Джони, оу-е! Или назад в СССР 1

Глава 13

Цыганский барон, между прочим, имеет статус вора в законе, и связывать свою судьбу с чуждой мне культурой, мне никак не хотелось. Цыган сейчас мне пришлось использовать для отвлечения на них наружного наблюдения. И только! Всё остальное — от лукавого. Откровенно говоря, я терпеть не мог цыганщину. Не как народ, конечно, а как образ жизни. Танцы, песни, тоже муть полная, но жизнь попрошаек, мне была не приемлема. И жизнь мужского населения, полностью сидевшая на шеях жён и не вышедших замуж сестёр.

Это одна сторона, а другая такая же негативная — это то, что цыгане выдавали замуж своих дочерей с двенадцати лет. Как только девочка становилась девушкой, она становилась товаром для семьи. Её «тупо» продавали в другую семью, если семья, конечно, богатая.

Я, немного зная цыганские обычаи, понимал, что Роман, заметив интерес Татьяны ко мне, старался спихнуть свою своенравную дочурку за русского «Ваню-дурочка», привязав его семью к своему табору построенным на деньги барона домом.

— Хрен им, а не барабан, — думал я в ожидании матери словами из анекдота. — Подумаешь, чёрные глаза! Мало я таких глаз видел?! Но глаза, конечно, колдовские! Цыганщина! Может ведь и проклянуть. Тут свою силу показать надо. Силу и волю. В конце концов, я что обещал? Дружить домами! Вот и всё!

Роман приехал, как и договаривались. Он подъехал прямо к моему подъезду, вышел и, посигналив, стал протирать фары.

— Кто это? — спросила мать.

— Папа девочки знакомой. Они в центр едут, узнали, что мне надо вечером в «Городской парк» и предложили подвести.

— Что за девочка? — удивилась мать.

— С класса нашего. Танька Шаповалова одноклассница из семнадцатого дома.

— В дом бы пригласил. Неудобно. Люди под окнами ждут.

— Я тороплюсь, мам. И они тоже.

— Познакомишь потом.

— Уезжают они, — буркнул я, беря гитару, сумку с футболкой и второй «примочкой» и выходя.

— Куда? — опешила мать, уже нацелившаяся познакомиться с первой девочкой сына.

— Да, я откуда знаю «куда». На запад куда-то переезжают. В Молдавию, кажется. Всё, я пошёл.

— В Молдавии хорошо, виноград, яблоки, — проговорила, вздохнув мать Женьки.

Я услышал и скрипнул зубами. Только у меня улеглось…

— Привет, добрый молодец. Садись, прокачу, — встретил меня залихватски цыган. — Куда везти?

— В ад, — проговорил я мрачно.

— Э-э-э… Не надо так шутить! Ты крещёный?

Я покрутил головой.

— Вот! А мы христиане…

Я посмотрел ему в глаза.

— А заповедь не «укради»?

Цыган скривился и показал на машину.

— Садись.

Я сел. Мы поехали.

— Спасибо тебе хотел сказать и поговорить, пока Татьяны нет. Как мужчина с мужчиной.

— Как вас по отчеству, Роман?

— Григорьевич.

Я вздохнул.

— Ну какой из меня, Роман Григорьевич, мужчина. Может у вас, у цыган мальчики в двенадцать лет становятся мужчинами, а у нас, у русских пацанов, в этом возрасте в голове ветер. Не женятся у нас в таком возрасте. Да и закон — превыше всего. Уголовный кодекс надо чтить, как говорил известный персонаж.

— Читал «Двенадцать стульев»?

— И «Золотого телёнка».

— Ты, не погодам, развит.

— Роман Григорьевич, то, что я в девять лет прочитал «Голову профессора Доуэля» Беляева, не говорит о том, что я развит. Начитан, может быть, но не развит. Это разные вещи. Поэтому на ваше предложение я отвечу сразу отказом, чтобы между нами не было недомолвок.

Цыган покрутил головой.

— То, как ты строишь свою речь, говорит как раз-таки о твоём развитии. Ты развит не по годам.

