Джеймс Хэрриот. Биография

Глава 30

Через сутки после смерти отца стали приходить письма с соболезнованиями. Мать получала их буквально тысячами, и мы с Рози прочитали несколько сотен. Их присылали не только близкие друзья, но и клиенты практики, местные жители, почитавшие за честь знать отца лично, бывшие помощники, работавшие на Киркгейт, 23, представители ветеринарной профессии и, конечно, поклонники его творчества со всего мира. Очень много людей, в том числе те, кто знал отца только по книгам, чувствовали, что потеряли близкого друга, и благодаря им мы были не одиноки в своем горе.

Похороны состоялись неделю спустя в соседней деревушке Феликскирк. Вел службу преподобный Тодди Хоар. Как отец и хотел, это была скромная церемония, в узком кругу. Помимо нашей семьи, присутствовали только Дональд Синклер, его дочь Дженет, Алекс и Линн Тейлоры, их дочь, тоже Линн, и Ева Петт. Потом была небольшая панихида в крематории Дарлингтона.

На следующий день после смерти отца должно было состояться открытие Библиотеки имени Джеймса Хэрриота в Университете Глазго. За три месяца до этого я согласился принять эту почесть от его имени.

Услышав печальную новость, ветеринарный факультет предложил перенести церемонию, но я чувствовал, что должен это сделать. Эта последняя дань уважения очень много значила для отца. В эмоциональном отношении задача оказалась необычайно тяжелой, но я испытал огромное чувство гордости, когда увидел портрет отца, устремившего задумчивый взгляд на Кэмпси-Феллс, где в молодости он провел столько счастливых часов.

По обе стороны мемориальной доски в Библиотеке имени Джеймса Хэрриота висят две фотографии: Альфреда Уайта и сэра Уильяма Уэйперса[14] — двух знаменитых выпускников, которые внесли огромный вклад в свою профессию. Интересно, что бы подумал ничем не примечательный студент Ветеринарного колледжа Глазго, узнай он тогда, что однажды его портрет будет висеть рядом с портретом человека, которым он так восхищался? Уверен, он бы очень гордился, если бы прожил еще несколько дней, чтобы узнать об этом.

Вскоре после отца ушел и Дональд Синклер. Последние несколько месяцев Дональд жил в вихре тяжелых эмоций. Смерть моего отца стала для него таким страшным ударом, что он нашел в себе силы поговорить со мной только спустя неделю. Он сделал это в свойственной ему манере. В моем доме раздался звонок, и, сняв трубку, я услышал голос, сказавший просто:

— Джим?

— Да, Дональд? — ответил я.

Наступила долгая пауза, что было весьма необычно для этого нетерпеливого человека. Когда он заговорил, голос его дрожал.

— Я расстроен из-за твоего отца.

Ответить я не успел. Он бросил трубку. Это был самый короткий разговор в моей жизни, но я знал, что он чувствует — и что он хотел сказать.

Впереди Дональда ждала еще более страшная потеря. В июне того же года, через три с половиной месяца после моего отца, умерла его жена Одри, которая болела уже некоторое время. Они прожили вместе пятьдесят два года, и все это время Дональд был любящим и преданным мужем. Ее смерть нанесла ему сокрушительный удар, буквально сбила его с ног, лишив привычного юмора и жизненной энергии.

Как-то раз, вскоре после смерти Одри, он зашел в клинику на Киркгейт и стоял рядом со мной, пока я оперировал собаку. Он всегда был поразительно худым, но теперь от него, казалось, и вовсе ничего не осталось. Исчезла великолепная аура эксцентричности, он просто молча стояли наблюдал за моей работой. Этот старик не имел ничего общего с тем удивительным человеком, которого я знал многие годы. Я почувствовал укол жалости, когда взглянул на его лицо, носившее черты одиночества и безысходности.

Внезапно Дональд нарушил молчание.

— Джим, не возражаешь, если я перееду жить сюда? — тихо спросил он.

— Дом принадлежит вам, — ответил я. — Вы можете поступать так, как считаете нужным.

— Я всегда хотел жить наверху. В комнате, где после свадьбы жили твои родители, — оттуда открывается чудесный вид на Тирск и окрестные холмы, — продолжал он.

— Да, в этой квартире есть какое-то свое очарование, — согласился я.

Я знал, что в «Саутвудс-Холле» Дональд чувствовал себя одиноко, но не думал, что он затеет переезд в столь преклонном возрасте.

— Я переселюсь завтра, — сказал он и исчез так же внезапно, как появился.

Живым я его больше не видел.

