Джунгли

Глава XXV

Юргис поднялся вне себя от ярости. Но дверь была закрыта; огромный замок высился перед ним, темный и неприступный. Ледяные зубы метели впились в Юргиса, и он бегом пустился прочь.

Через некоторое время он остановился, заметив, что навстречу ему все чаще попадаются прохожие. Он не хотел привлекать к себе внимание. Несмотря на только что перенесенное унижение, сердце его радостно билось. Он вышел из этой переделки с барышом! То и дело он засовывал руку в карман, чтобы убедиться в сохранности драгоценной сотенной бумажки.

Но постепенно Юргис сообразил, что попал в затруднительное и даже опасное положение: у него не было ни единого цента, кроме этой бумажки! Чтобы обеспечить себе ночлег, ему нужно ее разменять! Юргис полчаса ходил, думая, что ему делать. Ему не к кому было обратиться за помощью, он должен был устроить это один. Разменять такие деньги в ночлежном доме значило бы рисковать жизнью — его непременно обобрали бы, а может быть, и убили. Он мог пойти в какой-нибудь отель или на вокзал; но что подумают при виде «босяка», который держит в руках стодолларовую бумажку? Его сразу арестуют, и как он объяснит, откуда он ее взял? Утром Фредди Джонс обнаружит пропажу, Юргиса начнут искать, и он лишится этих денег. Наконец, он решил зайти в пивную; в крайнем случае он заплатит за размен.

Он шел по улице и заглядывал в пивные, но ему всякий раз казалось, что там слишком людно. Наконец, он увидел пивную, где буфетчик был совершенно один. Юргис собрался с духом и вошел.

— Не можете ли вы разменять мне бумажку в сто долларов? — спросил он.

Буфетчик был жилистый здоровяк, с челюстью профессионального боксера, поросшей густой щетиной. Он уставился на Юргиса.

— Что? — переспросил он.

— Я спрашиваю, не разменяете ли вы мне бумажку в сто долларов?

— А откуда она у вас? — недоверчиво спросил тот.

— Это вас не касается. Я получил ее и хочу разменять. Заплачу вам за беспокойство.

Буфетчик в упор взглянул на него.

— Дайте-ка поглядеть, — сказал он.

— Так вы разменяете? — спросил Юргис, крепко сжимая бумажку в кармане.

— Откуда же мне знать, черт возьми, настоящая она или нет? — возразил буфетчик. — За кого вы меня принимаете?

Тогда Юргис медленной осторожно подошел к нему. Он достал бумажку и повертел ее в руках. Буфетчик враждебно смотрел на него из-за стойки. Наконец, Юргис протянул деньги.

Человек за стойкой взял банкноту и начал рассматривать. Он разгладил ее между пальцами и подержал против света. Он вертел ее и разглядывал со всех сторон. Бумажка была новая, немного жесткая, и это возбуждало в нем сомнение. Юргис следил за его движениями, как кошка за мышью.

— Гм, — сказал, наконец, буфетчик и взглянул на незнакомца, оценивая взглядом оборванного, дурно пахнущего бродягу, без пальто, с рукой на перевязи и… с бумажкой в сто долларов!

— Выпьете что-нибудь? — спросил он.

— Да, — сказал Юргис. — Дайте стакан пива.

— Ладно, — сказал буфетчик, — я ваши деньги разменяю.

Он сунул стодолларовую бумажку в карман, налил Юргису стакан пива и поставил его на стойку, потом повернулся к кассе, выбил чек на пять центов и начал доставать деньги из ящика. Наконец, он положил перед Юргисом сдачу: две монеты по десять центов, одну в двадцать пять и одну в пятьдесят.

— Получите, — сказал он.

Секунду Юргис ждал, предполагая, что буфетчик достанет из ящика еще.

— А где же мои девяносто девять долларов? — спросил он.

— Какие девяносто девять долларов? — удивленно спросил буфетчик.

— Сдача! — закричал Юргис. — Остаток со ста!

— Да ты что, свихнулся? — отозвался буфетчик.

Юргис уставился на него безумным взглядом. На миг ужас овладел им — черный, парализующий, сжимающий сердце ужас. Потом его сменила ярость. Она нахлынула на Юргиса, ослепила его. Он взревел, схватил стакан и запустил его в голову буфетчику. Тот пригнулся, и стакан пролетел мимо. Тогда буфетчик выпрямился и, прежде чем Юргис успел опомниться, нанес ему через стойку такой удар в лицо, что он пошатнулся и упал на пол. Когда же он с трудом поднялся на ноги и попытался обойти стойку, буфетчик заорал не своим голосом:

— Помогите! Помогите!

На ходу Юргис схватил со стойки бутылку и запустил ею в буфетчика, который бросился от него. Бутылка, только чуть задев голову его противника, разбилась на тысячу осколков о дверной косяк. Тогда Юргис кинулся обратно и посреди комнаты снова набросился на своего врага. Ослепленный яростью, он не взял другой бутылки, а буфетчику только этого и надо было — он прыгнул навстречу Юргису и сбил его с ног ударом в переносицу. Мгновение спустя дверь распахнулась, и в комнату вбежали двое, как раз когда Юргис поднялся с пеной у рта и в бешенстве пытался высвободить из повязок свою сломанную руку.

— Берегитесь! — заорал буфетчик. — У него нож!

Увидев поддержку, он снова бросился на Юргиса и, преодолев его слабое сопротивление, одним ударом опять свалил его на пол. Теперь все трое навалились на Юргиса, и началась общая свалка.

Секунду спустя подоспел полисмен, и буфетчик снова завопил:

— Берегитесь ножа!

