Джампер: История Гриффина

ЧЕТЫРЕ Кузнечики и уголь

Когда автобус добрался до Ла Крусеситы, я поначалу решил, что это просто очередная остановка. Пять дней мы тряслись в автобусе второго класса, где пассажиры везли с собой не только тюки с поклажей, но и кур, и где мне не раз приходилось держать на коленях грудных младенцев. На одну ночь, правда, мы останавливались в отеле в Мехико-сити, а потом пытались дремать в тряском переполненном автобусе.

Консуэло сказала: «Приехали», — и тут я осознал, что за пять дней так привык к испанскому, что стал наконец ее понимать.

Мы приехали. Я не чувствовал запаха моря. Я его не видел. Меня преследовал запах дизельного топлива от чадящего автобуса. А еще чего-то такого, чем пахнет скотина. И запах жареного лука.

В животе урчало. Не считая чипсов, которыми мне довелось похрустеть в автобусе, последний раз мы ели в Оахаке, часов шесть назад.

Большая часть прибывших в Ла Крусеситу отправилась в центр города вниз по улице, но Консуэло провела меня за станцию и дальше вверх по лесистому холму, заросшему банановыми деревьями и банником. Было влажно и не очень жарко, не так, как в других местах нашего маршрута, где мне приходилось собирать всю свою волю в кулак, чтобы не прыгнуть в какой-нибудь охлажденный кондиционерами торговый центр.

Мы добрались до вершины холма меньше чем за десять минут и пошли, обдуваемые бризом, принесшим наконец запах моря. И тут я увидел вспышки голубоватого света меж деревьями — вот оно, море. Консуэло свернула на тропу, которая уводила в сторону от воды. Идти было не трудно, так как дул свежий ветерок. Еще минут через пять она указала вниз, на красную крышу, просвечивавшую между деревьями. Наконец-то мы приехали!

Я пригнулся, чтобы получше разглядеть то, что скрывалось за деревьями. С трех сторон мощеного дворика виднелись узкие ряды каменных построек. С четвертой стороны была низкая стена, но там как раз что-то строили.

Консуэло перекрестилась и повернулась ко мне:

— Вол-Март. Окей, Гриффин?

По дороге сюда мы усиленно работали над моим испанским.

— Ты что, забыла? Меня зовут Гильермо.

— Я не забыла. Вол-Март, хорошо, Гильермо?

— Ну конечно, — сказал я. — Минутку.

В первый раз, когда я прыгнул при Консуэло, она убежала в свою комнатку к алтарю и вернулась со святой водой. Она обрызгала мне лицо и грудь и сказала длинную тираду на латыни, начинавшуюся словом «изыди», единственным, что я смог разобрать.

Далее последовала невообразимо долгая дискуссия между Сэмом и Консуэло, в ходе которой она все повторяла слова «дьявол» и «демон», а он множество раз произнес слово «милосердие». В результате, чтобы уладить этот вопрос, я должен был отправиться с ней в Эль-Сентро и преклонить колени перед Девой Марией Гваделупской, осенить себя крестным знамением, окропиться святой водой и причаститься, что, скорее всего, грех, ибо я не католик, но ее волновал не столько грех сам по себе, сколько силы ада. Когда все произошло так, как ока хотела, Консуэло решила, что я не бес и не одержим дьявольскими силами, но так и не смогла примириться с моими способностями.

Сэма не было дома, но вещи ждали нас именно там, где мы их оставили, в старом хлеву — две садовые тележки (чуть больше, чем ручные), огромная кипа одежды, обуви, игрушек и памперсов (у старшей дочери Консуэло недавно родился ребенок), и инструменты. Я начал с тележек, по штуке за прыжок, затем принялся перетаскивать остальное. Консуэло брала то, что я приносил, и складывала в тележки, рядками и высокими стопками. Не все было куплено в Вол-Марте, только часть, но довольно большая.

Дорога была неровная, сплошь кочки, но она шла под гору, так что толкать тачки не было нужды, напротив, приходилось придерживать их, чтобы они не укатились. Мать Консуэло, глава семейства, первой ее увидела. Они принялись плакать и обниматься, ведь Консуэло не была дома со времени похорон мужа и сына, то есть три года.

Довольно быстро вокруг них собрались дети и кое-кто из взрослых. Но все-таки большая часть взрослых была на работе, а дети — в школе.

