ДЕВЯТЬ Разбитые плитки

Значит, меня подвел паспорт. Они его просканировали, когда я въезжал во Францию. Кто-то заметил, и сразу забили тревогу.


Могли же это быть нормальные люди? Конечно, власти причастны к расследованию убийства моих родителей. В любом случае, я попал. Нельзя было проходить таможню. Вместо этого я мог ее перепрыгнуть или сигануть прямо на корабль той ночью. А на обратном пути вообще не стоило пользоваться кораблем.

Теперь они следят за Генри. Наблюдают за спортклубом, где я занимался карате.

Козлина, когда же ты перестанешь на одни и те же грабли наступать?

Я торчал в Норе несколько дней, потом прыгнул обратно в Лондон. Предпринимал все меры предосторожности, прыгая сначала на поле в Оксфордшире, а дальше добираясь на поезде. Запретил себе прыжки поблизости от Лондона. К счастью, начался сезон дождей, а значит — и плащей, так что я носил широкий анорак с капюшоном, плотно надвинутым на глаза.

Генри вышел из спортивного клуба после вечернего занятия и отправился к станции «Кенсингтон-бридж». Он шел, повесив голову, с опущенными плечами. Никакого десерта. Я шел за ним. К станции двигались еще несколько человек, так что я решил близко не подходить. Такси почти не было из-за плохой погоды, но наконец мне удалось поймать машину возле «Хэрродса», — сунул водителю деньги и попросил ехать к Рассел-сквер. Генри вышел из поезда через десять минут, а за ним еще несколько человек. Двое мужчин в одинаковых зеленых плащах шли за ним всю дорогу до Святого Варфоломея.

Одним из них был Кемп, тот самый, из Бристоля, что был в доме в ночь убийства моих родителей.

Я чуть не прыгнул.

Эй, полегче! Хочешь доказать, что ты и вправду здесь околачиваешься?

Я направился в сторону «Холберн-стейшн», через десять минут сел на поезд в восточном направлении и доехал до конечной в Эппинге. Сойдя на залитой дождем парковке, я засомневался, стоит ли и дальше осторожничать. Мне было плевать, даже если они могут почувствовать прыжок за шестнадцать миль от школы Генри. Меня сейчас ничто с ним не связывает, пусть себе чувствуют.

И дождь уже достал.


На следующее утро я лежал на пляже в Пхукете. Я насквозь продрог — сначала думал, что во всем виновата сырость пещеры, но даже на песке, под раскаленным солнцем, не мог согреться. Вода выглядела совершенно непривлекательно, и все-таки это было последнее средство.

Ощущение от купания — как ванна после промозглого лондонского дождя. Не кипяток, конечно, но очень тепло. Позже я купил еды на завтрак у уличного торговца, — свежий ананас и жареные на гриле чесночные колбаски с твердым рисом, — и съел все это в густой тени старого манго.

В Сан-Диего, у «Кинко», я написал Генри записку:

«Привет, Генри,

Мне очень жаль, что я втянул тебя в свои проблемы. Я наврал про родителей, про то, что они живы, и, конечно, мне пришлось наврать в спортзале тоже. Люди, которые их убили, до сих пор ведут за мной охоту. Я перечитываю то, что написал, и вижу, как нелепо все выглядит, просто параноидально, но от этого не перестает быть правдой. Я хотел было навестить тебя, но „эти“ были там, шли за тобой по пятам.

Так что все — правда. Давай, не сдавай позиции по математике. Передавай от меня привет девочкам.

Твой друг

Гриффин».

Я отправил записку с почты в Чешаме, у черта на куличках, за Букингемширом. Меня терзали сомнения. Если они прочтут письмо, то поймут, что я больше не встречаюсь с Генри и больше его не увижу. Если мое послание не перехватят, я мог надеяться, что он поймет… я очень надеялся, что он сможет понять.

Я чуть было не написал: «Передавай привет Трише и Марте», но заменил на «передавай привет девочкам». Просто представил себе, как Кемп и его подельники будут следить и за ними тоже.

Как я уже сказал, мне очень хотелось, чтобы Генри все понял.


Понятное дело, я перестал ходить на карате. И какое-то время вообще не появлялся в Лондоне.

