Джек и Джилл

Глава XX Светлая память

С первыми же прекрасными июньскими днями всех охватило летнее настроение. Учебный год подходил к концу, и ребята пребывали в радостном предвкушении того, как проведут каникулы.

— Мы собираемся ехать в Бетлехем. [98] Обычно мы одно лето проводим на море, а другое — в горах. [99] Неплохо бы и вам вместе с нами поехать, — принялся убеждать Джека и Фрэнка Гас, когда приятели разлеглись на мягкой траве отдохнуть после бейсбольного матча.

Игра прошла для них очень удачно. Они победили «Линкольнов».

— Не получится, — ответил Фрэнк. — На второй неделе июля мы едем в Пеббл-Бич. [100] Нашим инвалидам необходим морской воздух. Видишь, какой мой братец хилый и слабенький, — легонько ткнул он в бок бейсбольной битой Джека.

— Молчал бы уж об инвалидах, — лениво откликнулся наш юный джентльмен, задрав ноги вверх, чтобы полюбоваться своими красно-коричневыми ботинками. — Про кого это, интересно, мама недавно сказала, что он скоро угробит себя своими занятиями? Смотри, как ты исхудал, и голова у тебя постоянно болит. А я как раз в полном порядке. — И Джек хлопнул себя по атлетической груди, обтянутой форменной майкой, на которой красовалась белая звезда — эмблема их бейсбольной команды с тем же названием.

— Погоди, вот окажешься в выпускном классе, посмотрим, как у тебя голова заболит. Заниматься там придется гораздо больше, чем ты привык, — покровительственно проговорил Гас. Сам он на следующий год отправлялся в Гарвард и ощущал себя без пяти минут студентом.

— Зачем? — пожал плечами Джек. — Я ведь не собираюсь в ваши колледжи. Хочу как можно скорее заняться бизнесом. Эд говорит, что возьмет меня к себе счетоводом, если к тому времени, как он откроет свое дело, я закончу школу. Это мне куда интереснее, чем четыре года корпеть над учебой, а потом корпеть еще дольше, осваивая какую-нибудь профессию, — добавил он, изучая синяки и ссадины, обильно покрывшие его руки после нескольких игр в бейсбол, хотя сезон еще только начался.

— Много ты понимаешь!.. Только то, что тебе придется серьезно поднапрячься для поступления, а тебе этого не хочется, но в бизнесе тебе тоже много придется осваивать, — сказал Фрэнк. — Впрочем, бизнес тебе действительно подойдет куда больше. Станешь когда-нибудь партнером Эда. «Девлин, Мино и компания» — неплохо звучит, а, Гас?

— Да, отлично, — кивнул тот. — Только вот оба они слишком уж добродушные, чтобы сильно разбогатеть.

Кстати, об Эде. Мы с ним сегодня встретились днем. Он возвращался с работы домой и выглядел просто ужасно. Мне кажется, он чем-то болен.

— Говорил же я ему, чтобы он не ходил в понедельник на работу! — воскликнул в тревоге Джек. — Он ведь уже в субботу плохо себя почувствовал. И в воскресенье вечером, помните, петь к нам не пришел, хотя собирался. Сейчас же сбегаю и узнаю, в чем дело.

— Оставь его в покое до завтра. Ему явно сейчас не хочется, чтобы его беспокоили. Поехали лучше с нами на лодке. Посадим тебя рулевым, — предложил Фрэнк.

Вечер выдался тихим и теплым. Прекрасный закат обещал огромное удовольствие от гребли и катания на их свежевыкрашенной лодке, носившей название «Рододендрон». [101]

— Идите к причалу, — кивнул Джек. — А я, пока вы готовите лодку, все-таки на минутку забегу к нему. Нужно узнать, как он там. Я быстро.

И он со всех ног умчался к Эду.

К нетерпеливо ожидавшим его в лодке Фрэнку и Гасу он вернулся, двигаясь гораздо медленнее, чем раньше, и лицо его при этом выглядело более встревоженным.

— Ну что там наш старина? — осведомился Фрэнк, в то время как Гас с видом заправского моряка молча опирался на весло.

