Глава XIX

«Мадам Гаупт, акушерка» — гласила вывеска, качавшаяся над пивной под окном второго этажа. На боковой двери висела табличка с изображением руки, указывавшей на грязную лестницу. Юргис поднялся, шагая через три ступеньки.

Мадам Гаупт жарила свинину с луком и оставила дверь полуоткрытой, чтобы лучше вытягивало чад. Когда Юргис постучал, дверь совсем раскрылась, и он увидел хозяйку с запрокинутой над головой черной бутылкой. Он постучал громче, и тогда женщина спохватилась и поставила бутылку. Мадам Гаупт была невероятно толстая голландка, переваливавшаяся при ходьбе, словно шлюпка на океанских волнах, отчего посуда в буфете подпрыгивала и дребезжала. На ней был грязный синий капот, а зубы у нее были черные.

— В чем дело? — спросила она, заметив Юргиса.

Он бежал всю дорогу как сумасшедший и так запыхался, что едва мог говорить. Волосы у него растрепались, глаза блуждали — он был похож на выходца с того света.

— Моя жена! — с трудом проговорил он. — Идите скорей!

Мадам Гаупт сдвинула сковороду на край плиты и вытерла руки о капот.

— Вы хотите, чтобы я на роды пошла?

— Да.

— Я только что с родов и не успела даже пообедать. Впрочем, если это так спешно…

— Да! — выкрикнул он.

— Ну что ж! Пожалуй, пойду. Сколько вы заплатите?

— Я… я… а сколько вы хотите? — пробормотал Юргис.

— Двадцать пять долларов.

У него вытянулось лицо.

— Я столько не могу, — сказал он.

Голландка пристально посмотрела на него.

— Сколько же вы дадите? — спросила она.

— Платить надо теперь, сейчас же?

— Да. Так поступают все мои клиенты.

— Я… у меня мало денег, — в мучительном страхе начал Юргис. — Я попал в… в беду… у меня вышли все деньги. Но я заплачу вам… до последнего цента… при первой возможности. Ведь я могу работать…

— Какая у вас работа?

— Я теперь без места. Буду искать работы. Но я…

— Сколько у вас есть сейчас?

У него еле хватило духа ответить. Когда он произнес: «Доллар с четвертью», — акушерка рассмеялась ему в лицо.

— За доллар с четвертью я и шляпы не надену, — сказала она.

— Это все, что у меня есть, — прерывающимся голосом умолял Юргис. — Я должен привести кого-нибудь, а то моя жена умрет. Я ничего не могу поделать… я…

Мадам Гаупт снова поставила свинину на огонь. Она повернулась к Юргису и ответила из облаков пара:

— Достаньте мне десять долларов наличными, тогда остаток вы можете выплатить в течение месяца.

— Я не могу… у меня нет! — возражал Юргис. — Говорю вам, что у меня всего доллар с четвертью.

Женщина отвернулась к плите.

— Я не верю вам, — сказала она. — Это все разговоры, чтобы обмануть меня. Как случилось, что у такого здоровенного парня остался всего доллар с четвертью?

— Я прямо из тюрьмы, — сказал Юргис, готовый ползать перед ней на коленях, — а у меня и раньше денег не было. Моя семья чуть не умерла с голоду.

— Где же ваши друзья, почему они не могут вам помочь?

— Они все бедняки, — ответил он. — Вот все, что они могли дать. Больше мне не удалось достать…

— Разве вы не могли продать что-нибудь?

— У меня ничего нет! Говорю вам, у меня ничего нет, — в отчаянии крикнул он.

— Так отчего же вы не займете? Разве лавочники не верят вам?

Видя, что он только качает головой, она продолжала:

— Послушайте, если вы пригласите меня, вы останетесь довольны. Я спасу вам жену и ребенка, и это не будет слишком дорого. Если вы их потеряете, то каково вам будет? А тут перед вами дама, которая знает свое дело. Я могу направить вас к людям, живущим в этом квартале, и они скажут..

Мадам Гаупт убедительно тыкала вилкой перед носом Юргиса. Ее слова оказались последней каплей. В отчаянии он махнул рукой и повернулся к выходу.

— Ни к чему все это, — бросил он, но вдруг опять услышал за собой голос акушерки:

— Для вас пусть будет пять долларов.