Юргису удалось в это время подняться на колени, но тут к нему подскочил полисмен и ударил его дубинкой по лицу. Юргис был оглушен, но звериная ярость все еще бушевала в нем, и он отчаянным усилием вскочил на ноги. Тут опять на его голову с размаху опустилась дубинка, и он бревном рухнул на пол.

Полисмен нагнулся над ним, сжимая в руках дубинку и ожидая с его стороны новых попыток встать. В это время буфетчик поднялся и потрогал свою голову.

— Бог ты мой! — сказал он. — Я уже думал, что мне конец. Он не ранил меня?

— Ничего не видно, Джек, — отозвался полисмен, — Из-за чего это он так расходился?

— Просто нализался, — сказал буфетчик. — Калека, а чуть не отправил меня на тот свет! Вам бы карету вызвать, Билли.

— Нет, — ответил полисмен. — В нем, кажется, больше не осталось пороха. Да и идти-то недалеко.

Он схватил Юргиса за воротник и дернул.

— Вставай, что ли! — приказал он.

Но Юргис не шелохнулся. Буфетчик прошел за стойку, сунул стодолларовую бумажку в надежное место и, вернувшись со стаканом воды, вылил ее Юргису на голову. Юргис чуть слышно застонал; тогда полисмен поднял его на ноги и потащил за собой. Полицейский участок находился за углом, и, таким образом, уже через несколько минут Юргис очутился в камере.

Полночи он пролежал без сознания, а потом стонал до утра, мучимый ужасной головной болью и жаждой. Иногда он громко просил пить, но его никто не слышал. В том же полицейском участке было немало других заключенных, терзаемых головной болью и лихорадкой; их были сотни в этом огромном городе и десятки тысяч по всей огромной стране, и некому было услышать их.

Утром Юргису дали кружку воды и кусок хлеба, потом его посадили в тюремную карету и повезли в ближайший полицейский суд.

Буфетчик — оказавшийся известным боксером — был вызван в качестве свидетеля. Он принес присягу и дал показания. Обвиняемый после полуночи явился в пьяном виде к нему в пивную, спросил стакан пива и в уплату дал бумажку в один доллар. Получив девяносто пять центов сдачи, он потребовал еще девяносто девять долларов и, прежде чем пострадавший мог что-нибудь ответить, запустил в него стаканом, набросился на него с пивной бутылкой и учинил в помещении полный разгром.

Потом к присяге был приведен обвиняемый — жалкий оборванец, растрепанный, небритый, с одной рукой в грязной повязке, с израненными и запачканными кровью щекой и головой, с багрово-черным и совершенно запухшим глазом.

— Что вы можете сказать в свое оправдание? — спросил судья.

— Ваша честь, — ответил Юргис. — Я вошел в пивную и спросил у этого человека, не может ли он разменять мне бумажку в сто долларов. Он ответил, что разменяет, если я что-нибудь выпью. Я и дал ему бумажку, но он не хотел дать мне сдачи.

Судья поглядел на него в недоумении.

— Вы дали ему бумажку в сто долларов? — воскликнул он.

— Да, ваша честь, — сказал Юргис.

— Где вы ее взяли?

— Мне дал ее один человек, ваша честь.

— Человек? Какой человек и за что?

— Какой-то молодой человек, которого я встретил на улице, ваша честь. Я просил милостыню.

В зале послышался приглушенный смех. Полисмен, державший Юргиса, прикрыл рукой улыбку, судья же улыбался совершенно открыто.

— Я говорю правду, ваша честь! — горячо вскричал Юргис.

— Вы не только попрошайничали, но и пили вчера вечером, не правда ли? — спросил судья.

— Нет, ваша честь, — протестовал Юргис. — Я…

— Вы совершенно ничего не пили?

— Да, то есть, ваша честь, я…

— Что же вы пили?

— Я выпил бутылку чего-то… я не знаю, что это было… что-то жгучее…

Снова по всему залу поднялся смех, быстро остановленный судьей, который поднял глаза и нахмурился.

— Бывали ли вы уже раньше под арестом? — резко спросил он.

Этот вопрос захватил Юргиса врасплох.

— Я… я… — бормотал он.

— Говорите правду, слышите? — строго сказал судья.

— Да, ваша честь.

— Сколько раз?

— Только раз, ваша честь.

— За что?

— Я ударил мастера, ваша честь. Я работал на бойнях, а он…

— Понимаю, — перебил судья. — Этого довольно. Вам следовало бы бросить пить, если вы не умеете владеть собой. Десять дней и возмещение убытков! Следующее дело.

Юргис вскрикнул от негодования, но полисмен дернул его за воротник и заставил умолкнуть. Он потащил Юргиса из зала в камеру, где находились другие осужденные. Юргис плакал, как ребенок, слезами бессильного гнева. Ему казалось чудовищным, что для полисменов и судей его слово ничего не значит в сравнении со словом буфетчика. Бедный Юргис не мог знать ни того, что содержатель пивной за право торговать по воскресеньям и другие поблажки платил одному только полисмену пять долларов в неделю, ни того, что буфетчик-боксер был одним из помощников демократического босса района и лишь несколько месяцев назад собрал рекордное число голосов в пользу этого же судьи, которого прекраснодушные поборники реформ пытались вывести на чистую воду.

Юргиса второй раз отвезли в Брайдуэллскую тюрьму. Во время драки он снова повредил себе руку, поэтому не мог работать, и тюремному врачу пришлось заняться им. Кроме того, ему перевязали голову и глаз, и он представлял собою весьма незавидное зрелище, когда на второй день после своего прибытия вышел во двор на прогулку и встретил… Джека Дьюана.