— Вроде и впрямь сильно болен. В дом я не заходил, на мой звонок вышла его сестра. У Эда температура, и к нему вызывали доктора, но он все равно интересовался, кто сегодня победил, и передал всем привет, — сообщил Джек и забрался в лодку, с удовольствием подставляя под ветерок разгоряченное после быстрой ходьбы лицо.

— Отлежится денек-другой и оклемается, — проговорил Гас, сталкивая лодку подальше в воду, словно бы оставляя на берегу все заботы.

— Будем надеяться, у него не тиф — это вам не шутки, — сказал Фрэнк, знавший об этой болезни не понаслышке. Ему самому довелось перенести тиф, после которого мальчик лишь чудом остался жив.

— Думаю, Эд просто слишком устает на работе. Так ею увлечен, что постоянно старается сделать гораздо больше, чем от него требуют. Мама пригласила его приехать к нам на море, как только он получит отпуск. Вот здорово будет: порыбачим, на лодках покатаемся… — мечтательно проговорил Джек. — Ну, куда поплывем — вниз или вверх по течению? — вопросительно посмотрел он на брата с Гасом, когда те выгребли на середину реки.

Гас глянул сначала в одну сторону, а потом в другую и, заметив скрывшуюся за поворотом лодку, решительно произнес:

— Естественно, вверх.

— Но мы же обычно сначала плаваем вниз, к мосту, — удивился Фрэнк.

— Только не в том случае, когда вверх плывут девушки, — усмехнулся Джек, успевший разглядеть в скрывшейся за поворотом лодке красный прогулочный костюм Джулиет.

— Знай свое место и не болтай почем зря, — осадил его капитан Фрэнк, вместе с Гасом налегший на весла.

Лодка, вспенивая за собой воду, резво устремилась вперед.

— О! Там, кроме красного, есть еще и синий жакетик! Ну, тогда полный порядок. — И Джек с издевкой пропел:

— Хочешь, чтобы тебя макнули? — хмуро глянул на него Гас.

— Не возражаю. Почему бы и не искупаться в такую теплынь, — весело отозвался Джек, с удовольствием правящий лодкой, которая усилиями двух гребцов резво двигалась против течения. Ему было только немного жаль, что в их прогулке не могла принять участие Джилл.

Совсем скоро их «Рододендрон» уже поравнялся с «Водяной ведьмой», последовали радостные взаимные приветствия.

— Жаль, наша лодка не рассчитана на четверых. Иначе мы пересадили бы сейчас Джека в вашу лодку, а вас прокатили бы с ветерком до пристани Хемлоков, — сказал, обратившись к девочкам, Фрэнк, мечтавший о том, чтобы проплыть с Аннет в одной лодке, усадив ее рулевой вместо Джека.

— Тогда перебирайтесь в нашу. Она спокойно выдерживает четверых, а мы как раз уже устали грести, — поступило заманчивое предложение с «Водяной ведьмы», от которого Гас был не в силах отказаться.

— Я все же не слишком уверен, что четверым в ней безопасно. Надо бы тебе, Гас, поменяться местами с Аннет для лучшего равновесия, — внес коррективу Фрэнк в ответ на весьма выразительные сигналы, которые посылали ему глаза столь же яркого цвета, что и голубой костюмчик их обладательницы.

— А не станет ли равновесие еще лучше, если вы высадите меня возле дома Грифа? Я бы мог тогда взять его лодку. Или просто поваляться на берегу, пока вы вернетесь, — сказал Джек, почувствовавший себя в эту минут совершенно лишним.

Идея всем показалась великолепной, обе лодки устремились вверх по течению, и весьма скоро Джек уже сидел в лодке Грифа. Ему действительно было все равно, как провести сейчас время, и он с большим удовольствием принялся наблюдать за красно-розовым от заката небом, сияющей под лучами заходящего солнца рекой и зелеными лугами в низине, где с таким упоением заливались дрозды, словно каждый из них нашел себе пару и старался выразить звонкой песней всю меру своего счастья. Он часто потом вспоминал эти безмятежные полчаса, ибо они накрепко соединились для него с тем, что произошло позже.

