Джампер: История Гриффина

ШЕСТЬ Старые маршруты

Я предпринимал попытки в течение нескольких дней, но ничего не получалось. Тогда вернулся в библиотеку Сан-Диего и нашел требуемую картинку в английском путеводителе.

Памятник Святым мученикам в Оксфорде находится там, где Брод-стрит пересекается с Сент-Джайлс-стрит. Путеводитель сообщил мне, почему он там находится, ведь мама всегда опускала страшные подробности. Мученики — три епископа англиканской церкви, были сожжены заживо во время кровавого правления королевы Марии Тюдор.

Сожжены… ужасно.

Как люди могли делать что-либо подобное?

Картинка отбросила меня назад — в прямом смысле слова. Она достаточно подробно напомнила мне о том месте. Чудовищное воспоминание, в самом деле. На секунду я вновь оказался там с мамой, ожидая отца, как вдруг с Брод-стрит появилась машина. Она неслась слишком быстро и меньше, чем в десяти футах от нас, врезалась в такси. Гудки, осколки стекла, визг шин и скрежет металла, складывающийся в гармошку пластик. Шум.

У меня еще долго звенело в ушах, пока мы возвращались домой в Лечлэйд.

Все время.

Но я совершенно не помнил ту нашу квартиру. Наверное, я должен был ее запомнить, но даже комнату свою представить в ней не мог.

В Оскфорде шел дождь, было холодно, пешеходы все были с зонтами или шли, завернутые в яркие желтые плащи, словно черепахи.

Я пересек улицу и прошел вперед, влился в поток людей, и он меня понес. Я промок и замерз, но меня это мало волновало. Там, где жил Сэм, было 92 градуса по Фаренгейту, так что мне не стоило сетовать на прохладу. Во всяком случае, какое-то время. Когда вымок и промерз окончательно, я выбрал место для прыжка у книжного магазина Блэксвелла на Брод-стрит, но на всякий случай прошел еще несколько кварталов вперед.

Таково было мое новое правило. Не появляйся там, откуда прыгнул. Никогда не знаешь, кто может там поджидать. Я завернул за первый попавшийся угол кирпичного дома с маленьким продуктовым магазинчиком — и прыгнул.

В последнее время, прыгая за покупками, я кое-чему научился. Когда прыгаешь, заворачивая за угол, и кто-то тебя при этом видит, все нормально. Если люди смотрят сзади, они просто думают, что ты продолжаешь идти за углом. А когда видят, как ты появляешься, им кажется, что ты просто оступился.

Люди ведь постоянно исчезают из поля зрения, уходя через двери, пропадают за углом, уезжают в метро, и мы тут же мысленно заполняем опустевшее пространство. Мы знаем, что тело все еще здесь, просто оно невидимо: по другую сторону двери, в уезжающем поезде, за углом.

Но Кемп и его шайка разбирались в таких вещах.

Мне хотелось немного отогреться у Сэма. Мое новое жилище было темным и сырым — как Оксфорд в дождливый день, — но у Сэма, на семь часовых поясов дальше по Гринвичу, было жарко, светло и сухо. За полчаса на солнце я обсох и согрелся.

Я назвал свое укрытие Норой, не такой, как у хоббитов, а скорее похожей на убежище барсука, загнанного собаками и закопавшегося в землю.

Было удобно, сыровато и прохладно: в таких местах вы обычно подумываете о шлепанцах и свитере, или даже махровом халате — чтобы не простудиться. Помещение подсвечивалось по углам маленькими лампочками слабого накала. У меня были светильники и поярче, также низкого напряжения, рядом с кроватью и у письменного стола. Я включал их только по необходимости, а фонарики горели постоянно — окон ведь не было, и ни один солнечный луч не проникал в Нору. Меньше всего мне хотелось шарить в потемках в поисках выключателя, когда я просыпался по ночам. Да и желания прыгать в кромешную темноту не было никакого.