— Может быть, но жениться пока не готов. Я предложил вашей дочери дружить домами.

Я улыбнулся его отображению в зеркале заднего вида, через которое мы с ним переглядывались.

— Хорошо, закрыли тему. Ты нас сегодня сильно выручил. Очень сильно. И меня спас от позора и дочь мою. Она бы, конечно этим ублюдкам в руки не далась, но и сама могла пострадать. Ты спас её, убив насильника.

— Убил? — скривился я. — Откуда известно?

— Э-э-э… У нас связи в милиции. Думаешь, дали бы нам в центре города торговать? Мне сразу позвонили. Они всегда звонят, если что случается. Спрашивают: видели, не видели, знаем, не знаем. Уголовный розыск… Мы говорим, если знаем. Сегодня спросили, я сказал, что не знаем кто убил. Сказали, профессионал какой-то. Спортсмен. Второй заявил, что взрослый спортсмен напал, одетый в спортивный костюм. Очевидцы взрослого не видели, а мальчишку видели. Несколько человек видело. Фоторобот составили. Вот.

Цыган протянул мне фотографию, с которой смотрел я. У меня внутри всё похолодело, сердце провалилось куда-то глубоко-глубоко.

— Не докажут, — вдруг осипшим голосом проговорил я.

— Поверить сложно, но можно. Чего только в этой жизни не было. Но, если что, можешь, смело говорить правду. Если, тебя всё-таки опознают и привлекут… За то, что вы убежали с места преступления вас не осудят. Дети… Испугались…

Я недовольно покрутил головой. Налип, таки… И ведь я специально бил именно «туда», куда очень больно, но не опасно. Ведь не мог я проломить височную кость средними суставами пальцев! Никак не мог. Затылкомон, вроде, не бился…

— От чего он умер-то? — спросил я дрожащим голосом.

Я никогда в жизни не убивал человека. В той жизни. А в этой, едва её начал — убил.

— От кровоизлияния в мозг. Порвался какой-то сосуд где-то в мозжечке.

— Вот, блять! — ругнулся я.

— Ты его один раз ударил?

— Да, что там ударил?! — возмутился я. — Отмахнулся. Когда он меня в грудь ударил, я в стену спиной стукнулся и головой немного… Затылком. Махнул рукой и попал куда-то. Даже кулак не сжат был до конца. Вот костяшки сбиты.

Я показал. Цыган искоса глянул.

— Боксёрский удар. Так боксёры бьют в перчатках. Драчуны так не бьют. Пальцы сломать можно.

— Ага, — подумал я. — Бью! Бьют! Ещё как бьют. Вот вам и пример. Я только кисть и успел напрячь. Недаром на кулаках отжимался. Недаром. А сустав среднего пальца немного распух и болит. Какая, нафик, сегодня игра на гитаре? Но обещал.

— Распух палец, гляжу, — хмыкнул цыган. — Знатно ты его приложил.

— А я вот не понял, — решил переключить разговор с себя любимого. — Вы сказали, что стучите на уголовку, а это разве по понятиям?

— То есть? Причём тут понятия и я? Я к уголовной ответственности не привлекался. Я, как ты сказал, чту уголовный кодекс.

— Но вы ведь цыганский барон? Авторитет…

— Ах, ты про это, — он покосился на перстень на правой руке. — Это разные вещи. Мы уважаемые люди в своём обществе, да. Бароны собираются вместе и решают возникшие между таборами проблемы. Кто-то жену себе украл, кто-то лошадь, подрались, то-сё… Много проблем. Вот приехали к вам, а тут другие цыгане, э-э-э, работают. Порешали… Они уехали, потому, что были не правы. А с милицией приходится делиться и деньгами, и сведениями. Своих мы не выдаём, чужих сам Бог велел. Не мы такие, жизнь такая.

— Понятно, — хмыкнул я, зная случаи, когда цыгане сдавали и чужих, и своих. Всех подряд, короче.

Цыган минут десять ехал молча, потом спросил:

— Что делать будешь?

— С чем? — «удивился» я.

