Джуд незаметный

II

Сью сидела, уставившись на голый пол комнаты, потом выглянула во двор — занавески на окне не было. Дом представлял собою всего-навсего старый коттедж, со всех сторон стиснутый стенами соседних зданий. Прямо перед ней высились черные глухие стены Саркофаг-колледжа, — безмолвные стены, пережившие четыре столетия мрака, фанатизма и упадка, вторгались в ее маленькую, комнату, ночью заслоняя лунный свет, а днем — солнечный. За ними виднелись очертания Рубрик-колледжа, а еще дальше — башня третьего университетского здания. Сью думала о том, какие странные вещи могут проделывать с простодушным человеком его страсти. Вот взять Джуда, например, — он так нежно любит ее и детей, а все-таки запрятал их в эту мрачную дыру, и только потому, что до сих пор еще одержим своей мечтой. Даже сейчас леденящий отказ, которым эти высокомудрые стены ответили на его страстное стремление, недостаточно ясно доходил до его сознания.

Неудача с поисками новой квартиры и то, что в доме не оказалось места для отца, произвело на мальчика глубокое впечатление: он сидел подавленный, словно охваченный каким-то затаенным ужасом. Наконец он нарушил молчание словами:

— Мама, что же будет с нами завтра?

— Не знаю, — уныло отвечала Сью. — Боюсь, папа очень расстроится.

— Я хочу, чтоб он был совсем здоров и чтоб для него здесь нашлось место. Тогда нам было бы легче. Бедный папа!

— Да, тогда нам было бы легче.

— Могу я чем-нибудь помочь?

— Нет. Вокруг одни лишь заботы, невзгоды, страдания!

— Ведь папа ушел отсюда, чтобы дать место нам, детям, правда?

— Да, отчасти.

— Лучше было бы вовсе не жить на свете, да?

— Пожалуй, что так, дорогой.

— Это из-за нас, детей, вы не можете получить хорошую комнату, так ведь?

— Как тебе сказать… Люди действительно иногда не хотят сдавать комнаты тем, у кого есть дети.

— Тогда зачем же люди заводят детей, раз дети доставляют столько неприятностей?

— Ну… потому что таков закон природы.

— Но ведь мы не просим родиться на свет?

— Нет, конечно.

— А мне еще тяжелее оттого, что ты не настоящая моя мама, и если б не захотела, могла бы не оставлять меня у себя. Не нужно мне было приезжать к вам, вот что! Я был обузой в Австралии, теперь обуза здесь. Лучше бы мне вовсе не родиться!

— Это не от тебя зависело, дорогой.

— Я думаю, что когда родятся дети, которых не хотят, их надо сразу же убивать, прежде чем в них войдет душа, а не давать им расти и ходить.

Сью не ответила, раздумывая, как обращаться с этим чересчур мудрым ребенком. Наконец после некоторого колебания она решила быть с ним по возможности честной и откровенной, — ведь он разделял ее невзгоды, как взрослый друг.

— Скоро нас станет еще больше, — промолвила она нерешительно.

— Как так?

— Будет еще один ребенок.

— Что? — Мальчик порывисто вскочил. — Господи! Зачем же ты послала еще за одним, когда у тебя и с нами столько хлопот?

— Да, к сожалению, я это сделала, — пробормотала Сью, и на ее глазах заблестели слезы.

Мальчик разразился слезами.

— О, тебе все равно, все равно! — воскликнул он с горестным упреком. — Ну почему ты такая жестокая и злая, почему ты не подождала, пока у нас будет побольше денег и не выздоровеет папа! Мало нам горя! Нам негде жить, папу заставили уйти от нас, завтра нас выгонят на улицу, а ты хочешь еще одного ребенка! Ты это делаешь нарочно, нарочно, нарочно!

Всхлипывая, он ходил взад и вперед по комнате.

— Прости меня, мой маленький Джуд! — умоляла она, расстроенная не меньше, чем он. — Я не могу тебе объяснить… я расскажу тебе все, когда ты станешь старше… Мы сейчас в тяжелом положении, и действительно кажется, что я это сделала нарочно. Я не могу тебе объяснить, милый, но это совсем не нарочно… и это от меня не зависит.