Как ни настраивал его окружающий пейзаж на идиллический лад, Джек снова и снова задумывался об Эде. Сестра сказала, что у него лихорадка. И выглядела она очень встревоженной. Несколько лет назад у Фрэнка тоже была лихорадка. Всю страшную ночь, когда казалось, что ему не дожить до рассвета, Джек проплакал навзрыд, пока не забылся спасительным сном. Мысль о том, что любимый брат покинет его, повергала в отчаяние. Эд был дорог ему почти так же. На какой-то миг тревога о друге будто затмила тучами прекрасный ландшафт. Но, как это часто бывает с людьми его возраста, в скором времени приятное воспоминание о недавней победе «Белых звезд» над «Линкольнами» вытеснило беспокойство за Эда. Проиграв в воображении самые яркие моменты сегодняшней триумфальной игры, Джек окончательно взбодрился. Домой он шел, весело насвистывая себе что-то под нос. Торжественно вручил миссис Пэк букетик мяты, который ему удалось собрать для нее по пути. А затем весь вечер упоенно сражался с Джилл в настольные игры. Словом, вел себя так, будто в мире вообще нет забот.

На другой день Эду стало хуже. И всю следующую неделю сестра его отвечала Джеку одно и то же: «Без изменений». Многие жители Хармони-Виллидж теперь постоянно справлялись о нем. Друзья-то ведь у него были повсюду, и люди старшего поколения, по-видимому, волновались о нем даже больше сверстников. У него оказалась не лихорадка, а какая-то еще более скоротечная и разрушительная болезнь, и в субботнюю ночь милый юноша обрел вечное пристанище там, где субботы настолько длинны, что он даже представить себе такого не мог, пока жил в этом мире.

Джек зашел справиться о его здоровье во второй половине дня. «Он больше не страдает», — коротко сообщила сестра Эда и скрылась за дверью. «Значит, ему наконец-то лучше», — наивно решил Джек и, возвратившись домой, с удовольствием углубился в чтение увлекательного романа. А час спустя в гостиную, где он уютно устроился на диване, вошел Фрэнк. Взгляни на него младший брат, и ему, вероятно, все сразу стало бы ясно. Но он по-прежнему не отрывался от книжки, а Фрэнк вел себя совершенно так же, как и почти всегда, когда приходил домой. Постоял возле двери, медленно подошел к роялю, словно раздумывая, не сыграть ли сейчас что-нибудь. Только играть Фрэнку совсем не хотелось. При виде открытой клавиатуры и нот на пюпитре горло ему сжал спазм. Ведь это была та самая пьеса, которую они еще совсем недавно разучивали с Эдом в четыре руки. Никогда больше им не сидеть здесь плечо к плечу, разыгрывая бравурные марши или горланя любимые песни. Слезы застлали Фрэнку глаза. Он быстро снял ноты с пюпитра, опустил крышку на клавиатуру с уверенностью, что больше никогда не прикоснется к ней, и подошел к брату.

— Что ты читаешь? — спросил он, обняв Джека за шею и старательно борясь с дрожью в голосе. Фрэнк решил предварить страшную новость совершенно никчемным в данный момент вопросом.

Изумленный как ласковым обращением брата, так и нежностью его тона, Джек поднял голову — и все понял.

— Эд?!. — с трудом выдавил из себя он.

Фрэнк кивнул, часто-часто моргая, чтобы из глаз не брызнули слезы.

Руки Джека разжались. Книжка со стуком упала на пол, а сам он уткнулся лицом в подушку дивана и застыл в этой позе на какое-то время, пытаясь без слез принять для себя тот факт, что Эд навсегда покинул сей мир и что он, Джек, теперь будет вынужден жить без него. Попытка не удалась. Он растерянно повернулся к брату:

— Не знаю, что теперь делать, без него…

— Да. Мы все тоже не знаем, — глухо откликнулся Фрэнк.

— У тебя есть Гас, а у меня теперь никого. Эд ведь был так добр ко мне.