На следующее утро Дональда нашли в «Саутвудс-Холле». Он был в коме. Он принял большую дозу барбитуратов, оставив наспех нацарапанную записку, в которой просил не реанимировать его. Тут же приехали его дети, Алан и Дженет, и, проведя пять дней между жизнью и смертью, он тихо скончался.

Как ни странно для такого жизнелюбивого человека, как Дональд, но его смерть в некотором роде не была неожиданной. Много лет назад, когда я только поступил на работу в клинику, Дональд однажды с воодушевлением рассказывал мне об эвтаназии. В конечном счете разговор перешел на смерть и места для могил. Не самая приятная тема для молодого человека двадцати четырех лет от роду.

Незадолго до этого один из знакомых Дональда внезапно умер во время обеда в Ротари-Клубе, и я сказал ему:

— Неплохой способ уйти из жизни. Пожил он хорошо и умер за своим любимым занятием — едой!

— Я знаю способ получше, — заявил Дональд.

— Да? Какой?

— Получить выстрел в затылок, лет в девяносто, от ревнивого мужа!

В продолжение нашего не совсем здорового разговора он сказал:

— Когда я умру, Джим, я хочу, чтобы меня похоронили в Саутвудсе, на поле за сосновым лесом около третьих ворот, тех, что выходят к подножию холма.

— Превосходное место, — заметил я.

— Ты правда так думаешь?

— Да!

Никогда не забуду его непринужденный ответ:

— Я приберегу тебе местечко рядом с собой!

Дональд умер не от руки ревнивого мужа. Он оборвал свою жизнь собственными руками, сохранив верность идее эвтаназии.

В июле в тирской церкви организовали поминальную службу по Дональду и Одри, затем были поминки в «Саутвудс-Холле». С тяжелым сердцем я оглядывал обширные угодья вокруг чудесного старого дома, где я так хорошо проводил время, но когда мой взгляд наткнулся на то поле за сосновым лесом у подножия холма, я невольно улыбнулся, вспомнив о Дональде. Он был одним из самых удивительных и невозможных людей из всех, кого я знал. В моей памяти еще свежи были мучения, которые он нам доставлял, когда мы уговаривали его, восьмидесятилетнего старца, выйти на пенсию. Многие люди говорили, что никто, кроме Альфа, не смог бы так долго с ним работать, но у Дональда было множество прекрасных качеств.

Всего за несколько недель до смерти отец вспоминал о своей работе с ним. Я спросил его, как он все эти годы справлялся с сумасбродством Дональда. Отец немного помолчал, прежде чем дать ответ.

— Даже не знаю, но вот что я тебе скажу. Нам было чертовски весело вместе, и с самой первой нашей встречи я знал, что он никогда не нанесет мне удар в спину.

Отец вновь погрузился в свои мысли, а потом продолжил характеристику своего незабываемого партнера. Его лицо расплылось в улыбке.

— Где бы еще я нашел такого бесподобного персонажа для своих рассказов?

Думая о Дональде, я прежде всего вспоминаю человека, неспособного на подлость, надежного коллегу, не сказавшего ни единого дурного слова о своих товарищах по профессии, и человека, очаровательного в своей скромности. Он развлекал нас не победами, а поражениями, и я хорошо помню его слова: «Я совершил все ошибки, какие только можно было совершить. Слушайте меня, и вы многому научитесь!»

В моей памяти навсегда остался образ человека, окруженного аурой юмора и смеха, и всякий раз, когда я думаю о нем, я улыбаюсь — как улыбался мой отец, который много лет провел в обществе одной из самых ярких и замечательных личностей, повстречавшихся ему на жизненном пути.

Хотя тихие, скромные похороны — это именно то, что желал бы отец, мы понимали, что многие люди хотели бы с ним проститься. Поэтому через восемь месяцев после его смерти, 20 октября 1995 года, в величественном Йоркском соборе прошла поминальная служба по Джеймсу Альфреду Уайту. Это было незабываемое событие не только благодаря трогательной службе и возвышенной музыке: в тот день собор был наполнен не печалью, а смехом. Это было воистину торжество жизни, которая для многих столько значила.

Крис Тимоти и Роберт Харди виртуозно прочитали отрывки из произведений Джеймса Хэрриота и П. Г. Вудхауза. Я выступил с речью, Эмма, дочь Рози, тоже прочитала отрывок, и Алекс Тейлор трогательно почтил память своего старого друга. Моя дочь Зои играла на трубе во время церемонии в составе духового оркестра школы Св. Петра. Они также сыграли вариацию на основную музыкальную тему из «Всех созданий — больших и малых», которую специально для этого случая написал учитель музыки школы Св. Петра Эндрю Райт.