Молодой человек так обрадовался, увидя Юргиса, что чуть не заключил его в объятия.

— Вот те на! Да ведь это «вонючка»! — воскликнул он. — Что это с тобой? Можно подумать, что тебя пропустили через колбасную машину!

— Со мной случилось несчастье на железной дороге, а потом я еще подрался, — объяснил Юргис.

Вокруг них собралось несколько заключенных, и Юргис рассказал свою фантастическую историю. Большинство отнеслось к ней недоверчиво, но Дьюан знал, что Юргису никогда не сочинить такой басни.

— Не повезло тебе, старина, — сказал он, когда они остались одни. — Но, может быть, это послужит тебе уроком.

— Я многому научился с тех пор, как мы виделись в последний раз, — печально признался Юргис.

Потом он рассказал о своих летних скитаниях.

— А вы? — спросил он, наконец. — Неужели все время пробыли здесь?

— Ну, что ты! — ответил Дьюан. — Я попал сюда только позавчера. Вот уже второй раз меня сажают по дутому обвинению — мне не везло, и я не мог платить им, сколько они хотели. Почему бы тебе, Юргис, не махнуть со мной из Чикаго?

— Мне некуда ехать, — грустно ответил Юргис.

— Мне тоже, — рассмеялся Дьюан. — Подождем, пока выйдем отсюда, а там посмотрим.

Мало кто из заключенных, с которыми Юргис сидел в первый раз, еще оставался в Брайдуэлле, но он познакомился теперь с десятками людей того же сорта, старых и молодых. Это напоминало морской прибой: вода каждый раз новая, а волны на вид все те же. На прогулках Юргис разговаривал с заключенными. Наиболее опытные рассказывали о своих подвигах, а менее искусные, молодеж, и новички, собирались вокруг и слушали с безмолвным восхищением. В прошлый раз мысли Юргиса были всецело заняты семьей; но теперь ничто не мешало ему внимательно слушать и убедиться, что он такой же, как они, что их образ жизни — это тот образ жизни, который он собирается вести.

Поэтому, снова выйдя из тюрьмы без гроша в кармане, он отправился прямо к Джеку Дьюану. Он шел, исполненный робости и благодарности. Ведь Дьюан был джентльмен и человек образованный; не удивительно ли было, что он захотел связать свою судьбу с судьбой простого рабочего, превратившегося в нищего и бродягу? Юргис не понимал, зачем он нужен Дьюану, не понимал, что человек его склада, преданный всякому, кто был добр с ним, являлся в среде преступников такой же редкостью, как и в любой другой среде.

У Юргиса был адрес мансарды, в квартале Гетто, — жилища хорошенькой француженки, любовницы Дьюана, которая весь день шила, пополняя свой доход проституцией. Она сообщила Юргису, что Дьюан поселился теперь в другом месте, так как опасался преследования полиции. Новый адрес привел Юргиса в погребок, владелец которого сперва заявил, что и не слыхал ни о каком Дьюане; но потом, подвергнув Юргиса настоящему допросу, провел его по черной лестнице через заднюю комнату лавки закладчика, где ее хозяин принимал краденое, в тайный дом свиданий, в одной из комнат которого и скрывался Дьюан.

Дьюан обрадовался Юргису. Он сказал, что сидит без гроша и ждал только его, чтобы вместе что-нибудь предпринять. Он объяснил Юргису свой план и посвятил весь день на то, чтобы ознакомить своего друга с жизнью преступного мира Чикаго и с тем, как в этом мире можно добыть себе средства к существованию. Этой зимой ему придется туго из-за больной руки и из-за неожиданного припадка рвения у полиции. Но пока полиция не знает его, ему ничто не грозит, если только он будет соблюдать осторожность. Здесь у «папаши» Хэнсона — так называли владельца погребка — он может отдыхать спокойно. «Папаша» Хэнсон — человек «свой»; он не выдаст, пока ему платят, и предупредит за час в случае налета полиции. А Розенштег, закладчик, дает треть стоимости за всякую принесенную вещь, с обязательством не пускать ее в продажу раньше, чем через год.

В этой маленькой комнатушке была керосинка, и они поужинали; потом около одиннадцати вышли вместе через черный ход. Дьюан захватил кастет. Они направились в квартал, где жили богачи, там Дьюан взобрался на фонарный столб и задул свет, а потом они спрятались на лестнице, ведущей в подвал.

Вскоре прошел рабочий — они пропустили его. Потом после долгого промежутка послышались тяжелые шаги полисмена, и они затаили дыхание, пока он не прошел мимо. Они прождали еще четверть часа и отчаянно замерзли, когда, наконец, снова послышались торопливые шаги.

Дьюан подтолкнул Юргиса, и как только прохожий миновал их, они выбрались из своего убежища. Дьюан крался бесшумно, как тень; секунду спустя Юргис услышал удар и заглушенный крик. Юргис подскочил к прохожему и заткнул ему рот, в то время как Дьюан, как было заранее условлено, крепко сжал его запястья. Но прохожий повис у них на руках, так что Юргису осталось только держать его за шиворот, пока Дьюан точными движениями обшаривал карманы жертвы, расстегнув сначала пальто, потом пиджак и, наконец, жилет, исследуя платье изнутри и снаружи и перекладывая содержимое к себе в карманы. Наконец, когда, ощупав пальцы прохожего и его галстук, Дьюан шепнул: «Все!» — они стащили его на ту же лестницу и оставили там. Потом они поспешно разошлись в противоположные стороны.