Меня представили им как Гильермо, сироту.

Крусесита — это деревня на юге от Оахаки, часть большой курортной территории под названием Баиас де Уатулько, примерно в пятистах километрах от границы Гватемалы. Голубая, словно сияющие на солнце сапфиры, вода Тихого океана напомнила мне о Тайском заливе. По сравнению с Акапулько или Пуэрто Вайарта, там было не так уж много людей, но так как я был гринго, мне не следовало особенно высовываться — из-за туристов. Эти соображения Консуэло донесла до меня при помощи Сэма.

Представители ее большой семьи работали в отелях курортной зоны — горничными, садовниками, водителями автобусов и поварами. Те, кто не был занят в курортной сфере, жили в США, присылая домой деньги, ко их соотношение постепенно менялось, так как курортная зона расширялась, а попасть в Штаты становилось все сложнее.

В тот вечер устроили праздник в честь возвращения домой Консуэло, и она раздавала подарки всем и каждому. Я совсем было потерялся, если бы не Алехандра, одна из многочисленных племянниц Консуэло. Кроме испанского, она говорила еще и по-английски, по-французски и по-немецки, ей было двадцать пять, и она была хороша собой. С шестнадцати лет она работала в сфере туризма и училась в Институте иностранных языков в Мехико. Еще — руководила бюро переводов и давала уроки ускоренного испанского. «Посетите прекрасное Уатулько, отдыхайте на пляже и учите испанский!» — говорила она. Алехандра часто улыбалась одними глазами, но когда ее широкий рот раскрывался в улыбке, это почти пугало.

Мне хватило пяти минут, чтобы в нее влюбиться. Мы говорили по-французски, но не потому, что ее английский страдал, а потому, что у нее было меньше возможности практиковать французский. Я чувствовал некоторую неловкость — ведь раньше я говорил по-французски только с мамой.

Она представила меня всем, вначале сеньоре Моньяррас-и-Ромере, ее бабушке и матери Консуэло, а затем и детям ее многочисленных кузенов. Мне называли имя за именем, но я запомнил лишь пару. Еда казалось одновременно знакомой и необычной. Я ел тортилью, в которую были завернуты гуакамола, и что-то еще, очень вкусное, острое и хрустящее.

— Что это? Точнее, кес ке се?

Глаза Алехандры заблестели.

— Чапулинес! Кузнечики.

Я выглядел сбитым с толку, тогда она попробовала объясниться по-французски.

— Куз-не-чи-ки!

Достаточно было только сказать.

— Кузнечики?! Я ем кузнечиков?! — Я развернул лепешку, и сразу стало ясно, что она сказала правду: ножки и все такое, жаренные в масле.

Она рассмеялась.

— Если не хочешь, я съем! — и протянула руку.

Заупрямившись, я закатал содержимое обратно и доел до конца. Хрум, хрум, хрум. Было так же вкусно, но я теперь-то знал…

На следующий день у меня началась «болезнь туриста», и весьма острая, с температурой, судорогами и постоянным беганьем в туалет. Конечно, мне не доставляло радости вспоминать кузнечиков, но все же я никак не мог бы сказать, что они были плохо приготовлены. Консуэло отпаивала меня крепким чаем. Когда я спросил ее, что за чай она заварила, она ответила что-то по-испански и добавила:

— Это от поноса.

Кузнечиковый чай, как пить дать!

Позже она принесла маленькую деревянную коробочку и сожгла ее в железной сковородке. Когда уголь остыл, жестами показала, что надо сделать.

— Поешь древесного угля.

— Б-э-э-э! Ни за что!

Пришла Алехандра и начала меня уговаривать.

— Он всасывает токсины, это самый быстрый способ остановить понос. Только один раз прими. А больше не надо, иначе будет плохо.

— Я не хочу. Вы и кузнечиков едите! — Я сжал зубы и сжался сам, готовый сопротивляться до последнего. Но она сжульничала.

— Сделай это для меня, милый.

Черт бы побрал этот французский!

— За нее. — Я проглотил половину угля с небольшим количеством соленой кипяченой воды. — За электролиты, — и они от меня отстали.

Мои побегушки после этого прекратились, и в тот же вечер я смог поесть риса с куриным бульоном. Через два дня, после моей первой нормальной еды, Алехандра и Консуэло вывели меня во двор, и мы сели в тени банановых деревьев, растущих у стены.