Она шла за ним, продолжая его уговаривать.

— С вашей стороны глупо не соглашаться, — говорила она. — В такой дождливый день никто не пойдет за меньшую сумму. Да и я еще так дешево никогда в жизни не брала! Я не имела бы чем платить за мою комнату, если бы…

Юргис прервал ее ругательством.

— Чем я заплачу, — яростно закричал он, — если у меня нет, черт побери! Я заплатил бы, если бы мог, но говорю вам, что у меня нет. У меня нет! Слышите вы: у меня нет!

Он снова повернулся к выходу и спустился уже до половины лестницы, прежде чем мадам Гаупт успела окликнуть его:

— Подождите! Я пойду с вами! Подождите!

Он вернулся в комнату.

— Тяжело думать, что кто-то страдает, — меланхолически заметила она. — Пойти с вами за те деньги, что вы предложили, это все равно, что даром. Но я постараюсь помочь вам. Далеко ли это?

— Три или четыре квартала.

— Три или четыре? Значит, придется промокнуть! Gott im Himmel![24] Это стоит дороже! За доллар с четвертью в такую погоду!.. Но послушайте-ка, вы скоро заплатите мне остальные двадцать три и три четверти доллара?

— Как только смогу.

— В течение месяца?

— Да, в течение месяца, — ответил несчастный Юргис. — Все, что хотите! Только скорее!

— А где доллар с четвертью? — настаивала неумолимая мадам Гаупт.

Юргис положил деньги на стол. Акушерка пересчитала их и спрятала. Потом она снова вытерла свои жирные руки и начала собираться, ни на секунду не переставая брюзжать. Полнота мешала ей двигаться, и она все время охала и сопела. Она сняла капот, не потрудившись даже повернуться к Юргису спиной, и надела корсет и платье. Потом она так долго прилаживала черную шляпу, искала зонтики собирала в мешок валявшиеся в разных местах инструменты и принадлежности своего ремесла, что Юргис чуть с ума не сошел от нетерпения. Всю дорогу он шел на четыре шага впереди акушерки, по временам оглядываясь, как будто мог силой своего желания заставить ее поторопиться. Но мадам Гаупт способна была только еле-еле ковылять, да и то ей не хватало дыхания.

Наконец, они очутились в кухне перед испуганными женщинами. Роды еще не кончились — крики Онны по-прежнему доносились с чердака. Мадам Гаупт сняла шляпу и положила ее на камин. Потом она достала из своего мешка старое платье и банку с гусиным жиром, которым принялась растирать руки. По примете, чем большее число раз гусиный жир из одной банки идет в дело, тем больше счастья это приносит акушерке. Поэтому они держат начатую банку всегда под рукой где-нибудь в комоде вместе со старым бельем — месяцами, а иногда даже целыми годами.

Затем ее проводили к лестнице, и Юргис услышал, как она вскрикнула в негодовании:

— Gott im Himmel! Куда это вы меня завели? Я не могу по такой лестнице карабкаться, и мне не пролезть через этот люк! Даже и пробовать не буду — я могу убиться. Разве это место, чтобы ребенка рожать — на чердаке с какой-то приставной лестницей?! Стыдно вам!

Юргис стоял в дверях и слушал ее брань, почти заглушавшую ужасные стоны и вопли Онны.

Наконец, Анеле удалось умиротворить акушерку, и та начала взбираться по лестнице. Потом старушка снова задержала ее, предупреждая, что по чердаку надо ходить осторожно — настоящего пола там нет, просто с одной стороны положены старые доски, чтобы устроить хоть какой-нибудь приют для семьи. Там вполне безопасно, но дальше только балки, дранка и штукатурка. Стоит оступиться, и дело может кончиться катастрофой.

Наверху было почти темно, и Анеля предложила, чтобы кто-нибудь прошел вперед со свечой. За этим последовали новые возгласы и угрозы, наконец две слоноподобные ноги исчезли в отверстии чердака, и Юргис почувствовал, как от шагов мадам Гаупт затрясся весь дом. Анеля подошла к Юргису и взяла его за руку.

— Теперь, — сказала она, — вам надо уйти. Послушайте меня: вы сделали все, что могли, и будете только мешать. Уходите и подождите где-нибудь.