Все освещение работало от батарей, стоявших на полке внизу шахты. Днем, когда солнечный свет достигал входа в шахту и согревал камни вокруг, свежий ветер вдувал сюда воздух сквозь завалы в туннеле, создавая что-то вроде сквозняка. Тогда я включал дизельный генератор, чтобы перезарядить батареи, поскольку вонючие выхлопы улетали наружу, просачиваясь сквозь щели и трещины.

Нужно было делать это раз в неделю — я с ними малость перестарался.

Я свистнул батареи.

Я свистнул генератор.

Я спер к тому же и фонарики.

Да, черт побери, я начал воровать.

Страшно даже представить, что сказала бы мама.

Порох, который я пустил на взрыв в шахте, — это были еще цветочки. Но у меня было оправдание — они никогда бы мне его не продали; к тому же я быстренько бы оказался на мели. Одни батареи стоили всех моих сбережений.

Они попали ко мне из магазина в Сан-Диего, снабжающего моряков. В том месте в небе низко проносятся реактивные самолеты, так низко, что можно, кажется, сосчитать все заклепки на их брюхе, распрямившись после того, как они пролетят. Не знаю, на кого я был похож. Может, немного грязноват, вороват с виду, но на одном из этажей служащий ходил за мной по пятам, пока я сверялся со своим перечнем на бумажке. Батареи, жидкость для глубокой разрядки, провода, автоматическое зарядное устройство и генератор.

У них все это было, я ничего не брал с полок, но и старался не задерживаться перед теми предметами, на которые смотрел. Я задал пару вопросов о самосворачивающемся кливерном парусе, а затем купил маленький якорь для своей лодки.

Лодку в Оахаке я решил не бросать. Всегда оставалась возможность прихватить с собой корпус судна, убрав мачту, весла и шверт. Поэтому лодка хранилась в Норе, перевернутая, — все ее принадлежности разложены вокруг, а спасательные жилеты — на ней. Так моя лодка оказалась на причале в пещере без входа и выхода, в кромешной пустыне.

В том магазине был на кассе монитор, — штуковина, разделенная на четыре части, глядя на которую можно было видеть дверь, запасный выход и прилавок, где находилась морская техника. Непохоже, чтобы они следили за батарейками или чем-то еще из моего списка.

Таскать батареи было тяжело. Той ночью я взял двенадцать, а когда перенес последнюю, прихватил и увесистую полку плюс остальное барахло из своего списка.

Конечно, я надел перчатки.

Мебель достал из «Икеи». Кровать, письменный стол, книжные полки. Это легко. И собирать их было несложно. Но вот подвесить…

Дурацкая пещера.

«Хоум депот» «пожертвовал» для меня цемент и уровень, ведро для раствора, а также все то, что было необходимо, чтобы выровнять пол. Там-то как раз было множество камер, но все они оказались заблокированы из-за скученности, царившей в магазине. Когда мне удавалось пробраться под одним из стеллажей, я мог прыгать незамеченным, даже в рабочие часы.

Батареи весили немало, но и цемент тоже весьма тяжел. Я едва мог сдвинуть восьмидесятифунтовые мешки, а вот прыгать получалось нормально.

Когда моя работа была закончена, получилось непритязательно, — сделано все было грубо, наспех, хотя и ровно. Кровать-матрас стояла ровно. Письменный стол — тоже. Даже книжные полки висели не криво. Обеденный стол тоже вроде не качался, но выглядел странно. За ним поместилось бы четверо, но я, естественно, взял лишь один стул.

Зачем мне, в самом деле, больше?

И все-таки это давило на меня до тех пор, пока наконец ночью, я не прыгнул обратно в «Икею» и не дополнил набор.

Конечно, получилось не особенно красиво, зато я больше не вздрагивал, когда мой взгляд скользил по столу. Все эти стулья вполне могли пригодиться на случай, если мне когда-нибудь захочется перенести сюда Сэма, Консуэло и Алехандру.

На то, чтобы вызволить Консуэло, у Сэма ушло пять дней. В результате его действий начальник пограничного контроля пал жертвой финансовой проверки. Он был не в состоянии объяснить существенное пополнение своего счета в те дни, когда он потребовал ареста Консуэло.