— Моя тетушка говорит, что ты не просто сирота, и те, кто убил твоих родителей, охотятся за тобой.

Я неохотно кивнул. Я знал, что нужно ей все рассказать. Невозможно просить ее о помощи, ничего не объясняя. И потом, она мне нравилась. Мне не хотелось, чтобы она оттолкнула меня и перестала со мной знаться.

— И она привезла тебя сюда, чтобы ты мог здесь скрыться от них. Они ведь все равно убьют тебя, если найдут.

— Да.

— Она не говорит, почему они хотят тебя убить. Говорит, только ты можешь мне об этом рассказать.

— Ах! — я облизнул губы и кивнул Консуэло. Алехандре же я сказал: — Это… это мило с ее стороны.

Оказывается, Консуэло бережет мой секрет.

Тут Консуэло что-то сказала, и последовала короткая перепалка между ней и Алехандрой, слишком быстрая, чтобы я мог уловить смысл.

Алехандра снова взглянула на меня, немного смущенная.

— Она говорит, что хочет попробовать. То, что раньше не хотела делать.

Я поднял брови, глядя на Консуэло. И понял, о чем она говорила. Я предложил вариант быстрого перемещения еще тогда, в гостиной у Сэма; он перевел, но она, конечно, испугалась. Теперь, похоже, мысль о повторении пятидневного путешествия на автобусе и маршрутках оказалась более пугающей.

И потом, это поможет ответить на молчаливый вопрос Алехандры.

— Когда она хочет обратно?

По сравнению с количеством вещей, с которым мы прибыли, чемоданчик Консуэло был просто крошечным, но она захватила с собой коробку с местной едой, потому что не могла купить такой в Калифорнии.

— Кузнечики? — спросил я.

Алехандра засмеялась, а Консуэло ответила:

— Нет. Сэм не любит.

Тем не менее подниматься с коробкой в джунгли было довольно тяжело, я весь взмок, пока мы добрались до точки, из которой я должен был транспортировать подарки Консуэло в прошлый раз. Сюда-то я мог прыгнуть из дворика, но теперь я был настороже. Мне вдруг стало понятно, что в правилах есть какой-то смысл.

Что же там с четвертым правилом? Кто решает, когда можно прыгать?

— Ты умеешь хранить секреты, как твоя тетя? — Я говорил по-английски. Своему знанию французского я не доверял, а мне нужно было выразиться предельно четко и ясно.

Алехандра склонила голову к плечу.

— Это опасно для меня? Или для моей семьи?

Я сглотнул.

— Если ты не сохранишь тайну, да, может быть опасно. — Она нахмурилась, и я продолжил: — Я никогда бы не причинил никому вреда, но те, кто за мной охотится, могут быть опасны, если попытаются достать меня.

— Хорошо. Я умею хранить тайны. — Она наклонилась ко мне чуть ближе и прошептала: — Да и кто рассказывает своим родителям все?

Ого.

— Ладно. Начнем с коробки.

Я прыгнул в гостиную к Сэму. Его там не было, но я слышал возню на кухне. Я крикнул:

— Сэм, это Гриффин!

— Господи Иисусе! — послышался звук, будто тарелка стукнулась о дно раковины. Он появился в дверях, вытирая руки посудным полотенцем. — Все в порядке?

— Нормально. Это Консуэло, — сказал я, слегка приподнимая коробку. Она передумала насчет способа перемещения.

— Да? Вы там в безопасности?

— А вы в Мексике бывали когда-нибудь?

— На похоронах.

Я уставился на него.

— Я не знал, что вы тогда уже были знакомы.

Он передернул плечами.

— Ну, так вышло. Это я нашел их. Я имею в виду тела.

Ого.

— Короче, мы в джунглях, на холме, чуть повыше дома.

Он кивнул.

— Ну ладно. Я вернусь еще.

Алехандра сидела на чемодане Консуэло, зажав коленями голову. Консуэло обмахивала ее шляпой. Я опустился на колени рядом с ней.

— Ты в порядке?

— Господи Иисусе! — Она села. — Тетя говорит, ты только что был в Калифорнии.

— Так и есть. — За ту неделю, что я ее знал, еще ни разу не случалось, чтобы она переставала следить, на каком языке говорит.

— А потом обратно?

— Да.

— Как?