— Ну, как с чем? Тебя же искать будут. И менты, и эти…

— Пусть ищут, — скривился я. — Я их сам первый найду. Сможете узнать данные заявителя: кто такой, где живёт, кто за него мазу держит[14]?

— Ты и такое знаешь?! Ты удивляешь меня всё больше и больше… И пугаешь даже. Поначалу — когда я тебе фото показал — ты испугался, было заметно, но сейчас ты спокоен, как удав, сожравший кролика.

— Ну, вот такой я! Что поделаешь?! — вспылил я, помолчал, потом извинился. — Прошу извинить. Вспылил!

— Ничего-ничего, — хмыкнул цыган. — Это даже хорошо, а то я уж подумал, что ты не ребёнок, а робот из фильма «Я роббот», видел такой?

— Не помню, — буркнул я. — Так поможете?

— Всё-таки — робот, — вздохнул цыган, перегнулся, достал из «бардачка» листок бумаги и передал мне.

— Фролов Максим Иванович, пятьдесят шестого, улица Русская… Понятно. Спасибо.

— Убьёшь?

— Да вы что! — воскликнул я. — Зверь я, что ли?

— Таня говорила, что они нескольких там, э-э-э, того, и убили. Да?

— Так этот и говорил, — буркнул я, обдумывая коварный план.

— Ты, это… Не переживай и не думай про него. Не будет он жить. Я сказал.

Последние два слова дались цыгану с трудом, и он их почти прохрипел. В зеркале я увидел лицо волка.

Татьяну мы подобрали в центре возле гастронома номер один на углу Океанского проспекта.

— Привет, — сказала она. — Чего такие оба надутые? Не поругались?

Кто бы что ни рассказывал о главенстве мужчины в цыганской семье, врут они всё. Женщина у цыган глава семейства. Думаю, когда-то у них был матриархат и многомужество. И амазонки, это, наверное, они. Говорят же, что где-то на Дону жили такие племена, состоящие из воинственных женщин. Предполагаю, это могли быть они.

— С чего бы нам ругаться? Мы думаем, как жить дальше? — сказал цыган.

— Что-то путное надумали? — она улыбнулась.

— Мы поняли, что жизнь прекрасна и удивительна такая, как она есть, — выдал я. — И надо радоваться тому, что нам дано.

Татьяна похлопала ресницами, явно ничего не понимая.

— Э-э-э-х, хорошо сказал, — рассмеялся цыган.

Девочка покачала головой.

— Правильно мать сказала: «Зря ты их оставила одних».

— О чём ты? — нахмурился цыган.

— Да ну тебя, папа. Всё испортил, да?

— Что, сразу, испортил? Он и не собирался с нами ехать. Испортил я! Это он меня испортил!

— Вот-вот… Всё с вами понятно. Он дал тебя убедить. Всё верно мать говорила.

Я сидел и балдел, глядя на черноглвзку. Они, эта маленькая сучка и её мамаша, меня уже попилили и съели. Без соли и перца. Но сейчас я не был подвластен чарам чёрных глаз, что буквально свели меня с ума три часа назад. Я сидел и молчал, улыбаясь глядя на меня. Она тоже посмотрела на меня. Улыбнулась.

— Ладно, только за то, что ты убил за меня человека, я прощаю тебя, и ты не умрёшь. Чужой жизнью ты купил свою. Так мама и сказала: «Отпусти его, если попросит». Ты просишь?

Я смотрел на неё улыбаясь, чуть прищурив глаза.

— Да… Ты точно наш, — сказала девчонка. — Эти карие глаза…

— Ты всё поймёшь из моих песен, — сказал я. — Тем более, что мы уже приехали.

До перерыва мы стояли и слушали. Билетёрша, как только я назвал пароль: «К музыкантам», глянула на меня, на мою гитару, стукнула себя по голове и, сказав: «Джони», меня пропустила. Я едва не рассмеялся, но сдержался, зная по себе, насколько старость — не радость.

В перерыве я, пожав всем руки, обратился к Славику.

— Сможешь песню одну исполнить прямо с листа?

— Смотря какую песню и смотря с какого листа.

