Джеймс Хэрриот. Биография

Глава 29

Рано утром в пятницу, в декабре 1991 года, мне позвонил Малкольм Уитакер, врач-консультант из больницы Фрайаридж, Норталлертон. У него были плохие новости.

За месяц до этого у Альфа началось сильное ректальное кровотечение, когда он гулял по полю за домом. У него взяли анализы и в конце концов положили в больницу на операцию. Во время дооперационного обследования мистер Уитакер обнаружил небольшое утолщение в паху у Альфа.

— Что это? — спросил он.

— Думаю, это просто доброкачественная липома, Малкольм, — ответил Альф.

Консультант не был в этом уверен.

— Сколько времени она уже у вас?

— О, несколько месяцев.

Еще раз прощупав неизвестное образование, Малкольм Уитакер предложил Альфу пройти обследование. Его подозрения подтвердились. Анализы показали, что «безобидная липома» имеет далеко не доброкачественную природу. Это была аденокарцинома — вторичное злокачественное разрастание с источником где-то внутри тела. После биопсии решили, что основной очаг находится в предстательной железе.

Все это мне сообщили в тот день по телефону, и у меня было такое чувство, будто меня переехал поезд. Узнав, что матери и сестре уже сказали, я задал очевидный вопрос:

— Сколько ему осталось жить?

— Трудно сказать, — ответил консультант, и в его голосе появилась неестественная бодрость, словно он пытался поднять мне настроение, — но, возможно, у него есть еще целых три года.

Поблагодарив Малкольма за звонок, я сел за стол и обхватил голову руками. Слезы текли по моему лицу. Я пытался постичь весь ужас происходящего. Три года! Я думал об отпущенном отцу времени и отчаянно надеялся, что его будет больше.

Задним числом я понимаю, что нам следовало давно обратить на это внимание, так как у Альфа уже некоторое время проявлялись симптомы заболевания предстательной железы. Лет за пять до этого он начал испытывать сложности при мочеиспускании, а году в 1988-м в моче стала появляться кровь. Обследовали его предстательную железу, она оказалась гипертрофированной, и ее хотели удалить. В тот период биопсия не показала никаких признаков раковых клеток, и мы решили, что это просто доброкачественное разрастание. Но теперь от нашего оптимизма остались одни осколки.

Я заехал к отцу в «Майрбек» вскоре после того, как получил страшное известие. Он воспринял его очень спокойно и надеялся, что предстоящее лечение даст ему большую отсрочку.

— Современная медицина творит чудеса, — сказал он. — Я собираюсь и дальше радоваться жизни.

Нас обрадовал его оптимистический настрой, но Рози — сама врач — знала горькую правду. Три года — это максимум, на что мы могли надеяться.

Перед уходом из «Майрбека» я заглянул в гостиную. Отец сидел перед своим компьютером и вносил последние штрихи во «Все живое». Глядя на него, я подумал: а смог бы я взяться за работу, получив такое страшное известие? Отец вступил в тяжелый бой с раком единственным известным ему способом: он собирался заниматься делом и вести активную жизнь, пока хватает сил.

Ему назначили курс ежемесячных инъекций золадекса, он начал химиотерапию и лучевую терапию. В течение 1992 года заметного ухудшения не наблюдалось, хотя отец некоторое время плохо себя чувствовал из-за лучевой терапии и золадекса. Его мужественное отношение к болезни, а также очевидная стабилизация симптомов вселили в нас надежду, что, возможно, он все-таки сумеет победить рак.

В начале 1993 года Альф страшно напугал Джоан, когда в результате сердечной аритмии у него возникла аноксия головного мозга, и он упал в обморок на кухне. Мать немедленно позвонила Рози и, не зная, как помочь мужу, поддерживала его голову руками, чего делать было нельзя: он мог умереть от недостаточного притока крови к голове. К счастью, Рози быстро приехала и спасла положение, уложив отца на полу. Потом, после недолгого пребывания в больнице, он полностью восстановился.

В целом 1993 год был удачным для Альфа: его книга «Все живое» пользовалась не меньшим успехом, чем предыдущие. Однако ближе к концу года у него появились симптомы разрастания раковой опухоли, и он снова оказался в больнице, где ему сделали еще одну операцию. С того момента наступили мрачные времена: мы поняли, что рак, почти два года водивший нас за нос, теперь показал нам свое истинное лицо.