— Но куда же мне идти? — беспомощно спросил Юргис.

— Не знаю, — ответила она. — Идите на улицу, если больше некуда, только идите! И не возвращайтесь до утра!

В конце концов они с Марией вытолкали его из кухни и заперли за ним дверь. Солнце как раз зашло, и становилось холодно. Дождь сменился снегом, слякоть на улицах подмерзла. Легко одетый Юргис дрожал, но он засунул руки в карманы и двинулся вперед. Он не ел с самого утра и чувствовал себя слабым и разбитым. Вдруг он сообразил, что находится недалеко от пивной, где часто обедал. Его озарила надежда. Может быть, там сжалятся над ним или он встретит приятеля. Быстрым шагом Юргис направился туда.

— Здорово, Джек, — приветствовал его хозяин пивной («Джек» — кличка, принятая в Мясном городке для всех иммигрантов и чернорабочих), — где это ты пропадал?

Юргис подошел прямо к стойке.

— Я был в тюрьме, — сказал он, — меня только что выпустили. Я всю дорогу шел пешком, у меня ни цента в кармане и с утра ничего не было во рту. Я лишился своего дома, жена больна… мне крышка.

Хозяин поглядел на него, на его бледное, измученное лицо и посипевшие, дрожащие губы. Потом он придвинул к нему большую бутылку.

— Выпей-ка! — сказал он.

Руки у Юргиса так дрожали, что он с трудом держал бутылку.

— Не робей, — сказал хозяин. — Опрокинь разом!

Юргис выпил большую рюмку виски, потом, по приглашению хозяина, направился к стойке с закусками. Он съел, сколько осмелился, жадно глотая пищу, а затем, выразив, как мог, свою благодарность, сел перед большой раскаленной печкой, стоявшей посреди комнаты.

Но, как всегда бывает в этом жестоком мире, блаженство оказалось недолгим. От промокшего платья Юргиса повалил пар, и ужасный запах удобрения распространился по комнате. Через час кончалась работа на бойнях, и в пивной должны были появиться посетители. Но они не могли бы долго оставаться там, где стояло такое зловоние. Кроме того, это был субботний вечер. Часа через два в задней комнате трактира начнутся танцы под скрипку и кларнет, живущие по соседству рабочие придут со своими семьями, будут есть венские колбасы, пить баварское пиво и веселиться до трех часов утра. Хозяин кашлянул раза два и заметил:

— Послушай, Джек, тебе, пожалуй, придется уйти.

Трактирщик привык к виду человеческих подонков.

Каждый вечер он гнал от своей двери десятки неудачников, таких же измученных, продрогших и одиноких, как этот парень. Но то были люди, которые сдались и вышли из игры, а Юргис все еще боролся и в нем сохранилось какое-то чувство собственного достоинства. Когда он покорно встал, хозяин подумал, что Юргис всегда казался солидным человеком и может опять стать хорошим клиентом.

— Тебе, видно, не повезло, — сказал он. — Иди-ка сюда.

Из задней комнаты пивной в винный погреб вела лестница. Наверху была одна дверь, внизу другая, и обе надежно запирались висячими замками. Это было чудесное место, чтобы устроить клиента, чьи дела еще могут поправиться, или будущего политического заправилу, которого неблагоразумно выставлять за дверь.

Здесь Юргис провел ночь. Виски лишь наполовину согрело его, и, несмотря на свое крайнее утомление, он не мог уснуть. Он начинал клевать носом, потом снова выпрямлялся, дрожа от холода, и его охватывали воспоминания. Часы ползли медленно, только доносившиеся из комнаты звуки музыки, пение и смех говорили ему, что утро еще не настало. Когда, наконец, все смолкло, он стал ждать, что теперь его выгонят на улицу. Однако этого не случилось, и он решил, что хозяин забыл про него.

Мало-помалу тишина и неизвестность сделались невыносимыми, и тогда Юргис встал и забарабанил в дверь. Явился хозяин, зевая и протирая глаза. Его заведение было открыто всю ночь, и он урывками дремал за стойкой.

— Я хочу пойти домой, — сказал Юргис. — Я боюсь за жену — я не могу больше ждать.

— Какого же черта ты не сказал об этом раньше? — рассердился хозяин. — Я думал, что тебе некуда идти.