Дьюан пришел домой первым, и Юргис застал его за осмотром «улова», который состоял из золотых часов с цепочкой и медальоном, серебряного карандаша, спичечницы, горсти мелочи и, наконец, бумажника. Его Дьюан открыл с лихорадочной поспешностью и нашел письма, чеки, два театральных билета, а в заднем отделении пачку денег. Он сосчитал их: одна двадцатка, пять десяток, четыре пятерки и три бумажки по одному доллару. Дьюан облегченно вздохнул.

— Это нас устраивает, — сказал он.

После подробного осмотра они сожгли бумажник со всем содержимым, кроме денег, а также карточку маленькой девочки из медальона. Затем Дьюан отнес часы и безделушки вниз и вернулся с шестнадцатью долларами.

— Старый мошенник заявил, что часы накладного золота, — сказал он. — Это вранье; но он знает, что мне нужны деньги.

Они разделили выручку, и на долю Юргиса пришлось пятьдесят пять долларов и немного мелочи. Он запротестовал, говоря, что это слишком много, но Дьюан сослался на условие делить все поровну.

— Это был удачный улов, — сказал он, — безусловно выше среднего.

Утром, когда они встали, Юргис был послан за газетой. Всегда приятно прочитать описание своего преступления.

— Один мой товарищ не пропускал ни одной заметки о себе, — заметил Дьюан, смеясь, — пока однажды не прочел, что проглядел три тысячи долларов в нижнем внутреннем кармане жилета своей жертвы!

Описание ограбления занимало полстолбца. Несомненно, в этом районе орудует шайка, говорила газета, так как это уже третий случай за одну неделю, и полиция, очевидно, бессильна. Пострадавший — страховой агент и потерял сто десять долларов чужих денег. Его опознали по метке на сорочке. Грабитель нанес ему такой удар, что он получил сотрясение мозга. Его нашли полузамерзшим, и ему предстоит ампутация трех пальцев правой руки. Предприимчивый репортер сообщил все эти сведения семье потерпевшего и описывал, как они были приняты.

Юргиса, как новичка, несколько расстроили эти подробности. Но его компаньон равнодушно усмехнулся — что поделаешь, такова игра. Вскоре и Юргис будет думать об этом не больше, чем об оглушенных на бойне быках.

— Или мы, или он, — заметил Дьюан, — и я всегда предпочитаю, чтобы это был он.

— Но все-таки, — задумчиво сказал Юргис, — он не причинил нам никакого зла!

— Такой причинял его кому-нибудь другому, насколько это было в его силах, можешь не сомневаться, — возразил его друг.

Дьюан не замедлил объяснить Юргису, что, если человек их ремесла становится известным, ему потом приходится работать без конца, чтобы удовлетворять требования полиции. Поэтому для Юргиса будет лучше, если он по-прежнему будет прятаться и не станет нигде показываться со своим компаньоном. Но Юргису скоро надоело скрываться. Недели через две он почувствовал себя окрепшим, рука у него поджила, и тогда ему стало невмоготу. Дьюан, который поработал в одиночку и заключил перемирие с полицией, привел Мари, свою маленькую француженку, чтобы развлечь Юргиса. Но даже этого хватило ненадолго, и в конце концов Дьюан бросил спорить, начал брать Юргиса с собой и ввел его в пивные и притоны, посещаемые знаменитыми ворами и взломщиками.

Так Юргис познакомился с верхушкой преступного мира Чикаго. Город номинально управлялся народом, и поэтому олигархии дельцов, которой он фактически принадлежал, для осуществления своей власти приходилось постоянно прибегать к подкупам и взяткам и содержать целую армию наемников. Два раза в год, во время весенних и осенних выборов, миллионы долларов доставлялись дельцами и тратились этой армией. Проводились собрания, нанимались ловкие ораторы, играли оркестры, шипели ракеты, выпускались тонны плакатов, лились спиртные реки, и десятки тысяч голосов покупались за наличные. Но всю эту армию нужно было содержать круглый год. Руководителей и организаторов дельцы содержали прямо: членов муниципального совета и суда — взятками, партийных деятелей — агитационным фондом, муниципальных чиновников и юристов — жалованьем, подрядчиков — подрядами, руководителей рабочих союзов — субсидиями, а газетных издателей и редакторов — объявлениями. Но рядовые члены армии существовали либо на средства города, либо непосредственно за счет населения. Для этого существовало полицейское управление, пожарное управление, отдел водоснабжения и все остальные должности, состоявшие на городском бюджете, начиная с посыльного и кончая начальником какого-нибудь отдела городского хозяйства. А для тех, кому здесь не хватало места, был открыт мир порока и преступлений с правом соблазнять, надувать, грабить и разорять. Закон запрещал продажу спиртных напитков по воскресеньям; это отдавало содержателей пивных во власть полиции и делало сделку с ней необходимой для них. Закон запрещал проституцию; это вводило в круг соглашения «мадам» содержательниц. То же относилось к владельцу игорного дома или притона и к любому мужчине или женщине, имевшим незаконные доходы и готовым поделиться ими с кем следовало. Фальшивомонетчики, грабители, карманники, взломщики, укрыватели краденого, продавцы фальсифицированного молока, гнилых фруктов и мяса больных животных, владельцы трущоб, врачи-шарлатаны и ростовщики, нищие, уличные торговцы, боксеры, профессиональные убийцы, владельцы тотализаторов, сводники, торговцы живым товаром и специалисты по соблазнению молодых девушек — все эти представители порока были тесно сплочены и кровно связаны с политическими дельцами и полицией. Часто они совмещали в себе и то и другое — начальник полицейского участка был владельцем того дома терпимости, на который якобы совершал налет, а политик занимался агитацией в своей собственной пивной. «Хинкидинк», или «банщик Джон», или другие из той же братии были владельцами самых известных притонов в Чикаго и в то же время столпами муниципального совета, продававшими дельцам улицы города; а посетителями их заведений были шулера и боксеры, бросавшие вызов закону, взломщики и налетчики, державшие в страхе весь город. В день выборов все эти силы порока и преступления объединялись. Они могли с точностью до одного процента предсказать, как будет голосовать их округ, и в случае надобности в последнюю минуту заставить его проголосовать наоборот.