На службе присутствовали две тысячи триста человек. Были члены Королевской коллегии ветеринаров, Британской ветеринарной ассоциации и многих других профессиональных объединений. Пришли представители издательского мира, а также многочисленные друзья, клиенты практики и бывшие помощники, которые многому научились у отца, делая первые неуверенные шаги на своем профессиональном пути.

Поклонники книг отца приехали со всех концов страны — от Шотландии до южного побережья Англии. Многие хотели отдать дань уважения человеку, который, через свои книги, стад для них другом. Отец до самого конца не переставал удивляться своему успеху, и я тоже был поражен масштабами его популярности во время поминальной службы в соборе. Мне выпала большая честь быть сыном человека, который, начав с нуля, очень многого добился, — человека, ради которого столько людей пришли в Йоркский собор.

Конечно, острее всех смерть отца переживала моя мать. Она потеряла не только горячо любимого мужа, но и человека, с которым прожила долгую и счастливую жизнь. Дом опустел после его смерти, и ей, как и другим овдовевшим людям, приходилось учиться жить с этим. К счастью, ей было о ком заботиться: у нее остался Боди, бордер-терьер, но и его она потеряла, когда мне пришлось усыпить Боди через восемнадцать месяцев после смерти отца.

Однако моя мать не одна. Отец всю жизнь жил с собаками, но единственное животное, которое все еще шествует по дому, это разноцветная кошка по кличке Нахалка. Приблизительно в то же время, когда мне пришлось взять на себя печальную обязанность и усыпить Боди, это нежное маленькое создание само явилось в дом. Я всегда считал, что ее послала сама судьба, и моя мать оказалась такой же заботливой по отношению к животным, как и ее муж.

Кроме того, что эта счастливая кошка питается не хуже, чем питался Альф Уайт, она еще и спит на отапливаемом крыльце. Рабочий, который ею устанавливал, был потрясен.

— У меня бывали странные заказы, — сказал он мне, — но отопление… для кошки?

В марте 1996-го ветеринарная клиника Синклера и Уайта переехала с Киркгейт, 23 в новое помещение на окраине Тирска. У старого дома, возможно, и было свое очарование, но длинные извилистые коридоры, нехватка места и удобной стоянки стали источником неприятностей. Нам в буквальном смысле пришлось переехать, чтобы выжить.

Знаменитый увитый плющом дом с красной дверью, однако, сохранился. Теперь там находится музей Джеймса Хэрриота. В 1996 году Хамблтонский окружной совет выкупил помещение и открыл его для посетителей под названием «Мир Джеймса Хэрриота». Скелдейл-хаус будет жить еще долгие годы, — так жители Северного Йоркшира отдают дань уважения своему выдающемуся приемному сыну.

Меня не раз спрашивали, одобрил бы мой отец столь масштабное предприятие, организованное под его именем, — ведь он всегда старался не привлекать к себе внимание. Он был благодарен местным жителям за сдержанное отношение к его успеху, но они показали свои истинные чувства к нему, единодушно поддержав этот проект. Я знаю, отец был бы глубоко тронут этим жестом признательности и уважения.

Смерть Альфреда Уайта вызвала несчетное количество откликов, свидетельствующих о любви и уважении, которыми он пользовался во всем мире.

«Чикаго Трибьюн» — газета, которая помогла зажечь звезду Джеймса Хэрриота в Соединенных Штатах Америки в 1973 году, — выразила чувства многих людей. Мэри-Энн Гроссман писала:

Коллеги Альфа не забыли его огромный вклад в повышение престижа профессии ветеринарного врача. Его самый первый помощник Джон Крукс написал некролог для «Ветеринери Рикорд» в марте 1995-го:

Я знаю, что отцу понравились бы эти слова. Все годы литературной славы он упорно считал себя в первую очередь ветеринаром, но все сыпавшиеся на него награды были связаны с его писательскими достижениями. Джон оценил своего друга как прекрасного ветеринара (многие разделяли его мнение), и эта оценка была бы очень важна для отца.

Альфа Уайта — и его альтер эго Джеймса Хэрриота — любили миллионы, но необходимо помнить, что он был одним из бесчисленного множества ветеринаров всего мира, которые так же чутко и заботливо относятся к своим пациентам, как он. Однако он имел еще одно качество — дар прирожденного рассказчика, благодаря которому стал глашатаем профессии ветеринара. Его книги рассказали миру о преданности и внимательности ветеринаров к своим пациентам, — в сущности, он продемонстрировал человечность профессии миру, которым движут деньги и предприимчивость. Как ветеринар он был всего лишь одним из многих преданных своему делу профессионалов.

