянула на меня, широко раскрыв глаза, но выражение губ было скорбное.

— А они не вернутся? Не узнают, что ты здесь?

Я пожал плечами.

— Я приехал на поезде. И уеду на поезде. Здесь поблизости не буду прыгать. Если только обстоятельства не заставят.

Она отвернулась и закрыла лицо руками. Я все ждал ее слов, но не дождался.

— Ты могла бы поверить мне, — сказал я наконец. — Результат был бы почти таким же. Только мы…

Она не ответила. Я чуть-чуть подождал, затем поднялся и пошел к выходу.

И тогда она произнесла:

— Я рада, что ты вернул пальто. Оно принадлежало ему. — Она мотнула головой в сторону гроба. — Никто мне его не дарил, но, как только достаточно выросла, так, что оно перестало волочиться по полу, я взяла его себе. Он и слова не сказал.

Я пошел пешком до станции, на восток, подальше от ее дома, потом сел на поезд до Филадельфии.

Когда мы миновали Кройдон, я прыгнул в Нору.

В поезде, зажатый людьми, я мог заставить себя держаться.

Но в Норе я долго стоял согнувшись, между кроватью и столом, с полуоткрытым ртом. Спиной к своей фанерной галерее.

О боже.

Наконец заставил себя повернуться, подойти и сесть на край кровати.

Свет падал на лицо Эвэ, нарисованное мной в Риджентс-парке — расслабленное, невинное, без следов грядущей трагедии и кошмаров. Ключица, вырез свитера, кружево лифчика, контур груди — все было передо мной.

И ее глаза.

Эти глаза больше никогда на меня так не посмотрят.

Я порвал портрет на кусочки. А кусочки — на более мелкие. И еще, и еще. Остался один на один с кучкой мелких клочьев, это было все, что осталось от рисунка. Помимо воли руки вдруг принялись собирать их, словно желая снова сложить воедино.

Тогда я развел огонь на Пустыре, сжигая посреди песка куски мертвого дерева, бросая в костер ветки, пока он не взметнулся столбом.

Когда пламя выросло больше меня, я швырнул клочки портрета в костер и смотрел, как они мгновенное исчезли — вспышка, пепел и улетающие в темное небо искры.

Триангуляция.

Лучшая политика — честность, так все говорят, но для меня она обернулось катастрофой. Лучше бы я никогда не упоминал Боррего Спрингс. Уже сто раз обжигался. Они ездили вокруг, прислушиваясь. Ждали моего прыжка, чтобы вычислить мое логово.

Фермеры опять стали бросать койотов в мою шахту, и я готовился нанести очередной визит, хотя на сей раз решил захватить с собой биту.

Взяв бинокль, я прыгнул на холм рядом с Рыбьим Хребтом и попытался засечь братьев Кихоу на их квадроциклах, когда внизу неожиданно появился вздымающий клубы пыли грузовик и резко затормозил.

Пришлось отойти за валун и посмотреть в бинокль.

Трое. Кемп, здоровяк из Оахаки, и еще кто-то, кого я не знал. Они явно почувствовали прыжок. И теперь смотрели на вершину хребта.

Я пошел прочь, вниз по камням, к гипсовой шахте. Можно было отойти как минимум на восемь миль, но я не знал, куда они поедут на грузовике.

В любом случае, раз они близко, значит, много раз чувствовали мои прыжки из Норы. Запеленговали.

Я прыгнул дальше, к парку, затем на ранчо Кихоу, где пришлось разбить окно и разозлить собак, затем — в Нью-Йорк, где немного задержался, купил хот-дог в Бэттери-парке.

Прошло полчаса, и я тяжело вздохнул.

Пора переезжать.

На окраине Ренна я нашел фермера, сдающего сарай. Сарай был сухой, с целой крышей и каменным полом, выше уровня влажной земли, и хозяин принял годовую плату наличными, даже не спросив у меня паспорта.

— Наркотики?

— Вот уж нет!

Да, конечно же наркотики.

Я прыгнул обратно в Нору и перенес стенку с рисунками, комод и отобранное у них оружие. Посмотрел на остальное — батареи, генератор, свет, кровать, мебель — и решил все это оставить. Задумался о судьбе полки с учебниками, но потом только покачал головой.