— Нет, нарочно… нарочно! Никто не мешал бы нам так, как сейчас, если б ты не согласилась! Я никогда, никогда не прощу тебя! И никогда не поверю, что ты любишь меня, или папу, или кого-нибудь из нас!

Он повернулся и пошел в свою каморку, где на полу ему была постлана постель. Сью слышала, как он сказал: «Не было бы детей, не было бы и никаких невзгод».

— Не надо так думать, дорогой! — не попросила, а почти приказала она. — Ложись-ка лучше спать!

Наутро Сью проснулась в начале седьмого и решила еще до завтрака повидать Джуда в гостинице, адрес которой он ей оставил, и рассказать ему обо всем случившемся до того, как он выйдет в город. Она встала тихо, стараясь не разбудить детей, которые, несомненно, сильно переутомились накануне. Джуда она застала за завтраком в дешевенькой гостинице, — он хотел сэкономить на своем жилье, но зато иметь возможность платить за комнату Сью, — и сообщила ему, что осталась без крова. Он так тревожился за нее всю ночь, сказал он. Как бы там ни было, сейчас, с наступлением утра, просьба освободить помещение не казалась такой страшной, а неудача с поисками новой квартиры не угнетала ее так сильно, как вчера. Джуд согласился, что нет смысла настаивать на своем праве занимать снятую комнату в течение недели и лучше сразу же выехать.

— Вы переедете в эту гостиницу на один-два дня, — сказал он. — Место это малоуютное, и детям здесь будет не так хорошо, зато мы сможем как следует осмотреться. Тут полно комнат сдается на окраинах, в «Вирсавии», например, где я когда-то жил. Позавтракай со мной, моя птичка, раз уж ты пришла. Как ты себя чувствуешь? Времени у тебя достаточно, успеешь и вернуться, и приготовить детям поесть до того, как они проснутся. Да я и сам пойду с тобой.

Она наскоро позавтракала, и через четверть часа они вышли из гостиницы, решив немедленно освободить помещение, для которого их сочли недостаточно почтенными квартирантами. Войдя в дом, Сью поднялась наверх и, удостоверившись, что в комнате детей тихо, робко попросила квартирную хозяйку принести чайник и что-нибудь к завтраку. Хозяйка едва соизволила исполнить ее просьбу, после чего Сью достала принесенные с собою два яйца, опустила их в кипящую воду и попросила Джуда сварить их для малюток, а сама пошла к детям. Была уже половина девятого.

Склоняясь над чайником, Джуд стоял спиной к комнатке, где спали дети, и с часами в руке следил за варкой яиц. Пронзительный крик Сью заставил его резко повернуться. Он увидел, что дверь комнатки, вернее каморки, которая как-то тяжело пошла на петлях, когда она толкнула ее, распахнута, а Сью безжизненно лежит на полу у входа. Бросившись поднимать ее, он взглянул на маленькую постельку, устроенную тут же на полу: детей там не было. Джуд в замешательстве обвел глазами комнатушку. На обратной стороне двери, на двух крючках для одежды, висели их младшие дети с веревками вокруг шеи; тут же рядом висел труп маленького Джуда. Около него валялся опрокинутый стул; его остекленевшие глаза были скошены в сторону комнаты, глаза у девочки и младшего мальчика были закрыты.

Вне себя от ужаса при виде этой картины, Джуд, забыв о Сью, перерезал веревки перочинным ножом и перенес всех троих на постель; первое же прикосновение к ним убедило его в том, что они мертвы. Затем он поднял Сью, которая была без сознания, положил ее на кровать в большой комнате, позвал хозяйку и, задыхаясь, побежал за доктором.