— Один из его подчиненных нажаловался, — объяснял мне Сэм. — Не знаю уж, что его больше разозлило, то, что босс берет взятки, или то, что ни с кем не делится.

Мы встретились в Тексако на заправке, где когда-то ждали «скорую». Я прыгнул туда за четыре часа до открытия и ждал в кустах, с книжкой.

Консуэло рассказала мне, что в отеле «Вилья бланка» появился новый посыльный, приезжий — то бишь мексиканец, но с севера, не из Оахаки, — который, уходя на обед, наблюдал за домом Алехандры, а в свободное время гулял по холмам над семейными владениями, держа наготове бинокль.

Алехандра нашла старого приятеля, одноклассника из Института иностранных языков, который хотел заняться чем-нибудь новым и пожелал возглавить агентство вместо нее. А сама она получила работу на острове Саона в Доминиканской Республике, где переводила для англо- и франкоговорящих туристов, а заодно изучала карибский испанский, меняя произношение своих «эл» и «эр».

Консуэло поцокала языком в адрес бойфренда, который вернулся в Уатулько в статусе «просто друга». Близкие отношения себя исчерпали, чему я был очень рад, пока не узнал, что Алехандра встречается с кем-то другим, из Доминиканы.

Се ля ви.

Они высадили меня в Эль-Сентро и поехали домой. Я прыгнул обратно в Нору еще через час.

Где-то в Оксфордшире есть поле у Темзы, или у холмов, а может, у исторических развалин, короче говоря, в нескольких милях от деревенской станции по Ридинг-лайн, между Оксфордом и Лондоном. Там еще бык пасся со своими коровами, и все было мирно и спокойно, за исключением тех мгновений, когда я неожиданно возникал из воздуха. Но даже тогда он обычно лишь всхрапывал и отшатывался в сторону.

И почти всегда шел дождь.

По крайней мере при мне. Прокладывать себе путь между коровьими лепешками по мокрой траве, пробираясь к воротам, а затем шлепать по асфальту к станции было хорошей прогулкой, жаль только дождь не прекратился.

Частенько я появлялся из пелены моросящего дождя и прыгал прямо на станцию. Но закончилось все это неприятно.

Случилось так, что один из «этих» сел в поезд в 9:52, идущий с Паддингтонского вокзала, и вот, неким туманным утром, оказалось, что там меня уже поджидали.

От такого у кого хочешь крыша поедет.

Не то чтобы я вообще не прыгал в Лондон или Оксфорд, но если делал это, то всегда старайся поскорее смотаться с места прыжка.

Мне хотелось бежать.

Я мечтал расширить свои границы.

В Пхукете было проще. У меня сохранились яркие воспоминания: запахи, невероятные цвета океана, архитектура, на которую огромное влияние оказала Португалия. Я покупал чесночную колбасу, липкий рис, перемешанный с бананом и кокосовой стружкой, или красную фасоль, завернутую в банановые листья у торговцев, которые несли свои товары в ротанговых корзинах. Или сатэй, которым торговали из железных тележек, пристегнутых к мотороллерам.

Однако деньги у меня кончались.

Наверное, я мог бы заработать. Например переводами. Но я был просто ребенком, к тому же маленького роста. Вот если бы мне кто-то с этим помог, как совсем недавно помогла Алехандра, — но где было взять такого человека?

Мне потребовалось какое-то время, чтобы набраться смелости.

Моя первая попытка могла обернуться позорнейшим провалом, если бы не тот факт, что охранники не могли допустить и мысли, что я туда пробрался. Я увидел бронированную машину с охраной — один из парней сидел за рулем. Охранники оставили запертый автомобиль прямо напротив Сейфвея и направились внутрь со своими холщовыми сумками. Я обошел с другой стороны, заглянул в сильно тонированное окошко, прошел между двумя машинами и прыгнул.

Задняя часть машины была пуста. День только начинался.