Однако как писатель Альф Уайт не имел себе равных. Он изливал на бумагу свою теплоту и любовь к другим, животным и людям, словно давал выход чувствам, которым никогда не мог дать волю в реальной жизни. Именно на страницах книг Джеймса Хэрриота следует искать подлинный характер Альфреда Уайта.

Можно поспорить, что трудно быть сыном такого человека: нужно все время доказывать, что ты достоин его памяти. Но это не так. Отец никогда не отбрасывал тень на свою семью. Он отнюдь не испытывал благоговейного трепета перед своим грандиозным успехом, и благодаря его скромности я не испытывал ничего, кроме гордости за достижения человека, который был для меня большим другом и отцом, а не мировой знаменитостью.

Если бы у моего отца был надгробный камень, я бы вырезал на нем то напутствие, которое он снова и снова повторял нам, своим молодым коллегам: «Важно не то, что ты делаешь, а как ты это делаешь».

Я не могу написать эти последние слова признательности, потому что у него нет могильной плиты. Его прах развеяли среди зарослей вереска на вершине Уайтстоун-Клиффс, с которой видна большая часть его любимого Северного Йоркшира. Это место предложила Рози, и оно идеально подходит для последнего приюта моего отца. Я часами стою здесь и смотрю на места, где прошли лучшие годы его жизни. Внизу простирается его практика, где он самоотверженно трудился среди всех созданий — больших и малых. Она тянется до самых Пеннинских гор, которые очаровали отца с первого взгляда в те далекие 1940-е годы. Я отчетливо вижу Тирск, где он воспитывал своих детей, и Тирлби, его дом, где он провел последние восемнадцать месяцев своей жизни. Этот чистый и свежий уголок Йоркшира, пропитанный первозданной красотой и свободой, был ближе всего его сердцу.

Отец называл этот пейзаж Йоркшира «лучшим видом в Англии». Для человека, столь глубоко чувствовавшего красоту окружающего мира, лучшего места не найти.

Я часто прихожу сюда, когда гуляю с собакой, и на прошлой неделе долго сидел здесь вместе с ней, — сколько раз отец также сидел здесь со своим собаками! Глядя на лоскуты полей, простиравшихся внизу, я испытывал чувство печали и сожаления.

Мира, о котором писал Джеймс Хэрриот, больше нет, и маленьких семейных ферм, куда на своих грохочущих старых машинах приезжали с визитами Джеймс, Зигфрид и Тристан, осталось совсем мало. Почти все удивительные старые йоркширцы, которых увековечил Джеймс Хэрриот в своих книгах, давно умерли, нет в живых и трудолюбивых фермеров, с которыми он провел столько счастливых часов.

Сочная зеленая трава, бурые изгороди и старые фермерские постройки уступили место огромным распаханным полям с яркими вкраплениями современных зданий, но в остальном панорама «страны Хэрриота» почти не изменилась с тех пор, как я был ребенком. И глядя на нее, я чувствовал не только печаль, но и благодарность. Многим ли посчастливилось быть сыном человека, оставившего чудесные воспоминания, которыми можно поделиться с миллионами других людей?

Однако в тот день я думал не о Джеймсе Хэрриоте, писателе, а об Альфреде Уайте, отце. После его смерти один из читателей прислан мне известную проповедь Генри Скотта Холланда (1847–1918), каноника собора Св. Павла. Трогательные слова приносят утешение в душу тех, кто скорбит о потере любимого человека. Первое и последнее предложения молитвы имели в то время особенное значение:

«Смерть — ничто. Я лишь вышел в другую комнату… Я скрылся из вида, но не ушел из твоего сердца. Я жду тебя, через некоторое время, я совсем близко, стоит только повернуть за угол. Все хорошо».

Передо мной открывался «лучший вид в Англии», я сидел и думал, увижу ли еще когда-нибудь отца. Я бы многое за это отдал. Мне столько нужно ему сказать, столько вопросов задать. Я не знаю и могу только надеяться.

В одном я, однако, уверен. Джеймс Хэрриот, непритязательный сельский ветеринар, завоевавший сердца миллионов, не был вымышленным персонажем. Я знал человека, который обладал всеми достоинствами знаменитого ветеринара, — и не только. Кристальная честность, удивительное чувство юмора и доброе отношение к людям обеспечили ему уважение всех, кто его знал. Человек, которому после его смерти йоркширский фермер вынес окончательный вердикт: «Да, достойный был человек». Этим человеком был Джеймс Альфред Уайт.