— Не спрашивай. Можно чемодан? — Я указал на него.

Она резко встала, Консуэло ее поддержала.

Я взял чемодан и прыгнул.

Сэм сидел в углу, скрестив на груди руки. Я поставил чемодан у стены.

— Почему так долго?

— Алехандра.

Он нахмурился, затем спросил:

— Племянница Консуэло? Она там?

— Да, только она, но мы ей не сразу сказали. Попросили хранить секрет. Она, конечно, слегка опешила.

Его брови поползли вверх.

— Ну, конечно, к такому еще привыкнуть надо!

Я прыгнул обратно. Алехандра вздрогнула, но, кажется, уже не от страха. Просто появление чего-то необычного, схваченное краем глаза.

— Так, теперь ты собираешься прыгнуть с моей тетей?

— Таков план.

— Ты когда-нибудь уже такое проделывал? С человеком?

Я покачал головой.

— Когда мы обсуждали это с Сэмом, я пробовал на котенке. Сработало отлично.

— Но тетя побольше котенка. Откуда ты можешь знать, что не оставишь какую-нибудь ее часть здесь?

— Полный бред! — ответил я.

Но все же слегка расстроился. Самый тяжелый предмет, который я перемещал, были те тележки, что мы использовали. Они весили всего-то тридцать пять фунтов, хоть и громоздкие.

Тут Алехандра предложила:

— Попробуй сначала на мне.

— Что?

Консуэло, внимательно наблюдавшая за нами, напряженно спросила:

— Что ты сказала?

Алехандра поджала губы, и я понял, что она не хотела говорить тете, иначе та стала бы протестовать.

Я подошел к Алехандре сзади и обхватил ее руками. Я доставал ей только до лопаток; моя щека прижалась к тонкой хлопковой ткани летнего платья. Она пахла потрясающе.

Консуэло сказала что-то резкое и шагнула к нам. Я прыгнул.

Я слегка пошатывайся, но мы оба оказались в гостиной Сэма.

Алехандра тоже шаталась и ловила ртом воздух, и я подхватил ее — удержал от падения. Через минуту она вымолвила:

— Хм, Гильермо, можешь меня отпустить!

— Ах! — Я слегка отступил и сразу же вновь ее поймал, потому что колени у нее подкосились.

Мы с Сэмом помогли ей сесть на диван.

— Где Консуэло? — спросил Сэм. — Все нормально?

— Объясняй ты! — сказал я Алехандре и прыгнул.

Консуэло быстро бормотала что-то и яростно жестикулировала, но я смог разобрать лишь одно слово из десяти, а уж смысла и вовсе не уловил. Но вообще-то о причине ее недовольства легко было догадаться.

Сначала я все пытался ее успокоить, но потом просто подбежал к ней, как раньше к отцу, когда мы тренировались, обхватил ее руками и прыгнул.

Мы оба приземлились в гостиной Сэма, чуть не повалившись наземь, но Сэм поддержал Консуэло, а Алехандра схватила за руку меня.

У всех были слегка расширены зрачки, даже у меня.

Глубокий вдох.

— Знаете что, — наконец сказал я, — я есть хочу!

Консуэло не выносила, когда кто-то был голоден. Это было понятно без перевода.

Мы ели у ручья, и Анехандра удивлялась сухому воздуху, деревьям и каменистым бурым холмам.

— Где зелень? — спросила она у тетки по-испански.

Лицо Консуэло приняло каменное выражение.

— Недостаточно воды, нет зелени.

Я понял, о чем она думает: о муже и сыне. Нет воды, нет зелени.

Алехандра тоже это поняла.

— Ох, прости меня! Я не подумала.

Консуэло махнула рукой.

— Не важно. — Она прибавила что-то еще, но этого я не понял.

Алехандра перевела.

— Она рада, что не пришлось тратить время на автобусы. Хоть и перепугалась.

— Путешествуйте «Эйр Гриффин», когда вам нужно оказаться на месте именно сегодня.

— Гриффин? Почему Гриффин?

— Э-э… это мое имя. Мое настоящее имя. Консуэло и я выбрани Гильермо, потому что они, те люди, что убили моих родителей, знают мое настоящее имя. А Гриффин — имя довольно редкое. Поэтому теперь я Гильермо, ладно? То есть, конечно, с глазу на глаз ты можешь называть меня Гриффин.