Я прыгнул в Сан-Диего, стащил шесть канистр пропана для барбекю с газовой колонки и вернул их назад.

Еще три часа я провел, прыгая с одного конца Норы на другой.

Если эти придурки такое не чувствуют, на кой они вообще годны?

Каждый час я выскакивал на поверхность над Норой. Вряд ли они могли различить, сверху я прыгаю или из-под земли, разве что уже были на месте. Но нет, пока их не было видно.

Однако я слышал, что они на подходе.

Отошел за валуны и стал подниматься на холм. Я захватил с собой бинокль и биту и был готов поиграть.

Их было шестеро на двух вездеходах, и, покинув свой транспорт, они разбились на группы по трое. Все шестеро странно посматривали друг на друга, и я понял, что таков их способ прикрывать спину другого, потому что если враг может материализоваться где угодно, смотреть нужно везде.

Я подождал, пока они разбредутся, выбрал одного из команды Кемпа, ударил по колену, предугадав, как сработает рефлекс, а потом, когда он согнулся, ударил еще.

Кемп и его напарник одновременно выстрелили, но промахнулись, потому что я успел прыгнуть, и они упустили своего парня, поскольку тот упал навзничь.

Я ухватил Кемпа за ворот, когда он перезаряжал ружье, и затащил в Нору. Когда он вывернулся и выстрелил в меня, я прыгнул на другой конец пещеры, где лежало мое собственное оружие.

Мой выстрел попал ему в грудь и пригвоздил к фанерной стенке. По иронии судьбы, прямо над ним висел оставшийся рисунок с надписью «чувствительные», хотя остальные рисунки уже были во Франции.

Он пытался высвободиться кабеля, и мне стало интересно, прошел ли разряд. Или он такой выносливый? Я выстрелил еще раз, ниже, в область бедер, и теперь увидел его конвульсии. Еще один ряд проводов опутал его грудь и руки, а следующий — плечи.

В его рукаве я нашел нож, который раскрывался автоматически. В заднем кармане был спрятан электрошокер и шесть магазинов для ружья. Достал я и телефон, и кошелек, и выложил все на стол.

Паспортов было три, но ни одного на имя Кемп. Надеюсь, я хорошенько прижал его с этим именем. Я выпрыгнул на поверхность, затем — к железной лестнице, ведущей вниз, в шахту. Там страшно воняло — это разложились мертвые койоты, — но мне было безразлично.

Я вернулся к Кемпу и всадил в него электрошок.

О боже! Я-то думал, у него иммунитет. Фанерная стенка, плотная, жесткая, согнулась как папка.

Пока он бился в конвульсиях, я взял стул и уселся, удобно закинув руки за спину.

Когда он перестал хрипеть, я произнес:

— Паладин. Хм. Забавное название для того, кто убивает детей.

Теперь стало ясно, что я целиком завладел его вниманием. Он и так не особенно хорошо выглядел, а сейчас и вовсе стад белым как полотно.

— Я этого не должен был знать? — спросил я невинно. — Какую именно часть правды мне не нужно знать? Что вы, ребята, зоветесь паладинами? И большую часть жизни занимаетесь тем, что убиваете маленьких деток?

Он уставился на меня так, словно понял, что совершил ошибку. Принял меня за кого-то другого.

— Послушай, мальчик…

Я ткнул ему в живот электрошок, перепрыгнув стул.

Он снова затрясся, а я вернулся на стул.

— Боюсь, мы начали общаться не с того момента. Наверное, это случилось именно тогда, когда вы убили моих родителей. Может, вы думаете, я их не любил, но должен сказать, вы ошибаетесь. А потом Сэм и Консуэло… тут уж я ничего не понимаю. Их-то за что? Не правильнее ли было оставить их в живых, чтобы посмотреть, как я выйду на связь? А Роланд бы как поступил?

Он снова затрясся, но теперь уже не от электрошока. Тщетно пытался выбраться из силков. Неужели это из-за упоминания имени Роланда? На сей раз я пнул его между ног.

— Да сядьте же наконец! — заорал я. Ему стало трудно дышать, он мог только постанывать. Я показал на его пах. — Ну так вот. Потом вам понадобилось полезть в мою личную жизнь! Это уже стало последней каплей.