Месяц назад Юргис умирал от голода на улице. И вдруг, точно поворотом волшебного ключа, ему открылся мир, где деньги и прочие блага жизни добывались без труда. Его друг познакомил его с ирландцем, которого называли «Щеголь» Холлорен, политическим «деятелем», знавшим все тайные пружины. Тот побеседовал с Юргисом и потом сказал, что для человека, похожего на рабочего, у него нашлось бы выгодное дело. Но это секрет, и о нем надо помалкивать. Юргис изъявил согласие, и ирландец в тот же день — это была суббота — повел его в какое-то место, где выплачивалось жалованье муниципальным рабочим. Кассир сидел в будке, и перед ним лежала груда конвертов. Тут же дежурили два полисмена. Юргис подошел, назвал себя, согласно полученным инструкциям, Майклом О'Флагерти и получил конверт, который он отнес Холлорену, поджидавшему его за углом в пивной. Потом он подошел снова, назвался на этот раз Иоганном Шмидтом и, наконец, в третий раз — Сержем Реминицким. У Холлорена был целый список несуществующих рабочих, и Юргис получил по конверту на каждого. Холлорен заплатил ему пять долларов и сказал, что если он будет держать язык за зубами, то может повторять эту операцию еженедельно. Юргис очень хорошо умел держать язык за зубами, вскоре вошел в доверие к Щеголю Холлорену и был представлен его приятелям как человек, на которого можно положиться.

Это знакомство оказалось полезным для Юргиса еще в другом отношении; очень скоро он узнал, что значит круговая порука, и понял, почему Коннору и боксеру-буфетчику так легко удалось упрятать его в тюрьму. Однажды вечером состоялся бал в «бенефис» «Одноглазого Ларри», хромого скрипача, игравшего в одном из «шикарных» домов терпимости на Кларк-стрит, шутника и любимца «Леве». Бал происходил в большом дансинге, и в оргии принимал участие весь преступный мир Чикаго. Юргис напился и завел ссору из-за какой-то девицы. Его рука к этому времени уже вполне окрепла, и он полез в драку, в результате которой очутился в камере полицейского участка. Участок был битком набит всяким сбродом, духота стояла невообразимая, и Юргису мало улыбалось отсыпать здесь свое похмелье. Он послал за Холлореном, который позвонил боссу округа, и в четыре часа утра Юргис был выпущен под залог. Когда он в то же утро был вызван в суд, босс уже успел повидать секретаря суда и объяснить, что Юргис Рудкус — приличный малый, который немного погорячился. В результате Юргиса оштрафовали на десять долларов, но штраф был «отсрочен». Это значило, что Юргису придется платить только в том случае, если при новом вызове в суд кто-нибудь вспомнит об этом штрафе.

Люди, среди которых теперь жил Юргис, имели совсем иное представление, о ценности денег, нежели жители Мясного городка. Но, странно сказать, Юргис теперь пил гораздо меньше, чем когда был рабочим. Его не толкали на это утомление и отчаяние. Теперь ему было ради чего работать и бороться. Он скоро заметил, что перед ним открываются все новые возможности, для использования которых нужна ясная голова. Юргис не только не напивался сам, но, будучи натурой активной, удерживал и своего друга, большого любителя вина и женщин.

Одно дело вело за собой другое. Как-то вечером Юргис засиделся позднее обычного с Дьюаном в той пивной, где всегда встречался со Щеголем Холлореном; вдруг дверь открылась, и вошел какой-то «оптовый покупатель из провинции» (деревенский торговец, приезжающий в Чикаго за товаром), уже сильно «на взводе». Кроме буфетчика, в пивной никого не было, и, когда посетитель вышел, Юргис и Дьюан последовали за ним. В темном закоулке между насыпью железной дороги и заколоченным домом Юргис бросился вперед и сунул под нос оторопевшему человеку револьвер, тогда как Дьюан, надвинув на глаза шляпу, с молниеносной быстротой обыскал его карманы. Они завладели часами и бумажником своей жертвы и нырнули за угол и в пивную, прежде чем пострадавший успел позвать на помощь. Буфетчик, с которым они успели перемигнуться, открыл им дверь погреба, и они потайным ходом пробрались в соседний публичный дом. С крыши последнего можно было проникнуть в три других подобных заведения. С помощью этих переходов посетители любого из них легко могли скрыться в случае налета полиции, вовремя не «подмазанной» содержателем. Порою этот потайной путь служил для того, чтобы спешно удалить из дома какую-нибудь девушку. Они тысячами приезжали в Чикаго, привлекаемые объявлениями о найме прислуги или фабричных работниц, и попадали в лапы агентов, заманивавших их в дома разврата. Обычно, чтобы смирить их, достаточно было отнять у них всю одежду; но иногда их приходилось одурманивать наркотиками и неделями держать под замком. За это время их родные могли протелеграфировать в полицию и даже явиться сами, чтобы узнать, почему ничего не сделано для отыскания девушки. Иногда при этом они успевали выследить местопребывание пленницы, и, чтобы успокоить их, нужно было дать им самим обыскать дом.