— Нет уж! — возразил Сэм. — Делай, как начал. Если она будет обращаться к тебе по-разному, так легко запутаться. Если же называть одним и тем же именем — маловероятно, что она ошибется в присутствии кого-то еще.

Алехандра кивнула.

— Это верно. Но дальше-то что? Как быть дальше?

Сэм перешел на испанский, задавая вопросы Консуэло, и разговор захватил всех троих, но я не принимал в нем участия. Я наблюдал за Алехандрой. В ожидании. С надеждой.

Наконец она повернулась ко мне и промолвила:

— Ну, Грифф-Гильермо, хочешь жить со мной в Ла Крусесите? У меня есть небольшой домик за отелем «Вилья бланка», прямо у пляжа Чауэ. Там маленькая запущенная комнатка над гаражом. С паутиной. — Она вздрогнула. — Но ее можно отчистить.

Я торжественно кивнул.

— Тебе придется много заниматься и выучить испанский, потому что я буду всем говорить, что ты дальний родственник, кузен по материнской линии, Лосадас. Они из Мехико, не из Крусеситы. И тебе придется часто ходить на пляж, загорать, чтобы люди не звали тебя маленьким гринго.

Я закивал еще более неистово.

— Да-да, я буду много заниматься, чтобы не отставать в своем домашнем обучении. И я выучу испанск… испаньол. И я могу ходить для тебя по магазинам, в Штатах, если хочешь, или в Таиланде, или Лечлэйде, ну, это наш поселок в Оксфордшире — в Англии.

— Эй, мальчик! — остановил меня Сэм. — Ты перебираешься в Оахаку, чтобы исчезнуть, а не для того, чтобы привлечь к себе побольше внимания.

У меня покраснели уши, и я уставился в стол.

— Н-да, правда.

Алехандра протянула руку и коснулась моей.

— Я уверена, ты будешь мне большим помощником. Ты уже говоришь по-английски и по-французски. Выучи испанский, и я найду тебе работу в моем агентстве. Или будешь гидом. Не волнуйся. Но обучение — это твоя главная работа, ясно, Гильермо Лосада?

— Конечно.

— Отлично! — она улыбнулась. — У меня встреча сегодня во второй половине дня. Нам надо вернуться.

Так и пошло.

Алехандра, боявшаяся пауков (лас араньяс), заставила меня сделать генеральную уборку в моей новой комнате. Как только вся паутина была снята и на окнах появились занавески, она протерла в комнате пол горячей водой и моющим средством с запахом лимона. К концу недели у меня появились кровать, шкафчик и маленький стол с полками над ним, — в качестве рабочего места. Железный складной стул завершал меблировку. В домике не было кондиционера, но морской бриз делал обстановку весьма приятной.

У меня было немного вещей, чтобы положить в шкаф, но с течением времени положение изменилось, да и в теплом климате Лас Баиас де Уатулько мне не требовалось много одежды.

Алехандра не только продолжила, как она выражалась, жить дальше, называя меня Гильермо и никогда не упоминая моего настоящего имени, но и перестала говорить со мной на каком-либо языке, кроме испанского, изображая глаголы действием, показывая на вещи и называя их. Изредка она объясняла сложное сочетание глаголов, сравнивая его с французским эквивалентом. Она также брала меня с собой на экспресс-занятия, которые вела на курортах.

За три месяца я изучил испанский настолько хорошо, что она снова стала говорить со мной по-английски и по-французски. Еще через три месяца она сочла, что я говорю бегло, а еще через три месяца я говорил на испанском как на родном. В конце второго года большинство местных жителей думали, что я родился в Оахаке. Я все еще выглядел, как европеец, но так же выглядят и многие мексиканцы, у которых нет индейских корней.

Часов по шесть я работал в ее агентстве, за что она оплачивала мои книги. Три часа в день я занимался дома английским, французским и испанским. Математика шла на испанском. Европейская история — на французском. Точные науки — на всех языках. И везде я рисовал.

Для всех я был «мальчиком, который рисует» — в парке, у церкви, на берегу, на пляже. Большая часть рисунков оставалась в моих альбомах, но постепенно и стена в комнате начала обрастать рисунками.

Поначалу меня мучили по ночам кошмары, но постепенно они стали сниться мне все реже и реже. В первый месяц я дважды просыпался с колотящимся сердцем в облаке песка на Пустыре, в том самом месте, где Сэм нашел меня, окровавленного и без сознания.