С этими словами на Джека нахлынула волна воспоминаний, так что никакая подушка, хоть он тут же снова в нее уткнулся, была не в силах сдержать поток его слез.

«А главный укор-то тут мне, — сокрушенно подумал Фрэнк. — Я ведь не утруждался уделять Джеку столько внимания, сколько уделял ему Эд. По сути, он и был для него настоящим любящим старшим братом. Потому Джек так и горюет о нем».

— Знаешь, — положил Фрэнк руку на плечо Джека, — я стану теперь добрее к тебе. И пожалуйста, не стесняйся. Плачь сколько хочешь. Это не стыдно. Я вполне тебя понимаю.

Тут у него самого дрогнул голос, и это сблизило их с Джеком. Теперь он плакал, уже не стесняясь, пока не дал первому острому приступу горя выплеснуться наружу. Потом Фрэнк заключил его в медвежьи объятия и помог сесть. И когда они заговорили о своей огромной утрате, оба мальчика отчетливо ощутили, что их горе могло стать еще сильнее, если бы вдруг один из них потерял другого, и что отныне и навсегда они станут любить и заботиться друг о друге больше прежнего.

Миссис Мино часто называла старшего сына «мальчиком-отцом». Фрэнк и впрямь прекрасно справлялся с ролью главы семейства, которая перешла к нему после ранней кончины их с Джеком родителя, и, ощущая всю тяжесть возложенной на него ответственности, стал не по годам серьезным, надежным, рано привык оставаться сдержанным в проявлении собственных чувств, за исключением своей любви к миссис Мино. «Я никогда не стану настолько взрослым, чтобы перестать целовать свою маму», — сказал он однажды. «Жаль, что у Фрэнка нет младшей сестры, — посетовала тогда мысленно миссис Мино. — Вероятно, она могла бы смягчить его характер». Над Джеком он неизменно властвовал, сурово высмеивая мягкий нрав брата. Так было всегда, но не в данный момент. Беда разбудила во Фрэнке нежность, и он обращался с горюющим братом ласково, словно девушка. Миссис Мино, едва до нее дошли скорбные вести об Эде, поспешила в гостиную поддержать Джека, однако, увидев, как замечательно утешает его «мальчик-отец», тихонечко покинула комнату. Ее помощь не требовалась. Братья самостоятельно постигали один из важнейших уроков, который преподает нам горе, сближая и объединяя нас, побуждая с особенной остротой ощутить ценность жизни тех близких нам людей, которые, слава Создателю, по-прежнему пребывают рядом с нами.

Бытует мнение, что в книгах для детей нельзя описывать ни трагических сцен, ни тем более смерти. Отвернуться? Сделать вид, будто сего великого таинства вовсе не существует? Но как же быть с теми из наших предполагаемых читателей, которые уже в самом нежном возрасте пережили потерю кого-то из близких? Не лучше ли все-таки показать, что у смерти, при всей трагичности, есть и светлая сторона, имя которой любовь. Любовь друг к другу смягчает наши потери. А если усопший прожил достойную жизнь, то свет ее остается с нами и продолжается в нас и мы можем нести его дальше, сохраняя тем самым в этом мире память об умершем. Вот почему я уверена, что читателям этой книги необходимо узнать о прощании с юношей, который кратким своим пребыванием на земле успел оставить по себе столь яркие воспоминания, что едва ли будет забыт хоть одним из тех, кто знал и любил его. Благое его влияние ощутили многие. И даже краткий рассказ о нем, несомненно, сделает для тех, кто прочтет его, не меньше, чем сделал он сам при жизни для всех тех, кто нес цветы к месту его последнего упокоения и надеялся стать «таким же хорошим, как Эд».

Мало кто мог подумать, что смерть семнадцатилетнего юноши способна вызвать общую скорбь у целого города, но именно так и случилось. Ведь истинная добродетель подобна солнцу. Солнце Эда навечно ушло за тучу. И когда каждый в Хармони-Виллидж понял, что ему уже не увидеть больше приветливого лица Эда, не услышать его мягкого голоса, не согреться в лучах его ненавязчивой доброты, не подумать при встрече с ним: «А ведь его ожидает прекрасное будущее!» — люди вдруг ощутили себя покинутыми, словно у них отняли что-то очень важное.