Это не значит, что я совершенно забросил борьбу. Я отрабатывал свои ката и купил дюжину макивари — досок для тренировки, которые вкапываются в землю. Я разнес их в клочья по всему Пустырю.

Постоянно нанося удары, я мог расправиться только с одной мишенью. Просто становишься напротив и лупишь себе, — кулаком, удар «ножом», локтем, а затем удары ногой — но я делал иначе.

Я начинал выпады, находясь в нескольких ярдах от мишени. Как в тот день, в Бирмингеме, когда врезал Уиксу, тому предателю с турнира. Замахнись, прыгни, врежь.

Я ободрал голень и руку, порезал кожу на костяшках, даже собственный нос расквасил. Я прыгнул слишком близко, вломив кулак в доску, но промахнулся, так что доска ударила в лицо меня самого.

В тот день я чуть было не сдался, но на следующий — вернулся на то же место со своим расквашенным носом.

Еще я купил один из этих солярных душей, из пластика, для кемпингов, и повесил с южной стороны на дереве в джунглях за Байа Чакакуаль. В зависимости от погоды, я мылся после полудня. Старался сильно не затягивать. Если было безоблачно, вода нагревалась до такой степени, что приходилось добавлять холодной. Закончив, я прыгал в Нору, чтобы заново наполнить сосуд холодной водой из источника, и вешал обратно, чтобы душ был готов на следующий день.

Кроме редких дождливых дней, моя идея работала прекрасно, а если очень было нужно, мылся и под дождем. Кругом ни души, а сквозь деревья открывался великолепный вид на Тихий океан. Но задерживаться не хотелось, комары кусали безжалостно, особенно в сумерки.


Я сел на поезд из Сен-Мало. Перед этим прыгнул на автомобильную парковку на корабле, обменял немного долларов в терминале и пошел пешком до станции. При себе я имел только деньги, пальто на два размера больше, да еще свой альбом для набросков плюс карандаши. Улицы заполняли туристы, и я бы замучился проталкиваться там с сумкой. Хотя я шел налегке, меня все равно несколько раз кто-то двинул чемоданом.

Такие путешествия не предполагали ни паспортного контроля, ни таможенников, ни вообще проверок. Я не был уверен, что они не оставили кого-нибудь наблюдать. Можно не сомневаться, что прежде всего наблюдение велось за домом кузена Гарольда, и я ссутулился в углу вагона, высматривая знакомые лица, зеленые плащи — кого-нибудь, кто выслеживал бы меня, но на меня обратили внимание лишь проводник и мои соседи по вагону — пожилая французская пара и нервный испанец, не говоривший ни по-французски, ни по-английски.

Как и я, он ехал в Париж и беспокоился, что сел не на тот поезд. Он говорил забавно, как мне показалось, пришепетывая по-кастильски, и хорошо меня понимал, так что немедленно начал задавать вопросы, на которые я не знал ответов. На протяжении всей поездки я служил переводчиком между ним и пожилыми французами, поскольку они как раз ответы знали и с удовольствием рассказали ему о пересадке в Ренне и названии ближайшей к его отелю станции метро. Еще они показывали фотографии своих детей и внуков. Испанец в свою очередь продемонстрировал нам карточки родителей, сестры и детей сестры. Через час путешествия до Ренна мое горло пересохло, а по-испански я говорил пришепетывая.

Французы сказали нам в Рене «о ревуар» и помогли моему испанскому другу найти его поезд. Он уехал, а мой поезд стоял еще два часа — будто в наказание за то, что я не забронировал заранее билет, а купил прямо перед отправлением. Садясь в свой поезд, испанец рассыпался в благодарностях. Я помахал ему и пошел обратно, испытывая одновременно облегчение и грусть.

В блинной в прилегающем к вокзалу квартале я съел «блюдо дня». Потом немного прошелся и порисовал. На поезд я сел заранее, нашел место, а после того как прокомпостировали мой билет, заснул на все два часа дороги в Париж.

Вокзал Монпарнас, — весь из стекла, — был заполнен людьми, спешащими в конце рабочего дня успеть на поезда, уходящие из Парижа. Все еще сонный, я отыскал туалет и осторожно прыгнул домой.