За свою помощь в описанном деле буфетчик получил двадцать долларов из добытых ста тридцати. Конечно, это их сблизило, и через несколько дней он познакомил их с неким Гольдбергером, одним из владельцев того притона, в котором они скрывались. После нескольких рюмок Гольдбергер с некоторой нерешительностью начал рассказывать о том, как он поссорился из-за своей девочки с одним профессиональным шулером и как тот подбил ему глаз. Этот шулер был приезжий, и если бы его когда-нибудь ночью нашли с проломленным черепом, это мало кого обеспокоило бы. Юргис, который к этому времени готов был проломить головы хоть всем игрокам Чикаго, поинтересовался, сколько ему за это заплатят. Тогда Гольдбергер принял еще более конфиденциальный вид и сказал, что у него есть кое-какая частная информация о нью-орлеанских скачках. Он получил ее прямо от местного полицейского комиссара; тот связан с большим синдикатом владельцев скаковых лошадей, а Гольдбергер когда-то выручил его из беды. Дьюан понял все с полуслова, но Юргису пришлось растолковать всю систему игры на скачках, прежде чем он постиг всю важность этого предложения.

В стране существовал гигантский Скаковой трест. Он имел влияние на законодательные органы во всех тех штатах, где у него были дела. Ему даже принадлежало несколько крупных газет, при помощи которых он обрабатывал общественное мнение. Во всей стране не было равной ему силы, если не считать Треста игорных домов. Он сооружал великолепные ипподромы по всей стране, огромными призами заманивал посетителей и, пользуясь разгоревшимся азартом, ежегодно грабил их на сотни миллионов долларов. Когда-то скачки были спортом, но теперь они стали коммерческим делом. Лошадь можно было «взвинчивать» и всячески обрабатывать; ее можно было недотренировать или перетренировать; в любую минуту ее можно было заставить упасть или сбить с аллюра ударом хлыста, который все зрители принимали за отчаянную попытку жокея удержаться впереди. Существовали десятки подобных приемов, к которым прибегали иногда владельцы, наживая на этом состояния, иногда жокеи и тренеры или посторонние люди, подкупавшие их. Но чаще всего ими пользовались главари треста. Вот теперь, например, происходят зимние скачки в Нью-Орлеане; синдикат заранее определяет программу дня, и его агенты но всех северных городах «доят» публику. Информация передается шифром по междугородному телефону перед каждыми скачками, и всякий посвященный в секрет может нажить большие деньги. Если Юргис не верит, пусть попробует, сказал еврей, можно встретиться завтра в определенном месте и проверить его слова. Юргис согласился, так же как и Дьюан. Они отправились в один из шикарных игорных домов, где играли крупные маклеры, торговцы и в особой комнате светские дамы, поставили по десять долларов на скаковую лошадь Блэк-Белдэм и выиграли шесть к одному. За такой секрет они пошли бы не на одно убийство, но на другой день Гольдбергер сообщил им, что его оскорбитель почуял неладное и скрылся из города.

В делах случались удачи и неудачи, но хлеб насущный был всегда обеспечен, если не на воле, то по крайней мере в тюрьме. В начале апреля предстояли городские выборы, а это означало период благоденствия для всего преступного мира. Околачиваясь в игорных домах и притонах, Юргис встречался с агентами обеих партий и знакомился из их разговоров со всеми тонкостями игры и с теми возможностями, которые при этом открывались. Щеголь Холлорен был «демократом», поэтому и Юргис стал демократом, хотя и не слишком заядлым, — республиканцы тоже были славные парни и собирались истратить кучу денег в ближайшую кампанию. На последних выборах республиканцы платили по четыре доллара за голос, тогда как демократы — только три. Однажды Холлорен сидел вечером за картами с Юргисом и еще одним человеком, который рассказал, как Холлорену поручили привлечь голоса «пачки», состоявшей из тридцати семи только что прибывших итальянцев-иммигрантов; он, рассказчик, встретил республиканского агента, охотившегося за той же партией, все трое заключили сделку, и в результате итальянцы проголосовали пополам за ту и другую партию, получая в уплату по стакану пива, а остальные деньги пошли в карман трем заговорщикам.

Вскоре после этого Юргис, устав от превратностей и риска случайных грабежей, предпочел этой профессии карьеру политика. Как раз в это время был поднят невероятный шум по поводу связей полиции с преступным миром. В укрывательстве уголовных преступников дельцы прямо не были заинтересованы — это была «побочная отрасль дела», практикуемая полицией. Игорная лихорадка и дебоши способствовали процветанию города, но кражи со взломом и уличные грабежи были менее приятны. Однажды ночью, вскрывая кассу в магазине готового платья, Джек Дьюан был пойман с поличным и передан полисмену, который хорошо знал его и позволил ему бежать, взяв ответственность на себя. Газеты подняли такой крик, что решено было принести Дьюана в жертву, и он едва успел удрать из города.

В это время Юргис познакомился с неким Гарпером и узнал в нем того самого ночного сторожа на бойнях Брауна, благодаря которому он стал американским гражданином в первый год жизни в Мясном городке. Гарпера позабавило это совпадение, но он не мог припомнить Юргиса: слишком много «зелененьких» прошло через его руки, сказал он. За разговорами они с Юргисом и Холлореном просидели в одном из кафе до двух часов ночи. Гарпер пространно рассказывал о ссоре со своим начальником и о том, что он теперь простой рабочий и активный член союза. Лишь несколько месяцев спустя Юргис узнал, что ссора с начальником была подстроена заранее и что в действительности Гарпер получал от мясопромышленников двадцать долларов в неделю за осведомление о секретных делах союза. На бойнях растет негодование, рассказывал Гарпер, разыгрывая деятеля союза. Рабочие Мясного городка доведены до крайности, и со дня на день можно ожидать стачки.