Мужество, с которым отец воспринимал свое состояние, изменило ему только раз. Осенью 1993 года мне позвонила мать.

— Приезжай, пожалуйста. Я не знаю, что делать с твоим отцом.

Это было на нее непохоже. Она несла свою ношу с достойным восхищения мужеством, наблюдая, как медленно угасает ее муж. Она редко просила о помощи, но отец был настолько подавлен, что даже она не могла ему помочь. Сидя рядом с ним в тот день, я вспомнил тяжелые времена тридцатилетней давности, когда он страдал от депрессии. Теперь он снова смотрел на меня тем же отсутствующим взглядом.

Мы с Рози оказались в очень тяжелом положении. Пытаясь подбодрить отца, мы говорили о его потрясающих успехах, о той радости, которую он подарил людям, но мы смотрели в глаза ранимого и закрытого человека, человека искреннего и глубоко чувствующего. Несмотря на тесную связь, мы никогда не могли до конца понять эту сложную личность. Какая-то часть моего отца всегда оставалась для меня недосягаемой, и, глядя на него в тот день, я знал, что вряд ли смогу проникнуть в тайные чувства, терзавшие его душу.

Он уверял нас, что причина его подавленности кроется не в том, что его время подходит к концу. Я ему верил. При отсутствии глубокой веры в Бога, которая помогла бы ему пройти через это тяжелое испытание, он всегда был бескорыстным человеком и ставил благополучие других людей выше собственного, и он не боялся смерти. В короткой речи на праздновании золотой свадьбы в 1991 году он говорил, что благодарен судьбе за счастливую и плодотворную жизнь, за хорошее здоровье, за преданную жену и прекрасную семью, и что бы ни было уготовано для него в будущем, судьба уже сдала ему более чем отличные карты. Зная, что он по-прежнему придерживается этих взглядов — и спокойно смотрит в лицо неизбежности, — я понимал, что причиной его нынешней депрессии является вовсе не слабеющее здоровье. Те же загадочные эмоции, которые всегда таились где-то глубоко внутри, снова выбрались на поверхность.

— Что с тобой, папа? — спросил я.

Этот простой и банальный вопрос я задал скорее с надеждой, чем с ожиданием ответа.

Он продолжал смотреть в окно, и я хорошо помню его ответ:

— Я испытываю чувство глубокой и всепоглощающей тоски.

Больше он не сказал ни слова.

Думая о чувствительной натуре отца, я вспоминаю его интервью Линде Ли-Поттер из «Дейли Мейл». Он выпил несколько кружек пива, после чего дал ей непривычно откровенное интервью, в котором излил свои чувства и особенно много говорил о своей сильной привязанности к Рози и Эмме. Прочитав это в газете, отец был очень расстроен. Он не помнил, чтобы столь бурно выражал свои чувства. Такое проявление эмоций, безусловно, было не в его характере.

Только через два года я до конца осознал, как сильно это задело отца. Я повез его вместе с матерью и Джил в йоркширские холмы, и мы с ним прогуливались по зеленой тропинке в долине Суэйлдейл. В последние годы жизни мы часто возили его по йоркширским холмам, — большего удовольствия, чем эти поездки, для него не было. Он тихо сидел и смотрел на места, пробуждавшие столько счастливых воспоминаний, и, несмотря на прогрессирующую болезнь, всегда хотя бы на пару минут выходил из машины, чтобы полюбоваться дикой красотой холмов и напиться их свежим, чистым воздухом.

В тот день прогулка была короткой. Рак уже железной хваткой вцепился в тело отца, и он передвигался с большим трудом. Внезапно он остановился и приложил палец к губам.

— Джим, я хочу задать тебе вопрос, — сказал отец, глядя на долину реки Суэйл далеко внизу. Я молча ждал продолжения.

Он заговорил, не глядя мне в глаза.

— Скажи… ты когда-нибудь чувствовал, что я больше думаю о Рози, чем о тебе?

Я помедлил, так как вопрос застал меня врасплох. Воцарилось молчание, и в тишине раздавался лишь шум ветра, носившегося в зарослях вереска. Я смотрел прямо на отца, но он по-прежнему отводил взгляд и терпеливо ждал моего ответа.