На сей раз туалет остался цел.


Поесть в Париже нетрудно, если окружающие убеждены в том, что ты француз, но как же долго тебя станут обслуживать, если вдруг выяснится, что ты иностранец! По-видимому, мое произношение улучшилось, да и подростки вокруг ходили в такой же одежде, что и я.

Я много рисовал — в основном, мосты над Сеной и интересные лица, если люди некоторое время сидели спокойно. Однажды в кафе я машинально принялся рисовать голову, не имея в виду никого конкретно, и получившийся абрис черепа, в особенности резкий переход ото лба к макушке, показался мне самому очень знакомым. Я продолжал штриховать, быстрее и быстрее, не в своей привычной манере, и мне вдруг удалось поймать его, это ощущение.

И тогда я понял, — это Кемп, ублюдок с бристольским акцентом, которого я видел в Сан-Диего, Оахаке и Лондоне. Я выдрал его рожу из альбома, руки сами рвались смять листок, но что-то меня остановило.

— Очень хорошо. Это ваш отец? — Официант, проходивший мимо, удивил меня своей репликой.

Я разозлился. Человек на рисунке вовсе не был на меня похож!

— Нет. Это плохой человек. Очень плохой. Точно — не мой папа.

Официант пожал плечами.

— Вот мой отец — как раз плохой человек, — и пошел дальше прежде чем я успел что-либо ответить.

Может быть, будь мой отец плохим человеком, я бы так по нему не скучал.

Уходя, я осторожно положил смятый рисунок в самый конец альбома.

Я стащил на стройке фанеру, шесть больших кусков, четыре на восемь, и прислонил их к стене в пещере. Другого способа повесить рисунки мне придумать не удалось. Известняк был почти всегда влажным и неровным, холодильник, маленькая двенадцативольтовая коробочка, плохо держала магниты. Я поставил листы фанеры стык в стык, насколько позволяла поверхность.

В пещере на другом конце забоя — как можно дальше от моей кровати — я решил разместить галерею злоумышленников. Она освещалась отдельной лампой с выключателем, в то время как остальные все были соединены меж собой.

Я начал с Кемпа.

Пробовал рисовать и других — ту женщину, что приходила в ночь убийства. Человека, которому я выстрелил в глаза из ружья для пейнтбола. Того, которому я отстрелил мошонку и еще бил прикладом. Но хоть я и запомнил голос той женщины, внешний облик ее стерся. Все мои попытки выходили похожими на комиксы — никакой связи с реальностью.

Здоровяк из Оахаки, которого я столкнул со скалы, удался. Я запомнил его перепуганный взгляд, когда он падал. Еще получился сеньор Ортис из ФАР, хотя я всерьез не относил его к «этим». Так, мелкая сошка. И еще у меня получился отличный набросок лица Матео, посыльного — таким я видел его в ночь Рождества, fiesta de Navidad.

«Они» чувствовали, когда я прыгал. Они были опасны. Я был им нужен мертвым. Наверное, и Ортису тоже, но тот не представлял собой смертельную угрозу.

Здоровяка и Матео я повесил вверху вместе с Кемпом. Ортиса — вниз. В уголках делал надписи: время, место и имя, если знал.

Позднее я добавил крупную карту мира. Перемещения тех, «с именами», я обозначал стикерами. У Кемпа это были Оахака, Сан-Диего и Лондон. Ортис, здоровяк и Матео обнаружились только в Оахаке. Потом я приколол две кнопки к Лондону, обозначив тех, кто нашел меня тогда в метро. Я не помнил их настолько хорошо, чтобы рисовать. Три другие кнопки отправились в Сан-Диего, пометив женщину и еще двух мужчин из компании Кемпа.

Всего получилось семеро, не считая Ортиса. Они засекли меня в Лондоне, так что как минимум один находился там постоянно или разъезжал по городу. Напрашивалось предположение, что у них достаточно людей, чтобы разместить тех, «чувствительных», в больших городах.

Я написал слово «чувствительные» на листе бумаги для рисования и приколол над изображениями Кемпа, здоровяка и посыльного Матео. На другом появилось обозначение «второстепенные», этот был пристроен ниже, над Ортисом.