Юргис вышел. Было четыре часа утра, и все тонуло в непроглядной тьме. Земля была покрыта свежевыпавшим снегом, и сверху продолжали падать густые хлопья. Юргис бегом направился к дому Анели.

В кухонном окне горел свет, и занавески были отдернуты. Дверь была отперта, и Юргис вошел.

Анеля, Мария и остальные женщины по-прежнему теснились вокруг печки. Юргис заметил несколько новых лиц и заметил также, что в доме воцарилась тишина.

— Ну что? — спросил он.

Никто не ответил. Сидевшие только повернули к нему бледные лица. Он крикнул снова:

— Ну что же?

Тогда при свете коптящей лампы он увидел, как Мария, сидевшая ближе к нему, медленно покачала головой.

— Нет еще, — сказала она.

— Нет еще? — в ужасе повторил за ней Юргис.

Мария снова покачала головой. Бедняга окаменел.

— Я не слышу ее, — прошептал он.

— Она давно уже успокоилась.

Снова наступило молчание, прерванное вдруг голосом с чердака:

— Эй, вы там!

Несколько женщин бросились в соседнюю комнату, а Мария подбежала к Юргису.

— Подожди здесь! — закричала она, и оба, бледные и дрожащие, стали прислушиваться. Вскоре они услышали, как мадам Гаупт, ворча и бранясь, начала спускаться. Лестница протестующе скрипела. Наконец, акушерка, сердитая, запыхавшаяся, показалась в дверях. Взглянув на нее, Юргис побледнел и отшатнулся. Она была без блузы, как рабочие в убойной. Руки у нее были в крови. На лице и на платье были кровавые пятна.

Она остановилась, тяжело дыша и озираясь. Все молчали.

— Я сделала все, что могла, — вдруг начала она. — Больше мне делать нечего — и пробовать не стоит.

Никто не ответил.

— Я тут ни при чем, — опять заговорила акушерка, — Вам надо было позвать врача и так долго не ждать. Когда я пришла, уже поздно было.

Снова воцарилось мертвое молчание. Мария здоровой рукой изо всех сил уцепилась за Юргиса.

Вдруг мадам Гаупт повернулась к Анеле.

— Найдется у вас что-нибудь выпить? — спросила она. — Стаканчик бренди?

Анеля покачала головой.

— Herr Gott![25] — воскликнула мадам Гаупт. — Ну и люди! Может быть, вы дадите мне поесть? Ведь у меня со вчерашнего утра не было куска во рту, а я работала здесь как лошадь. Если бы я знала, что будет что-нибудь подобное, я и не подумала бы за такие гроши прийти.

Тут ее взгляд случайно упал на Юргиса. Она погрозила ему пальцем.

— Помните, — сказала она, — остаток вы должны заплатить мне все равно! Не моя вина, если за мной послали так поздно, что я уже не могла помочь вашей жене. Не моя вина, что ребенок ручкой вперед пошел и его нельзя было спасти. Я работала всю ночь на этом чердаке, где собаке неприлично рожать, и ничего не ела, кроме того, что принесла с собой в карманах.

Тут мадам Гаупт остановилась, чтобы перевести дух. Мария, заметив, что Юргис весь дрожит и на лбу у него выступили капли пота, робко спросила:

— Как же Онна?

— А как может быть? — отозвалась мадам Гаупт. — Как она может быть, когда ее бросили подыхать в этой конуре? Я вам говорила это уже в то время, когда вы посылали за священником. Она молода и справилась бы при хорошем уходе. Была бы опять здорова. Она упорно боролась, эта девочка, она и сейчас еще не совсем умерла…

— Умерла? — неистовым голосом крикнул Юргис.

— Умрет непременно, — раздраженно буркнула акушерка. — Ребенок уже умер.

Чердак освещался свечкой, прилепленной к доске. Она догорала, треща и чадя. Когда Юргис поднялся по лестнице, он смутно различил в углу постель, — кучу тряпья и старых одеял, лежавшую на полу. Рядом с ней было прикреплено распятие, и около него священник бормотал молитву. Эльжбета стонала и причитала, скорчившись в дальнем углу. На постели лежала Онна.