Я забрал из Вол-Марта велосипед и накачал шины. На следующий день повсюду следовал за бронемашиной, пока она разъезжала по району, посетив три продуктовых магазина, два ювелирных, а затем «Гортон Плаза Молл». Там они совершили несколько ходок туда и обратно.

Я приступил к делу во время следующей остановки на ATM при Хенрис Маркетплейс.

Близко подходить не понадобилось — днем раньше я хорошо рассмотрел машину изнутри.

Опыт перетаскивания мешков с цементом и батарей мне прекрасно пригодился. Я обчистил заднюю часть машины за пять минут, прыгая в Нору и обратно.

Мешки пришлось разрезать.

Триста тысяч долларов. Плюс-минус двадцать тысяч.

Это была одна из крупнейших охранных фирм. Наверняка у них была страховка!

Мама бы не обрадовалась. Не говоря уже о папе.

Но их больше нет, так что чего уж тут?

Туристы вывезли меня из Оксфорда — сами и на своих автобусах. Туристические автобусы — странная штука. Они принадлежат компаниям, и туристы передвигаются на них, чтобы попасть из одного места в другое, но, по сути, это почти городской транспорт, который постоянно ездит полупустым.

Терпеть не могу выхлопные газы.

Я нашел класс карате в Найтсбридже, при крутом спортзале. Стоило это дорого, и мне пришлось подделать на справке подпись отца, зато там были весьма приличные раздевалка и душевая. Я внес сумму за год.

Сделал такой подарок самому себе на день рождения. Мне исполнилось тринадцать.

Я «принимал ванну» в Норе — обтирался губкой с холодной водой, но для настоящих банных процедур требовались дополнительные работы, возможно, газовый водонагреватель, и слив, чтобы мыльная вода могла утекать под камни, но мне претила сама идея. Я представил себе, как какой-нибудь горный ручей, куда приходит на водопой горный козел, вспенивается и пузырится мыльными хлопьями. Поэтому, расположившись в маленькой пещерке, я пользовался туалетом-ведерком с хвойным дезинфицирующим концентратом, а когда возникала необходимость, поздней ночью выливал его в один из биотуалетов парка, в зоне для пикников.

Действовать приходилось с оглядкой. Разумеется, рядом с залом карате я не прыгал. Много ездил на метро, прыгая на разные станции, перед прыжком всегда старался выбрать точку, куда еще не перемещался. А также выбирал места, которые не попадали в поле зрения камер наблюдения, — где стояли телефонные кабинки или отбрасывали тень доски с информацией.

Возвращаясь обратно в Нору, я просто прыгал из движущегося поезда, куда бы он ни ехал. Выбирал наименее людный вагон и прыгал, когда никто на меня не смотрел, или переходя в следующий и оказавшись в шумном тамбуре между скрежещущими дверьми.

Иметь занятия, которые требовалось регулярно посещать, было здорово. Это означало, что у меня теперь есть расписание, какой-то распорядок дня, — от всего этого я уже успел отвыкнуть.

Естественно, мне понадобились часы.

Причем такие, которые показывают разные часовые зоны, одновременно в двух разных местах. Я поставил их на американское тихоокеанское время, минус семь, и лондонское, по Гринвичу. Нажимаешь кнопочку, и высвечивается время в Пхукете, а Гринвич — плюс семь.

Свой завтрак, хлопья, я чаще всего ел в Норе. Для этих целей приобрел маленький двенадцативольтовый холодильник и хранил там молоко. Я вставал в восемь утра, а в четыре начиналось карате для подростков. Выяснилось, что я — не самый младший, но точно самый низкорослый в группе.

Что ж, пришлось стараться компенсировать этот недостаток.

— Суровый малыш, — сказал обо мне как-то старший инструктор, сенсей Петел младшему инструктору Мартину, который с нами занимался. Я был весь в синяках, но не сдавался, нанося удары ногами и руками.

— Что-то он не в порядке! — говорил Мартин, широко улыбаясь. Он-то знал, что я услышу. Просто дразнился. — Эй! Поменьше блокируй головой, слышишь!