Затем я отправился в библиотеку Сан-Диего и распечатал себе копии подшивок «Ньюс Дейли» и «Юнион Трибьюн» — все заметки о той ночи, когда было совершено убийство моих родителей.


На боковой стене большого магазина в Эль-Сентро есть фреска с изображением прачек, стирающих белье на реке. На одной из них только нижнее белье — не очень четко прописанное, но мне все равно нравилось рассматривать изображение.

Из автомата у магазина я позвонил Сэму и, как обычно, попросил к телефону Росу, по-испански. Голос Сэма звучал хрипло, и вместо того чтобы произнести одну из кодовых фраз («Numero incorrecto», «вы ошиблись номером» или «No la conozco», «такой здесь нет»), он сказал:

— Гриффин, ты мне нужен здесь. Они схватили Консуэло.

Я выдохнул:

— Кто?! — и в трубке зазвучал другой голос:

— Давай, Гриффин. Не заставляй меня делать им больно. — Этот акцент ни с чем нельзя было спутать. Как он умудрился его сохранить? Что он, в детстве Би-би-си не смотрел?

— Отпустите их! — вымолвил я. — Оставьте их в покое.

— Ты заставляешь нас терять время, мальчик. — И повесил трубку.

Я отступил влево и прыгнул, с силой пнув урну; мои ноги приземлились на Пустыре, а кругом кружился мусор с песком. Я чувствовал, что меня сейчас вырвет.

Я прыгнул на автозаправку в Тексако и позвонил оттуда 911.

— Вооруженные люди держат Сэма Коултона в заложниках на его ранчо. Они его пытают — хотят узнать пароли к банковскому счету. Нет, я не стану себя называть!

Я повесил трубку. Конечно, они вычислят, откуда я звонил, но заправка находилась бог знает где.

Следующий номер я посмотрел в телефонном справочнике. Когда мне ответили, я заговорил по-испански.

— Тут проводники-бандиты с ружьями на ранчо Сэма Коултона. С ними тридцать нелегалов, и они ждут транспорт, чтобы их переправить. Если поторопитесь… — Я положил трубку. И прыгнул на развилку — туда, где на старой трассе 80 грязная дорога переходила в асфальт, — и пошел пешком. До ранчо было больше семи миль, но я не хотел, чтобы они почувствовали, что я здесь, а если мои звонки возымели действие, я даже смог бы тайком туда пробраться.

С востока донесся гул вертолета иммиграционной службы, не исключено, что он направлялся сюда из Эль-Сентро. Вертолет летел низко, метрах в семидесяти от земли, явно следя за шоссе, и тяжело завис над развилкой. На секунду я подумал, что они делали это из навигационных соображений, но затем понял, что они пытались разглядеть какой-нибудь движущийся транспорт.

Я прыгнул с дороги в кусты задолго до того, как они пронеслись над моей головой. И потряс в воздухе кулаком.

Давайте, давайте, давайте же!

Я побежал, но надолго меня не хватило. Оставалось еще около пяти миль, было жарко, и мне казалось, что солнце било меня молотом по голове. Дорога шла то вверх, то вниз, а вдоль дороги были территории, огороженные невысоким забором, и мне было довольно сложно остаться незамеченным.

Добравшись до места, я спрятался за пригорком. Вначале показалась полицейская машина, а затем, почти сразу, — машина, раскрашенная в цвета миграционной службы, — белый и зеленый, и трейлер для перевозки людей.

Они приехали за моими вымышленными нелегалами.

Машины затормозили, подскакивая на кочках дороги, снова идущей вверх. Я выбежал на шоссе, низко согнувшись, пытаясь спрятаться позади трейлера, чтобы никто не увидел меня в зеркало заднего вида.

Волноваться не пришлось — патрульная машина, возглавившая колонну, застряла, а три агента миграционной службы выскочили из кузова, чтобы ее подтолкнуть.

Я подумывал, куда мне прыгнуть, и оказалось, что проще всего — влезть на сцепку между трейлером и салоном и держаться там за крюк. Отлично. Прыгать не хотелось — не собирался радовать Кемпа и его шайку.