Похороны происходили в разгар буднего дня, но даже самые занятые мужчины оставили свои дела, а женщины — домашние обязанности; ради прощания с Эдом в школе отменили все уроки. Девочки принесли в церковь самые лучшие цветы, какие только смогли достать. Гроб утопал в венках из прекрасных лилий. А мальчики, словно стремясь сделать последнее ложе усопшего друга более мягким и красивым, щедро устилали его могилу хвойными ветвями. Впервые они собрались все вместе, и это было очень трогательное и печальное зрелище. Девочки плакали, не в силах сдержать слезы. Мальчики старались крепиться, плотно сжимая губы. Первая потеря сверстника. Первое острое осознание хрупкости жизни. После того как был исполнен любимый гимн Эда, уже никто из присутствовавших не смог удержаться от слез. А пастор выразил то, что чувствовал в это время каждый, взирающий на лицо, объятое вечным сном среди волн белых лилий.

Пастор поведал собравшимся, что его искренне восхищало то, как этот чудесный юноша, будучи прихожанином его церкви, которого он наблюдал с двенадцати лет, год от года становился все обаятельнее и благороднее. Терпеливый, сдержанный, всегда готовый оказать помощь страждущему. Не покладающий рук в любом деле, за которое брался, пока не доводил его до конца. Для него не было маленьких и больших задач. Он ко всему относился ответственно и серьезно. И, справившись с чем-то, не почивал на лаврах, а двигался к высшей цели. Он умел верить и ждать с тем благочестием, которое дано лишь малым детям и самым чистым душою взрослым. Все мы стремимся быть добрыми и счастливыми, но мало кто достигает этого. А Эд Девлин достиг.

Особенно впечатлила речь пастора молодых людей. Внимая ему, они словно присутствовали при удивительной метаморфозе: Эд, еще совсем недавно их сверстник, будто бы воспарил над ними, словно святой, на которого надо равняться, а если достанет сил, то стать таким же, как он. «Но что, собственно, он сделал, чтобы его так хвалили?» — задавались вопросом некоторые из них. Смерть — бухгалтер неумолимый. Итог, подведенный ею над завершившейся жизнью, всегда безошибочен.

— Важнее всего нам не то, что он сделал, а то, каким он был. Его благородство и самоотдача остались с нами. Ибо единственное, чего мы не уносим с собой из бренного мира, — это добро. Оно остается нам памятью об усопшем, утешением и надеждой на встречу с ним в будущем, — завершил свое слово пастор.

«Верим, надеемся, помним», — думал каждый, глядя, как с пением и молитвой гроб опускают в могилу, над которой скорбно склонился старый кряжистый дуб с недавно проклюнувшимися на нем листьями — впечатляющий символ для проводов юноши, едва вступившего в пору весны. Впрочем, стояло лето, которым Эду так и не суждено было насладиться. Солнце позолотило усыпанный цветами холмик его могилы, и в этом присутствовавшие на похоронах Эда тоже увидели некое для себя утешение. Будто Эд не ушел от своих друзей безвозвратно, а принят теперь в самый высший класс Великой школы, управляют которой Любовь и Мудрость. Острая скорбь уступила место печали. Лица мальчиков и девочек больше напоминали теперь цветы после ливня, который, впитавшись в землю, прибавлял им сил и стремления сделаться лучше, храбрее и нести в мир добро. Ибо смерть заставила их задуматься о том, как им следует жить.

Вернувшись домой, Джек с Фрэнком обнаружили, что миссис Мино их опередила и сидит подле Джилл на диване, рассказывая ей о похоронах.

— Красиво и трогательно, как он и жил, — дослушав, проговорила девушка. — Садитесь рядом со мной, отдохните. У вас обоих такие усталые лица, — простерла она к братьям руки, в одной из которых сжимала влажный от слез платочек, а в другой — букетик уже чуть увядших лилий.