После занятия я сдавал вещи в прачечную (за фунт), куда относил одежду, кимоно и постельное белье примерно раз неделю.

Обедал чем попало, обычно в Лондоне, безо всяких прыжков. Конечно, там был уже вечер, но если хочется какой-то конкретной еды, и ты не можешь найти ее в Лондоне, значит, плохо ищешь. За исключением мексиканской, пожалуй. Я ел блюда индийской и китайской кухни, а иногда просто немного рыбы с картошкой.

Недалеко от спортзала находилась библиотека, где я просиживал над своими учебниками. Я все еще занимался точными науками по французским книжкам и математикой — по испанским, так что женщины, работавшие в библиотеке, неизменно говорили «бонжур, мон ами» или «комо эста». Библиотекарши слегка удивились, когда поняли, что не такой уж я иностранец, но зато всегда приходили на помощь, если я застревал с математикой или химией.

Они заверяли меня, что работники библиотеки вообще живут лишь для того, чтобы отвечать на вопросы. А я приятно отличался от детей, которые хотели знать, «где хранятся рефераты», или тех, что приходили, чтобы целоваться между стеллажами, а то и покурить травку в туалете.

Ужин мог быть где угодно. Утром в Пхукете, в Сан-Диего. Но не в Лондоне — там уже было за полночь.

Иногда я со своей лодкой прыгал в бухту на двадцать миль к востоку от Ла Крусеситы и нырял за своим ужином, лобстером или рыбой, а потом готовил его на берегу, с лаймом и перцем.

Затем — обратно в Нору, помыться — и снова в путь, забрать вещи из прачечной, и так по кругу.

Через полгода сенсей Петел разрешил мне посещать вечерние занятия для взрослых. Они протестировали меня на никкью, коричневый пояс низшего разряда, и я, хоть и с большим трудом, выдержал экзамен.

Мне не слишком нравились правила, ката. Я не видел в них смысла, поэтому и заниматься стал вполсилы.

— Что ж, — произнес сенсей Петел, когда услышал, что я об этом думаю, — придурковат ты, что ли, малость, а? — Усадил меня на пол и велел: — Смотри.

Он показал первые два шага Хайян Шодан, нижний блок и средний удар при наступлении. Чуть замедлил движения между блоками и нанес удар.

— Вот как надо! А теперь подойди сюда и нападай. Внешний удар.

Я поднялся и исполнил свой лучший прием. Он выставил нижний блок, нейтрализовав его сбоку, и костяшки его руки проехались по моему носу, так что я упал, потеряв равновесие. Даже не смог уследить за его движением, но ведь он сделал шаг! На долю секунды я даже задумался, не прыгнул ли он.

— Как ты думаешь, каким образом я этому научился? Как я это освоил? Это не по наитию пришло. Теперь смотри. — Он продемонстрировал полную ката, но на сей раз с другой интенсивностью и ритмом. Блок — удар, блок — блок — удар. Его движения выглядели как будто и не быстрыми, но плавно превращались из одного в другое.

— Хочешь лучше боксировать — разберись со своими ката, ладно? — Он постучал мне по лбу. — Немного воображения. Ты думаешь, ты тут один как перст. Но это не верно. Ты окружен врагами. Действуй соответственно.

Во, блин!

Раз в несколько месяцев я звонил Сэму из телефона-автомата. Я говорил по-испански и просил к телефону Карлотту или Розу, или использовал еще пяток разных имен. Если он говорил: «Вы ошиблись номером», — и вешал трубку, мы встречались на следующий день по дороге из Тексако, на подъеме, откуда открывался вид на много километров вокруг. Если же его ответ был: «У нас таких нет», — приходилось откладывать встречу: это означало, что на следующий день он занят или ему кажется, что это небезопасно.

Но на этот раз все было нормально, они с Консуэло сидели на складных стульях, а я расположился на заборе, и мы все вместе ели вкусный карри и говорили по-испански.

— Алехандра возвращается домой, — рассказывала Консуэло. — Она просила передать тебе, что скучает по чупулине. — Консуэло коротко улыбнулась, но вообще-то было видно, что она расстроена.