Я подал лист бумаги в клеточку с переделанным мной текстом песни Чижа «Ты ушла рано утром». Переделанным капитально, но музыка осталась прежней. Из-за музыки то и… Да-а-а…

— Написал блюз про басиста.

— Юлюз, да ещё и про басиста? Прикольно! Покажи.

— Слова так себе, но…

Он задумчиво почесал щёку.

— Концовочка ничего себе. Наиграй мелодию.

— Сначала бас.

Я наиграл басовую партию.

— Прикольнинько. А мелодия?

Напел.

— Ничё так себе. Только не блюз это, так… Породия, но оригинальная.

— Тут, тут, тут, тут, — синкопы и паузы.

Славик взял листок.

— Вот аккорды.

— Да понятно с аккордами. Мелодию бы ты написал, не уловил я что — то. Сам бы и спел…

— Взрослая она.

Славик ещё раз заглянул в текст.

— Ну, да…

— Нотный лист есть?

— Найдём. Ты ноты знаешь? Ах, ну, да… Забыл, что ты у нас вундеркинд. На.

Он вытащил из какой-то своей папки нотную тетрадь, а я быстро натыкал на нотном стане точек и добавил им хвостиков.

— Во, даёт, — восхитился барабанщик. — Мне бы так.

— В школу ходить надо было, бестолочь, — шутливо замахнулся на него рукой Славик.

Тут же под нотами я написал слова. Что это я дома не додумался разлиновать и нотки расставить. Не тем голова была занята. Выкорчёвывал из себя «раба», как говорится. Да-а-а…

— Вот это другое дело. Теперь всё понятно. Володя посмотри, пацан песню прикольную принёс.

— Знаешь, Славик, я вот, что скажу… Или он, или я, — сказал Гутман. — Что за фигня! Где это видано, чтобы малолетки меня играть учили?

— Ты чо, с дуба рухнул? У него песни клёвые. Их играть сразу можно, с листа. Они простые, как три копейки, но клёвыё.

— Клёвая музыка, да. Мне нравится, — сказал опять вмазанный клавишник.

— И мне! — кивнул тоже вмазанный барабанщик. Чо ты, Вова, кипешуешь?

— Да пошли вы! Ну и что, что у него песни клёвые! У меня тоже песни клёвые, а мы их не играем.

— Свою нудятину, которую ты называешь «баллады», играй и пой сам. Отнеё скулы сводит.

— А меня от твоих песен тошнит.

— Короче! Я сказал: Или я, или он! Выбирайте!

— Вот ты жаба, Вова. Получил фуз, за общие деньги и в кусты. Свою группу собрал?

— Какую группу? Нет у меня никакой группы?

— Ой, да я тебя умоляю. Сёма нам рассказал, как ты его в ДК «Ленина» подсидел, да мы не поверили, да Костя?

— Было такое!

— Поэтому, не надо ля-ля, Вова. Намылился на сторону, вали. Найдём мы гитариста. Пацан, конечно, играть не будет… Найдём. Свято место пусто не бывает. Сам знаешь! Но тебе мой совет… Бодяжь свою шнягу фирмой, а то забросают тебя тухлыми яйцами. Так, что, это не мы должны выбирать, а ты выбирай.

— Да, пошли вы! — прошипел Гутман и стал собираться.

— Ты, Вова, сам собирайся, а его «машинку» оставь.

— Она не его, — буркнул Гутман.

— Но и не твоя.

Я тронул Славика за локоть.

— Пусть забирает, у меня лучше есть, — сказал я, доставая бордовую коробочку из сумки. Тут, кстати, я тебе футболку принёс, как обещал.

— Ну, ты молоток, Джони! Забирай, но завтра, чтобы всё возместил.

Гутман собирался, мы разговаривали. Вернее, присел на Славика я.

— Мне надо, чтобы ты объявил, что эту песню написал я только что сегодня, для девушки Татьяны, которая находится в этом зале.

— В этом зале? Где? Я же должен на неё смотреть, когда буду говорить.

— Вон она, с отцом стоит.