Только бы с Сэмом и Консуэло все было в порядке.

Когда мы проезжали особенно глубокую выбоину, я вывалился из своего укрытия и скатился в кусты. Замер в опунции, вглядываясь сквозь пожухлую траву, но машина не остановилась — значит, никто ничего не заметил.

Продравшись сквозь кусты, я направился к конюшням.

Первым, кого я увидел, был один из агентов с винтовкой М-16 наперевес. Пришлось нырнуть обратно в кусты. И оттуда я увидел еще одного агента.

Но он был мертв, мертвее мертвого, с перерезанным горлом. Крови кругом было даже больше… чем в ту ночь. Я попятился и затаился в своем укрытии, стараясь дышать через нос, но не смог удержаться, и меня стошнило на песок.

Там же стоял большой зеленый трейлер, который я раньше не видел, — не Сэма и точно не спецслужб. И он не проезжал мимо меня по грязной дороге. Значит на нем приехали люди Кемпа.

Значит, он все еще там?

Я подкрался к машине шерифа, держась позади нее. Там сидел полицейский, говоривший по рации, но сидел он как-то странно, свесившись почти до земли и прячась за открытой дверцей:

— …Точно криминал, мешки для вывоза тел, ой, два для жильцов, и еще шесть пограничников на вертолете — пять агентов и пилот.

— Понял, Джо, — прохрипела рация. — Мы высылаем свой вертолет, он летит к вам, смотрим в оба. Надеюсь, они заметят пропавший вертолет. Шериф приказал охранять место преступления.

Я не выдержал.

И прыгнул в дом.

Сэм лежал на ковре у дивана, со связанными пластиковым шнуром руками за спиной. Консуэло — на пороге кухни. Ковер впитал большую часть крови Сэма, но на кухне она растеклась по всему линолеуму, до холодильника и буфета.

Я сунул в рот кулак, чтобы не закричать.

Снаружи раздались шаги, видимо, шериф или кто-то из агентов возвращался после осмотра территории.

На Пустыре я убрал руку изо рта и заорал.


Я прыгнул в Ла Крусеситу, прямо в офис курсов Алехандры «Сигнификадо Кларо», но там ее не обнаружил. Глянув на часы, с трудом сообразил, который здесь час. Точно, сейчас же время ланча!

Я прыгнул к ней домой. Тоже пусто. Я выглянул в окно, посмотреть на отель.

Матео, посыльный, шел по дорожке, держа в руке сумку с длинным ремнем — так, будто только что ее схватил. В другой руке он держал мобильный и разговаривал.

Я прыгнул к другому окну и увидел, как он резко повернул голову в сторону дома. Он явно был одним из «чувствительных».

Разбежавшись в гостиной и сделав два четких шага вперед, я прыгнул в воздух.

Мои ноги впечатались ему в грудь с достаточной силой, чтобы он отлетел назад и упал на дорожку. Я увидел, как качнулась его голова и закатились глаза.

Я наклонился проверить его пульс, и он слабо дернулся в мою сторону. Я пнул его в бок, схватил за ворот рубашки и, прыгнув на пять миль к востоку, на пляж Исла ла Монтоса, швырнул его в воду. Вытащил бумажник. Он выронил телефон и сумку, так что я вернулся за ними, прежде чем оказаться в офисе Алехандры.

Ее все еще не было, и я успел страшно испугаться, что ее уже схватили. Выйдя на улицу, я принялся спрашивать:

— Не знаете, где Алехандра?

Ее не было ни в одном заведении из тех, где она обычно обедала, и никто ее не видел. У меня защипало в носу и потемнело в глазах. Ее уже схватили. И тут я увидел, как она идет по площади Принсипаль от церкви, и мои ноги на несколько секунд стали ватными.

Увидев меня, она побелела:

— Что случилось?

Я прыгнул с ней в дом, не спрашивая и не предупреждая.

Она осела на пол.

— Теперь я понимаю, что все плохо.

— Собирайся! — сказал я. — Возьми все, что там тебе нужно!

Она моргнула.

— Говори! В чем дело?

— Они убили Консуэло и Сэма.