Я обвел взглядом свои учебники, рисунки, книги, которые любил.

— Я был хорошим мальчиком. Наверное, таким, к каким вы привыкли, тем ребенком, который умирает тихо и бесшумно, когда вы вылезаете со своими ножами и пистолетами, электрошокерами и прочим.

Я прыгнул обратно, туда, где проход к вертикальной шахте. Коллеги Кемпа сломали решетку, я слышал, как они спускались по лестнице.

Я вернулся к Кемпу и начал выставлять жестянки с пропаном на стол, в два ряда по три штуки. Когда закончил, направился в угол комнатки, к своему двенадцативольтовому холодильничку, и достал пачку столовых свечей.

Покупал эти свечи я для романтического ужина с Эвэ.

Зажег две, накапал воском на поверхность холодильника и закрепил там, мерцающие и красивые.

Как романтично.

— Ну что, Кемп, есть у вас тайный штаб? Место, где вы все тусите, играете в дартс, пивко попиваете, едите свои паладинские пирожки и практикуетесь в убийстве малолеток?

Он облизнул губы.

— Алехандра, — сказал он.

Я еще раз его ударил. По тому же месту.

— Даже не произносите ее имя!

Он страдал. Я очень надеялся, что он и вправду страдал, но несмотря на это я хотел довести игру до конца.

— Зачем вы это делаете? Почему охотитесь за мной? Зачем убиваете таких, как я?

Он взглянул на меня, и я увидел в его глазах ненависть и страх, но он молчал, а мне уже надоело его бить.

Я открыл три из шести жестянок с пропаном и прыгнул оттуда на вершину холма.

Досчитал до десяти. На секунду вообразил, что свечи погасли. Затем под моими ногами послышался глухой удар, грохот, отдающийся эхом.

Из шахты взметнулась пыль, повалил дым и, как ни странно, почти идеальное кольцо дыма поднялось над ней и расползлось более чем на сто футов в диаметре.

Из машин охотников за джамперами вылетели стекла, но парень, которого я прижал первым, все еще был жив, он трясся и озирался вокруг.

Я подумал, а не захватить ли его и не поиграть ли с ним немного, может, удастся выудить информацию насчет Роланда? Но я устал.

Пусть он все объяснит смотрителям парка.

Выяснилось, что в Париже на Лионском вокзале работают три паладина, и я пытался понять, совершая серию прыжков, являются ли они «чувствительными».

Вскоре я обнаружил, что один из них продавал газеты в киоске, второй работал официантом в «Голубом поезде», но вот третьего я никак не мог вычислить, а подставляться пока не хотел.

Я ел булочку с шоколадом и наклонился, чтобы стряхнуть с куртки крошки перемазанными в шоколаде пальцами. Когда поднял голову, заметил толпу испанских туристов, следующих за гидом. Девушка-гид рассказывала историю станции на превосходном кастильском, и от ее голоса меня вдруг словно обожгло, и я воззрился на нее с удивлением.

Она высветлила волосы и коротко постриглась, но это была она, чуть похудевшая, но все такая же прекрасная.

Когда Алехандра подошла ближе, я отвернулся, вытащил салфетки из бумажного пакета и принялся вытирать ими лицо. Я вслушивался в каждое слово, каждый звук ее красивого теплого голоса.

Мне мучительно хотелось побежать за ней, схватить, обнять. Хотелось, чтобы она обняла меня.

Но я не стал поворачиваться, пока она не ушла.

Меня окружили люди, пробиравшиеся по платформе, словно стая рыбок среди рифов. Встречались, разговаривали, целовались, торопились на поезд, думали о том, куда ехать или просто об обеде.

Но только не обо мне.

Чтобы попасть в пустыню, не нужно ехать на машине, идти пешком, или даже прыгать.

Она сама может прийти к тебе.

Официант, которого я раскусил, разговаривал с посетителем, выходившим из ресторана. Этот мужчина походил минут пять вокруг станции, разглядывая расписание поездов, затем резко повернулся и пошел к киоску. Там он купил журнал, перекинулся парой слов с продавцом, моим вторым подозреваемым — всего парой фраз, но это было явно больше, чем требуется, чтобы купить газеты.

Привет, ребятки.

Я прыгнул.