Изучение испанского помогало. По крайней мере, было чем заняться, проснувшись. Я прочел «Дон Кихота» и продирался сквозь книги Артуро Переса-Реверте о капитане Диего Алатристе. Или же решал задачки по математике. Математика всегда была кстати.

Но прошел год, прежде чем я мог проспать всю ночь, не просыпаясь.

На второй год я купил стекловолоконную шлюпку с веслами, колодцем шверта и маленькой убирающейся мачтой с треугольным парусом. Когда я ее приобрел, в носовой части виднелась дыра размером с мою голову, а парус был весь в лохмотьях, и ни весел, ни ни шверта, ни спасательных жилетов там не было. Я потратил неделю, мотаясь в Санта Крус по поручениям Мартина, переводя, бегая за покупками и выполняя роль местного гида. К концу недели у меня уже были весла, два спасательных жилета, санфишевский парус, покрытый пятнами, но целый, и достаточно стекловолокна и резины, чтобы починить нос суденышка. Я сделал шверт и руль из старой рухляди, собранной на стройках, и скрепил волокном.

Алехандра засомневалась.

— Ты можешь утонуть!

Я поднял брови.

— Ну, если из меня вышибут дух, могу. Но явно не из-за судороги или усталости, и не важно, как далеко я нахожусь от берега. Подумай об этом. — Через мгновение я добавил: — Мы с отцом и раньше плавали, в Тайском заливе. И лодка была больше.

Она зарегистрировала ее на свое имя, но лодка была по-настоящему моя.

В Баиас де Уатулько было девять бухт и тридцать шесть пляжей, к некоторым из них не добраться даже по суше. Я изучил их все — плавая, ловя рыбу, ныряя с маской — так же, как и джунгли на берегу.

Не один раз меня ловила волна, что довольно опасно, и меня проволакивало и несло, хотя, к счастью, я успевал опустить мачту и пришвартоваться, а также удержать весла и спасательные жилеты, и шверт. Позже я научился преодолевать буруны и управлять судном, зачерпывая не слишком много воды.

Родриго, один из многочисленных кузенов Алехандры, дразнил меня из-за паруса и весел. Он все подначивал, чтобы я купил катер, но я ненавидел вонь и шум. Каждый раз, когда он заводил об этом разговор, я только многозначительно потирал пальцы: «А на бензин у тебя деньги есть?». Он всегда был на мели, а потому ничего не говорил в ответ. Родриго достиг волшебного четырнадцатилетнего возраста, и все его небольшие карманные уходили на девочек, лас ниньяс. Иногда я брал его с собой ловить рыбу и лобстеров, но Алехандра запрещала давать ему лодку, которую он выпрашивал у меня, чтобы произвести впечатление на девчонок.

— Ты, может, и не утонешь, мой дорогой, и я знаю, что Родриго плавает как рыба, но его подружки! Пусть достанет собственную лодку. Не хочу, чтобы он плавал к дальнему берегу. Он их потопит или еще того хуже!

Я не очень понимал, что может быть хуже, чем быть потопленным, но постепенно сообразил, о чем речь. Это опасение звучало странно, если учесть, что и у Алехандры водились дружки, которые время от времени оставались ночевать.

Она залилась румянцем, когда я упомянул об этом, но ответила:

— Мне не четырнадцать и не тринадцать. Вот в чем разница.

Чтобы обойти этот запрет, Родриго пытался договориться со мной, чтобы я сам катал на лодке его и подружек, однако суденышко было слишком маленьким. Я предложил катать его девчонок без него — но это не сработало.

Каждые три месяца я взбирался по холму в джунгли и прыгал к Сэму в Калифорнию. Обычно я перевозил Консуэло и какие-нибудь подарки, но однажды Сэм присоединился ко мне, чтобы порыбачить на досуге.

Так мне исполнилось одиннадцать, а потом и двенадцать.

В основном я придерживался правил. Я не прыгал возле дома Алехандры или там, где могли быть люди. Если мне хотелось попрактиковаться, я брал свою лодку на рассвете и плыл к Исла ла Монтоса, каменистому острову на востоке Танголунда Бэй. Обычно я добирался туда за час до того, как появлялись первые лодки с туристами.

Я вел себя осторожно, а потому был потрясен, когда они все-таки меня нашли.