Когда он вернулся, Сью уже пришла в себя: вид трех маленьких трупов и двух беспомощных женщин, склонившихся над детьми в отчаянной попытке вернуть их к жизни, лишил Джуда самообладания. Вскоре пришел живший по соседству врач, но, как Джуд и предполагал, его присутствие оказалось излишним. Спасти детей было невозможно: хотя тела их еще не совсем остыли, они, по-видимому, провисели более часа. Чуть попозже, когда родители нашли в себе силы обсудить происшедшее, они пришли к заключению, что, проснувшись, старший мальчик заглянул в комнату Сью и, не найдя ее, вновь пережил приступ острой тоски, в которую повергли его больную душу события и разговоры минувшего вечера. Более того, на полу была найдена записка, подтверждавшая их догадку; на ней рукой маленького Джуда огрызком карандаша, который он носил при себе, было написано:

При виде записки нервы Сью сдали окончательно. Невыносимое сознание, что вчерашний разговор с мальчиком явился главной причиной трагедии, вызвало у нее судорожный припадок, который ничто не могло остановить. Ее почти насильно перенесли в комнату нижнего этажа, и она лежала там, содрогаясь всем своим хрупким телом от беззвучных рыданий, устремив в потолок широко открытые глаза, между тем как хозяйка дома тщетно пыталась ее успокоить.

Здесь хорошо было слышно, как наверху ходили люди. Сью умоляла пустить ее к детям, но в конце концов ее убедили, что если даже и есть какая-нибудь надежда, ее присутствие может только повредить; к тому же ей напомнили, что она должна беречь себя и не подвергать опасности жизнь будущего ребенка. Она без конца забрасывала всех вопросами, пока не пришел Джуд и не сказал, что все кончено. Когда Сью смогла заговорить, она рассказала ему о разговоре с мальчиком и добавила, что считает себя виновницей случившегося.

— Нет, — возразил Джуд, — это было заложено в его натуре. Доктор говорит, что теперь встречаются мальчики подобной организации, совершенно неизвестной в прошлых поколениях, что это проявление нового взгляда на жизнь. Такие дети видят все ее ужасы, прежде чем становятся достаточно взрослыми, чтобы противостоять им. Он говорит, что это проявление зарождающегося теперь всеобщего нежелания жить. Он передовой человек, этот доктор, но не может найти слов утешения…

Джуд старался не показывать свое горе перед Сью, но тут не выдержал; Сью принялась утешать его, несколько отвлекшись от горьких самообвинений. Когда посторонние разошлись, ей разрешили взглянуть на детей.

Лицо мальчика отражало всю историю их жизни. На этом маленьком личике запечатлелось все то темное и злонамеренное, что омрачило первый брачный союз Джуда, и все случайности, ошибки, страхи и заблуждения второго. Он был их средоточие, их фокус, их лаконичная формулировка. Из-за опрометчивости своих родителей он стенал, из-за несоответствия их союза был в трепете, из-за их злосчастий умер.

Когда все в доме смолкло и они в бездействии ожидали приезда следователя, который должен был снять допрос, из-за массивной, возвышавшейся за домом стены колледжа вдруг возник приглушенный, протяжный, низкий звук и заполнил собой всю комнату.

— Что это? — задержав свое и без того неровное дыхание, спросила Сью.

— Орган в часовне колледжа. Должно быть, упражняется органист. Это из семьдесят третьего псалма: «Благ бог к Израилю».

Сью снова зарыдала.

— О, мои бедные, бедные малютки! Они никому не сделали зла! Почему же взяты они, а не я?

Последовала пауза, затем с улицы донесся чей-то разговор.

— Это о нас говорят! — простонала Сью. — «Мы привлекаем все взоры — и ангелов и людей».

Джуд прислушался.

— Нет, не о нас, — сказал он. — Это два священника разных убеждений спорят о восточной церкви. Боже мой! Спорят о восточной церкви в то время, как все живущее страдает!

Опять воцарилось молчание, пока его не нарушил новый взрыв неудержимого отчаяния Сью.

— На свете есть что-то существующее вне нас, и это «что-то» говорит: «Не смей!» Сначала оно говорит: «Не смей учиться!» Потом: «Не смей работать!» А теперь: «Не смей любить!»

— Это ты от горя так говоришь, родная, — успокаивал ее Джуд.

— Но ведь это правда!