— Эта мысль никогда не приходила мне в голову, папа, — ответил я.

Он кивнул, но не сказал ни слова. Больше мы к этому разговору не возвращались.

Когда мы сели в машину, я подумал: «Сколько же времени он мучился? Каких сил ему стоило задать этот вопрос?»

1994-й был тяжелым годом. Состояние отца ухудшалось, он непрерывно терял вес, и его вид в последний год жизни у многих вызывал шок.

С первого дня, когда ему поставили диагноз, он попросил, чтобы мы никому об этом не рассказывали, однако не нужно быть дипломированным врачом, чтобы понять причину потери веса в те последние несколько месяцев. Отец как будто опять пытался держать свои неприятности при себе, — но к тому времени все уже знали.

В июне 1994 года у отца возникло неприятное осложнение. В его сад забрела овца и, пытаясь убежать, сбила его с ног. Он сломал бедро и в очередной раз попал в больницу, где его прооперировали, скрепив кость штифтом. Отец снова страдал от мучительной боли, которой могло и не быть. Меня всегда восхищало, как стойко он сносил все невзгоды, свалившиеся на него в последние годы жизни. Помимо того, что рак причинял ему жестокую боль, ему еще приходилось терпеть невыносимые страдания после каждой операции. Столько лет отец держался в стороне от больниц, но в то время он, казалось, из них не вылезал.

По непонятным для меня причинам тоска, охватившая отца в 1993 году, длилась недолго, и последние три года его жизни, безусловно, не были наполнены одним мраком. Он приобрел спутниковую тарелку, которая оказалась настоящим подарком. Отец часами смотрел спортивные передачи — особенно крикет, футбол и теннис, пересмотрев вдобавок и многие старые комедийные передачи, которые показывали повторно. Его любимые комики доставляли ему много радости в годы боли и даже тогда заставляли смеяться до слез.

Несмотря на черные грозовые тучи рака, отец не сдавался и продолжал вести активный образ жизни. Непрекращающийся поток читательской почты, безусловно, загружал его работой, и он старался ответить на все письма, приходившие по домашнему адресу. Он гулял, занимался садом и читал — как и всю свою жизнь.

Он сохранил остроту ума и проявлял живой интерес к окружающему миру. Он не только каждый день прочитывал свои любимые газеты от первой страницы до последней, но и почти до самого конца продолжал читать книги. Когда я заехал к нему за несколько дней до его смерти, он читал одну из своих любимых книг на все времена — «Исторические романы сэра Артура Конан-Дойла».

— Замечательная книга, — сказал он. — Я читал ее раз сто и все равно не могу оторваться! Вот признак великого писателя.

— Думаю, от твоих книг, папа, многие тоже не могут оторваться! — ответил я.

Интересно, он понимал, что его книги, как и книги его любимого автора, читали и будут читать и перечитывать снова и снова, и что многие его поклонники тоже считают его замечательным писателем?

Сомневаюсь. Всю жизнь он считал себя средним писателем, которому просто повезло.

Мы с Рози часто навещали отца, и в последние недели он обычно лежал на диване перед телевизором, но всегда собирался с силами и вставал. Когда мы уходили, он провожал нас со словами: «Спасибо, что пришли».

Спасибо, что пришли? Как будто мы воспринимали свои визиты как обязанность, которую должны выполнять. Мы оба говорили, что очень ценим и всегда ценили его общество. Верил нам этот скромный человек или нет, мы уже никогда не узнаем.

Слабеющее здоровье Альфа почти не повлияло на дальнейшее наступление «индустрии Джеймса Хэрриота», и в 1993 году был снят видеофильм «Йоркшир Джеймса Хэрриота». В нем принимал участие Кристофер Тимоти, который рассказывал о любимых местах Джеймса Хэрриота, и к Рождеству было продано 22 000 копий. Жизнь Джеймса Хэрриота клонилась к закату, но его имя, как и прежде, оставалось в зените.

В октябре фильм показали на частном просмотре в Лидсе, и Альфу Уайту и Крису Тимоти присвоили звание «Почетного йоркширца». Отец неважно себя чувствовал и не мог присутствовать на приеме, поэтому я принимал этот знак уважения от его имени. Он очень гордился, что получил признание своей второй родины — страны, для которой он столько сделал.