После этого разговора Гарпер навел справки о Юргисе и дня через два пришел к нему с выгодным предложением: он постарается устроить Юргису регулярный заработок, если тот согласится отправиться в Мясной городок, делать, что ему прикажут, и держать язык за зубами. Гарпер — по прозвищу «Лисий хвост» — был правой рукой Майка Скэлли, «босса-демократа» района боен. Выборы приближались, а положение было запутанным. Скэлли получил предложение выставить кандидатом миллионера-пивовара, жившего на фешенебельном бульваре, огибавшем бойни. Пивовар жаждал стать членом муниципального совета. Это был еврей, человек глупый, но безобидный, предлагавший огромные деньги на избирательную кампанию. Скэлли согласился и затем в свою очередь обратился с предложением к республиканцам. Он не был уверен, что сможет держать пивовара в руках, и не хотел рисковать своим округом; поэтому он предложил республиканцам выставить кандидатом доброго друга Скэлли, никому не известного маркера в одной из пивных на Эшленд-авеню, с тем чтобы он, Скэлли, провел его на выборах деньгами пивовара. Республиканцам это было выгодно, так как на лучшее они все равно не могли рассчитывать. В благодарность за это они должны были обещать не выставлять кандидата в следующем году, когда сам Скэлли будет переизбираться в качестве второго члена совета от того же округа. Республиканцы тотчас согласились. Но трудность, по словам Гарпера, заключалась в том, что все республиканцы дураки — только дурак мог быть республиканцем на бойнях, где царил Скэлли. Они не знали, как взяться за дело; а с другой стороны, рабочим демократам, благородным краснокожим Лиги Боевого Клича, не пристало открыто поддерживать республиканца. Эта трудность была бы еще не так велика, если бы не одно обстоятельство: за последний год или два политика на бойнях осложнилась из-за появления новой партии — социалистов. С ними сам черт ногу сломит, говорил «Лисий хвост» Гарпер. Единственным представлением, связанным для Юргиса со словом «социалист», был образ бедного маленького Тамошуса Кушлейки, который называл себя социалистом и в субботние вечера отправлялся с парой приятелей на улицу, где, взобравшись на взятый с собою ящик из-под мыла, ораторствовал до хрипоты. Тамошус пытался растолковать Юргису, что это такое, но Юргис, не обладавший живым воображением, никак не мог уразуметь его теории. Теперь он удовольствовался объяснением своего приятеля, что социалисты — враги американского строя, что их нельзя подкупить и что они не хотят входить ни в какие политические соглашения. Майк Скэлли очень беспокоился, видя, что задуманная им комбинация может пойти на пользу социалистам. Демократы на бойнях возмущались при мысли, что их кандидатом будет богатый капиталист, и могли предпочесть социалистического бунтаря республиканскому болвану. Вот тут-то Юргису и представляется случай сделать карьеру, объяснил Гарпер. Он был членом союза, его знают на бойнях как рабочего. У него, наверное, сотни знакомых, и он никогда раньше не говорил с ними о политике. Поэтому он может выступить теперь республиканцем, не возбуждая ни малейшего подозрения. Для нужных людей денег не пожалеют, и Юргис может положиться на Майка Скэлли, который умеет быть верным другом. Юргис недоумевал, что он может сделать, и его собеседник объяснил ему все очень подробно. Для начала он станет рабочим на бойнях. Может быть, это ему не по душе, зато он будет получать свой заработок и еще кое-что сверх заработка. Он должен снова принять активное участие в работе союза и попытаться даже получить там должность, подобно ему, Гарперу. Он должен расхваливать всем своим друзьям республиканского кандидата Дойля и всячески поносить еврея-пивовара. Затем Скэлли наймет помещение и откроет в нем Ассоциацию республиканской молодежи или что-нибудь в этом роде. Пиво богатого пивовара польется рекой, будут фейерверки и речи так же, как в Лиге Боевого Клича, — Юргис, наверное, знает сотни людей, которым все это очень понравится. Настоящие республиканские лидеры и агенты, конечно, будут помогать ему, и они добьются в день выборов достаточного большинства.

Выслушав объяснение до конца, Юргис спросил:

— Но как мне получить работу в Мясном городке? Ведь я в черном списке.

На это «Лисий хвост» Гарпер только рассмеялся.

— Не беспокойся, я этим займусь, — сказал он.

— Тогда идет! — ответил Юргис. — Я ваш.

Итак, Юргис опять вернулся на бойни и был представлен политическому властелину этого района, державшему в кулаке самого мэра Чикаго. Скэлли принадлежали и кирпичный завод, и свалка, и пруд, где добывался лед, хотя Юргис этого не знал. Скэлли не вымостил улицу, где утонул ребенок Юргиса; Скэлли назначил на должность судью, который в первый раз отправил Юргиса в тюрьму; Скэлли был главным акционером компании, которая продала Юргису ветхий дом и потом отобрала его. Но Юргис ничего об этом не знал, как не знал он и того, что сам Скэлли был орудием и марионеткой в руках мясных королей. Для него Скэлли был могущественной силой, самым «большим» человеком из всех, с кем он встречался.

Это был маленький, высохший ирландец, с трясущимися руками. После короткого разговора, в течение которого он внимательно следил за Юргисом острыми крысиными глазками, мысленно оценивая его, он дал ему записку к мистеру Гармону, одному из главных управляющих Дэрхема:

«Податель сего, Юргис Рудкус, мой личный друг, и я, по некоторым соображениям, просил бы вас дать ему хорошее место. Он был однажды неосторожен, но я надеюсь, что вы найдете возможным простить ему этот промах».