Так они сидели в ожидании следователя, затем Сью вернулась в свою комнату. На стуле лежали платьице, туфельки и носки малютки-сына — она не давала дотрагиваться до них, как ни хотелось Джуду убрать их с ее глаз. Как только он к ним прикасался, она умоляла оставить их на месте и чуть ли не набросилась на хозяйку, когда та попыталась их спрятать.

Минуты, когда она впадала в тупое, апатичное молчание, страшили Джуда еще больше, чем взрывы ее горя.

— Почему ты со мной не разговариваешь, Джуд? — воскликнула она после одного из таких приступов отчаяния. — Не отворачивайся от меня! Мне так одиноко, когда ты не смотришь на меня!

— Успокойся, родная, я здесь, я с тобой, — отвечал он, прижимаясь лицом к ее лицу.

— О мой друг, наш идеальный союз, наше двуединство теперь обагрены кровью!

— Нет, они только омрачены смертью.

— А!.. Но ведь это я, сама того не ведая, толкнула его на это! Я разговаривала с ребенком, как со взрослым. Я сказала, что мир против нас, что лучше совсем не жить, чем так мучиться, и он понял меня буквально. К тому же и призналась, что у нас будет еще ребенок. Это его потрясло. Как горько он меня упрекал!

— Зачем же ты это сделала, Сью?

— Не знаю. Я хотела быть правдивой. Я не могла скрывать от него факты жизни. Но я не была правдивой, потому что из ложной стыдливости говорила с ним обиняками. Почему я оказалась лишь наполовину умнее других женщин и вместо успокоительной лжи говорила ему полуправду? Это всё моя бесхарактерность, я не смогла ни скрыть правду, ни рассказать ее всю до конца!

— В большинстве случаев, наверное, так и поступают, только у нас с тобой это не получилось. Но рано или поздно он все равно узнал бы…

— А я-то шила моему малютке новое платьице и теперь никогда его в нем не увижу… И никогда больше не буду с ним разговаривать! Мои глаза так распухли от слез, что я почти не вижу, а ведь всего только год назад я считала себя счастливой! Мы слишком сильно любили друг друга! Слишком много занимались друг другом! Помнишь, мы говорили, что возведем наслаждение в добродетель. Я говорила, что закон природы, ее намерение, ее смысл в том, чтобы с наслаждением следовать инстинктам, которыми она нас наделила и которые цивилизация стремится подавить. Какие ужасные вещи я говорила! Теперь судьба нанесла нам удар в спину за то, что мы имели глупость поверить природе на слово.

Она углубилась в тихое раздумье, потом добавила:

— А может, и к лучшему, что они умерли?.. Да… теперь я начинаю думать, что это так. Быть сорванным до срока — это лучше, чем медленно и безрадостно вянуть.

— Да, — ответил Джуд, — некоторые считают, что родители должны радоваться, когда дети умирают в младенчестве.

— Откуда они это знают? О мои малютки, крошки мои, вам бы жить и жить!.. Ты скажешь, мальчик не хотел жить, потому так и поступил. У него желание умереть было оправданно, оно лежало в самой основе его неизлечимо больной натуры. Бедный ребенок! Но другие… мои собственные… Наши с тобой дети!

Сью снова взглянула на крошечное платьице, на носочки и туфельки и вся затрепетала, как натянутая струна.

— Жалкое я создание, — сказала она. — Мне нет места больше ни на небе, ни на земле! Я сошла с ума от всего этого. Что же теперь делать?

Она крепко держала руку Джуда, глядя на него широко открытыми глазами.

— Ничего, — ответил Джуд, — «что случилось, того изменить нельзя, и все дойдет до предназначенного конца».

— Да, конечно. Чьи это слова? — спросила она подавленно после небольшой паузы.

— Это из хора в «Агамемноне». Как стряслась беда, эти слова не выходят у меня из головы.

— Бедный Джуд! Ты все потерял в жизни, больше даже, чем я, потому что у меня остался ты. Подумать только, сколько всего ты знаешь, хотя твоим чтением никто не руководил, и все же ты должен прозябать в нищете и отчаянии!

Такие разговоры на время отвлекали Сью, но потом волна горя обрушивалась на нее с новой силой.

Наконец прибыли судебные эксперты и осмотрели тела, состоялось следствие, затем наступил печальный день похорон. Перед домом, привлеченная газетными сообщениями, стояла толпа зевак. Неясные толки о действительных взаимоотношениях Сью и Джуда особенно разжигали их любопытство. Сью хотела сопровождать малюток на кладбище, но в последнюю минуту ей стало плохо, и она слегла. Тем временем гробики бесшумно вынесли из дома, Джуд погрузил их в экипаж и уехал, к великой радости квартирного хозяина. Теперь у него на руках оставалась лишь Сью и ее вещи, но он рассчитывал избавиться от нее в течение дня и таким образом положить конец недоброй славе, которую приобрел за последние дни его дом по милости жены, приютившей эту злополучную семью. Днем он поговорил по секрету с домовладельцем, и они условились, что попытаются переменить номер дома, если после этого несчастья люди станут его избегать.

Как только оба гробика — один с телом маленького Джуда, другой с двумя малютками — были преданы земле, Джуд поспешил к Сью, но так как она все еще лежала у себя в комнате, он не стал ее беспокоить. Однако, полный смутной тревоги за нее, он снова вернулся около четырех часов дня. Хозяйка думала, что она все еще у себя, но, заглянув в комнату, сказала, что ее там нет. Ее шляпки и жакета тоже нигде не было видно: она явно ушла из дому. Джуд бросился в гостиницу, где остановился, но и там не нашел ее. Перебрав в уме все возможности, он отправился на кладбище и вскоре оказался на месте недавнего погребения. Зеваки, сопровождавшие похоронную процессию, уже разошлись. Могильщик с лопатой в руках пытался закопать общую могилу детей, но рядом с ним в наполовину засыпанной яме стояла женщина и, держа его за руку, умоляла о чем-то. Это была Сью; на ней было цветное платье, которое она и не подумала сменить на траурное, купленное для нее Джудом, и это говорило о ее горе сильнее любого траурного наряда.

— Он зарывает моих крошек в землю, но я не дам, пока еще раз их не увижу! — как безумная закричала она, увидев Джуда. — Еще разочек, Джуд, умоляю тебя! Я должна их видеть! Я не думала, что ты позволишь забрать их, пока я сплю! Ты обещал, что я увижу их, прежде чем заколотят гроб, ты не исполнил своего обещания и позволил их унести. О Джуд, и ты тоже такой жестокий!

— Она хочет, чтобы я разрыл могилу и пустил ее к гробам, — сказал могильщик. — Ее надо увести домой, посмотрите, на кого она похожа! У бедняжки, видно, помутилось в голове. Не могу я, мэм, снова их выкапывать. Идите-ка лучше домой с муженьком, да успокойтесь, да благодарите бога, что скоро у вас снова будет ребенок вам в утешенье.

Но Сью продолжала жалобно твердить:

— Можно, я взгляну на них еще разочек?.. Только разочек. Ну можно? На одну только минуточку, Джуд… Это не отнимет много времени, а я буду так рада! Ну позволь мне, Джуд, и я буду хорошей и всегда буду тебя слушаться! Потом я спокойно пойду домой и уж никогда их больше не увижу. Можно? Ну почему нельзя?

Так она умоляла его, и от жалости Джуд почти готов был уговорить могильщика исполнить ее просьбу. Но видя, что это бесполезно и могло только пойти ей во вред, он решил немедленно отвести ее домой. Он начал ласково уговаривать ее, шептал ей нежные слова и обнял, чтобы поддержать ее, и в конце концов она беспомощно уступила и дала увести себя с кладбища.

Он хотел взять экипаж, чтобы доехать до дома, но так как им приходилось соблюдать строгую экономию, она запротестовала, и они тихонько пошли домой пешком — Джуд в трауре, она — в своем красновато-коричневом платье. Вечером они предполагали переехать на другую квартиру, но Джуд увидел, что это немыслимо, и они вернулись в ненавистный им дом. Сью тотчас уложили в постель и послали за доктором.

Весь вечер Джуд прождал внизу. Было очень поздно, когда ему сообщили, что Сью преждевременно родила и что ребенок, как и все остальные дети, мертв.