Из-под одеяла, которым она была покрыта, виднелись плечи и одна рука. Онна так осунулась, что Юргис с трудом узнал ее. Она была худа, как скелет, и белее мела. Ее глаза были закрыты, она лежала неподвижно, словно мертвая. Юргис, шатаясь, приблизился к ней и упал на колени с тоскливым криком:

— Онна, Онна!

Она не шелохнулась. Он в отчаянии схватил ее руку, крепко сжал и продолжал звать:

— Взгляни на меня! Ответь мне. Это я, Юргис! Я вернулся! Разве ты не слышишь меня?

Ее веки чуть дрогнули, и он снова простонал:

— Онна! Онна!

Внезапно ее глаза раскрылись, лишь на одно мгновение. Одно мгновение она смотрела на него. На секунду они узнали друг друга. Но он видел ее словно издалека, словно сквозь дымку тумана. Он простирал к ней руки, в безумной тоске звал ее. Страстный порыв охватил его, жажда той, которая уже умирала, желание, вновь вспыхнувшее в нем и разрывавшее его сердце. Но все было тщетно — видение исчезало на его глазах, ускользало от него, отодвигалось вдаль. У него вырвался вопль отчаяния, все его тело сотряслось от рыданий, горячие слезы текли по щекам, падая на ее тело. Он сжимал ее руки, он тряс ее, он схватил ее в объятия и прижал к себе. Но она лежала холодная и неподвижная. Ее не стало… не стало!

Эти слова прозвучали для него, как удар колокола, отдавшись эхом в далеких глубинах его души, заставили дрожать давно забытые струны и разбудили старый полуосознанный страх страх перед мраком, перед пустотой, перед уничтожением.

Онна умерла! Умерла! Никогда больше он не увидит, не услышит ее! Ледяной ужас одиночества охватил его. Он чувствовал, что остался один и весь мир медленно уходит от него, — мир теней и изменчивых снов. В своем страхе и отчаянии он был, как ребенок. Он звал и звал, не получая ответа, его крики разносились по дому, заставляя испуганных женщин внизу плотнее жаться друг к другу. Он был вне себя от горя. Священник подошел и, положив руку ему на плечо, начал что-то шептать, но он ничего не слышал. Он был далеко, он брел по стране теней, стараясь схватить ускользавшую от него душу.

Так проходили часы. Забрезжило утро, и серый свет проник на чердак. Священник ушел, ушли женщины, и Юргис остался наедине с неподвижной белой фигурой. Теперь он был спокойнее, но время от времени стонал и содрогался, борясь с дьяволом ужаса. Иногда он приподымался и подолгу смотрел на белую маску перед собой, потом отводил глаза, не в силах вынести это зрелище. Умерла! Умерла! А ведь она была еще совсем девочка — ей едва минуло восемнадцать! Она только начинала жить — и вот она лежит убитая, искалеченная, замученная насмерть!

Было уже утро, когда Юргис спустился с чердака. Он вошел в кухню, шатаясь, страшный, пепельно-серый, ничего не видя перед собой. Опять пришли соседки; они молча смотрели на него. Он сел у стола и уронил голову на руки.

Через несколько минут открылась входная дверь, в комнату ворвалась струя морозного воздуха, влетели хлопья снега, а за ними — маленькая Котрина, запыхавшаяся от бега и посиневшая от холода.

— Вот я, наконец, и дома! — воскликнула она. — Насилу добралась…

Увидев Юргиса, она вскрикнула от неожиданности. Потом по лицам присутствующих она поняла, что произошло что-то особенное, и, слегка понизив голос, спросила:

— Что случилось?

Прежде чем кто-нибудь успел ответить, Юргис встал, нетвердыми шагами подошел к Котрине и спросил:

— Где ты была?

— Я торговала газетами вместе с мальчиками, — ответила она. — Снег…

— Есть у тебя деньги? — спросил он.

— Да.

— Сколько?

— Почти три доллара.

— Давай их сюда.

Испуганная его тоном, Котрина поглядела на женщин.

— Давай их сюда! — громко повторил он.

Она сунула руку в карман и вытащила завязанные в тряпку деньги. Не говоря ни слова, он взял их, вышел из дверей и побрел по улице.

Через два дома он увидел пивную.

— Виски, — потребовал он, входя, и, разорвав зубами тряпку, вынул полдоллара.

— Почем бутылка? — спросил он. — Я хочу напиться.

Загрузка...