В 1994 году вышла книга «Истории о кошках». Как и в предыдущие «Истории о собаках», в нее входили рассказы из прежних работ, но на этом сходство заканчивалось. Во-первых, книга была маленькая и короткая. Этому существует простое объяснение: Альф мало писал о кошках. Дженни Дерхем из «Майкла Джозефа» прочитала первые семь книг и нашла всего пять или шесть подходящих рассказов. В остальных, по ее словам, говорится о раненых кошках, попавших на операционный стол после столкновения с автомобилем. Такие истории явно не годились, поскольку рассказы предполагалось снабдить цветными иллюстрациями. Узнав, что Альф пишет новую книгу, «Все живое», Дженни попросила написать несколько «милых» рассказов, которые потом можно было бы вставить в сборник. Альф, как всегда, любезно согласился.

Хотя Альф очень любил кошек, у него их было мало, и все они надолго не задерживались. Соответственно, в своих книгах он упоминал их реже, чем собак. У него были кошки в Глазго, и одно время у них с Джоан жила очаровательная полосатая кошечка по кличке Топси, но после ее преждевременной смерти они больше десяти лет не заводили кошек, пока не появился Оскар.

Оскар был бродячим котом, которого мы в один прекрасный день обнаружили на крыльце «Роварденнана», но он прожил у нас всего несколько недель. Однажды ночью он исчез и больше не вернулся. Альф, как и большинство его клиентов, потерявших кошек, мучился неизвестностью, не зная, где его питомец нашел свой конец. Потом он написал рассказ о коте Оскаре (который тоже вышел отдельной книгой для детей), но придумал для него более счастливый конец.

Следующие кошки появились только в самом конце жизни Альфа. Две бродячие кошки поселились в дровяном сарае за их домом в Тирлби. Альф несколько месяцев терпеливо их приручал, и в конце концов дикарки позволили себя погладить, но они так и не стали домашними, потому что их безжалостно гонял Боди. Эта парочка, Олли и Жулька, блистала и в книге «Все живое», и в «Историях о кошках».

Лесли Холмс сделала чудесные акварельные рисунки к «Историям о кошках». Книга мгновенно стала бестселлером, особенно в США, где было продано больше экземпляров, чем любой другой книги Джеймса Хэрриота. Она больше шести месяцев продержалась в списке бестселлеров «Нью-Йорк Таймс». После смерти Альфа вышли два других тома из этой серии: «Любимые истории Джеймса Хэрриота о собаках» и «Йоркширские рассказы Джеймса Хэрриота». Их снова иллюстрировала Лесли Холмс, которая не только великолепно изобразила животных, но и уловила волшебство йоркширского пейзажа.

В конце 1994 года Альф получил еще один, последний, знак уважения перед своей смертью. Этот знак очень много для него значил.

В ноябре ему пришло письмо от декана ветеринарного факультета Университета Глазго, профессора Нормана Райта, в котором тот сообщал, что университет хочет назвать новую библиотеку факультета «Библиотекой имени Джеймса Хэрриота». В знак признания его заслуг перед профессией. В письме также говорилось, что ветеринарный факультет очень гордится таким выпускником, как Джеймс Хэрриот, и задавался вопрос: разрешит ли он воспользоваться своим именем? Глубоко тронутый этим посвящением, Альф написал в ответном письме: «Из всех пожалованных мне почестей эта — самая ценная».

Альф получил много титулов и наград за годы выдающейся карьеры ветеринара и писателя, но его ответ на это последнее признание его заслуг свидетельствует о неувядающей любви к городу, где он провел свое детство и юность.

Помимо этого последнего знака уважения от его старой альма-матер, поездки в Сандерленд на матчи любимой команды наполняли радостью последние недели Альфа. Несмотря на стремительное угасание, он продолжал следить за успехами своей команды: в последний раз он побывал на игре в начале 1995-го, всего за месяц до смерти. Ему требовалась помощь, чтобы добраться до своего места на трибуне, и Джоан очень переживала, что это может привести к его гибели, но Рози с одобрением смотрела на поездки отца.

— Очень хорошо, что у него есть желание поехать туда, — объясняла она матери. — В такое время мы должны доставлять ему как можно больше радости, и, в любом случае, даже если бы это произошло, он был бы только счастлив умереть в Рокер-Парке.