Джек опустился на низкий стульчик подле нее, прислонив голову к подлокотнику дивана, потому что действительно очень устал. А Фрэнк принялся мерить шагами одну за другой просторные комнаты первого этажа. Лицо его было серьезно, но уже не искажено гримасой горя. Этот день его кое-чему научил, и сейчас его поглощали мысли о том, каким образом он мог бы стать лучше.

— Мама, — внезапно остановился он перед миссис Мино, — я хотел бы, чтобы после моей смерти обо мне говорили так же, как об Эде.

— Я тоже, если, конечно, смогу это заслужить, — подхватил Джек.

— Сможешь, если постараешься. И я буду горда услышать о тебе такие слова, если, конечно, сказанное будет правдой. Нет лучшего утешения для скорбящей матери, чем знать, что сын ее прожил достойную жизнь. Я рада, что вы познали сегодня обратную сторону горя. Полагаю, теперь вам понятно: потери нас не только обездоливают, но и вдохновляют, — убежденно проговорила миссис Мино, считавшая, что чем раньше научишься храбро встречать беду, тем скорее поймешь: за каждой тучей скрывается лучик света.

— Никогда раньше как-то не думал об этом. Но теперь смерть мне уже не кажется такой уж ужасной. В ней есть даже что-то возвышенное. Ведь она побуждает живых становиться внимательнее и добрее друг к другу. Не знаю, как это лучше сказать, но ты меня понимаешь, мама? — вновь стал расхаживать взад-вперед по комнатам Фрэнк, и глаза у него сияли, как всегда случалось в те минуты, когда он слушал прекрасную музыку или читал о великих подвигах.

— Мэри то же самое сказала, когда они заглянули ко мне с Молли по дороге домой, — заметила Джилл. — Но Молли чувствовала себя ужасно. И Мейбл тоже. Они принесли мне эти цветы. Мы хотим засушить их в память о нашем дорогом Эде. — С этими словами девочка осторожно расправила чашечки лилий и вложила их между страницами Псалтыри. [102] Никто не видел ее горьких слез, она пролила их в одиночестве, пока остальные присутствовали на похоронах.

— А я не хочу ничего на память. Зачем? Мне и так никогда его не забыть, даже если буду очень стараться. Не понимаю, как это Бог допустил, чтобы он умер. Знаю, не следует так говорить, но все же… — И Джек, растерянно разведя руками, умолк.

— Нам не дано понять многое из того, что нас огорчает, милый. Но мы должны верить, что случившееся правильно и произошло во благо. Без веры мы погружаемся в страх и растерянность. Помнишь, маленьким ты боялся темноты? Но как только я начинала с тобой говорить, ты брал меня за руку и успокаивался. А Бог ведь сильнее и мудрее даже самых лучших отца и матери. Держись же крепче за веру в Него, и страх оставит тебя даже в кромешной тьме.

— Именно так ты и делаешь, мама. — Джек опустился на ручку ее кресла и доверчиво прижался щекой к ее щеке, словно впитывал в себя заряд ее позитивной энергии.

— В самое тяжелое для меня время, когда я думала, что уже никогда не поправлюсь, и ужасно от этого мучилась, Эд говорил, что мне нужно забыть о сомнениях, — начала тихим голосом Джилл. — «Просто знай, — сказал он однажды, — Бог не покинет тебя. Даже если ты станешь хромой, Он даст тебе силы справиться с этим».

— Эд верил в это. Вот почему ему так нравился гимн, прозвучавший сегодня на его похоронах, — подхватил слова девочки Фрэнк, кладя свой тяжелый словарь на книгу, в которую Джилл вложила памятные цветы.

— Ой, спасибо тебе, — поблагодарила его Джилл. — А ты не сыграешь сейчас этот гимн? Я бы с удовольствием его послушала.

— Недавно мне показалось, что я вообще больше ничего не смогу сыграть. Но да. Я сыграю. Ты подпоешь мне, мама? Боюсь, одному мне не выдержать.

— Мы все подпоем, — ответила миссис Мино. — Мало что может утешить в горе так же, как музыка.

И четыре срывающихся голоса запели любимые слова Эда: