Джуд незаметный

IV

В своем деле он был искусным работником, мастером на все руки, как и полагается быть ремесленнику в маленьких городах. В Лондоне рабочий, высекающий из камня рельефную деталь лиственного орнамента, откажется резать прилегающую к листве часть фриза, словно находя для себя унизительным выполнять вторую половину единого целого. Когда в мастерской не хватало работы по готическому фризу или украшению окон, Джуд нанимался делать надписи на памятниках и могильных плитах и даже находил удовольствие в такой перемене работы.

В следующий раз он увидел Сью, когда, стоя на приставной лестнице, выполнял подобного рода работу в одной из церквей. Начиналось короткое утреннее богослужение, и как только священник вошел, Джуд спустился с лестницы и подсел к прихожанам, — их набралось человек шесть, — чтобы по окончании молебна снова взяться за молоток. Только под конец он заметил среди женщин Сью: ей пришлось сопровождать в церковь почтена мисс Фонтовер.

Джуд смотрел на ее изящные плечи, на то, как свободно и непринужденно она вставала и снова садилась, как небрежно преклоняла колени, и думал о том, как помощницей была бы ему эта англиканка при более счастливых обстоятельствах. Вовсе не желание скорее приступить к работе заставило его снова взобраться на лестницу, как только прихожане стали расходиться, он просто не осмеливался здесь, в святом месте посмотреть в лицо женщине, которая производила на него столь неизъяснимое впечатление. Теперь, когда он уверился окончательно, что его влечение к ней носит чувственный характер, три упомянутых веских довода против близкого знакомства со Сью Брайдхед опять неотступно стояли перед ним. Но само собой разумеется человек не может жить одной только работой, и уж во всяком случае, такому человеку, как Джуд, необходимо было кого-нибудь любить. Другие не задумываясь кинулись бы к ней, чтобы вкусить прелесть легкой дружбы, в которой она едва ли могла бы отказать, а там что бог пошлет. Джуд так не мог — поначалу.

В последующие дни, особенно же в одинокие вечера он, терзаясь душевно, замечал, что думает о ней все больше и больше, да еще находит тайную сладость в этом недозволенном чувстве. Он везде чувствовал ее присутствие; проходя мимо зданий, которые она посещала, он неизменно вспоминал о ней и был вынужден признаться себе, что в этой борьбе совесть его, кажется, терпит поражение.

Разумеется, она все еще была для него идеалом, почти целиком созданным его воображением. Быть может знакомство с нею излечило бы его от этой нежданной и запретной страсти. Однако внутренний голос шептал ему, что хоть он и желает этого знакомства, но излечиваться от своей страсти вовсе не желает.

Не оставалось никаких сомнений в том, что с точки зрения общепринятой морали, которую он разделял, положение становится безнравственным. Ибо для человека, которому по законам его страны разрешается любить до конца дней своих только Арабеллу и который к тому же избрал тот путь, на какой он, Джуд, стал, — полюбить Сью было прискорбным началом для его новой жизни. Он был так твердо в этом убежден, что однажды, работая, по обыкновению, один в деревенской церкви в окрестностях города, счел своим долгом обратиться к богу с просьбой избавить его от этой слабости. Но, несмотря на все старания, молитва у него не получилась. Он увидел, что невозможно просить, чтобы тебя избавили от искушения, когда ты трижды жаждешь этого искушения. Тогда он нашел себе оправдание. В конце концов, — сказал он себе, — нельзя считать, что мною, как и в тот раз, владеет лишь чувственность. Я вижу, что она на редкость умна, и мои чувства в какой-то мере вызваны потребностью в духовной близости и доброте, которых мне так недостает в моем одиночестве. И он продолжал боготворить ее, боясь признаться себе, что в этом крылся некий порок. Ибо каковы бы ни были добродетели Сью, ее способности и религиозные чувства, отнюдь не они пробудили его любовь к ней, — это было очевидно.

Как-то вскоре днем во двор-мастерскую каменщика нерешительно вошла девушка и, приподняв юбки, чтобы они не волочились по белесой каменной пыли, направилась через двор к конторе.

— Миленькая, — бросил один из рабочих, которого звали дядюшка Джо.

— Кто такая? — спросил другой.

— Не знаю… Вижу ее то тут, то там. Постой, ну конечно же, это дочка того головастого малого Брайдхеда, что работал по металлу в церкви святого Силы лет десять назад, а потом уехал в Лондон. Не знаю, как сейчас у него дела, думаю, не очень, раз она вернулась сюда.

Между тем девушка постучалась в контору и спросила, можно ли видеть мистера Джуда Фаули. Как раз в это время Джуд куда-то отлучился; это известие она выслушала с видимым разочарованием и тут же ушла. Когда Джуд вернулся и ему рассказали о посетительнице, описав ее внешность, он воскликнул:

— Да ведь это моя кузина Сью!

Он выглянул на улицу, но она уже скрылась из виду. Больше он уже не думал о том, чтобы умышленно избегать встречи с нею, и решил в тот же вечер навестить ее. Придя домой, он нашел от нее записку — первую записку, один из тех документов, которые сами по себе не представляют ничего особенного или необыкновенного, однако, когда оглянешься на прошлое, оказывается, таят в себе нечто невероятно важное. Полное неведение относительно надвигающейся драмы, о коем свидетельствуют эти первые невинные послания женщины к мужчине или vice versa[5] делает их тем более выразительными и торжественными, а бывает, и зловещими, что по завершении драмы послания эти перечитываются в ее огненно-грозовом либо мертвенно-бледном свете.

Послание Сью было самым бесхитростным и непринужденным. Она называла его своим милым кузеном Джудом, сообщала, что лишь совсем недавно и совершенно случайно узнала о его пребывании в Кристминстере, и упрекала за то, что он не дал ей об этом знать. Они могли бы так приятно проводить время вместе, писала она, ведь по существу она предоставлена самой себе и у нее нет здесь, пожалуй, ни одного близкого друга. А теперь она, по всей вероятности, скоро уедет, и случай завести с ним дружбу будет упущен, возможно, навсегда.

При известии, что она уезжает, Джуд похолодел.

Ему и в голову не приходило, что это может случиться, и он поспешил написать ей записку. Он будет ждать ее сегодня вечером, через час после написания записки, у креста, выложенного на мостовой в знак принятых на этом месте мук.

Отослав с мальчиком записку, он тут же пожалел, что сгоряча предложил ей встретиться на улице, тогда как можно было просто зайти к ней. Назначать свидание под открытым небом — так было принято в деревне, и потому ни о чем другом он не подумал. Именно так встречался он, на свою беду, с Арабеллой, но такой тонкой девушке, как Сью, это может показаться неприличным. Однако поправить дело было уже нельзя, и за несколько минут до назначенного срока он направился к условленному месту при свете только что зажженных фонарей.

Широкая улица была безмолвна и почти пустынна, хотя час был не поздний. На противоположной стороне он заметил фигуру — это была она, и они оба одновременно двинулись к изображению креста. Но не успели они дойти до него, как она крикнула:

— Не хочу, чтобы наша первая встреча произошла здесь! Пройдем дальше.

Голос ее, решительный и звонкий, звучал взволнованно. Они пошли параллельно друг другу, и Джуд, повинуясь ее воле, ждал, пока она не подала знак к сближению. Они встретились как раз на том месте, где днем стояли извозчики; в этот час тут никого уже не было.

— Прости, что я назначил встречу на улице, а не зашел к тебе, — с робостью влюбленного начал Джуд. — Мне казалось, так мы сбережем время, если вдруг захотим пройтись.

— О, все равно, — ответила она с дружеской непринужденностью. — Собственно говоря, мне и позвать-то к себе некуда. Я только подумала, что ты выбрал такое ужасное место… нет, пожалуй, нехорошо говорить — ужасное… я хотела сказать, мрачное и зловещее, если вспомнить… Но разве не смешно начинать разговор вот так, когда я даже не знакома с тобой? — Она с любопытством окинула его взглядом, меж тем как Джуд старался не смотреть на нее. — Ты как будто лучше знаешь меня, чем я тебя, — добавила она.

— Да… я тебя изредка видел.

— И знал, кто я, и не заговорил? Ну вот, а теперь я уезжаю.

— Да, это очень грустно. У меня ведь нет здесь больше друзей. Есть, правда, один старый друг, который живет где-то в этих краях, но пока я еще не хочу с ним встречаться. Не знаю, может, ты слыхала о нем. Его зовут Филотсон. Я думаю, теперь он уже приходский священник где-нибудь в графстве.