Прочтя эти строки, мистер Гармон вопросительно взглянул на Юргиса.

— В чем состояла ваша «неосторожность»? — спросил он.

— Я попал в черный список, сэр, — ответил Юргис.

При этих словах управляющий нахмурился.

— В черный список? — переспросил он. — Что вы хотите сказать?

Юргис покраснел от смущения. Он забыл, что черного списка не существует.

— Я… так сказать… мне было трудно получить место, — пробормотал он.

— Почему?

— Я поссорился с мастером, — не со своим, сэр, и ударил его.

— Понимаю, — ответил управляющий и на минуту задумался, — Какую же вы хотите работу? — спросил он.

— Какую угодно, сэр, — сказал Юргис, — но зимой я сломал себе руку, и мне нужно беречься.

— Подойдет ли вам должность ночного сторожа?

— Нет, сэр. Мне нужно быть на людях.

— Понимаю — политика. Тогда, быть может, вы хотите свежевать свиней?

— Да, сэр, — ответил Юргис.

Мистер Гармон позвал табельщика и сказал ему: — Сведите этого человека к Пэту Морфи, и пусть он как-нибудь устроит его у себя.

И вот Юргис снова очутился на бойне, куда в минувшие дни он напрасно приходил клянчить работу. Теперь он шел уверенно и только улыбнулся про себя, видя, как вытянулось лицо у мастера, когда табельщик сказал:

— Мистер Гармон распорядился поставить этого человека к вам.

Лишний человек в цехе означал отказ от рекорда производительности, которого добивался мастер. Но он ответил только:

— Будет сделано.

Итак, Юргис снова стал рабочим. Он немедленно разыскал своих старых приятелей, вступил в союз и начал агитировать в пользу Дойля. Дойль как-то помог ему в беде, рассказывал Юргис, и вообще он свой парень. Дойль — сам рабочий и будет представлять рабочих; зачем же им голосовать за еврея-миллионера и чем это они так обязаны Скэлли, чтобы вечно поддерживать его кандидатов? Тем временем Скэлли дал Юргису записку к лидеру республиканцев, и Юргис познакомился с людьми, вместе с которыми ему предстояло проводить предвыборную кампанию. На деньги пивовара был уже нанят большой зал, и каждый вечер Юргис приводил туда десяток новых членов Республиканской ассоциации Дойля. Вскоре состоялся торжественный вечер в честь открытия ассоциации. Играл духовой оркестр, который затем прошел по улицам, был пущен фейерверк, трещали петарды, и перед зданием горел красный бенгальский огонь. Собралась несметная толпа, в двух местах на открытом воздухе состоялись митинги для тех, кто не смог попасть внутрь, так что бледному и дрожавшему кандидату пришлось трижды отбарабанить заготовленную для него помощниками Скэлли маленькую речь, которую он целый месяц учил наизусть. Но особенно торжественна была минута, когда знаменитый и красноречивый сенатор Спершэнкс, кандидат в президенты, подъехал на автомобиле и произнес речь о священных привилегиях американских граждан и о защите его партией интересов американских рабочих. Его вдохновенное выступление заняло на следующее утро полстолбца в газетах, сообщавших из проверенных источников, что неожиданная популярность Дойля, республиканского кандидата в члены муниципального совета, вызывает большое беспокойство у мистера Скэлли, председателя демократического комитета Чикаго.

Особенное беспокойство председатель этого комитета, вероятно, испытал, когда была организована гигантская процессия; все ее участники несли в руках факелы, а впереди, в красных кепках и шляпах, выступали члены Республиканской ассоциации Дойля, и всех избирателей даром поили пивом — по утверждению старожилов, такого хорошего пива еще не было ни в одну политическую кампанию. Во время этого парада и бесчисленных митингов Юргис работал не покладая рук. Он не произносил речей — это было делом адвокатов и других специалистов, — но он вел организационную работу: раздавал повестки, развешивал плакаты и регулировал движение толпы, а во время процессии присматривал за фейерверком и за выдачей пива. Так, по мере развития кампании, через его руки прошли сотни долларов из денег пивовара, которые он передавал дальше с наивной и трогательной честностью. Но под конец он узнал, что остальные «ребята» возненавидели его, так как им приходилось либо показывать худшие, чем у него, результаты, либо отказываться от своей доли общественного пирога. Тогда Юргис приложил все усилия, чтобы угодить им и наверстать то время, которое он потерял, не зная о существовании боковых отводов в агитационном бочонке.

Майк Скэлли также был доволен им. В день выборов Юргис с четырех часов утра отправился «собирать голоса». Ему был предоставлен парный экипаж, в котором он ездил из дома в дом за своими друзьями, торжественно доставляя их к урнам. Он сам проголосовал десяток раз, и столько же раз голосовали некоторые из его приятелей. Он привозил целыми партиями только что прибывших иммигрантов — литовцев, поляков, чехов, словаков — и, пропустив их по конвейеру, передавал другому агенту, который брал их с собой на следующий избирательный пункт. Утром Юргис получил на это сто долларов и в течение дня три раза возвращался за новыми сотнями, из которых каждый раз не больше двадцати пяти долларов прилипало к его рукам. Остаток действительно шел на оплату голосов, и в результате Дойль, бывший маркер, был избран большинством в тысячу голосов, после чего, начиная с пяти часов дня и до трех часов ночи, Юргис предавался самому отчаянному и безбожному пьянству. Но во всем Мясном городке мало кто вел себя иначе, так как там царило общее ликование по поводу блестящего торжества популярного кандидата и полной победы простого народа над гордым плутократом.