— Они мертвы?! Нет! — Руки взметнулись к лицу, а дыхание стало вырываться короткими конвульсивными вздохами, превращаясь во всхлипывания.

Это подкосило меня тоже.

Я упал на колени, обвил ее руками и принялся всхлипывать, чаще и сильнее, чем она. Она хотела обнять меня, но я оттолкнул ее руки.

— Нет! Они придут сюда! Тебе нужно собираться!

Она взяла бумажное полотенце и высморкалась.

— Куда?! — выдавила она через секунду.

Я открыл было рот, потом моргнул.

— Нью-Йорк! — сказал я громко и тут же яростно затряс головой, показал на свое ухо и обвел рукой комнату. На одной из дверей шкафа висела доска для стираемых маркеров. Я схватил один из них и написал: «Франция», убедился, что она прочла, оторвал бумажное полотенце и стер надпись.

— А с ним что? — спросила она, показывая на отель «Вилья бланка».

— Я отправил его в путешествие. У нас есть время, но я не знаю, сколько именно. — Я понятия не имел, есть ли у Матео здесь сообщники. Как бы они меня схватили? Я подтолкнул Алехандру в сторону комнаты. — Пожалуйста, собирайся.

Я вспомнил о телефоне Матео и достал его из кармана. В памяти было несколько записей, в основном международные номера. И только два местных. Один был записан как «Tio», «дядя», а другой назывался «Detonar». Ди-тонер? Я был несколько сбит с толку, но потом понял, что «Tio» — это по-испански, так что я произнес его вслух. Дэй-То-Нэр.

— Алехандра, как сказать «detonar» по-английски?

Она взглянула на меня.

— Detonate? Взрывать?

О, черт!

Я схватил ее и прыгнул. Она отскочила от меня на Пустыре, оказавшись в вихре песка и нижнего белья.

— Что такое?! — в бешенстве и страхе завопила она.

Я поднял телефон в воздух.

— Взял у Матео. Посмотри! — Я ткнул пальцем в слово «Detonar».

Она прочла и прикусила губу.

— Мы же не знаем, к чему это относится. — Она стала собирать свои лифчики и трусы. — Может означать все что угодно.

— Да, например одну весьма своеобразную вещь.

Она покачала головой в замешательстве.

— Телефон ведь у тебя. Это только телефон. У кого еще есть этот номер? Я хочу забрать свои вещи!

Я прыгнул вместе с ней в Нору и оставил сумку и ее одежду на столе. Она открыла рот, чтобы что-то спросить, но я ее опередил:

— Я здесь живу. Это старая шахта. Вход задетонирован. Единственный способ войти или выйти — мой.

— А мои вещи?

Я облизнул губы.

— Давай посмотрим.

У меня ушла минута на то, чтобы вспомнить крышу отеля достаточно отчетливо для прыжка. Это воспоминание относилось не к тому эпизоду, когда я следил там за Кемпом, а к одному из праздников с фейерверками.

Я опустился на парапет вместе с Алехандрой и глянул через дворик, бассейн и теннисный корт на ее дом.

— Вот видишь! — сказала она. — Ты перестраховываешься.

Я чуть не свалился.

— Нет. Даже думать не смей, иначе Сэм и Консуэло…

— Хорошо! — она махнула рукой, показывая, чтобы я замолчал.

— Что тебе нужно в первую очередь? Что там самое важное?

— Украшения моей матери, на верхней полке в шкафу. Шкатулка розового дерева.

— А дальше?

— Фотоальбомы — ну ты знаешь, в гостиной.

Я глубоко вдохнул и прыгнул в ее комнату. Дверца шкафа уже была открыта, так что я встал на цыпочки и вытащил шкатулку. Как только она попала мне в руки, я прыгнул обратно.

— Держи! — сказал я, вкладывая шкатулку ей в руки.

Я представил себе гостиную, и тут мы оба зажмурились от невероятно яркого света, грохота, треска, а следом увидели, как черепица с крыши взвилась в воздух и разлетелась, словно конфетти.

Вместе с Алехандрой и шкатулкой я прыгнул прочь, когда первые обломки начали сыпаться вокруг нас.

Загрузка...