— Фига себе! Я знаю её! Подкатывали к ней, но она отшивает всех сразу. и её да этот дядька встречает. Серьёзный. Так он её папа, или папик?

— Папа-папа. Он — цыганский барон, если что.

— Фигасе! — присвистнул Славик. — Ну у тебя и знакомые, то музыканты Московские, то аж целый цыганский барон с дочкой. Симпотная кстати… Дружишь с ней?

— Женить хотят, — вздохнул я.

— Чо-о-о? Офигел, что ли? — хохотнул Славик шёпотом. — Какая, женитьба? Тебе двенадцать.

— Вот и я им говорю, что не готов я ещё к серьёзным отношениям.

Славик фыркнул.

— У них с двенадцати лет женятся, — пояснил я.

— Да ты чо? — распахнул глаза басист. — Да ну на!

— Отвечаю.

— Пи*дец. Но ведь ты не цыган.

— Зовут в табор, но… Хрен им а не барабан.

— Причём тут барабан? Что за барабан?

— Анекдот такой.

— Расскажи.

Рассказал. Посмеялись. Особенно анекдот понравился барабанщику. Он ещё долго гыгыкал и тыкал себя палочками в грудь, восклицая:

— Хрен вам а не барабан!

Но мне не удалось соскочить с неприятной мне темы.

— Значит тебя хотят сделать цыганом? — продолжил меня пытать Славик.

— Хотят. Дом обещают в Молдавии…

— Дом в Молдавии? Клёво. Там тепло, яблоки и виноград. Винища… Залейся. Вкусное… И что тебе надо для того, чтобы встретить старость? Хе-хе-хе Шучу-шучу… Не хочешь становиться цыганом? Понимаю… Хе-хе-хе!

— Тебе смешно, а я не могу отбрехаться. Пристали, как…

— Так ты хочешь песней всё сказать, чтобы не обидеть. Грамотно. Посвяти ей песню. Не написал для неё, а посвятил ей. Совсем другое отношение к тебе будет. Когда женщине посвящают песню или стихи, это на века.

— Согласен.

Гутман собрался и ушёл. Я встал на его место со своей «Арией», но Славик достал из коморки «полуакустику» Ямаху. Похожую, кстати, на «Гипсон».

— Ух ты! — восхитился я.

— Лабай, лабух! — похихикал Славик и подошёл к микрофону.

— Второе отделение нашей панцевальной программы мы начинаем с песни, которую наш молодой гитарист посвятил девушке Татьяне, которая находится вместе с нами. Джони написал её только сегодня и она должна вам понравиться. Это очень медленный танец.

Дук-дук, ударил бас и Славик запел:

— Я ушёл почему-то, чуть позже шести. Я ушел почему-то, где-то чуть позже шести. Мы с тобою расстались. Я посмотрел на часы. Двери скрипнув трамвая, прошептали: «Прости…»

Дальше я не особо переделывал. Убрал «подушк» вместо неё вставил: «Мне на память», выкинул, про «искал тебя и здесь и там…» (Простите меня Чиж и Ко).

В общем, песня удалась и гитарная партия мне удалась. Звук у гитары был чистейший, струны фирмовые и тянулись прекрасно. А я старался в протяжку вложить всё своё страдание.

Барабанщик был тоже в «ударе». Басист импровизировал, одухотворённо высунув язык и ингда трогая струны большим пальцем, имитируя «слэп». Получалось не очень, но складно. Вермона поддерживала тему редкими аккордами. Костик почти спал. Как уже говорилось, они с барабанщиком перед работой накатили, но на Витька водка действовала возбуждающе, а Костика наоборот, тупила и усыпляла.

Дослушав песню, мои «цыганские друзья» помахали мне руками и растаяли в толпе толкущихся на танцполе пар и отдельных личностей. Я с облегчением вздохнул.

— Эх, джони, Джони, — сожалеюще проговорил Славик. — А вдруг ты счастье своё профукал?

— Нафиг-нафиг такое счастье, — подумал я, но промолчал. Мне ни с кем не хотелось говорить про моё счастье. Я ещё сам не знал, какое оно тут моё счастье.