— А тот посыльный из «Вилья бланка» все еще там?

— О да. Угощает в барах мою родню, позволял Родриго брать его машину, чтобы вечерами ездить к девочкам.

— Придурок! Неужели ему никто не сказал?! — Мне захотелось пойти и наподдать Родриго. Это больно укололо меня. Я думал, Родриго мой друг.

Сэм передернул плечами.

— Что ему должны были сказать? То, что знает Родриго, Матео мог узнать у кого угодно. Если кто-нибудь запретит Родриго разговаривать с Матео, у Родриго появится секрет. Забей. Это ненадолго. Мать Родриго возмутилась — у него ведь нет прав — и сказала, что велит кузену Пако арестовать его, если он не будет слушаться.

— Он никогда никого не слушает, — сказал я. — А что с Алехандрой? Я волнуюсь.

Консуэло вздохнула.

— Скучает по семье. И со своим парнем рассталась, с доминиканцем…

— Я бы мог…

— Что? — спросил Сэм. — Мог бы появиться и дать им повод ее донимать?

Я спрыгнул с забора и пнул камень. Он перелетел через ограду и брякнулся в колючих зарослях. Большой палец на ноге задергано, было очень больно, но я постарался не хромать, возвращаясь обратно к забору.

— Верно. А с вами что? Вы думаете, так безопасно? — Я махнул рукой в сторону холмов и пустоши.

Шоссе находилось в семи милях к югу от нас, и грязная дорога, взбегающая к вершине холма, была вся как на ладони — пустая прямая линия, которая не сгибалась до самого подножия горной гряды.

Сэм вздрогнул.

— Настолько, насколько это возможно при отсутствии контакта.

Консуэло погрозила мне пальцем:

— Ты не ягуар, чтобы жить отшельником. Это вредно. — Она протянула руку и ковырнула дырку на моих джинсах. — Даже койоты держатся стаей, разве нет?

Уговорили! Пойду повою на луну. Или полазаю по мусорным бакам.

Сэм постучат вилкой по пластиковому контейнеру из-под карри.

— Это явно не из помойки. Откуда же?

— А? Ах да, из кафе «Нац», Ист-Энд. — Увидев недоуменное выражение его лица, я пояснил: — Лондон.

— Ага. — Его рот на мгновение открылся, но он молчал. Наконец проговорил: — Недурно. Совсем даже недурно. — Он ткнул пальцем мне в грудь. — А ты поздоровел. Тренируешься?

— Занимаюсь карате. В… м-м-м, наверное, я не должен говорить, где именно.

— Правильно. Не нужно, если ты туда регулярно ходишь. А доходы? У тебя достаточно денег?

Я отвернулся.

— Не волнуйтесь. Мне беспокоиться не приходится. На ночь молюсь, мою за ушами и чищу зубы, папочка.

Все неприятности из-за зубов! Я больше не хотел бы делать никаких рентгенов, если, конечно, этого можно избежать.

— Я даже уроки учу. По точным наукам уже почти усвоил курс средней школы, подбираюсь к тригонометрии.

— И что это значит, еще четыре класса осталось?

Я фыркнул.

— Да какая разница!

Пытался делать вид, что мне все равно, но было приятно, что кому-то небезразличен. Очень приятно.

И это заставляло меня тревожиться за них.

Я подождал тридцать минут после того, как они уехали, всматриваясь в пространство за хвостом пыли, который оставляла машина, прежде чем прыгнул в Нору.

Я прыгнул на «Эмбенкмент стейшн» в извилистой подземке, и не на наземную платформу, а вниз, за толпой туристов, и кто-то начал кричать.

Слышались окрики:

— Давай! Пошевеливайся! Поживей! — Две девушки-туристки впереди держали руки над головой, тряся камерами, и одна из них плакала. Из-за их плеч я увидел, как кто-то бежит по платформе, держа в руках странной формы оружие, которое показалось мне знакомым.