— Нет, я знаю другого Филотсона, что живет неподалеку в деревне, в Ламсдоне. Он школьный учитель.

— Как? Неужели это тот самый Филотсон? Нет, не может быть! Все еще школьный учитель! А как его зовут? Уж не Ричард ли?

— Да, Ричард. Я посылала ему книги, но его самого ни разу не видела.

— Стало быть, он так ничего и не добился!

Джуд помрачнел: где ему рассчитывать на успех, если даже сам великий Филотсон потерпел неудачу? Он бы на целый день впал в отчаянье, если бы получил это известие не от своей обожаемой Сью. Однако уже сейчас он ясно представлял себе, как тяжело будет переживать крах планов Филотсона, когда она уйдет и он останется один.

— Раз уж мы решили погулять, может, зайдем к нему? — неожиданно предложил Джуд. — Еще не поздно.

Она согласилась, и они пошли вверх по холму через красивую лесистую местность. Вскоре на фоне неба показались зубчатая башня и квадратная колокольня, а за ними и школа. Они спросили первого встречного, бывает ли мистер Филотсон в это время дома, и услышали в ответ, что он всегда дома. Учитель вышел на стук со свечой в руке; лицо его, изможденное и похудевшее с тех пор, как Джуд видел его в последний раз, выражало недоумение.

Не такой рисовалась воображению Джуда встреча с мистером Филотсоном все эти годы, и безотрадное от нее впечатление мигом развеяло ореол, которым был окружен в его глазах образ учителя с того дня, как они расстались. Вместе с тем в нем пробудилось сочувствие к Филотсону как к человеку явно много претерпевшему в жизни и перенесшему крах всех своих иллюзий. Джуд назвал себя и сказал, что пришел повидаться с ним, своим старым другом, который был так добр к нему в дни его детства.

— Я совершенно не помню вас, — задумчиво произнес учитель. — Вы говорите, что были моим учеником? Очень может быть, но их прошло тысячи через мою жизнь, разумеется, они так изменились, что я помню лишь немногих, разве что самых последних.

— Это было в Мэригрин, — сказал Джуд, уже жалея, что пришел.

— Да, да, я работал там некоторое время. А это тоже моя бывшая ученица?

— Нет… это моя кузина… Я просил вас прислать мне грамматики, если вы помните, и вы их прислали.

— Да, да! Помнится, было что-то такое.

— С вашей стороны это было очень любезно. Именно вы направили меня на верный путь. В то утро, когда вы уезжали из Мэригрин и вещи ваши уже лежали в повозке, вы пожелали мне всего доброго и сказали, что намереваетесь окончить университет и вступить в лоно церкви, что ученая степень — это то пробирное клеймо, которое необходимо всякому, кто хочет чего-либо добиться как теолог или преподаватель.

— Помню, я подумывал об этом про себя, но удивлен, что не сохранил этого в тайне. Эту мечту я оставил давно.

— Зато я никогда не забывал об этом. Это-то и привело меня в Кристминстер и побудило навестить вас сегодня.

— Заходите, — пригласил Филотсон. — Вместе с вашей кузиной, разумеется.

Они вошли в гостиную с лампой под бумажным абажуром, освещавшей три или четыре книги на столе. Филотсон снял его, чтобы лучше разглядеть гостей, свет упал на выразительное лицо, живые черные глаза и волосы Сью, на серьезное лицо ее брата и усталое лицо и фигуру самого учителя — худощавого, задумчивого человека лет сорока пяти, с тонким, нервным ртом. Он чуть сутулился в силу привычки и был одет в черный сюртук, слегка лоснившийся от долгой носки на спине и на локтях.

Былая дружба мало-помалу возобновлялась: школьный учитель рассказывал о своей жизни, брат и сестра — о своей. Он признался им, что иногда все еще подумывает о духовной карьере и, хотя не имеет возможности осуществить свое давнишнее намерение — принять сан, все же надеется приобщиться к церкви в качестве лиценциата. А пока что, сказал он, его вполне устраивает настоящее положение, вот разве что недостает помощника.

Ужинать они не остались и пошли обратно в Кристминстер, так как Сью должна была рано вернуться домой. Несмотря на то что говорили они только на обще темы, Джуд с изумлением убеждался, какая замечательная женщина открывается ему в Сью. Она была сама трепетность, и казалось, будто все, что бы она ни делал, имеет своим источником чувство. Какая-нибудь вдруг взволновавшая ее мысль заставляла ее настолько ускорять шаг, что он едва поспевал за нею, а ее щепетильность в некоторых вопросах могла быть принята за тщеславие. С тоскою в сердце от отмечал, что любит ее теперь сильнее, чем до знакомства, тогда как она питает нему всего лишь искренние дружеские чувства. И на обратном пути мрак царил не только в нависшей над ними ночи, но и в его мыслях о ее отъезде.

— Зачем ты уезжаешь из Кристминстера? — спросил он с сожалением. — Как ты можешь изменить городу, чья история связана с такими громкими именами, как Ньюмен, Пьюзи, Уорд и Кэбл?

— Да… громкими. Но прогремят ли они в мировой истории?.. И что за смешная причина к тому, чтобы остаться! Мне бы это и в голову не пришло! — Она засмеялась. — Ничего не поделаешь, приходится уезжать, — продолжала она. — Мисс Фонтовер, одна из совладелиц заведения, в котором я служу, недовольна мной, а я ею, так что мне лучше уехать.

— Что у вас произошло?

— Она разбила мои статуэтки.

— Как! Нарочно?

— Да. Она нашла их у меня в комнате и хотя они принадлежали мне лично, она швырнула их на пол и стала топтать ногами только потому, что они пришлись ей не по вкусу. У одной из статуэток она искрошила каблуком руки и голову. Это было ужасно!

— Должно быть, они показались ей слишком католическими? Наверное, она обозвала их папскими идолами и говорила о поклонении святым?

— Нет, не то. Дело обстояло совсем иначе.

— Вот как? Тогда я не понимаю!

— Мои святые заступники не понравились ей совсем по другой причине. Я не стерпела и заявила ей свое неудовольствие. Кончилось тем, что я решила уехать и найти такую работу, при которой я буду более независима.

— А не взяться ли тебе снова за преподавание? я слыхал, ты когда-то занималась этим.

— Я не думала возвращаться к преподаванию, потому что делала успехи как рисовальщица.

— Пожалуйста, позволь мне попросить Филотсона, чтобы он разрешил тебе попробовать свои силы в его школе, хорошо? Если работа тебе понравится, ты сможешь поступить в педагогический колледж и стать настоящей учительницей с дипломом и зарабатывать тогда будешь вдвое больше, чем любой рисовальщик или церковный художник, и свободней будешь вдвое.

— Что ж, попроси. А теперь я должна идти. До свиданья, милый Джуд! Я так рада, что мы наконец познакомились. Мы ведь не будем ссориться только из-за того, что ссорились наши родители, правда?

Не смея даже показать, до какой степени он с ней согласен, Джуд свернул в тихую улицу, на которой жил.

Им теперь владело одно желание — удержать Сью Брайдхед возле себя, не считаясь с последствиями, и на другой же вечер он опять отправился в Ламсдон, не рассчитывая на убеждающую силу письма. Учитель не ожидал такого предложения.

— По правде говоря, мне бы нужен помощник для старших учеников, — сказал он. — Конечно, и ваша кузина могла бы подойти, но у нее нет опыта. Ах, есть, вы говорите? И она всерьез хочет избрать профессию учителя?!

Джуд ответил, что, по его мнению, она к этому расположена, и принялся так чистосердечно превозносить ее врожденные педагогические способности, которые внезапно в ней обнаружил, что учитель согласился взять ее в помощницы, но по-дружески внушил Джуду, что если его кузина не намерена всерьез работать на этом поприще и не будет рассматривать этот шаг как первую ступень ученичества, за которой последует вторая — обучение в педагогическом училище, она только понапрасну потеряет время, по сути даром получая деньги.

На другой день после этого посещения Филотсон получил от Джуда письмо, в котором тот сообщал, что еще раз говорил с кузиной, что ее все больше начинает увлекать мысль о преподавании, словом, что она согласна приехать. Одинокому немолодому учителю и в голову не пришло, что пылкими стараниями Джуда устроить эти дело руководили какие-либо иные чувства по отношению к Сью чем естественное желание помочь родственнице.