Мы знали, что отцу осталось недолго, и я часто думал, после его смерти: если бы он умер не дома, ему бы, наверное, понравилось окончить свои дни в компании красно-белых полос — и всего в километре от Брэндлинг-стрит, где он появился на свет в далеком 1916 году.

Отец не сдавался до последних дней — упорно двигался, каждый день гуляя по дому и саду. Меня утешает мысль, что он был прикован к постели не больше двух дней. Мой отец проявил огромную силу духа в борьбе с раком.

Многие люди поддерживали его во время болезни. Он был так благодарен врачам и сестрам из больницы Фрайаридж, что подарил им крупную сумму денег на покупку сканера для больницы — в знак признательности за прекрасное лечение и теплое отношение.

Больше всех Альфу, разумеется, помогала Джоан. Ей было невыносимо смотреть, как он медленно, но неотвратимо угасает, она взвалила на себя все заботы о нем. С самых первых дней их совместной жизни она поддерживала его и в хорошие времена, и в плохие — хороших было больше, — но никогда ее преданность мужу не проявлялась столь ярко, как в последние черные месяцы его жизни.

Алекс и Линн Тейлоры тоже оживляли дни Альфа, а Дональду Синклеру даже тогда удавалось вызвать у него улыбку, что он делал — неосознанно — с первого дня их знакомства.

Последнее, что Альф написал, было предисловие к небольшому буклету, рассказывающему об Обществе сохранения Белой лошади. Его попросил один из друзей-фермеров — Фред Бэнкс, который был президентом общества. Знаменитая Белая лошадь, вырезанная на склоне холма над деревней Килбурн в 1857 году, вместе с Уайтстоун-Клиффе создавали волшебный фон на протяжении пятидесяти лет работы Альфа в ветеринарной практике. Он написал предисловие за три дня до смерти:

Альф до конца своих дней сохранил любовь к слову и готовность помогать друзьям.

В конце января 1995 года я пришел навестить отца, и меня встревожил его вид. Он всегда скрывал боль от других, но в этот раз не смог. Он сказал мне, что у него появилась невыносимо болезненная точка на спине. Я ничего не увидел, но прикосновение вызывало сильнейшую боль.

Нечто похожее я уже видел много лет назад, когда навещал своего старого преподавателя химии Джона Уорда. У него был рак легких, и метастазы распространились на позвоночник. Он испытывал страшную боль и умер через пару дней после моего визита.

В тот день, разговаривая с отцом, я заметил сходство и понял, что конец уже близок. Когда я ушел от него, в моей голове билась только одна мысль: я отчаянно надеялся, что ему не придется долго мучиться. У него уже было несколько плохих дней, а дальше становилось только хуже.

Мне не пришлось долго ждать. Вечером во вторник, 21 февраля, не в силах больше оставаться на ногах, отец лег в постель. Капельница с морфием помогала облегчить его боль.

Я зашел к нему в тот вечер, но привычной оживленной беседы не получилось. Одурманенный наркотиками, отец говорил медленно и неуверенно, но все же сумел улыбнуться, когда Алекс Тейлор напомнил ему какую-то забавную историю из их юности.

В течение следующего дня отцу становилось все хуже и хуже, и вскоре он уже не мог внятно говорить. Я тихо сидел около его кровати и вздрогнул от неожиданности, когда он охнул и сморщился от боли. Отец так долго стоически переносил свои мучения, что я подумал: какой ужасной должна быть боль, чтобы вызвать такую реакцию.

В последний раз я видел отца живым вечером 22 февраля и понял, что конец уже очень близко. На следующее утро я помчался со срочным визитом на ферму, а потом поехал к нему, но он умер до моего приезда. Рядом с ним были мама, Рози и Эмма.

Глядя на него в то утро, я испытывал чувство полнейшего одиночества. Потрясение от его смерти было не столь жестоким, как удар, который я получил за три года до этого, впервые узнав, что у него рак. Я чувствовал только всепоглощающую скорбь и знал, что моя жизнь никогда не будет прежней. В то утро, 23 февраля 1995 года, мир потерял своего самого любимого ветеринара. Его семья и близкие потеряли гораздо больше.