Этот «кто-то» выстрелил, эхо метнулось по замкнутому пространству, и неожиданно две туристки упали прямо на меня. Я слышал, как из их легких вышел воздух. Они перестали кричать, но бились в конвульсиях, а я почувствовал запах озона. В меня не попало, и хотя они упали у самого выхода из моего закутка, необходимое пространство еще оставалось, и я смог прыгнуть.

— Подождите! — крикнул я. Не знаю, кому я кричал и зачем, но мой голос отразился эхом по всему Пустырю. Я тут же прыгнул на платформу «Чаринг кросс» и зашел в поезд, идущий, в северном направлении, в сторону Темзы и «Эмбенкмент стейшн».

Никто не стрелял, никто не кричал, но глаза мои еще были расширены от той картины, что осталась в памяти.

Прошло всего три минуты, когда поезд подъехал к той станции, но стрелявший исчез. На платформе орудовала линейная бригада полиции. Они подняли девушек и усадили на лавку. Спутанная проволока все еще валялась там, среди осколков голубой плитки, так что я предположил, что нападавшие втиснулись обратно в закуток и сумели там укрыться. Я не стал выходить из поезда и успел заметить из окна, как несколько полицейских в туннеле размахивали фонариками и что-то искали.

Я сошел на «Ватерлоо» и пересел на Юбилейную линию, чтобы добраться к «Грин-парку», затем сел на ветку Пикадилли до «Найтсбриджа». Я даже не опоздал на занятие, хотя казалось, что это невозможно.

В следующий раз «они» подобрались поближе.

Станции «Элефант» и «Касл тьюб». На сей раз охотившийся был куда осторожнее. Он шел за мной и не нападал, пока мы поднимались по эскалатору на улицу, а выстрелил лишь поднявшись по ступенькам, но перед выстрелом я услышал, как клацнуло что-то металлическое, а потому мгновенно наклонился вперед и обернулся. Шнур пролетел над головой и попал в перила надо мной, а сам я уже стоял в пустыне, когда к стрелявшему подоспел напарник.

Ну что же.

Это явно не совпадение. Они отслеживали станции подземки.

Я прыгнул обратно в Лондон, на другую сторону Темзы, на станцию «Южный Кенсингтон». Она находилась на расстоянии всего одной остановки от «Найтсбриджа», но я не стал садиться на поезд. Слонялся среди платформ — на этой станции три разные линии — следя за каждым проходящим. Народу было много, но после того, как я простоял на платформе «Пикадилли», встретив три поезда, все лица смешались.

Я поднялся по лестнице на восточную платформу, затем по Кромвель-роуд совершил небольшую прогулку до музея Естественной истории. Там я провел час, ходя туда-сюда между китами и динозаврами, рассматривая каждого, кто подходил близко. Все лица незнакомые. Наконец, я прошел вверх по Бромптон авеню до «Найтсбриджа», забрал свое выстиранное белье, купил еды, и прыгнул в городской автобус, идущий на запад.

Фалафель была свежая, хрустящая, теплая и лежала в моем желудке мертвым грузом. Сколько же было охотников? За какими станциями они наблюдали? Собирались ли они выжить меня из Лондона, как уже выкурили из Сан-Диего и Уатулько?

Какого черта им нужно?

Где-то за Илинг Коммон, когда автобус опустел, я прыгнул обратно в Нору.

Я высветлил волосы. Купил двустороннюю куртку и три шапки. Очки без диоптрий в темной оправе. Все еще пользовался метро, но очень-очень осторожно. Никогда не прыгал на станцию. Никогда не исчезал со станции. Каждый божий день старался выбирать новую точку назначения, и она никогда не оказывалась рядом с местом, откуда я собирался уехать в тот день.

Я совсем прекратил прыгать в кинотеатры, не платя.

Сдал свою иккю, экзамен на коричневый пояс. Сенсей Петел сказал, что мои ката уже не столь ужасны, как раньше. Я двинул сенсея Мартина между ребер внешним ударом во время экзамена по борьбе.

И еще у меня появился друг.